Дождь все тот же Дождь

   
                Скамейка на Колхозной
Вечер - темный, сырой, октябрьский вечер. Асфальт, лоснящийся от дождя, огоньки машин, отражавшихся в лужах,  тот вечер поздней осени, когда следом за ненаглядной Наташенькой  ушел и дедушка, Максим запомнил навсегда. 
Они с ребятами из класса сидели на спинках лавочек  в малюсеньком скверике на углу Сретенки и Садового кольца, пили пиво и поедали сочные чебуреки, которые умели так вкусно готовить только в двух местах в Москве – здесь, в маленькой чебуречной и в павильоне на Ярославской улице. Ребята щедро делились друг с другом выдумками о летних амурных похождениях, и рассказывалось о них языком грубым, бывалым, с массой похабных подробностей и неприличных деталей.
Стайка подростков дружно ржала над этими выдумками, но только они двое – Максим Соболевский да его лучший друг Игорь Серов, гордо носящий оригинальное прозвище Серый, могли бы порассказать такие истории, для которых юношеского воображения и знаний, почерпнутых из стыдливо спрятанных отцами, подальше от любопытных глазенок чад, журналов с обнаженными красотками, явно не хватало. В их рассказах фигурировали в основном какие-то невероятно-сексуальные бабёхи буквально  вгрызающихся в прыщавых онанистов и бросающих их в огнедышащую пучину наслаждений… Но Максим молчал, старательно вырезая перочинным ножиком на скамейке выстраданную годами фразу – «Десятый «Б» - пидарасы!»
Серый, догрызая стынущий на промозглом ветру чебурек, сплюнул на ботинок отличнику Овсянникову, бледному юноше в телескопических очках, книжнику и фарисею, в данный момент художественно свистящему небылицы о своих постельных подвигах, и серьезно сказал:
- Заткни фонтан. – Он изобразил на лице мечтательное, слегка придурковатое выражение. - Я вам сейчас поведаю правду о чистой любви, охватившей меня этим летом.

Серый был умный парень, сильный духом и телом, настоящий вожак стаи и пользовался беспрекословным авторитетом у одноклассников. Ребята придвинулись нему поближе и, сбросив с ушей навешенную Овсянниковым лапшу, приготовились выслушать подлинную историю из жизни. Репутация честного Серого была безукоризненна и ему верили безоговорочно.
- Слушай меня сюда! – Начал свое повествование он. -  Как-то в детстве  я услышал разговор двух мужиков, что  татарки физиологически очень отличаются от обычных женщин…
- Это чем же?
- Ну, в общем, как я понял, главный женский орган у них поперек.
- Ты чего несешь? Как это может быть?
- Как у жабы рот. – Коротко пояснил Серый, с трудом сдерживая смех.
- Бред! – Пропел античный хор. – Ты чего – псих?
- И решил, что я, как будущий естествоиспытатель и ученый  на собственном опыте должен убедиться или опровергнуть эту точку зрения.- Глубокомысленно изрек Серый.
- Похвально, юноша. - Соболевский вырезал последние три восклицательных знака и насмешкой взглянул на друга.
- В общем, решился я на этот опыт – без остатка отдаться науке. Но в городе сделать это было затруднительно, и я с нетерпением дожидался каникул. Мать, как всегда, загнала меня в пионерский лагерь под Загорском. Скукотища, доложу я вам, господа, смертная. Но тут мой хищный взгляд упал на молоденькую и хорошенькую медсестру. Под предлогом поставить…
- Палку, блин, – ввернул ехидный  Акимов, по кличке «внук слонопотама», тощий и коварный с врагами, как пират Карибского моря.
- …градусник, - укоризненно взглянув на Акимыча, продолжил захватывающее повествование Серый, - я нанес ей визит. Стояла дичайшая жара, и  девушка пребывала в одном только белом халатике,  надетом прямо голое тело. Сиськи – во, - он отвел свои руки на полметра от своей груди, - и все остальные части вполне съедобны. Но, запустив ей за пазуху шаловливые ручонки, я получил увесистую оплеуху и претензий  больше не имел. Оказалось, её уже пользовал начальник лагеря.
А я бродил по берегу в тоске. Пока не обнаружил на кухне посудомойку с красивым именем – Лира. Лет эдак под сорок и с тремя неизвестно от кого нажитыми отпрысками.  Семейка, доложу я вам, еще та. Жили они в хибаре у въезда в лагерь круглый год  - её папашка – вечно пьяный сторож и по совместительству вор. Ему даже ухо однажды отрезали, поймав на воровстве в соседнем дачном поселке. Но к этому лету он исчез:  то ли сам повесился в приступе белой горячки, то ли повесили  его – дело темное. Его доченька, яблочко недалеко от яблоньки укатилося,  пошла в разнос – напустила полный дом молдаван и давай с ними пить и гулять. Раньше её порочные наклонности хоть папашка-мусульманин как-то сдерживал.
- Ты же сказал что он алкоголик?
- Аллах вино запретил пить, а про водку в Коране ни гугу. – Назидательно сказал Серый. - В общем, своим тиранством он до поры до времени сдерживал порочные наклонности своей доченьки и драл её всеми подручными средствами. А тут полная свобода!
