Моя сербская любовь

Елена Кибирева «Моя сербская любовь». Рассказы о любви и о войне

   «Мы живем лишь настолько, насколько говорим правду»
   Св. Николай Велимирович
Предисловие

   Новая книга Елены Кибиревой «Моя сербская любовь» – это исповедь женской души. А любая исповедь всегда полна откровенных признаний, особой искренности и сокровенных тайн. И если подобное мы встречаем в книге, – мы рады и даже счастливы, потому что все это и есть живая, полнокровная жизнь. А в этой жизни – «все мы голодны любовью к человеку»…
   Это слова Максима Горького, и нам нельзя про них забывать. Особенно их должны помнить наши писатели – инженеры человеческих душ.
   Думаю, и автор книги согласна с таким утверждением, и потому авторская речь в этой повести становится такой исповедальной и откровенной, что порой нам кажется – с нами говорит наставник, которому во всем следует доверять. И мы доверяем и верим Елене Кибиревой и потому чувствуем сердцем прочитанные страницы. А они о многом. И прежде всего – о счастье, о смысле жизни, о Родине, о мечте.
   И все же, повесть ли это? Может быть, это поэзия в прозе о любви русской женщины и сербского воина, героя-патриота Ратко, волею судьбы оказавшегося в сибирском городе Кургане?
   А может быть, это просто монологи взволнованной и большой души, за которыми стоят размышления о судьбах русского и сербского народов, об их исторической общности и вековой дружбе?
   А может, это в чистом виде дневник, рассказывающий о самых лучших, самых счастливых мгновениях жизни, ведь главных героев книги связывает самое святое из наших чувств – Любовь?
   А впрочем, наверное, хватит вопросов, ведь мне уже хочется сказать самое-самое главное. А оно в том, что перед нами удивительная и прекрасная книга, полная Любви и Добра. И, конечно же, за эту Любовь мы отплатим автору своей читательской Любовью. И я знаю, я даже уверен, что такое обязательно будет!
   Виктор Потанин, член Союза писателей России, лауреат Патриаршей литературной премии.
   Лауреат VII Международного форума «Золотой Витязь» (награжден Золотой медалью им. А. С. Пушкина за выдающийся вклад в литературу). Курган, 2020 г.
От автора

   «Мы живем лишь настолько, насколько говорим правду».
   Св. Николай Велимирович



   Эту книгу я посвящаю дружбе русского и сербского народов и далекой, но близкой по духу Сербии!
   Так случилось, что однажды я повстречала на своем пути сербского воина, с которым нас связала многолетняя дружба, а затем – церковный брак.
   Общаясь с Ратко и его друзьями более 20 лет, я вдруг остро поняла, как тесно и таинственно связаны сербский и русский народы. Связаны навеки!
   На протяжении долгого отрезка совместного пути нас подстерегали самые неожиданные и сложные обстоятельства, трудные препятствия и, казалось, непреодолимые барьеры. Но вдвоем мы многое победили, сами до сих пор не понимая, с нами ли это происходило.
   Хочу поделиться с вами, дорогие читатели, любовью к сербскому народу, любовью к его истории и его подвигам. Через свою любовь к славному войнику выскажу те светлые и добрые мысли, какие созидают женщину как хранительницу семьи, мужчины и дома!
* * *
   Я очень хотела отразить в этой книге хотя бы небольшую часть настоящей правды о войне в Боснии и о судьбе сербского солдата – ту правду, о которой не понаслышке знает сербский народ и которую до сих пор замалчивает мировая пресса. Эта правда не из газет и журнальных статей, а из уст сербов «золотой пробы», о которых сами сербы, патриоты своего народа, слагают песни и пишут гимны.
   Лживость – это нищета и неизлечимый недуг любой нации. Так пусть наши русские и сербские историки прислушаются к правде тех, кто разбросан сегодня по миру, но кто еще жив и хранит настоящую правду о войне, ведь мы живем лишь настолько, насколько говорим правду. А это значит, что все наши лживые слова, как и мы, когда-то неизбежно умрут, по словам великого сына Сербии святителя Николая Велимировича, потому что «все лживые слова и неискренние дела проистекают не из нашей жизни, а из смерти»…
   Все мы знаем, сколько горя натерпелся в последней балканской войне сербский народ, испепеленный невыносимыми страданиями за судьбы своих сыновей. Почему же одних только сербов призвал к ответу Гаагский трибунал? Почему лидеры только сербской нации предстали перед так называемым «Верховным правительством», самопровозгласившим себя единственным справедливым и беспристрастным судией и присвоившим себе право вершить судьбы мира? Этих ответов мы никогда не найдем в мировой прессе, потому что, по самому большому счету, война против православных сербов символизирует войну против православной веры и православной России.
   Об этих событиях я писала несколько лет назад в православном журнале «Звонница», замаскировав героя моей книги простого сербского солдата с боевым позывным «Рэмбо» под другим именем. Он давал свое интервью в больничной палате, где залечивал после многочисленных операций огнестрельные раны…
   Все еще было живо в памяти сербов. Впрочем, они уже никогда этого не забудут. «Зачем мы воевали?» – спрашивали себя солдаты югословенской национальной армии, когда их тащили в Гаагский трибунал, чтобы предать публичному суду и казни. Сначала они защищали свою страну – Югославию, а потом – дом; и семьи, родные города и свой народ в землях Боснии. Они получали боевые награды за храбрость и мужество. Их считали национальными героями. А немного позднее они срывали эти ордена и кидали их в лицо молодым сербским адвокатам, оболваненным американскими рассуждениями о «новом европейском духе» и языческими баснями о том, что можно рай построить и на земле.
   «Заблуждается всякий, кто разглагольствует о новом европейском духе, – писал еще в первой половине ХХ века сербский апостол, святитель Николай Велимирович. – Единственное новое в Европе – ее технический прогресс. А дух, посеявший в Европе нынешние нестроения и сбивший ее с пути, – это изначальный тлетворный дух язычества, лучше всего выраженный эпикурейской фразой “Станем есть и пить, ибо завтра умрем!”. Согласно этой философии, пока карман полон и желудок здоров, мы на земле в раю; когда то и другое нас предает, – спасает купорос».
   Действительно, следуя рассуждениям сербского Златоуста, разве историческая миссия сербов в том, чтобы быть худшими из европейцев и подражать самому дурному, что есть в Европе?
   Так для чего же воевал югославский солдат? Для чего положили свои православные жизни его боевые товарищи? Для того, чтобы нынешнее мировое правительство, следуя новому Европейскому курсу, заставило сербов подражать самому дурному, что есть в Европе?
   Нет. Твердо «нет»! Это говорим мы, потомки русских казаков, воспитанных в верности православному Царю-батюшке, в любви к родной России-матушке и к отеческим гробам. А наших гробов много на Балканах и особливо – в Сербии, стороне-сторонушке самых западных границ православных, испок;н в;ку1 хранивших Россию от попрания чужеземных религий.
   Постигнув за свою многовековую историю дорогую цену христианского служения и страдания, сербы, как ни один другой народ в Европе, прильнули к Царству Небесному, как пишет Николай Сербский, ради вечного спасения, и заставить вытравить этот непоколебимый дух и веру в Небесное Отечество из памяти сербского народа не сможет никто и никогда!
   В одном из интервью с сербским воином Драганом, проходившим лечение в Илизаровском центре, я услышала горькие слова: «Жаль, что русские люди мало верят. Когда я приехал в Россию, то спросил одного русского человека, какой он веры. Тот ответил:
   – Не знаю. Я просто русский.
   Тогда я сказал:
   – Русский – это нация. А какой ты есть веры?
   Но тот не знал, что ответить, и не мог ничего о своей вере рассказать. Мусульмане знают, какой они веры, они знают своего бога. А этот русский не знал православной веры, он ответил, что имеет какого-то “своего” бога.
   Он ничего не мог сказать о своей вере.
   А ведь такая великая русская нация!
   Так было и в Югославии: не все знали Бога, не все веровали; не молились, не уважали посты. Но война снова научила сербов Православию, и они знают и уважают Церковь и Бога, чего раньше не было.
   А России требовалось знать свою веру еще до войн в Чечне и Афганистане. Русские знают, кто они и кто их враг. Но они не знают своего духа. Поэтому я желаю русскому народу и русским солдатам покрепче веровать!».
   Эти слова пронзили мое сердце и оставили в душе глубокую рану. Неужели и нам надо испытать горькие страдания, чтобы также, как и сербы, понять, кто мы, и кто наш настоящий враг? Как бы и нам научиться, по словам сербского воина, познавшего цену жизни и смерти, «покрепче веровать», чтобы быть по-настоящему великой нацией, населяющей Русь Святую, данную нам во обетование Вечной Жизни.
   Свою книгу и свою любовь я посвящаю также сербскому солдату – из уважения к православной истории сербского народа, преклоняясь перед мужеством и стойкостью сербских воинов, удивляясь их неистребимой силе противостоять врагу до последнего!
   Само имя Ратко созвучно старому славянскому слову «ратник», то есть воин.
   Среди сербов издавно ходит притча о том, что скоро их останется столько, что всех сербов можно будет собрать под одно дерево. Образ сербского войника Ратко собирательный в той мере, чтобы через его судьбу и его отношение к миру приоткрыть характер и особенности человека, опаленного гражданской войной. Человека с изломанной судьбой, измененным сознанием, ставшего в тридцать лет глубоким стариком, но нашедшего в себе силы жить, не теряя себя, любить и жалеть людей, отдавая им то лучшее, чему научила его родная Сербия, ее многовековая православная история и культура.
   Елена Кибирева,
   член Союзов писателей и журналистов России



Часть I. О любви

В канун Рождества



   Он пришел в канун Рождества.
   С первым днем праздника родилась по-настоящему и наша любовь. Только что прилетев из Белграда, он явился в наш храм и, дождавшись меня у ворот церкви, тихо окликнул:
   – Гол;ба…
   И больше не вымолвил ни слова, только смотрел своими карими миндальными глазами прямо в сердце.
   – Ратко! – Не знаю, удивилась ли я тогда или просто приняла все как само собой разумеющееся. – Я так рада тебе…
   На следующий же день я получила сербский шоколадный ликер и чудные зимние розы.
   Как же они были хороши!
   Он ехал ко мне из своей Сербии ровно три года и восемь месяцев. Конечно, мы оба знали, интуитивно чувствовали, что будем вместе. Знали это еще восемь лет назад, когда только что познакомились в больничной палате, куда его, замученного бесконечной чередой операций на родине, привезли из-под бомбежек Белграда в наш город.
   – Помогите ему. Это серб золотой пробы, – звонок из Московской Патриархии решил судьбу боевого офицера, принявшего на грудь, в полном смысле этого слова, шестнадцать вражеских пуль.
   Автомат прошил всю его левую половину сверху донизу, породнив до конца жизни с шестью пулями, одна из которых застряла в нескольких сантиметрах над самым сердцем. Он перенес уже более двадцати операций, чуть не потеряв однажды свою жизнь, и перенесет в России еще более десяти.
   Он ушел на войну за православные земли Боснии в составе национальной Югославской армии, когда ему было двадцать четыре года. На этой же страшной войне погиб и его восемнадцатилетний брат, но это особый рассказ… Тогда я даже не догадывалась, насколько близко история Сербии коснется моей жизни и какой поистине непредсказуемый крутой поворот ждет меня через десяток лет.
   К этой теме я еще не раз вернусь, а пока в городском аэропорту носилки с сербским героем встречает наш курганский писатель Виктор Потанин. Именно ему позвонили из Москвы и высочайше попросили принять участие в судьбе раненого бойца. Ратко была необходима срочная операция в Илизаровском центре. Загнившие боевые раны не давали жить – инфекция костей левой ноги могла иметь трагические последствия. Если бы, волею судеб, он уехал тогда в Австралию, то остался бы, в лучшем случае, без ноги.
   Обоюдное внутреннее чутье говорило нам, что мы встретились не случайно, однако наши судьбы соединились в церковном браке много позднее. Конечно, хрупкое, но настоящее чувство распознать необыкновенно трудно, и я не знала тогда, что через эту неожиданную встречу и наши магнитные свидания отважусь написать книгу о моей необъяснимой, трогательной любви к Сербии и ее солдату.
«А ты – моя. И это от Бога!»
   Он несколько лет подряд приезжал в Россию лечить израненное тело. Приезжал, лечился, уезжал. Встречались, общались, расставались. Последний раз уехал почти на три года со словами: «Вернусь. Будем женить…»
   Любил он кинуть монетку не на орел и решку, а на ребро. Вся жизнь его, можно сказать, балансировала на ребре, и я особо не ждала его, но и не забывала.
   Конечно, он приехал. Так должно было быть.
   Знал ли, что едет ко мне? Или только думал об этом?! Или кидался мыслями: будь, что будет! Сейчас никто из нас не признается, что каждый ведал свою судьбу заранее. Видимо, мы оба ждали своего часа. И все было в этом ожидании: искушения, страдания, страсти, ошибки, разочарования, несбывшиеся надежды и мечты, сравнения, анализ и выбор. Выбор своего – того именно, что предназначено для тебя Промыслом. Это был трудный, извилистый путь длиной почти в десятилетие. Но и на этих путаных дорогах он, иногда останавливаясь, пристально смотрел в мои смеющиеся глаза и говорил вдруг уверенно:
   – А ты – моя. И это от Бога!
   Я, улыбаясь, пряталась от его нежного взгляда и со смехом, а, может, с лукавинкой, отвечала:
   – Я не люблю тебя…
   Мне казалось тогда, что мы никогда не будем вместе, и я стойко и довольно долго держалась от него подальше – лишь бы не попасть в общую обойму разбитых им сердец. А таких неспокойных женских сердец, мечтающих о настоящей «заграничной» любви, в нашей оскудевшей моралью стране было достаточно.
   Позднее он часто спрашивал меня, путая мою человеческую заботу о нем с женской увлеченностью:
   – Любишь меня?
   А я, вполне искренне, отвечала:
   – Нет.
   Думаю, что он не верил мне и считал меня своей очередной жертвой.
   Я ухаживала за ним с самых первых дней его пребывания в гнойном отделении Илизаровского центра ортопедии и травматологии, когда он, больной и беспомощный, не знающий русского языка, оторванный от своей привычной среды обитания, сутками лежал на кровати, страдая от депрессии и тоски по родному дому.
   Посещать больного воина было моим церковным послушанием: я должна была покупать ему по его желанию воду, фрукты, сигареты и, конечно, шампанское. Шампанское он заказывал по особенным поводам: для врачей, медсестричек, заведующих бинтами и капельницами, и… непредвиденных случаев. И об этих случаях знали только мы вдвоем.
   Приходя в люкс-палату к моему подопечному, я включала диск француза Джо Дассена, а заморский гусар открывал бутылку шампанского, и курс реабилитации больного начинался…
   «Чего сердце ищет, то и глаз», – говорит сербская мудрость. Без знания языка, нам, конечно, трудно было понимать друг друга, но французская музыка, полусладкое, игристое шампанское, приглушенный свет и живые искорки в глазах сблизили нас так неожиданно и таинственно, что уже через несколько дней он звонил мне каждый вечер и говорил одну и ту же фразу, повторяя, а вернее пропевая ее по нескольку раз:
   – Л;блю тебя… Л;блю тебя… Л;блю тебя…
   Я, как всегда, смеялась в телефонную трубку, принимая его первые русские слова за пустую шутку, и выстраивала внутри себя непробиваемую «бронь». Влюбляться мне никак не хотелось, к тому времени я уже настрадалась от несчастной любви к своему неверному мужу и была разведена…
   «Не люблю я тебя, бедный серб, – неслось в моей голове. – Да и боюсь я новой боли». Но назавтра я снова покупала продукты и ехала в больницу – к своему молодому воздыхателю-иностранцу.
   О своей жизни он рассказал мне в первые же месяцы нашего знакомства, как только, более или менее, освоил русский разговорный. Как же я была благодарна ему за это доверие.
   «Л;блю тебя», – говорил он с волнением, не выпуская из рук сигарет, которые курил одну за другой.
   Он очень хотел, чтобы я поверила ему, когда он, глядя в мои глаза, говорил с сильным акцентом:
   – Я хочу женить на тебе…
   Я уже знала, что он одинок. Жизнь освободила его от семейных уз, когда он, истерзанный войной, годами лежал в военных госпиталях, «зализывая» свои боевые раны. Тогда ему только-только стукнул «тридцатник» – почти столько же, сколько больничных операций выпало на его горькую солдатскую долю. Многие молодые бойцы потеряли в те годы свои семьи, а когда им задавали вопросы, кто в этом виноват, они отвечали уклончиво: «Все сделала война». И больше уже никто не смел копаться в их трагических судьбах.
   Сам о своем поражении на семейном фронте мой герой никогда не говорил и ничего из прошлой семейной жизни вслух не обсуждал. Знаю только от его друзей, что однажды, всего лишь однажды, он поднял на женщину свою тяжелую руку…
Пощечина
   – Да ты – калека… – крикнула ему однажды женщина в порыве горячего разговора.
   Именно этих слов он, обласканный народной любовью герой сербской войны, больше всего боялся услышать в свой адрес. Он пришел с войны с двумя боевыми медалями «За храбрость», защищая не только страну, но, прежде всего, ее, свою женщину.
   Как посмела та, которую он так давно жаждал обнять, нанести ему смертельный удар?! Удар словом, которое оказалось острее кинжала! Наверное, он был виноват перед ней. Наверное, выронил где-то на войне и потерял навсегда слова нежности, наверное, мало любил – окаменело его сердце, война сделала жестким. Может, забыл, что обещал любить, может, другая пробежала по его солдатской судьбе…
   «Ты – калека…» Слова эти все еще свистели в его голове, как вражеские пули. Они так и застрянут в его раненом сознании на всю оставшуюся жизнь. Да, теперь он калека. До конца дней. У него пожизненная пенсия от военкомата. Да и ту потеряет, уехав в Россию. Хромой и полурукий. Калека на весь остаток своей горькой солдатской жизни. Теперь он не сможет заработать приданое для взрослеющих дочерей, которые вот-вот на выданье. Не сможет носить нормальную обувь и всегда будет укорачивать одну штанину. Он, красавчик, на которого до сих пор мечтательно засматриваются молодки!
   Он сам себе стал донором – реставрировал больные, изуродованные куски тела самим собой – из правой половины его здоровой плоти вырезали доноры-сосуды и вшивали их в поврежденную часть тела, изрешеченную пулями. Так он и лечил сам себя с помощью русских и сербских докторов Айболитов…
   Он призван был самой жизнью работать на земле, чтобы кормить семью, призван был растить и воспитывать дочерей, заботиться о родителях, добывать в поте лица свой хлеб – косить траву, рыбачить, ростить урожай, охотиться на дичь. Он был настоящим хозяином с явно выраженными инстинктами для выживания, данными человеку от природы. Он любил землю, любил садить, полоть и поливать в огороде, любил, жадно любил сам готовить пищу – в нем все было от страсти жить, дышать, быть полезным, необходимым, любимым и единственным мужчиной – хозяином жизни, семьи и любимой женщины. Именно хозяином своей женщины, что для сербов имеет сакральный, доминирующий смысл. И слова, в которых была горькая правда о том, что он калека-инвалид, с неожиданной и немереной силой резанули его по исстрадавшемуся гордому сердцу. Струна мужского самолюбия лопнула сама и… он впервые в жизни «ударил обиду», повредившую его душу.
   А через год он уже был в России на новом переломе судьбы-судьбинушки.
Песни на чужбине
   Далеко поскакали его кони-мысли – одна догоняет другую, а другая уже взмыливает третью…
   «Какое горькое испытание, – думал он, – жить на чужбине. А может, лучше было бы вообще не возвращаться с этой проклятой войны?»
   «Где ты жизнь удалая, молодецкая? Без семьи разве есть настоящее счастье? Вдали от детей разве может быть настоящей радость?
   Без любимой и единственной разве можно быть ст;ящим мужчиной? Да и есть ли она, настоящая любовь?
   Эх ты, житуха моя солдатская. Все по госпиталям да клиникам. Не думая, не гадая, стал перекати-полем на чужбине, да и только. А спросите, такой ли я хотел для себя жизни? Нет. Живу, как не хочу, но как ветер дует, – то в одну сторону клонит, то в другую. Не видать мне родного больше края. Гонят меня, как лисицу из норы, хотят шкурку сдернуть. А где взять силы, чтобы жить дальше – так, как совесть велит, и как Бог призывает?
   Да не кидайтесь вы мне, девоньки, под ноги. Не рвите за неспелые бока. Не вашего я поля крыжовник – пальцы до крови обколю, вкуса не дам, собой не согрею. Нет во мне любви и веры, одна кислота да зелень – желчь поражений, горечь разлук и пакость разочарований.
   Душа моя изранена, тело усечено, голова кружится от звука свистящих вокруг пуль. Нервы бьются, как у загнанной собаки, жилы скованы, взгляд хитрой лисицы. Всюду видятся охотники. Следы путаю, глаза прячу. Слезы высохли, сердце очерствело, нервы – струны мандолины, затронешь – лопнут.
   Не готов я, не готов к покорности.
   Не любите меня, чужие девоньки, не ждите. Не мечтайте о любви моей – растратил все. Горячо меня не обнимайте. Не целуйте, потеряв себя».
   На какой-то миг его странные мысли оборвались, и он успел подумать с удивлением: «Что за чудные слова звучат в моем сердце?»
   А вскоре зачерствелая душа его взволнованно запела новую песню. Струны ее, точно старинные гусли, сами заиграли, трогая до боли за живое сердце…
   «Где ты, доля моя, долюшка. Где ты, лю;ба, сердцу милая? Где головушка, куда склонюсь с покорностью, сам себя предав на плаху верную, где душа моя навеки успокоится? Потеряю ли еще раз голову? Буйную свою дурн; головушку. Где ты, ж;на моя сладкая, сердцу любая, душе угодная? Полюблю ли еще раз? Отдам ли жизнь свою на чужой земле, в чужой сторонушке? Буду ли я мил по-настоящему милой любушке – судьбе моей? Где ты, ср;ча2 моя, зл;та лю;бая? Как найти тебя среди полей ук;шенных? Нету солнышка в пустой душе моей, чтобы обогреть тебя, любимая. Нету влаги в сердце раненом, чтобы напоить водой живительной. Все испакостили пули-вороны, выжгли внутренности, соль засыпали. Знаю, верю, ты придешь ко мне, любавушка, – моя лю;ба, ж;на сладкая. Обогреешь нежным заревом глаз лучистых, карих, ласковых. Напоишь нектаром нежности, чтобы наповал и допьяна. Как украсть тебя у мира тленного, спрятать в доме и поставить сторожа? Где ты, птица вольная, свободная, птица счастья волка одинокого? И полюбишь ли меня, мат;рого – с сердцем д;тяти, мечтой наивною?
   Боже, где же лада3 белая, от Тебя мене сужд;нная. За нее сложу на плаху я свою буйную головушку. Жизнь отдам, укрыв собой ее, вынув сердце злому ворогу...»
   Незнакомая песня оборвалась. И только сердце одинокого зверя-волка знало-ведало, о чем оно поет и стонет.



Раффаэлло
   Может быть, моя однотонная песня о новой любви покажется старомодной, но этих слов невозможно выкинуть из нашей с сербом жизни, потому что они дают силы, чтобы жить, и крылья, чтобы летать. Их не зачеркнуть писательской ручкой, не стереть школьным ластиком из сознания, не потопить в самом глубоком озере взаимной любви, не залить слезами человеческой радости.
   «Раффаэлло, итальянская мечта» – так шутливо назвала моего заморского жениха его землячка – девчушка, проходившая сложный реабилитационный период после трудной ортопедической операции в клинике доктора Илизарова.
   Я долго думала, почему именно это имя получил мой грозный дядька с Балканских гор, но каким-то внутренним чутьем понимала, что это рафинированное слово таит в себе некий смысл, который я, кажется, понимала.
   Сам он, конечно, очень любил сладкое и мог за один принесет съесть целый карамельный тортик или килограммовую порцию ванильного мороженого.
   Еще раньше, во время нашего букетного периода, который, к счастью, затянулся на восемь лет, он вместе с традиционным шампанским (для меня) приносил моим детям забавные конфетки «Раффаэлки». Кокосовые конфеты в белой праздничной коробке, перетянутой красным бантом, были для нас большой сладкой радостью.
   Я давно поняла, что он обладает талантом дарить радость. И делает это по какой-то внутренней потребности и всегда с огромным удовольствием.
   К своим землякам-сербам, которые находятся на длительном лечении в Илизаровском центре, он приходит всякий раз, когда у него выпадают свободные минутки. Он помогает им осваивать русский язык и общаться с персоналом клиники и по просьбе врачей участвует в сложных ортопедических операциях в качестве переводчика с сербского. Он отзывается на всякую их просьбу о помощи и первый торопится исполнить многочисленные нужды земляков, оказавшихся в чужой стране без поддержки и знания местных обычаев.
   Но особенную помощь он оказывает сербским подросткам, попавшим в суровые условия послеоперационной реабилитации, когда болевые синдромы месяцами не дают им покоя и привычного сна. Эти поневоле повзрослевшие дети, сознательно страдающие, вынуждены привыкать к продолжительной, изнуряющей боли, выматывающей их до изнеможения.
   Особенно тяжелы эти переживания для девчат, страдающих врожденными дефектами, и для их несчастных родителей, всегда сопровождающих своих чад на длительных этапах лечения.
   Болезненный комплекс неполной ценности мучает этих детей с самого детства, ведь они не такие, как их здоровые сверстники, не ведающие никаких проблем. Что ожидает в ближайшем будущем девушек-инвалидов, намаявшихся от нестерпимых болей и познавших настоящее горе? Никто этого не может знать. Они живут в ожидании положительных результатов и в надежде на полное выздоровление. Они искренне мечтают о доброй семье, о детях и о простом человеческом счастье.
   В судьбе именно этих страждущих исцеления людей принимает участие Ратко. Он стал для них вестником надежды и радости. Слово «радость» заложено в самом его имени. Будучи сам неоднократно прооперированным и изведав боль, он явился для них примером того, как надо бороться и жить, преодолевая сложные жизненные невзгоды. Он сам – счастливый влюбленный и заражает своим счастьем окружающих. Он несет в себе образ Рафаила, что в переводе означает «исцеление Божие». И дети понимают его и любят как никто другой. Возможно, он явился для них символом светлого благополучия и безоблачного кокосового счастья. Таким видят его дети, потому что внутренне он наполнен доброй надежностью, светлой радостью и нелицемерным сочувствием к людям – всеми теми качествами, которые он стяжал в борьбе за долгие годы выживания. Он – православный серб, которого вера научила жить по заповеди: «Если же будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих, то не ожесточи сердца твоего, но дай ему взаймы, смотря по его нужде».4
   Он сам светел и невольно тянет к этому свету тех, кто в нем нуждается. Он называет себя счастливым человеком и его счастье притягивает к себе как магнит.
   За всю свою нелегкую жизнь он научился быть добрым и отзывчивым на чужую боль, потому что сам прошел через страдания. Он научился любить и быть верным, и не скрывал этих чувств от друзей. Он не утратил редкую в наше время добродетель – сочувствие человеческому горю и помогал, чем мог, каждому, кто просил его: «Помоги…»
   Он видел смерть боевых друзей и юного брата и потому знал цену человеческой жизни. Он стоял насмерть, защищая свою землю, дом и церковь, в которой крестился. Война разрушила его семью и забрала мать, не выдержавшую потерь и страданий. Его левую половину насквозь прошил натовский автомат, а над сердцем пожизненно застряла смертельная пуля. Его собственная боль жила в нем, как раковая язва. Он весь изрезан был, зашит и кровоточил.
   Но теперь он счастлив и по-доброму любит. И это состояние доброй радости оказалось нужно не только ему, но и тем, с кем он общается, кому помогает и кого нянчит в больничных палатах. Своей любовью он являет надежду тем, кто потерял интерес к радости жизни. Он стал для них примером «исцеления Божиего» – конфетным Рафаэлло, получившим уже свою счастливую, кокосовую долю. Он бережно несет факел, озаряющий не только его путь, но и временную дорогу своих друзей. Своей больной раненой ножкой он верно шагает рядом с ними на их больничном перегоне. Его счастье нужно им как заразительный пример волшебной сладкой сказки. Его счастье нужно мне и моим детям, потому что свет его доброго сердца разгоняет над нами грозовые тучи. Он дает нам силы, чтобы жить, и крылья, чтобы летать. С ним я увидела не только полную жизнь, но и ее прекрасные и нежные полутона.
Где ж ты, дева, – косы русые…
   Конечно, он давно мечтал о своей желанной и единственной, чтобы добровольно отдать ей свое сердце и навсегда вверить свою судьбу: отдать всего себя вместе со своим тяжелым прошлым, с неизбывными скорбями и непосильными воспоминаниями, как болото засасывающими в пучину горьких страданий.
   Где ж ты, дева – косы русые?
   Он так много лет мечтал о ней, своей избраннице, – самой лучшей, самой чистой, той, на которую можно во всем положиться, во всем опереться, обо всем поведать. Той, которую он никогда не хотел бы обидеть. «Я боюсь обидеть ее», – он ловил себя на этих мыслях и точно знал, что та, чьих слез он никогда не хочет видеть, – желанная его женщина.
   И она действительно пришла в его жизнь.
   Пришла не потому, что так должно было быть по естеству, а потому именно, что он поверил в ее искренность. Он ждал именно ее – голуб;цу белую, трепетную и любящую. З;рю тихую – ласковую, нежную, покорную. Спокойную и никогда не повышающую голоса понапрасну. Жизнерадостную и веселую, уважающую людей и готовую приветить в их доме всех его друзей. Без крикливых нот в голосе, без пошлых жестов и грубых слов, без табачного дыма и пивного перегара. С прыгающими искорками в карих глазах и желанием нравиться только ему одному.
   С васильками на окне, с незабудками в косе.
   – Да что с тобой, др;же? – рекл; ему разгуляй-товарищи. – Уж не приворожили ли тебя?
   – И пусть, – отвечал он с явным удовольствием.
   Эх, др;ги! Трудно вам поверить, что есть любовь на белом свете? Но он знал, давно знал, что будет именно с ней – своей з;рей.
   – А ты – моя. И это от Бога.
   Эти слова он сказал ей много лет назад, не подозревая, что окажется прав. А она не поверила… и только улыбнулась в ответ. «Сколько женщин слышали твои речи?», – подумала она, и ушла в сумерки. А рано утром, ровно через восемь лет, по хрустящему январскому снегу он приехал к ней, именно к ней, из заморского царства, тридевятого государства и, нахлобучив шапку, робко позвал под венец – в ту самую церковь, в которой она много лет назад нашла серебряное безымянное колечко.
Колечко
   Это было незадолго до нашего знакомства, но задолго до серьезных отношений.
   Конец 90-х.
   Заканчивался Великий пост. В храме отслужили Великую Субботу. В сочельник, накануне Пасхи, все мы пребывали в ожидании той Радости, которая, по словам отцов церкви, упраздняет всякую печаль и скорбь.
   Плащаница, украшенная букетами из прекрасных белых лилий и роз, стояла под куполом кафедрального собора. Благоухание царского цветка окутывало всех, кто давал распятому Христу свое последнее целование.
   В субботу, в половине двенадцатого ночи в храме началось чтение Великого повечерия. Службу возглавлял правящий архиерей. Церковный чтец, стоявший перед плащаницей посреди множества народа, торопился вычитать все молитвы. В двенадцать по полуночи должен был начаться Пасхальный крестный ход.
   Все действия по подготовке к крестному ходу происходили спешно, но слаженно. Плащаницу перенесли в алтарь. Пока священство и клир во главе с архиереем готовили хоругви, служащие храма быстро разбирали стол, на котором только что покоилась плащаница, и убирали вазы с цветами, принесенными ко гробу Спасителя.
   Вот уже прибраны почти все вазы с розами, осталась одна с белоснежными лилиями, центральная. «Скорее, скорее…» – торопят все вокруг. Я подхватываю и эту. Но что это блеснуло под хрустальной вазой?
   Серебряное колечко «Спаси и сохрани».
   Откуда? Как оно попало сюда? Я стою посреди храма в полном недоумении.
   – Чье это кольцо? – спрашиваю на все стороны. – Чье кольцо?
   Ответа нет. И я тоже не знала тогда, что сказать…
   Но к Рождеству ответ прилетел сам. Прямо из Белграда. Приземлился в аэропорту любимого города…
   Колечко то оказалось мне впору, я надела его на невестин палец и долго думала-гадала, что бы это могло значить в моей небогатой встречами и впечатлениями жизни.



Спас Нерукотворный в Преображенском на Литейном
   В растрепанных чувствах приехала я в Питер – помолиться, поплакать, постенать о своей тревожной женской доле. Любит – не любит? Плюнет? Поцелует? К себе прижмет? Замуж позовет?
   Да позвал уже замуж, позвал. Только зачем мне это? Есть ли воля на то Божия? От Него ли этот человек или от лукавого? Обидеть хочет? А может, посмеяться? Что делать? Как найти ответ? Говорит, что я его судьба. Не успел в дом прийти и пельменей маминых поесть, а всем уже рассказал, что будет именно в этом доме жить. И сыну моему купит новые ботиночки.
   Как говорят сербы, чего сердце ищет, то и глаз. Упал его глаз на меня, а мой – на него. Семнадцать лет тому назад это было, тогда еще даже раны его от пуль американских не зажили.
   «Никогда я не буду твоей», – в лицо смеялась, откровенно говорила, и была уверена, что не хочу проблем с лихим ухажером. Просто никого не хочу. Да и мои семейные язвы еще не зажили. Насыпано в них было соли сто пудов. И вообще, непонятно, что у этих странцев-иностранцев на уме.
   – Никто тебя не будет любить сильнее, чем я. Запомни.
   Еще и запугивает. Хи-хи!
   Мы сидим у придорожного кафе. Верить? Не верить? Вроде бы хочется верить. Но любить мне никого нельзя. А почему, сама не знаю. Может, и можно? Ну ладно, я – невеста. Меня замуж зовут. Копаюсь, роюсь в своих чувствах и вдруг совершенно отчетливо осознаю, что если бы я когда-то и собралась замуж, то только за него, за этого чумного серба. Чем-то он зацепил меня. Чем? Пока еще не знаю. Много его – шумный, неуемный, цепляет взглядом как крючком, все замечает, все слышит, на все имеет оценку, умеет молчать, говорит горячо и думает быстро. Не мужик – кипяток. Даже мысли о нем обжигают. Фигаро сербского происхождения. Кажется, крепким мужиком попахивает.
   Неужели ошибаюсь? Вот в таких страстях неуемных и приехала я в стольный Питер. Искать ответов, искать чуда Божия и дерзновения – как бы мне у Самого Господа испросить знак: что делать? Подать руку сербу этому непонятному или погодить?
   Медленно бреду по Литейному. Подошла к Преображенскому собору. Душа мятется, ищет ответы. Помолиться бы мне покрепче, вымолить знак какой. Себе не верю, ему не верю. Битая-перебитая по жизни – сама себе представляюсь. Зачем, думаю, мне снова хомутик примерять. Знаю, что замужество – крест не простой. И ответственность перед Богом!
   В храме батюшка служит в алтаре и поет вместе с церковным хором. Кажется, соловьи и ангелы поют. Так красиво и слаженно служба выстроена. Душа наполняется необъяснимой благодарностью и замирает перед красотой богослужения. Стою перед алтарем, стараюсь молиться и все прошу дерзко: «Господи, если это мой человек, то соедини. А если не мой, то отведи. Только дай мне понять это. Именно Ты, Господи, дай мне знать, как поступить. Убежать и оттолкнуть? Или принять, как судьбу, как крест».
   Служба идет. Батюшка вместе с хором возносит Богу песнопения. А я все повторяю и повторяю одни и те же слова, одну и ту же просьбу, одну и ту же молитву…
   И вдруг замечаю, что стою прямо перед необыкновенной черноликой иконой в золотой ризе. Риза украшена многочисленными подношениями – крестиками, иконочками, подвесками из драгоценных камней, жемчугом, золотыми колечками. А с иконы строго и внимательно смотрит на молящихся «Спас Нерукотворный».
   Из глубины каких столетий взирает на нас наш Спаситель? С каким упованием Он обращается к нашей бессмертной душе? Чего ждет от нас? Конечно, молитвы и покаяния. Покаяния, а значит, изменения ума. Старинная икона, так поразившая меня, приковала к себе внимание на всю службу. И вот я уже на исповеди. Завтра надо обязательно причаститься. Ночь в тревоге. Чего-то жду. Душа прячется и трепещет от страха – завтра таинство великое.
   Наутро снова в Преображенском. Готовлюсь причаститься, и все прошу и прошу ответа на свои немые вопросы и приговариваю: «Ты Сам, Господи, дай мне знак…»
   И понимаю, что дерзновенно вопрошаю, но сама принять решение не могу. А ошибиться страшно.
   Евхаристический канон – на коленках; так молятся в московском храме «Николы в Пыжах», где служит мой духовник отец Александр, – без единого слова, без тяжелых вздохов, затаив дыхание.
   Но сейчас я в Санкт-Петербурге в Преображенском на Литейном. К чаше подхожу с волнением и страхом. Батюшка протягивает лжицу, а на лжице – две Божии частицы… Вот и ответ.



Часть II. О войне

«Я его таким совсем не знаю…»



   Какое ароматное и сочное мясо на вертел;, запеченное по-балкански! Кто хоть раз попробовал эту мужскую еду, не сравнит её ни с каким другим блюдом.
   В первый же наш вечер в январе 2007 года, когда Ратко только приехал из Белграда, за званым ужином собрались наши близкие друзья: соседи, сербы, лечившиеся в клинике Илизарова, и врачи. Он приготовил это невиданное заморское блюдо и выложил ароматным, душистым мясом весь стол. И все гости кричали нам «Горько…», хотя о помолвке никто еще не объявлял. Как уютно было всем нам за этой братской трапезой, согретой теплом любящего хозяина. Как в родительском доме.
   Эх, вертел; ты, вертел;!
   Закрутило мою судьбинушку, завертело. Что выкрутишь? То ли радость? То ли грусть накликаешь? А вдруг раскрою свое сердце, а ты откатишься? Все равно возьму тебя в руки. И уже не вырвешься. Видать, на веку моем эта круговерть записана! А ниточка твоя, вертело, в моих руках, кажется. Да и твоя, Ратко!
   Я долго пыталась понять, что происходило в его душе, сердце и в голове, когда он вернулся с войны. Что искал он на чужбине, почему несколько раз уезжал в Сербию из России и снова упорно возвращался. Почему так долго метался по чужим домам, что выискивал, кого ожидал, какую судьбинушку чуял.
   Война разорвала сербские семьи на части. Все разрушила, все разметала. Вот и родной домашний очаг родительский погас в одночасье, когда сербские политики сдали его родной город после Дейтонских соглашений. Он и сейчас часто вздыхает: «Зачем воевали? Зачем столько жизней молодых сгубили?». Многие офицеры тогда ордена и медали с груди срывали. Не понимали, почему их заставили отступить и родные земли предать. Почему отдали штабные генералы их, сербов, родные дома, города и земли?
   «Все сделала война!»
   Все разрушила. Все испоганила. Жизнь перевернула.
   И не находил он себе покоя ни после войны, ни после смертельного ранения, ни в клинике русской, ни в Боснии израненной. Душа металась и просилась в родной Ключ. Но город был уже чужим.
   Пока жив был еще отец, он нет-нет да вырвется из России в объятия отчие. Но и отец ушел, вслед за сыном младшим и за женой. Упокоился.
   Что теперь? Куда податься? В какую сторону пойти? И с кем делить судьбу?
   Но, кажется, его в России ждут. «Поеду…»
   Так однажды он решился и приехал в Россию навсегда. Навстречу матушке-судьбе и неизвестности.
   Ему был почти сороковник. Но дни рождения он давно не праздновал. О них почти забыл. И не любил.
   Но душа, его и моя, просили праздника.
   Его юбилей мы отпраздновали шумно, в кафе с щемящим названием «Ностальжи».
   Главное блюдо оговорено заранее. Жареная на костре свининка! Эту свинью, выражаясь фигурально, Ратко подложил под своих гостей к их большому удовольствию.
   Пока я суетилась и переживала, какие заказать блюда на праздничный стол, чтобы все были сыты и довольны, он полдня жарил на костре поросенка на 40 кг весом и приговаривал: «Не волнуйся, всех накормим».
   И действительно, все салаты и жюльены заморские померкли против фирменного балканского блюда!
   На праздник пришли все приглашенные. Никто не пропустил. Даже не всем, кажется, мест хватило. Сидели и вдоль столов, и поперек, и по всем четырем углам.
   Свинья, зажаренная на вертеле на лесных углях, с ароматом дымка, произвела настоящий фурор в городском кафе. Гости ели от души, с удовольствием, то и дело фотографируясь с кусками румяной поросятины на тарелках, а мы только смеялись и предлагали: «Угощайтесь, гости дорогие…»
   Официанты еще на кухне молниеносно разобрали «на пробу» сочные обрезки и свиные косточки, не попавшие на общий стол, так что и следа от аппетитной свиной туши не осталось. Разговоров и восторгов среди поваров было на несколько недель. В меню, конечно, такое блюдо заморское было не предусмотрено. А ведь рецепт самый простой – свинья да соль, да деревянный кол. Костер лесной да азарт лихой. Балканская кухня, и все тут!
   Ратко многим казался разбитным и совершенно неуемным. Любил всех и его все любили. «Сердцеед» – про таких, как он, говорят. Да, многие, кто его знал, считали, что никогда он не прибьется к тихой гавани. Он и любой берег – несовместимы… Но никто не видел, как в этот вечер он нежно, но крепко сжимал мою руку и тихо шептал: «Не волнуйся ничего. Все будет хорошо».
   Гости веселились и отплясывали, как на свадьбе.
   Они никогда еще не видели такой хлебосольной сербской трапезы. А Ратко заказывал одну за другой русские песни у оркестрантов и посвящал их мне и своему необъяснимому самому себе чувству. Он не думал, что сердце его так неожиданно раскиснет, и не ожидал, что кто-то разместится в его душе по-свойски. Но он сам этого хотел. И только его старый друг, доктор из русской клиники, где Ратко лечился много лет, смотрел на все происходящее «знающими», как казалось ему, глазами, прокручивал в голове какие-то старые кадры своего фильма и часто вздыхал, поднимая тосты:
   – За Ратко и Елену!
   А в конце вечера доктор крепко обнял нас обоих и без лукавства, глядя мне прямо в глаза, сказал:
   – Я его таким совсем не знаю…
«Рэмбо»
   Подробности о войне, которую пережил Ратко, он никогда не мусолил и большей частью умалчивал. И лишь однажды, когда он вернулся в Россию, чтобы остаться уже здесь навсегда, и когда к нам в гости пришел военный писатель, воевавший в составе русского СОБРа в Чечне, они вдвоем под крепкие мужские тосты напомнили друг другу некоторые страшные эпизоды балканской войны.
   Эти рваные клочки воспоминаний потрясли и меня.
   Позывной «Рэмбо» Ратко дали в тот момент войны, когда в составе «первого эшелона» он заходил в заминированные районы, выполняя приказы командиров. Так выпало на его горькую долю освобождать и город, в котором он когда-то жил. Здесь стояла еще церковь, в которой его крестили, школа, в которой он учился, и дом, в котором жили его родители и прадеды. Отсюда он ушел защищать свою землю и очаг, отсюда ушел на войну его семнадцатилетний брат и живым в отчий дом уже не вернулся.
   Горькая рак;я (сливов;ца) стопка за стопкой развязывала языки матерых войников сербской и чеченской недавних войн.
   – В этом году, девятого мая, я был на родине в Боснии, – говорил с горечью Ратко. – День Победы там празднуют, как и в России.
   – Давай снимем фильм о сербской войне, – предложил русский писатель.
   – Я могу многое рассказать…
   – Нужны видеоматериалы того времени.
   – Попробую добыть. Но смотреть это будет очень страшно, – войник Ратко ненадолго задумался и вдруг из его глаз потекла горючая…
   Сербская самогонка сделала свое дело, жгучие и тягостные воспоминания войны вырвались из-за колючей проволоки его мозга и вытеснили собой хрупкий мир внутреннего самосознания, язык сорвался с привязи и понесся описывать картину за картиной страшных, жутких, нечеловеческих страданий, выпавших на долю несчастных сербов.
   Он рассказывал, а я видела обезумевшие глаза сербской женщины, которую силой удерживали, чтобы она до конца, не отворачивая головы, видела, как ее годовалого ребенка пожирает голодный лев за решеткой городского зоопарка.
   Он говорил, нервно сглатывая слюну, а я словно вместе с солдатами – освободителями сербских деревушек, которые побывали под геноцидом, стояла у печи, из которой на поддоне вытаскивали зажаренных сербских младенцев. Зверство? Нет! Людоедство и сатанизм!
   Он видел, как натовские бомбы и гранаты разрывали тела его боевых друзей, так что узнать, кто есть кто, и похоронить останки их тел, которые собирали частями с ветвей деревьев, было невозможно.
   Помнят сербские солдаты и то, как разрывали пополам тела их боевых товарищей скрипучие трактора, превратившиеся в дъявольские колесницы. С сатанинской жестокостью привязывали непокорных сербов за разные ноги к адским машинам и тащили в противоположные стороны. Трактора двигались очень медленно, натягивая в тетиву капроновые канаты, впившиеся в ноги страдальцев. Наемники с повадками усташей (давних врагов православных сербов) по-звериному наслаждались картиной нечеловеческих страданий, упиваясь криками несчастных, плоть которых медленно, с изощренной жестокостью разрывали на части. В;роги прислушивались к каждому их стону, к каждому скрежету их зубов, к каждому звуку разорванной мышцы, к каждому хрусту костей. Они ликовали на своем шакальем пиру и это был не звериный, а сатанинский оскал.
   Эти сумасшедшие сцены видел Ратко воочую, на его глазах тракторами разорвали тело его близкого друга. А ведь шел боец на побывку в родное село, но не на ту тропинку ступил и попал в руки врагов, вот и принял мученическую смерть. Так всё исторически перемешано на Балканах – на одном метре село сербов, на другом село их ненавистников, поднеси только спичку – и вспыхнет дикая, неуемная вражда.
   Как можно было, увидев хотя малую часть этих зверских пыток, сохранить нормальной психику даже самым бывалым, матёрым солдатам? Как можно было удержать их от безумия отмщения – страшной, оборотной стороны гражданской войны? Не каждый выдерживал ад междоусобной бойни, люди умирали не только от пуль и снарядов, но часто от нервных срывов, психического истощания и от разрыва человеческих сердец.
* * *
   Зловонным, черным пеплом накрыли Сербию натовские стервятники, по частям рвали ее тело. Где ты, Белый Ангел – Хранитель Сербии? Куда, в какие небесные обители ты уносишь души страдальцев, отдавших свои замученные жизни за вековую «косовскую правду»?
   У Сербии забирали лучших ее сыновей, на долю которых выпали нечеловеческие испытания. Лютый враг Божий – сам Денница – вышел из подземного смрада, чтобы противосстать голубице Сербии. Его демонической ненавистью ко всему Божиему были одержимы черные бородатые наемники – убийцы славянского народа.
   Все смешалось в этой войне. Многие сербы не понимали, кто, за что и против кого воюет. Города и села, с преимущественно сербским населением, они отвоевывали тяжелыми усилиями и большой кровью. А оставляли по приказу за несколько дней. Но главной целью врага, по мнению большинства сербов, было одно – истребить как можно больше потомков князя Лазаря.
   Сербы всегда воевали с разорителями их исконных земель, защищая, но не нападая, но эта война была особенной. Черноликие бородатые рекруты с топорами и мачете под своими черными знаменами наводнили Боснийские горы. Они пришли с Востока и Азии под прикрытием натовской авиации. Они явились вместе со своими духовными лидерами, чтобы установить на Балканах свой закон и сломить хребет сербской нации. Они отрубали мачете головы служителям церквей, цинично позируя при этом перед камерами. Они вырезали сербский народ целыми деревнями, не жалея ни жен, ни младенцев. Они снимали фильмы о своих зверствах и выкладывали их в интернет. Все эти злодеяния видели солдаты боснийского сербского войска воочую, и трудно было остановить этих ребят, когда они жгли чужие дома с гробами, в которых прятались вражеские снайперы, и трудно было удержать их, когда они убивали вражеский скот – весь, до последней кошки. Ведь было немало случаев, когда обезумевших от атаки бойцов останавливали своими же танками, окружая их в кольцо и направляя пушки, чтобы отрезвить буйные головы, «парализованные» бесчеловечностью врага. Таково страшное лицо гражданской войны: если не ты поразишь восставшего соседа, то сосед истребит твой род.
   – Я не чувствую себя виноватым… – говорил войник Ратко. – Я не убивал женщин и детей. Воевал только против мужчин с оружием. И только пулей. Я защищал.
   Защищал, убивая врага с одного выстрела. А они не просто убивали, а мучили, пытали и издевались над сербами с дьявольским наслаждением, ликуя над тем, что уничтожают ненавистный им народ. Убивали десятками, сотнями, тысячами – стариков и старух вместе с женщинами и детьми.
   Сербофобия – понятие, которое вошло в исторические словари мира и давно используется политиканами для описания чувства ненависти к сербскому народу, его языку и вере, и как оправдание уничтожения сербов.
   Хорошо знают сербы свою историю и помнят, как в Великую Отечественную войну приспешник нацистской Германии Петр Брзица, «кровавый усташ», казнил за одну ночь 1360 пленных сербов. Так что еще до начала последней войны сербские кладбища и старые могилы хватали за ноги живых людей, так много сербов было уничтожено и неизвестно, где погребено, в Великую Отечественную. Ратко об этом помнил остро, как будто всегда с топором в спине ходил, и, когда говорили о войне, напоминал каждый раз, как массово и жестоко убивали сербов их в;роги.
* * *
   Он мог одним взмахом кулака свалить любого – ударом правой в подбородок снизу. Еще подростком ему не было равных в уличных разборках.
   Все потасовки – его, а «стр;лки» – как же без него?
   Кулаки всегда в цене. В ресторанной драке в родном городе, который пришлось оставить после заключения Дейтонских соглашений, он мог поднять своего обидчика вместе со стулом и с одного маху вынести его через оконное стекло. И врукопашную сходился в окопе с чернокожим натовцем насмерть. И понятно, кто остался из них живым.
   «Мои предки хорошо воевали еще на Косовом поле и побили так много противника, что наша фамилия была преследуема среди врагов на протяжении нескольких веков, так что в годы гонений на сербов, чтобы сохранить наш род, многие отказывались от самой фамилии».
   Как вы думаете, кто мне это рассказал?
   Его силы-силушки боялись даже свои. Но эту удаль молодецкую, свое недюжинное здоровье он отдал войне, защищая сербов от геноцида и надругательств.
   Много лет он рыскал по горам в траурной черной повязке на лбу – символ всегдашней скорби по утерянным друзьям. И не случайно боевые товарищи звали его Рэмбо. К тому же, он до сих пор жуткий красавчик, этот сербский боец.
Гороховое каменное поле
   Югославию расчленяли искусственно на протяжении многих веков. Разделяли по религиозному, национальному и территориальному признакам. Делили земли, на которых исстари жили этнические сербы, на враждующие территории, создавали отдельные анклавы для православных сербов на территориях, где они веками жили свободно. Босния, Косово – это их исторические земли, за которые воевал князь Лазарь. У сербов отнимали святыни от войны к войне, от предательства к предательству, от геноцида к геноциду. Янычары, моджахедты, усташи, фашисты, новая Европа и Нато, – каждый завоеватель становился варваром, вытесняя сербов-христиан с их исторических земель, разрушая сотни православных храмов и монастырей, оскверняя святыни нации.
   Сербы, укрепляемые верой и любовью к Церкви и христианским святыням, защищали себя героически.
   Одна немецкая журналистка спросила Патриарха Павла, может ли война быть праведной.
   «Нас заставили воевать, поэтому наша оборонительная война и праведна, – ответил Святейший. – Тот, кто встает на защиту ближнего, имеет Божию благодать. Мы не нападаем и не завоевываем… Для нас, защищающих свою землю, и не помышляющих о чужом, это оборонительная война, благословленная Богом».
   Вспоминая Великую Отечественную войну, Патриарх Павел говорил: «Один немецкий пастор в своей последней беседе перед уходом на пенсию сказал: “Мы, немцы, проиграли эту войну. Другие, лучшие или сильнейшие, выиграли ее. Но один малый народ завоевал моральную победу. Это народ с юга Европы, сербы. В Сербии мы за одного немца расстреливали сто сербов, в Германии в лагерях держали их офицеров и интеллигентов. Когда Германия пала и они вышли на свободу, мы не боялись их мести. Они нашим детям отдавали полученный от союзников шоколад. Тот народ – моральный победитель”. Есть ли та цена, по которой на зло можно отвечать злом? Нет такой цены! Повторяю: говорю не об отдельных людях, которых, как и везде, называют разными словами, а о народе в целом».
   Завоевателем всегда движет жажда разрушения и уничтожения. И только народу, защищающему себя, присущ настоящий героизм! Именно таким героическим народом являются в глазах русских людей сербы. И именно поэтому мы считаем сербов своими братьями!
* * *
   Есть святыня в Вифлееме, которую описали в своем паломничестве на Святую Землю русские монахи.
   Народное предание гласит:
   Богородица, подходя с апостолом Иоанном Богословом к Вифлеему, увидела на поле человека, который что-то сеял. Матерь Божия поприветствовала его и спросила:
   – Что ты сеешь?
   Человек с затаенной злобой сказал в насмешку:
   – Камни…
   – Да будет по слову твоему, – сказала Пречистая и прошла мимо.
   И сбылось Ее слово. До сего дня, пишет русский паломник, на той полянке находится много мелких, как горошины, камешков. Тысячи богомольцев ежегодно собирают эти камешки, но число их не убывает. И нигде более на соседних полях таких каменных горошин нет.
   Так Пресвятая Владычица обратила злобу неверующего в оружие против неверия, в оружие против самого себя.
   Сеющий зло пожнет одни камни. Как бы горох, который сеется cо злом против каждого героического народа, защищающего себя, не оказался для завоевателей до скончания века каменным.
   Матерь Божия и по сей день и час вразумляет нас и напоминает о тех плодах, которые посеяны каждым народом: кто со злом сеял, кто с добром.
   Если народы сеяли камни, их поля никогда не дадут плода небесного. И сколько не собирай камней с поля, засеянного злом, никогда оно не станет горохом, не даст добрых плодов, а только зло то будет приумножаться и никогда не истощится.
   Сколько лет прошло с последней балканской войны!
   На тех землях, где ненавистники убивали сербов – без разбора и младых и старых, и стариков, и детей, и священнослужителей, и монашествующих – сербы своими невинными, мученическими смертями, по преданию о гороховом поле, «убивали» своих врагов.
   Хочу подчеркнуть, в первую очередь, что я пишу об этих событиях, как об общечеловеческой трагедии, не умаляя и не преувеличивая страдания всех народов, всех матерей и всех детей! Войну развязывают не народы, а враги народов, враги человека, как творения Божия, – силы злобы, охотники за человеческими душами.
   «Злодею всегда плохо, а зло несчастливо…» – говорил патриарх Павел, – но никогда злодей не признает себя виноватым, у него всегда виноваты другие. А христианин, даже ни в чем не повинный, всегда боится, что, пусть невольно, согрешил. Эта правда навеки соединяет все христианские народы. Как Россия, так и Сербия, никогда ни на кого не нападали, но защищались до последней капли крови, до героизма!



