Один день в Лувре

Лувр - гостеприимный хозяин, принимает весь мир. Текут по залам и лабиринтам коридоров людские реки, звучит многоголосица.
Вхожу в залы Ренессанса, где все искусство пронизано верой. Рождение самого главного младенца, отрешенное лицо Иосифа, волхвы с дарами, светлые лики мадонн и неотвратимая жертвенность Христа, ангелы на красных облаках.
Распятия севильских живописцев, горестные лица, безнадежность во взгляде, черное траурное небо, смятение среди верующих, вонзающееся в тело Христа копье в недрогнувшей руке всадника.
Испанская дама погружена в глубокие мысли, тонкие пальцы в богатых кольцах. Прозрачные голубые глаза, тяжелое ожерелье и чужая, тайная жизнь в те далекие темные времена.
Толедские мастера с необыкновенно живыми красками, выпуклый рельеф на бархате одежд, ниспадающий пурпур мантий. Лица такие живые, что легко представить, как они сейчас заговорят, начнут грациозно двигаться, поднесут кубки с вином к тонким губам, заплетут золотые косы, заберут в диадемы чудные локоны.
Чередой идут дворцы с убийствами, тайными сговорами, пышностью убранств, величием колоннад и белым, как тело девственницы, мрамором.
Испанские инфанты в кружевах, с причудливыми прическами и тяжелым золотом украшений; галантные кавалеры, приподнимающие в поклоне шляпы с перьями. Подрагивают шпаги, звенят шпорами ботфорты, взгляд усталых глаз дышит вожделением и привычной для двора похотью. За румянцем дам скользит несдержанность, за пуританской посадкой – порывистость, под черными строгими одеждами ждет страсти молодое тело.
В зале икон летящие складки алого плаща Георгия Победоносца на коне, натянутые вожжи и решительность во взгляде. Нетерпеливый конь готов к сражению. Гремят латы, свистит ветер в ушах, волнуется грива быстрого скакуна, готового вместе с всадником броситься на змия.
Из русского православия здесь сложная, глубокая икона судного дня. Не дающие прохода черные ангелы ада, грешные весы как слабая надежда на отпущение греха, последние молитвы перед неизбежным, пожирающая тела огненная Геенна, казни с брызгами крови, искушение богатством как прямой путь в горнило наказания и над всем этим великий и справедливый Господь.
Мой любимый Тьеполо. Сцена карнавала. Летящий золотой башмачок на тонкой изящной ножке, разноцветные перья шляп, льющийся шелк платьев, под маской искрящиеся от возбуждения глаза и еле слышная музыка оркестра. Сыплется пудра с париков, дрожат веера в чутких пальцах, ловкая рука любовника скользит по ножке, мелькает бархат камзолов, кружева, кружева…
Мягкая аллегория Пеллегрини. Чистые женские лица в обрамлении золотых локонов, вздымающиеся груди, аккуратные алые губки, неслышная поступь быстрых ног. Кротость и послушание.
Венеция Гварди и Каналетто. Величественные соборы, Большой канал с неслышно скользящими по нему легкими гондолами. Великий Дож, благословляющий выживших после чумы 1630 года. А вот Дож приглашает к накрытому столу послов. Звенят кубки, искрится муранское стекло, тяжелые серебряные подносы с отварной говядиной плывут вдоль столов. Бесстрастные жестокие крестоносцы покидают Венецию, окидывая последним прощальным взором розовые палаццо Светлейшей. Прозрачная вода каналов с легкой рябью, маленькие фигурки людей на пьяцах в вечной, неподражаемой и волнующей нас до сих пор Венеции…
И всё это за один день в Лувре.