Две её старшие девчонки уже подбирались к четырнадцати-пятнадцати годам и были подстать мамочке, но я, во избежания неприятностей, решил оставить их в покое. Рано созревшие девицы постоянно терлись вокруг граждан свободной Молдавии, якобы строителей. Только что, интересно, эти безрукие цыгане могут построить не понимаю? А мать поощряла, она-то хорошо знала цену своим девочкам – некрасивым, плохо образованным и дурно воспитанным. Настоящим внучкам Ворабья, так прозвали её папашку-самоубийцу. А как на самом деле – я не узнавал. – Пояснил он приятелям. - С такой-то наследственностью на них мог жениться только дремучий молдавский крестьянин и то, только затем чтобы перебраться поближе к Москве. Но девиц оставляю в покое и перехожу к прелестной их мамашке.
Дождался я момента, когда она поддала на работе и, покачиваясь, пошла домой. Дело было на закате… - эллегически добавил он, - и природа шептала ей – «Надо добавить»! А тут я с бутылкой вина. Ну, она и поползла за мной к близлежащим кустам. Или стог там стоял? В общем, неважно. Повалил я её в стог… Или в кусты? Уже не помню. Кажется в кусты. Или в стог?
- Да какая разница? Не томи! – Взвыл хор.
- А что это у нас господин Соболевский сегодня помалкивает? – Переключился Серый.
- Солист нашей оперы  – ты. - Отпарировал Максим.
- Ладно, не томи, Серый. Детали давай. - Жалобно простонали подростки.
Серый, нарочито медленно дососал последние капли пива из бутылки и выразительно заглянул в пустое горлышко, как в дуло.
- Чего-то еще выпить охота, и покурить. И от пары-тройки горячих чебуречков не откажусь.
Отличник Овсянников, прущий на золотую медаль, как Матросов на амбразуру, вызвался слетать за пивом, стрелять сигареты отправился развязный Акимов, а математического гения Двойрика отрядили за чебуреками.
- Не нравишься ты мне сегодня, Макс, - сказал Игорь, – ты, вообще после этого лета какой-то смурной.
- А ты чего на татар взъелся? Не можешь простить им трехсотлетнего ига?
- Я не на всех татар, а конкретно на эту дуру. До сих пор тошнит до чего гадко. Словно собственную мать трахнул. – Пробурчал  Серов. – У той трое детей от разных мужиков. А у моей мамочки – четверо! Зачем нас столько, если толком нечего жрать? Квартира - две клетушки. Я сплю на кухне, провонявшей проклятым минтаем, – слово «минтай» он буквально выплюнул, морщась от отвращения, - и тушеной капустой. Весной раскопали клочок целины под морковку и картошку по Савеловскому направлению, у черта на куличиках.  Все остальные полосы отчуждения  у других дорог уже захвачены такой же нищетой, как и мы. Я ненавижу эту жизнь и ненавижу себя за эту ненависть. Так что, Соболь,  сижу я здесь, пью пиво, и идти домой мне совсем не охота…  Я на курсы итальянского записался.
- Зачем-с?
- Мне языки легко даются. Дай, думаю, выучу. Вдруг пригодится. – И мечтательно добавил. – В Италии сейчас апельсины созревают, небо над Флоренцией голубое-голубое…
- Отец хочет уехать.
- С концами? – Сразу сообразил умный Серов. – Но вы, вроде, не евреи.
- За деньги любую национальность купишь.
- А ты ехать  не хочешь?
- Не знаю. Страшновато как-то. Совершенно новая жизнь. Но надо сваливать прямо сейчас, а то не отпустят – армия сожрет и не заметит. А институт  гарантирует иммунитет, только пока учишься в нём.   
- Можно освобождение купить. 
- Пробовали. Ты представляешь, у меня нет ни одной болезни. Даже этого смешного плоскостопия.  Или, как его там,  слабости желудка. Врачихи только головами качали. Годен и в десант, и в спецназ. С одной стороны неплохо, а с другой - полный аллес капут. Хотя, конечно, папан меня от армии отмажет, просто ухлопает больше денег. Но отец хочет уехать. Говорит, что здесь будет становиться всё хуже и хуже.
Главная у нас препона – дед - разведчик, почти Штирлиц.  Носитель государственных тайн, блин. Двадцать лет как на пенсию выперли, чтобы генерала не давать, а всё опасен для коммунистов самой расчудесной нашей сверхдержавы. С ним не уедешь. А через год будет поздно. Но я деду желаю только крепкого здоровья. - Поспешно добавил мнительный Максим.
Тут вернулись волонтеры. Серый высосав одним махом полбутылки пива и заев его горяченьким  чебуреком, сделал вкусную гурманскую затяжку  и… молчал.
- Ну?
- Что ты хочешь узнать, любознательный мальчик? – С иронией поинтересовался Серый.
- Дальше, что было с Лирой Ворабьёвной?
- Ну и память у тебя, Овсянников, - восхитился Серый, - надо же какую хренатень запомнил – имя-отчество какой-то поломойки. Ты точно с такой памятью будешь Львом Толстым. Или этим. -  Он пощелкал пальцами. -  Ландау.
- Подробности давай! – Завопила вся стая.
Серый лениво продолжил.
- Повалил я её в сено и,  воспользовавшись состоянием полной невменяемости, оприходовал. Был совершенно счастлив, - тут он как хороший актер выдержал солидную паузу, -  что не подхватил от неё букет Молдавии.
- Ну и как  он?
- Кто он? – Понимающе усмехнулся Игорь. - Изъясняйся яснее, мой стыдливый друг.
- Женский половой орган… - Промямлил Двойрик, залившись бочкой томатного соуса.