   Храм св. вмч. Димитрия в Косовской Митровице (Косово и Метохия)

   Я рассуждаю о войне и злодеяниях, опираясь на слова Сербского Патриарха Павла. В 1995 году, в Австрии, где он давал пресс-конференцию и честно отвечал на вопросы журналистов, его обвинили в том, что сербская Церковь призывает к войне. Вот его ответ:
   «Обвиняют меня и Сербскую Церковь, что мы призываем к войне за великую Сербию. А я говорю – если бы великая Сербия должна и могла выжить только через злодейство, нет на то моего согласия, пусть не будет великой Сербии! Если бы так могла выжить хотя малая Сербия, и на это не соглашусь! Пусть не будет и малой Сербии, мы искупим ее! Но ценой злодейства – нет, никогда! Пусть нас не будет, но и в этом исчезновении останемся людьми Христа. По-другому мы не согласны жить ни за что. Разумеется, в этом суть: ведь мы знаем, что предки наши столько лет и веков были в неволе, но выстояли в правде, и всех нас сохранил Господь, который на стороне добра. Если нужно погибнуть, то лучше быть мертвым человеком, чем живой нелюдью!» Как вторят эти слова житию и подвигам сербского князя Лазаря!
Старое интервью
   Война, которая, в конечном итоге, вылилась в войну против сербского народа, началась в 1991 году в Словении. Военный конфликт длился десять дней, в результате эта республика первой вышла из состава Югославии.
   А 25 июня 1991 года о независимости объявила республика Хорватия. Но война здесь продлилась до 1995 г.
   Во время боевых действий в Хорватии на территории этой республики был объявлен сбор в так называемую сборную Народную Гвардию хорватского войска, в которой служили хорваты-католики и наемные мусульманские солдаты-добровольцы. А когда военные действия из Хорватии перекинулись в Боснию, то эта Гвардия воевала уже против Сербского войска. Мусульмане и католики, входившие в состав хорватского войска, служили ранее в Народной Югословенской Армии наравне с сербами и сбежали из нее после развала СФРЮ (Социалистическая Федеративная Республика Югославия) в начале 90-х и после начала боевых действий в Хорватии. Оставшийся же состав Народной Югословенской армии был переформирован в Войско Сербское.
   Как и у всякой державы, у Югославии было свое войско, свой Устав. В состав бывшей югославской армии входили и католики, и мусульмане, и сербы, и все они вместе были призваны защищать одну страну – Федеративную Республику Югославии. Но когда началась война в Хорватии, а затем в Боснии и Герцеговине, то каждый солдат захотел защищать свою республику.
   Мусульмане, признанные Югославией как нация в 1974 году, хотели с помощью Запада любым путем войти в состав Югославии своей, отдельной республикой, и получить независимый статус. Хорваты защищали Хорватию. Сербы стояли за сербские земли. Так, в начале 90-х начался распад Югославии и единого югословенского войска, призванного защищать границы объединенных республик от нападения внешнего врага.
   Но самый страшный удар был нанесен по Югославии, когда в ней, по принципу «разделяй и властвуй», была искусственно развязана гражданская война. Только разъединив территории и народы Югославии по религиозному признаку, изменив насильственно ее границы, разрушив ее национальную армию и опорочив лидеров народного правительства, можно было установить тотальный контроль над каждой республикой бывшей Югославии – над ее экономическим и военным потенциалом, над вероисповеданием и над волей самого народа.
   Это и есть часть плана так называемого «нового переустройства мира», о котором так «заботится» военный блок НАТО. Они расчленили Югославию ценой демонизации отважного народа, сербов, исповедующих Православие, и сегодня то же самое происходит с Россией и с русскими.
   Распад Народной Армии Югославии повлек за собой формирование в каждой бывшей федеративной республике своей армии по национальному и религиозному признакам. Так, в Боснии, когда из Народной Армии ушли хорваты и мусульмане, в составе югословенской армии остались в основном христиане, сербы по национальности. Сначала боевые действия в республиках разворачивались по принципу: «войско одной республики против войска другой», но затем все перешло в гражданскую войну – в войну одного народа против другого, в войну одной религии против другой.
   Свои познания о том, как и почему началась война в Югославии я черпала из общения с сербами, приезжавшими в Илизаровский центр залечивать свои боевые раны. У одного из них, боснийского серба Драгана Гаича, я взяла в 1999-м году интервью для православного журнала «Звонница». Переводчиком был Ратко. Вот что рассказал мне Драган о начале войны в Боснии и Герцеговине:
   «В 1992 году, когда еще действовала Югословенская Народная Армия, на нее было совершено нападение мусульман-экстремистов. Это произошло в городах Сараево и Тузла в Боснии. Так к военному конфликту сербов с хорватами присоединились мусульманские экстремисты, и началась война между мусульманами и сербами за территории и линии связи. Народы откровенно стравливали по религиозному и национальному признакам.
   В эту войну было втянуто и гражданское население, потому что каждый хотел защитить свой дом, свою землю, ведь каждый народ исторически претендует на те земли, где жили его предки.
   Много провокаций в сербских войсках было со стороны католиков-хорватов, которых давно прозвали в народе усташами. Мужская часть хорватского населения в Боснии в самом начале войны по ночам копала траншеи и перевозила оружие, вызывая и провоцируя национальные войска Боснии на ответные действия.
   Можно сказать, что начало войны в Боснии развернулось как война хорватского войска против народного войска Югославии, а затем все перешло в войну народа против народа, в которой участвовало и население».
   Далее все записано со слов сербского воина Драгана, участника событий.
   Освободительные бои против хорватского войска за сербские города и села на боснийской земле сопровождались искусно спланированными провокациями со стороны наемников, прибывших из западных стран и стран средней Азии и воевавших на стороне хорватов. Эти вояки привлекали к своим операциям малых детей и престарелых женщин, не гнушаясь ничем.
   В одном из сербских городов, который заняло хорватское войско, после того как этот город освободила сербская бригада, остались снайперы-наемники, которые тщательно замаскировались, так что их никто не мог определить. Они убивали сербских солдат, освободивших город, убивали мирное население, преимущественно православных сербов, но снайперов никто не мог обнаружить. И только тогда, когда заметили, что в один из пустовавших домов, где стояли гробы, постоянно ходит какая-то странная бабушка, католичка по вероисповеданию, стали следить за ней и сначала увидели, что она носит в этот дом пищу, а затем обнаружили в тех самых гробах хорватских снайперов, которых и кормила бабушка.
   Были и такие случаи, когда в доме у женщин, чьи мужья воевали на стороне хорватов, обнаруживали целые радиопередающие устройства и так называемые маячки, с помощью которых они наводили оружие на различные объекты, в том числе и на мирные, социально значимые – узлы связи, школы, больницы, православные монастыри и храмы. Это, конечно, непростительно для мужчин, когда они втягивают в войну своих женщин – матерей, сестер, жен и дочерей.
   Но это лицо гражданской войны, и здесь работает принцип: «Надо выжить… А для этого лучше убить…».
   И не просто убить, а «раздавить гадину и ее гаденышей». Так думали все на Балканах – и по ту, и по другую сторону. Просто одни убивали с выстрела, другие – жгли в печах, скармливали зверью в зоопарках, разрывали тракторами, резали головы своим жертвам с особой жестокостью тупыми ножами и забивали людей молотками…
   И далее Драган рассказывал:
   – В сербском городе Купрес в начале войны с хорватами произошла страшная трагедия. Купрес – это небольшой городок с населением в десять-двенадцать тысяч человек. Так вот, в одну ночь в этом городе было убито около пятидесяти человек из первых лиц города, все они – православные христиане, сербы. Списки составляли заранее. В эту же ночь в Купресе были захвачены все стратегически важные объекты. Остальному же христианскому населению было сказано, чтобы оно просто оставило город… И люди вынуждены были уйти, иначе их просто бы вырезали вместе с детьми и стариками, чтобы занять их дома и земли.
   Да, сербы, конечно, поняли все. Но даже и в этом случае людей пытались обмануть. Им говорили, со стороны экстремистов-мусульман, что они будут защищать сербское население от хорватов, однако к этому времени экстремисты с помощью западных кураторов организовали уже и хорошо вооружили свою армию. И со стороны хорватского войска сербам тоже говорили, что их, сербов, будет защищать хорватское войско. Но сербский народ не поверил ни тем, ни другим.
   И Драган продолжил рассказывать о том, чему он был свидетелем сам лично:
   – В одном из сербских городов уже приготовлены были хирургические инструменты и оборудование для изъятия органов у сербского населения, были приготовлены и контейнеры для их транспортировки. Об этом рассказал мне один врач-мусульманин, сосед, который должен был принять в этой варварской акции самое непосредственное участие. Вот такая была война с сербами – война за их органы.
   Мы вели разговор в палате Илизаровского центра ортопедии и травматологии, где лечились сербы. Здесь же находился на реабилитации и Ратко. И он не выдержал накала разговора и вставил свою фразу.
   – А как объяснить такое зверство… – голос его дрожал, – когда на глазах у нас подвесили пленного серба, как свинью, на крючки, на которых коптят свинские туши, цепляя их за лодыжки.
   Разговор ненадолго прервался. Мы долго молчали, каждый думал свою думу. Солдаты – о том, что пережили в те страшные годы. Я – о том, предстоят ли такие же испытания нашей стране.
   А гражданская война в Малой России уже стояла на пороге, и «грифы» с Балкан давно ждали новых костей, только уже донбасских героев.
   – Какая это по-твоему была война и как разворачивались боевые действия? – Я уже не просто поддерживала разговор с югославским солдатом, а перешла по старой журналистской привычке на интервью.
   – Самое главное на этой войне было выбрать правильную стратегию и занять стратегически важные объекты, чтобы держать все под контролем. В Боснии сербское войско удерживало шестьдесят шесть постов. С одной такой точки (например, в горах) можно было контролировать два-три города, и основные бои шли, конечно, за эти точки. А в 1995-м году в войну открыто вмешался Запад, то есть НАТО, и это уже была настоящая и жестокая война против сербского населения.
   – Я знаю, что в Хорватии, где стояла сербская республика «Српска кр;jна» (сербск. яз.), в которой жило в основном сербское население, было очень много православных церквей, – допытывалась я.
   – В 1995-м году все христианское население – семьдесят тысяч человек – было вынуждено уйти из этого края. А все православные храмы были разрушены. Их просто взорвали с помощью специальных взрывных устройств и гранат. Заранее вывезли всю церковную утварь, иконы и… взорвали. Все церкви до единой.
   Сложный диалог ненадолго прервался.
   Стук в больничную палату.
   – Привет!
   – Добрый день! – в гости заглянул военный писатель, наш друг…
   Сигарета за сигаретой, и новые воспоминания сербских солдат о прошедшей войне продолжили сложный разговор.
   – В городе Купрес, который я охранял в составе сербского войска, – медленно заговорил Драган, – церковь была разрушена артиллерийским снарядом, выпущенным на расстоянии 25–30 километров от города. Все, конечно, было спланировано. Им надо было разрушить христианскую культуру и уничтожить Православие в Сербии. Взять, как у нас говорят, голову сербской нации.
   – Конечно, это была не только война с сербским народом, но и война против России, и она касается того, что происходит у нас сегодня, – вступил в разговор писатель.
   Он – боевой офицер и знал обо всем не понаслышке.
   – Ведь Сербия – это самая западная граница Православия в Европе. Между Сербией и Россией только две православных державы – Болгария и Румыния, – отозвался Драган, – но католичество не прошло дальше Сербии, хотя враги пытаются любыми средствами подойти к границам России. Они давно уже целятся на Русь, но Сербия охраняет вас с запада, чтобы враждебная православию вера не продвинулась дальше.
   В разговоре наступила продолжительная пауза.
   Писатель, казалось, вслушивался в каждое слово, в каждую интонацию своего собеседника, в каждый его горестный вздох, вызванный тяжелыми воспоминаниями о войне. Он сам не раз видел врага в лицо, и хорошо знает, как его герои-земляки, спецназовцы, вступали с неверными в траншейный ближний бой там, где пуля молчит, а нож кровоточит… Он внимательно слушал рассказ югославских солдат, и они понимали друг друга с полуслова.
   – Драган, а что вы видели, когда освобождали сербские деревни и населенные пункты?
   – Одно зло. Зло даже не в том, что были разрушены дома. А в том, чт; делает война с человеком. Мы видели людей с выколотыми глазами, видели садистски изуродованные тела, массовые убийства. Видели, как к домам, где скрывались сербы, подгоняли, например, танки и расстреливали людей, направляя танковое орудие прямо в окна зданий, а окна больниц, школ и домов, где находились женщины, больные старики и дети, закидывали гранатами и боевыми снарядами, так что тела убитых, которых надо было хоронить, были разделены на несколько частей.
   Да, действительно, это было лицо зла и оно раскрыло себя во всей полноте именно на войне против сербов.
   Когда война в Боснии закончилась, только сербы увидели лицо этого беззакония – через массовые захоронения детей и немощных стариков, через огромное число людей, без вести пропавших, тела которых не найдены до сих пор.
   Об этом не пишет мировая пресса, и никто не смеет пока дать историческую оценку геноциду сербов в этой войне, да и слово «война» политики тщательно избегают, называя ее военным конфликтом.
   Словно вторя этим мыслям, сербский солдат озвучил свои страшные воспоминания:
   – Как можно перенести страдания матери, которая стоит у гробов троих своих сыновей и оплакивает их гибель! Как можно пережить гибель малолетней дочери, изнасилованной группой бандитов на твоих глазaх! Как можно пережить то, что большинство сербов уже никогда не будет жить в своих домах и никому не верит!
   «Вот зло и его дъявольское лицо», – думал писатель и обратился к Драгану:
   – Так за что же ты все-таки воевал?
   – Сначала за то, чтобы спасти свою семью и семьи своих друзей. Но когда я увидел, что такое война и какие она принимает формы, то стал воевать за то, чтобы спасти сербский народ от геноцида. Спасти сербскую державу. Если народ будет иметь свою культуру, свою державность, то его не уничтожить. Поэтому я воевал за Сербию. Все сербы ратовали за одну идею – будущее сербского народа. За то, чтобы сербский народ сохранился, как нация, и чтобы сербы имели свою державу и всегда жили на своей земле.



Из разговора двух ратников…
   За столом неспешно идет разговор двух бывалых ратников, один – с чеченской, другой – с последней балканской войны. О том, как с поля боя выносили трупы убитых солдат ценой собственной жизни, они говорят с особой горечью. Бывало и такое на их веку, что за двух убитых теряли троих живых и запивали гибель всех пятерых сорокапятиградусной «горькой» из полевой спиртовой фляжки.
   Счастливы были те матери, которые сами хоронили своих сыновей, даже если их привозили без головы и узнать родное дитя можно было только по носкам, которые несчастная мать вязала когда-то для любимого сына.
   А сколько было случаев, когда привозили гроб с убитым солдатом к вырытой уже могиле и мать, открыв крышку гроба, чтобы дать сыну последнее целование, издавала крики неподдельного ужаса, потому что в гробу лежал совершенно чужой ей человек.
   Такие страшные гробы с перепутанными адресатами не раз сопровождал и Ратко. Не зря он часто говорил о том, что стариком стал чувствовать себя уже в тридцать с небольшим своих лет. Да, он действительно многое видел. Видел и то, как изверги играли в футбол, забивая друг другу голы головами сербских несмышленых ребят. Восемь мячей – восемь окровавленных голов – восемь мальчишеских жизней. И это действительно страшно. И понятно, почему молодые солдаты, видевшие эти нечеловеческие зверства, возвращались с войны седыми стариками с изуродованным сознанием и, придя без единого ранения домой, умирали в полном расцвете своих молодых сил. Умирали потому, что человеческое сознание не укладывает в голове то сатанинское зверство, с каким воевали враги сербского народа против православной Сербии.
   НАТО – коршун планеты земля, клюющий всех до смертельной раны; гриф, питающийся не мясом, а костями. Операция по бомбежке мирных сербских городов называлась иезуитски «Милосердный ангел». Земли и реки Сербии безжалостно заражали, используя снаряды, содержащие высокотоксичный обедненный уран.
   Количество людей, больных раком, после таких бомбежек и обстрелов увеличилось в Сербии на 427 процентов. Эти цифры озвучил один бесстрашный итальянский миротворец в документальном фильме «Страшный суд», его показали 19 апреля 2014 года по телеканалу «Россия 24», накануне Пасхи.
   Несомненно, что история современной Сербии – это предупреждение всем нам и еще один кровавый шаг наших врагов на пути к России.
Сдаюсь, продаюсь… «Голая лошадь» в Купресе
   1992 год, апрель-май.
   В сербскую деревню под Купресом их боевая группа вошла одна из первых. Задача стояла одна – подготовить плацдарм для дальнейшего продвижения войск.
   Ратко всегда был в первом боевом эшелоне и за время военных действий, развернувшихся на территории Боснии, послужил во многих бригадах. Командиры атакующих линий перед взятием новых рубежей запрашивали под свое командование именно его отряд, как самый опытный и дерзкий. Такие отряды (или бригады) называли «наступательный кулак».
   В задачи «наступательного кулака» входили глубинные рейды и засады в тылу противника. В такие разведотряды собирают самые боеспособные единицы. Боевая и разведывательная деятельность в тылу противника входила и в задачи его отряда.
   Его группа была нарасхват. Их назначали приказами в самые опасные районы наступлений.
   Они шли впереди основных войск – в самых опасных, самых труднодоступных, самых активных точках – на пуле, на гранате, на огне…
   Он был и разведчиком, и связным, и водителем тяжелой техники, и артиллеристом, и снайпером, и… Рэмбо, – поднимал в атаку и на траншеи своих братьев-солдат. Сам бесстрашно бросался навстречу смерти и других вел за собой. Помню, как один серьезный человек, военный, подсказал мне, что нельзя считать Рэмбо героем, потому что бросаться на пули глупо и пользы в успехе военной операции это не приносит.
   «Ненужные жертвы», – сказал он.
   Но Ратко ответил мне на эти недоумения по-своему.
   – Были ситуации, – сказал он, – которые анализу и выдержке не подчинялись. Некогда было думать, сметут тебя или нет, когда в ближнем бою ты валился в чужой окоп и не знал, кто там ждет тебя. Все говорят на быстром сербском языке – и православные сербы, и хорваты, и боснийцы-мусульмане; все кричат, громко и испуганно: «Стой. Стрелять буду!» или: «Не стреляй. Я свой», или: «Не стреляй. Сдаюсь!».
   В начале войны все противники воевали одним и тем же оружием, бывшим на вооружении Югословенской Армии, одеты были в одинаковую военную форму. Они все были просто югославы. Завод оружия для оснащения армии Югославии находился в Хорватии. Склады с военной техникой и снарядами были расположены по всей территории Боснии, «Калашников» – на вооружении у каждой стороны. Уже позднее, разделившись на враждующие стороны, солдаты стали нашивать отличительные знаки или перевязывать петлицы одинакового цвета ленточками, чтобы знать, кто свой, а кто чужой.
   В его команде воевали бойцы, с которыми он знаком был еще со школьной скамьи. Уходили на войну, как призывники и как добровольцы, – все из одной местности, из одной деревни или города. Так и держались вместе. Действительно, как кулак.
* * *
   В начале войны, в 1992 году, сербы придвинули фронт к хорватским позициям. Стояла задача – подготовить наступательный плацдарм на город Купрес.
   Под звуки приближающейся сербской канонады хорватское войско отступало вглубь своих позиций.
   «Деревня, которую мы должны были занять, – вспоминал Ратко, – почти опустела. Ни жителей, ни солдат. За Купрес воевали и хорваты, и боснийцы-мусульмане, и каждый оставленный ими дом таил опасность. Шаг за шагом мы проверяли каждый двор, каждую постройку…
   Отряд распался на несколько групп. Время поджимало. К утру плацдарм должен был быть подготовлен.
   Дверь того дома я выбил ногой – не знал, что шел на вооруженного до зубов солдата. Ворвался я, как зверь, не думая об опасности. Глаза горят, голова на все стороны вращается, руки автомат сжимают до ломоты, на лбу черная повязка. Думал, нет уже никого в доме. “Сдавайся, кто есть…” – кричу на всякий случай. И вдруг слышу истошное: “Сдаюсь, продаюсь, пощадите!”. Увидев меня, перепуганный солдат бросил оружие и забился под кровать. Животный ужас охватил его нутро. А около кровати у него пулемет стоит и гранаты вокруг разбросаны. Но напугался он не моего оружия, а гнева и огня, пламенеющего в глазах. Просто я глазами его высверлил.
   По законам войны я должен был убить его, в доме он был один. Кричал он истерически. Убить такого солдатика было для меня невозможным. Надо было, конечно, довести его до лагеря пленных и сдать. Но все во мне перемешалось – желание отомстить за забитых молотками детей и стариков и жалость перед его страхом и беспомощными криками “Пощадите!..”
   Ужасающие картины “выжженной земли” уже не так пугали, как в первые недели войны, но злоба и вражда не утихали. Я сам кипел, и ненависть огненная пылала во мне. Сколько погибло моих товарищей из бригады. Я сам развозил их в гробах матерям. Не дай Бог никому переживать такое горе. А скольких смертельно раненых бойцов из моей бригады надо было вытянуть на себе с поля боя, чтобы не оставлять врагу. Вся одежда моя была пропитана кровью героев…
   Один раз я пришел в свой дом после боя и вся одежда моя была в крови. Мать несколько часов руками отстирывала эти страшные пятна, но невыносимый запах человеческой крови стоял в доме три дня – и никакое время не может ее “смыть”.
   Да, убивать всегда страшно. Но я не нападал. Я защищал. И в этом моя правда.
   С каждым днем войны солдатских слез становилось все меньше и меньше, хотя сердце все равно сжималось от жалости, потому что было человеческим».
   Он ненадолго замолчал.
   «Этого хорватского бойца из Купреса я запомню надолго, – рассказ продолжался.
   “Сдаюсь! Продаюсь!” – долго вопил солдатик.
   Но не тронул я его.
   На дворе была посевная. А коней у сербских крестьян почти всех хорваты истребили. Да и сеять-то некому было, вместе с лошадьми все их хозяева полегли – кто без головы, кто с ножом в спине, кто с пулей в сердце…
   Нашел я в соседнем дворе конскую сбрую, одел ее на бойца – бывшего молодца, соху привязал. Но для интереса и чтобы злость усмирить заставил его всю одежду снять.
   И “поскакал” он на поле.
   А что? Кони ведь без штанов землю пашут.
   Пропахал он так километров пять.
   – Кричи по-лошадиному, – плетка уже на спине…
   – И-и-и-го-го, – лошадино-человеческое ржанье разверзло воздух.
   – Громче!
   “Лучше, думаю, тебе в упряжке быть, чем в могиле оказаться”.
   “Голая лошадь” с перепугу скачет как умеет.
   – Ноги выше… Быстрее… Ржи громче…
   “Лошадь” во всей конской сбруе наголj скачет дальше. Устала-замолчала.
   – Ржи, ты же конь, – толпа собравшихся поглазеть на небывалое зрелище, не знает, смеяться им или плакать, но улюлюкает, хлопает, стреляет в воздух, подгоняет бедного “иноходца”.
   – И-и-и-го-го…
   – А теперь беги…
   С “коня” сняли сбрую. Может, пригодится еще… И отпустили бедолагу в чем мама родила.
   – Беги, моя пуля не догонит.
   И отпустил чужака наудачу.
   А город Купрес в 1995 году, после заключения соглашения в Дейтоне, все равно пришлось оставить и отдать…»
Ключ от города Ключ
   После боев в Купресе в начале лета 1992 г. Ратко дали семь дней отдыха. Он вернулся в родной город Ключ. На груди висела его первая из двух медаль «За мужество».
   В Ключе стоял его дом, жили родители. Население города, численностью около 20 тысяч человек, составляли как сербы, так и боснийцы мусульманского происхождения или, как их еще называют, бошняки. Бошняки – это обращенные в ислам южнославянские народы Боснии и Герцеговины. В годы нахождения Боснии в составе Османской империи (с 1463 по 1878 гг.), сербов-славян принудительно отуречивали и под страхом смерти заставляли принять ислам.
   В городе Ключ сербы и боснийцы жили веками дом в дом, окно в окно и знали друг друга с детства – вместе учились в школах, играли во дворовые игры, гуляли друг у друга на свадьбах, вместе варили горькую ракию и поднимали общие застольные за Югославию. У них была одна история, они пели одни песни, по-соседски уважали друг друга и говорили на одном, сербском языке. Но пришла гражданская война, которая разделила всех на своих и врагов. Все заклокотало в 1990-е на Балканах, все старые раны-вулканы проснулись и забурлили.
   Бывшую республику Югославии, Боснию и Герцеговину, в путеводителях называют страной крепостей. Это территория бесконечных гор и полуразрушенных старинных крепостей, замков, древних фортификационных сооружений и башен. За боснийский город Ключ во всех балканских войнах шла особая борьба, так как его расположение имело стратегическое значение. Ключ – город, стоящий на отдельной острой скале, к западу от большого города Баня-Лука, столицы «Республики Сербской», входящей в состав Боснии и Герцеговины, и назвали его Ключом не случайно. Дорога, ведущая из Баня-Луки в республику «Српска Краjина» (после последней балканской войны отошла к Хорватии), проходила через Ключ и вела далее в Хорватию. Сейчас республики «Српска Краjина» нет, ее забрала, поглотила, полонила Хорватия, изгнав из нее сербов. Так из 78,8% территории БиГ, которую населяли сербы, их сжали до 49%.
   И «Сербская Краина», и «Республика Сербская» – места компактного проживания сербов на территории Боснии и Герцеговины. Когда начались активные военные действия на границе двух бывших республик Югославии «Хорватия» и «Босния и Герцеговина», сербов изгнали с проживаемых территорий, в том числе из республики «Српска Краjина», образовался огромный поток беженцев, который ринулся в Баня-Луку и далее в Сербию через город Ключ.
   Ключ – древний город-крепость. Стоит он на проходе к долине реки Сана, как бы отпирая и закрывая собой, как ключом, ворота между Хорватией и Боснией.
   В чьих руках город, говорят на Балканах, в тех руках и ключ от Боснии. Город этот открыл для Османской империи в 1463 году доступ в Боснию, он был последним оплотом сопротивления туркам и взяли его турки коварством и хитростью.
   С самого начала боевых действий в Боснии за Ключ шла ожесточенная борьба, как в его окрестностях, так и в самом городе. В сербских деревнях вокруг Ключа, наименее защищенных, уже давно хозяйничали враги сербов, а в самом Ключе все социальные и административные объекты, особенно православные церкви, больницы и школы, были заранее отмечены на военных картах, как цели первого поражения, и при подготовке наступления на город мусульман-сепаратистов на них уже стояли маячки для прицельных артиллерийских обстрелов.
   Какое-то время город жил мирно. Но постепенно обстановка в окрестностях накалялась. Потянулись нескончаемые вереницы беженцев из Краины в сербскую сторону. Постепенно сформировалось войско хорватов и боснийцев численностью 350 тысяч человек, хорошо вооруженное. К ним присоединялись наемники из западных стран и Средней Азии и авиация Нато. Они наступали на свято-савские земли и их целью было, конечно, завоевание, разрушение и изгнание сербов. Особенно жестокие расправы были над сербскими деревнями, мало защищенными или брошенными на произвол судьбы.
   Чтобы завоевать столицу Республики Сербской Баня-Луку, надо было взять Ключ. Командование боснийских сербов понимало коварные замыслы неприятеля и для подкрепления и в ответ на истребление сербов в Ключ пришли солдаты новых формирований из Белграда. Они уже были наслышаны о зверствах боснийцев в сербских селах. Желание у них было одно – ответить адекватно.
   И началось… Аресты наиболее активных и сопротивляющихся боснийцев, проверки документов для выяснения личности…
   Арестовали почти всех мужчин-бошняков из района, где стоял дом Ратко, – без разбора, без суда, просто для выяснения и по принципу «кровь за кровь». Но он-то точно знал, что именно эти мужики в ту ночь, когда вырезали очередную сербскую деревню, гуляли на одной свадьбе на его улице и были ни при чем. Мужиков согнали во двор, поставили охрану. К операции привлекли и Ратко, он должен был конвоировать пленных и участвовать в установлении личности каждого. Ключ – городок небольшой, и его жители знали друг друга с самого детства. Ратко знал всех своих земляков не только в лицо, но и кто как учился в школе, кто как забивал мячи в ворота, стоявшие на футбольном поле в соседней школе, кто какую невесту взял и у кого вкуснее ракия.
   Он знал почти всех до одного, кого арестовали в эту ночь, и понимал, что домой они могут уже никогда не вернуться. Среди них были почти одни старики, в том числе жених со вчерашней свадьбы, его отец, отец невесты и гости, все из одного рода, около 100 человек.
   К этому времени большой двор, превращенный в лагерь пленных, пополнился множеством незнакомых и страшного вида боевиков, которых согнали сюда же. Моджахедтов с длинными бородами и не знающих сербский язык он уже не раз встречал в горах Боснии и знал, что это наемники, убивающие сербов за деньги. Их взяли при штурме пригородных сел, где жило, в основном, сербское население. Впрочем, население было зверски вырезано, а в дома сербов заселились бородатые иноземцы, завладевшие сербским добром. В такие именно сборные пункты заходил Ратко и выдергивал, спасал земляков-боснийцев, кого знал, кого успевал, выводил из строя пленных и уводил разными путями и разными способами. Какими – знает только он.
   – Ты, ты и ты, выходи… На рытье траншей…
   – Ты, ты и ты, выходи… На разбор завалов…
   – Ты и ты… Разминировать…
   – А ты еще слишком мал. Брысь отсюда.
   Около сотни жизней спас Ратко от несправедливой расправы. Сколько добрых слов было сказано его родным за спасение соседей-мусульман. И до сих пор ему шлют в сетях благодарности от земляков, которых уберег он от лютой смерти и которых спасал целыми семьями. И не одну.
   А в 1995 году город Ключ атаковали враждебные и хорошо вооруженные войска. Хорватские и мусульманские наемники, объединившись, при поддержке натовских кураторов, поставили кровавую задачу – любой ценой взять Ключ, завоевать эту ключевую горную высоту, чтобы подготовить наступление дальше на Сербию.
   Две недели шли беспрерывные жестокие бои за город. Но город был обречен. Ключ взяли предательством.
   Не известно до сего времени, по чьему приказу сербские генералы начали отвод из города действующей армии. Предупредив всех горожан, что город будет сдан, войска начали отступление. Отступали спешно, стараясь сохранить основной костяк сербских бойцов. Опустели муниципальные здания города, а секретные архивы и списки имен сотрудников местной администрации, кадровых офицеров из управления МВД и военкоматов оказались в открытом доступе. И теперь враг знал все: кто из сербов служил, где и с кем воевал, в каком был звании, где родился, где жил и кто родственники. Случайно ли оставили в городе архивы – не понятно. Думаю, что нет.
   Конечно, это была тщательно спланированная и подготовленная, замешанная на предательстве операция.
   И уже много лет сербы – военные кадровые офицеры и офицеры МВД, гонимые и преследуемые, скрывают свои имена, местонахождение и свое прошлое, опасаясь новых репрессий. Ведь война западного мира против сербов, впрочем, и против русских, еще не окончена.
Коридор
   Лето 1992 года.
   Это была ловушка. На узком перешейке Дервента-Босански Брод-Босански Шамац сербов, полтора миллиона человек, заперли, отрубили им выход из окружения и путь к главной дороге на Белград.
   Перешеек, который был единственной «дорогой спасения», мог сжаться в любой момент, и погибли бы уже не тысячи, а миллионы сербов. Они оказались бы намертво заблокированы и отрезаны от спасительного коридора. Только по этой дороге сербские беженцы могли переместиться в безопасные места, ближе к границе с Сербией и к Белграду. Они были изгнаны из своих сербских анклавов в Боснии и с малыми детьми, стариками, домашним скотом и тяжелым скарбом двигались этим единственным, но небезопасным коридором, чтобы спастись. Именно за эту дорогу жизни действующая армия сербов вела ожесточенные бои. Воевал здесь и Ратко. Операция называлась «Коридор-92».
   Он помнит эти четыре дня жестокой мясорубки.



   Погибали тысячи невинных людей. Их преследовали натовские бомбы. Поднимать в воздух сербские ВВС, чтобы защитить людей и армию, было запрещено, небо для них было закрыто. А Натовцы бомбили не только огневые точки, но и нескончаемые потоки несчастных беженцев. Очень много без вести пропавших сгинуло в этом коридоре, их косточками покрыта, устлана дорога, ведущая из Боснии в Сербию, и все соседние леса.
   Беженцам перекрывали все пути отхода к границе с Сербией и все теснее сжимали коридор, обстреливая безоружных людей со всех сторон. Действительно, это была дорога смерти и дорога жизни одновременно.
   – Ошибку сделал один хорватский командир, – рассказывал Ратко. – Испугавшись наступавших воинов-сербов, он бросил стратегически важную высоту, оставив свое боевое оружие.
   Этим и воспользовались сербы и ринулись раздвигать коридор, не щадя себя. Шли навстречу собственной смерти, на пули, на ножи, на танки, на огонь – бежали просто наудачу, на материнскую молитву, на помощь своей родовой славы – кто без ума, кто на милость Божию, но цель была одна – прорвать, продавить своими хрупкими жизнями блокаду. Другой цены не было.
   По этому коридору, как по Ладожскому озеру, пролегала единственная «дорога жизни», по которой везли для действующей армии продовольствие из Сербии, оружие и военную технику, медикаменты. Здесь же шла на подмогу живая военная сила из Белграда и оставалась последняя возможность уйти от смерти сербам, гонимым из сараевских деревень и из Сербской Краины.
   В этих боях решающие битвы велись в траншеях, а главным оружием был нож. Противник давно закрепился на самых выгодных высотках этой сложной местности, вырыл траншеи и вел прицельный огонь, сжимая с каждым обстрелом узкое горло дороги жизни.
   Знал Ратко – выбора уже нет. Здесь – или жизнь, или смерть! Потомки усташей пощады не знали. И он шел на пули… Против себя шел, против своей жизни… А иначе прорвать коридор было бы невозможно.
   Какая сила ведет воина в правом бою? О чем он думает? И думает ли вообще? Никто не ответит. Просто надо бить врага, спасать людей и оставаться живым!
   А там – как повезет.
   Коридор высекли, прострелили, можно сказать.
   Выстелили многими сотнями жизней.
   Это была его вторая медаль «За храбрость».
   «На войне правды нет», – эту фразу я услышала от него совсем недавно и задумалась. Почему он сказал эти слова? Имел ли право?
   «Да, имел!», – сама себе ответила.
   В гражданской войне мирные люди погибали тысячами, не понимая, что с ними происходит, не ведая, кто и куда их гонит из родных сел и домов. Солдаты, бывшие соседи, вставшие с оружием друг против друга, разделенные убеждениями, враньем политиков и предательством вождей, шли на смерть, чтобы защитить свои земли. Где, чья была земля и чья стала после Дейтонских соглашений? Зачем воевали, зачем погибали? Зачем загубили столько невинных жизней? Зачем убивали молодых женщин и в силе мужчин? Сколько детей не родилось! Сколько матерей поседело! Погибали и други, и враги, и солдаты, и малые дети. Сколько раз обжитые земли и родные села переходили из рук в руки – то к чужим, то к своим. Дейтонские соглашения свели к неправде все жертвы и подвиги многонационального народа бывшей Югославии.
   Жертвы, принесенные балканскими народами за «свои» земли и «свои» дома, оказались напрасными.
   Политики, обманутые ложными гарантиями мира, смешали все, предали солдатские подвиги многонационального народа, предали слезы сербских, боснийских и хорватских матерей и растерзали Югославию на кровавые куски по плану заокеанских и западных глобалистов-стервятников.
   За что боролись на этой войне солдаты и кто победил? Зачем погибали, зачем убивали? Зачем из людей превращались в зверей?
   Прав Ратко! Не нашел он правды на войне!
   «Может ли война быть праведной?» – спросили сербского Патриарха Павла австрийские журналисты.
   И он ответил:
   – Нас заставили воевать, поэтому наша война – оборонительная и праведна. Тот, кто встает на защиту ближнего, имеет Божию благодать. Мы не нападаем и не завоевываем. Для нас, защищающих свою землю и не помышляющих о чужом, это – оборонительная война, благословленная Богом!
   Вот еще одна притча, рассказанная патриархом Павлом. «Змея мудра, потому что бережет голову: если ей отсечь хвост, голова все же останется. Мудра потому, что умело избегает опасности. Голубь – олицетворение беззлобности, доброты. То есть ум дает нам свет, он – наши внутренние очи, но он холоден… А доброта – тепла, но она слепа. Сущность – в установлении равновесия между умом и добротой. Ум без доброты переходит в злость, а доброта без ума – в глупость. Мы страдаем потому, что идем Христовым путем… Мы часто вели себя как голуби, не понимая, что живем во времена, когда змей больше, чем голубей».
Одни враги, одни подвиги…
   Сербы особо чтят память боевого офицера Милана Тепича, национального героя Сербии, совершившего подвиг при обороне военного склада близ города Бьеловар. Хорваты, атаковавшие осенью 1991 года сербский город Бьеловар, имели численное преимущество, и их целью было любой ценой захватить военный склад оружия и боеприпасов в Беденике. Командовал хорватами дезертировавший из регулярной армии Югославии подполковник Йосип Томшич.



   Отдав приказ своим солдатам отойти на безопасное расстояние, сербский герой Тепич, командующий складом боеприпасов, заперся внутри начиненного оружием склада и, подпустив хорватских бойцов поближе, взорвал склад вместе с собой, погибнув как настоящий герой. Вместе с майором Тепичем погибло около 200 неприятельских солдат и офицеров, многих других просто не опознали. Так ценой собственной жизни он предотвратил вооружение многочисленного хорватского войска, направлявшего оружие югославской армии на истребление сербов, и уничтожил множество врагов, не пощадив своей жизни. Майору Тепичу было 34 года. В Белграде ему установлен памятник. Народным героем он провозглашен посмертно.
   Подвиг майора Милана Тепича сербы сравнивают с аналогичным подвигом воеводы Стефана Синджелича, который в 1809 году погиб, выстрелив в бочку с порохом, от взрыва которой был подорван мост и погибло огромное количество янычаров, осадивших сербские земли.
   И как не вспомнить здесь подвиг лейтенанта Александра Прохоренко, офицера Сил специальных операций, героически погибшего в Сирии 17 марта 2016 года.
   Попав в окружение бандитов под Пальмирой и не имея шансов отступить, передовой авианаводчик Александр Прохоренко вызвал огонь русской авиации в собственный квадрат и похоронил вместе с собою множество джихадистов, жаждавших возмездия русскому офицеру.
   Александру было 25 лет, звание героя России ему присвоено посмертно. Героическая смерть Александра вызвала шквал восхищения в западных СМИ, а журналисты назвали его античным героем, погибшим за Пальмиру в борьбе с варварами.
   Подвиг офицера Александра Прохоренко настолько поразил иностранцев, что в Италии, стране Нато, герою России установлен памятник.
   Принципиально не хочу здесь писать слово «нато» прописными буквами. Так что простите, буквоеды, и не сочтите за безграмотность.
   В феврале 2018 года русский летчик Роман Филипов, майор, совершавший облет зоны деэскалации в Сирии, был сбит выстрелом из зенитного ракетного комплекса и вынужден был катапультироваться. Окруженный боевиками, он отстреливался из единственного пистолета, а когда джихадисты подошли к нему ближе, он взорвал себя гранатой со словами «Это вам за пацанов»!
   Эти подвиги русские офицеры совершили вдали от России, но отдали они свои жизни, служа Родине!
   «Почему русские убивают, ведь они христиане?» – захлебывалась ядом западная пресса.
   Если надо объяснять, то объяснять не надо…
   А мы вторим Антиохийским епископам:
   «Самое ценное – это русская кровь, пролитая на этой войне. Русские – это не наемники и не за деньги они воевали в Сирии, а за Христа, за правду…»
   Два народа, две сестры – Сербия и Россия!
   Как схожи наши судьбы – одни враги, одни герои и одни подвиги! Да будет так всегда!
Дейтонские соглашения 1995 года
   Те города и земли, которые в ходе войны уже были заняты сербами, им пришлось в 1995 году оставить.
   В те дни многие сербы, потерявшие в боях своих друзей, срывали с себя ордена. Они не понимали политиков и не составляли текстов предательских договоров и соглашений. Да и вряд ли кто и сейчас понимает, о чем договаривались за их спинами генералы. Какие прописаны были условия и соглашения, кто кого спасал или предавал, кто за кого пошел на жертву или кто кого от этой жертвы избавил. Понятно было только одно – земли, за которые воевали и погибали сербы, теперь должны были отойти их врагам. Где справедливость? И вообще, есть ли такое слово – правда?
   Не отчаивайся, серб, ты не знаешь, какой ценой Нато остановило бомбежки над Сербией. Может быть, твой товарищ, обезглавленный ваххабитским топором, принесен был в жертву для того, чтобы сохранить жизнь другим сербам, которые должны были, именно не могли, а должны, по задумке мировой элиты, погибнуть как нация, как народ-христоносец. Да, были отданы дейтонским шакалам завоеванные тобой Дрвар, Босанский Петровац, Гламоч, Грахово, Босанска Крупа, Санский Мост, Ключ и многие другие города. И сердце до сих пор разламывается, говоря в просторечии, и сжимает до смертельной боли кровеносные сосуды. И все-таки когда-нибудь мы узнаем правду: кто за кого принесен был в жертву, кого назвать Иудой и какова цена предательства и жизни.
   А пока будем помнить слова Патриарха Павла: «Человек, стоящий над пропастью, должен опасаться ошибочного шага». Патриарх неоднократно предупреждал сербские власти об опасности исчезновения сербов, как народа и призывал политиков к отставке.
   Однажды Святейший рассказал такую притчу:
   «Один рыбак наловил рыбы в Желтом море и отправился на рынок ее продавать. По дороге одна рыба упала с повозки. Мимо проходил крестьянин и рыба попросила его: “Пожалуйста, брось меня в придорожную лужу, я умираю без воды!” – “О, я вернусь на десять километров назад и брошу тебя в Желтое море!” – “Спасибо тебе, но к тому времени я стану сушеной рыбой”».
   Да, Сербия – это дом, по словам Патриарха, который построили на дороге, по которой беспрестанно идут завоеватели то с востока, то с запада.
   И еще говорил Патриарх Павел, наставляя свою паству и отвечая на вопрос, позволено ли воевать христианам: «Если на небе могла быть праведная война, почему не быть ей на земле?.. Тот, кто защищает свой дом, свое отечество, могилы предков и свободу, ставит на кон не одну, а, если бы мог и имел, сто жизней. Понятие Косово вросло в наши души и самое важное в нем вот что. Святой князь Лазарь с предками нашими вышел не посягать на чужую свободу, не захватывать чужую землю, а защищать свою; не обращать насильно в свою веру, а защищать православие. Но в то же время это была и защита христианской Европы. Воевать так христианам позволено и вменяется в долг…»
На Косовом поле
   28 июля сербы отмечают свой самый главный национальный праздник Видовдан. В 1989 году исполнилось 600 лет со дня Косовской битвы.
   – На Косовом поле я нес мощи князя Лазаря…
   Это откровение повергло меня в неописуемое удивление. Я долго перекручивала в голове эти слова и, кажется, понимала, в чем сила сербов.
   – Я хотел поддержать Милошевича…
   – ??? – опять удивление.
   – Миллионы сербов собрались в этот день на Косовом поле. Именно с Косова поля Милошевич шагнул на свою Гаагскую Голгофу, где его распяли те, кто распинал сербов на Косовом поле.
   – Это просто солидарность?
   – Да. На Косовом поле собралось около 2 миллионов сербов со всего мира. Из Ключа нас было 18 человек.
   – ???
   – У сербов есть национальный девиз: «Само слога србина спасава». Четыре слова с буквы «С».
   – Что это значит?
   – В переводе на русский, наш слоган означает: «Только единство спасет сербов». На нашем флаге изображен крест, который делит пространство на четыре части и в каждой стоит буква «С».



   Святой князь Сербский Лазарь

   Я заглянула в словари и узнала, что сербский крест с четырьмя зеркально отраженными «С» изображен и на флаге и на гербе Сербии, а также на гербе Республики Сербской и на флаге Сербской православной Церкви.
   Это и есть единство государства и Церкви Сербии, и в этом, в моем понимании, – сила сербов.
   «Только единство спасет сербов» – национальный девиз сербского народа. И неудивительно, что два миллиона сербов собралось на Видовдан на Косовом поле.
   Нетленные мощи князя Лазаря в этот день на Косово поле принесли не случайно. Каждый серб мог с благоговением приложиться к дорогой святыне – мощам славного Царя Лазаря, сложившего на Косовом поле в 1389 году голову за будущее сербов и прославленного Церковью сразу же после мученической кончины.
   Я долго не понимала, почему, несмотря на то, что сербы потерпели поражение на Косовом поле от турок, они с таким трепетом и неизбывной памятью о косовском сражении почитают князя Лазаря, проигравшего эту битву, и воеводу Милоша Обилича, и считают день поражения в косовском сражении своей победой!
   И нашла ответ.
   Есть у сербов церковное предание о князе Лазаре, вошедшее в его житие. Ночью, перед битвой на Косовом поле, князю явился Ангел Божий и спросил его, что он выберет: победу над турками и процветание Сербии, то есть царство земное, или мученическую смерть и обещание, что сербский народ до конца времен останется православным, то есть Царство Небесное. Лазарь ответил: «Земальско jе за малена царство, а небеско увек и довека».
   То есть, «Земное царство – на миг, а Небесное Царство – навеки».
   Царь Лазарь и лучшие сыны Сербии, сложившие головы на Косовом поле, стали искупительной жертвой за будущее своего народа. Вот почему сербы считают Косово своей колыбелью, открывшей путь сербскому народу в Небесное отечество до конца времен.



