Быль

В ранние предрассветные часы, когда сон особенно тонок и прозрачен, наступает время хирургических вмешательств. Слово это точнейшим образом отражает саму суть операций, которые временно заменяют твою жизнь на дни испытаний и боли.
Собираться на это действо лучше всего полусонным, когда механически выполняемые движения еще являются продолжением сна и предстоящее не представляет никакой угрозы. И вот уже мчит тебя машина подруги через полусонный город с редкими мелькающими фарами, пустынными стоянками перед супермаркетами и безлюдными улицами.
Полная разбуженность наступает только при входе в большой, ярко освещенный вестибюль клиники. В приемном покое сотоварищи по вмешательству вжимаются в мягкие, обнимающие кресла. На мятых ото сна лицах  страх перед неизвестностью. Кто-то кутается в мягкое легкое одеяльце, прихваченное из дому, пытаясь продлить пребывание в быстро отлетающем сне.
В приемном покое молоденькая девушка с привычно наложенным ранним утром макияжем выдергивает обреченных из кресел для заполнения важных бумаг. На двадцатой подписи под документом навеянный предстоящей  операцией ужас притупляется, симпатичная собеседница кажется внучкой или племянницей, a то и просто приятельницей, неожиданно подвернувшейся для разговора в такой неурочный час.
Мы с моей смешливой подругой Зарочкой театрально веселим друг друга, хихикаем, давая понять, что предстоящее не имеет к нам никакого отношения. Мои бумаги подписаны, смех сменяется неожиданным отрезвлением при вызове моего имени.
В предоперационной начинается долгий и утомительный ритуальный медицинский танец с замером давления и температуры, еще одной проверкой даты рождения и имени, перечислением имеющихся уже болезней, складыванием пожитков в большой пластиковый мешок с надписью «личные вещи». Приходит собранный анестезиолог. Можно войти в вену, можно в костный мозг или… Обсуждение, ничего общего не имеющее с совсем недавно виденным сном, где в знойном летнем воздухе летали стрекозы, по озеру бежала легкая рябь и загорелые отдыхающие играли в волейбол. Наркоз тем временем выбран, будем делать спинальный!
  А вот и хирург. Ею по совместительству является одна из моих любимейших подруг. Танечка -  человек многих талантов. Она может сыграть злую Снежную королеву и неповоротливую добрейшую черепаху Тортиллу, а может разыграть сценку под песню Гарика Сукачева. Но в это утро не до шуток. На моей Тане уже голубая строгая форма человека со скальпелем.
Перебрасываемся ничего не значащими фразами и переходим к делу. Разрез там-то, продолжительность операции такая-то. За четкостью слов уверенность и профессионализм. Танюша - человек глубоко верующий и на операцию идет  с Божьим словом. Тихо читает со мной «Отче наш», крестит меня, и вот бесшумная каталка уже ввозит меня в операционную. Спорая медсестра делает первый укол…
Просыпание - как выплывание из густого тумана все по тому же озеру моего утреннего сна. Туман рассеивается, сквозь него светится улыбчивое Танино лицо, она говорит какие-то слова, они доносятся издалека, звук стелется над прохладой воды и достигает моих ушей легким покоем умело выполненного дела. Вмешательство позади, вместо него опять жизнь.
Палата на солнечной стороне, боли нет, спиналка неслышно делает свое дело. Дали пить. Прохлада влаги как первый знак к выздоровлению, а теперь спать.
К трем часам ночи наркоз начал редеть, приглашая в свои прорехи суетливую боль, сначала неясную, робкую и вот уже быстро нарастающую, становящуюся смелой, упругой волной.
Но современная медицина умеет обеспечивать остро нужный комфорт. Палата вновь обретает ясные очертания, лицо сестрички кажется приветливым и милым. Это из ее заботливых рук идет ко мне баночка апельсинового желе. Первый кусочек верткого желейного тельца проскальзывает незамеченным и только на втором понимаешь всю необыкновенность происходящего: и свежесть «заморского» апельсина из детства, и прохладную гладкость чудо-десерта.
А совсем рядом моя чудесница Танечка задает обычные вопросы про температуру, настроение, самочувствие, оглядывает свежий шов – он ювелирной работы, гладенький, бежит тонкой ниточкой чуть ниже привычной линии бикини.
Ах, Таня-Танечка-Танюша, искусница и волшебница!
На следующий день под первыми шагами поплыл больничный коридор променада для тех, кто уже может держаться на ногах после случившегося. Движения осторожные, как в замедленной съемке. У каждого в руках поводырь – штатив на колесиках с висящим мешком внутривенного снадобья. А как хочется разбежаться и выпрыгнуть в окно во внутренний двор, посидеть на лавочке в тени больших разлапистых деревьев. Первый круг закончен, в начале второго часть гуляющих сходит с «забега». Мелкая дрожь рябью бежит по рукам, ноги не слушаются, пора «заплывать» в палату.
Второй день начинается с чистки зубов перед умывальником. Привычное каждодневное занятие выходит здесь, в больничной палате, за рамки рутины, это скорее маленький подвиг, причина для гордости и ощущение возврата к тому, что было так быстро и легко отрезано холодным и проворным  умельцем-скальпелем.
На другой день хожу уже 4 круга по заданному маршруту, отмечая тех, которые могут сделать только один круг, им надо подождать до завтра.
Танечка приходит в обед, когда мы с моей родственницей Леной, женой моего любимого двоюродного брата Миши, трапезничаем пронесенными ею из дома яствами.  Танечка предлагает собираться домой! Какой быстрый залет в клинику, всего 26 часов!
Миша везет меня домой, а я считаю все крохотные выбоины на дороге своим только что зашитым, чувствительным животом. И вот моя постель с еще недавними снами, мягкой взбитой мамиными руками подушкой. Надо мной склоняется родное лицо заботливого мужа Тоби. Так внезапно утерянное семейное счастье обволакивает меня  вновь теплым, знакомым коконом.
Вечером собираемся все вместе в нашей светелке, так зовет мою гостиную еще одна подруга, Наташа. Уютный круглый стол берет нашу семью в свое надежное кольцо, ни за что не разомкнешь! Тоби разливает по бокалам шампанское. Оно падает в бокалы шипучими пушистыми охапками, выпуская крохотные смешливые пузырьки. Жизнь продолжается!