Очень странное кино - тридцать семь

                Отважной блондинке Хичкока Эжени Бушар
     Сакральная фраза Моргунова  " Это вам не лезгинка, а твист " привычно пролетела мимо неискушенных советских политологов, неприхотливый зритель за латунным занавесом обычным манером пореготал в потной темноте кинозала, а заокеанские исследователи коварных и крайне путаных в дугу общественных взаимоотношений унутри Союза как не понимали ни х...я в загадочных славянских душах, так и не обратили никакого внимания на киношедевр могучей страны чугуна и хлопка, и если бы не коала, моя милая Эжени, однажды некогда порешивший раз навсегда совсем ознакамливать симпатичную спортсменку с бриллиантами мировой культуры ( потому трансы утратили и скучно с ними, вечно они подозревают подвохи от мужчины - натурала, искренне не видящего разницы Маню между ртами и задницами ), то тайна так и осталась бы тайной, мифом, легендой, но нет ! Прямо сейчас приоткроется пелена секрета советского кинематографа, умевшего мастырить хоть какой по качеству продукт, конечно, не выдержавший проверки временем, не дарующий радости пересмотра, сказать короче, говнопродукт, как и все, что выпускалось в самозамкнувшейся на себя стране.
     - Аполитично рассуждаешь, - заметил строжайший политрук рыбколхоза товарищ Шнеерзон, вызвав к себе в кабинет сутулого и с похмела киномеханика Чебурданидзе, прижившегося на Луханщине сразу после армии. Родившись в славном городе Кутаиси, как понятно по наименованию грузин был отправлен отдавать долги родине на Дальний Восток, потом, дембельнувшись, он поехал на поезде в родную ему Грузию и очутился на востоке Украины, но не так, как обычно очучиваются солдаты по Войновичу и Чонкину, коих, известно, посылает старшина Песков, а по - вольному, он же дембель был. Заснул пьяным образом, пробудили его милицейские пинками и зуботычинами, проводили в околоток, а протрезвев понял возмужавший воин, что разъединенные народцы Удмуртии совокупились вкупе и ин масс буквально рядом, за углом околотка, где громоздился по пыльной площади с неизменным гипсовым Лениным пивной ларек  " Соки - воды ".
     - Ты мне махонькую чепурашку набуровь, - молил Чебурданидзе золотозубую разбитную подавальщицу, грязным когда - то белым халатом, что выставив вперед необъятные, как отчизна, титьки, грозила многочисленным ханыгам и передовикам производства, нервно обступившим ларек или, как выражаются айзерботы, чиоск. - В долг.
    - Кредитнай ты мой, - ощерилась драгметаллом подавальщица, с удовлетворением харкая в лицо грузину, - иди воруй.
    Чебурданидзе, вытерев слюну рукавом, пошел куда - то, ощущая себя личностью, вставшей с колен, грузином, разумеется, и гражданином подсознательным, благо подследственность ему не личила, подумаешь, уснул пьяный в поезде, в те страшные времена репрессий за это не крыли, это не путиноидная рашка, тогда даже можно было на хрен послать военкома и отдохнуть по хулиганке пару годков, десятку же отмеряли мокроделам, причем, что весьма важно, в черном лагере, но не в поганой нынешней красноте, где срочок увеличивается козлами и милостью мусоров как минимум вдвое по ощущениям и долготе времени в ширину.
    - Не ссы, - раздался за спиной Чебурданидзе патриотический голос.
    Отвлекусь. В истории Англии был Делатель королей, Уорик, а у нас в России процветают делатели легенд. Вот это и был один из них, сухощавый мужчина в камуфляжной куртке Ваффен СС, с обмотанной полотенцем башкой и с милым дружком Гиркиным подмышкой.
    - На х...й, - отказался от чести не по отцу грузин, идя вдаль.
    Через какое - то время он обнаружил себя на Кубани. Привычно пьяным, конечно, и почему - то с бородой. Она лежала за волосатой пазухой грузина, щекоча и грея душу, время от времени изрыгая утробное мычание из акбаров и силы, смущая устроившегося бросальщиком арбузов Чебурданидзе. Но наступило новое время, горизонты расширились, правосознание стало поширше тоже, новации и приватизация, вот вчерашний грузин и заинтересовался проблемой трансгендерности, перейдя на работу в  " Трансагенство ", сиречь дальнобойщиком. Катя как - то по Изюмскому тракту, он, случайно щелкнув кнопкой магнитолы  " Санио ", услышал проникновенную песню Тани Овсиенки.
    - Узелки, бля, - подпевал певице шофер дальнобойщик Чебурданидзе, как вдруг увидел голосующую на обочине женщину. Тормознул, подсадил, познакомился. Звали ее Анна, ехала она в Салехард, на лбу было родимое пятно размером с серебряный мексиканский доллар.
    Вот так, Эжени, глянув ненароком в зеркало заднего вида, присущее конструктивно всякому тягачу и грузовику, узрел Чебурданидзе схожее на своем лбу, въехал, что обрел сестру по разуму, обрадовался, но затем, аллюзионно пройдя лоб, психанул, так как пришедшая на память Надька из  " Пусси мать их райот " - говно. Но сестрой была и Потупчик, и  " Флибуста ", и даже Мэнди Митчелл. Вот от этого от самого все стало у обоих Чебурданидзе ништяк и вуматину, женщина - плечевуха оборотилась шахматисткой, завязав с асоциальным образом жизни, а грузин проснулся однажды в белых штанах и с паспортом на имя Саакашвили в самой глубине кармана синих трикотиновых штанов.
     Какой недобросовестный, прочтя вышеизложенное, воскликнет, возможно, о чушь, но нет, х...й вот ему, это прикидочный такой краткий пересказ обыкновенного шедевра руссиянского кино или книжицы, романчика, так сказать, эксклюзивно для Тицкой и Потупчик, усобачившихся своей ненужностью в конец и навсегда.