   Именно русскому и сербскому менталитету, как никаким другим славянским народам, свойственно понятие «державное самосознание». Николай Сербский (Велимирович) пишет, что именно Косово сделало сербов великим народом. Косово, писал святитель, это «наша национальная Голгофа, но в то же время национальное Воскресение, духовное и нравственное».
   И действительно, сербский народ, строитель задушбин, остается православным на протяжении многих столетий и, несмотря на многовековое доминирующее присутствие на Балканах осман, сохранил государственность и национальную культуру, искупленные жертвой святого Царя Лазаря.
   Как схожи по сакральному смыслу и промыслу Божиему судьбы Царя сербского Лазаря и нашего последнего Царя-страстотерпца Николая Романова.
   В 1903 году, когда Царская семья Николая II прибыла в Саров на прославление преподобного Серафима Саровского, навстречу Государю вышла прозорливица Паша Саровская. Именно она предсказала Императорской семье рождение долгожданного наследника, Цесаревича Алексия. «Но не на радость, а на скорбь родится этот Царственный птенчик, невинная кровь которого будет вопия;ть на небо, – поведала блаженная Государю. – Будет же это через 15 лет».
   И далее блаженная огласила Николаю Романову пророчество, о котором стараются не рассуждать люди, глухие к духовному осмыслению судеб России. «Вы можете уехать в то время, – сказала святая, – и сохраните свои жизни, но Россия погибнет! Если же останетесь, то убьют тебя с семейством твоим, но русский народ сохранится!» Император Российский Государь Николай II спокойно выслушал прозорливицу и ответил: «Нет той жертвы, которую я бы не принес на благо Отечества своего и если нужна жертва, пусть этой жертвой буду я…»
   «Еще один Лазарь и еще одно Косово», – сказал о Царе Николае II сербский писатель, святитель Николай Велимирович. Не случайно Сербская церковь одна из первых прославила русского Царя Николая II и его семью, ведь еще в 1930-х годах сербы, имея исторический пример Царя Лазаря, почитали их как святую, искупительную, сакральную жертву, принесенную во имя спасения России.
   На Видовдан, в великий сербский праздник Ратко нес раку с мощами славного Царя Лазаря и впервые в жизни, приложился к его мощам. А через десять лет, в 1999-м году, когда он, израненный, с осложненным гнойным остеомиелитом лечился в клинике доктора Илизарова в далекой России, к нему в палату принесли чудотворную мироточивую икону Царя-мученика из московского храма святителя Николая в Пыжах, отслужили молебен, и я верю, молитвами святого русского Царя затянулись его тяжелые фронтовые раны.
Братская трапеза
   Он хорошо помнил, как однажды на рассвете его боевая группа была полностью расстреляна по наводке одного старика-боснийца5, которого сербские солдаты накануне вечером досыта накормили нехитрой братской трапезой.
   Всех своих боевых друзей, членов разведроты «наступательного кулака», которые не в одном бою прикрывали его, спасая от смерти, он сам лично обмыл и уложил в гробы. Затем пригласил местного батюшку и вместе с ним молился за упокой души боевых товарищей, не в бою, а по коварному предательству сложивших свои буйные головы. Именно себя считал он виновным за их смерть. А зачем тогда именно он, один из всех, остался в живых? Ведь не для того только, чтобы отправить эти гробы по своим адресам. Видел он, как во время отпевания в церкви прятался за дверями храма тот голодный пес – старик, получивший, как Иуда, кусок хлеба и чашу со стола тех, кого наутро предал смерти. И никто не узнает теперь, почему, возвратившись в свой дом со страшных тех похорон, старик вскоре поплатился за сербскую кровь. Сказано только в Евангелии, что и «пес возвращается на свою блевотину». Но Ратко хорошо помнит шипение того старика: «Мало вас положили, надо было, чтобы здесь лежали сотни тысяч…». И не дают ему покоя эти слова гадины ядовитой.
   Сам-то Ратко не раз спасал от расправы своих соседей-земляков боснийцев, над которыми нависала несправедливая расправа по принципу «месть за месть». Просто прятал людей, кормильцев семей, от злого мщения. Спасал девушек из мусульманских семей от надругательств наемников.
   Ведь все они жили в единой когда-то стране Югославии и не делили друг друга на врагов и друзей по одному только национальному признаку. Жалко было людей, чисто по-человечески.
   И по справедливости.
   У гражданской войны – страшный оскал. Кого судить? Как? За что? Сколько лет надо прожить, чтобы забыть, кто убил твою семью, испепелил твою землю? Сколько лет надо прожить, чтобы забыли тебя? Кровожадный гриф всегда дожидается своей жертвы. И если что не по его хищной глотке, он поднимет твою кость до высот смердных6 и ударит о землю, пока не измельчит твои кости на удобные кусочки и пока не набьет ими свою ненасытную утробу. Хоть десять лет будет ждать, хоть двадцать… Именно через двадцать лет, когда Ратко уже пролечил в России свои боевые раны, эти стервятники, мечтающие раздробить последние косточки бедного серба, накрыли его крылатой смертельной тенью. Но Россия уже отряхнулась от 90-х и смогла защитить сербского брата. Поднялась за него вся братия офицерская и казацкая, артисты, писатели, журналисты, блогеры, батюшки и епископы и простой русский народ. Писали президенту, молились в церквях – просили, чтобы миновала напасть эта заморская серба-братушку…
   Низкий поклон всем, кто вступился за Ратко отчаянно и бесстрашно, так что не посмели силы зла выдать из России увечного инвалида, получившего инфаркт в казематах «демократического» интерпола. И не случайно в наш дом пришла телеграмма из Министерства иностранных дел России с благодарностью за то, что вовремя выстроили защиту и собрали все необходимые документы. Так и не выдали. Встали, что называется, в оборону всем русским духом!
   Он не захватывал чужую землю, он защищал свою. Героем его считали боевые др;ги, их он вытаскивал с полей жестоких боев, раненых и обезноженных. Ни одного не оставил.
   Не оставили и его русские братушки в беде.
   Но об этом надо рассказывать отдельно и когда-нибудь я напишу серьезную главу со словами особой благодарности патриотам России: Отцу Александру! Владыке Евгению! Сергею Шаргунову! Виталию Носкову и его супруге Елене! Офицерам русским! Ассоциации спецназовцев «Русь»! Казакам Кизляра! Владимиру Азарову и его друзьям! Доктору Шляхову! Писателям и журналистам! Николаю Бурляеву и его форуму «Золотой Витязь»! Союзу писателей России! «Русской народной линии» и Анатолию Степанову! Редакции газеты «Завтра»! Депутатам Государственной Думы! Кислицыну В. А. и его единомышленникам! Городу Кургану! Областным газетам «Курган и курганцы» и «Новый мир»!
   Министерству иностранных дел России!
   Всем, кто писал письма! Всем, кто молился! И невидимым бойцам из интернет-сообщества! Кланяемся низко в пол! Храни всех Господь!
   А пока что добавлю, что с детских лет Ратко слышал и внимательно прислушивался к дедовым песням про сербских героев. И таких былинных, как Кралевич Марко, и прославленных сербской Церковью святых, как Милош Обилич и царь Лазарь, и национальных, как Гаврила Принцип. За семейной трапезой заводил свои длинные песни дед Ратко и пел, играя на гуслях, по нескольку часов подряд, не замолкая. «Как я жалею, – сказал Ратко, – что не записал в детстве эти песни. Сейчас их уже никто не поет».
   Я долго искала в интернете русские тексты былинных песен о национальном герое Сербии Гаврило Принципе, о котором часами пел дедушка Ратко, но тщетно. Однако один пронзительный рассказ, напечатанный в 1927 году в литературно-художественном журнале «Перезвоны», потряс мою душу той необъяснимой любовью, какую хранят русские сердца к братушкам-сербам многие столетия.
   Воспоминания в жанре легенды, вышли в печать в те трагические годы, когда далекая Сербия приняла под свой кров десятки тысяч русских офицеров и кадетов Белой Армии, изгнанных из России и покинувших ее в годы революции.
Кр;левич Марко
   Легенда
   «…Я шел из гимназии в светло-серой шинельке до пят, в большой фуражке, с ранцем. Мне было тогда лет десять. Это было в девяностых годах (XIX в. – авт.).
   Как помню себя, я всегда любопытничал на уличные случайности – лошадь ли пала у извозчика, лежит ли кто в падучей, а лицо прикрыто платком. Где кучка народа, я обязательно совал туда нос…
   На Васильевском острове во дворе кто-то пел горячо и гортанно. Это горячее пение обдало меня внезапным жаром. Я зашел в подворотню. На дворе пел серб.
   Меня напугал сначала этот грузный и высокий человек с жесткими черными волосами, со смуглым лицом, заросшим щетиной. Как будто сегодня я вижу его блестящие измученные глаза, его опорки7, его летнее пальто с поднятым воротником.
   Уже стояла поздняя осень в Питере. И не понимал я его странных переливов, но мне казалось, что поет он на языке, похожем, как дальний сон, на наш язык.
   В подворотне кто-то сказал, что это бродячий серб.
   А серб распахнул вдруг летнее пальто, а под ним голое тело, смугловатое и тяжелое, в глянце дождя. Серб тыкал коричневым пальцем в бок, где синеватой бороздой зиял шрам, заросший диким мясом, и, заведя глаза, вскрикивал: “Турка… Братушки… Штык…”. Ударил меня по детскому сердцу этот высокий человек с жесткой шапкой волос, и до самого дома нес я кипящие слезы, а дома разрыдался.
   Никто не мог понять, почему я рыдаю…
   “Вот он, передо мной, Кралевич8 Марко9, на обрыве скалы, дымящей таинственным туманом; вот он, тяжкий Кралевич, на мохнатом богатырском коне, страж сербской земли”. Так пел старый измученный серб.
   Точно, был Кралевич Марко в Македонии в 1371 году, и пал на Ровинах в бою. А народная сербская песня возлюбила Кралевича, юнака из юнаков (“молодца из молодцов” – авт.), непобедимого защитника всех угнетенных.
   Поют сербы о битвах Кралевича Марко со страшным притеснителем и отступником Гайдук-пашой, о битвах с арапами, о потехах с Алил-Агой10.
   Сокол, распустив крылья, дал тень больному Кралевичу Марко, а когда пришел ему последний час, от своей руки принял он смерть, ибо никто не может победить смерть непобедимого, даже смерть.
   Вся суровая и героическая душа серба – в песнях о Кралевиче Марко. И вот, когда я вижу его в таинственном тумане на скале, почему-то вспоминаю, как на меня смотрел в петербургской подворотне бродячий серб-певец с турецким шрамом на боку… Бродячий Кралевич Марко на осеннем петербургском дворе.
   Теперь по сербским дворам, может быть, ходит русский бродяга-певец. И поет. И язык его, как дальний сон, похож на сербский. Но не надобно русскому бродяге показывать рану свою: она, не заживая, зияет в моем сердце… Бродячий Иван-Царевич поет теперь на сербских дворах. И, может быть, несет домой кипящие слезы сербский мальчик, как унес их тогда маленький русский гимназист питерской осенью, в далеком ноябре…»



Часть III. И снова о любви

Сливовица



   Постоянно ловлю себя на той мысли, что в моей жизни появилась яркая, неординарная и жадная до жизни личность. Настоящий литературный герой. Однозначно. И это, конечно, Ратко!
   Если пил он горячую сливовицу, то – пока не потечет из глаз; запоет сербскую застольную – заворожит так, что обо всем забудешь; работает на земле, не жалея ран, до восьмого пота; цветы дарит не штучно, а сразу грядкой и на все лето; воевал – до звания «серба золотой пробы» и до шестнадцатой пули; помогает и другу и недругу – до последней рубахи и пустого кошеля; гонит «Порш;» по горной дороге впереди ветра, так что птицы разлетаются; меряется силой на руках – до победы и мозолей на локтях; красив – глаза ломит, рыбачит – до трех озёр на день, охотник – на лету ловит кулаком муху; спит крепко – так что стены качаются, мясо жарит до хрустящей корочки – и никакой изжоги; гостинцы везет – у чемоданов ручки обрываются…
   Как-то раз привез он из-за кордона сербской самогонки 40 литров. Подвиг небывалый по нашим контрабандным временам. Зять его, приехавший в то же самое время из Австрии, на такую авантюру не решился и даже дозволенных 2 литра через таможню Боснии провезти побоялся. Понятное дело, ракия – золотовалютный запас Сербии. Самая чистая, из айвы, стоит в Италии восемьдесят евро за литр. Для Италии это – контрабанда, экзотика и чистая прибыль. Бешеные барыши берут за нее в местных ресторанах с отдыхающих и туристов. Еще бы! Чтобы один литр ракии из плодов айвы выгнать, надо сто килограммов айвы переработать. Ратко в Сербии гнал из сливы, и его ракия-сливовица под 50 градусов крепчала и быстрее других с ног сшибала.
   Так вот, вез он 40 литров, правда, давненько это было.
   – Да мне-то не жалко ее, сливовицы, – говорил он, – у меня дома еще шестьсот литров наварено.
   – ???
   – Это мелочь, у других по три тысячи литров стоит.
   – А как же ты её через сербскую границу-то провез?
   – Обыкновенно. В аэробусе. Я с пилотами в Россию летел. Билетов не было, так друзья из Белграда меня в пилотскую кабину посадили.
   Сливовица – самогонка из местной сливы – варилась в Баня-Луке осенью повально всеми жителями из расчёта пять литров «чистой слезы» на сто килограммов сливы. Это лекарство (без кавычек) Ратко варил без сахара. У него в Боснии, как-то признался он, «медицинский» аппарат размером с комнату имеется.
   Попробовала и я полечиться сливовицей – действительно, спишь, как убитая. Сначала-то пьешь, как коньяк – сосуды расширяются, сознание ясное, голова хорошо соображает, речь льется, как ручей. Весело и беззаботно. А какая стопка последняя, не успеваешь проследить. Хлоп – и ты уже в наркозе. Понятно теперь, почему на медицинской эмблеме зелёный змий чашу обвивает.
   – Когда в Баня-Луке, – рассказывает самогонщик, – варят ракию, то все соседи ходят друг к другу в гости. Кто-то гонит из сливы, кто-то из винограда, кто-то из алычи, а кто-то из груши или вишни, из персиков. Но самая знатная – из айвы. У всех самогонок вкусы разные. Придет человек к соседу попробовать, чт; он наварил, напьется досыта, так что до дома дойти не может и тут же, недалеко от «скатерти-самоварки», свалится. Так и спит у соседа до утра, а на другой день – новое лечение. И так пока досыта не налечится.
   – А однажды, – продолжал Ратко, – не дождался я, пока ракия остынет. Налил себе в кружку горяченькой прямо из-под крана, да маханул с лёта до дна. А она так ударила в голову, что аж в глазах потемнело, и я буквально ослеп и оглох. Под стол повалился и лежу. Так продолжалось несколько минут. А вскоре та самая ракия полилась обратно – из глаз, ушей и изо рта. Чистая слеза. Так что теперь я понимаю, что такое конец света. Хвала Богу, что жив остался.
   В этот же приезд из Сербии он привез одну удивительную штуку – «сви;нский пршут».
   – Я, – звонит мне накануне из Белграда, – пршут привезу. Двести евро стоит.
   – Зачем тебе в России парашют? – я обомлела от удивления.
   – Это, – говорит, – больш;й дефицит у нас. Ему восемь лет.
   – Кому 8 лет?..
   Но связь прервалась и мы не договорили.
   «Все-таки неважно он еще по-русски изъясняется», – подумала я. И тут же догадалась: «Наверное, связь плохая, и я чего-то не поняла». А вскоре и вовсе забыла я об этом парашюте. А когда он чемоданы свои с оборванными ручками и с сербскими подарками распаковал, то первым делом этот самый «пршут свинский» вытащил и оказалось, что это вовсе не парашют, а свиной копченый окорок особого приготовления: несколько недель его в соленом растворе под гнетом вымачивают, а затем коптят домашним способом «на дым;», при специальной температуре, на дровах из бука. И храниться он в таком виде по нескольку лет может. Вот потому-то и выдал так легко его свинский возраст Ратко, ведь чем старше этот самый пршут, тем дороже, «почетней» и вкусней. Подают его с хорошим домашним вином в самом начале праздничного застолья – тогда, говорят, много можно вина выпить, а для сербов, которые по нескольку дней подряд «отдыхают» вдали от дома и женщин, это большая ценность.
   – А однажды, – как-то рассказал Ратко, – мы с другом напоили домашней ракией петуха. Нам третьего для компании не хватало…
   Короче говоря, поймали мужики несчастного петуха, силой раскрыли ему маленький петушиный клювик и влили стопочку. Петух, как курица, закудахтал, закрутился, завертелся вокруг себя, мотая пьяным гребешком, и неровной, что называется, походочкой подался в курятник, балансируя цветными крыльями на весу. Наш бы петух, небось, с вишневых косточек в курятник не побежал.
   А сербский – по стопочке… и к курицам.
   Вот ведь какая разница, – между вишневой бражкой, конечно, и сливовицей.
   Также было и с собакой, которую веселая компания сербских самогонщиков напоила свежей ракией. Бедный пес три дня валялся на земле, не в силах даже голову поднять и тщетно пытался приступить к своей охранной деятельности. И еще несколько дней очухивался, еле ворочая языком и отказываясь даже от молока. Зато в следующий раз, когда на дворе попахивало крепким духом сливовицы, пес с визгом отбивался от назойливого хозяина, соображавшего «на троих», и сбежал в самоволку в лес. Умный был пес, без синдрома похмелья.
   – И не стыдно вам, товарищ серб (хотела сказать «товарищ Бендер»), животных вредным человеческим привычкам обучать?
* * *
   Вспомнила и еще одну непридуманную историю о том, как мужик из Боснии поспорил с соседом, что живого медведя свяжет. Её рассказал маленькому Ратко его дедушка. Был он княжеского рода и звали его Душан.
   – Повадился, – пересказал Ратко, – один медведь в село домашнюю живот;ну задирать. То лошадь завалит, то корову. Причем завалит, и первое, чем насладится, кровь у своей жертвы выпьет. Затем выроет яму, затащит туда добычу, забросает ее землей и уйдет. Ждет, когда неделя-другая пройдет и еда гнильцой начнет припахивать. Тогда возвращается он на этот запах и наслаждается добычей.
   – Никогда не думала, что медведи мертвечиной питаются.
   – Всякое бывает. В;лки, например, любят на собак охотиться, и сразу ее съедают, – продолжил он с акцентом. – Бывали случаи, что в;лки только на собак и охотились. Пасется стадо барашков и все, как на подбор, жирненькие да упитанные, и одна собака охраняет стадо. Но волчара не хочет барана на обед, а выслеживает именно собаку. Завалит ее и тут же насытится. Для волка собака – лакомство.
   – Ну так что же дальше-то было? Как мужик живого медведя связал?
   – А очень просто. К тому времени медведь в деревне корову завалил и зарыл ее до поры до времени в землю. Мужик знал, что через неделю медведь вернется на то место, где добычу припрятал, и приготовил ему угощение. Поставил рядом с медвежьим обедом вёдра с водой, а в вёдра подлил ракии. Так сказать, гостеприимство проявил для дорогого гостя. Ну медведь на халяву напился да и захрапел вскоре. Тут его мужик верёвками связал и запорол вилами насмерть. Так он и выиграл спор у соседа – один-таки связал живого медведя.
   Долго эта история вертелась у меня в голове, ведь какой бы медведь ни был, даже спящий и пьяный, а подойти к нему все-таки жутко. И зачем этот мужик сербский ради спора жизнью рисковал?
   Похожи мы все-таки чем-то братья-славяне, сербы и русские: с красивой широкой душой, безбашенные в спорах, бесстрашные в бою, всегда готовые на подвиг и геройство, идущие за друга и Отечество до славного победного конца.
   Вот такими мудреными и чудными присказками время от времени потчевал меня Ратко и жить с ним не то что познавательно, а точно, что не скучно.



«На войне деньги не нужны…»
   Я долго изучала одну способность Ратко – всегда иметь пустой карман при любом раскладе наличности в кошельке. Все его нехитрые накопления носили лишь временный характер. К денежному выражению своих возможностей он относился весьма прохладно и заметно оживлялся лишь на то время, пока русская валюта жгла ему, что называется, верхнюю часть ноги. Легко опустошать запасы своего кошелька было его порочной наклонностью и даже, можно сказать, – страстью. На что же тратил он свою зарплату?
   Любил он круто посетить наш «Звездный» супермаркет и отовариться на полную катушку. Причем, на цены редко обращал внимание и покупал то, что любил сам и что любили в нашей семье, не жмотясь и особо не задумываясь, на сколько часов нам хватит этих запасов. Ползарплаты мог оставить в одной тележке.
   Покупал же и зимой и летом практически один и тот же праздничный набор. Например, овощи для сербского салата – огурцы, помидоры, дорогущий перец и белый импортный лук. Не забывал и чеснок, любимый витамин, наличие которого в доме контролировал только он.
   Ах да, ну как же я забыла о зеленом перце и зерненом твороге со сливками. Перец с творогом – его козырное блюдо.
   Маленькое отступление от темы.
   «Перец с творогом».
   – Хочешь, я пригот;влю пепер;не (перец-авт.) с твргом? – говорит с акцентом.
   – Как с твргом? – на моем лице явное недоумение, так что и я начинаю говорить с сербским акцентом, проглатывая гласные.
   – Я сейчас пригот;влю.
   Чистит зеленый перец, нарезает полосками, солит обычной солью, жарит на сковородке в огромном избытке подсолнечного масла. Когда перец подрумянивается, просто добавляет любой творог.
   – Это наше, балканское.
   Выкладывает мне на тарелочку. Сам ест со сковородки, мякишем ароматное масло примазывает. Вкус – необыкновенный: легкий, сытный, свежий.
   – Завтрак – объеденье… – я, конечно, прихваливаю повара-угостителя.
   Но мы продолжаем гастрономическую тему.
   В огромную тележку укладывались также испанские фрукты и всякий раз, всенепременно, гранаты, манго или виноград, которые уважала я, и груши, и бананы, которые любил он.
   В количествах себя не ограничивал, брал от души, всегда помногу. Как правило, в корзине его застревали карамельный тортик и пара больших контейнеров с ванильным мороженым. Это – в первую очередь и не мог; возразить, а то как же он, «голодный», ляжет перед телевизором засыпать? А дальше, в порядке приоритетов, шли уже: кукурузная мука для обжарки «морского языка» (первая рыба, которую он признал в России), хорватская «Вегета» и острый зеленый перец «пепер;не» для фирменного фасолевого супа, полуфабрикаты мясных маринадов, сырокопченая говядина и сервелат для охотничьих капризов, сухое красное вино и пиво «Миллер». А также белый мягкий хлебушек, его любовь, сметана и большой био-кефир, чтоб облегч;ть мужской сортир. В его тележке обязательно и неизменно оказывались конфеты довольно символических названий: «Аленка» и «Охотничьи», над чем я то и дело подсмеивалась, неявно выражая его выбору женскую солидарность. Этой «конфетной парочке» он никогда не изменял и лишь дополнял свой сладкий выбор тройными мини-шоколадками «Баунти», символизирующими рекламный кокосовый рай для двоих, и с этим вкусом я всегда была согласна.
   Иногда, под особо хорошее настроение, он закупал готовые коржи для приготовления в домашних условиях праздничного торта. И тогда в нашем доме творилось таинство изготовления бананового шедевра. Это особая кулинарная гордость Ратко, и готовил он банановый торт только в особенные минуты, когда его распирало от чувства собственной значимости в системе нашего кухонного хозяйства. Вру, конечно. Он любил собирать вокруг своего торта моих родных и «потчевал» их своими несравненными способностями шеф-повара сербских кулинарных наук.
   Совершенно бесподобным оказался его розовый торт, который он совсем недавно приготовил для моих ребятишек, приехавших из холодного Питера погреться в зауральское лето. Минут десять он заваривал крем из полуфабриката розового пудинга, многочисленные пачки которого он в огромном количестве привез с собой из Сербии. Целый чемодан! А затем часа два нарезал в косую полосочку спелые желтые бананы и этими дисками тщательно прокладывал все шесть коржей, пропитанных заморским пудинговым кремом. Розовое чудо украсил грецкими орехами и, конечно же, кокосовой стружкой, которую тоже прихватил из-за границы. Затем спрятал торт в холодильник, приказывая ему быстро охладиться, и через час подал к столу, ожидая, естественно, заслуженных похвал. Браво, браво!
   Вот так и таяла, как тоненькая льдинка, половина его немудреной зарплаты, а другая половина уходила, в основном, на рыболовные снасти, бензин и братские вылазки с муж;ками в пивбар. Но иногда соотношение и пропорции затрат менялись кардинально и первая половина уходила на друзей и пиво, а другая – на все остальное. Все его деньги уплывали, не прощаясь, – легко, под градусом и с ветерком. Я никогда не контролировала эти миграционно-денежные потоки, зная, что он не привык куркул;ть наличность и тратил почти все и сразу.
   Один случай его характерного отношения к накоплениям растрогал меня однажды до слезинки. А случилось это вот по какому поводу. Его давний знакомый, приехавший из Белграда в Россию по служебным делам, вполне неожиданно вернул ему «бородатый» долг – тысячу евро. Поносив европейскую валюту в кармане не более суток, Ратко легко вытащил из своего тощего кошеля две хрустящие пятисотенные «иностранки» и, подплывая ко мне, с небрежностью в голосе распорядился:
   – Иди, купи себе, что хочешь.
   Так в моих ушах повисли две нежно-голубые горошины топаза, обрамленные легкой сеткой золотого кружева. Этот подарок я приняла с гордым сознанием, что он куплен на единственно крупную сумму, какая только могла в последнее время завестись в его портмоне.
   Скорее всего, так уж сложились жизненные обстоятельства, что война, отнявшая физическое здоровье у многих сербских мужчин, разрушила их естественное стремление и возможность полноценно зарабатывать. Психологический слом, как неизбежная принадлежность военного прошлого, во многом наслоил на бывших «Рэмбо» странные, в глазах окружающих, особенности их поведения в миру, куда они привнесли с войны свои стереотипы мышления и восприятия ими невоенной, то есть мирной, жизни.
   «На войне деньги не нужны», – сказал однажды мой сын о Ратко и этими словами словно высветил правду о том, почему так странно и порывисто исчезали русские «куп;лки» из кармана сербского вояки, вдоволь наевшегося похлебки из общего военно-полевого котла.
   Да если бы только военно-полевого. Не всегда полевая кухня имела возможность сопровождать разрозненные боевые группы, выполнявшие специальные задания командиров в первом, что называется, эшелоне. Оторванные от основных войск, по нескольку месяцев воевавшие в тылу врагов, эти ребята сами добывали себе пропитание в освобожденных ими селениях, заваливая на брошенных хозяйских дворах одичавших бычков.
   Да, им не надо было денег, чтобы закрутить на вертеле отощавшего теленка, отбившегося от стада, они месяцами жили тем, что оставляла им на поле сражений война. Как волки, вынуждены они были во время боевых передышек охотиться за бегающей по горным тропам дичью и сутками не спали, подкарауливая на ужин норовистого кабанчика. Как часто оставались пустыми их желудки, когда враги шли по их следам, и когда они в спешке бросали костры, оставляя на вертеле ароматный дымящийся ужин.
   Действительно, «на войне деньги не нужны», на войне одна царица – не дура-пуля, и ее не выкупишь и не обманешь. На войну ушел он м;лодцем, а вернулся инвалидом, прошитым от плеча до кончиков ног пулями. И денег не успел скопить. Тем более, потратить. А деньги инвалида – смешную пожизненную пенсию – отдал дочери. А чем он еще мог бы ей помочь! Он был виноват перед ней. Он потерял родную землю и дом, в котором родился, потерял родной город, в котором теперь живут враги сербов, потерял мальчишку-брата. Потерял здоровье и молодых друзей на поле брани. Потерял семью, оставив её холодному, стылому ветру войны, затушившему горячие угли его домашнего очага.
   «Так получилось. Все сделала война», – с этими мыслями он жил, тревожа себя ими время от времени и оправдывая все, в чем был виноват и что потерял.



Пуля – не дура
   Его журавлиная стая с прощальным курлыканьем не раз пролетала над ним под сербским военным небом. Однажды он выдергивал уже чеку из гранаты, приготовившись к переходу в мир иной. Он шел на подвиг, думая о том, сколько врагов унесет с собой. Три растяжки, в сет; которых он оказался, были выставлены на сербов, как на зверей. Бог миловал его тогда, а повадки охотничьи очень пригодились. Он сам снял запалы, распутал сети и остался жив.
   По материнским, конечно, молитвам.
   А совсем недавно он рассказал мне одну грустную историю. Этих рассказов я так жду и жадно ловлю буквально каждое слово.
   Сербы, живущие в Боснии, до сих пор опасаются ходить в свои сады и тем более в ближние леса, напичканные снарядами и минами. Сады и приусадебные участки у боснийских сербов заросли за эти годы сорной травой – бурьяном. Никто не пашет эти земли, потому что в них можно найти теперь лютую смерть или остаться без рук и ног, а то и без головы.
   «В 2005 году я с друзьями был на рыбалке недалеко от своего родного города, – начал он свой рассказ. – Места эти знатные, и иностранцы часто покупают туристические путевки сюда, чтобы насладиться дикой рыбалкой на форель. Вот и в этот раз целый автобус с французами выгрузился у берегов горной речки в одном из лесных массивов Боснии и Герцеговины. Иностранные рыбаки беззаботно расставили свои удочки в предвкушении удовольствия от тихой охоты.
   Но не тут-то было. Метрах в пятидесяти от того места я с друзьями наткнулся на противотанковую натовскую мину, не взорвавшуюся во время войны и спокойно ожидавшую теперь свою жертву. Таких случаев было уже много в моей жизни. Как правило, мы с особым удовольствием разводили костер и кастрировали этих «залетных проституток» на огне. Конечно, это был риск. Но оставить бомбу или мину означало, что когда-то она может неожиданно взорваться от простого дитячьего любопытства и принести большое горе.
   Вот и в этот день я долго возился с ней и наконец-таки отрыл смертельную находку из-под сырой земли, наполовину скрывавшую мину-убийцу от случайного взгляда. Больше всего я боялся, что на нее наткнутся несмышленые дети и начнут играть в войну или, чего доброго, захотят поджечь. Так, очень осторожно, вспомнив саперное свое прошлое, я поместил эту «смерть» на брошенную невдалеке автомобильную покрышку и поджег резину. Через некоторое время мина должна была разорваться. Я отъехал метров на 50 и вот тут-то и увидел французов, купивших путевки на горную рыбалку и беспечно раскинувших удочки на берегу.
   Выскочив из машины, я замахал руками и закричал им: “Бомба… Уходите… Бух-бух…”. Но иностранцы, очевидно, приняли меня за ненормального и даже не двинулись с места. Откуда им было знать, что по всей территории Боснии, где шла война, разбросаны эти смертельные натовские штучки, которые и поныне таят в себе смертельную опасность, наводя страх и ужас на людей. И это в самом центре цивилизованной Европы!
   Иностранцы так и не двинулись с места, пока не услышали страшный взрыв американской противотанковой мины. Побросав свои рыбацкие снасти, французы с криками животного ужаса бросились врассыпную, быстро-быстро повскакивали в свои французские автобусы и укатили с такой скоростью, что мы с друзьями со спокойной совестью собрали их классные удочки и с этими трофеями вернулись домой. Знали мы наверняка, что горе-рыбаки эти никогда больше сюда не вернутся.
   А ужин-то их вкусным оказался – задарма нам достался».
   Вот и получается, что война вроде бы уже и окончена, но на большей части территории Боснии сербы не могут без риска для жизни обрабатывать свои сады и огороды, ходить на рыбалку и охоту, рубить дрова в лесах, напичканных сплошь и рядом натовскими боезапасами, таящими в себе не дуру-смерть.
   Любая пуля на войне и после войны – не дура…



Коса
   Коса… Слово-то какое старинное и многозн;чимое!
   Коса – русская краса. Это про русских красавиц сказано, сила которых в косе девичьей. Чем опрятней была коса, тем завиднее невеста.
   А уж про русские лесные косогоры да речные песчаные косы столько песен спето, что значение этих синонимов понятно без всяких описаний.
   Когда-то дедушка мой косил косой травушку-муравушку для любимой коровушки – кормилицы семьи. И я бегала рядом с кареглазой Буренкой, наслаждаясь сладкой, пряной земляникой и своим беззаботным детством. Лебяжьи озерные края… Косогоры с сочной июньской травой… Душица-медовица, полевой бело-розовый горошек, цепляющий тонкими травяными усиками всех полевых соседей, полынь-трава, бьющая горечью прямо в ноздри, клевер бархатный да нежно-розовая сладкая на вкус гвоздичка-невеличка.
   Любовь к полям зауральским идет через запахи медвяные, сохранившиеся в памяти с самого детства.
   А пока мы с сербом катим по пыльной летней дороге и я подсказываю, какая дорога ведет в Чимеево к нашей святыне зауральской – чудотворной «Черноликой». К Ней, Пресвятой Богородице, мы склоняли свои головы в тихих поклонах, «пал;ли» (србск. яз.) свечи и просили благословения.
   Снайперские глаза его видели все дороги и душа пела: «Нет такой дороги, которой я не найду». Какой? Российской дороги? Нет! – той, где гуляла его душа, летая над полем широким, как журавли по небу. Все замечал он – и журавлей, и лебедей на зауральских просторах. А вон цапли прячутся среди высокого камыша: «Смотри, смотри…» Или рулит на автомате, а сам запрокинет голову и с тоской смотрит в небо, провожая глазами птичий клин.
   И часто говорил… Или думал? – «Надо жить так, чтобы всегда был воздух над головой, с запасом пространства». Так он и живет – всегда с запасом пространства, как вольный ветер. Вот и сейчас: мы катим по Чимеевской дороге, а простор вокруг – глаза ломит. Поля заброшенные, травушка некошеная да перелески подгорелые. Эх, пропадает наша горе-земелюшка! Многое искалечили мы в природе.
   – Никто сейчас не хочет работать на земле! – эти слова вырвались из сербского сердца с горечью и сожалением.
   И был вокруг нас такой томящий душу разгуляй! Чимеевские пустые, раздольные поля. Каргапольские подгорелые леса. Чашинские пожары. Печные трубы погорельцев.
   И на этих просторах, необъятных для глаз, стояли поля, заросшие горькой бурьян-муравушкой – непокорной, дерзкой, выдурившей за несколько бесхозных лет и прочно завладевшей нашими хлебными пашнями. Больно было видеть это. Вот и вырвались у привыкшего к труду серба-европейца его горькие слова, ведь сербы – известные труженики. Все поля у них ухожены, все камни обильно политы соленым крестьянским потом. И его, серба, отец, Стефан его звали, обрабатывал когда-то в родной Боснии свои кукурузные поля. Да поля-то эти начинены теперь натовскими «подарками» – осколками, минами да бомбами. Где-то на сербских пашнях подбитые танки стоят печальными памятниками «в честь» натовских гаденышей, а кое-где, на родных клочках земли, боевое оружие в полном ассортименте «посажено», да горючими сербскими слезами полито.
   Семейные ружейные клады – дело святое для каждого серба. И тайна великая. Сербы привыкли оружие как добрую заначку держать. Не навоевались. И никогда, похоже, не навоюются. Царя Лазаря они славные сыны. Это у них в крови. Настоящего серба, всегда точно знающего, что он защищает родные косогоры, не смирить и не запугать никакими черными гагарами. Или, га-а-гами… – птица такая поганая, черно-перая.
   Давно отгремели междоусобные конфликты, а вояки-сербы нет-нет да с «калашниковыми» наперевес дерзко вламываются на лихих «Порше» на ту сторонку, где схоронили во сырой земле боевых друзей, и где их, оставшихся в живых, до сих пор отлавливают эти черноперники га-а-ги. Закатятся они с попутным ветром во вражеский ресторанный стан, пару бутылок ракии разольют по своим горьким стаканам, помянут боевых товарищей, грозно окинут ревнивым взором свои некогда родные владения – старые задушбины да церкви без крестов православных. И никто к ним тогда не смей подойти – ни одна шкура вражья, и любая другая погань не покажись. Боятся их враги. И всегда боялись.
   И зачем это дерзким сербам надо – на родные поля накатиться? А так, по зову крови! Заявить, что это их свято-савские православные земли, и они когда-то родились здесь, жили и детей крестили в местной церкви. Да церковь-то родимую прямо у них на глазах и под улюлюканье злобных духов расстреляли вражеские снаряды – сожгли до тла, надругались над сербской крестной славой. А долго ли потерпят такое потомоки славного царя Лазаря?! Вот и просится душа славянская туда, где печальные белые Ангелы Божии до скончания века будут невидимо охранять поруганные святые алтари.
* * *
   А мой серб косит траву в русском огороде. Бурьян выше человеческого роста дурит из осиротевшей земли. Зайдешь в него и потеряешься. Это я бы потерялась, но только не Ратко. Ему-то не впервой сражаться. Истосковалась земелюшка по рукам человеческим.
   Сколько таких участков перелопатили руки сербских ратников, вернувшихся с оголтелой войны к родным домам. Снова и снова осваивали сербы, гонимые по всей своей истории, запустелые земли, брошенные ими на малых пацанов и немощных стариков. Да и много ли пацанов осталось в тех районах, где сосед уничтожал соседа и радостно занимал его дом. В Боснии, исстари многонациональной, разжечь этнический конфликт, что спичку поднести к тлеющему фитилю. Фитиль этот тлел на Балканах веками. А смердящая коса, косящая в Югославии православный народ в наше время, – из Америки подарочек.
   Опять «коса». В руках моего серба коса – безобидный инструмент, и сорняк в огороде он косит с радостью. Истосковался, родимый, по крестьянской работёнке. Тянет, тянет, притягивает к себе кормилица-земелька, просит помощи и силы м;жеской (так Ратко говорит). Вон поднял с земли прохудившуюся печную трубу весом этак килограмм в двести, взвалил на здоровое плечо и потащил на свалку. Хрум, хрум – страдает больная ножка, – а ему этот гераклов подвиг в озорств;. Придерживает одной рукой тяжеленную асбестовую трубищу на плече, другой по-солдатски отмахивает и тёпает, тёп-тёп, по огороду. Труба качается, жмет пробитое пулями плечо. Но попробуй останови его. Зыркнет, гаркнет, но ни за что не бросит – ни трубу, ни меня. Дядька или мальчишка любимый?
   Стонет сорная травушка под его косой, прижимается к земле. Вжиг-вжиг – бурьян все ниже и ниже, клонит гордую голову. Сдаются лопух и пырей. А куда же им деваться! – укосились они, потеряли силу. Сдались сербу. А полынь скошенная все ж сопротивляется и все больше и больше горечью подфунивает.
   Таким вот образом он сначала в огороде культурные участки прочистил, а затем на дорогу вдоль забора перекинулся. И нет ведь, чтобы свой только бурьян изничтожить, но он и на соседский замахнулся. Только что горячо поругался с вредной старушкой (пока машину парковал, несколько ягодок соседских с малины сбил), но и её сторону дороги вычистил. Всю траву лишнюю покосил, размахнулся со всей широтой своей славянской натуры. Доброта-то его оказалась сильнее… В один миг старушку из злопыхательницы в подружку перевернул. И теперь она меня как хозяйку огорода ни за что не воспринимает, а только все «Радик» да «Радик» твердит.
   А «на конц;» (так Ратко говорит) ему свой участок за бесценок продала. «Старая я, – говорит, – стала. Пятьдесят лет за садом ходила и жалко мне его продавать. Но Радику уступлю». Радик-то, конечно, знал цену земли, но еще более – цену человеческих отношений. И это, человеческое, проявлялось у него во всем.
   Помню, как однажды, когда он еще лечился в клинике Илизарова, он попросил меня подвезти на другой конец города одну больную с Кавказа. Кажется, это было в 2001 году. Я только что приехала к нему на свидание на своей новенькой шестерке «Лада», нарядная, напомаженная? – мы хотели кофе попить в придорожном кафе.
   – Увези ее до дома, у нее очень болит нога.
   При этом он сам так поморщился, будто это у него были невыносимые боли. Такого поворота событий я никак не ожидала и поэтому к предложению заменить свидание отнеслась как-то настороженно. Но оказалось, что он даже не знаком был с этой бедной женщиной. Просто она долго не могла вызвать такси и стояла, измученная, на улице с тяжелым железным аппаратом на бедре, страдая от боли. А он почувствовал ее нестерпимую боль и понял, как ей, по-русски говоря, хреново.
   Он всегда видел чужие страдания и не хотел пройти мимо, если мог хоть чем-то помочь. Сочувствие больному и немощному было неотъемлемой чертой его человеческой сути. А ведь мы давно привыкли к чужой боли. И давно уже не берем попутчиков на дальней дороге и, скорее, проедем мимо беспомощно моргающего автомобиля, взывающего о неотложной помощи в форс-мажоре.
   Да, он чувствовал чужие страдания. Вроде и простой, кажется, мужик – ни перед кем особо не приукрашивался? какой есть, такой есть – крепкий, как горилка прямого отжима, шумный, неуёмный, заводной. Все, что думает, напрямик вломит, мало не покажется. А все-таки стояла на нем особая проба – был он сербского княжеского рода. Никогда в его роде других национальностей не было. Чистый серб. Так что не зря его на родине прозвали «серб золотой пробы».
На горьком озере
   Ура, мы едем на озеро Горькое – отдыхать, наслаждаться природой, купаться, загорать и есть арбузы. Все купили, все погрузили – дети, внуки, пирожки – все в машине. «Роняя весла по озерам…» – веселятся ноты и мы поем вместе с ними, подпрыгивая на неровной лесной дороге. Вместе с нами радуются голубые васильки и сиреневые гвоздички, – кивают, подмигивают, прячутся в высокой зеленой траве.
   Вот и берег курортного озера со странным названием «Горькое». Народу… костров… палаток… – одним взглядом не окинуть.
   – Скорее, скорее открывай багажник и выгребай что есть из туристического скарба. – Палатку, матрас надувной, корзинку с едой… Арбуз…
   – Да арбуз в воде не упусти, а то уплывет спелая ягода. В мешок его и на палку пригвозди.
   – Вот так нам удобно! Вот так нам лучше! – суетятся и командуют все, кому как хочется.
   Раз, два, три… – и мы уже подставились палящему солнцу среди всех прочих отдыхающих.
   – Сколько вас?! Не надо ли нас?!
   А что, с народом веселее. Давай, отдыхай на полную катушку – ешь, пей, загорай…
   Мы, особо не заморачиваясь, быстро скинули одежку и, оставшись в купальниках, поскакали, в прямом смысле, в горькое лечебное озеро, кишащее какими-то полезными кусачими существами.
   На Ратко я в те минуты не обратила особого внимания, а он отчего-то внезапно надулся-натянулся, нырнул в машину и сидит, не выходит.
   Мы плещемся, суетимся, любимые пироги с яйцом-луком из корзинки поедаем, на солнышке греемся, на людей вокруг себя глазеем, и они на нас смотрят.
   А Ратко спрятался ото всех. Что, думаю, с ним такое происходит? Ну ладно, пройдет, бывает, что настроение резко портится. Я снова с ребятишками занялась и опять на Ратко внимания не обращаю.
   – Что ты не раздеваешься? Пойдем купаться, – кричу ему в приоткрытое окно машины.
   А он только еще более мрачнеет и окна наглухо закрывает. И что, думаю, он стовонился? То есть, «он что-то того… не того», – думаю.
   Вот прошел час, два, три, четвертый пошел… Погода – сочинская. Мы отдыхаем, веселимся, арбуз холодненький разрезали.
   – Ратко, пойдем арбуз есть, – кричим ему.
   А он музыку свою включил сербскую, окна в машине наглухо закрыл, заднюю дверку только приоткрыл, чтобы воздухом лесным дышать, и сидит дутый-передутый. А я внимания опять не обращаю. Ну не хочет с нами человек общаться, что я могу сделать?
   Прошло еще какое-то продолжительное время. Мы накупались, наигрались, наелись, отдохнули и на Ратко все это время внимания особо не обращали. А он так и просидел в машине несколько часов, и сколько я его ни вытаскивала из нагревшейся, как консервная банка, «Сонаты», он ни в какую не вышел. «Нет» – и все тут. Хоть тресни, а ни за что не выйдет, уж я-то его хорошо уже знала. И стихи помнила, которые мой папа часто повторял: «Мужик, что бык: втемяшется в башку ему какая блажь – колом ее оттудова не вышибешь…»11
   Сидит этот мужик некрасовский, отрешенный ото всего, какие-то свои обиды крутит в голове, и нас совсем не замечает, будто нет его здесь, и будто мы ему вовсе и не нужны. Но кому еще из нас двоих его упертое равнодушие было несносней, это трудно сказать. Ну точно по Некрасову: «…упираются, всяк на своем стоит!»
   «Ну и сиди», – думала я и сама копила-тешила обиду, что меня радости общения лишили, а ведь так хотелось и арбузика из мужской руки отведать и просто чтобы он рядом был.
   Крутила я, крутила эти неотвязные мысли, и вдруг меня стукануло по темечку – вспомнила я его слова:
   – Давай около кустов, поближе к озеру палатку поставим.
   Нам-то показалось тогда, что у воды мошкары много, и мы забраковали то место, на которое Ратко показал. О себе, конечно, в первую очередь подумали. А его-то правда была в том, что он избегал человеческого любопытства нездорового и инвалидности своей стеснялся, вот и хотел поближе к воде приземлиться, чтобы раз – и в воду, а не тёпать на высоком каблуке ортопедическом по длинной дорожке и взгляды, чужие, насмешливые, не собирать.
   Тюкнуло-то меня тюкнуло, но исправить уже ничего нельзя было. Дети бегали, купались, таскали надувной матрас по озеру, играли в бадминтон, доканчивали пирожки из корзинки, а я, от стыда, что Ратко лишила радости, прислонилась к сосенке пахучей и приуныла, но не потому, что меня оставили в одиночестве, а оттого, что не поняла я души солдатской, горючей!
   Так мы и сидели: я – у сосенки, а он – в своей банке консервной. И оба обиды копили-раздували до высот немереных.
   А погода тем временем резко изменила свое настроение. Поднялся, откуда ни возьмись, резкий ветер, закрутило-завертело наше покрывало пляжное, отправились мешки и матрасы надувные в космос – не знаю, за что вперед хвататься. Там – корзинка с остатками обеда, арбуз недоеденный, там – тапочки и полотенце, а одежда – совсем в другой стороне. А палатка-то, палатка куда полетела? Как парус надулась и рвется с прикола. А в палатке ведь, кажется, внучка спала… Ой-ой-ой… Пока ребята из озера выплывали на берег, могла любая беда случиться. Что же делать? Куда кинуться мне? И Ратко рядом нет…
   А Ратко-то нисколько не задержался со своей реакцией снайперской. Вдруг как выскочил резко из машины и начал с неописуемой быстротой и ловкостью палатку парусящую сматывать и Алису, внучку, ей чуть более годика было, первым делом в машину спрятал. Куда подевались его отрешенность и обиды? Мы были в беде, и он был тут как тут. Он был нужен здесь и был рядом. Когда ребята из озера выбрались, мы с Ратко уже почти все собрали, и Алиса была в полной безопасности.
   Ехали обратно с озера этого Горького молча и даже музыку не включали – каждый был в плену своих переживаний и мыслей. Но главный урок я все-таки усвоила в тот день, а именно: побольше думать о том, кто доверил себя тебе, и в последнюю очередь думать о себе.
   А Ратко, я поняла, о нас думал.
   И еще я записала в тот день в своем редакторском портфеле следующее: «Литература и творчество начинаются там, где расцветают или угасают яркие чувства – на пике или на сломе, когда все в шипах свежих роз или в иголках окаменелого кактуса».
   «Так, – думала, – на всякий случай запишу мысль одинокую. Вдруг пригодится?»
   Я ж говорю, что книгу эту, как и нашу жизнь, я по лоскутикам собирала – записывала отрывками, кусочками, по картинке, по главе, как бусинки. А одну-две мысли откладывала на запас. Описать все разом невозможно – да и не писала я книгу, а проживала…
Орхидеи
   Цветы – и розы, и лилии, – Ратко дарил мне по особым датам и постоянно. Но орхидеи…
   Орхидеи – это особая наша история и тайна.
   Эта привычка – дарить мне безумно красивые орхидеи – появилась у Ратко на десятый год нашей совместной жизни. Почему именно в это время, не понимаю, но не всегда одним только словом «Люблю» он мог оправдать свои вечерние прогулки с друзьями.
   Уйдет, ничего не скажет, не объяснит, придет поздно, молчит, замкнется и даже наутро ничего не хочет рассказать… И я долго не понимала его нарастающую депрессию, но о чем-то все-таки догадывалась. А дело в том, что в те редкие дни, когда на Урал приезжали его земляки-сербы на больших фурах, он, образно и дословно выражаясь, гонялся за своими балканскими мечтами.
   В чем тут смысл, скоро поясню…
   А пока – об орхидеях.



   Придет, бывало, Ратко поздненько домой, я уже сплю и сл;ва не успею сказать, а он, как ни в чем не бывало, вытянет руки вперед, закрывая себя каким-то длинным бумажным свертком, и бац мне на кровать небрежно пакет положит…
   – Ну не буд; ты меня, завтра рано вставать, – ворчу, недовольная тем, что вторглись в мои сны.
   – Это тебе… – немногословен Ратко.
   Я, сонная, встаю, разворачиваю ночной презент и… охаю-ахаю от неожиданности.
   – Ой, мамочки, какая красота неземная!
   «Орхидея… Кто ты?.. Фея?» – приходят на ум стихи Маргариты Элго.
   На крепком зеленом стебле, вся увешанная словно оскольчатыми цветами, нежная, восковая, п;дровая орхидея вызывает у меня неописуемый восторг и какую-то тайную гордость. «Это мне?». Никто никогда не дарил мне такой волшебной красоты. Я просто таю, не в силах даже толком выразить своих восторженных чувств.
   А он ждет моих восторгов, понимает, что совершил «самоотверженный» подвиг. В этом году ему оформили пенсию по инвалидности, какой-никакой, а личный доход наметился. И он тут же мне сообщил:
   – С каждой пенсии я буду дарить тебе цветы…
   Я не ожидала, что Ратко свои слова так быстро в дело обернет, а он не только обещание сдержал, а еще и самые красивые и дорогие цветы выбирал – изысканные, чудные орхидеи. В этом именно и заключался его маленький подвиг. И дарил всегда орхидеи разного цвета: белую – как символ чистой любви, розовую – как символ привязанности, радости и счастья, пеструю – как символ страстного желания, фиолетовую – как символ восхищения, лавандовую – как символ женской красоты, желтую – как символ настоящей дружбы, темно-красную – как символ творческого вдохновения…
   А вот орхидею с зелеными цветками и с желто-красными осколками внутри я раньше никогда не видела. Но и это метр;вое чудо мне преподнесли однажды. «Наверное, зеленая орхидея – это свежесть весны, нежность чувств и изысканность вкусов», – так мне хотелось думать.
   Ну, а что же я?
   Только и молвила:
   – Спасибо, сербское солнышко!
   Это чудо повторялось каждый месяц, пока он не передарил мне орхидеи всех возможных цветов.
   Вот опять наступило 23-е число.
   Получил пенсию. Дома, конечно, не сидится. Закоренелые привычки не отпускают. Посидеть с др;гови (сербск. – авт.), себя показать, на мир посмотреть, где, что творится в этом мире без него…
   Уже вечереет, и что-то долго его нет. «Наверное, – думаю, – сербы приехали на фурах на зауральскую трассу и снова им душу изливает, как по крутым боснийским горам скучает. А может, и сел вместе с ними в большую машину и крутит американским рулем тяжелого трака, пока ночью милиция не видит. Мечту свою балканскую догоняет».
   Отец его Стефан часто в Россию приезжал и много дорог российских изъездил – возил в Россию кукурузу и пшеницу. Большое хозяйство у него было, до войны еще. И парк машин-большегрузов во дворе стоял. Но война все разрушила, все отобрала. Отобрала она и здоровье у Ратко, и никто бы ему прав; на вождение профессиональных машин уже не дал. На больную его, израненную ногу доктора прописали специальную обувь высотой 20 сантиметров, которая компенсировала последствия его сложных и многочисленных операций. И то спасибо русским докторам, что ногу ему сохранили.
   Но, несмотря на диагноз, в Ратко сидело неистребимое желание управлять большими машинами – отцовские гены верх брали. И когда приезжали друзья-сербы с Балкан, он летел, как на зов крови, на сибирскую трассу, усаживался в грузовые иномарки и чувствовал себя сыном своего отца Стефана, выводил высокие, сложные в управлении красавцы-траки «MAN», «Volvo» и «Mersedes» на трассу или парковал их на стоянках.
   А то сядет в кабину вместе с хозяевами и сварит там сербский забористый кофе на дорожной плитке, отведает сала сербского или колбасы домашней с красным перцем. И душенька надолго успокоится – до следующей встречи с сербскими дальнобойщиками. Домой придет молчаливый и не особо разговорчивый.
   Или, бывало, приедет на стоянку дальнобойщиков з; городом и пьет в дорожном каф; чай, стакан за стаканом, смотрит на дорогу и ждет-ждет чего-то… Может, думает, кто с сербскими или македонскими номерами мимо проедет, уж он-то не пропустит, обязательно представится.
   Или позвонят ему и попросят: встречай, мол, гостинцы из Сербии, ракию везем в сербский ресторан. А иногда друзья-сербы помощь окажут и привезут с родины продуктов – сыр настоящий, кофе ароматный; сало, копченое на дым;, и вино красное, знатное, или воду чистую, минеральную из источников знаменитых, горных, или айвар домашний, банок пять. Или меда своего, только что собранного, привезут. Или дочка Раткина носки вязанные из овечьей шерсти, целебные, передаст, да бутылочку ракии из айвы приложит. В общем, Сербия всегда к нам близко стоит, не забывает Ратко.
   А продукты в Сербии и Македонии, конечно, славные, без всяких гмо-шных добавок. Сербы – нация, которая всегда здоровьем отличалась, пока натовские стервятники не забросали «подарками» урановыми земли сербские. Долгожителей в горах боснийских и сербских побольше, чем в каких бы то ни было европейских странах цивилизованных. И здоровье это сербам не лекарствами и не врачами, а самой природой дар;вано – от высоких гор балканских, от вершин белоснежных, от рек быстрых и чистых, от лесов диких, нетронутых, от земли плодородной, благословенной.
   Вот и тянет Ратко, серба боснийского, к фургонам балканским, пахнут они горами и полями, реками и озерами его, Раткиной, родины!
   А пока он мечтает о Боснии своей далекой да о том, как бы снова на фуре прокатиться, обо мне, конечно, забывает. Спохватится, а уже к утру время поворачивается, и наверное, в русском доме его ждут.
   Приходит, опять припозднившись. И вроде ругать его надо и говорить что-то такое, а он:
   – Иди на кухню, посмотри, что там…
   Я иду с полузакрытыми глазами. Захожу на кухню, а там… Лежит на столе огромная фарфоровая орхидея… Все цветочки глазки открыли… Ну и я распахнула сразу глаза и осветила улыбкой всю кухню.
   И опять солнечные слова из души выпрыгнули:
   – Спасибо, сербское солнышко…



   Куда только моя сердитость испарилась.
   Ведь снова мне «Люблю» сказали.
   Говорят цветоводы, что орхидеи только любимым людям дарят, цветок этот утонченный, особый, и случайно его никому даже в голову не придет подарить.
   Вот сегодня мне и преподнесли ту редкую, зеленую орхидею, которую я никогда раньше не видела. Вот она стоит передо мной – редкого, тёпло-зеленого оттенка, который, по старинной шкале цветов, называется «вердепомовый», или нефритовый, или цвет незрелых яблок.
   И снова в душе запели стихи Маргариты Элго:
   Орхидея… Кто ты?.. Фея?.. Вниз сорвавшаяся нота?..
   Ввысь взлетающая птица, ожидание полета?..
   – Унеси к себе в комнату, – молвил Ратко.
   Он очень хотел, чтобы его орхидея всегда была у меня на глазах. И чтобы я любовалась ею и хвалила его, не переставая. И я действительно носила нефритовую орхидею по всей квартире: куда иду, туда и цветок этот царский, причудливый с собой несу. А он только смотрит да все спрашивает:
   – Ну как, нравится?
   – Спасибо, солнышко!
   Стоит на столе «вердепомовая орхидея» цвета незрелых яблок, а над ней – желто-оранжевое солнышко. И я вспоминаю, что однажды, ожидая Ратко из Сербии, купила на кухню оранжевое соломенное солнце с веселыми глазами и назвала его «сербским солнышком».
   А сейчас, ночью, я греюсь в лучах своего сербского солнышка Ратко, и мы только вдвоем с ним знаем, сколько орхидей и какого цвета озвучили мне его признания в любви.
   Говорят, что цветы орхидеи, «прекрасные бабочки крылья», распускаются перед Новым годом, по восточному календарю, поэтому ее считают символом весны, молодости и любви!
Яблоки и сербские ели
   Аромат свежих яблок заполонил комнату. Нежный, тонкий, почти парфюмерный. Нет. Не парфюмерный, а утонченно-свежий, нежный, ненавязчивый, осенний, пряный аромат. Эти яблоки – с нашей яблони из сада, за которым всю весну и лето ухаживал Ратко.
   Этот участок достался мне три десятка лет назад, еще в прошлой семейной жизни. После смерти родителей, будучи не в силах поддерживать два садовых участка, мой и родителей, я отдала в пользование многодетной семье именно свою дачу, они ухаживали за землей и много лет снимали с выращенных плодовых деревьев неплохие урожаи яблок и груш.
   Деревянный дом из бруса с добротной крышей и недостроенной верандой украшали три посаженные неподалеку ёлочки. Привез их мой папа из какого-то питомника и посадил на даче для общей радости и просто для души. Ёлки росли, привлекали к себе пристальное внимание соседей-садоводов и вызывали неумолкающие разговоры на тему: зачем в культурном саду дикие ели?!
   Жизнь шла своим чередом, время бежало стремительно, и вот уже огромные ели могли укрыть своей тенью отдыхающих гостей. В силу многих причин дачу родителей нам пришлось продать. Река времени унесла за собой много событий и горьких дней. Радостные встречи, грустные расставания, отъезды и переезды – все текло своим чередом. Жизнь есть жизнь, в ней много всего непредвиденного и непредсказуемого, и что бы ни происходило, человеку, привыкшему к земле, всегда хочется вернуться к своей кормилице. Руки всегда просят работы, а земля ищет заботы. Вот они и сошлись в одной точке: Ратко, истосковавшийся по дому и земле-матушке, и она, родимая, ласкающаяся о человеческие руки.
   Сад мы вернули себе с радостью. От чужих забот садик наш почти усох, тяжело ему пришлось с мачехой. И елочки, вымахавшие до неба, не уберегли свою подружку третью, усохла она от тоски и плохого ухода.
   Первым делом, очистил Ратко землю от битого стекла и многотонного мусора, невесть как занесенного на участок при нерадивых «хозяевах». Дом избавил от запасов плюшкиных, вынес около ста мешков скарба полусгнившего, вместе с мышами. Очистил двор от прогнивших досок и ржавых железок. Купил новые лопаты, грабли.
   Нет, забыла. Первым делом он всех соседей навестил. Познакомил их со своей собственной персоной. Одел майку «Сербия» и этим самым объявил, что он – новый старый хозяин. Наши мужички русские – люди мастеровые и радушные, за новое знакомство с сербским братом свои объятия раскинули от всей своей хлебосольной русской души. У них хлеб-соль, у Ратко – хлеб-ракия. Вот и сошлись на все лето.
   Здорово помогли ребятки хромому сербу – и траву покосили, и землю вскопали, и деревья старые вырубили, и избушку-коптилку для копчения сала помогли построить. Все соседи Раткины осенью в красных майках с крестом сербским ходили. А как иначе он мог с ними расплатиться? Майка «Србия (сербск. яз.)» да ракия – отличная валюта.
   Любит наш народ бесхитростный вас, сербов, в простоте душевной! Помните это, братушки!
   Яблок в этом году уродилось очень много – почувствовали яблоньки руку милующую. Ответили сербу нежностью и богатым урожаем. Долго Ратко сербскую свою головушку чесал, все думая, куда бы урожай пристроить. А вчера пришел домой и объявил, что все яблоки собрал, мешков семь, да в больницу увез. Не хотели там сначала яблочки брать, какую-то справку с печатью требовали. Но это было 21 сентября, Рождество Пресвятой Богородицы, так что яблоки Раткины приняли с благодарностью.
   С печатью Божией Матери!
   А ёлки в нашем саду, оказалось, называются «Сербские ели». Мы, конечно, этого не знали. Но добрые люди подсказали. Говорят, что у породистой сербской ели ветки к небу тянутся, а не к д;лу! Ну точно, как у елок в нашем русском саду-огороде!
Цветы по-сербски
   Однажды он стал учить меня, как надо садить рассаду по-сербски. Сначала я отнеслась к этому довольно снисходительно, имея многолетний отеческий опыт засадки огорода, но, в конце концов, решила все-таки попробовать по-заграничному. А разница оказалась существенной. Нас родители учили садить так. Сначала надо вырыть лунку, затем полить ее обильно водой и посадить корешок. Далее – утрамбовать все землей и снова полить водой. Это по-уральски. Глядя на мои старания, он объяснил мне следующее:
   – Когда ты заливаешь вырытую лунку водой, то земля в ней становится жидкой, поэтому после посадки и поливки рассады под её корнями образуется неплотный слой земли, который не держит стебель. Вторая поливка еще более разжижает землю под корнем слабого растения, легко уходя в подготовленную первым поливом почву и ослабляет давление земли вокруг стебля и корней. А если садить без предварительного полива, то корень садится в сухую почву и тогда вода, залитая сверху растения, проникает вниз по его стеблю и вызывает эффект сжатия почвы вокруг корней. Так достигается естественное давление земли вокруг растения, необходимое для его здорового роста.
   Я не сразу поверила новому способу высадки рассады и только на примере бархатцев и виол опробовала сербскую методику. Эксперимент оказался удачным – все мои высадки прижились. К тому же, я сэкономила большое количество ценной для начала огородного сезона воды. «Ну и ну, – не переставала удивляться я его способностям, – и это-то он знает лучше меня. Откуда? Ведь большинство времени он воевал да по госпиталям лечился?».
   А уж когда он высадил мне цветочную клумбу у дачных окошек, я радовалась по-детски.
   А случилось это так. Я, избалованная цветочным вниманием, часто досаждала ему вопросом: «Где мой букет?», – мечтая как можно чаще получать красные голландские розы, посыпанные золотой пудрой, которые он с удовольствием дарил мне этой зимой. Вот наступило уже раннее лето, а жгучего букета все нет и нет. «Где мои цветы?» – ныла я полушутя-полусерьёзно. А он, не предупреждая, взял да подарил мне однажды целую цветочную клумбу…
   Втайне от меня поехал на рынок, где продавалась цветочная рассада, купил семь видов цветочков – все разного цвета – и высадил их на том месте, где раньше мечтал оборудовать стоянку для автомобиля. Так и выросла цветочная красота у окошек нашей скромной дачки. Цветик-семицветик да и только, ведь нежданно-негаданно на грядке оказалось семь цветов небесной радуги. Сам садил, сам поливал, сам ухаживал. А любовались мы вместе. Да где же это видано, чтобы мужские, совсем еще недавно державшие тяжелый «маузер», руки, возились с какими-то там бегониями, маргаритками и гвоздиками!
   – Для тебя, моя дорогая!
   – Спасибо, сербское солнышко!
   А потом он посадил еще четыре розовых куста – для праздника души. И виноград – для смысла жизни.
   Все это надо было, прежде всего, ему. А может быть, и мне. Он любил и хотел быть любимым. Он заполнял собой все мое пространство. Он занимал меня постепенно и всю, входя в мое поврежденное сознание хозяином семьи – хозяином для женщины, которая была ему необходима. Он нашел свой дом, свой кров, свою судьбу.
   А на следующее лето он засадил наши грядки садовой викторией. Эту ягоду он очень любил и поглощал ее в любом виде, а мороженую засыпал сахаром и ел кастрюлями. Наверное, она напоминала ему вкус из детства, которым он никак не мог насытиться.
   Человеческая любовь имеет вкус виктории. Не в смысле победы. Нет. А именно манящий, дразнящий, живой, ароматный вкус сладкой ягоды виктории. Земляника часто горчит, лесная клубника всегда с соринкой. А садовая Vика – победа-любовь – терпит любые заморозки и хранит свой особый аромат и сладость много лет.
   «Так что же такое любовь?» – спрашивала я сама себя в порыве нахлынувших и непонятных чувств, и, включив однажды ночью свой компьютер, от души написала: «Любовь – это нежнокрылая бабочка. У нее два тонких, бархатных крыла, каждое из которых символизирует душу одного из двух любящих друг друга людей. Любовь живет, дышит и смеется только тогда, когда двое влюбленных становятся единым взмахом пары крыльев бабочки-любви, и когда эти двое парят в унисон на высоте своих чувств и одинаково нежно берегут друг друга. Они знают, что если один из них неосторожно опалит другого, то нежнокрылая бабочка-любовь, потеряв равновесие, канет вниз, не удержавшись на одном крыле».
О любви
   – Ты самая прекрасная в мире. И ты – моя. Ни о чем не беспокойся. Я люблю тебя…
   Так вот, в свои «серьезные» годы я получила признание как школьница. Мне и смешно, и радостно. Оказывается, это очень здорово и приятно – любить длинными заячьими ушами и быть «зайкой». И получать цветы на Новый год.
   Приятно, когда тебе предлагают кофе в постель, – и приносят. Когда накрывают праздничный стол. И генералят на кухне после пышного приема гостей. Когда во всем оберегают. И не дают рулить авто.
   Когда с любовью глядят в твои глаза и говорят по сербски: «Ж;вили»…
   И елку он поставил в середине декабря. И нарядил. Все сам. Я ни при чем.
* * *
   – Я любою эту женщину, – говорит он друзьям за столиком в кафе, прижимая к себе мою руку.
   Но откуда эта нежность у бывалого вояки? Его слова, конечно, смущают меня, однако я спрашиваю с наивностью глазами:
   – ???
   Молчание. Сигарета за сигаретой, а сквозь дым – взгляд прищуренных, пристреливающих меня карих глаз.
   – Ты хорошая…
   – ??? – глупо спрашиваю.
   – Это моя тайна.
   – Ну скажи… – как ребенок допытываюсь.
   – Не х;чу. Эта тайна – м;я, – отвечает, а сам своей медвежьей ручищей все сжимает мои пальцы.
   «Волчара ты одинокий! Сколько лет по горам скитался! Откуда же у тебя столько нежности?»
   – Эту песню мы посвящаем Елене и сербскому воину Ратко – объявляют кафэшные музыканты.
   – Пот;нцуем? – спрашивает с акцентом.
   Мы медленно, но в такт плывем по центру зала. Он – на израненной ножке, я – на каблучках. Глаза в глаза, душа к душе, рука в руке. Как же это радостно – тихо притаиться на плече любимого мужчины!
   – А мы подходим друг другу… – в который раз говорит он мне, мягко прижимая к себе своими лапищами, и добавляет:
   – Я д;вно не т;нцую, но с т;бом х;чу, – сербский акцент стал мне давно родным и понятным.
   Под старую и мелодичную песню о любви мы хорошо слышим друг друга, ведь мы молоды и на двоих нам сорок его лет. Мы готовы быть рядом друг с другом, как сказал он, «до конца».
   Эти слова – «до конца, до конца», – он произнес в первый же месяц, когда вернулся в Россию из Сербии, глядя мне прямо в глаза.
   Спасибо, ребята музыканты!
   Дома, уже согретый теплом танца, он завершил этот прекрасный вечер словами:
   – Ты знаешь, а ведь ты очень умная…
   Со страстью в голосе произнес.
   Я смеюсь. Что за странный комплимент мне отвесили только что! Неужели это сказал влюбленный мужчина?
* * *
   Сколько бы ярких ароматов и запахов не оседало в моей памяти, как например, аромат прекрасной «Мадемуазель Коко» или пряный запах испанского побережья, я понимала, что еще одна яркая неповторимая смесь не дает мне покоя, вызывая чувственную реакцию.
   Я говорю и пишу о «запахе моего любимого мужчины». И имею в виду не марку его сигарет и не название его парфюма. И даже не изысканный вкус сербских блюд, приготовлением которых он владел в совершенстве. И не запах бензина от его крепких рук. И не чувственный аромат кожи его красивого тела. У моего мужчины был один и только мною узнаваемый аромат. От него пахло надежностью. Всегда. И даже тогда, когда мы точили друг об друга свои невоздержанные языки.
   Возможно, что так нельзя писать, и мужская надежность в глазах цензоров не имеет ароматов. Но, вне зависимости от правил русского языка, я думаю именно так. И сейчас, отставив грамматику и правила писания, предаюсь образным чувствам, которые сами льются на бумагу, двигая и управляя моими мыслями.
   Это странное чувство – надежность любимого мужчины – имело для меня крепкий и неповторимый аромат, настолько же чувственно обоняемый, сколько и ощутимый сердцем. И это было реальностью. Проявлялось оно, как ни странно, наиболее ярко после наших ссор, а точнее сказать, после выяснений, кто кого и насколько сильнее в конечном итоге любит.
   В этих случаях я всегда больше сомневалась в его чувствах, чем верила им, но у него неизменно оказывалось больше аргументов в свою защиту. Если я задавала ему вопросы, куда он пошел или где был, он никогда не оправдывался и не прятал глаза.
   Говорил только, глядя прямо на меня:
   – Ничего не волнуйся. Я тебя л;блю.
   Но ведь мы, женщины, народ ревнивый. Ушел с друзьями – и бессонная ночка наша. Ох уж эта пагубная жгучая страсть – ревность! Ведь вернулся же. Хорошо понимая, что ветром костра не затушишь, я старалась говорить с ним тихо и неторопливо и громких разговоров никогда не заводила. Во мне говорили мудрость и опыт, и я старалась не разрушить, а сохранить наше доверие друг к другу.
   Наш диалог строился примерно в таком русле.
   – Где ты был?
   – Зачем спрашиваешь? Я отдыхал с друзьями.
   – Я не против друзей, я против того, чтобы ты отдавал им наше тепло. Оставь частичку своего тепла дома и иди. А ты уходишь и не оставляешь мне ничего.
   – Я твой.
   – Дыши со мной, – не унималась я. – Мало женщину взять, ее надо еще удержать.
   – Я ничего плохого не делаю…
   – Любовь, конечно, приходит. Она есть. Я знаю это по своим родителям. Но ведь она и уходит, если ее огонек поддерживает только один из двоих. Я поддерживаю наш огонек. А ты? – говорю с обидой.
   – У нас так принято: по выходным отдыхать с друзьями в м;жеской компании.
   – Пойми, у нас принято, чтобы мужчина ночевал каждый день дома.
   Вот и вся разница: он – серб, а я – русская. У сербов – так, а у нас – так. И спорить бесполезно. Или принимай, как есть, и терпи. Или – не удержишь. Это знают все русские, замужем за сербами. И понимают, о чем я доношу.
   – Но это м;жеская компания. Я люблю посидеть с муж;ками, поговорить, попить пива.
   – А я в это время не сплю…
   – Зачем не спишь? Спи спокойно, – он искренне не понимал моих ревнивых и обидчивых речей.
   – Ты пойми, что ночь дается двоим для нежности и любви, когда два сердца стучат рядом.
   – Но я люблю тебя! – упрямо твердил он.
   – А что такое по-твоему любовь? Я помню, как мои родители могли ночь напролет разговаривать друг с другом. Если у кого-то из них возникала проблема, они подолгу не спали, просто были рядом и выговаривали свои беды, согревая друг друга словами. Ночь – это восемь часов тепла, нежности и сердечной привязанности, когда можно без слов залечить все обиды и раны. Жить надо как в песне: «На двоих одно утро…»
   Молчание в ответ.
   – Если хочешь, чтобы я думала о тебе, тогда и ты думай обо мне, – не унимаюсь я.
   – Я и думаю…
   Он сжимает меня в своих лапищах и не дает больше говорить… И, кажется, не хитрит. Он любил запах ван;ли и сам был для меня как яблочный ванилин – мужчина, от которого всегда пахло надежностью.
* * *
   Ревность, как полынь-трава, как жгучая крапивка, засоряет чувства, не дает покоя, лишает разума и окрадывает счастье. Липучая, как репей, она и тебя самого изнуряет подозрением и недоверием к любимому человеку. Ревность – чувство не от сердца, а от страсти, от наваждения, разъедающего сознание, поглощающего сердце и разрушающего любовь.
   Как справиться с ней? Только заставить себя понять, что давая место ревности в своем сердце, можно потерять капризную королеву-любовь, которая строится на взаимном уважении и доверии друг к другу. Ты можешь годами стяжать любовь и уважение к себе и лишь за одну секунду, за одно обидное слово, сказанное тобой, за одно только подозрение потеряешь все.
   Любовь имеет мембрану – тонкую, нежную, трепещущую при каждом «дуновении» одного лишь неосторожного слова или взгляда. Лучше лишиться своего злого и невоздержанного языка, чем потерять то, без чего ты уже не можешь дышать.
* * *
   – Отдай мне свое сердце, – смеясь, говорила я.
   – Оно – твое, – вполне серьезно отвечал он.
   И я должна была верить этим словам.
   Но где-то в глубине своих противоречий я отталкивала эту правду и предпочитала быть водонепроницаемой. «А зачем верить…», – рассуждала я, и это была моя защитная реакция перед сильным мужским чувством. Я боялась ошибиться, вполне естественные страхи владели мною. Разве можно любить, если ты стоишь на таком недостижимом расстоянии, которое никогда преодолеть уже было невозможно. Он родился лет на «ять» позднее меня.
   – Я старик, – часто слетало с его уст. – Мне сто лет.
   «Намучился я…», – эти слова он произнес только однажды, когда вернулся из своей Сербии, чтобы сделать мне предложение, и я надолго запомнила эту щемящую фразу.
   Не знаю, какие убеждения владели тогда его сознанием. Мне было понятно только то, что он искал теплого и надежного пристанища своему сердцу. Может быть, в его понимании это и была любовь, и именно поэтому он с такой уверенностью отворил мне вр;та (сербск. яз.) своей души. От меня же требовалось только поверить его чувствам и ответить.
Змея и лягушка
   Есть в Ратко какое-то пацанское озорство и удаль. Как-то он рассказал мне одну историю. Это случилось недалеко от его родительского дома в Боснии. Был он в лесу, забрел то ли за грибами, то ли за ягодой какой. Оглянулся по сторонам, видит – змея натягивает беззубый рот на бедную лягушку. Глаза маленькие, холодные, гадкие, рот растянула шире головы, только лягушкины лапы из змеиной пасти торчат и шевелятся. Вот-вот заживо проглотит зеленую, гадина!
   Но не тут-то было. Не дал Ратко зм;ю обедом насладиться. К-а-а-а-к подскочил, к-а-а-а-к прыгнул со всей силы на змеюку… Хрясь… А лягушка-то и вылетела из своей ползучей «кастрюли»… И подалась восвояси.
   Может, конечно, и приврал Ратко, что ожила зеленая. Но факт рассказа остается фактом – спас сербский Иван Царевич ту лягушку. А лягушка, видимо, сказочной оказалась и превратилась в Русскую Царевну.
   Много у сербов в жизни интересного и поучительного случается. Меня поразил один пример из книги о житии и чудесах святителя Василия Острожского, чьи мощи покоятся в Черногории в Острожском монастыре.
   Так вот, одна хозяйка из села О., округа города Бара, не почитала Божиих праздников и в воскресные дни трудилась по хозяйству с особым рвением. В один из воскресных дней она пекла хлеб и пошла за дровами недалеко от дома. И тут ей на голову из стоящего неподалеку жбана выпрыгнула змея. В страшном крике она пыталась сбросить змею с головы, но тщетно. Никто не смог стянуть с ее головы страшную удавку.
   В ужасе женщина решила пойти в монастырь Острог, чтобы помолиться и избавиться от гадины. Как только она дошла до Дольнего монастыря и стала пешком подниматься в Горний, змея вдруг сама спрыгнула с ее головы и скрылась в лесу. Наутро, когда женщина, возвращаясь домой, дошла до того места, где избавилась от змеи, та с молниеносной быстротой снова вспрыгнула ей на голову. И каким только способом бедная женщина ни пыталась освободиться от змеи, все было напрасным. В мучениях женщина через некоторое время скончалась. Это был 1959 год.
   Так что же это за страшная история? – я никак не могла забыть бедную женщину. – Не урок ли это в том, что мы как змеенышей носим на себе нераскаянные злые дела, которые живут с нами до самой нашей смерти. А может быть, змея – это символ трехглавого иноверного змея-горыныча, оплетающего сербское сердце? И пока молится Сербия, пока кается и защищает свои монастыри, не выпьет кровь ее сердца натовская, азиатская и новоевропейская змеиные головы.
   И пока славные сыны Царя Лазаря имеют боевой дух и хранят верность свято-саввиным заветам, пока учат своих детей любить могилы православных предков и защищать Кресты своих задушбин, пока помнят о Косовской Голгофе, не посмеет змей, обвивающий голову сербской нации, выпустить смертельную дозу своего яда.
Часть IV. Раткины рассказы

Сахарная любовь



   Как-то в приятной легкой компании между мужчинами зашел разговор о юношеских приключениях – кто и чем отличился в ранней безбашенной юности.
   Ратко, конечно, не оставил компанию без веселого куража и поведал о себе следующее.
   – Было мне тогда лет шестнадцать, – начал он. – Научили меня мужики, как привлечь к себе внимание девушек. «Налей, – говорят, – в тазик воды литра два и бухни туда килограммов пять сахара. Разболтай так, чтобы сахар полностью растворился, да и вымой голову без шампуня. Хорошенько вотри сладкий состав в кожу и, главное, волосы больше ничем не полоскай. Вытри полотенцем насухо, уложи волосы набок, приплюсни ладошками и жди, когда все высохнет. Как только это все произведешь, подожди немного и… беги скорее на улицу или в бар топай – девушки к тебе так и повалят косяком. Как мухи на мед слетятся»!
   – Так я и сделал, – рассказывает дальше. – Сладкий причесон навел по рецепту и… прямиком в бар. Пива заказал, сижу, барышней (разг.) жду. А голову начинает как обручем сдавливать и непонятные какие-то процессы пошли – то в одном месте на голове чесотка откроется, то в другом. «Чешет» голову (с акцентом так говорит) – никакого удержу нет. Мне прическу портить не хочется, как штакетник она на голове, так что расческа не возьмет, вот и сижу, терплю изо всех сил и не пойму, то ли сиропу переборщил, то ли рецепт мне не подходит. Терпел-терпел, мучился-мучился, да и понял вдруг, что никаких девушек мне приманивать своей сладостью не хочется. Как рванул домой из бара – скорее, думаю, в баню. Да не тут-то было. По дороге, пока бежал, всю голову в коросты зачесал. Но не в этом прикол истории. А в том, что слипшиеся волосы дыбом встали, пока я с чесоткой справлялся, и обратно уложить их не было никакой возможности. Ни расческой, ни ладошкой пригладить прическу оказалось невозможно. Так и скакал до дома огородами – шерсть на голове дыбом стоит, глаза кровью налились, руки в кулаки свернулись. Ну, думаю, мужики, век буду помнить ваш рецепт, и обязательно вашим сыновьям-внукам передам. Как пить дать, расскажу и научу, как и им «сахарной» любви изведать. А иначе как же отцовские рецепты сохранить?
   – Вот и получилось, как сербская пословица учит: «Глупость сеять не надо – сама растет».
   Хохотали все наши гости без удержу. Никто даже представить себе не мог Ратко в таком колоритном, «сладком» образе.
Голый король
   Но один этот рассказ о сахарной любви не раскрыл и сотой доли Раткиных юношеских приключений на тему «как завоевать мир». Дополним этот список.
   На родине в Сербии с ним случилась история, которую иначе как приключением голого короля не назовешь. История и смешная и трагическая одновременно. Был он в те годы в возрасте зрелого юношества, лет примерно семнадцати, и очень хотел показать себя, писаного красавца, всему миру.
   Югославия. Еще не разделенная границами своих бывших Республик. Побережье Адриатического моря. Бархатный сезон. Туристы из Германии, Франции, Англии и Италии заполонили отели и пляжи Словении.
   Федеративная Республика Югославия всегда была и оставалась привлекательным туристическим уголком и «лакомым кусочком» для иностранцев. Какие только завоеватели ни пытались покорить строптивых сербов на протяжении их многовековой истории.
   Вон они, хозяева жизни, мечтающие о развале Югославии, чувствуют себя по-свойски на чужой земле.
   Какое раздражение вызывали зарубежные гости в сердцах молодых, необузданных сербов, мечтающих о свободной и независимой свято-савской стороне. У сербов никогда не было твердых границ родины, их теснили всегда и отовсюду, и военные события последней войны в бывшей Югославии тому яркое подтверждение.
   Но вернемся к нашему «молодому барашку». Вот он браво трусит по солнечному пляжу. Для глаз – праздник, для души – беззаботность, для сердца – отрада. Сколько женской красоты кругом – глаза так и прыгают, влево-вправо, вправо-влево.
   Но как, как бы себя-то показать?
   Где-то краем глаза вдруг выцепилась фигура инвалида, лежавшего в стороне ото всех. Одна нога короче другой сантиметров на 20, изуродована, в специальном ортопедическом ботинке на высокой платформе.
   – Что, друже, отдыхаешь?
   – Да какое тут… Глазеют, сволочи иностранцы. Ни к морю ни подойти, ни раздеться, ни искупаться. Эх, твою, туда-сюда… Навалилось гадов на наши пастбища заливные.
   – Сочувствую…
   – Да, рада бы старуха зайца догнать…
   Горечь слышалась в голосе инвалида и такая тоска-печаль зашла в сердце Ратко, будто он заранее прочувствовал, что и его участь скоро будет похожа на судьбу хромого горемыки-отшельника.
   – А давай покажем им, кто в нашей стороне хозяин, – азартный хулиганский план созрел в голове строптивого барашка молниеносно.
   Нимало не раздумывая, он сбросил с себя всю пляжную одежду и остался, в чем родился, свободный от условностей и самоограничений. Вот и наступил его момент славы. Красавец. Молод. Атлет.
   Его необъяснимо распирало. Перло во все стороны широты и бессовестности молодой наглости. Оставшись наедине с собственным первородным образом, он плавно и степенно двинулся вдоль пляжного побережья, доказывая гостям и себе, что по своей собственной земле он может двигаться в чем, как и куда хочет. Это был, конечно, вызов европейской цивилизации. И хотя европейцы, конечно, в основном культурные люди, но глазели на молодого наглеца как первобытные дикари.
   Однако, кто знал Ратко, мог предположить, что это был не предел его наглой беспардонности. И чем далее, тем более ярко разыгрывалась его фантазия. Почувствовав неподдельное внимание к своей прекрасной аполлонской персоне, молодой натуралист направился в ресторан близлежащего отеля. Но как только он приблизился к прозрачным дверям гостиничного холла, навстречу ему выскочили разгоряченные охранники и яркими словесными «восхищениями» (туда-сюда, в печку) и агрессивными «реверансами» дали понять, что вполне оценили его королевский «наряд».
   И все-таки Ратко сорвал свои аплодисменты.
   Вечером, появившись в этом самом ресторане до лоска выбритым, в белоснежной рубашке, наглаженных в стрелку брюках и начищенных ботиночках, он продефилировал по обеденному залу, небрежно засунув кулаки в карманы брюк, сел за свободный столик и почувствовал, наконец, чт; такое неземная слава. Иностранцы не спускали с него восхищенных глаз и хлопали, вставая со стульев и провожая взглядами, – то ли вспоминая его бесцеремонную пляжную наглость, то ли приняв за красавчика Сталлоне, на которого он был так необъяснимо похож…
Шведский стол
   Жизненной активности Ратко не было предела. Этой мультяшной суетности в равной степени соответствовали его природные любопытство и пытливость, выпирающие из всех умовы;х щелей и извилин. Ему все, до мелочей, в этой жизни было интересно: кто и о чем думает, зачем и куда передвигается, где витают чужие мысли, откуда и куда текут все реки мира и почему русские медведи никак ему, югославу, не встретятся ни на одной из сибирских дорог… В нем сочетались две несовместимые страсти – беспредельное любопытство и дикарская осторожность: любопытство – от природы, осторожность – из опыта войны. Одним словом, про него можно сказать: «прирожденный разведчик» или, как метко прозвали его русские парни, – «партизан». Именно такие бойцы выживают на войне чаще других.
   Мне часто думалось, что он собирал людей, и все их проблемы, события и их последствия, а также собственные эмоции и впечатления в личную башковитую шкатулку, похожую на поварск;й котел, а затем внимательно пересортировывал, перемешивал и тщательно переваривал все компоненты этой кухни человеческих страстей. Так он познавал мир, а мир познавал его.
   Время от времени он вытаскивал из своего котла какую-нибудь грустную или веселенькую историю и потчевал нас этим блюдом как бы между прочим.
   Вот одна из таких картинок.
   Дело было в одном австрийском ресторане. Или пансионе. В молодости неотразимый красавец Ратко, успешно окончивший в Белграде поварск;е курсы, подался в богатые австрийские края на приработки. Устроился коноб;ром (официантом – сербск.), или угостителем, как говорят сербы, в одном из загородных отелей в Альпах. В его обязанности, в числе других, входила уборка обеденных зон. После этого залы готовили к утреннему «шведскому» столу, как это обычно устроено заграницей для гостей, оплативших полупансион.
   В этот день он встал, как всегда, с раннего утра – была его смена. Зачем-то спустился в подвал отеля. Вот какая-то дверь в конце длинного коридора чуть приоткрыта. Конечно, надо заглянуть. Любопытство – свинство, но природа берет свое… Засунул глаза внутрь, да как шарахнется в сторону… По стенам дальней этой, потаенной от случайных посетителей, комнаты висели портреты каких-то военных в немецких мундирах со свастикой. Гитлеровцы? Откуда? Дальше – еще страшнее. Флаги с фашистской свастикой развернутыми полотнищами словно «украшали» интерьер ухоженного жилища. Чьи это «палаты»? Кто хозяин?
   Австрия – родина Гитлера, и много притаилось здесь фашистских змеенышей… Мысли носились вокруг сербской юношеской головы черными воронами. Ведь только недавно он вернулся с Косова поля, где нес на своих плечах мощи князя Лазаря, и был пронизан щемящей любовью к своей родине и ее святыням.
   Знают сербы, что немцы до сих пор побаиваются свободно передвигаться по сербской земле и редко в Белграде встретишь немца-туриста. Помнят они время Великой Отечественной. Крепко им досталось в Югославии от непокорных сербов, и начистили они тогда немцам хохотальники.
   Воевали, конечно, сербы всерьез, в отличие от многих других народов Европы. Только недавно стало известно семье Ратко, как дед по отцовской линии, Душан его звали, славно и храбро сражался в составе регулярной югословенской армии против фашистской Германии. Начинал Вторую Отечественную «борцом» (солдатом – в переводе с сербск.), а закончил – в руководящем эшелоне. Сложное время было, и никому не рассказывал дедушка Душан, что после войны закопал свои многочисленные награды вместе с сейфом во дворе дома. И только после его смерти родные случайно обнаружили под деревом тайник. Принесли сейф домой, перебрали награды да и решили, что это какая-то случайная коллекция, ведь не может же быть у одного человека столько наград невиданных на три груди. А когда правнучка этого славного рода заглянула в интернет и изучила этот вопрос по архивным документам, то поняли все, что затяжные, застольные дедовы песни про сербского героя Гаврило Принципа из самой потаенной глубины его балканской души изливались.
   Жива все-таки в сербах неистребимая воля к независимости и свободе. Босния, земля исстари сербская, полоненная, – это песня, из горла сербского вырванная…
   Далеко унеслись Раткины мысли. Ну, думает, напомню я этим «фашистам», кто их гнал с югославских гор…
   Столы и барные стойки немецкого пансионата, раскинувшегося в Альпах, как и надо думать, с раннего утра ломились от изысканного изобилия европейских закусок. Какой только лакомой снеди не было в то злополучное утро в сверкающем от блеска и чистоты обеденном зале австрийского отеля! Немцы, известно, от рождения педанты по части чистоты и блеска кастрюль.
   Ратко с розового восхода уже на ногах и суетливо бегает между стульями, дотирая со столов последние пятнышки ночной пыли. Туда-сюда, – весело топочут здоровые молодецкие ноги. Туда-сюда, сюда-туда…
   Двери хлоп-хлоп, – открыл-закрыл, закрыл-открыл…
   Открыл… – и не закрыл… Оставил какую-то щелку.
   А две сторожевые бульки, охранявшие ночью территорию отеля, тут как тут. Два здоровенных вороных добермана, ощерив белые зубы, молнией втиснулись в запретное пространство. Обезумев от невиданного изобилия, свободы и запахов, прожорливые сволочи закатили себе шведский пир на весь собачий мир. Ну что ж, шведский стол, так шведский, – ешь, что хочешь и, главное, сколько захочешь. А у собак, как известно, аппетит собачий…
   Ратко вернулся, как ему показалось, через минуту. По нужде, что называется, отлучился. Дверь-то в обеденную залу пошире распахнул… И, отшатнувшись, машинально снова, было, захлопнул. Да, ан, поздно уже, брат, дверь-то затворять, воры давно на столе – торопятся, чавкают, не стесняются. Из всех тазиков отведали нахаляву. Из пасти одно сыпется, другое – течет. Язык так и рыщет по тарелкам, а глаза уже в трех других зырят. Не успеют заглотить грудинку, а лапы уже сало сторожат. Зрелище захватывающее.



   Две огромные собачатины попробовали все, на что у них хватило времени. Не осталось ни одного блюда на столе, которое бы им не понравилось, разве что апельсиновый сок да перец… Настоящий шведский стол получился, только по-собачьи.
   А что же наш герой? Вышел совершенно сухим из воды. Смена-то не его была. Просто подменял кого-то.
   Ну, подменил… Закончил работу… Да и спать пошел. И кто теперь разберется, какой угоститель этих собак завтракать пригласил.
   Кстати, о доберманах есть еще один смешной рассказ, из серии «чисто сербские будни».
Дрессировщик
   Раткин друг-дальнобойщик рассказал нам недавно забавную историю.
   «Жил у нас в поселке один дрессировщик. Дрессировал сторожевых собак. Доберманов.
   Пришел к нему как-то дальний знакомый из другого села. Видит, забор возле дома приперт крепкой калиткой. Тут же табличка с физиономиями двух доберманов и надпись: “Осторожно. Злые собаки”.
   Приостановился мужик возле калитки, а из-за забора собачий лай, веселый и заливистый, и пуделек маленький – тявкает ласково, хвостом виляет и ластится к протянутой руке.
   «Ну, Зоран! Вот дает перцу! Собачка с рукавичку, а написано, что злая!»
   Потрепал гость пуделька, за ухом почесал… и зашел во двор. К дому подходит, видит – никого. Подергал дверь, постучал. Тихо. Развернулся, было, со ступеньки крылечка хотел сойти… да не тут-то было. Раздалось рычание грозное со стороны калитки, через которую он только что свободно прошел. Глянул – сидят у калитки два добермана, зубы скалят, глаз не сводят с незнакомого гостя. Гостенёк руку, было, поднял – раздалось рычание… И зубы, клыки длинные, оголились. Ногу со ступенек спустил – снова рычание, еще более грозное, и оскал звериный. Ни рукой, ни ногой двинуть нельзя, не только что с крыльца сойти.
   Сидит непрошенный гость час, сидит два, резко не двигается. А собаки отдыхают по очереди. Одна уйдет, попьет, поест, полежит, а в это время кобель сторожит и смотрит на незнакомца, как волк на добычу. Стоит на прямой линии как натянутая тетива. Потом «дама» сторожит в оловянной стойке, а кобель пьет, ест и отдыхает.
   Пара собачья, сторожевая, и видно, что обученная.
   Так и просидел гость на крыльце с 6 утра до 6 вечера, пока хозяева дома со свадьбы не вернулись. Ни покурить, ни воды испить, ни маковой росинки вкусить, ни прилечь, ни на очко не сесть.
   Обозлился гость, но дождался-таки освобождения.
   Только хозяева во двор, оловянные собаки как ручные дворняги расслабились – ластятся, носами тыкаются, обрубками хвостов туда-сюда, сюда-туда…
   – Привет, дорогой! Давно не видел. Как дела?
   – Дела – на букву х.., и не подумай, что хорошо.
   – Что так?
   – Какого х…орошо ты этих волкодавов держишь? С голоду чуть не умер. Ни воды, ни цигарки…
   – Умные твари, дрессированные…
   – Какая такая дрессировка, ежели они живого человека чуть не уморили. Стоят, как вкопанные, хуже надзирателей тюремных. Ни воды, ни сортира. Ни лечь, ни встать, ни повернуться с боку на бок. Как истукан просидел на крыльце. Где у вас тут туалет?
   Хозяин махнул рукой в сторону огорода, и гость в секунду ретировался по скопившейся нужде. Вернувшись, он поинтересовался, что за яма в огороде выкопана. Ни под что не подходит – ни под погреб, ни под бассейн, ни под фундамент, ни под выгребную яму. Странные у нее какие-то размеры.
   – На кой тебе яма 3х4 да еще в глубину три метра?
   – А это я собак дрессировал землю копать…
   – ???
   И Зоран рассказал следующую историю:
   «Нанял я двух албанцев, чтобы до вечера вырыли яму для туалета. Дал им лопаты и ушел в гости.
   – Копайте метр на метр и полтора в глубину.
   – Не успеем мы до вечера, – лениво заверили работники.
   – Собаки вам помогут.
   Албанцы посмеялись со злорадством и принялись копать.
   “Ну, – говорю, – братья, не взыщите, если что не так…”. Оставил их и собак пустил, чтобы присмотрели. А сам ушел до свояка в гости.
   – Как раз до вечера и управитесь.
   Албанцы покопали, сколько захотели, да отдохнуть решили. Спешить, вроде, некуда, лучше себя поберечь… Только лопаты поставили, а собаки тут как тут – рычат, зубы скалят. Работники опять за лопаты – собаки замолчали. Что за хреновина? Только приостановились, чтобы отдохнуть, руки опустили. Не тут-то было – собаки снова грозно зарычали и поближе подошли, хотя до этого вдалеке сидели. Албанцы лопаты схватили, копают – собаки отошли, замолчали. Копают лихорадочно, не понимают, что происходит. Только остановятся – опять злобные рыки. Уже и яму по размеру, метр на метр, выкопали, а остановиться нельзя – собаки сторожат и за каждым движением наблюдают: только остановишься или лопату бросишь – “Р-р-р-р…” и стойка собачья, оловянная.
   Перепугались албанцы… И копают, и копают…
   Уже три метра на четыре по периметру прокопали, а остановиться все равно нельзя. В глубину ушли на метр ниже, а потом и на два… Вот и три метра выкопали.
   Яма уже в два их роста, а собаки стоят на краю ямы и смотрят. Бедные работники уже в полном изнеможении и осторожно, как в замедленных съемках, двигаются, лишь бы лопаты из рук не выпустить. Только приостановятся, собаки в злобе снова рычат. И не лают, гады, вроде бы и не слышно их с улицы, а рычат тихо со стеклянными глазами. И албанцы снова копают и копают… От бессилия и злобы они шепотом костерят хозяина по батюшке и по всей родне, но лопаты из рук не выпускают…
   Так и выкопали эту яму».
   – Кто выкопал-то?
   – Собаки, конечно!
Опыт – еще один ум
   «Опыт – еще один ум», – говорит сербская мудрость. И был у Ратко именно тот ум, который он имел от своего горького, к сожалению, жизненного опыта.
   И самый первый признак хулиганского его ума – бешенная скорость, с которой он, нимало не раздумывая, посылал, куда подальше, всякого – и встречного, и поперечного, и чужого, и своего. Послать в «далекое путешествие» он мог любого и сразу, без предупреждения. Хлоп – и ты уже в конечной точке. А не попадайся на злой его язык – нарвешься, самое малое, на крепкий русский мат, смешанный с характерным сербским, мя-я-я-г-ким таким акцентом.
   Именно в этом и прикол сербского языка: туча гремит, и рёв её кроет все вокруг, – а дождь льется теплый, без буквы ё. А нет её в сербском языке и все тут.
   «Кто не борется с гнидами, будет бороться со вшами». Об этом пишет святитель Николай Сербский, описывая национальный характер сербов. Конечно, эти слова многозначительны и имеют, в первую очередь, духовный смысл, отражающий борьбу человека со своей греховной сущностью. Однако истина эта имеет и практическое значение и исходит из того, что если не пресекать зло, то оно разольётся широкой рекой и зальёт все живое. Ратко часто произносил вслух слова о том, что если ты видишь врага, то убей его первый, а иначе он обязательно убъёт тебя и твоё племя.
   И этот опыт он имел не по книгам и наукам, а на собственной шкуре испытал старую сербскую истину: «Кто милует злодея – мстит невиновному». Это был его горький военный при;мок и, быть может, совсем не зря русские мужики дали ему кличку «югославский партизан». Он так и говорил мне:
   – Я знаю точно, что надо первым убить врага… Убеждался в этом не один раз.
   Эти жестокие мужские уроки, полученные им в огненном, рукопашном горниле войны, он так и не смог забыть в мирное время и жил со своим нажитым «горбом» как с первородным.
   Трезвого, его часто душили кошмары тяжёлого прошлого, и тогда он поддавался и минутным, и часовым приступам депрессии или, хуже, плохо управляемой агрессии, и я понимала, что выйти из этого состояния ему могут помочь только крепкие мужские разговоры и водка, разжижающая окаменевший мозг.
   Я прощала ему те тяжелые минуты, когда и меня попутно со всеми отправляли «в печку» (сербы знают тайный смысл перевода). А если бы не понимала и не садилась на лопату, то не слышала бы искренних слов: «Люблю тебя», которые звучали тем чаще, чем я заставляла себя претерпевать то, что в одиночку он преодолеть был бы не в силах.
Сербский партизан
   Таких случаев, когда он не искал, но видел вокруг врагов, было, к сожалению, много и в мирной жизни бывшего вояки, и с этим бороться было практически невозможно, равно как и с въевшейся привычкой выкуривать пачку легкого «Мальборо» в день.
   Вот характерный случай.
   Курган. Придорожное кафе. Мужской ужин. Выпили в этот вечер много и припозднились не на шутку.
   Разговоры о войне разожгли неуправляемые эмоции, сигареты, одна за другой, тушатся здесь же, на столе, в одной из сервировочных тарелок. Хвать за карман на джинсах – нет кошелька, а в нём, родимом, весь банк и, главное, документы и виза. Ну точно, «сегодня в зол;те, завтра в бол;те». Кровь молниеносно ударила в голову «сербского партизана» и в одну секунду выбила сорокаградусный хмель. Ещё пять секунд – и он уже перекрыл выход из кафе и барную стойку, забаррикадировав их свободными столиками. С рёвом: «Всем сидеть. Никто отсюда не выйдет…», – потребовал каждого из обалдевших гостей вывернуть карманы. Для устрашения сдёрнул с себя прокуренный свитер и остался в одной майке, демонстрируя многочисленные рваные раны на груди непонятного для присутствующих происхождения. Играя кулаками, подхватил здоровенной рукой кафешный стульчик и завертел им в воздухе, как игрушкой, зная, что в это время в зале сидели нехилые ребята.
   Эффект молниеносной смены куража привел всех в шок, и запоздалые посетители ночной забегаловки послушно позволили себя обыскать руками не менее одуревших официантов. Когда процедура несанкционированного дознания была завершена и не принесла никакого успеха, «сербский партизан» поставил условие, что вечеринка не закончится до того момента, пока его кошелек снова не окажется в его руках.
   В страхе и напряжении прошло какое-то время. Никто не решался что-либо предпринять, чтобы разрядить обстановку в ту, либо в другую сторону. На глазах у местной «публики» какой-то «дикий» европеец киношного вида блокировал выход из кафе, играя бицепсами здоровенной ручищи, и на ломаном русском языке нагло выставил ультиматум зауральским парням. Это было, конечно, очень круто и, по крайней мере, наглость хромого «пирата» восхищала, так что никто из присутствующих не применил к нему крайних мер. Может быть, действительно испугались, а может быть, сочувствовали, и с интересом ожидали концовки представления.
   В напряженном ожидании прошло несколько неопределенных по продолжительности минут. Уже никто не жевал, не курил и не проглотил ни капли горячительного. Мозги крутили вопросы: «Кто этот? Мы его не знаем. Заезжий? Какого клана? Партизан?». А партизан, привыкший никого не бояться, сверлил глазищами завсегдатаев «Светланы», страшно раздувал ноздри и с пристрастием вопрошал у посетителей кафе, гд; его «кровные», пока… не вспомнил, что свой боевой маузер он недавно закопал в огороде сербского дома, где сейчас хозяйничали враги. «Партизан», так же быстро, как и вскипел, скинул с кипящих мозгов крышку, выпустил пар, и, как ни в чем не бывало, уселся за кафешный столик.
   В краже так никто и не признался и, в конце концов, двери западни пришлось разблокировать. Да к тому же, друзья-сотоварищи вовремя обнаружили, что «валютный» кошелек сербского партизана мирно «спит» под столом, устав от пьяных разговоров и едкого табачного дыма. Как он оказался под столом, останется тайной. Может, нечаянно из кармана выпал. А может, кто-то пошутил, в худшем случае – подкинул. Вот я и говорю, что Ратко не искал вокруг себя врагов, они сами виделись ему повсюду. Если бы «парни войны» могли снова стать такими же, какими они были до встречи со смертью! Насилие и жестокость наложили на их сознание и характер нестираемый отпечаток «всегда держать стойку», и общество, то есть мы с вами, должны были терпеть эти раны, эти изломы такими, какими достались они нашим мужчинам. Кто мог помочь им, если не мы, если не наша любовь, не наше терпение, не наше понимание и вера? Кто? Без ответа…
* * *
   2009/2010 гг. Иногда наш усталый седан превращался в боевую машину пехоты – мчался по северным, избитым дорогам, как танк, прыгая на волнистой бетонке Уренгоя на скорости под 140 км. в час.
   Сравнение с танком пришло мне на ум не случайно. Много солдатских привычек, хотел он того или нет, сохранил Ратко от военного прошлого.
   В нашей «Сонате» никогда не водилось мягких тряпочек и рабочих перчаток. В любую погоду, хлестал ли дождь или лупил стеной снежище, грязные, ослепшие фары чистились рукой под струёй питьевой воды из путевого запаса или пригоршней придорожного колючего снега. Он и машину мог помыть голой лапищей, загребая снег прямо тут же, у колес. Хрясь, – и снег с дороги летит на стекла, тает и становится мокрой тряпкой у опытного Шумахера.
   – Нельзя же так… – сделал как-то замечание один из наших попутчиков.
   Мы сидели внутри машины и наблюдали за процессом ручной мойки стекол.
   – Тише, тише, – зашикала я, зная, что лучше не попадаться под снежную руку водилы. – Не надо ничего ему говорить. Он привык обходиться тем, что есть под рукой. Старая, солдатская привычка.
   – Да. Как с танком…
   Попутчик наш не договорил.
   Грозный карий глаз «партизана» вперился в нас через грязевые снежные разводы лобового стекла.



«Борода» в тапочках
   Эта история – как отголосок пережитого, когда ты чувствуешь спиной, что враг смотрит тебе в затылок.
   Мы в одном из северных городов, на ярмарке – добываем свой нелегкий хлебушек.
   Пятница, друзья, пив-бар – «женщина, отойди».
   Не скажи, не возрази, лучше с миром отпусти…
   Сербы – народ веселый и большинство из горячих сербских парней приучены по выходным к традиционному отдыху за столиком уютного пив-бара – снять, так сказать, в компании друзей накопленную усталость после «дней будничных». Мы-то, понятно, снимаем её после «трудов праведных», но у моего серба слова «труды» и «будни» имеют один смысл – «как бы побыстрей дожить до пятницы».
   Эту субботу на Ямале он кое-как дождался.
   Наш очередной вояж по северу в составе ярмарочной команды только начался. 2009 год. Сложное, конечно, было время и завязли в нем многие интеллигенты, вынужденные кто детей учить, кто себя лечить, кто квартиры выкупать, кто кредиты отдавать. Но хватит ныть, лучше небылицы рассказывать. Кстати, сам Ратко, сколько я о нем ни рассуждаю, похож был на настоящего героя из небылиц. С ним всегда что-то необычное приключалось – то ли Швейк в нем сидел неописанный, то ли нечисть-невидаль какая крутилась рядом. Я и плакала от него, и смеялась над ним. И возмущалась, и любила – не поймешь, что за мужик: то ли повезло, то ли намучаюсь!
   Сезон купцов-челночников открылся в сентябре. Прошло два дня – поплыли гр;ши, многим ногу жгли. Старые барахольщики, слетевшиеся с московских рынков, чтобы осчастливить северян «невиданным» китайским товаром, с первых выручек зачесали волосатые руки…
   Рабочая неделя начиналась обычно в среду. К пятнице купеческие кошельки наполнялись и мужская часть барахолки дружно намыливалась «отметить». И Ратко тоже в этом строю. Новый город, новый бар, старые друзья и… – «вот, наконец, я с вами». Глаза горят, кулаки врагов ищут; то ли подраться охота, то ли характер не тот. Есть, есть ещё силы молодецкие, выхода просят.
   Сели, что называется, «хорошо» – пиво, рыбка, коньячок. Языки поразвязались, каждый свою душу перед другим громко изливает.
   – Я вот такую поймал…
   – А я во-о-о-от такую…
   И не поймешь: кто, кого, когда ловил?
   Народ в баре разный – гости, завсегдатаи, свои, чужие. Время летит быстро, алкоголь туманит ум, горячит кровь. Вскоре, как бывает, на подвиги потянуло.
   Эх, мужики, мужики! Как много вас, холостых! Ну все вокруг герои и все не женаты.
   Когда хмель спускается ниже живота, то что? – танцевать-хорохориться хочется.
   Дамы… – любая сейчас красавица. В каждом северном городе своя снегурочка. Потанцевал-потанцевал её… и уехал. Магомед выбрал самую видную. Ведь пошла с ним, не побоялась. Вот они танцуют в обнимку, перешептываются. А из другого угла выплывает второй претендент, глазами сверкает. Оказалось, что девушка понравилась не только Магу. Откуда было знать заезжим друзьям, что за красавицей давно местный дядя с длинной черной бородой приглядывает! За своё незнание и поплатились. Дядя почему-то был в тапочках. Видимо, чувствовал себя как дома. Он оглядел компанию командировочных «холостяков», приценился на предмет, справится или нет, если что. И это «если что» наступило…
   Первым бородачу не понравился, конечно, Ратко – больно дерзко смотрит, глаз не отводит, говорит громко и, кажется, никого не боится… Еще и лысый. Да и не поймешь, то ли он из «своих», то ли из чужих. Какого клана, какой группировки – то ли дагестанец, то ли азербайджанец, то ли армянин? И вообще, кто за ним? Точно, не чечен. Говорит с акцентом, не поймешь что.
   Танец из медленного перешел в быстрый, танцуют все, кроме Ратко. Разгоряченный бородач, изображая танец орла, резко двигая руками на уровне груди, приблизился к столику и задел Ратко, больно ткнув локтем по плечу. Это был, конечно, вызов. Но Ратко не шелохнулся. На открытой площадке, при свидетелях он был уязвим по одной только причине – на больной ноге уже не то равновесие, кулак легче и.... быстро не удрать. А попадаться в лапы местной власти глупо – составят протокол, административное нарушение и… прощай, Россия, лет на пять. Депортируют.
   Незнакомец в ритме танца еще раз с вызовом подскочил к столику и снова локтем подзадел плечо Ратко. Но тут уж старый солдат собрался с хитрыми силами… Ратко встал и тихо-плавно проследовал в мужской туалет, намекая, что, дескать, удаляюсь. В туалете пространство замкнуто, удобно для особо изощренных ломовых приемов. Не знал, конечно, бородач, что разворошил не улей, а берлогу. Сербский медведь не то что одного наемника, а и двоих, бывало, успокаивал в траншеях, прорывая коридор на Белград. Не с пистолетом и гранатой, а так, с ножом и кулаками. Как из змея, огонь и дым валили из горла сербского Рэмбо, когда он вламывался во вражескую траншею. Шел на смерть, шел против себя, против пули. Пули только рядом свистели да по кривой в обход летели. Силищи его не только враги боялись, а и свои дрожали, если голос повышали. Но выдержка, когда надо, у сербского медведя снайперская была, хитрющий был зверюга, своего дождется.
   Вот и сейчас. Зашел в кабинку. Ждет.
   Злодей подумал, что попался заяц. Ну, волк, на крайний случай, иль баран.
   – Ну что, баран? Ты здесь?
   В кабинке тихо.
   – Эй, вылезай.
   Кабинка отперлась. Рука, как обруч, оковала шею – молниеносно, словно сталь, впилась: ни звука вылететь не может, ни слова вымолвить нельзя… Синея, бородач «кого-то» и маму в помощь призывал, то хрюкал, то слюной плевался. А Ратко только усмехался, он силу знал свою и наслаждался. Сгибая локоть, он сжимал шальную голову злодея и к унитазу опускал…
   – Ну, кто баран? Какого хрена…
   Свое он сделал. Сел за стол. Позвал такси.
   Его противник смылся со словами:
   – За все заплатишь. Отомщу.
   Наверно, далее должна была быть бойня.
   Но Ратко все предусмотрел. Он сел в такси, показывая видом, что умывает руки. Мал; отъехал, дав понять, что все окончено и больше жертв не будет.
   А в баре к ночи веселье только началось.
   И снова бородач цепляется к приезжим, срывает зло на всех подряд. Никто, конечно, не увидел его унижения, но ярость распирала горячего мужчину во все стороны.
   Он сыпал на своем каком-то языке оскорбления и русским матом заполнял пространство. Впрочем, говорят, что в русском языке нет матерных слов, и все, что пришло в нашу некультуру, импортировано во время татаро-монгольских завоеваний.
   Ну все! Все успокоились, угомонились. Снова танцы. Морковка, дружба и любовь… И вдруг… Открылась дверь. Ввалился Ратко. Никто не ждал его. Но он в пылу. Подходит медленно к врагу. Протягивает руку и с размаху под подбородок хрясь… ему.
   Никто не понял, что случилось. Летит бревно через столы. Лежит, не дышит. Без ботинок.
   А тапки где? В другом углу. А Ратко – в дверь. В такси садится. «Бывайте», мол. И был таков!
   – Ты не забудь, эй, бородатый, мы, сербы, бьем без дураков!
Смертельная гонка
   2009 год. Ханты-Мансийск – Междуреченск. Дорога, безлюдная на много километров. Но ехать надо. Чемоданы набиты ярморочным скарбом и завтра – новая выставка. Ратко выехал рано утром, один.
   По дороге – ни кафе, ни туалетов, ни столбов, ни постов. Лети, никто не догонит. На 300 км вперед спичку попросить не у кого – только медведи да кедры, заслоняющие солнце, а между хвойными великанами клюквенные болота да колонии белых грибов на полупесчаных мшистых полянах. Местные жители грибы да ягоды у дорог собирают, в лес без ружья не заходят, а то сами могут для медвежьей семьи ягодой стать: никуда не сможешь спрятаться от хозяина леса – ни убежать, ни закричать, ни на дерево взобраться, ни в речку спрятаться – косолапый отовсюду достанет. Всему медведь научился – и бегает быстро, и плавает хорошо, и по деревьям взбирается, как обезьяна. Одно слово – «хозяин тайги». И нет ему равных на лесной тропе по силе и смекалке. Не уступит и мимо не пройдет. И не дай Бог, голодного медведя встретить в лесу или медведицу с медвежатами. Скольких мужичков в этих краях находили с прокусанными головами. Правда, говорят, что одно медведь не любит – по кривым деревьям лазить. Если, дескать, нагнулась сосенка, то не полезет на нее косолапый за своей жертвой. С кривого дерева свалиться может, баланса не удержит. Снизу полезет – сам себя не удержит и бултыхнется, а сверху пойдет – не устоит, не балериной рожден. Один серб-полицейский, Раткин знакомый, об этом мне сказал, а правда ли то, не знаю.
   Едет Ратко по глухим этим местам, а в голове – картины медвежьих историй, одна за другой, проносятся. Наслушался местных баек «сербский партизан» и давно хотел бы с русским медведем в дикой природе повстречаться. Но это тебе не европейские леса приглаженные, где все поляны по номерам пересчитаны, и не европейские медведи с чипами. Хотя в боснийских лесах в малодоступных горах есть еще тайные тропы, куда даже в наше просканированное время ни медведи, ни сербы заходить не смеют. И ведут эти тропы в поселения, которые и на картах-то названия не имеют. Живут там самодостаточные бородатые «господа» вполне себе независимо, экипированы современной техникой, электроникой, оружием и оптикой. Говорят (пишут журналисты), что даже станции радиоэлектронного слежения имеют.
   Живут по законам халифата, за глухими заборами.
   В каждом селе – своя собственная охрана, оснащенная системами ночного видеоконтроля и наружного наблюдения. «Высоко сижу – далеко гляжу». И никто чужой и небородатый не может даже на несколько десятков километров приблизиться к той местности незамеченным – вычислят, сканируют, остановят и возьмут на прицел. А там, если не понравишься, да и просто, если не свой, костей не соберешь.
   Поселения эти в боснийских горах образовались сразу после предательского Дейтонского мира. А до этого чужестранцам-наемникам, тайно пришедшим в Боснию из стран Ближнего Востока еще в 1991-м, сараевские лидеры дали гражданство. Кому – в Боснийском посольстве в Австрии, кому – в Сараево… А пришли «бородачи» под прикрытием турецких властей и с топорами, чтобы срубить голову сербской нации, мечтая о Балканском халифате. Политика исламизации Европы – дело продуманное и долгосрочное.
   Что за тайная жизнь ведется сегодня за глухими заборами горных селений Боснии? Какое «будущее» готовят выходцы из экстремистского Востока Балканам и Европе? Тайны сии покрыты м;роком и ведают о них только восточные вожди и заокеанские «сэмы»…
   Об этом и о многом другом думал Ратко, разгоняя авт; до запретных скоростей. Ратко – гонщик еще тот. По европейским отутюженным дорогам давно научился хулиганить: рванул на ходу ручник… и крутись, как волчок, на одном месте. За такой экстрим платить не надо и сердце так бултыхается в груди, что дышать невозможно и дух перехватывает не на шутку. В этом и кайф. Шумахером его и в России прозвали. Правда, северные дороги не такие многолюдные и не такие гладкие. Зато всегда рядом – «сувенирно-охотничий» нож-друг. А вдруг?
   И это «а вдруг» как раз тут и оказалось.
   То ли кто-то приглядел на последней выставке сережки для любимой, то ли кошелек «партизанский» кому-то понравился, только откуда ни возьмись выскочила на дорогу бешеная иномарка без опознавательных знаков и рванула за Раткиной скоростной «Sonata» попутчиком, как будто только его и караулила.
   Черная пиратская машина, окна затонированы, людей не видно. Вот скорость 140, 170, 200… Ратко, почуяв недоброе, жмет на все педали, к себе не подпускает, виляет по дороге, не давая обогнать себя. Так спецназ от пули уходит. Преследователи сигналят, жмут педали, дают газу. Внимание! Пиратский абордаж – и ты в плену, в лучшем случае. Ратко мчит дальше, набирая скорость. Двести двадцать, двести сорок… Он уже не различает ни деревьев, ни дорожных столбов, напряжение выше человеческих сил. Попадись колесо в одну только ямку и полетит машина кверх тормашками, сгорая как спичка.
   Двадцать, тридцать минут под 240… Час, два… третий пошел. Ни одной крыши вдоль дороги, безлюдно – ни будки, ни таблички… Где ДПС-посты? Твою туды-сюды, и где ГАИ?
   Напряжение нарастает… Скорость не спадает…
   Руки вцепились в руль как в саму жизнь. Звериное чутье – спасусь-не-спасусь – обострилось до «без предела», инстинкт выживания вышел за границы трезвомыслия, но преследователи не останавливаются. Еще рывок, и стрелка спидометра превысила цифру 260 – на разрыв мотора. Молодец, «Sonata»!
   Два-три часа назад бензина был полный бак. Хвала Богу, успел заправиться на выезде. Дотяну? Догонят? Подстрелят? Выдержит ли лошадиная сила мотора? Руки окоченели, но силушка-то в них немереная.
   Мысли бешено трясутся, сердце бьется, как в тюремной камере, но дух собрал волю и желание выжить в железный кулак. Зря жизнью рисковал на войне? Ведь выживал, и не раз. Попадался на три растяжки, и не взорвался. Свои, приняв за врага, вели на расстрел, и остался жив. Умирал, истекая кровью от натовских пуль. И не умер. Пуля над сердцем до сих пор стоит, но надо жить. Главное, не подпустить врага близко, не дать обогнать и не останавливаться. Нож рядом, «калашников» – в Сербии.
   Русский Бог и Бог сербов, помоги!
   Через три часа изнурительной погони и новой битвы за жизнь преследователи отстали. Почему? Никто уже не узнает. Но несомненно, что Бог хранил Ратко по материнским молитвам. Она рано ушла, вслед за младшим сыном, сложившим голову на войне. Но Раткино время еще, видимо, не наступило.



Ратко «Кралевич». Шестерка червей
   Следующая история – мистическая. Но именно в этом, мистическом сюжете, заключается суть и смысл моего рассказа. Все, что я сейчас опишу, случилось на самом деле, и я нисколько не придумываю и даже не преувеличиваю из повествования того, что с нами приключилось в декабре 2009 года.
   Зимой, в перерыве между северными ярмарками-выставками, на которых очень тяжело зарабатывался наш насущный хлебушек, отправились мы из Кургана в Екатеринбург по важным делам – походить по базару, прикупить кой-какого товару.
   Погода была отвратительная. Еще вчера таял снег, ночью выпал новый слой зимней шубы, а наутро мы уже колесили по опасному настилу на трассе. Конечно, торопились, чтобы обернуться за день туда и обратно, так что нашей неутомимой лошадке «Сонате» предстояло открутить колесами около 800 км.
   Выехали спозаранку. Любимые многослойные бутерброды с соленым огурчиком, майонезом и колбаской, в термосе кофе, сербское многочасовое попурри со старыми балканскими песнями – и командировка с комфортом почти обеспечена.
   Полуоткинутое сиденье, теплое одеяло на ноги, любимый мужчина рядом, его сильные руки на широком руле… – что еще надо для женского счастья?
   Снуют машины по трассе – люди торопятся каждый по своим суетным делам. Автобусы, легковушки, фуры…
   Да что-то медленно ползут!
   Конечно, надо догнать и обогнать!
   А что, зря что ли его, серба, давно уже друзья прозвали Шумахером на русских дорогах? Да и вороная Хюндайка почти что новая: проверенная, быстроколесная, – и вон ту, красную Mazda, «нагреть» нипочём ей не стоит. Как в спорте выиграть! Снег-то, кажется, еле-еле порошит, небось не помешает.
   Но падающий снег – коварная штука!
   Вот наш Шумахер пристроился в хвост червоной японке. Высунул автонос, оценил обстановку, и пошел на обгон… Поравнялся, глянул на водителя Мазды…
   Ну, конечно, ба.., то есть дама, за рулем. Ату ее!
   Побибикал. А ба.., то есть дама, на педаль и деру дала вперед – то ли не поняла, то ли как вызов посчитала, то ли просто «дура». А куда теперь сербскому Шумахеру деваться? – надо тоже вперед газом педалить или назад сдавать. Тормозить-то, брат, поздно – сзади какая-то машиненка его место уже заняла и некуда ему газующую «Сонату» воткнуть. А снег-предатель уже стеной валит, и не видно ничего, и, кажется, какая-то фура навстречу катит… Нет, она как фурия летит – на двойной скорости приближается! На Раткиной и на своей!
   – Никола, помоги…
   Наша машина, не думая, на огромной обгонной скорости резко дернулась влево, со свистом вылетела на обочину встречной полосы и прямо перед носом летящей в лобовую фуры бултыхнулась с лету в ближайший сугроб. Ноздрями пар испустила…
   – Господи, помоги-и-и-и… Николушка, спаси-и-и-и… – я все еще кричу протяжно, но очень громко!
   Мотор и перд;к – «выхлопная труба», так Ратко говорит, – враз заглохли.
   Кажется, наша вороная автокарета встала, как вкопанная… Провалилась в сугроб, утонула. Действительно, как будто окопалась.
   Она что, на крыльях с опасной точки перелетела? Или у нее нано-двигатель? Где фурия фура? Кажется, мы ее подрезали? Где красная японская гадина? Все ли живы? Что вообще произошло? Ни одна машина из участниц происшествия не остановилась, все благополучно разлетелись, разъехались в разные стороны. Искать ответов оказалось не у кого. Значит, все, слава Богу, живы!
   Минуты две мы сидели в салоне хюндая, не двигаясь. Ратко еще крепко сжимал руль, не выпуская его из рук и не понимая, что произошло, и как вообще мы остались невредимы. С иконочек лобового стекла и с панели авто на нас с упреком смотрел путеводитель Николай Чудотворец. На зеркале тревожно качался деревянный крестик…
   Через некоторое время мы попытались открыть двери, но они оказались заблокированы. Белый снег перекрыл окна низкого седана, так глубоко мы оказались зарыты. «Крылья ангелов», – неслось в моей голове. Ночью по трассе прошел снегоуборщик и сбросил на обочину пушистый мусор, образовав высокий сугроб, в который, как в десяточку, и влетела наша автопуля!
   Нас откопали водители с трассы.
   Вызвали какой-то тягач, он и вытянул «корейца» обратно на дорогу. Осмотрев колеса, мы выгребли снег из салона, завели машину и подались в том же направлении, куда и планировали. То есть в Екатеринбург.
   Так что же произошло с нами?
   Как мог Ратко так быстро сообразить, направить, куда надо, и в принципе удержать от кувырка скоростную машину? Как избежали мы столкновения с фурой, и как эта фурия не улетела на противоположную сторону? Как мог какой-то пушистый сугроб остановить и заглушить мотор слетевшей с трассы легковушки?
   Но тогда мы ни о чем таком даже не рассуждали. Просто выкатились на дорогу и поехали в своем направлении. «Ну, какое-то случайное недоразумение со счастливым концом, – думали, – и все. Бывает же…»
   Но не тут-то было! И все оказалось не так безобидно, как мы посчитали! Мистика только-только начиналась!
   На обратном пути, закончив все дела в Екатеринбурге, мы опять торопились, теперь уже домой.
   Ехали в полутемноте, среди хвойных великанов, наш путь еле-еле отбеливал свежевыпавший снежок, и даже фары не давали более или менее четкого освещения дороги из-за сумеречного времени суток.
   На отрезке федеральной трассы Далматово-Шадринск дорога пролегала по возвышенности и была далеко небезопасной: в случае чего, до ближайшего сугроба с обочины надо было еще докувыркаться.
   Мы едем, почти забыв о случайной, как нам казалось, опасности на первой дороге. Скорость большая. Настроение, кажется, боевое. Скоро будем дома. И вдруг машина на огромной скорости начинает вихлять задним левым колесом, словно охромела.
   Что это?.. А-у… Караул? Что случилось? Какой-то механизм, удерживающий колесо, дал трещину или надломился? Это был, конечно, полный ужас и стопроцентное осознание смертельной опасности.
   И Ратко, и я понимали, что скорость огромная и тормозить категорически нельзя, иначе – кувырк с дороги, несколько переворотов с полным баком и – поминай…
   И Ратко принимает единственно правильное решение: он отпускает педаль тормоза и педаль газа и неимоверными усилиями удерживает руль в своих богатырских руках. Вы можете себе это представить? Несется машина на вольной скорости, без тормозов, колесо подломлено, сама вихляет из стороны в сторону на скользкой, зимней дороге, покрытой коварным пушком. Конечно, мы летели в никуда, и теперь я уже орала пуще прежнего, испуганно и что было мочи:
   – Николушка, помоги!.. Николушка, помоги!.. Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..
   Мы то выскакивали на встречку, то крутились на скользкой дороге, то вертелись, то дергались влево-вправо, вправо-влево, то боком летели вперед.
   Машина как дикий мустанг вытворяла все мыслимые и немыслимые кульбиты. А Ратко лишь зажал в ручищах непослушный руль, сцепил пальцы до судороги и превратился в стального робота! А ведь у него только одна рука в полной силе, правая, а левая вся изранена и шита-перешита – ни артерий, ни сухожилий здоровых нет, и пуля лежит над самым сердцем. Каково, думаете, ему? Машина влево заваливается – он руль вправо выворачивает, машина вправо – он влево тянет. Схватил дикого быка намертво за адские рога, а какими силами удерживает, какая в нем программа включилась, сам не понимает. Как на передовой, в рукопашной сражается. Темнота, сложная трасса, скользкий лед, коварно припорошенный снегом, – все против нас…
   Все. Кроме судьбы-фортуны сербской!
   И, кажется, она к нам благосклонна.
   Не знаю и не понимаю, как можно было удержать на такой скорости и на хромом колесе бешеную машину, но Ратко, собрав все свои нечеловеческие силы воедино, вцепился в руль, как в ангельскую колесницу, и держал его минут пять, маневрируя сумасшедшей, пляшущей «Сонатой», пока она сама не потеряла скорость.
   Но борьба с одичавшей машиной за нашу жизнь нисколько не ослабела, когда она снизила скорость, а только продолжилась. Управлять инерцией подкошенного, вихляющего авто было, конечно, невозможно, и нас спасало только то, что Ратко не сдрейфил в этой драматической ситуации и держал руль, сопротивляясь, чтобы машину, попросту говоря, не перекинула на крышу ее собственная инерция движения.
   Тормозить на такой скорости педалями было, конечно, бесполезно и смертельно опасно. Но всю ситуацию Ратко оценивал трезво и за эти трагические секунды выбрал единственно верную тактику, а именно: когда скорость машины снизилась, он, по принципу «клин вышибается клином», резко дернул за ручник и заставил наш воронок закрутиться вокруг собственной оси, чтобы Sonata сама загасила остатки своей неуправляемой инерции. В то же время, надо было продолжать с невероятной силой удерживать руль, контролируя каждое мгновение сложную и крайне опасную ситуацию.
   Машина несколько раз прокрутилась вокруг собственной оси, сбросила пары, затихла и осталась на дороге.
   И даже на своей полосе.
   Как сказал Ратко, это был единственный случай на миллион. По всем законам физики нас должно было выкинуть с дороги и перевернуть на крышу с самыми плачевными при этом последствиями.
   Но Бог нас миловал! Схватка эта минут несколько длилась, а показалось – вечность! Хвала Богу, что нам не попалось ни одной встречной машины, иначе это была бы безысходная катастрофа: вниз, на вскопанное с осени, заснеженное поле, лететь было далеко.
   Так машина, наконец, встала. Скрутил ей бычью шею гладиатор Ратко! Поверг ее рога наземь, переломил смертельный хрящ… Меня и себя из лап «косой» вырвал!
   «Sonata» – бык, а руль – рога, я спасена, а Ратко – рыцарь», – неслось в моей голове речитативом и без остановки. Несколько часов, сидя в машине и дожигая последний бензин, чтобы не замерзнуть, мы ждали какой-то эвакуатор, а поздно ночью нас доставили в ближайшее районное отделение Гибдд, составили протокол и долго мучили разными расспросами…
   В последствии выяснилось, что в механизме подвески заднего левого колеса «Хюндая» турецкой сборки оказался заводской брак в виде трещины на стойке; стойка, в свою очередь, подломилась, подкосив колесо машины, и создала эффект пляски.
   Мы, конечно, пережили момент небытия, и я отчетливо понимаю, что если бы не Ратко, если бы не его железная хватка и воля к жизни, если бы не его богатырские силы и хладнокровие, не видать бы нам больше этого белого света! А когда в отделении дорожной инспекторской службы составляли протокол ДТП и осматривали нашу машину, мы обнаружили очень странную и подозрительную находку… Под одним из небрежно отогнутых кусков внутренней обшивки багажника каким-то мистическим, непонятным образом была спрятана (или подсунута) игральная карта – шестерка червей. Что это означало? Каких таких нечистых «червей» это была шестерка, я до сих пор не понимаю. Знаю только одно – на выставках-ярмарках, куда мы ездили на нашей кормилице-машине, нас часто настигали завистники-конкуренты и пакостили откровенно всеми гадкими способами. Вот и на последней выставке в Ханты-Мансийске нам, видимо, от чьего-то подлого сердца «доброго» пути пожелали. А иначе трудно понять, как случилось, что дважды в тот злополучный день нас одна и та же костлявая шестерка стерегла? Но не только в этом смысл главы!
   А в том, что я до сих пор уверена, что дважды спас меня в тот день сербский добрый молодец и богатырь Ратко «Кралевич»! Ведь не случайно он по многу раз и с необыкновенным интересом смотрел польский фильм «Кво Вадис», поставленный в 2001 году по роману Генриха Сенкевича «Камо грядеши».
   Он, воспитанный на песнях деда Душана о сербском герое Гаврило Принципе, крутил диск с польским фильмом по нескольку раз на день, перематывал и заново смотрел эту потрясающую, правдивую и житийную историю о гонениях христиан во времена царствования кровавого Нерона.
   Ратко уже не раз познал силу правды и цену сопротивления злу. Погружаясь в сюжет фильма, он втайне восхищался сценой борьбы на царском ристалище безоружного христианина с диким быком, на холку которого для языческого жертвоприношения была привязана беззащитная девушка-христианка. Он дивился героизму христиан, превративших сопротивление злу в победу над ним, и восхищался силой и мужеством воина Христа, свернувшего шею дикому зверю.
   Где-то далеко в глубине души были спрятаны его тайное желание и потребность защищать и оберегать слабое, хрупкое… Я всегда знала, что рядом со мной защитник – что бы ни произошло, что бы ни случилось. И жить с этими мыслями мне, конечно, было и тревожно и спокойно. Ведь это нормально, так и должно быть в этом мире – мужчина должен защищать…
   Одним словом, что-то такое, нутряное, сокрытое от посторонних и чужих глаз, всегда теплило его и мою душу и оберегало наш союз, нашу судьбу.
   Сегодня я вспоминаю то двойное спасение на екатеринбургской трассе как настоящее чудо! Дважды за одну поездку удержать разъяренного, неуправляемого, стального быка, несущегося на предельной скорости в никуда, не под силу даже сказочному богатырю! Но только не Ратко «Кралевичу» – сербскому рыцарю, овладевшему реальной и мистической силой сопротивления злу до последнего вздоха. Этому его научила война! Это течет в его сербских жилах! Такими рождаются сербские воины!
   Этим и живы и дороги нам братья-сербы!
   Я до сих пор уверена, что именно этот Ратко «Кралевич», гонимый серб, созвучный былинному герою Марко, спас в тот день от гибели мой человеческий мир. Вырвал, в буквальном смысле, собственными руками из-под холодных, пляшущих колес мою жизнь! Свернул шею дикому быку, побив чью-то карту шестерки червей!
Два коня
   То, что Ратко живет громко, правильно и жадно, – как у нас говорят, на всю катушку, – было ясно всем, кто понимал его и любил. Он может запросто, не задумываясь о том, что в его левое плечо вошло несколько из шестнадцати американских пуль, уволочь на другом плече печную асбестовую трубу весом с центнер. На своей ослабленной ноге, истыканной спицами от илизаровского аппарата, из которой вынули множественные остеомиелитные осколки, может за несколько часов вскопать половину огорода. Может за один день перестелить гнилой пол на даче и разобрать старую развалившуюся баньку, давно подтопленную наводнением.
   Он не признает простуду и не любит градусники, терпит любую боль, но никогда не залеживается в постели, не пьет лекарства, но боится уколов, не любит горячий чай и запивает жареное мясо и свиные шкварки большими жадными глотками холодной воды.
   Никого и ничего не боится Ратко, кроме кусочков льда под майку, шутки ради, и уколов в палец. «Не дам кровь», – и хоть тресни, или беги покупай в аптеку детскую иглу.
   Все горит у него под руками. Он везде хочет успеть и хочет быть всем полезным. Он жизнь хватает ноздрями, из которых постоянно валит пар жизненной энергии и внутренней силы, как у норовистого, породистого коня.
   Примерно также напряженно живу и я, стараясь отдавать все лучшее, что мне дано промыслительно, тому служению, на которое подвязалась сознательно и по вере: получив свою мину12, утроить ее или удесятерить.
   Может быть, именно поэтому однажды я услышала от одного фотохудожника, с которым давно была связана по творчеству, странное сравнение:
   «Вы – как два коня…».
   Это было сказано о нашем с Ратко жизненном союзе, в котором мы соединились тесной упряжкой, и, очевидно, имелась в виду та обоюдная энергия и самоотдача, которая валила от нас обоих во всех наших жизненных проявлениях, постоянно и во всем усиливая друг друга зарядами взаимного уважения и любви.
   Ну, а теперь опять несколько слов о Ратко.
   Почти стихами.
   Он говорил всегда порывисто и громко, уверен был в себе, пустых речей не лил; свою позицию отстаивал открыто и, если нужно, бурно защищал. Жене не уступал в мужских приоритетах: себе грубить и голос повышать не позволял лишь только потому, что он – мужчина.
   И это был железный аргумент!
   В кулачный бой вступал единолично, не уступая в силе никому. На л;кте хоть кого дожмет, стремясь к победе, противника до полного сразит. Своё возьмет, но другу может всё отдать до майки, в глаза не льстит, не пьет до синевы. Обнять захочет – как капкан накинет, не вырваться лисице из него…
Для правды опишу черты негероя
   В чем мой герой был негероем и что «любил»:
   – приврать,
   – взять силой,
   – хвастан;ть не в меру,
   – гордыню выставить, и хвост павлиний распустить, чтоб куриц удивить (хоть женщин не любил он),
   – кидать слова, что он не виноват,
   – стрелять глазами, как из автомата – короткой очередью, зло, как волк, и сразу наповал,
   – рвать хлеб за трапезой кусками и жадно есть, закусывая мокрым луком,
   – отборным сленгом за рулем авто костить «кобылок», рискнувших спотыкнуться на его пути,
   – болтать по телефону тайно на балконе и отключать мобильник «вне сети», и тут же врать, что, дескать, «я не слышал».
   Oн мог быть наглым, диким и жестоким, одним из тех, про которых некоторые одичавшие от одиночества дамы говорят:
   – Хочу, чтоб в дом пришел мужик и ка-а-а-к хрястнул кулаком об стол!

Часть V. Сербы и мир

Святителю отче Павле, моли Бога о нас…



   2008 год.
   Чемодан с сербскими подарками пал первой жертвой…
   Ратко только что вернулся из Сербии – наскучавшийся, измотанный долгим ожиданием трудовой визы на новое место работы – местный «Корвет». Более месяца мотаний по далекому уже Белграду были награждены радостными визгами курганской семьи – мы ждали его жадно, надеясь обрести в нем твердую и надежную опору в эти трудные дни неожиданных и тяжелых перемен. И не ошиблись в его крепком и по-настоящему мужском достоинстве – быть рядом в самую неспокойную и поганую минуту «подлюки»-жизни…
   Дорожный сербский чемодан был с молниеносной скоростью распакован, и все его содержимое хозяин вывалил прямо на пол. «Цар Лазар» (сербск. яз) – полусуво стоно црвено вино (сербск. яз.), мясной деликатес в ассортименте, в большом избытке сл;тка паприка и лю;та (сербск. яз.), пакеты пудингов и стружки из кокоса. И заказной «Grand kafa» сто пудов (а если в пачках, штук так сорок) – на весь колхоз. Да-да. Свалил все на пол и воскликнул:
   – Вот сволочи! И половины нет!
   На русской границе наши бравые парни – грузчики – нимало не постеснялись и обчистили дорогих заграничных пассажиров под шумок общемирового финансового кризиса. Однако это обстоятельство не сбило с ног заморского богатыря. Самое главное, что уральская земля снова раздвинула свою могучую грудь и приняла боевого брата-серба в свои крепкие, славянские объятия.
   Очередная виза на год жительства в России – в кармане! Значит, живем дальше!
   Спаси, Господи, Анатолия Васильевича Чернова! Его капитанским попечением «Корвет» стал новой пристанью и надежным камбузом для только что испеченного сербского кока. Поварешка – не винтовка, но спасет от голодной смерти целую эскадру. Дерзай, cuvar-conobar (по-сербски, – «повар и трактирщик»), давай сербскую кухню под русские «хлеб-соль»!
   Милорад, сербский военный врач, полковник из военно-медицинской Академии Белграда, уже несколько недель учится в Илизаровском центре в Кургане. Все это время он разыскивал Ратко, пока тот около месяца обхаживал посольство России в Сербии.
   Именно Милорад Кошич первый подписал ему в 1999-м году направление на лечение в Россию – в Илизаровский спасительно-травматологический центр. И это был врачебный подвиг доктора Милорада. Никто, кроме него, не хотел ставить свой автограф на российскую путевку югослава. Но ведь кто-то же должен был спасти его гноившуюся ногу, а иначе – до самой могилы носить ему один ботинок да таскать два постылых костыля.
   – А… лети, если хочешь! – вымолвил на прощанье доктор и махнул рукой, понимая, что рискует…
   Вот и выскочила счастливому сербу фишка с русской судьбой. Это уже позднее Милорад рассказал нам, как он лечил Патриарха Павла в том же госпитале военной Академии Белграда, в которой он оперировал когда-то Ратко. И я бесконечно благодарна Милораду, что он, вернувшись из Кургана в Белград, принес в палату к немощному уже сербскому Патриарху мою книгу о маме «Я всегда буду помнить о тебе…». В книге лежала русская записка с просьбой помолиться о здравии Ратко и Елены.
   Я просила у Святейшего благословения на наш брак.
   Хорошо помнит Ратко, как после кровавого ранения огневой автоматной очередью из натовского оружия, прошившей его от левой плечевой артерии через человеческое сердце до кончиков стопы, его на военном вертолете приземлили на крышу специальной Военной Академии, промыслительно выстроенной в центре Белграда задолго до последней кровавой войны с НАТО.
   Кровь ручьем била из жизненной артерии молодого тела, а в сознании Ратко лишь мелькало, как бессчётное количество лифтов, снующих с крыши до подземных этажей госпиталя вверх-вниз, вниз-вверх, с военной скоростью разносили на операционные столы смертельно раненых бойцов, спасая их человеческие жизни в аварийно-полевом и военно-медицинском режиме.
   Много громких имен осталось в памяти Ратко. Это люди, которые помогли ему вырваться из-под бомбежек Белграда и долететь до уральского «медвежьего угла», давшего ему вторую человеческую жизнь.
   Елена Жигон – сербская народная артистка, известный русский актер и режиссер, православный христианин Николай Бурляев, и Виктор Потанин – зауральский писатель с мировым именем и его московские литераторы-друзья.
   Их и курганского владыку Михаила вспоминает Ратко всякий раз, когда охотливая память без приглашения зовет его в те годы страданий.
   – Давайте спросим у Ратко, что такое любовь? – наш гость, военный писатель, смотрит испытующе на моего «срба» (сербск. яз).
   – А знаешь, любовь… – он прищурился и немного замялся, явно волнуясь и тщательно подбирая слова. – Любовь – это когда в ладошках, – он образно вытянул свои ладошки вперед, – тебе отдают свою душу… – он опять не договорил, его явно переполняли сильные чувства, ведь он только что вернулся из отчуждающей его родины, натосковавшись по милому русскому дому.
   Я слушаю его с замиранием сердца, ведь он впервые вслух говорит о том, что такое любовь. В глазах его что-то поблескивает… Он говорит о своих чувствах, а я невольно погружаюсь в свои…
   «Я куталась в него как в спасительный кокон, – записано в моих дорожных заметках, – и чувствовала себя удивительно защищенной. Мне было уютно и спокойно в этих шелковых нитях его мужской колыбели».
   «Это и есть настоящий мужчина робкой женской мечты, – думала я. – Да, есть любовь на белом свете.
   И есть настоящие мужчины».
   «Как замирает голос сербского соловья Ш;бана, – читаю дальше свои собственные записи, – и вводит чувства в мир тонких пронзительных переживаний, заставляя стучать влюбленное сердце в другой тональности. Зовет к состраданию, так что душа затихает и не дает дышать полной грудью, тесн;т взволнованное сердце наружу, вынуждая стучать его маленькими частыми молоточками и петь в унисон старому цыгану Шабану о премудростях и красоте сербской “лю;бови”.
   Сербские слова его песни не всегда понятны, но нежные чувства и переживания заливаются в тебя теплым парным молоком и ты тоже напеваешь “Срдце м;е и тв;е у люб;ви ст;е” (сербск. яз.). А как сладко сопереживать человеческой любви, в которую почти никто уже не верит в нашем охладевшем к искренности мире. Это почти чудо – наивное чувствование любви, разделенной или нет, но обязательно дозволенной».
   Я писала эти строчки радостно, ничего не придумывая и не сочиняя, а именно то, что действительно переживала в те дни. Эти чувства и слова – такие же живые, как мои клетки! Случается иногда, что я оставляю свой ум на автодороге, в подорожных рваных записках, с ломаным развалистым почерком – когда он за рулем и невзначай касается твоего плеча, а я ловлю эти теплые искры, эти звездочки любви, которые высекает наша с сербом поздняя и незваная з;ря (сербск. яз.).
   Мы сидим за славным уральским застольем. Прошло два года, как Ратко приехал в Курган насовсем. У нас в гостях – замечательный военный писатель Виталий Носков. И другой гость – сербский полковник медицинской службы Милорад, который встретил-таки на краю земли своего удачливого пациента. Действительно, пути нашей сложной жизни неисповедимы. Случайной ли оказалась эта встреча? Конечно, нет. Разговор за разговором, перченая двойная ушица из уральских карпа и сырка, рюмка-другая сербской самогонки из плодов айвы – и души всех троих сошлись на главном.
   – Славяне-братья… Сербы и Россия… – лилось из уст разгоряченных гостей.
   – Как много в вашем городе красивых девушек! Я скажу своим друзьям, чтобы они ехали сюда выбирать себе невест! – доктор впервые в России, и он восхищен красотой русских женщин.
   – Я хочу выпить за Россию! Я люблю Россию! – пафосно, но от всей славянской души изрекает Ратко.
   Он стоя поднимает бокал с ароматной ракией, и новое по-русски «живели» сыпется из уст гостей с особой любовью и радушием – глаза в глаза, уста в уста, не пряча друг от друга теплых лучистых взглядов, не тая; камней за пазухой и открывая чистоту сердец.
   Любовь сербов к России и к русским есть отдельная субстанция, независимая, ярко выраженная, – данность сама по себе. Она есть духовная составляющая православной души Сербии, и просто так стереть ее с лица земли невозможно, она слишком самостоятельна, сильна происхождением и Богом хранима. Это канат тончайших духовных нитей, связующих единое тело Сербии и России в одно целое – неделимое, недробное, хранимое сонмом сербских и русских святых и Белым Ангелом Сербии. Любовь, выношенная несколькими поколениями простых людей России и Сербии под водительством русских православных монархов, ревностно стерегущих младшую сестру свою, сербскую Белую Голубицу, от хищных «ханджар13-стервятников».
   Сербия и Россия – это двуглавая орлица под одной золотой короной и под покровом единой путеводной Звезды, Пресвятой Одигитрии, свято хранящей пути Господни Р;сии (сербск. яз.) и Сербии.
«Еще один Лазарь и еще одно Косово»
   «Еще один Лазарь и еще одно Косово».
   Эти слова Николая Велимировича сказаны им о русском Царе Николае II, претерпевшем вместе со своей святой семьей мученическую кончину на Екатеринбургской Голгофе.
   Сербы особо чтут последнего Государя всея Руси Николая II и еще в 1930 году христиане из города Лесковац просили Синод Сербской Церкви прославить его в лике святых. Иконами русского Государя украшали сербы свои православные церкви. В 1927 году в сербском монастыре святого Наума на Охридском озере на стене храма в одном из овалов, подготовленных для росписи, проявился сам собой образ Царя Николая II, чему свидетелем стал русский художник С. Ф. Колесников, приглашенный расписывать храм.
   Но еще более удивительный факт почитания сербами нашего Государя как защитника сербов, связанный с именем князя Лазаря, приводится в статье Елены Аркадьевны Осиповой, к.ф.н., напечатанной на сайте журнала «Покров» от 18 мая 2018 года.
   В 1896 году, в день коронования, Николай II получил в дар от сербского народа удивительную святыню – крест князя Лазаря. Крест с сопроводительным письмом Государю от имени сербского народа преподнесла благотворительница Драгиня Петрович. В письме выражено все: любовь сербов к России и упование на ее защиту, преданность русскому Царю и надежда, что именно Русский Царь призван, как и царь Лазарь, сохранить «все Православие».
   «Ваше Царское Величество, Всемилостивый Государь!
   С глубоким чувством преданности смиренно склоняюсь пред Величием Царя всея Руси, защитника также и сербского народа, и, преклоняя колена у подножия Престола Вашего Величества, в день священной коронации Самодержца Царя Николая Александровича и Царицы Александры Федоровны дерзаю преподнести в дар это святое ознаменование спасения христианского.
   Ваше Императорское Величество, окажите любезность милостиво принять данный святой крест в этот великий и священный день Вашего Венчания на Царство с любовию православной сербки и от имени всех сербов, разделяющих мою преданность и любовь к России. Сей крест – расцветшее древо – был обнаружен на поле Косовском, где погиб сербский царь, великомученик князь Лазарь, защищая православную веру, свой народ и державу от агарян. Уповаем, что Вездесущий Господь наш Иисус Христос, Который знает верных Своих и Который воздвиг Россию защищать и оберегать святую веру православную и Божию Церковь, сохранит все Православие. Да воссияет сербам Солнце Правды, благодаря помощи и участию Русского Монарха – Первого Славянина. На коленях припадаю у престола Вашего Царского Величества, даруя это святое знамение из великой любви к Царю Всея Руси – защитнице также и сербского народа. Май 1896 год, Белград. Вашему Царскому Величеству наипокорнейше Драгиня Петрович».



   Вот и еще один ответ на важный вопрос, что же тайно и явно связывает русский и сербский народы и в чем историческое предназначение Сербии и России:
   – Спасение мира через несение Русского и Сербского Креста под девизом Косовских князей: «За Крест честной и золотую свободу!»
   По словам святителя Николая Велимировича, знак Креста честного означает зависимость от Бога, а знак золотой свободы – независимость от людей.
   «…Под знаком креста, – писал святитель, – значит идти за Христом и сражаться за Христа, а под знаком свободы значит освобождаться от страстей и всякой нравственной гнили. Мы не говорим: просто крест и свобода, но – честн;й Крест и золотая свобода».
* * *
   Чтобы дополнить образ нашего Государя Николая II, очерненного силами мирового зла, приведу пример его нелицемерной, христианской любви к своему народу.
   В книге писателя Виктора Васильевича Кузнецова «Тайна Пятой Печати» издательства «Сатис» (Санкт-Петербург, 2002 г.) описывается трогательный эпизод, характеризующий Николая II как императора, имеющего поистине отцовскую заботу о своих подданных.
   В 1909 году, когда Царская семья находилась на отдыхе в Ливадийском дворце в Крыму, Военное министерство России решало вопросы обновления обмундирования и снаряжения для пехоты.



   Николай II, зная об этом, распорядился принести ему комплект обмундирования пехотинца одного из Императорских полков и, одев на себя ранец с полной солдатской укладкой, а также ружье, тайно совершил пешим ходом прогулку длиной около сорока верст, туда и обратно.
   Вернувшись после 8-часового похода, Государь с удовлетворением констатировал, что снаряжение – вполне годное к военным нуждам пехотинцев, и за время сложного перехода по крымским дорогам солдатский ранец не набил ему ни плечи, ни спину.
   Сам лично проверил и убедился.
   Трудно себе представить, чтобы кого-то из современных европейских лидеров волновали сегодня эти простые, человеческие заботы о своем народе, о солдате.
   Но мы – русские! И нам открыта тайна честного Креста и золотой свободы! Только почему сербы едва ли не больше нас уважают русских Императоров и чтят их искупителями своего народа и православной веры?



Предательство
   21 июля 2008 года.
   Сегодня передали по новостям, что случилось грязное предательство. Сдали Радована Караджича. Сначала был сдан Слободан Милошевич, а теперь – он, первый президент боснийских сербов и 38-й узник Гааги. Как больно душе! Словно тысячи иголок воткнулись в живое сердце. Эти иголки – вопросы, на которые нет ответа во мне. Почему Радован был предан именно в Сербии, в Белграде? Неужели сербам так хочется породниться с Европой, чужой по духу, по крови, по убеждениям? Ведь то же самое может ожидать Россию: аккуратное расчленение – по частям, по кусочкам. Звериные когти потустороннего царства тьмы уже коснулись тела Малой Р;сии, разрывая ее границы на кровавые лоскуты.
   Зачем тебя, балканскую девицу-красавицу, родную сестру нашу Сербию, ведут в полон поганым, стелят под ноги заокеанским господам, затевающим новый «крестовый поход» на православные земли. Затопчут они тебя, чистая наша голубица, растерзают то святое, что хранят еще твои монастыри. Выстелят мосты трупами твоих сыновей, чтобы по ним под черным смердящим флагом промаршировать к западным границам твоей русской сестры. Прости нас, Сербия, мы виноваты – тем неучастием в твоей беде и тем молчанием, которым предается друг. Да, Россия была слаба в 90-е, обескровлена предательством собственных вождей, хотя народ русский всегда готов был на подвиг.
   Жжет, кровоточит сердце – до нестерпимой боли, до слез. Помоги тебе Господи, Радован! Ты на заклание отдан. Знаем, что не признаешь тех обвинений, которыми тебя обложила мировая элитка. Знаем, что ты истинный патриот Сербии, ее герой.
   В первый день заседания трибунала, 31 июля 2008 года, я жадно ловила каждое твое слово, сказанное бельгийскому судье Альфону… Может быть, ты и сам не заметил, как сказал, отказываясь от защиты, что у тебя все-таки будет советчик, но – невидимый. Твои слова перевел в эфире русский журналист, но я услышала в них то, что уловила моя душа. У тебя, Радован, непременно будет Невидимый Советчик – Сам Господь, Покровитель православных сербов. Дай Бог тебе мужества и выдержки, пия; ту чашу, которую тебе уготовили!
   Я буду молиться за тебя, Радован, потому, что ты был и остаешься предводителем боснийских сербов, приговоренных Европой и Америкой к уничтожению, но не своими, «белыми» ручками, а через интригу кровожадной гражданской войны, в которой нет и не может быть победителя. Ты не дал согласия на геноцид сербского народа в Боснии и потому стал врагом «обновленной» Европы. Но Европа – это свод наложниц заокеанского дяди Сэма. А Босния под твоим, Радован, президентством, не согласилась идти в этот нечистый гарем порочных европейских девиц. И именно в этом твой подвиг, боснийский серб Радован. Ты не отдавал Боснию в полон поганым, ты хотел объединить всех сербов, чтобы сохранить нацию, ты хотел сохранить старые границы Югославии и поразить тех, кто хотел уничтожить твой народ.
   Народ знает своих героев не по речам заморских прокураторов и не по журналистским продачкам, а по правде жизни, по сказаниям и легендам, которые он сам слагает под звуки старинных гуслей, под вдохновение пастушьей гайды, под музыку души, под стоны сердца, под звоны монастырских колоколен, под тихие молитвы православного люда, под песни сербских матерей, под кадильный дымок сербских задушбин.
   Мы с тобой, Радован Караджич!
   Ты вошел в наши умы и сердца настоящим агнцем, которого отдали на заклание «свои» же братья-иуды. Да, Иуды родятся во все времена. А иначе нам не взойти на свой крест, уготованный для того, чтобы, даже истекая кровью, громко сказать правду о настоящей правде. Ведь «мы живем лишь настолько, насколько говорим правду».
   История предвзята, а любовь не умеет лгать.
   В моем сердце живет любовь к Сербии и ее вождям – православным Радованам, Младичам, Милошевичам и героям войны. К тем сынам, которым суждено было защитить свой народ от тотального геноцида, от поношения и поругания, от истребления и вымирания, от оболгания и осквернения, от позорного рассеивания по всей земле. Они гнали тех, кто гнал их со своей земли. Они поражали тех, кто убивал их детей и женщин. Они воевали с теми, кто лишал их крова и будущего. Они защищали свой горемычный народ, свою православную веру, свою сторонушку, свою честь, свою свободу и право быть Саввиными сербами.
   Так живут все суверенные народы!
   Защищать себя и свою территорию учат как в цивилизованных странах, так и в диких племенах – защищать даже ценой собственной жизни. И если в вашем доме завелась гадюка, которая жалит ваших детей смертельным ядом, то вместе с ней надо уничтожать все яйца, которые она отложила. А иначе вырастут семь других змеенышей, злейших первой, вползут в ваши окна и двери и поразят все семейство.
   Не помню, как попал ко мне этот крик души – стихи, подписанные «А. В., 2008 г.» и посвященные «братьям по вере», но приведу их полностью – в назидание потерявшим память русским «патриотам».

   Братьям по вере

   В мире доброго мира не видно,
   Все безумней, циничней дела.
   Мне за Сербию больно! Мне стыдно!
   Что Россия ее предала.

   Этот факт бьет по сердцу, по нервам.
   Подтолкнули мы их на краю.
   А ведь сербы спасли в сорок первом
   И Москву, и Россию мою!

   Не ушли от глобальных коллизий,
   Не спаслись, не остались в тени.
   Целых двадцать немецких дивизий
   В сорок первом сдержали они.

   Каждый воин в бою был не робок.
   Надо знать, что в Европе в тот час
   Только сербы и были бок о бок,
   Только сербы и бились за нас.

   Плачь, душа, распахни им объятья,
   Поддержи при любой их грозе.
   Это наши последние братья
   По кресту, по любви, по душе…

   Эту главу я писала в 2008 году. А уже позднее, в 2011-м году стало известно, что арестован и передан Гаагскому трибуналу и Ратко Младич – генерал и предводитель боснийских сербов, без сомнения, национальный герой Сербии. И его арест, как и арест Слободана Милошевича и Радована Караджича, простой народ Сербии считает предательством нации. Три этих национальных героя, три богатыря, три могучих дуба навсегда войдут в историю сербов, как страдальцы, поплатившиеся жизнью и свободой за интересы Сербии. И России!

   Как три добрых молодца уд;лых,
   С вострой саблей на гнедом коне великом,
   С крестным знаменем в деснице,
   Как три Сержа Злооч;тых!






Генерал Ратко Младич. Письма из Гааги
   Курган. 11 августа 2015 года. Время: 9–44/11–25 ч.
   «Уважаемая сестра Марина Николаевна!
   Получил Ваше письмо 31 июля 2015 года и только сейчас пишу вам ответ в камере № 1 перед дежурными камерами слежения; их 7 штук, их видно, а есть и спрятанные, секретные…»
   Передо мною письма, написанные генералом Ратко Младичем в Россию простой русской девушке Марине, живущей в зауральском областном городе Кургане.
   Марина, работник областной библиотеки, нашла адрес генерала в интернет-сообществе «Голос Сербии» и написала в 2013 году письмо заключенному тюрьмы гаагского трибунала Ратко Младичу, испытывая, как и весь русский народ, острое чувство солидарности сербским героям и, по словам самой Марины, «безумную боль за этого человека».
   22 ноября 2017 года командующий войсками Республики Сербской Ратко Младич приговорен судом Нидерландов к пожизненному заключению – за то, что, по справедливости говоря, исполнял воинский долг, защищая свой народ и исконно сербские земли от геноцида и варварского разорения.
   В мае 2013 года генерал написал в Курган Марине: «…Я очень обрадовался Вашему теплому письму, оно дает мне силы и поддержку, чтобы выдержать ложь таких монстров, как НАТО и Западные силы, которые вносят смуту на нашей планете…
   Желаю Вам от Бога всех благ. Ратко Младич».
   Так завязалась переписка между сербским генералом Ратко Младичем, осужденным гаагским трибуналом, и нашей землячкой из Кургана Мариной Николаевной.
   Письма из Гааги – это не простые письмена, а живые свидетельства непосредственного участника боснийской войны в 1991–1995 гг. генерала Ратко Младича, написанные им с 2013 по 2019 гг. и дошедшие до Кургана. Тем более дороги эти свидетельства нам, современникам генерала, написанные из застенков тюрьмы, что в них Ратко Младич выступает как аналитик своего времени и защитник сербского и русского православных народов!
   «Кому адресованы эти письма?» – я задавала себе этот вопрос постоянно, пока друзья моего мужа, боснийского серба-воина Ратко, живущие в России, переводили мне письма-рукописи, наполненные болью за Сербию, за Россию, за нашу общую планету Земля.
   И сама себе отвечала:
   «В этих письмах Ратко Младич доверился открытому и доброму сердцу Марины, чтобы через ее народный, непредвзятый рупор-канал обратиться к русским людям и на примере войны в Боснии и Герцеговине в конце ХХ столетия излить свою боль, обеспокоенность и предостережения миру о судьбе нашей планеты Земля».
   Привожу текст письма, в котором генерал Ратко Младич обращается ко всему человечеству с тревожными словами: «Это письмо направлено на все четыре стороны мира Вам, умным людям, потому что мир на Земле находится на краю пропасти. Нужно как можно быстрее остановить насилие и войны. Все вопросы нужно решать мирным путем в ООН, ЕСЛИ УЖЕ НЕ ПОЗДНО!»
   Ниже печатаю полный текст обращения.
   Письмо сербского генерала Ратко Младича направлено более чем 50-ти адресатам по всему миру и обращено, конечно, ко всей мировой общественности.
* * *
   «31 августа 2014 года, 1523–1900.
   Уважаемые друзья всего мира!
   Получил много писем и поздравлений с днем рождения, поздравлений с православными и другими праздниками, в которых вы поддерживаете меня в борьбе против лжи и неправды “Суда НАТО”, который есть правая рука этого альянса и служит ему, чтобы блок Нато свободно расширялся по миру и силой оружия заставлял других принимать их правду за свою – блок Нато, который разрушает, сжигает и разоряет земли и страны, когда и где ему заблагорассудится.
   Имея в виду сегодняшние события в мире, решился написать вам это письмо и отправить по адресам моих друзей по всему Миру! К этому меня обязывает хаос, военное насилие, которое в настоящее время все более расширяется и охватывает многие государства, территории и регионы!
   Задаю себе вопрос, куда все это ведет???
   Пишу Вам, опираясь на простые размышления…
   В 1988 году мир вздохнул от гонки вооружения, но Михаил Горбачев, подписав “Перестройку”, сделал большую ошибку, поверив ложным обещаниям администрации Рейгана, что НАТО не будет расширяться на Восток!
   Расширился ли блок НАТО и где находится сейчас?
   Пала Берлинская стена, а далее были Ирак, Афганистан, Сомали, Чад, Ливия, Арабская Весна, Сирия, Украина, опять Ирак. Куда все это ведет? Мне кажется, ведет в тотальную беду, и под вопросом сохранение нашей цивилизации. С 1988 года и до сегодняшнего дня происходит разорение многих стран, уничтожение мелких государств, и сейчас весь мир находится на краю пропасти!
   Весь мир опасно бурлит, прошла серия жестоких войн, большое количество людей находится в лагерях для беженцев, без еды, воды, электричества, без основных условий для жизни, – из-за того, что разрушены города, села, уничтожено имущество, которое люди наживали веками. Людские потери огромны, никто не считает погибших, раненых, изгнанных и голодных. Оружие громыхает в Украине, Сирии, Секторе Газа, Ираке, угрожают Северной Корее, Ирану. Вводятся санкции против России. И я задаю себе вопрос: куда катится этот свет!?? По моему мнению, – в тотальный хаос, беспорядок и беззаконие!
   По моему убеждению, Запад направился на Восток во главе с США. Глобалисты идут путями Наполеона и Гитлера и снова по направлению: Париж-Берлин-Варшава-Киев-Москва, но на этот раз западные сатрапы не направились к линии А-А (Архангельск-Астрахань), которую Гитлер задумал в своей книге «Майн-Кампф». Он дошел до Сталинграда, разрушил его, а как закончил, всем известно. Он объявил в то время войну СССР и великим силам Запада, Франции, Англии и другим мелким странам. А эти глобалисты хотят зайти далеко за линию А-А.
   Они хотят овладеть всеми просторами Российской Федерации и целой Азии, хотят покорить все страны мира и овладеть их богатствами, превратив их в свои колонии. Пытаются окружить Россию и делают все, чтобы вовлечь в военный конфликт Северную Корею, Иран, Китай, чтобы потом править миром как им придет на ум.
   Глобалисты решили идти напрямую центрально-европейским фронтом, потому что потерпела поражение попытка правым крылом НАТО-пакта через часть исламских республик бывшего СССР зайти в российские просторы; пример – войны в Чечне и Грузии, где они намеревались пересечь Кавказ и отправиться на сибирские просторы, чтобы завладеть сибирской нефтью и газом.
   Война в Украине тайно, как большой секрет, готовилась там давно. Незаконным путем легальная власть Украины была свергнута с целью расширения Запада и НАТО через Украину напрямую на Восток и Россию.
   По моему глубокому убеждению, и эта война, как и все войны, контрпродуктивна и вредна…
   Ситуация на сегодня на Ближнем и Среднем Востоке, Украине и в некоторых странах Африки ясно показывает желание глобалистов овладеть планетой земля и ее ресурсами. Они годами усовершенствовали свое оружие, беспилотные ракеты и сейчас разрушают города, которые существуют тысячами лет от Рождества Христова.
   Задаюсь вопросом, что они сделали с городами Триполи, Дамаск, Кандагар, Багдад и другими городами, в которые привезли ”свою демократию”? Сколько убито мирного населения на этих просторах, сколько раненых и изгнанных из своих домов, ютящихся в пустынных районах в палатках и не имеющих корки хлеба?
   Кто вооружал Аль-Каиду (запрещенная организация в России – ред.), знают все, кто в это время поддерживал исламских экстремистов «муджахетдинов». Почему во время разорения Югославии им нравились сепаратисты и экстремисты всех мастей от Словении, Хорватии, Боснии и Герцеговины и Косово!? Их вооружали, помогали своими генералами, помогали организовать войска, поддерживали как военно-политически, так и дипломатически, выделяли помощь деньгами, напрямую участвовали в нападениях на Республику Сербскую Краину (РСК), Республику Сербскую и на Союзную Республику Югославию (в 1992 г. Сербия и Черногория – авт.). Когда мусульманские силы наступали с Игмана и Биелашнице, чтобы деблокировать Сараево и Горажде, НАТО всеми силами помогала Алию Изетбеговичу, чтобы целую республику “Босния и Герцеговина” он превратил в исламское государство в духе его “Исламской декларации”.
   Самолеты блока НАТО бомбили Республику Сербскую. Как доказательство, – сбитый самолет «сихариер» возле города Горажде или “Ф-116” возле Дрвар или двухместный «Мираж 2000», который был сбит возле населенного пункта Пале. Какую миссию выполняли ООН, когда их силы бомбили нашу Республику Сербску, чтобы мусульмане и хорваты получили преимущество? Резолюцией ООН нашим военно-воздушным силам было запрещено участвовать в обороне своей державы, народа и армии.
   В операции «Олуия» американский дипломат Галбрайт на танке вместе с американскими генералами командовал хорватскими войсками, как и куда наступать на Республику Сербскую Краину и на Республику Сербскую.
   До Дейтонских соглашений Республика Сербская имела 78,8% территории бывшей Боснии и Герцеговины, в Дейтоне у нас отняли десять муниципалитетов в Сараево (Новое Сараево, Хаджичи, Блажуй, Илиджа, Райловац, Вогоша, Илияш, Кошево, Грбавица, Старо Сараево) и 13 муниципалитетов в западной части Республики Сербской (Гламоч, Дрвар, Грахово, Купрес, Петровац, Ключ, Мрконич Град, Яйце, Сански Мост, Српска Крупа, Серпски Бихач, Доньи, Вакуф). Так Республика Сербская вытеснена и сведена к 49% территории бывшей Республики “Босния и Герцеговина” – по приказу Била Клинтона и его администрации. А также мусульманам отдали коридор (проход) от Сараево через село Делияш до Горажда, чтобы имели свободную территорию.
   Дейтонскими мировыми соглашениями установлен мир на просторах бывшей СФРЮ. Мир и на сегодняшний день действует, это хорошо. Я надеюсь на мирные времена.
   Но когда я оглядываюсь на события в 1988 году: падение Берлинской стены, – то задаюсь вопросом: что случилось дальше? – Столкновения и волнения по всему миру, множество войн. На Балканах, в Африке, на Ближнем и Среднем Востоке сегодня бряцают оружием, угрожают Северной Корее, Сирии, Ираку, Ливии, Сектору Газа, Сомали, Республике Чад, Украине. И я спрашиваю: куда все это ведет?
   Почему я все это вам пишу?По простой причине – потому, что глубоко озадачен стремлениями Запада во главе США (глобалистическая НАТО-коалиция), которые расширяются силой оружия по всему миру и хотят установить однополярный мир и свои стандарты как им удобно.
   Я обеспокоен намерениями НАТО-альянса (глобализма), который идет путем Бонапарта и Гитлера через Украину по известному направлению: Берлин-Варшава-Киев-Москва и дальше. Куда же дальше? Хотят через Москву и Урал завоевать Российскую Федерацию, чтобы получить в свои руки евро-азиатские просторы и господствовать над планетой Земля и целой Вселенной. Они считают себя сильными, могущественными и готовыми сделать это, несмотря ни на какие жертвы.
   Ежедневно их медиа чернят Россию и ее руководство. Продумывают все новые и новые санкции и ультиматумы. Желают изолировать Россию ото всего мира и стараются разжечь войну между Украиной и Россией. Главный подстрекатель – это администрация США и ее центрально-разведывательная служба (ЦРУ). Все это мы видели от восьмидесятых годов двадцатого века и до сегодняшнего дня. Распад СФРЮ был репетицией и началом расширения НАТО на Восток. Масс-медиа Запада днем и ночью транслируют только ложь против православия и России. Какая их цель? Их пропаганда разрушительна, хорошо закамуфлирована с целью войны по всему миру. Эти грязные намерения очень хорошо обернуты в “Демократические идеи”, и я задаюсь вопросом, кому они принесли добро и демократию??? Их распространение направлено на опустошение, поджог и разорение сел и городов по всему миру, которые были превращены в обломки. Они принесли терроризм, беду, колонны беженцев и расселение народов… Глобалисты-хищники сеют смерть по многим землям, а жертв их злодеяний никто не считает. Почему?
   Хочу всех Вас предупредить, что Западному злу, терроризму, глобализму нужно решительно сопротивляться!!!
   Это письмо направлено на все четыре стороны мира, Вам, умным людям, потому что мир на Земле находится на краю пропасти. Требуется быстрее остановить насилие и войны, все вопросы нужно решать мирным путем в ООН, ЕСЛИ УЖЕ НЕ ПОЗДНО?!
   Всем, кто это письмо получит и прочитает, желаю свободы, здоровья, мира и продвижения в направлении мира и благосостояния.
   С уважением, Ваш приятель Ратко Младич».
* * *
   И еще одно письмо.
   Курган. 12 сентября 2014 года, 1423–1500 ч.
   «Уважаемая сестра Марина!
   Сегодня получил Ваше удивительное письмо, которое меня очень обрадовало! Ваше письмо начинается словами: “Вот сейчас и Россия идет по сербскому пути!”. Вы правы, я об этом говорил в 1993 году в Женеве в Российском посольстве. Мы встречались с министром иностранных дел РФ Козыревым и с Чуркиным, а со мною находился мой помощник по безопасности генерал Толимир. Встреча состоялась по инициативе русской стороны. На этой встрече мы познакомились с Козыревым и Чуркиным, который сейчас представляет РФ в ООН. Тогда велись долгие разговоры, а товарищ Козырев интересовался обстановкой в Социалистической Федеративной Республике Югославия и в Боснии и Герцеговине. Я пытался ему точно и правдоподобно объяснить обстановку на местах. Он все внимательно выслушал, кое-что коротко записывал и постоянно давил на меня, чтобы не бомбили Сараево и Дубровник и чтобы остановили войну! Он не понимал обстановку, и у меня создалось впечатление, что он не симпатизирует СРЮ (Союзной Республике Югославии), нам, сербам, Сербии и всему сербскому православному народу!
   Я не могу понять: в Москву приезжают делегации из Хорватии, а наших сербских официальных представителей нет! Почему? Мы, сербы, от стран Запада назначены быть «плохими парнями», потому что боремся для сохранения СФРЮ (Социалистической Федеративной Республики Югославия) и чтобы наш сербский народ жил свободно и на своей земле от рек Купа и Котрана до реки Тимочка и Мораве. Это наша святая земля, тут жили наши прадеды вместе с соседями в мире и дружбе, вместе воевали в восстаниях и веками боролись с Турецкими войсками, как и в I, так и во II мировых войнах.
   Во время Первой мировой войны с помощью славной России и Франции наш сербский народ победил Австро-Венгерскую монархию, и было создано государство сербов, хорватов и словенцев – Королевство Югославия.
   Королевство Югославия существовало до 1941 года, пока его не оккупировали Гитлеровские фашистские войска. Все это длилось до 9 мая 1945 года, когда Красная Армия под командованием маршала Жукова вошла в Берлин и пролетарский флаг вывесили на Рейхстаг. Германия подписала безоговорочную капитуляцию, и наш народ был плечом к плечу с победителями: СССР, США, Англией и Францией. Так с огромными жертвами закончилась Вторая мировая война.
   Я пишу это для того, чтобы напомнить, кто, где и когда воевал и на чьей стороне. Это все знают и помнят.
   В 1988 году случилось чудо невиданное, срамота и предательство. Горбачев в посольстве России в Женеве подписал “перестройку”, разрушив Варшавский пакт и этим дал крылья НАТО для расширения по всему миру. И сейчас они уже находятся в Украине. Настраивают разные страны, в том числе и Украину, на действия против России.
   Все это уже было во времена Наполеона и Гитлера.
   Глобалисты во главе США творят беззакония и войны, начиная от распада Югославии на Балканские республики, и далее – в Африке, Азии, Афганистане, Ливии, Ираке, Сирии… И сейчас в Украине!
   Все эти кризисы и разорения творит НАТО!
   Им нужны войны! Они хотят силой войти в Россию и не только до линии А-А (план “Барбаросса”).
   Сейчас они хотят взять в рабство Россию, Ирак, Китай и через план однополярного Мира хозяйничать на планете Земля, владеть водами и океанами, воздухом и космосом! Кто это не видит, очень сильно ошибается!
   Пишу вам и уверен, что Российское руководство знает об этом лучше, чем я, следит за событиями и предпринимает адекватные меры! Запад (НАТО) во главе с США наступает на Восток, на православие и на Россию! Они не шутят, имеют опасные планы и намерения. США настраивают многие страны и Украину на войну против России, отсюда и санкции, шантаж. Им хочется войти в Россию и завладеть ее ресурсами, они хотят сделать нас рабами и забрать все, как в колониях Африки и во всем мире!
   Я не верю западным странам, их привлекают богатства России (огромная территория, рудные богатства, нефть, газ, уголь, золото, железо, серебро, уран, огромные богатства леса и все богатства, которые веками создавались, – монастыри, святыни и богомолье, могучие реки и озера, гидро- и атомные электростанции, богатое наследие на полях, культура, художественные произведения, спортивные и большие индустриальные комплексы, космодромы, военные, авиа и морские базы.
   Они хотят окружить и ослабить Россию.
   В средствах массовой информации они систематически сатанизируют и плохо отзываются о Российском руководстве. Накладывают санкции, арестовывают имущество всех, кто им не нравится, даже имущество РФ.
   Суд в Гааге – это их (НАТО-пакта) творение, через него они хотят заковать всех нас в кандалы, потому что мы любим и обороняем наш народ и нашу православную веру!
   Братия и сестры русские, я, раб Божий, всем своим существом за наш народ, нашу Республику Сербску, нашу Сербию! За православие! За мать Россию!
   Да здравствует Россия!
   Ваш брат и приятель Ратко Младич».
Уроки югославского
   Мы с моим сербом Ратко в офисе депутата областной Думы Василия Александровича Кислицина, в гостях у его избирателей, простых русских людей, – бывших учителей курганских школ, университетских преподавателей, ветеранов Великой Отечественной войны, заслуженных ветеранов труда, рабочих и пенсионеров.
   Сегодня 6 июня 2016 года.
   День рождения Александра Сергеевича Пушкина.
   Мы приглашены, чтобы поговорить о великом и могучем русском языке, о славянской культуре. Однако разговор сместился в сторону трагедии, произошедшей на Балканах в 1990-х годах и происходящей и в наши дни. Коснулись и трагической судьбы Ратко, участника балканской войны 90-х – ратника*14, войника15.
   Как сострадателен русский народ! Сколько теплоты льется из русских сердец! Кажется, окаменело сердце сербского солдата, которому испытания преподнесли жесткий урок и в 2016-м в России. Но наши русские женщины обогрели, обласкали силой своих добрых глаз, силой нежных слов и лучезарных улыбок застывшую душу обиженного героя.
   Любят в наших русских селениях славян-сербов, считая их неложными друзьями-братушками. И если ум человеческий молчит, то говорит за него душа и совесть русская – не уклонится от правды, не предаст народной любви… Со-весть – весть соборная, народная, и этим все сказано. Не надо много знать, не надо много глаголить, если сердца двух славянских народов ведают, «читают», как говорит Ратко, друг друга из глубины сакральной. Берегите это единство, дружбу, славу, сербскую и русскую, сыны балканские и российские!
   В ходе общей беседы о судьбе сербского народа кто-то из учителей, преподававших русский язык еще в советской школе, воспитанный на идеях интернациональной дружбы народов, развернул старую статью из областной газеты 1999-го года с текстами школьных сочинений.
   В статье – боль детских сердец за варварские бомбежки Сербии натовскими самолетами.
   «Уважаемое правительство! – пишет ученик 7-го класса школы для детей-инвалидов Костя Стерхов, обращаясь к Ельцинскому правительству. – Не допустите третьей мировой войны, помогите Югославии оружием и силой» («Новый мир» от 7 мая 1999 г., Курган). Вот она, щемящая душу правда о любви русского народа к Балканским славянам. Откуда она у 14-летнего подростка?
   «Уважаемый Билл Клинтон! Я прошу Вас прекратить бомбардировки Сербии, а также не начинать третью мировую войну… Уважаемый Борис Николаевич! В случае отказа Билла Клинтона нужно предпринять меры для поддержки Югославии», – Костя Тагильцев.
   «Если Вы не можете остановить войну в Югославии, Борис Николаевич, тогда ушли бы Вы из президентов», – Маша Л.
   «Зачем лить на землю кровь чужих народов! Бог создал нас для того, чтобы мы любили друг друга, а не убивали. Пусть будет мир во всем мире!» – В. Мурашов.
   «Я обращаюсь к американским детям и прошу, чтобы они уважали все другие народы…» – В. Фофанцев.
   «Все мы понимаем, – пишет автор газетной заметки, – как на уроках русского языка нас учили правильно писать письма. О чем мы писали в них? О том, что нас волновало… Эти письма написаны в конце апреля 1999-го. Их авторы – дети-инвалиды… Понятно, что чужую беду лучше всего чувствуют те, у кого и своя-то жизнь не такая уж легкая. Такой вот “урок югославского” провела с ребятами учительница русского языка Галина Прокопьевна Жданова».
   Откуда в русских детских сердцах столько пронзительной правды и сострадания к сербам – нашим братьям по вере, по убеждениям, по идентичности? Думаю, это особый врожденный патриотизм, любовь на генном, необъяснимом разумом уровне. С этими удивительными душевными дарами рождается каждый русский человек, призванный к созиданию мира.
   Православные сербы, как никакой другой народ, по какой-то глубинной интуиции и благодаря объединительной борьбе против общих исторических врагов любят и понимают Россию. Не случайно в одном из интервью в ходе балканской войны 1991–1995 гг. Радован Караджич, лидер боснийских сербов, ныне томящийся в застенках Гааги, произнес следующие слова:
   «Мы защищаем не только сербский народ. И не только Сербию! Мы защищаем и Россию! Правда, она пока об этом еще не знает».
   К нам, в наш новый век брошены были эти слова – с предупреждением и увещеванием.
   Да, в 1990-х большинство россиян были заняты проблемами собственной разваливающейся на части страны и не хотели верить, а многие просто не понимали, что судьба России связана с Балканами неразрывно.
   Судьба Балкан – как предвестница России!
   В одном из своих последних интервью накануне ареста Слободан Милошевич, президент Сербии, обратился к русскому народу с пронзительным призывом:
   «Русские! Я сейчас обращаюсь ко всем русским, жителей Украины и Белоруссии на Балканах тоже считают русскими. Посмотрите на нас и запомните – с вами сделают то же самое, когда вы разобщитесь и дадите слабину. Запад, эта бешеная собака, вцепится вам в горло… Братья, помните о судьбе Югославии! Не дайте поступить с вами так же…»
Сербы и мир
   Как относится к Сербии современный мир?
   На этот вопрос я искала ответы в многочисленных книгах о последней сербской войне наших военных писателей, дающих оценку сербам как яркой и самобытной нации. Искала и в газетных интервью албанских и хорватских солдат, ненавидящих сербов как самых лютых и непокорных врагов. Однако даже эти совершенно противоположные позиции и оценки врагов и друзей Сербии не отражают в полноте один из трагических вопросов современной истории: «Православные сербы и ненавистническое отношение к ним мира в конце 1990-х».



   Если бы враждебная клика России не отдала на заклание Сербию, веками беззаветно служившую интересам России, вряд ли столько стервятников, питающихся мертвечиной, слетелись в конце второго миллениума со всех концов света на страшный пир Ирода, главным блюдом которого должна была стать окровавленная голова балканской красавицы Сербии. Забыли, видно, «клановые вожди» Р;сии*, что у нее и у сербов – одни и те же враги, одни и те же злодеи, одна и та же судьба, одни и те же святые, одна и та же любовь Христова, один и тот же святой Покров над православными Небесами, один и тот же исход и одна молитва, хранящая во все времена нетленную душу народа Божия.
   Мы-то знаем, что глубоко в сердце русского народа сокрыты его национальные корни. Есть, да, есть национальное сознание у русского человека!
   Не омертвели душой русы – жива в нас национальная идея, жива историческая память и жива совесть! Дай нам только время, Господь. И когда высохнут наши слезы, когда окрепнем мы от невыносимых страданий за родных по духу сербов, когда испепелит нас христова наша совесть и когда мы найдем в себе силы отряхнуть со своих б;льных платьев серый пепел выжженных сербских анклавов, – тогда выпарится из наших сердец соль крепкого слова русского и новые Пушкины, вторя словам сербского краля Стефана16, воспоют пушкинскую песнь западных славян:

   Прав Ты, Боже, меня наказуя!
   Плоть мою предай на растерзанье,
   Лишь помилуй мне душу, Иисусе!

   И, возможно, не раз еще в сердцах русских и сербов прозвучат слова славного сербского воеводы М;лоша:

   Над Сербией смилуйся Ты, Боже!
   Заедают нас волки янычары!
   Без вины нам головы режут…

   Искусственная демонизация и изгнание сербов со своих исконных земель – суть пристрастного отношения мировой закулисы к сербской нации – одного из самых ярких и самоотверженных в нынешнем мире народов, готовых даже до смерти мужественно и отчаянно воинствовать с миром за свое право на свободу, веру и исповедь. Святитель Николай Сербский, отвечая на вопрос, что мир думает о Сербии, привел для размышления эту притчу.
Притча
   «В некие времена на праздник Рождества Христова на землю сошел Архангел Божий Михаил.
   Собрав вокруг себя разных людей, он наделил их подарками и, указав на одну из дорог, сказал:
   – Идите по этой дороге и раздайте мои дары всякому, кого встретите на пути.
   На обочине той дороги, на которую указал Архангел, сидел некий раб, закованный в цепи. Он был нем и недвижим, как каменное изваяние, а вокруг него суетились разные звери. Приняв облик обычного человека, Архангел Михаил встал в конце указанной дороги и, встречая каждого путника, задавал ему один и тот же вопрос:
   – Не встретил ли ты кого на своем пути?
   – Нет, – отвечал первый путник, – я видел лишь корягу, обмотанную железными цепями, и множество диких зверей вокруг нее. И когда звери бросились ко мне, зарычав: “Отдай нам дары”, я отдал им все подарки.
   Тогда Архангел спросил другого путника. Но и тот ответил:
   – Я видел лишь бесформенную глину и множество лютых зверей вокруг нее. А когда звери бросились ко мне, заурчав: “Отдай нам дары”, я отдал им все.
   Тогда Архангел спросил третьего путника. И тот ответил:
   – Я видел лишь какой-то мрачный камень и множество диких зверей вопиющих: “Отдай нам дары”. И я отдал все дары им.
   Тогда разгневался Архангел Божий Михаил и повелел путникам:
   – Идите за мной.
   Дойдя до того места, где пребывал закованный в цепи раб, Архангел обратился к нему со словами:
   – Кто ты, закованный в железо?
   Ответа не последовало.
   – Но ты не ком глины?
   И на этот раз не было ответа.
   – Ты не камень?
   Ответа нет.
   – Ты – дух?
   Молчание.
   – Тогда, может быть, ты – человек?
   При этих словах лик человека, закованного в цепи, дрогнул, и он произнес:
   – Нет, я – раб. Но как радостно мне слышать такой вопрос! Много лет я сижу здесь, но никто никогда ни на одном языке не назвал меня человеком…
   Тогда Архангел забрал свои дары у зверей и отдал их несчастному рабу. А затем с болью произнес путникам:
   – Господь научил вас творить людей даже из металла, глины и камня, а вы сделали наоборот – превратили людей в металл, глину и камень. Безрадостно это Рождество и мне, и вам.
   И, тяжко вздохнув, Архангел Божий Михаил взлетел на небо…»
   Вот и вся притча.
   Но сколько в ней мудрости и правды!
   И не удивительно, что Югославия, окруженная «зверями»-янычарами, извечными врагами сербов, предстает своим соседям, вечным и бездушным «путникам», не в человеческом образе, а в виде груды ржавого железа, окованного цепями, либо грязным комком глины или старой лесной корягой.
   Но поражает то, что какая-то горстка управленческого аппарата России 90-х (не сам народ, а политическая клика страны) уподобилась тем ослепленным путникам, которые сами давно стали бездушными изваяниями, и готова раздавать дары Божии – богатства России, ее суверенитет и державность, ее Православную веру – тем же «диким зверям», врагам России, о которых предупреждает святитель и писатель Николай Сербский в своей пророческой притче.
   По гнусным делам предателей – врагов нашей суверенной Державы, хранительницы Православия, – может отвернуться от России Архистратиг Божий Михаил. Взлетит он на небо и произнесет слова, которые страшной правдой звучат сегодня во многих странах Европы:
   – Господь научил вас творить людей даже из металла, глины и камня, а вы сделали наоборот – превратили людей в металл, глину и камень. Безрадостно это Рождество и мне, и вам.
«Россия – моя песнь безграничная…»
   «Промолвлю просто лишь “Россия” и в;роги дрожат…». Это стихотворенье написано протоиереем Исаией, сербом. Он служил настоятелем Русского храма св. Николая Чудотворца в итальянском городе Бари. Стихи я опубликовала в 1998 году в журнале «Звонница» по благословению епископа Курганского и Шадринского Михаила (+2008). Тогда я еще только начинала делать робкие шаги в журналистике, но сердце уже тянулось к теме святости Царственных страстотерпцев, теме Пушкинской поэзии и связи русской культуры с историей Балкан. Все три темы прошли красной нитью по моей судьбе, и теперь я понимаю, почему так трепетно и с такой надеждой сербы смотрят в сторону России.
   Да, нас пытаются разделить, пытаются поссорить, пытаются вбить клин в историческую правду, которая единственно есть. А правда заключается в том, что два наших славянских народа, именно народа, а не политики, умеют понимать и любить друг друга. Слабые вожди предают не только соседей, но и свой народ. Однако сам народ русский всегда ответит любовью на любовь, преданностью на преданность, молитвой на беду и стуком сердец на сомнения в его дружбе.
   Мы, и сербы и русские, молимся одному сонму святых, стоим перед одним Крестом Христовым, и лучшие наши сыны готовы воевать друг за друга даже до смерти. И я искренне благодарна протоиерею Исаие, сербу, который дает нам свое пасхальное целование и готов укрыть Россию на своей ладони, как птицу, которая носит под своим крылом «всю радость Неба».
   И сердце мое бьется вместе с нею. И за нее болит.
   Как сербы любят и верят в Россию, так и Россия таит в себе ответную любовь. И, может, через поколение, а может, через два, но то, что есть в её недрах – от Царей православных, от рода Пушкиных, жертвовавших на строительство черногорских монастырей, до русских жен сербов – даст добрые всходы и здоровые плоды.
   Мы будем петь о новых «возгоревшихся лю;бовях» и всегда будем писать о нерушимой дружбе с Балканами, потому что союзу Сербии и России д;лжно обязательно быть!
   Стихи протоиерея Исаии – в белом переводе. Они так и называются «Россия – моя песнь безграничная».

   Как силою своей молитвы
   Благочестивая спокойная старушка —
   Земля великая Россия
   Под покровом своим широким
   Хранит мой народ и сердце,
   О нем заботясь, воздыхая,
   Как о дитяти малом!
   Ее простор вздымает грудь мою,
   И кажется, что больше становлюсь.
   Промолвлю просто лишь: «Россия», —
   И в;роги дрожат.
   Едва приблизится ее раздолье,
   Словно рукой подать,
   Тогда Россия может поместиться
   Вся на ладонь мою, как птица,
   Что носит под крылом своим
   Всю радость Неба.
   Люблю Россию необъятную,
   Как мать народа моего.
   Люблю тайгу, степь и тундру.
   И Федора Михайловича люблю.
   И князя Владимира,
   И Сергия Радонежского, —
   Святых, всем известных.
   Есенина Сергея и Сережу дворника
   С бульвара в Питере.
   Люблю ее березы,
   Что шелестят влюбленно.
   Угасшего сокрыло тайны дня
   Сиянье возгоревшихся любовей,
   Еще не высказанных.
   Высокогласная и Небу близкая,
   И чистая, словно слеза ребенка,
   Во Владивостоке рожденного,
   Умытого лучами солнца первыми.
   России песня отзывается в душе,
   И сердце мое бьется вместе с нею
   И за нее болит.
   И Русь прощает равно
   Как ненавидящих, так и любящих.
   И переносит все легко реками райскими,
   И жизнею, и силой полноводными.
   Поэтому я, грешный перед Господом,
   Каждым воздыханием молюсь о России.

   Эти стихи привезла из паломнической поездки по Святой Земле русская певица – Лина Мкртчян!
От святителя Николая Сербского…
   Народная мудрость сербов
   Эти пословицы я выписала из поучений святителя Николая Сербского (Велимировича), сербского святого, духовного писателя.
   «Путь прям, да ноги кривы».
   «Спрячешь осла, да уши видны».
   «Дурак за час столько спросит, что мудрый за век не ответит».
   «Сегодня в зол;те, завтра в бол;те».
   «Хорошо дать раньше, чем попросят».
   «Слепому не ставят зеркало».
   «Избыток сердца – на языке».
   «Молчание вдвойне дороже ответа». А мы, русские, говорим: «Молчание – золото, слово – серебро».
   «Ранний плод гниет быстрее».
   «Что идет не от сердца, к сердцу не дойдет».
   «Лучше любовь в разлуке, чем ненависть в доме».
   «Лучше согнуть, чем сломать».
   «Кто много говорит, – или много знает или много лжет».
   «Кто гонит кошек, – зовет мышей».
   «Мудрый к старости мудрей, а дурак – чем старше, тем глупей». «Не иди в путь с дураком: когда падает – орет, когда упадешь – смеется».
   «Огонь ветром и обиду обидой – не погасишь».
   «Велик барабан, да пуст».
   «Порядочность мало обещает, много делает».
   «В нашей власти – к;к жить, а не сколько».
   Эти сербские пословицы и русскому уму понятны – как будто с нашего языка слетели.
   Любим мы, в который раз говорю себе, сербов – носителей христианской мудрости. Сердце каждого русского человека подсказывает ему, что серб – это свой, это брат!
   Да и сербы нас уважают. Не раз в нашем доме Раткины земляки гостили. И все, кто Ратко братом называл, меня тут же сестрой величали. Так заведено у сербов – уважительное отношение к другу, его семье, к родине и задушбинам. Вчитайся хотя бы в пословицы сербские и поверишь им сразу. Рядом с умом сербским живет премудрость русская. Как нас учили деды наши истине да разумению, точно так и душа сербская вещает-чувствует. Спрятана в пословицах сербских душа русская.
   Пословицы сербские народ оберегают, ума добавляют. Что ни слово, то и я подпишусь.
Невинная жертва
   О сложной судьбе Андреа, родившейся в послевоенной Сербии, поведаю в этой главе.
   Андреа родилась в сербском городе Ниш 13 декабря 2007 года со страшной патологией обеих ножек. Андреа ее назвали в честь апостола Андрея Первозванного, память которого Сербская и Русская Православные Церкви празднуют 13 декабря.
   В выписке истории болезни Андреа черным по белому написано: «Больна с рождения… В роддоме поставлен диагноз: Врожденная аномалия развития нижних конечностей, аплазия большеберцовых костей, полидактилия стоп…». Позднее уже русские доктора дописали: «…Вывих головок малоберцовых костей. Рекурвационная деформация малоберцовых костей. Внутренняя торсия голеней…».
   Врожденную патологию нижних конечностей малышки никто в семье не ожидал – никаких оснований для беспокойства у молодой семьи не было! Будущая мама Беляна Стеванович, молодой сербский доктор, тщательно следила за своим здоровьем и с трепетом и радостью ожидала рождения первенца. Но беда, видимо, пришла в эту семью из прошлого… «Что это?» – задавались вопросом родители Андреа. И не находили ответов. Никто из врачей не смог определить или назвать причину этой патологии Андреа даже после многочисленных исследований и бесконечных анализов. Анализы брали и у нее и у ее родителей. Спросим и мы с пристрастием: «Что это? Последствия радиационного фона местности, начиненной урановыми наконечниками натовских снарядов?» Кто исследовал последствия варварских натовских бомбежек и обстрелов сербских земель? Не найдете таковых. Сербские врачи и ученые избегают даже разговоров на эту тему.
   Видимо, время еще не пришло.
   Патология Андреа вызывает много вопросов. У нее не просто укорочение или искривление какого-то отдельного сегмента, а именно каждая часть обеих ножек имеет отклонение в развитии: или искривлена, или неестественно выгнута, или отстает в развитии и укорочена. Все отклонения, кажется, непонятного происхождения.
   К восьми годам от рождения Андреа перенесла более 10 операций в Сербии и в России. В Белградской клинике ей поэтапно исправляли стопы, чтобы она могла встать с коляски, далее – поочередно удлиняли голени. Операции были необходимы для того, чтобы девочка могла хотя бы просто встать на стопочки и делать самостоятельные шаги.
   Я пишу о судьбе сербской девочки Андреа, а сама думаю о другом. Чем дальше отодвигается от нас балканская война, тем более очевидна ее печальная статистика. Особенностью современной войны на Балканах стало то, что она велась с воздуха – натовские самолеты сбрасывали на земли Сербии смертоносные кассетные бомбы, бомбы с химическими отравляющими веществами, и выпускали снаряды с урановыми наконечниками, которые несли пролонгированную смерть.
   По результатам исследований комиссии ООН в 2001 году применение силами НАТО урановых боеприпасов на юге Сербии, в частности в Косово, привело к заражению местности, в том числе водоемов. Эколог из России Алексей Яблоков утверждает, что при взрыве снарядов обедненный уран вызывает генетические мутации у последующих поколений. Однако власти США и Всемирная организация Здравоохранения отрицают возможность таких последствий. Однако, по мнению современных экспертов, большинство водоемов, особенно на юге в Сербии, сегодня не пригодны для употребления.
   В Сербии, стране когда-то с наиболее продолжительной жизнью населения среди Европейских государств, число заболеваний раком резко возросло именно после натовских бомбежек. Сердце Европы, земли южной Сербии, Косово, Боснии и Герцеговины напичканы урановыми наконечниками натовских снарядов, которые, по словам журналистов, «теряют свою силу, насыщая плодородные земли Сербии смертоносными химикатами…». Много статей в современном интернет-сообществе указывают на то, что США во время балканской компании избавлялись от своих ядерных отходов, когда беспощадно уничтожали экологию Балкан.
   Время всегда убегает, но память только обостряется.
   И не случайно наш президент, которого так уважает простой сербский народ, часто в своих речах обращает наше сознание к печальному опыту Сербии.
   Мы должны помнить, как коварны и жестоки наши враги и какую многолетнюю опасность несут их хищные боеприпасы, начиняющие мирные земли ядом и безжалостно исстребляющие народы и этносы!
   Я пишу сегодня о мужественной девочке Андреа, родившейся через 8 лет после бомбежек НАТО в Сербии. Пусть ее судьба будет символичной! Таких детей с врожденными патологиями конечностей в Сербии родилось много, даже спустя десятилетие после войны. Но об этом в Сербии молчат. Скорее всего, избегают говорить об истинных причинах того, почему в Сербии так резко увеличилось число больных раком и число детей, рожденных с отклонением в развитии. Никто не изучает эту проблему серьезно. Но факт остается фактом: сербы пострадали! После натовских «подарков» у них рождаются дети со страшными, аномальными патологиями!
   В России Андреа уже не раз оказывали помощь.
   В 2014 году ей была сделана первая операция в России, после которой Андреа впервые смогла одеть обувь. В декабре 2015 года в ортопедической клинике города Кургана была проведена сложнейшая операция аппаратом Илизарова, выполнен остеосинтез бедра. В 1918-м лечение продолжили. Лечение платное и дорогое.
   Для того, чтобы жить, лечиться, делать сложные болезненные операции, проходить реабилитации и, наконец, приехать в Россию, семья собирала средства на улицах сербского города Ниш. Помогали все неравнодушные к детскому горю сербы, помогали священники православных храмов. И правящий архиерей Нишской епархии епископ Ириней, ныне патриарх Сербский, один из первых оказал поддержку маленькой Андреа…
   Кроме Андреа, в семье еще двое детей: полуторагодовалая Василия, названная в честь Василия Острожского, и маленький отрок Виктор. Еще не до конца обследован Виктор и по состоянию его здоровья у докторов и родителей тоже есть вопросы. Помоги им, Господи!
   С именем Василия Острожского у жителей города Ниш связано чудо, сохранившее во время натовских бомбежек жизнь сербским подросткам. Дети играли во дворе школы в футбол. Неожиданно к ним подошел незнакомый седовласый старик и попросил немедленно разбежаться по домам, предупреждая о какой-то опасности. А когда дети убежали, на футбольное поле упала бомба, образовав огромную воронку. Это случилось в начале мая 1999 года, накануне праздника святителя Василия Острожского. Сербы верят, что детей спас сам великий святитель. В память о чудесном событии жители города поставили на этом месте поклонный Крест и приняли решение построить православный храм.
   Не будем забывать, что перед тем, как бомбить Югославию и во время самой войны, в Западной прессе велась усиленная экспансия по демонизации сербов. В 1992 году американский журналист Петер Брок обработал 1500 разных статей из информационных агентств и сделал вывод о том, что соотношение публикаций против сербов и в их пользу в пронатовских СМИ составило 40:1.
   В военной операции НАТО против Югославии с 24 марта по 10 июня 1999 года, которая называлась «Союзная сила», принимали участие 14 стран, в распоряжении которых было 1200 самолётов.
   Из сайта www.Srpska.ru выписываем следующую информацию о численности союзных войск Нато: «Морская группировка насчитывала 3 авианосца (американские Enterprise и Nassau, французский ”Foch”, находящихся вместе с кораблями сопровождения в Ионическом и Адриатическом морях), 6 ударных подводных лодок, 2 крейсера, 7 эсминцев, 13 фрегатов, 4 крупных десантных корабля.
   Общий же человеческий состав сил НАТО, задействованных в операции, превысил 60 тыс. человек.
   По странам количество задействованных самолётов было следующим: 480 самолётов США, 81 – Франции, 42 – Италии, 28 – Великобритании, по 16 – Германии и Нидерландов, 10 – Бельгии, 8 – Норвегии, 6 – Канады, по 4 – Турции, Испании и Дании, 3 – Португалии.
   В ходе операции за 78 дней авиация НАТО совершила 37 000 вылетов, было сброшено и выпущено более 23 000 бомб (в том числе кассетных) и ракет. Широко использовались боеприпасы, содержащие обедненный уран».
   На этом же сайте читаем следующее, вполне исчерпывающее сообщение: «Формальным поводом начала операции “Союзная сила” стало обнаружение в косовском селе Рачак массового захоронения якобы расстрелянных сербскими войсками представителей мирного албанского населения. Впоследствии выяснилось, что это была фальсификация, организованная при участии западных спецслужб. Подавляющее большинство захороненных были боевиками “Освободительной армии Косово”, погибших в различных районах края в столкновениях с югославскими силами правопорядка».
   Вот одно из объяснений массовой истерии западной прессы по демонизации сербского народа и как появились цифры 40:1.
   Политики говорят, что это информационная война!
   И сегодня – мы это видим по Украине – демонизируют русский народ, используя то же соотношение, условно говоря, «плохой: хороший» как 40:1.
   Мы понимаем, что балканская война – это не просто война за новые экономические монополии, но хорошо спланированная расправа над православными сербами, а значит – попытка расправы над православным миром.
   Балканы – это плацдарм для наступления НАТО на Восток. И, значит, нас поставили на очередь… Захар Прилепин, российский писатель, с болью в сердце написал: «Бомбили не Сербию. Бомбили Россию». И лидер боснийских сербов Радован Караджич сказал, обращая свои слова к нам: «Мы защищали не Сербию. Мы защищали Россию. Только русские об этом еще не знают».
   Теперь мы знаем.
   Не случайно наш президент как контраргумент проамериканской «демократии» и нашему присутствию в Сирии приводит факт военной агрессии Нато против Югославии, не санкционированный ООН.
* * *
   Россия, окрепшая и утвердившаяся в своем стремлении к суверенитету, все чаще протягивает руку помощи своим братьям-сербам, потому что враги Сербии – это и враги России. Сегодня в Сербии проходят учения Спецназа трех славянских братских народов «Славянское братство – 2019», и это знаковое событие! Низкий поклон всем, кто хотя бы один разок вздохнул за гонимых сербов.
   Россия буквально поднимает на ноги бедную Андреа, родившуюся в сербском городе Ниш, напичканном «урановой смертью». Мы общались с Андреа все время, пока она лечилась в Кургане. Каждое воскресенье Андреа ездила на своем инвалидном кресле в русскую церковь и причащалась Святых Христовых Таин. Она не таит в своем сердце никакого зла. Она творит из пластилина необыкновенных радужных птиц и розовых животных и дарит веселые пластилиновые сердечки русским врачам. Ее любимая сказка – «Цветик-семицветик» писателя Валентина Катаева. Я читала с ней эту сказку на русском языке и Андреа слушала с придыханием, мечтая получить последний лепесток чудесного семицветика и исцелиться. Ее любимый мультфильм «Маша и медведь». Для нее русский медведь – сильный и добрый, всегда готовый протянуть руку помощи и дать надежду на выздоровление!
   Андреа вчера уехала домой в свою Сербию.
   В семье кроме нее растут еще двое малых, за которыми ухаживает неработающая мама. Они живут впятером в однокомнатной квартире на пятом этаже без лифта. Андреа каждый день надо возить в школу, ей надо учиться, она уже отстала от своих сверстников на два года. И каждый день коляска с девочкой на руках у папы, он опускает и поднимает ее на пятый этаж на руках и, бывает, по нескольку раз в день! Ей еще предстоит серьезная реабилитация в Сербии, а через год или два, насколько позволит ослабленное здоровье, ей предписано несколько операций. Конечно, лучше всего, если их сделают в клинике доктора Илизарова. Андреа, невинная жертва, очень надеется на помощь России и на милость Божию. А мы всегда готовы принять тебя в нашем, наполовину сербском, доме.
   Приезжай!
Перевод с сербского
   Эти мудрые поучения я выписала со страницы Андреа, размещенной на фейсбуке. Вся семья девочки не оставляет надежды на помощь русских и сербских святых и уповает на молитвы русских батюшек. В их маленькой квартире в Нише много икон, часть из них Андреа и ее папа Горан привезли из России.
   Все дети в семье воспитываются как православные христиане и носят имена угодников Божиих.
   Уже здесь, в России, перед тем как лечь Андреа на операционный стол, мы вместе паломничали в Далматовский монастырь, благословлялись у игумена монастыря отца Варнавы и прикладывались к мощам преподобного Далмата Исетского, доблестного воина, местночтимого святого. И не раз все вместе мы приезжали в Чимеево помолиться у чудотворной иконы Божией Матери «Казанская». Русские батюшки молились о здравии Андреа, и все искренне желали ей удачных операций и скорого восстановления.
   И русская, и сербская души воспитаны одними учителями Церкви и усвоили одни и те же уроки благочестия. Вот и эти короткие поучения Андреа выписала из наставлений афонских старцев, они были записаны ею на сербском языке. И после перевода этих поучений на русский язык становится понятным, почему именно эти слова старцев стали близки Андреа и ее семье, хлебнувшей, по-русски говоря, горюшка вдоволь.

   Из христианских поучений

   Какой учитель лучший?
   – Страдание.
   Какой учитель худший?
   – Наслаждение.
   Какая добродетель самая редкая?
   – Добродетель дарения.
   Какая добродетель самая лучшая?
   – Добродетель прощения.
   Какая добродетель самая сложная?
   – Добродетель молчания.
   Какая добродетель самая важная?
   – Добродетель задавать вопросы.
   Какая добродетель самая нужная?
   – Добродетель слушания.
   Какой бой самый опасный?
   – Фанатичный.
   Какая привычка самая вредная?
   – Беспокойство.
   Какой человек самый сильный?
   – Тот, кто способен познать Истину.
   Какой человек самый слабый?
   – Тот, кто сам себя считает сильным.
   Какой человек самый разумный?
   – Тот, кто следует своему сердцу.
   Какой человек самый бедный?
   – Тот, кто любит деньги больше всего.
   Какой человек ближе к Богу?
   – Милостивый.
   Какой человек самый слабый?
   – Тот, кто бил других.
   Какой человек самый сильный?
   – Тот, кто победил себя.
   Чем противостоять невзгодам?
   – Радостью.
   Чем противостоять страданиям?
   – Терпением.
   Что есть признак здоровой души?
   – Вера.
   Что есть признак больной души?
   – Безнадежность.
   Что есть признак неправильного поступка?
   – Гнев.
   Что есть признак хорошего поступка?
   – Душевный мир.
   Что страшнее всего?
   – Нераскаянность.
   Какое бедствие самое худшее?
   – То, которое создано нашими собственными заблуждениями.
   Какое счастье самое возвышенное?
   – То, ради которого мы отреклись от себя.



О задушбинах
   Народ задушбин – так называют сербский народ!
   Задушбина – место встречи души серба с Богом. Задушбины или церкви, или «монастыри белые», как их называют в народе, – святыни, которые сербы испокон века, как только стали носить православные кресты, возводили за спасение своей души и за спасение душ своих родителей или детей.
   Задушбины начали строить благочестивые сербские правители (жупаны) более чем тысячелетие тому назад. Одной из самых древних считается задушбина, построенная благоверным князем Иоанном Владимиром, правителем и пламенным молитвенником, благочестивым строителем и ктитором церквей. Он построил чудесную задушбину близ Элбасана, главного духовного святилища Албании. Албания когда-то была открытой православной стороной и имела множество православных святынь, монастырей и храмов.
   Вскоре на Сербию опустилась ночь рабства, и во времена турецкого ига строительство задушбин на святосавских землях стало невозможным. С тех пор задушбинами стали считаться не только церкви, но и больницы и школы, дома для сирот, всякое посаженное дерево, доброе дело или милостыня ради Христа и спасения души.
   Задушбина, буквально, – «за душу». И нет в мире ни одного другого народа, в словаре которого было бы прописано это дивное слово. «Человеческие души, – пишет Николай Сербский, – единственный плод мира, который сохранится для чертогов Создателя, все остальное прах, и в прах отойдет».
   Чтобы понять всю глубину сербской души, будем помнить слова, сказанные святителем Николаем Велимировичем:
   «Если ты настоящий серб, ты должен быть творцом задушбин. Подумай же, что ты доныне сделал для своей души, и поспеши сделать как можно больше всего. Если не можешь построить церковь, можешь поправить колодец, посадить при дороге дерево, можешь накормить голодного, напоить жаждущего, зажигать в храме лампадки или поклониться святым мощам, что в наших святых монастырских обителях. Есть сотни способов стать делателями задушбин: выбери любой, какой тебе по душе и по силам».

   «Конь и осел». Сербская притча
   Гвардейский конь, увидев осла, который вез на спине цыгана, насмехался над ним. Осел сказал ему:
   – Чем смеяться, подумай… Много я видел коней, оседланных цыганами, но не слышал ни об одном вашем предке, который нес на своей спине Сына Божия.
Часть VI. Мои рассказы

Ёлка «на Варвару»



   Наступили очень тяжелые дни для меня. С работой, где я с большой любовью и самоотдачей трудилась много лет, пришлось расстаться. Помогли “свои” же, как это часто бывает, – дышали, что называется, смрадным дыханием в спину и, когда ушел из бренной жизни мой защитник владыка, нанесли-таки мне смертельный удар.
   Эти дни я переживала, находясь в чужом городе в больнице – в совершенно подавленном состоянии, не в силах даже осмыслить все происходящее со мной.
   Была середина декабря. Зима в этом году сильно запаздывала и практически только что началась. Белые снежинки лениво падали на истосковавшуюся по снегу землю, постепенно укутывая ее белым пухом.
   Похоже, у меня депрессия… Где ты, зима?
   Как нуждалась я в это время не просто в словах утешения, а в живом человеческом участии. Я очень хотела, чтобы меня пожалели. Еще и еще раз прокручивала в голове фильм своей судьбы и ясно понимала, что Промысел задолго до этих грустных событий послал мне человека, всегда готового дать свое тепло.
   В эти дни Ратко звонил мне по нескольку раз на день. «Как ты?». «Мне приехать?». Он готов был приезжать каждый день. Но я отмахивалась и все твердила: «Не надо. Не надо». Он не знал, как растормошить и поднять мое настроение, что сказать такого, чтобы я пришла в себя, и понимал, что меня совсем недавно выкинули, образно говоря, за борт общего корабля. Так бывало, и не раз, с ним самим. Он понимал меня.
   17 декабря – Варварин день. До Нового Года еще далеко. Мы едем из Челябинска домой. И вдруг на обочине – огромные кучи мандаринов и лимонов. Рядом перевернутая фура и нервно курит водитель. Мы тормозим. Машина из Македонии. Водитель серб.
   – Собирайте лимоны. Пока совсем не замерзли.
   Водитель – мальчишка совсем молодой. И жалко его. И картина уж больно странная – не для Уральского пейзажа нарисованная. Снег и лимоны – оранжево-желтое изобилие на фоне зимних зеленых сосен. Далеко раскатились… Глаза ломит. Я начала улыбаться. А пакеты с мандаринами уже в машине. Кажется, Новый год скоро!
   Настроение немного поднялось. Приехали домой, а там… Вот это да! Еще один сюрприз!
   Стоит посередине комнаты елка-красавица. Крутится, огоньками сверкает, разноцветные шарики одела. Конфетки и шоколадки на ветках покачиваются.
   – Откуда?
   – Я поставил.
   – И не сказал.
   – Хотел порадовать.
   – И получилось.
   Так, «на Варвару» мы уже Новый Год встречали.
   Спасибо, дорогой!
Угоститель
   Одним из открытий в серии достоинств сербского заморского принца стал для меня его диплом повара и угостителя, приобретенный им в юности после стажировки в австрийском ресторане. Там он трудился в школьные каникулы, когда ездил к сестре, работавшей в европейском туристическом сервисе. Может быть, именно с того времени приучился он тщательно убирать за собой посуду и мыть до блеска все кастрюли и сковородки. Фейри, «боевую подругу», использовал он, не жалея ядовитых ее сил, и всякий раз внимательно изучал поверхность отмытых тарелок и бокалов, чтобы ни в коем случае не остались на них разводы.
   «Профессионально!», – думала я, любуясь этим необычным зрелищем и самим угостителем.
   А моя питерская невестка, гостившая у нас летом, демонстративно подталкивала локоточком моего сына, и с восторгом восклицала: «Смотри, смотри, какие чистые кастрюли!».
   Русские женщины к такой «роскоши», конечно, не привыкли. Но я к этой «угостительской выучке» успела приспособиться! Наши мужчины, конечно, умеют вкусно готовить. Но чтобы еще и сковородки за собой мыть! В этой области у нас – стопроцентный матриархат.
   Помню, как однажды, чтобы произвести неизгладимое о своей персоне впечатление, он вынес гостям семь блюд одновременно, ловко разместив их на согнутых в кольцо руках. Блюда лежали на предплечьях, локтях и кистях. Эту пирамиду он проделал на моих глазах только один раз, но в этот день у нас были особые гости и Ратко хотел, конечно, произвести на них впечатление. Этим фокусам он научился в школе официантов, которую закончил в Белграде.
   Имея диплом «угостителя», то есть принимающего гостей, он мог открыть в Сербии свой ресторан. Но помешала война. Пока служил в армии, пока учился в полицейской Академии, пришла война на многострадальную балканскую землю, она и смешала все судьбы, все планы, все интересы…
   Свою квалификацию он повышал в окопах – варил в армейских котлах фас;левый (сербск. яз.) суп, когда придется, да жарил на деревянном вертеле одичавших баранов. А теперь, так сам захотел, совершенствует мастерство на русской кухне.
   Все, что готовил сербский угоститель, было потрясающе вкусно. Любимое его блюдо – жареное в духовке мясо: большим, цельным куском, с печ;ным луком и рассыпчатой картошечкой; приготовление же – поварское таинство. Пока мясо, натертое красным перчиком и солью, не прожарится, надо несколько раз перевернуть его на противне и всякий раз при этом поливать маслом, чтобы кусок был предельно сочным. От плиты отходить нельзя, весь процесс должен происходить у повара на глазах, чтобы пища была пронизана его положительными зарядами и особой, мужской энергией. Уверяю, что женщина никогда не сможет так классно приготовить мясо, как это умеет делать хозяин дома. На то он и зовется – сильная половина. То есть, мужчина. Если, конечно, он этим увлечен. И в этом их, мужчин, – неоспоримое преимущество. Особенно, сербов!
   За ужин мы, чаще всего, одни не садились. Приглашали друзей и соседей, ставили на стол бутылочку красного полусухого сербского вина и выкладывали на деревянную доску дымящийся противень с ароматным ужином. Гости быстро разбирали по тарелкам, кто что любит, и, припивая винцом, разбавленным по-сербски минералкой или колой, смаковали трапезу, не забывая обязательно прихваливать хозяина дома.
   Для себя готовить скучно и неинтересно. А вот для компании, чтобы других угостить, – милое дело, азарт и большое удовольствие для самих себя. В этом, по части гостеприимства, мы, конечно, были очень похожи.
   Особым достоинством и спросом среди наших соседей и гостей обладали фасолевый суп, гуляш из мяса косули и рагу из белых грибов, а также сербский зеленый салат, приправленный уксусом, п;та с сербской брынзой, тушеный перец с творогом, шкварки, припущенные молоком, и, конечно, банановый торт. Ну и, понятно, вне всякой конкуренции – целый поросенок с румяной корочкой, зажаренный на вертеле.
Фас;левый суп
   Фас;левый (сербск. яз.) суп сербы любят, как мы пельмени. Сытно, вкусно, недорого, пахнет домом…
   Тот килограмм фасоли для Ратко передал из Сербии его друг. Все, что из Сербии, конечно, было вкуснее, белее, сытнее и роднее.
   Вот она, балканская фасоль, – крупненькая, жирненькая, белая, породистая, «свежая-пресвежая»… Руки повара быстро и нервно засуетились, – все отработано, все знакомо, рецепт с малых лет впитался во все существо моего серба. Деды варили и хлебали поварешками и мастерство свое поварск;е передавали внукам с колыбели. Я давно заметила, что фасолевый суп Ратко варит с особым азартом. «Два дня буду сытый», – приговаривает и заправляет свою «фас;ль» красным перцем, хорватской «вегетой» и особым мучным соусом. И это даже не мастерство, а именно ремесло – суп для выживания.
   В боснийских горах в военно-полевых условиях фасолевый суп на костерище – блюдо самое простое и доступное, согревающее пустой солдатский желудок на долгое время. А вдали от родины, на чужбине, это блюдо – желанное до ностальгии. И сварить фасолевый суп правильно, то есть вкусно, с так называемой сербской «фас;левой» изюминкой, далеко не каждый повар умеет.
   Надо заметить, что как раз в это самое время Ратко познакомился с одним сербским офицером из Белградской полиции, который после тяжелой автокатастрофы лечился в Кургане в клинике Илизарова. Ратко всячески содействовал ему: готовил сербскую еду, угощал, помогал в общении с врачами в качестве переводчика… и все такое… В общем, взял Ивана под свою опеку и вместе с ним вечерами коротал время.
   Сербы привыкли к долгим застольям, неспешным разговорам и к громким волнующим душу песням. Когда запоют два-три серба, от мощи их голоса стены качаются, от страха перед силой их духа кишки трясутся. Сербская мужская компания – особая, со своим, можно сказать, дресс-кодом. Любят, любят сербы побрат;ться за общей трапезой… Но особенно дорога эта дружба, когда ты живешь вдалеке от родных балканских просторов.
   Так вот, речь на этот раз вовсе не о брате Иване. А о фасоли. Сербской фасоли.
   «Два дня буду сытый», – опять приговаривал Ратко и с удовольствием собирался варить свой фасолевый суп. Предвкушая особый вкус от сербской, «вкуснее вашей», фасоли, он приготовил кастрюлю поглубже, свиных шкурок побольше да копченых ребрышек пожирнее.
   К слову сказать, Ратко всегда напоминал мне неординарную личность. Ну какой-то не такой он, как все, а особо харизматичный. И персонаж – и не глянцевый, и не пропащий, не герой и не подлец. Все намешано в нем, и все остро, выпукло, смачно – и вкусно, и кисло, и наперчено, и начесночено. И пряник и перец! И слива и лук! Одновременно.
   Одним словом, это бравый сербский солдат Швейк!
   Это точно.
   Так вот, взялся он за свой суп с «новой» фасолью!
   Все засвистело и завертелось в его руках. Вот уже кипит вода, крутится фасоль в кастрюле, как бешеная. Плита – на максимум, вода бурлит, как вулкан, и не смей сделать тише. Бульон через край хлещет, фасоль из кастрюли выпрыгивает, но ты, женщина, лучше не подходи. «Я варю. И я знаю, как надо»…
   «Слатка паприка» (сербск. яз.) красит бульон, топится сало, аромат копченых колбасок и толченого чеснока заполняет всю квартиру и вылетает в окна. Последний секрет – мучной соус, заболтавший «на концу» (так Ратко говорит) похлебку. Еще пять минут и фас;левый суп готов. Красивый, оранжево-красный, жирненький, густой, с чесночным дразнящим ароматом.
   Сейчас, сейчас… Первая тарелка пошла. Вторая пошла.
   – Лена, давай ложки…
   Вот первая наполненная до краев ложка отправляется куда надо.
   – Какая вкуснятина! – глаза закрыты…
   – Обалденно! – еще несколько ложек машинально идут вслед за первой.
   Глаза, наконец, открываются и с благодарностью устремляются в тарелку со сказочной похлебкой. Но… Стоп… «Что это?» – вопрос молниеносно застревает в голове. Ложка в смятении мечется по тарелке, я рассматриваю ее содержимое и остаюсь в полном недоумении. Какие-то странные жирненькие «запятые» резко тормозят мой аппетит.
   – Что это? – уже не стесняясь, спрашиваю я у повара и вижу, как застывает на весу его собственная ложка.
   – Что это? – повторяю я и показываю на плавающих в бульоне скукоженных червячков…
   Беленькие, жирненькие. Иностранцы…
   Ратко молча скосил в тарелку свои итальянские глазищи и, нимало не смущаясь, произнес:
   – Это… такой сорт фасоли… – и резко замолчал.
   Помолчав, серьезно добавил:
   – Я давно такую на войне ел…
   И больше к этой «фас;левой» похлебке он не притронулся. А вечером кастрюля резко опустела.
   Суп с «особым» сортом фасоли отправился в клинику Илизарова к братовьям, на поправку их здоровья.
   Не знаю, что сказал им бравый солдат Ратко, но этот сорт фасоли со швейковыми червячками пришелся его землякам по вкусу и суп они съели в один присест.
   А может, это были проросшие стручки старой фасоли? Сейчас трудно сказать. Но вечером я с удовольствием слушала, как Ратко громко «благодарил» по скайпу своего друга из Ниша за домашнюю фасоль и нервно размахивал руками, сотрясая воздух злыми и хлесткими «спасибо, брат»…
   Писала я эту историю для смеха, а получилось грустно. О чем бы ни вспоминал Ратко, что бы ни делал, везде прячется его война: в каждом слове, в каждой клеточке, в каждом воспоминании…



Два бычка. Чемпионат…
   Пришел утром. Смотрит на меня. Изучает для начала реакцию. «Кажется, спокойна…»
   – А знаешь, где я был?
   Опять изучает. Теперь я смотрю, почти исподлобья, жду, что изречет. Привыкла уже к его неожиданным сюрпризикам. А он: я, мол, там и там, с тем и с тем, старые друзья и все такое. Я молчу, жду. Пожался, потоптался и вывалил из кармана мятую пятитысячную.
   – Вот. Заработал, – гордо сказал, с чувством непоколебимого мужского достоинства.
   Я скосила недоверчиво глаза.
   – Откуда такое богатство? – спрашиваю.
   Пенсия-то его, по инвалидности, меньше десяти тысяч, – неслыханное богатство за месяц. А тут пять тысяч за ночь.
   Но гордость, видно невооруженным глазом, прямо распирает его грудь.
   – Заработал, – опять повторяет.
   Улыбка играет на губах и лицо такое честное-честное…
   – Ну, расскажи, – говорю с сомнением и чувствую, что он ждет этого вопроса.
   Язык его так и пляшет во рту, так охота ему прихвастнуть и меня удивить. И ни капельки вины в глазах, что поздно пришел.
   – Встретил я в одном месте, – где, конечно, не уточняет, – старых друзей… И выиграл у них на спор…
   Опять замолчал и ждет моих дальнейших расспросов. Смотрит – заинтересует меня или нет его ответ.
   – И что? – спрашиваю, а сама басню жду.
   Правду, думаю, или полуправду расскажет?
   А он, словно невзначай, поднимает штанину на правой ноге и достает из носка согнутую пополам вилку и крутит передо мной.
   Я, конечно, ничего не поняла. Ну, вилка. Ну, согнута на 180 градусов. Наверное, нашел где-то и подобрал. Домой принес зачем-то.
   – Что это? – вполне спокойно спрашиваю.
   А глаза сербские опять запрыгали, и искры из них посыпались фейерверком, мне даже весело стало.
   Медлит, не отвечает. Смотрит на меня, держит в напряжении. Может, думает, сама догадаюсь. А я не понимаю, о чем догадаться должна.
   Взял он тогда эту вилку за согнутую ручку и зажал с силой в кулаке, аж мышцы на руке заиграли. Вот тут-то меня и ошарашило не на шутку. Ведь это…
   – Ты был в опасности?
   – Нет. Боялся, что надуют.
   Мне опять ничего не понятно: говорит одно, а думает, может, совсем другое.
   Я всполошилась и заерзала.
   – Да откуда у тебя эти деньги-то?
   – Я честно выиграл.
   «Ну я-то, – думаю, – знаю эти ваши мужские представления».
   – Только не обманывай.
   Тут он, наконец, выдохнул, понял, что я больше за него волнуюсь, чем ругаться хочу, и все рассказал.
   – Я сидел и пил пиво со старыми друзьями. Проводил всех по домам. Но мне немного не хватило драйва.
   Ага, думаю, мне это знакомо. Выползли старые привычки – кого-то прижать, кого-то подмять, кого-то перекричать и подальше послать… Хорошо, если не подраться. В общем, «пар спустить» это называется. Силушки-то, что у бычка боснийского, немерено. Только силой и напором, лоб в лоб, вперемежку со злостью и буйным куражом пар этот выпускается. Здоровый все-таки Ратко м;лодец и силы в нем от рождения на троих сербских богатырей замешано.
   – Пошел в одно старое местечко, – продолжает. – Там мне подсказали, что объявились местные чемпионы по борьбе на локтях… Где-то они берут призы на Урале. А мне-то что!.. Просто интересно стало.
   Эх, забыла как эта борьба кафэшная у мужиков называется. В общем, локти на стол, глаза в глаза и жми со всей силы, пока руку противника наповал не свалишь – в ноль градусов, что называется. Качай туда-сюда, сколько хочешь, но победишь только тогда, когда уложишь чужую граблю вчистую на стол, так что противник не шелохнется.
   Ну у Ратко-то силищи – ой-ой! Никому «не позавидую», кто в рукопашную с ним сорвется. А в окопах да на военных боснийских тропах даже с оружием с ним лучше не встречаться. Да и на родине в бар, где он с бригадой своей партизанской пивка заходил попить, противнику лучше было не соваться – маханет рукой и вместе с креслом из окна выпадешь. Были и такие «сюрпризы» для его врагов. Но то была война. А сейчас-то кому захотелось под руку ему попадаться?
   – Да кто они такие, эти «спортсмены-чемпионы»?
   – Старые мои знакомые…
   – Почему они в б;рах-то соревнуются?
   Не ответил, но продолжил:
   – Ну поехал я туда, где они отдыхали. Они увидели меня. Ратко, говорят, привет, друг! Садись за наш стол, выпьем. Я сел, выпил. Слово за слово. Старое вспомнили – как проигрывали мне несколько лет назад. Поболтали, посудачили, вижу, что крутые ребята в азарт вошли. Не могли они у меня ни разу за все наше давнее знакомство выиграть и мой локоть на стол свалить.
   – Давай поборемся, – предложили «спортсмены».
   Отказать, конечно, невозможно.
   – У тебя же сердце, – я занервничала.
   – Ну и что, – ответил.
   – Вот гады, – это уже я говорю Ратко. – Видят же, что у тебя одна рука повреждена и знают, что в сердце медицинский стент стоит, кровь качает. Хоть и чемпионы они, но не по-спортивному это.
   – Они думали, что быстро со мной управятся. А меня злость взяла. «Давай!» – говорю.
   – Первый раз я их дожал бесплатно, потому что они за столом угощали. Не успокоились. Сильнее разозлились. «Давай, – говорят, – повторим. Отыграем»…
   – У тебя же сердце… – опять не унималась я.
   – Вот тогда уже я им условие поставил, что буду жать на спор на пять тысяч. А у самого нет ни рубля в кармане. Думаю, обязательно дожму, ведь денег нет и надо выигрывать. Вот я вилку-то незаметно под столом и согнул пополам и в носок спрятал. Для уверенности.
   – Это же опасно…
   – В этих «спортивных» компаниях никто никому не жалуется.
   И продолжил:
   – Со стола все стаканы скинули и сели друг против друга. Они посмеивались и были в себе очень уверены. Второго, свежего «чемпиона», посадили со мной бороться. Такой бычара огромный. Качок со здоровыми ручищами. Я-то на второй заход садился, силы уже потратил, вот они и думали, что быстро свалят меня. Победить хотели. Я с ними уже когда-то боролся. Моя была победа. И вот реванш захотели.
   – Это же нечестно, – опять возмутилась я.
   – Ничего. Я тоже разозлился. А куда мне было деваться!?
   – Ну, и?
   – Смеялись они, заранее празднуя победу. Качают мою руку и гогочут, знают, что я устал по второму кругу бороться.
   – Бедный Ратко! – мне было его жалко.
   А он протягивает мне эти пять тысяч и снова оправдывается:
   – Честно выиграл.
   – Так что дальше-то было? – я отодвинула его руку с мятой купюрой.
   – Смеялся да ухмылялся этот чемпион, а потом краской залился.
   – ??? – в моих глазах стояли одни вопросы.
   – Схватились мы как два быка, когда они рогами друг в друга упираются. Глаза выпучили, губы сжали и жилы так напрягли, что вены могли лопнуть. Напряжение нарастает, руки туда-сюда качаются, дрожат от натуги, никто никому в силе не уступает. Руку мне так заломило, что шею от боли свело, а головой я даже качнуть не мог, так вены в канат надулись. Ну, думаю, не силой, так хитростью. Дал этому чемпиону немного форы, качнул свою руку назад, будто он меня уже заламывает.
   – Ну, и…
   – Бык этот здоровый обрадовался, и, видимо, расслабился.
   – А ты? – я будто видела этот бой двух «бычков» – боснийского и екатеринбургского, опасного.
   – А я выдохнул и… как пнул по ножке стула. Нечаянно.
   – И?
   – «Чемпион» от неожиданности вздрогнул и на секунду руку ослабил, а я моментально всю свою злость на руку перекинул и положил его ручищу на стол… Под ноль дожал все-таки. Пять тысяч быстро взял со стола, попрощался и ходу…
   – А реванш? – они мне вслед кричали.
   – В следующем чемпионате…
Соленая капуста в бочке…
   Соленая капуста по-сербски – это поистине шедевр! Гордость сербской и Раткиной кухни.
   – Хочу голубцов.
   Я обрадовалась. Ну уж что-что, а голубцы моя мама заворачивала знатные.
   – Давай, я сделаю…
   – Так у нас капусты соленой нет.
   Я сильно удивилась:
   – Зачем для голубцов соленая капуста? Я из свежей сделаю.
   – Нет, это не то. У нас капуста специальная, в бочках просоленная.
   – ???
   На следующий год летом он, все больше и больше скучающий по своей Боснии, купил большую бочку на 100 литров и поставил на хранение на балкон.
   – Буду капусту солить.
   Я молча принялась наблюдать весь процесс, от начала и до конца. «Ну, – думаю, – сколько это надо капусты нашинковать, чтобы в 100 литров утрамбовать! Работенки – на несколько дней. Пока накрошишь, пока умнешь, пока прижмешь, пока горечь выпустишь. Да еще и вынюхивать всю эту квашноту несколько дней… Ух, Ратко. Повеселимся сейчас…»
   – Ты не мешайся… – сказал многозначительно.
   – Один не справишься, партизан.
   Но не тут-то было.
   Капусту с рынка приволок, в двух мешках сетчатых.
   Час капусточку на кухне раздевал да оглаживал.
   За полчаса в кочерыжке ямку выкрутил и соль туда насыпает. Рядом вода первой «Свежести» да три пакета поваренной соли по килограмму каждый. Сыплет в кочерыжку соль и целиком капустный мячик в бочку укладывает. Один слой, два… Еще полчаса – и бочка полная. Пачка соли ушла. Сверху уже по половине да по четверть кочана доложил, чтобы пустое пространство заполнить. На грудь бочку взял и на балкон вынес.
   – Лена, неси воду.
   Вот и я при деле. Льем воду в бочку, пока до краев не дошла.
   – Давай соль.
   Еще два килограмма ушло в рассол.
   – Три дня капуста будет воду пить, потом снова доливать надо…
   Закрыл плотно крышкой и сверху бадью с водой поставил. Придавил, чтобы капуста по самую маковку в воде сидела.
   – Когда капуста пожелтеет, значит, она гот;ва, – прибавил с акцентом.
   На все про все – два, от силы три часа ушло.
   Ну и Ратко! Все-то он умеет, на все хватает и желания, и энергии. Хороший мужик, ничего не прискажешь.
   Вот такая капуста сербская, заморская завелась на нашем балконе. Солим уже сколько зим, а она все вкуснее и милее становится. И без нее уже никуда.
   – Десять килограммов лимона заменяет, – уверяет Ратко, не уточняя, о какой капустной дозе идет речь.
   А сок у этой бочковой капусты – настоящий, похмельный, на вес золота. Пьешь, напиться не можешь. Да и сама капуста – хоть на что годная. И хрустит, и листья целые. Хоть на салат ее режь, хоть голубцы крути, хоть суп вари.
   А уж голубцы из нее – знатные. Сербские. Один только секрет у этих голубцов есть. Когда скрутите их, то жарить не надо. Положите на дно кастрюли сначала листья капустные, затем ломтик сала или другие какие копчености – колбаску или ребрышки свиные – и только тогда скрученные голубчики сложите и водой залейте. Сразу не солите, подождите, когда капуста свою соль выпустит. Да не быстро кипятите, а то голубчики непослушные развернутся, а капуста в лохмотья превратится. В итоге получатся у вас щи с голубцами и копченым привкусом. Сытно, вкусно. Красота!
   Скажу больше. Оставшуюся весной капусту я заморозила в холодильнике, чтобы на лето сохранить. Так эта капуста служила еще два года и вкусовых и полезных качеств не потеряла.
   Русские щи из нее – просто отменные!
   Разве из лимонов щи сваришь?!
Кое-что из рецептов сербской кухни
   Свиные шкварки на молоке – одно из любимых блюд у сербов. Жарят их и в России, но разница в приготовлении у сербов и у нас – существенная. Сейчас расскажу самый главный секрет.
   – У нас шкварки делают на всю зиму и ходят с ними «за охоту» и «за рыбалку», – к его акценту я давно привыкла.
   Рассказываю всем. Покупаем, как обычно, целую свинку, не импортную, а специально в деревню едем, и разделываем по сербскому правилу.
   – Я – профессор за мясо, – с особой гордостью изрекает сербский повар и становится сразу на пять сантиметров выше – так у него грудь от хвастовства распирает.
   Туша разделывается довольно проворно. Мясо ловко отделяется от сальной части. Сало должно быть обязательно с хорошими прослойками мяса, и это очень важно. Шмат режется на кусочки, жарится, или, лучше сказать, томится на плите в посуде, которая не пригорает, 2–3 часа. Вся масса все время переворачивается, перемешивается. Отходить нельзя. Сало топится, кусочки мяса постепенно уменьшаются в размере, приобретают зoлотистый оттенок. В конце концов, в кастрюлю вытапливается сало, а кусочки с прослойками мяса (а это и есть шкварки), скукоживаются.
   Через заранее приготовленную и свернутую в несколько раз марлю сливается вытопленный свиной жир, остаются одни шкварки. Далее шкварки солятся как обычное мясо, без пересола, и, внимание! обдаются небольшим количеством молока! И только после обработки молоком шкварки становятся сочными, удивительно вкусными. Это сытная, здоровая пища и особенно жадно уминается с хорошим белым хлебушком.
   Когда мясные молочные шкварки остывают, они становятся еще вкуснее. Хранятся очень долго.
   А сало, которое вытапливается из шкварок (у нас в России его называют смальце), – экологически чистый животный жир, очень полезный для здорового питания. Заметьте, что натуральный свиной жир давно не продается в наших магазинах. О нем помнят только наши бабушки. А сербы на этом сале жарят всё. И здоровее, чем мы! Это правда.
   – Это самый полезный для здоровья жир! – всякий раз приговаривает Ратко.
   И, конечно, я согласна с ним, он прав.
Сербский салат на 50 литров
   Он делается так: берется бочка, в нее кладут морковь, зеленый помидор, огурчик маленький, капусточка цветная, и перец чищеный…
   – Все мытое?
   – Конечно, да!
   Затем готовят консервант в сиропе.
   В отдельную кастрюлю – литр очищенной воды. Туда кладут грамм 300 сахара и 800 грамм соли. Все это ставят на огонь. И добавляют – не пугайтесь! – едкий уксус, процентов 70, грамм 250. Доводят до кипенья, добавляя специальный konservans, грамм 5. Из Сербии доставлен.
   Затем готовят 20 литров «аква» (по-русски, воду), тихонько льют туда сироп. Да, не забудь на всякий случай одеть противогаз, ведь уксус превратится в газ! Как вдарит, ядовитый, в глаз! – не отвертеться, и можно запросто обжечься.
   Ну вот, заливка на салат готова. Помидоры ждут. Тихонько в бочку, наполненную овощами, заливай и плотно крышкой закрывай. На 10 дней забудь о новом блюде, поставь хоть где, уже не загниет.
   Мы пробовали тут же, сразу, дня через три. В прикуску с жареным бараном пошло на пять.
   Нет, с плюсом пять! Хвалюсь опять!
   – На зиму хватит! – обещает Ратко.
   И в комнату свою заносит бочку, к груди прижав как драгоценность. Да, это ценность!
   – Мужская з;кусь… – потирает руки. – Все в порядке. У вас никто не может так. За три часа полсотня литров маринада!
   Оно нам надо?
   Я считаю. Сколько банок должна бы закатать на тот объем? Штук 70, по средней мерке. Это лихо.
   Неделя бы ушла на все про все.
   Но и еще не все.
   Чуть не забыла, главный фокус – к закуске сербский хлеб! Что? Как? Зачем? Читайте дальше – то рецепт особый. Приготовьтесь…
   Я все удивлялась: «Ну почему зеленый помидор? Не бурый и не красный, – ведь они вкуснее…»
   Услышала такой ответ:
   «Пока зеленое желтеет, желтое уже краснеет, а красное всегда чернеет». И понимай, как хочешь.
   Что подумал? Про кого сказал?
Рецепт сербского хлеба
   Один раз привезли нам муку из Сербии. Вот уж не знала, что и хлеб-то можно самому испечь так, что никакая потом булка из магазина в горло не зайдет! Мужские руки все-таки какие-то особые секреты знают. Особенно при смешивании муки, воды и дрожжей. Ну что особенного, кажется, муку мешать с водой? Ан, нет! После того, как попробовали наши гости и друзья Раткины этот хлебушек, сербом испеченный, заказам отбою не было.
   Большие знатоки и гурманы натуральной еды – есть такие среди наших соседей! – Ратко наперебой в гости приглашали, и сами с удовольствием поедали только этот хлеб. Тарелки хлебные к себе поближе придвигали и двумя руками за рецепт балканский голосовали.
   А что за рецепт такой, сейчас расскажу.
* * *
   Да! Здесь секретов больше!
   Все вроде просто, но не тут-то было!
   Нужны сначала соль, мука, кто сколько хочет. Мы готовим с килограммом. Перемешайте все и ставьте отдыхать. В отдельной кружке нежную опару, стараясь не спугнуть особо, подобьем. Берем дрожжей французских с ложку, водою теплою зальем, добавив ложечку муки «Пшеничной», щепотку сахара, и все пока.
   Оставим ненадолго.
   Опара вырастет в два раза, даст пузыри.
   А вы пока согрейте чайник и эту воду влейте в минералку, чтобы водичка теплая была; объем воды – не более стакана на килограмм муки. Затем все вместе, воду и опару, залить в муку и быстро замесить.
   Да осторожно, тесто не сварите!
   Следите, наблюдайте, бдите…
   Покройте тесто чистым полотенцем, оставьте подремать часа на два, пока не выспится. Как тесто отоспится – начнет зевать; в два раза грудь его – увидите! – вздыбится. Тогда берите его полусонным, – на вздохе, мягким и довольным. И в руки нежно за бока возьмите. Да только без ума на радостя;х его не жмите! А если тесто пристаёт, – его мукой по попке шлёп! Туес железный маслицем снабдите и тесто осторожно уложите. А сверху тоже маслом удобр;те, и в печь на 200 градусов садите.
   Садите и следите. Обязательно следите!
   Покроется он корочкой румяной и трещинки распустит наверху. А вы уж начеку! Перчатку н; руку – и из печ; тащите. Затем в пеленочку красавца оберните и маслицем ему бока протрите. Чтобы, румяный, отошел от жаркой баньки и успокоился с часок.
   Теперь свой хлебушек возьмите и аккуратно разверните. Он готов! С ним все вкусней в три раза. И сытней. С ним – хоть куда, а без него – никак! Вот так!
   Но самый главный «финт» в приготовленьи – не в простоте рецепта, не в мук; или дрожжах! А в Раткиных, особо наделенных талантом повара, мужских руках! Поэтому не знаю, дорогие, хорош ли мой рецепт для вас. Но без «финта» вам: «От винт;». А Ратко – ас!
Грибник
   Белые грибки сами выскакивают из-под его ног и прыгают в корзинку дружно и охотно. Какие бы грибы ни толпились у него под ногами, он уважал только белые! Это вообще его отличительная черта – cобирать и иметь только самое лучшее, самое красивое, самое нарядное, самое вкусное, самое модное и самое ценное. Ну хвастунишкой родился маленький сербин, что уж тут скрывать!
   – Поедем за грибами.
   – Только за белыми.
   За несколько лет жизни в Зауралье он разведал и запомнил несколько заветных полян, где прятались белые грибы, и ездил туда каждый год.
   Возьмет корзинку плетеную и выдвинется в лес, один или с другом. Или меня да Клавдию Николаевну, ненаглядную мою подружку-нестарушку пригласит, сейчас ей 88. Выйдет из машины и вперед нас на своей больной ножке потёпает. Пока мы вдоль лесочка листьями шуршим, он уже два-три круга по ближайшему околотку нарежет и все белые соберёт. Сам не замечает, что одна нога другой мешает. Лес его лечит, сил молодецких придает. Любит он лесные улицы и мшистые тропы-тротуары. Боснию свою вспоминает. Края-то наши разные – где Боснийские горы? а где Зауралье? – а крыша у нас все равно одна на всех – небо голубое!
   Принесет домой «белые» да на стол ка-а-ак выложит, будто торт ванильный, – сам любуется. А грибочки все как на подбор – красавцы, сытые, пузатенькие. И без червоточинки.
   Маслята и рыжики его нисколько не волновали и не манили. Шел – ногой отпинывал. «У нас такие не берут». Но однажды я маслят две корзины набрала, сварила, усолила их с чесночком и перчиком душистым и по трехлитровым банкам разложила, уксусной заливкой удобрила и в холодильник поставила.
   – Сама ешь свои сопливые грибы.
   Тогда я хитрость одну придумала. В холодильнике стояла баночка перчиков «Чили» – маленькие, крючковатые, зеленые, горькие… фу-фу! Подсунула я к своим соленым маслятам эти перчики, штук 10, и сверху залила оставшимся маринадом из крепких «Peperone». Перемешала все хорошенько и дня через три угощаю строптивого серба.
   Морщится, плюется… но в рот положил.
   Молчит, жует медленно… Ни слова более не вымолвил. А через месяц хватилась я за маслятки, чтобы гостей сербских угостить. А банок-то с сопливыми грибами нет ни одной.
   – ??? – спрашиваю у Ратко.
   – Охотники съели.
   И когда он на охоту ездил? Не помню. Но то, что закусочка чисто мужская оказалась, понятно! Браво, Ратко! И теперь, когда он за грибами в лес едет, то обязательно спросит:
   – Тебе маслят-то собрать?
Медведь с черемшой
   Увидеть в русской тайге живого медведя было его странной мечтой. Медведь в тайге да лось в зауральских лесах – неизменные его мужские разговоры за праздничным столом. Хотя, вспомнила, мечтал он еще об одной удаче: порыбачить на наших дальневосточных речках, чтобы поймать, всенепременно, больш;-а-а-ю рыбу. Как заправский рыбак, он часто вспоминал, что самой большой его рыбой был сом, которого он поймал на спиннинг в Дунае. Во-о-о-т такая… – 46 кг. «Долго водила меня за нос, чуть в реку не сбросила. Я ее специально взвешивал».
   Но одна история удивила нас обоих.
   Рассказал ее нам сосед по саду, много лет живший на севере Красноярского края.
   «Жили мы на севере, – начал свою историю сосед, – и довелось мне как-то в Якутию по охотничьим делам поехать. Захотел я посмотреть, как якуты живут на краю света, как рыбу ловят и чем питаются. Привезли нас в поселение, заходим в юрту якутского охотника-рыбака.
   – Заходите, гости дорогие. Сейчас рыбку нашу, свеженину, отведаем.
   Вышел хозяин куда-то из юрты, а вскоре приносит здоровый кусок мороженой рыбы и начинает стругать ее ножом в миску.
   – Откуда на излете лета рыба мороженая?
   – Так из ямы со льдом… Зимой лед-то собирали.
   – Как в погребе деревенском?
   Но ответа не было.
   Постругал-настругал хозяин свежей рыбы полную миску, посолил, поперчил и мне протягивает.
   – Ешь.
   Я поморщился, ни разу сырой рыбы не ел.
   Хариуса на Байкале солил свежего. Так его, красавца, в ведро с соленой водой опустишь, он за пару минут сочный, жирный и нежный становится, во рту тает как шоколадка. А тут совершенно сырое мясо…
   Но я попробовал, не хотел обидеть хозяина.
   Странный какой-то вкус: чем тоньше полоска рыбы, тем ароматней и жирней на языке кажется. В тепле рыба-то быстро пропитывается солью и все свои ароматы раскрывает. Вкусно невероятно. Заздравное блюдо.
   – Ну, удивил, хозяин! – говорю якутскому рыбаку.
   А на огне у него что-то ароматное в котелке закипает, аж ноздри щиплет. Кажется, мясо.
   – А это… – киваю я на котелок.
   – Медвежатина варится.
   «Вкусная?» – думаю.
   А хозяин будто услышал.
   – Помогай варить. Скоро кушать будем.
   И подает мне большую миску с черемшой зеленой.
   – Когда варится медвежатина, надо траву жевать.
   – Зачем? – спрашиваю.
   – Пожевать-пожевать во рту, да в котел плюнуть…»
   Рассказчик закурил сигарету.
   – Зачем? – тут уже лицо у Ратко стало брезгливо вытягиваться, а уголки рта опустились вниз.
   – А иначе невкусно будет, и суп с медведем не уварится…
   – И ты ел? – спрашивает Ратко.
   – Попробуй только отказаться от такого супа с пл;вой черемшой – смертельно обидишь хозяина.
   Ох и ругался Ратко на этого охотника! Хотя ни разу медведя с черемшой не пробовал. Да и вряд ли теперь отведает где супа из косолапого. Все время про черемшу будет помнить.
Охота на карпов и мух
   Рыбу, которую он ловил, как заправский рыбак, сам Ратко никогда не ел. Даже аппетитную уху из жирного 15- килограммового карпа – мечту гурманов – отвергал с непонятным упрямством.
   Просыпаясь летним утром, он первым делом выходил на балкон нашей квартиры и с высокого этажа обозревал берег Тобола на предмет рыбацкой погоды: клюет сегодня или не клюет.
   – А вон рыбачк;, видишь? – показывал он рукою куда-то вдаль.
   И действительно, далеко-далеко от нашего дома с раннего утра на берегу Тобола, который протекал под нашими окнами, уже сидели городские рыбаки. Но он видел не только самих рыбачков, но и наблюдал, как у них клюет.
   – Смотри, смотри, какая крупная клюнула, – азартно кричал он мне, – и ушла.
   Он искренне переживал за рыбаков, стоя на балконе, и расстраивался, как будто это у него сорвалась щука.
   «Вот это зрение! – думала я. – Снайперское. И как он только видит за несколько километров?» – и удивлению моему не было конца и края.
   А ведь в действительности дальнему зрению, дальнему пристрелу он научился на войне. Всем был: и артиллерист, и снайпер, и разведчик… И в окопах воевал, и города штурмовал, и врагов спасал… Впрочем, всего я так никогда и не узнаю – не вытянешь ни слова, закрыты эти «бункеры» воспоминаний для всех.
   Никто из побывавших в пекле человеческих страданий о войне вспоминать не любит. Устали солдаты войны, переполнили себя горем людским. Тишины, покоя просит сердце, набухшее от страданий. А на рыбалке – самая что ни на есть тишина.
   Я ведь о рыбалке хочу писать, а мыслями там, вместе с ним воюю. А зачем? – На себя примеряю сербскую судьбу. Спасибо, что жив остался. Спасибо, что со мной.
   Мелкую рыбу, продолжу, он ловить не любил. Ему все надо было делать по-настоящему. Несколько месяцев он выслеживал, дотошно выспрашивал у местных аборигенов-рыбаков, где, в каких зауральских озерах можно поймать больш-а-а-а-ю рыбу. Его интересовали карп, щука и сырок, а из мелких – окуни и желтые караси, вкус которых не сравнить ни с какой морской рыбой. Желтые, жареные, сладкие караси – вкус детства.
   К рыбалке Ратко готовился особенно тщательно. На каждый новый поход приобреталась какая-то особенная рыболовная снасть – то на карася, то на окуня, то на щуку, то на карпа… Это действительно настоящая страсть – снасть. И крупа исчезала с кухонных полок самая дефицитная – мелкая кукурузная, привезенная из Сербии. Прятать ее было бесполезно. Видимо, рыбы тоже кукурузную кашу любят. Не покормишь – не твоя. Все рыбаки знают.
   Весь улов, который исчислялся иногда мешками, Ратко с большой радостью отвозил на архиерейское подворье для владыки Михаила или в Чимеевский монастырь, где его встречали всегда приветливо, не жалея слов благодарности, в которых он так нуждался. Ему было особенно важно чувствовать, что он кому-то необходим и без него никто и ничего… Какая-то врожденная потребность у всех сербов – помогать и плечо подставлять.
   «Да хвалите меня, хвалите!»
   С какой радостью и как живо он отреагировал на просьбу менеджеров софринского завода церковной утвари при Московской Патриархии привезти им озерной рыбы, которую очень любил Патриарх Алексий II.
   Ратко хорошо помнил, что именно русский Патриарх благословил его на лечение в Кургане, когда он, не зная русского языка, прилетел в 1999 году в Россию в неизвестность. За три часа пулей, туда и обратно, Ратко слетал на мартовское, опасное для рыбной ловли озеро, и договорился с местными мужиками о большой партии рыбы.
   Как стучало его сердце, как суетился он, как волновался, когда выгружал на церковном дворе из своей машины мешки с замороженными карпами и копчеными окунями… Мешки с замороженным разноловом поместили в столичную фуру и благополучно доставили в подмосковье. Так Ратко отблагодарил, как смог, своего высокого попечителя за покровительство.
   Сербы умеют быть благодарными.
   Карп – рыба капризная. Если озеро чистое, ухоженное, то карп никаких посторонних привкусов не имеет и даже прислащивает. Застали и мы те времена, когда на озера Половинского района нашей области приезжали машины с яхтами на колесах. Ратко повезло. Екатеринбургские рыбаки его в свою компанию приняли и каждые выходные брали с собой на подводную охоту.
   Ох и рассказов рыбацких я наслушалась в те годы – до сих пор звенит где-то в ушах. Сама не верила, но карпы и икра, по два килограмма с рыбки, действительно у нас несколько зим не переводились.
   С осени столько запас;ли рыбы, что из морозилки хвосты торчали.
   А вскоре озёра эти, «Яровое» и «Кривое», обмелели, и рыба там перевелась. Опытные рыбаки поговаривали, что в одну лютую зиму лед на озерах был таким толстым, что вся почти рыба задохнулась, не хватило ей кислорода. А может, местные щуки поживились. На то они и зубастые. Зря их вместе с карпами разводили.
   Ах, какая отменная уха из свежего карпа!
   Ничего вкуснее не ела! И ела бы только уху да пироги из этой волшебной рыбы. И рыбку-то вроде пробовала всякую – и севрюгу, и белугу, – а вот нашего зауральского жирнецкого карпа на 15–20 килограмм ни в одном магазине не встречала. В половину он роста человеческого. И это не шутка. Вон они, фотографии из альбома, всем гостям глаза натерли.
   Такую рыбу-невидаль только на стол к государя;м да их придворным подавать!



* * *
   Реакция у Ратко была от древних.
   Как-то весной на кухне назойливо зажужжала ожившая от спячки муха, которых он, кстати, очень презирал. Стал он махать кулаком, чтобы ее словить, но я засмеялась, говоря, что поймать муху просто невозможно. Он внимательно и серьезно посмотрел сначала на меня, потом на муху, затем принял позу охотника, прищурил один глаз, изловчился и… бац, одним махом зажал поганку в кулаке.
   От удивления я выдохнула:
   – Вот это да! Ничего себе…
   Но этот прием – поймать на лету муху! – он повторял, когда хотел восторгов, и каждый раз я ахала и восхищалась, глядя на этот улов. Кто попробует мушиную охоту и останется без «дичи», меня поймет.
Одна крыша на всех
   Мы во многом не были похожи.
   Я закрываю занавески, он открывает, я снова закрываю, он снова открывает. Я поняла позднее. Он хотел видеть горизонт и небо и «что творится за окном». Существовать в рамках одной квартиры, какая бы уютная она не казалась, ему было по сути невозможно и нестерпимо тесно. Стены давили, сжимали вольное воображение.
   Через балконное окно было видно, снег ли падает, или шумит дождь. Какой это дождь? Капает или льет? Сколько журавлей летит клином и куда они полетели? Кто поет? Соловей? Или каркает ворона? Чью сегодня крышу ремонтируют и почему зимой с соседней крыши сняли шифер и долго не закрывают? Очень долго, люди мерзнут! Скоро растает на крыше выпавший за несколько месяцев снег, потечет в квартиры. Бедные люди… Это же неправильно. Вот что делают! Какое безобразие!
   А дороги? Он искренне возмущается всей этой катавасией. Непонятны ему наши заморочки русские, и не привык он долго запрягать, как мы. Да, его я сразу поняла: пока русский мужик запрягает, Ратко уже коней пинает. Никак не может он приспособить себя к нашей странной, неевропейской, медленной какой-то жизни.
   Да, мы правда не похожи.
   Я – за вареное, он – только жарит.
   Я – рыбу, молоко, он – мясо и кефир.
   Я дом люблю, он – огородом, лесом бредит.
   Я – тишину, он – праздники зовет.
   Он – «Что, зачем и почему, когда и кто, дурак и дура»…
   Я – «Утро доброе, давай не будем… Лучше о любви…»
   «Семиэтажные» глаголы про наших женщин на дорогах я выслушала все.
   Он: «Представляешь, вот дурдом, вот идиоты и уроды! Зачем мильярды тащат, хватит миллион…»
   Я молча слушаю и морщусь, он – трясется, как коммунист, за справедливость.
   Он привык к горам и п;дающим рекам, а здесь холмы и скучные равнины. И нет форели на реке. И змеи так не водятся, как д;ма, и не растет кизил в лесах. Поля пустые и бурьянов много. И все не так. Невмоготу…
   «Цемент вручную месят мужики. Как так? Нужна мешалка. И перец красный в огороде не растет. Ранеток больше яблонь посадили. А зачем? У нас в садах все яблоки с арбузы. И айва желтая, как мед. Люблю шпинат и наш салат зеленый. А русскую петрушку и укроп я есть не стану. И чай не пью. Не понимаю русских вас…»
   «Я праздника хочу всегда, на каждую минуту, чтоб разгонять свою бациллу-скуку. Она коварно вытесняет драйв в груди и заражает неизбывной грустью».
   «Где дом родной, где – ты?» – нашептывала скука часто. И с ней он справиться уже не мог.
   Как тень и смерть, – пустые будни, – без сербской музыки и без друзей; без дружного застолья, человек на двести. Ну, на худой конец, на сто.
   «У нас на свадьбах веселятся по неделе. Пятьсот гостей, пять вертел;в. Ракия льется и журчит рекою, столы ломя;тся – крошке некуда упасть. Поет народ, танцует «коло»17; кав;лы18, г;йды19 – день и ночь. Веселье, т;сты, родственников море. И долгие беседы за столом. И «ж;вили» звучит по всей округе. То кумовья и побрат;мы пьют чарки крепкие за молодых…»
   «Тоска по родине, хочу я или нет, сжигает все желания другие. Опустошает жизнь и обостряет память. Хочу забыть свои края и не могу. Чем дольше я живу в России, тем мне милее далекой Боснии поля».
   Тоска по родине его съедала сердце.
   Он страдал…
   «Солить капусту надо только кочан;ми. Не в тазике, а бочками. Вот так…». И сам отмеривает соли, сколько надо, и заливает уксусом салат. «Салат не в банки, а в большие фляжки, по 20 килограммов, а лучше пятьдесят. И тоже целиком – морковку, помидоры, все по старинке, как у нас. У вас в России это не найдете… У нас все слаще…» Ну, конечно, так.
   – Да, не такие мы, как вы… И все не так… И вы – не мы. Но крыша-то у нас одна, красавец! Мы все под ней уместимся, дружок. И ты, и Босния твоя с горами, с ручьями звонкими и с сербскими церквями, с форелью в речках и с балканскими полями… Мой милый, не срастается с самим собой твоя натура буйная навылет. Торопишься мал;хо жить, солдатик. Что так свербит тебя? Характер? Нетерпимость? Желание жить лучше, чем пришлось? Или скучаешь так по родине, что мочи больше нет? А ведь никак не признавался раньше и не думал, что так заноет сердце, заболит…
   – Как я хочу домой! – впервые вырвалось за годы.
   Сказал с такою грустью тихой, что стало ясно, – правду говорит.
Часть VII. О сербской музыке

Русская гармошка



   Странный, затертый с углов чемоданчик появился на нашей кухне под вечер. «Откуда?» Я недоумевала. «Вроде музыкальный, – подумала, – но почему он здесь?». Осторожно подняла замк; на старом коричневом чехле, который, понятно, много повидал. Оказалось, в чемодане – русская гармошка.
   «Что же ты здесь делаешь, одинокая гармонь?» – я ласково погладила привязанную на ремешок гармошку. А мысли поплыли-поехали. Вспомнила, как любит наш народ этот инструмент, называя его душой России.
   Самые нежные, ласковые слова подарили гармонисты своей подружке: «гармошка» и «гармошечка», «озорная мотаня» и «мотанечка», «тальянка» и «тальяночка», «двухрядная гармошка-говоруха», «звонкоголосая княжна», «трехрядочка», «сестра родная», ну и «подружка фронтовая».
   Любят гармошку по всей Руси нашей матушке, – поют и пляшут вместе с ней, грустят и думают, посвящают ей стихи и песни, пословицы и поговорки. Любые горе и радость она готова разделить с тобой и взбудоражит душу так, что славянская твоя душа простит и друга, и недруга. И вытомит сердце тебе тальянка-говоруха, и даст сил богатырских дружок-баян.
   «Эх, легка дорожка, если есть гармошка».
   Трепетно звучит гармонь для сердца русского человека. В годы Великой Отечественной войны гармошку называли очагом сопротивления. Всю Отечественную воевала она вместе с русскими Иванами за правду, за родину, за победу! С ней, подружкой фронтовой, и воевать было не страшно. Многим солдатам она помогла и раны залечить, и до Берлина дошагать.
   А какие вальсы пела тальянка у стен поверженного рейхстага! И ведь многие историки считают, что Германия – родина гармошки.
   Но мы называем гармонь чисто русским изобретением. А правда вот в чем. Еще в 1830 году оружейных дел мастер Иван Сизов, как увидел на ярмарке гармонику-иностранку, так глаз не мог оторвать от нее и все думал, как бы и ему небывалой диковинкой обзавестись. Деньжищи, 40 рублей ассигнациями, за гармонь выложил и привез ее в Тульскую ружейную слободу. «На тебе, матушка, заморский цветочек аленький». В нашем исчислении 40 рублей ассигнациями приравниваются к 320 тысячам рублей20.
   Дома же натешился Иван, наигрался, да и решил, что несподручно ему мехи зря растягивать. А шутка в том, что иностранную гармонику сначала растянуть надо было во все меха, а уж потом, обратным ходом, мелодию собирать. Разобрал Иван гостью-гармонику на части, смастерил еще таких несколько, да и придумал новую конструкцию. А что ж? Ведь не зря он сложному ружейному делу выучился.
   Со-орудил, в полном смысле этого словосочетания, новую гармонь, да так все приладил в ней, что она запела и на вздох, и на выдох. И теперь не только под балалайку плясал русский народ за масленичными блинами, а под «озорную мотанечку». А дальше – более. Уже другие смекалистые мужики мастерили свои гармошки, добавляя им все более складок и украшений, и развезли их по всем губерниям России. Да так вписали гармошку в русский народный колорит, будто ничего общего она с холодной немецкой гармоникой и не имела. Не родня, да и только!
   Теперь уже иностранные знатоки и коллекционеры писали, что в Германии гармоники изготовлялись там, где были мастера, а в России появлялись новые мастера там, куда привозили гармони. И каждой такой гармони народ давал новое имя – по месту ее рождения, уж больно к душе пришлась по нраву русскому гармошка озорная. Только одну из них назвали именем народного певца былинного. «Баяном» нарекли.
   А как помогали «подружки фронтовые» на войне!
   И баяны и гармошки уходили на фронт вместе со своими хозяевами и с ними добывали победу! Развернет гармонист все складки своего друга-богатыря Баяна, запоет про березки и поля родные, и никому уже фашист даже не приснится. А у немцев – другая музыка. Другая гармошка. Губная. Писклявая, бедная на октавы и меха, скудная по звучанию и «без»-совестная. Без совести, значит, и без души. Не любит наш народ немецкую гармошку. Деды, с войны вернувшиеся, называли ее «костлявой». Нет в ней ни глубины, ни жалости, а одно только солдафоно-фашистское «ать-два». Для многих наших героев из «Без-смертного полка» эта «пакость губная» стала погребальным бубном. {Не ругайте меня, буквоеды, не люблю я эту приставку «бес», какая-то она вражья и смыслы наших слов русских перековеркивает}.
   В русской же гармошке живет душа России – широкая, привольная, милующая, согревающая… В ней – запах домашних блинов и борща, в ней – ситец, в ней – верность, в ней – характер простого русского мужика, который взял да подарил сербскому другу-братушке свою концертную гармонь. Просто решил, и отдал. «Забирай, брат, руки болят, пальцы скрючило. Зря на шкафу пылится. Не игрок я уже…». С горечью сказал.
   – Да не простая эта гармошка, брат. Побывала со мной повсюду. И в Европе, и в Америке. И в Берлине пела, и в Белграде.
   А ведь не знал курганский гармонист, что и Раткина душа болела за инструмент. Когда-то и он, молодой и полный сил, играл на аккордеоне, выводил сербские мелодии народные и пел сам, как будто душу разворачивал. Но пробил в его семье погребальный колокол. По брату младшему Милану. На Боснийской войне сложил он буйную головушку. Выпал инструмент из рук Ратко в в те дни траурные и надолго угасли звуки музыки в отчем доме. С того часа поминального ни разу не развернул Ратко меха аккордеона и дал обет никогда не брать его в руки. С тех пор и не играет…
   В Сербии каждую песню называют душой и ценят только ту музыку, которая ее, родимую душу, трогает. Сами сербы про себя говорят: «В Сербии любят Бога, музыку и Россию». И это чистая правда!
   Вот и наша гармошка-гармошечка как будто «спасает» Россию и русский народ, оберегая славянские души от зла и зачерствелости. Как раздвинет свои меха трехрядочка – будто наизнанку тебя вывернет. Все ведает, все видит вглубь тебя.
   Пока играют русские гармошки, ничего не бойтесь, сербы! Вот она, звонкоголосая княжна, гармошка-говоруха стоит на кухне со стертыми клавишами-пуговками, сжалась в потертом коричневом футляре и ждет отправки в Боснию, к внуку русского серба.
   Одинокую и старую концертную гармонь спас от забытия Ратко. Куда бы попала эта русская певунья, в чьих руках оказалась? А может, это она спасла Ратко от неизбывной печали, никогда не проходящей, – печали о том, что более он не увидит уже своего погибшего на войне М;лана раздвигающим меха балканского аккордеона.



«Т;ко л;по, т;ко нежно…»
   «Т;ко л;по, т;ко нежно…», – поют Ана Бекута и Шабан Шаулич, и я не в силах удержаться, чтобы не распахнуть душу навстречу сербской песне. Слушаю музыку, и все мои заслонки-задвижки открываются, наглухо задвинутые с утра; распускается, как цветок лилии, моя душа, умягчается затвердевшее сердце.
   Как будто осветляется все во мне – так песни сербские, словно магнит, чистят душу и сердце, уносят скверну и отбеливают от всяких нечистот. Пока звучит музыка сербская и пока поют сербские соловушки, любое зло словно параличом сковано, так что невозможно разливаться ему и множиться по земле. Пока поет душа сербская – так, словно в ее голос уже при рождении встроены гуслярские струны-вибраторы, – жив и никогда не будет сломлен этот народ!
   Сербскую музыку Ратко слушал, практически не переставая. Оденет вечером наушники, запустит друг-ноотбук и вся ночка его – так и спит в наушниках до утра. В машине и днем и ночью концерт сербский продолжается, особенно когда настроение хорошее.
   И ведь вот какая штука получается: если включил в машине флешку с сербскими дисками, значит, все у него «путем» и он доверяет пассажиру. Если переключит на обычную радиоволну, значит насторожен, и себя, свою душу, ни за что не раскроет. Так что не каждому он сердце обнажал и родные сербские напевы включал только тогда, когда душу щемило, а рядом были «свои»…
   Ну и я давно уже в их числе. «Своя»!
   Сама слушаю и словно другим человеком становлюсь – какая-то тайна в голосах сербских… И хочу слушать только эту волнующую, вибрирующую на грани эмоционального взрыва музыку – словно стою на краю скалы с распахнутыми руками, так дух захватывает.
   Музыка, говорят сами сербы, это неотъемлемая часть их духовной жизни. В песенных текстах сербских музыкантов звучат нежные и живые слова, дорогие для любой души человеческой. И это такой контраст с затертыми, пошлыми шаблонами современной поп-музыки!
   Какое-то невероятное, враждебное русскому сердцу смертельное цунами обрушилось на нас сегодня с подмостков душноватой эстрады. Незамысловатые мелодии и нарочито глупые тексты пытаются насильно вытеснить в нас красоту русской народной песни, хуля и размывая слова, созвучные славянской душе.
   Но сербская песня! Это же гимн для души!
   С каким придыханием и радостью я вслушиваюсь в эту живую музыку, и такие нужные сердцу слова, словно припала к горному роднику! Теплым дождем льются на меня и согревают душу звуки, так знакомые славянскому сердцу – «срдце», «сунце», «тайна тв;я и м;я», «д;ша м;я православна», «лю;бови», «тако л;по, тако нежно»… Все эти слова питают тебя, как материнское молоко, а пространство вокруг заливается нереальным солнечным светом, все созидающим… Объяснить это невозможно.
   Правда звучит в словах русского скульптора Вячеслава Клыкова: «Сербы – такие, какими мы были когда-то…». И хочу добавить, словами писателя Виталия Носкова: «Нам есть чему поучиться у сербов. Когда-то мы были такие же, как они сейчас». Может быть, именно поэтому так щемит мое казачье сердце, которое ищет и находит свои корни в сербской музыке.
   «Срце м;jе п;делено на пре и после нега» – поет Шабан Шаулич, а в голосе столько нежности и проникновенности, такая улыбка теплая на лице певца и такие глаза лучистые и добрые, без хитрости и без всякого намека на знаменитость, что никакой зритель не устоит – раскроет все струны своей души в унисон «соловью сербскому» и запоет вместе с Шабаном. А Шабан направит свой микрофон в зал и подхватят, запоют сербы, словно в один голос – все песни Шабана они наизусть знают – и такой хор профессиональный зазвучит, что не нужны никакие репетиции для этого импровизированного сопровождения – хоть сейчас весь зал на сцену выпускай. Все зрители поют, встали с кресел, руки словно крылья лебединые, в такт музыке раскачиваются, а голоса – сильные, вольные, и все в единой тональности звучат, так что ни одной фальшивой ноты не проскочит. Мощь такая, что этой силой немереной можно все войска вражии свалить, ведь сл;ган «только единство спасает сербов» – национальный девиз сербского народа.



   – У вас поют под фонограмму?
   – На фиг надо это?.. – возмущению в голосе Ратко нет предела.
   Сказал, как отрезал.
   Сербская музыка – особенная, из души-голубушки соткана; звучит – будто нектар сладкий на сердце льет.
   Слушаешь и забываешь обо всем; как в коконе находишься, забирает она тебя, завораживает, силу имеет над тобой. Без песни душевной сербы как без оружия. И никто серба не покорит, пока он на песнях своих растет и возрастает.
   Я слушаю концерты певцов – любимцев сербских – и не могу наслушаться, смотрю и не могу насмотреться, как будто в плен силы неземной попала – не вырваться.
   Живая музыка, не попса, не картинку гонит и не зрелищем прикрывается, а самая что ни на есть народная, изнутри сердца сербского вынута. Какие фонограммы? Духовые инструментальные оркестры весело, без фальши, без подделок сопровождают пение задушевное… Не может сербская песня звучать на пустой сцене. Если нет двадцати скрипок в оркестре и не звучат фрулы, гайды, флейты, гусли балканские и короли оркестров – баяны и аккордеоны, и если не «Сто труб» на сцене, то, конечно, «на фиг это надо» такая музыка.
   Водопад с высоких скал, чистый игристый ручей, воздух крестовых горных массивов, могучий лесной розовый бук, полет сокола… – вот что такое сербский духовой оркестр! Сербы рассказывают, что у них есть такие инструменты, что извлекают музыку на пять километров вокруг – «бубань», «српска тр;ба» и «б;калы».
   По сербским городам часто проходят эти громкие оркестры, это в традиции у народа – оглашать городские улицы силой и гармонией звука духовых народных инструментов, утверждающих силу духа сербского. И в этом есть какая-то тайна. А пусть трясутся нечистые духи и очищается воздух жилищ сербских от всякой вражьей силы! Все реже ходят сегодня эти оркестры по городам сербским, а жаль! В этом духе музыки народной сила сербская прячется! Последняя война украла у сербов часть их праздников народных, но волю к сопротивлению не сломила. И это главное. Пойте, сербы, играйте на Ваших трубах гордых! А мы на Вас подивимся!
   17 февраля 2019 года в Германии, возвращаясь после своих концертов, по дороге в аэропорт трагически погиб балканский соловей Шабан Шаулич, король народной музыки, любимец сербов. Этим трагическим событием по национальной культуре Сербии был нанесен тяжелый удар! Я задаю себе вопрос, почему так случилось и было ли это простой случайностью?
   Какие огромные зрительские залы собирал Шабан, сколько песен, настоящих национальных шлягеров, подарил он народу! Сколько сербов, разбросанных по всем уголкам мира, объединял в одно целое своей удивительной музыкой! Сколько сердец покорил, скольких молодых артистов научил петь, соединяясь с душою народной! Сколько людей заставил растопить сердца музыкой задушевной! Уверена, что враг народа свято-савского восставал, видя как могучи могут быть сербы, объединенные своей культурой, своей музыкой, своими песнями! Не по нутру вражьему, когда сербы чувствуют свою силу и соборность, когда встают всем зрительным залом и в едином порыве, одну за другой поют вслед за Шабаном песню, зная весь его репертуар наизусть.
   И час поют, и два, и всю жизнь…
   Пьяный водитель-мигрант, даже не имеющий водительских прав, направил свою машину в автомобиль Шабана сзади и нанес смертельную рану народному любимцу – погиб Шабан в немецкой больнице от разрыва своего соловьиного сердца! Вечная память ему и Царство Небесное!
   Теперь голос Шабана льется из прошлого, но так же свободно и гордо, как река горная, вольно срывающаяся с сербских гор и не знающая никаких преград. Так и музыка сербская, которую невозможно заглушить, как невозможно заглушить грохот падающей по скальным уступам воды, живет своей жизнью! И не остановить ее, потому что сила Балканских гор в нее вливается, или, наоборот, она горам и сербам силу дает!
   Музыка сербская силу великую имеет, камертон это силы духа сербов несгибаемых. И как не вспомнить тут князя славного Лазаря, давшего сербам силу державную.
   Искупил князь косовский сербов из плена земли и сам стал им навеки Царем, хотя на Царство Сербское не короновался. Смертью красной коронован он до скончания века сербам Царем служить, вымаливая свободу Державе сербской у Престола Божия до скончания века!
Сто труб
   Представьте, вы пришли на городскую площадь, а перед вами – огромная сцена, на сцене сто музыкантов и в руках у каждого – труба музыкальная! Настоящая!
   Сто человек – сто труб: валторны, саксофоны, тромбоны, трубы… И больше ни одного инструмента в оркестре. Сто труб, восемь микрофонов и дирижер! Ни баяна, ни скрипки, ни флейты, ни ударника. Впрочем, какой тут ударник усидит – сдуют его эти сто трубачей.
   Ну и что вы думаете, это музей или выставка?
   Или, может быть, эти трубы молчат?
   Как дунули, как грянули сто труб из ста уст!
   И пошло-поехало… «Катюша» – «Эй, ухнем!» – и снова «Расцветали яблони и груши…» на сербской сцене под огромным навесом. Без нот, без пюпитров! Без остановок! Я в полном восторге и в полном, совершенном восхищении!
   2009 год. «Концерт оркестра «100 труб» посвящен сербским и русским героям», – говорит открыто, не боясь западной, европейской прессы, ведущая. «65-летию освобождения Белграда от фашистов и от фашизма посвящается», – вторит ей важный господин со сцены. И как хлопают многочисленные зрители, стоящие прямо на улице у сцены! Молодые, в основном, парни играют всё – марши, песни, народную сербскую и русскую музыку, популярные композиции, цыганские романсы.
   «Выплывают расписные Стеньки Разина челны», – не говорят, но в сто труб пугают-выдыхают, как один, сербские музыканты и…
   Беги, Запад… Беги, фашист… Беги, любой враг…
   А не то найдется сербский Стенька Лазарь и поднимет народ. Вот где прячется неизбывная страсть сербов к свободе, к независимости! Вот где прорывается тоска по косовскому рыцарю – лидеру, который мог бы объединить сербов к сопротивлению злу.
   Сто труб гласят, голосят о челнах Стенькиных!
   Сербская и русская музыка – самые любимые народные мелодии – звучат, трубят поочередно, заплетаются в одну мечту, в один голос, в один помысел. На один крест восходят.
   Музыканты одеты символично – в национальную обувку, в брюки войника (сербск. яз.), солдата сербского; пояса, вязаные, широкие, как будто подчеркивают, что жив дух сербов и помнят они свои победы над врагом фашистским. А ритмы такие держат, что ногами не угонишься, не то что пропоешь. И ведь это сто труб поют.
   Именно поют трубы сербские – на один голос, в унисон. Но как это звучит красиво, мощно! Невозможно это чувство восхищения никакими словами выразить.
   А вот вам цыганская мелодия! Течет в балканских народах и цыганская кровь, тесно вплетены цыганские ритмы в сербскую культуру. Вот затрубили «Цыгане любят песни». Можете представить? Не гитара выводит трели, а сто труб, нежно и уверенно, выводят русско-цыганские ритмы. Поют-дуют в трубы сто молодых парней, а я вспоминаю, как однажды Ратко, позвонив мне из своей Боснии, в самом начале еще нашего романа, поздравлял меня с днем рождения и вдруг запел: «Ах, мама, мама, мама, люблю цыгана Яна…» – и я удивлялась, когда это он успел так хорошо научиться в России цыганским песням?! И в караоке он, я сама слышала, набирал по 100% баллов из всех возможных, когда исполнял, красиво вибрируя шикарным природным голосом, песню про цыгана Яна. Теперь мне понятно, что эти ритмы ему знакомы были с детства. Может, не зря пишут некоторые исследователи, что сербы – это кочевые сиб;ры – сибиряки – с Сибирской низменности заболоченной перекочевавшие сначала в южные районы России, а позднее – породнившиеся с казаками и переселившиеся на Балканы. Кочевой, стало быть, свободолюбивый дух в роду у сербов заложен исторически.
   Закончился концерт сербских 100 труб русской «Калинкой». Разгоняли ритмы медленно, осторожно, наслаждаясь каждым звуком «Калинки», каждым тактом, как будто коней выбирали. Вот взяли несколько тактов, затем – пауза… небольшая остановка… и, все убыстряя и ускоряя темп, наконец: «Ну, родимые, погнали…». Взмылили коней и понеслось… Ни ногами, ни мыслями талантливых трубачей не догнать. Что за трубы волшебные! «Эх, тройка-Русь!», – не объять, не понять!
   Спасибо, сербы! Наполнили душу по горлышко!
   А зрители-сербы слушают трубы свои удивительные и поют наизусть «Калинку» и возгласами: «Ура, Россия!», «Ура, Сербия!» – громко и радостно, никого не страшась, друг друга приветствуют.
   И вам низкий поклон, братушки!



Сербская женщина – русская душа
   Сердце м;е и тв;е у люб;ви ст;е
   «Сердце мое и твое у любви стоит…»
   Слова сербской песни тихо льются из приемника нашего авто. Эти диски нам недавно привезли из Белграда.
   Мы снова в пути. Вдвоем. Дорога длинная. Следующую песню запела женщина, и я внимательно прислушиваюсь к тягучему и глубоко страдающему голосу певицы. Пела Ана Бекута.
   Рана м;я – рана лю;та…
   Да ведь это не песня, а плач. Я сделала погромче звук и попросила моего русского серба:
   – Переведи…
   Он замялся.
   – Я хочу понять сербскую женщину, – добавила я.
   Он внимательно посмотрел на меня. Помолчал, а потом все-таки решился:

   Сто раз ты согрешил,
   Сто раз с другою был,
   Сто раз простила я,
   Чтоб с тобой был;.

   Какое страдание в голосе! Нет, перевести это дословно невозможно. Но можно каким-то интуитивным чувством понять, чт; переживает эта сербская ж;на.
   – Дальше, – тихо попросила я, внимательно прислушиваясь к чувственному голосу певицы, страстно льющемуся из динамиков.

   Сто раз ты любил,
   Уходил, приходил,
   Свою любовь погасил,
   Покаянием жив был.

   Какие простые и наивные слова, но сколько в них темперамента и боли!
   «А ведь мы похожи, – подумала я, – эта сербская женщина, удерживающая свою любовь, и мы, русские, – только не нынешние, современные, обремененные западным феминизмом, а те, из царской еще России, когда церковь и вера удерживала замужнюю женщину от бессмысленной, все погубляющей “свободы”. Женщина самой природой призвана любить беззаветно, чтобы не разрушать, а созидать…». Мысли эти плыли надо мной, поверх сербской песни, так встревожившей мою душу.
   – Переведи припев, пожалуйста…

   Рана моя – рана люта.
   Рань меня еще сто п;то (сто раз).
   Сто раз меня обманешь,
   Но никогда не оставишь.

   Я вновь и вновь прокручивала назад диск с пронизывающей мое сердце песней и повторяла:
   – Ну переведи, пожалуйста, о чем поется дальше.

   Сто ран моих заболел;
   Что сердце тебя полюбил;.
   А что не любишь меня нежно,
   Душа страдает неизбежно.

   И опять с нарастающим страданием в голосе звучит, как пикой пронизывает, припев: Рана м;я – рана лю;та…
   Эх, сербская женщина – русская душа! Как понимала я свою сербскую подругу, пропевшую в этой песне мою первую историю! И моя рана была раной лютой. Я действительно была когда-то очень привязана к своему мужу… Сто раз он ранил меня, сто раз обманывал, но сто раз я прощала ему. Хранила нашу семью ради самой себя и ради наших детей. Никогда не выносила его новые лю;бови (cербск.) на суд родных и близких, надеясь, что мои раны зарастут, а он никогда меня не оставит. Но все вышло иначе…
   Сербские женщины! Сербские женщины! Сколько переживаний выпало на вашу горькую долю! И последняя война, и неизбежные потери отцов, мужей и сыновей. Разорение отеческих домов, исход из страны… Все это так понятно. И так одновременно больно за вашу судьбу, родные сестрички! Простите нас, что в 1990-х мы мало знали о страданиях Сербии и ее народа-христоносца. Простите, что не молились за души ваших православных мужей, погибших в дни Святой Пасхи под американскими бомбами, падающими в Белградское сердце Сербии. «Христос Воскресе!» – приветствовала православная церковь в эти дни воскресшего в мир Спасителя. И в это же время с натовских самолетов летела смерть на сербские города, и у этой смерти был диавольский оскал.
   Никто не допускал даже мысли, что война возможна в нашем мире и что она так близка. Мы были уверены, что и вы, и мы защищены русским оружием. Но Россию уже рвали изнутри ее вековечные в;роги, и она слабела с каждым днем. И это тоже была война. Новая, тайная война!
   Простите нас, сестры во Христе, что мы забыли отеческие заветы нашего русского Царя-искупителя Николая II, пуще глаза уберегавшего Сербию от злых варваров во все дни своего земного царствования и научившего весь мир уважать сербов и считаться с ними.
   Мы виноваты! Мы каемся! Мы любим вас!
О сербских песнях
   «Т;мо, дал;ко…» – вот где сербская душа. Не гимн народный, а песня, льющаяся уверенно и свободно, тихо и душевно. Я прислушиваюсь к словам сербской песни, и слух мой услаждается дивными звуками, а душа постепенно наполняется желанием жить, любить и творить для другого человека. «Т;мо, дал;ко…» – обещают мне, и я верю. Там далеко, на Балканах – моя судьба, там и моя Сербия.
   «Там моя Сербия…», – тоскует голос, и я понимаю, что слова эти льются из сердец тысяч затерянных вне страны сербов, раскиданных, изгнанных, потерянных для своей родной Отчизны. Мой дом и моя жизнь наполняются новыми звуками. Но почему Сербия так затронула сердце? «Люблю Сербию, мою сестренку младшую!» – эти слова все чаще прижимались к моей душе и так и остались в ней навсегда.
   Откуда у русских людей такая неистребимая любовь к сербам? Врожденная? Любовь до слез, до жалости. Может быть, и мои предки-казаки, станичники Оренбургского войска, были когда-то на Балканах, защищая Сербию, и стояли насмерть у западных ее православных границ!?
   Любовь моя сербская разлилась по всему мозгу, заняла все клеточки воспаленного ума. Хочу понять – и понимаю, хочу любить – и люблю, хочу защищать – и защищаю, хотела пойти на войну – и пошла бы. Лишь бы не предать саму себя. И тебя, Сербия!
Несется горная река
   Никто никогда не покорит народ державный сербский, пока будут они вместе с музыкантами соборно петь всем залом. Вон встали все со своих стульев концертных, раскачиваются из стороны в сторону в такт музыке, пританцовывают и поют все вместе, одним порывом, одним дыханием, в одном ритме. Пританцовывает и моя любимая сербская певица на сцене, не в силах удержаться от ритмов сумасшедших! И не Ана Бекута концерт дает, а зрители, хор народный, вторят ей, сопровождают душу ее, летящую в ритме песни.
   Поет Ана, не останавливаясь, подряд все лучшие свои композиции. Не смолкают оркестранты, играют без передыха, а сербы поют, стоя, в зрительном зале – молодые, дети, старики… Ну как еще можно прочувствовать единение народа, как только не на концерте любимцев народных! Пока держатся сербы вместе, не отрываются по одному, по двое, не увозят своих детей по сторонам чужим и неродным, в уголки заморские, не пропадет народ Сербии.
   К вам обращаюсь, сербы! Не покидайте родины вашей заветной, не будьте легкими щепками в быстро текущей реке времён, держите в руках крест князя Лазаря намертво, пойте песни вместе с Аной Бекутой, красавицей Балкан! Вместе с Шабаном Шауличем, Царство ему Небесное! Не дайте разломить себя по прутику, по веточке, имейте любовь к земле своей, кровью героев косовских политой, а мы, русские, еще многому должны у вас научиться!
   Сила народа – в единстве, и вы, сербы, сохранившие свою веру, свою культуру богатую, независимые от сладких песенок заморских, однодневных, даете всем народам и нам, русским, пример немереной любви к своей земле, к церквам (старосл. яз.) златоглавым.
   Герой ваш «Ратко-генерал» писал в 2015 году русской девушке Марине из тюремных застенок:
   «Братия и сестры русские! Я, раб Божий, всем своим существом за наш народ, нашу Республику Србску (сербск. яз.), нашу Сербию, за православие и за мать Россию!…
   Даст Бог, русские и сербы – о Боже, сл;же и умн;же! (сербск. яз.) – станут больше верить в Бога, станут едиными и станет их больше, и будет мир, свобода и благосостояние в нашей православной вере. Святой Савва, ты помоги! Да здравствует Россия!».
   А концерт свой Ана Бекута заканчивает гимном Косовским, поет о сердце сербском, о душе народной, о витязях балканских, искупивших своей жизнью свободу сербскую! Я же преклоняю голову перед вашим величием, перед вашим духом несломленным и перед всем самым сокровенным, что у вас, а, значит, и у нас, есть!
   Повторю слова писателя Виталия Носкова: «Нам есть, чему поучиться у сербов. Когда-то мы были такие же, как они сейчас». Быть может, в этих словах – большая тайна и разгадка, почему сердце русское так остро и неизбежно тянется к святосавскому народу-христоносцу!
   Да, мы очень похожи, и сербы никогда не предавали Россию. Русские говорят: «Сербия», а звучит: «Серб и я»! Сербы говорят: «Руссия», а звучит: «Русс и я»!
   Поют Шабан Шаулич и Ана Бекута, играет оркестр «Сто труб» – короли балканской культуры, и пока поют сербские соловьи, жива душа народа Божия сербов!
   Поет, стоя, народ Сербии вместе со своими любимыми артистами – громко, соборно, свободно.
   Несется горная река и никому ее не остановить!
Часть VIII. Испанские истории

   Испанский дневник



Заграничная любовь
   Эти заметки я написала в 2007 году, находясь в Испании. Не могу не поделиться сама с собой своими испанскими впечатлениями-наблюдениями. Хочу все осмыслить, а значит, отдать свои мысли бумаге.
   Иностранцы – это все-таки странцы. В смысле – очень странные люди. А может быть, просто не понятные нам, русским. Что, думаете, так поразило меня на вечно зеленых испанских островах?
   Вот идет преклонных лет европейка. Идет вдоль кромки берега, отделяющего океанские, живые волны от цивилизованной суши. Океан всегда волнуется, он живет своей жизнью. Еще секунда, и волна догонит «странку», промочив её насквозь, но она идет так быстро, что волна даже не успевает цапнуть ее.
   Зато ее цепляет мой взгляд.
   Худая. Жилистая. Седые начёсанные волосы, крашенные под блондинку, тщательно уложены и сзади подобраны красивым сиреневым бантиком. Одета по-молодежному: короткая, выше колен, юбочка песочного цвета, прозрачная блузка с расстегнутыми впереди пуговицами, обнажающая загорелую старческую грудь; кроссовки… Худые жилистые ноги с обвисшей кожей, раскачивающейся из стороны в сторону в такт ее энергичному вышагиванию, когда-то, видимо, были очень стройными.
   За плечами престарелой «красотки» рюкзачок, а в руках, как бы это ни было странно, – корочка закусанного серого хлеба… «Странка» идет, без комплексов, по кромке суши вдоль океана и с удовольствием грызет крепко зажатый в руке серый мякиш. Ей, по-моему, до всех «пофиг»…
   «Ведь под семьдесят, наверное, тянет», – мелькает у меня в голове, и я не могу оторвать от нее взгляда, пока она не скрывается за волнорезом. Возраста своего, она, конечно, не чувствует и демонстрирует это всем своим независимым от преклонных лет видом, – «бесбашенным», как говорят наши дети.
   «А ведь эти дни, когда можно позволить себе быть “безбашенным”, не бесконечны, – опять выползли мои мысли. – Почему же она так вызывающе экстравагантна? И можно ли представить на ее месте среднестатистическую российскую бабушку семидесяти лет, обремененную внуками, огородами и нервными расчетами коммунальных платежей?»
   А может быть, в этом ничего нет особенного и просто мы не такие, как они? Какие же?
* * *
   Другая картина.
   «Как много здесь красивых парочек – беззаботных, отдыхающих стариков!» – я наблюдаю за соседями по отелю. Наверное, я оговорилась. Вовсе не «старики» это, а просто пожилые, интеллигентные люди. И это так непривычно – видеть счастливых людей в преклонном возрасте. А ведь они поистине счастливы. В это верится, когда смотришь на них. Или на острова пускают только счастливых? Говорят, что визы на остров подвергают тщательной цензуре.
   Вот парочка. Им лет по восемьдесят. Идут вдоль набережной бок о бок, взяв друг друга за руки, как малые дети в детском саду. Один ведет другого за ручку – бережно, заботливо, с нежностью. Они дорожат друг другом, они знают цену этой жизни…
   А вон те, которые любуются океанской волной?! Совсем ведь старенькие, но он бережно взял ее за плечики и ведет, обнимая, вдоль берега. Я присмотрелась. Она, кажется, подхрамывает, волоча больную ножку. Но это совсем незаметно, потому что они – одно целое, и он дает ей свою силу и здоровье, дает опору и заботу. Он покрывает собой ее немощь, ее болезнь. Они на двоих делят любовь, жизнь и здоровье. Ровно напополам. Трогательно. Поучительно…
   Почему я не видела подобного в России? А может, мы просто не приучены проявлять чувства? Она, конечно, есть, эта самая любовь, во все времена и во всех уголках земли, но видна она или во весь рост, или в одной слезинке… А слезинок у нас, в России, как правило, больше. Так повелось.
* * *
   Та же Испания.
   На инвалидной колясочке сидит пожилая женщина. Не могу назвать ее бабушкой, рука не пишет, да и в мыслях даже нет слов «бабушка» или «старушка». Интеллигентная, чистенькая, безупречно одетая, с приятным парфюмом дама. Катит коляску такой же по возрасту пожилой мужчина, очевидно, супруг. Вот они остановились, любуются океаном…
   Их просто двое. Прилетели за тридевять морей отдохнуть, подарить друг другу внимание и заботу, разделить совместный жизненный крест. И, может быть, остатки земных дней…
   Как все-таки эти непривычные русскому глазу картины волнуют сердце, трогают душу! Какое уважение к женщине у заокеанских мужчин! А ведь они, эти дамочки заграничные, не так красивы и обаятельны, как наши славяночки. Но почему, почему наши женщины так зачастую несчастливы и одиноки? А впрочем, этих ответов я никогда не получу…
   Мне бы свое охранить и сберечь. Господи, помоги!
   Но не успокаиваются мои мысли. Много все-таки горя у наших «бабонек» (ласково говорю) – невыплаканного, невымоленного. Много горя в России и ныне. Так было всегда. Много лебедушек русских, оставшихся без единственных своих лебедей и без деток лебединых. Горька ты, все-таки песня лебединая! А сколько наших деток осталось на полях сражений за земли русские! Господи, упокой их души! И сейчас еще уходят утята в горячие точки, толком даже не оперившись. А ладушки остаются одни.
   «Зачем?» – спрошу.
   «Может быть, нужны еще нашей бедной России молитвенницы за нее!» – ответ.
Испанский таксист
   Прилетаю в Испанию. Сажусь в такси. А таксист мне по-русски:
   – Пожалуйста… – и включает компакт-диск Юлии Савичевой.
   Из динамиков такси «Мерседес» вылетает песня:
   Проходят дни, пролетают года,
   Высыхают океаны…
   – Нравится?
   Я утвердительно киваю головой.
   Разговорились, как могли. Он – на плохом русском, я – на плохом английском.
   – Я люблю русскую, – глаза испанца горят.
   Он влюблен. Нет, он любит, сомнений быть не может.
   – Через два года… – он выразительно показывает на палец левой руки, не зная русских слов и надеясь, что я пойму, потому что у испанцев обручальное кольцо надевают на левую руку.
   – А-а… – отвечаю. – Поженитесь.
   – Да, – счастливо улыбается он, и с необыкновенной лаской в голосе обращается к кому-то, глядя на небо:
   – Моя крошка.
   Не улетай, мое седьмое небо.
   С тобой лететь мне бы…
   – Поет Юлия Савичева под ванильными сводами испанского неба.
   – Она – стюардесса, – поясняет после недолгого молчания испанец и поет вместе с певицей:
   Плачет по тебе сердце…
   Помни обо мне.
   «Тогда все понятно! – думаю. – Интересно, в который раз он слушает этот диск?»
   Удерживая одной рукой руль такси, испанец торопливо выжимает что-то в своем сотовом; наконец, находит фото и гордо показывает мне. С маленького экрана на меня смотрит лысая молоденькая девчушка. Мне становится смешно. Но я в свою очередь тоже не могу удержаться и достаю свой телефон с фотографией югослава. При этом говорю:
   – Мой хазбэнд тоже иностранец.
   Таксист удивленно поднимает брови и радостно смеется. Мы отлично понимаем друг друга. Он продолжает разговор со мной на ломаном русском:
   – Я хочу очень карашо научить говорить русский. Спасибо русским песням!
   Теперь удивляюсь я, потому что однажды я уже слышала подобную фразу. Сказал их мой жених-иностранец, когда я просила его научить меня сербскому.
   – Говори со мной дома на сербском, – сказала я. – Я хочу знать твой язык.
   – Нет, – ответил. – Я х;чу говорить русский, чтобы хорошо знать твой язык…
   При этом, чтобы научиться получше понимать и говорить по-русски, он слушал наши диски и постоянно включал волну «Русское радио».
   Вот и испанец крутил диск Юлии Савичевой, а в машине неслось:
   Целый мир освящает твои глаза,
   Если в сердце живет любовь.
   Наверное, он думал в этот момент о своей лысенькой русской стюардессе. Как и мой серб думал о своей судьбе, когда слушал русский дуэт, умиляясь словам: «Ты меня, конечно, любишь…». Эта наивная, нежная песня обещала ему счастье. Уже позднее я, как эпизод, вспомнила, что однажды мы ехали с ним зимней дор;гой, слушая именно эту песню, и я, переполненная чувствами, сказала ему шутливо: «А у меня муж – иностранец», – на что он мне с гордостью парировал: «А у меня жена – русская. Красивая». И мы оба радовались этими приятными обстоятельствами. И были счастливы. По-детски трогательно.
   В жизни тоже много сказок… – пела русская певица в испанском такси, и я думала о том, что все в жизни не случайно. Даже эти слова. Я тоже, как и незнакомый мне испанец, жила в состоянии сказки. И молила Бога дать мне талант написать книгу о любви, потому что любовь есть. Да, есть.
   Вот такая испанская история любви. Чаевых влюбленный испанец-таксист с меня так и не взял.
   Эх, русские женщины! Кто поймет вас до глубины души, тот поистине может обрести смысл жизни!
   Только бы в поисках и ожидании любви не ошиблось наше бедное сердце.
Испаночка
   Оторвусь ненадолго от ноутбука.
   Зашла испаночка в номер.
   А примем-ка мы с ней по сто грамм, по-русски.
   – За любовь, – я пританцовываю под сербскую музыку. – Поет М;мо, сербский певец.
   Подаю обалдевшей горничной бокал аперитива со льдом. Она недоуменно смотрит. Не понимает. Но бокал принимает.
   – За любовь, – говорю по-русски и шутливо щелкаю правой рукой по горлу, чтобы меня поняли.
   – ???
   – Love, – пытаюсь объяснить по-английски.
   – ??? – снова недоумение на лице.
   – Амоrе-aмоrе.
   – А-а, aмоrе-aмоrе! – испанская добрая улыбка во все лицо и мы наконец поняли друг друга.
   Ну какая же женщина устоит, чтобы не выпить за любовь!? Мы дружно обнимаемся, целуемся, как полагается, три раза, и я подаю ей Чимеевскую иконку Божией Матери, нашей покровительницы. Она бережно принимает святыню. Прячет в карман. Благодарит.
   Все наше, дорогое нам, – при нас!
   Показываю ей фотографии. Его и детей. Я любуюсь, а она с любопытством рассматривает фотокартинки с чужой жизни. Мы хорошо понимаем друг друга.
   Чисто по-русски, приняли по три рюмочки, закусывая мандаринами. Наливала я, а она махала только руками и жестикулировала, давая понять, что ей сильно попадет от начальства.
   – Амоrе-aмоrе… – твердила я на каждый тост и, наконец после третьей мы вместе пустились в пляс под сербские горячие песни.
   Испаночка забыла об уборке, показывая рукой, что у нее кружится голова.
   Вино пьянит и открывает сердце. Мы опять лобызаемся. Я настаиваю до трех раз, по-нашему.
   И говорю по-русски:
   – Мы любим все по-трижды…
   Расстаемся закадычными подружками, хотя не знаем ни испанского, ни русского. Ловлю себя на мысли, что сердце мое открылось, и я радуюсь всему в простоте и наивности, легко предаваясь приятным чувствам и мня себя счастливым, беззаботным человеком.
   Знаю точно, что именно с ним, моим сербом, ветром ворвавшимся в мою судьбу, я увидела не только жизнь, но и ее полутона…
   Вечером звонок из-за тридевяти земель:
   – Ну как ты там?
   – Скучаю. Ты любишь меня?
   – Да. И очень сильно, – был ответ.
«Чтобы твой, Аленка, не тревожить сон…»
   Конечно, он ждал, когда я вернусь из Испании. Именно Ратко проводил меня на самолет, в неведомую сторону, когда я улетала на далекие, заморские острова.
   В Испании я отдыхала впервые.
   Как не хотела я улетать от моей приятной неизвестности о своей дальнейшей судьбе с сербом. Даже не помню сейчас, мечтала я о чем-то или нет, наверное, больше боялась этого иностранца и его любви.
   Наши отношения в тот период только-только выстраивались и пока никто из нас не мог быть уверен, сбудутся ли его слова: «до конца… до конца…» – мы оба находились в тревожном ожидании.
   А пока я, кажется, лечу на океан.
   Несколько месяцев как он прилетел из Белграда, а уже надо, хотя ненадолго, расставаться. Слюбится или не слюбится, я пока не готова была понять, но ожидание счастья было томительным и желанным. Помню, как я собирала чемодан на море. Перво-наперво набрала дисков с сербской музыкой. Я хотела пребывать в этом молочном тумане как можно дольше.
   Сербская музыка и наши любимые песни заполняли меня всю, безраздельно. Мы часто путешествовали на нашем автомобиле, и эти совместные поездки, с музыкальным сопровождением, таинственно соединяли наши недоверчивые сердца, подталкивая их друг к другу все ближе и ближе.
   Я часто спрашивала себя: почему он так внимательно прислушивается к немудреным текстам русского музыкального шансона, и только позднее сама себе ответила на этот вопрос. Видимо, сложные поэтические тексты были пока непонятны для его «плохого русского», а нежные сентиментальные слова любви, льющиеся из динамика автомобиля, легко заполняли уголки его любящего сердца, жаждущего женской ласки.

   Закурю тихонько, выйду на балкон,
   Чтобы твой, Аленка, не тревожить сон,

   – пел со старого музыкального диска хрипловатый голос Александра Шапиро, и мой иностранец погромче выкручивал звук. Он направлял эти слова ко мне.

   Ветерок колышет сонную листву,
   Только ты не слышишь сказку наяву,

   – неслось далее из динамиков, и суровый сербский мужчина начинал нежно мурлыкать что-то себе под нос.

   «Спи, моя Аленка, тихим детским сном», –
   Лист рябины тонкой шепчет за окном.

   Пальцы его правой руки постепенно включались в такт музыке и начинали выбивать ее ритм на оплетке авторуля.

   Пусть тебе приснится песня соловья,
   Алая зарница и, конечно, я.

   Теперь уже пела я, понимая, что эту песню он посвящает мне.

   Чтобы были рядом вместе день за днем,
   Чтобы нежным взглядом был согрет мой дом.

   Эти маленькие эпизоды нашего таинственного общения были незаметны для окружающих, но мы-то знали, мы чувствовали биение каждого нерва друг друга, мы слышали шелест наших затаённых мыслей и точно знали, что целуются наши сердца. Объяснить это состояние или описать его было совершенно невозможно: молчание влюбленных стирает все слова, а касание их глаз высекает искры.
   Наша любовь склеивалась из маленьких игрушечных пазлов – крохами, мелкими лоскутиками – и была, образно говоря, похожа на деревенское одеяло, которое, одновременно, и согревало, и радовало взор пестротой рисунков и полнотой жизненных красок.
   Женское сердце всегда ждет любви. Любви на всю жизнь! Но мы беспомощны без молитвы, которая держит весь мир. «Не пытайся удержать любовь своими только силами, всегда молись, – говорю себе, – проси: “Господи, укрепи нашу любовь и сохрани ее до конца наших дней”». А избранник мой пусть всегда говорит своим друзьям: «Я счастлив с ней». И эти слова пусть доносятся до моих ушей. Дай нам Бог всегда слышать слова любви. Ведь так хочется каждому человеку тепла – не испанского, а человеческого. Не палящего, а согревающего, окутывающего тебя всю. Тепло для сердца – любовь.



Слюбится – не слюбится
   Из Испании я приехала отдохнувшая, загоревшая, шоколадно-ореховая.
   Он, конечно, встречал меня в аэропорту.
   По дороге Екатеринбург-Курган, 400 километров, не ехал, а как и я, летел, словно крылья за спиной выросли, – волновался, курил одну сигарету за другой, и все думал, как сложится его дальнейшая судьба. Мы пока ни о чем не договорились, каждый искал своего, испытывая счастье по долькам.
   Я приехала, можно сказать, прямо к новогоднему столу. Оставалось 2–3 дня до боя курантов, но к празднику у Ратко все уже было готово! Из Сербии дост;вили ракию из персиков, а в русской деревне он заказал поросенка, чтобы зажарить его на вертел;. Ну как же без главного сербского блюда! Плюс моя фирменная заливная семга – и новогодний стол накрыт на любой вкус.
   Новый год – полон дом друзей. Русские, сербы – «Живили», дружба, любовь… Гости собрались с разных сторон – мои друзья и знакомые, его земляки (доктор Нэна с дочерью Еленой, лечившейся в клинике с врожденным дефектом ножки), русские врачи, соседи…
   Собрались, как на свадьбу, – от каждой стороны по своей родне! Большинство гостей видели друг друга впервые. Но всем было весело, уютно и по-домашнему тепло. Сербские гости радовались русскому застолью, а русские друзья гордились тем, что празднуют Новый год с заморскими гостями.
   Весело переливаются разноцветные огоньки на новогодней елке, покачиваются на ее ветках «Мишки на севере», а в центре стола давно разобран на кусочки жареный поросенок. Русская и сербская речь слились в один праздничный, новогодний гул.
   Добрые слова и пожелания, смех и улыбки, и наши с Ратко искорки, витающие в воздухе, объединили всех. Когда в центре внимания двое любящих сердец, гости понимают, что на их глазах происходит какое-то тайное волшебство…
   Вот он приобнял меня, как бы невзначай, мое плечико коснулось его тела… Пробежали-вспыхнули звездочки, отскочили и рассыпали любовь на всех.
   Вот и фейерверк новогодний с «бенгальскими» огнями!
   Гостей много, в доме весело, шумно.
   Но нас только двое…
   Одна я никогда не собирала веселых застолий. Отвыкла. Но Ратко, хоть и прошел свой нелегкий путь, отвыкнуть еще не успел. Друзья и хорошая компания – вот где всегда уютно сербской душе. Как бы он ни страдал и сколько бы не вспоминал о войне и о своем недавнем прошлом, как только начинала звучать сербская музыка и наполнялись русские бокалы, душа оживала и жить становилось привычно веселее. Сербская музыка вытесняла из души горькие воспоминания, а может, наоборот, напоминала, что он – настоящий серб и славный род его хранил веру сербов испокон веку, сражался за нее насмерть по завету косовского Царя Лазаря. Одним словом, был он серб действительно «чистой пробы».
   А у нас на пороге 2008 год. Год ожиданий и надежд. Гости дружно кричали нам: «Горько…», – и пили сербское красное вино, разбавленное колой. Мы танцевали под русские песни, и он крепко обнимал меня, так что я понимала, что мне уже никуда не вырваться. И понимала, что, наверное, люблю этого красивого серба и он тоже, как сам сказал недавно: «Кажется, попался…».
   Теперь я по-настоящему верила, что нас связала не просто симпатия или случайность, а посетило вечное чувство, которое перепутать ни с чем невозможно.
   Вот, наконец, мы остались вдвоем.
   – Я люблю тебя…
   – И я тебя…
   И эти слова не звучали тревожно и с недоверием. Это было нашим взаимным, открытым объяснением друг другу в любви!
   – Мы будем венчаться!
   – Обязательно!
   А на следующий год в день космонавтики, 12 апреля, мы совершили свой полет в космос, обвенчавшись в церкви по благословению правящего архиерея.
И снова о любви
   Так что же такое любовь и что нового можно сказать о любви после того, как ее воспели великие мужи?
   Загляну лишь в глубину собственного сердца и спою песнь своей души.
* * *
   Любовь – есть хранение и исполнение законов.
   Любовь – это брачные венцы.
   Любовь – это свойство души. Ни эмоции, ни чувства, ни страсть не удержат и не сохранят любовь, если она не коренится в сердце человека как добродетель.
   Любовь – когда жена не властвует над мужем и не назидает.
   Любовь целомудренна и милосердна, не терпит фальшивых нот и учит мудрости.
   Если любишь, то боишься обидеть даже взглядом.
   Если любишь, то стрелой любви поразишь любое недоверие, ревность и подозрительность.
   Любовь – когда чужая красота не волнует сердце, а льстивые слова не услаждают слух, чужое прикосновение не увлекает в пропасть.
   Любовь – когда он молчит, но ты слышишь «его»; когда шумит прибой, но ты чувствуешь биение «его» сердца.
   Любовь – это тишина и покорность, себе на радость и на счастье.
   Любовь – когда ты хочешь быть рядом с ним каждое мгновение твоих летящих суток.
   Любовь – когда уста его сладость, речи – утренняя роса, ласки – крепче жемчужного ожерелья.
   Любовь – это касание двух любящих сердец на всю жизнь, «до конца»…
   Любовь – это глаза в глазах, дыхание в дыхании, душа к душе, жизнь для жизни и для вечности.
   Муж и жена – цветы одной ветви, плоть от плоти, «в которой есть дух жизни»; муж и жена – это один человек.
   Любовь не притворна, не лжива и не лицемерна, никого не оскверняет, зла не творит, правды не гонит, никогда не надмевает и не назидает, не бесчинствует и не ищет своего.
   Узы любви крепки, как виноградная лоза; лобзания ее нежны, как лепестки подснежника, кипение приносит добрые плоды.
   Любовь снисходительна к немощи, покрывает любую нужду, изгоняет страх, все умножает, учит кротости и освещает весь твой путь.
   Любовь – это зелень посева, свежесть весенней почки, нектар цветка, лилия долин, медовые соты, водопад в пустыне, сладость клевера, роса полей, ночная влага.
   Любовь – когда пьешь цветок и вкушаешь от полевых трав, что слаще меда.
   В том любовь, что никто не позволяет себя любить, но любит сам.
   Любовь учит безмолвию, умеет слушать, не заглушает и не распаляет, не любит суд, презирает ложь, не хулит доброе, усердствует, служит и утешает.
   Любовь – когда от легкого прикосновения трепещешь, как березка от дуновения ветерка; когда от света его глаз расправляешься, как нежные лепестки солнечного одуванчика; когда от робкого взгляда зажигается искра, от нежного сл;ва оживают иссохшие цветы, от силы чувства слагается былина.
   Любовь – это плодовитая лоза, на которой раскрываются весенние почки; любовь – это зеленая ветвь, на которой цветут гранатовые яблоки.
   Любовь – это ландыш, обласканный росой; подснежник, обласканный талым снегом; василек, обласканный мотыльком; это яблоневый цвет, обласканный желтым шмелем; лилия долин, обласканная медвяным нектаром; полевой горошек, обласканный вкусом сладости; пчелиные соты, обласканные зрелостью меда.
   Любовь – когда в комнате, где он, всегда тихо и уютно, хотя бы за окном бушевали громовы;е ветры и властвовали осенние грозы.
   Любовь – когда до краев наполняешься светом и несешь эти лучи всему миру.
   Любовь – когда обижаешься как ребенок, но зла не творишь; когда терпишь боль, но сам не ударяешь.
   Любовь не любит упреков и понуканий, не любит глупых шуток и надменности, не любит громких слов и заявлений, не терпит эгоизма и гордости и умаляет себя ради покорности.
   Любовь – это зрелость, но не страсть.
   Любовь не требует любви.
   Любовью покрываешь множество его грехов, умеешь прощать и умилостивляешь Бога о его прощении.
   Любовь никогда не разрушает, не бьет по слабому, не укоряет, не вопиет, не стонет, не кричит. Лишь руки к небу простирает – и умоляет, умоляет…
   Любовь все понимает и безмолвствует, ей не нужны слова, она нежна, кротка и молчалива.
   Любовь не ищет богатства, не шарит по карманам, не требует почета…
   Любовь – когда в грозу светит солнце, в жару веет прохлада, когда в стужу с «ним» тепло, когда в ночи – заря, в полдень – тень, в бурю – ковчег.
   Любовь – когда горькую воду пьешь из двух чаш, беду делишь пополам, радость умножаешь надвое.
   Любовь – белая голубица; птица небесная, поющая и превозносящая только нареченного.
   Остальное – суть страсти и жалкое подобие любви.
* * *
   Невозможно ладошкой заслонить паля;щее солнце и в кулаке сжать струю родниковой воды. Невозможно остановить течение времени и изменить скорость мысли. Невозможно собрать проливной дождь и увидеть границы огненной стихии. Невозможно замедлить восход утренней зари и изменить благоухание лесной лилии. Невозможно обессолить океанские воды и повернуть вспять потоки рек. Невозможно сказать «нет» любви, гнездящейся в человеческом сердце – любви взаимной, данной свыше как дар, как ответственность перед детьми и перед тем, кого ты принял в свое сердце как единственно избранного, благословленного на брак в счастии, верности и любви.
   Глава написана в Испании,
   декабрь 2007 года
Письмо русского солдата из 1941 года
   Глава «И снова о любви» должна была стать заключительной. Но неожиданно на странице пользователя интернета «Из России с любовью» я прочитала трогательную публикацию. Это удивительное письмо русского солдата своей любимой девушке дошло до нас из 1941 года. Невозможно оставаться равнодушным к тексту этого письма. Когда-то Антон Павлович Чехов написал: «Равнодушие – это паралич души, преждевременная смерть».
   Памятуя предупреждение писателя, и читая строчки, написанные умирающим воином Иваном Колосовым, я понимаю, что о человеческой любви можно долго и красиво рассуждать и фантазировать всякие небылицы. Но пройти мимо этого щемящего душу, живого свидетельства любви, описанного на одном выдохе от смерти, я просто не могла.
   Любовь Ивана Колосова, русского солдата, уже никто не отнимет, никто не помешает ему любить, потому что он пронес свою любовь до самого перехода в вечность. Волнующая, пульсирующая вибрация камертона, исходящая из 1941-го фронтового года, затронула мои струны. Камертон никогда не обманет, он издает звуки, гармонирующие с природой человеческой души. И письмо русского солдата – подтверждение этому.
   Письмо и сопроводительный текст к нему я привожу целиком. Непонятно, как попал этот истлевший листок в наш век, как пережил почти восемьдесят лет, кто сохранил его и кто передал, но остаться равнодушным не смог бы ни один человек, прикоснувшийся к этим трогательным живым строчкам, написанным одним из солдат-героев нашего «Бессмертного полка».
   «В глухом лесу под Вязьмой был вскрыт вросший в землю танк. Когда машину вскрыли, на месте механика-водителя обнаружили останки младшего лейтенанта-танкиста. В его планшете лежали фотография любимой девушки и неотправленное письмо:
   “Здравствуй, моя Варя!
   Нет, не встретимся мы с тобой.
   Вчера мы в полдень громили еще одну гитлеровскую колонну. Фашистский снаряд пробил боковую броню и разорвался внутри. Пока уводил я машину в лес, Василий умер. Рана моя жестока.
   Похоронил я Василия Орлова в березовой роще. В ней было светло. Василий умер, не успев сказать мне ни единого слова, ничего не передал своей красивой Зое и беловолосой Машеньке, похожей на одуванчик в пуху.
   Вот так из трех танкистов остался я один.
   В сутемени въехал я в лес. Ночь прошла в муках, потеряно много крови. Сейчас почему-то боль, прожигающая всю грудь, улеглась и на душе тихо. Очень обидно, что мы не все сделали. Но мы сделали все, что смогли. Наши товарищи погонят врага, который не должен ходить по нашим полям и лесам.
   Никогда я не прожил бы жизнь так, если бы не ты, Варя. Ты помогала мне всегда: на Халхин-Голе и здесь. Наверное, все-таки, кто любит, тот добрее к людям. Спасибо тебе, родная! Человек стареет, а небо вечно молодое, как твои глаза, в которые только смотреть да любоваться. Они никогда не постареют, не поблекнут.
   Пройдет время, люди залечат раны, люди построят новые города, вырастят новые сады. Наступит другая жизнь, другие песни будут петь. Но никогда не забывайте песню про нас, трех танкистов!
   У тебя будут расти красивые дети, ты еще будешь любить. А я счастлив, что ухожу от вас с великой любовью к тебе.
   Твой Иван Колосов.
   25 октября 1941 года”



Заключение

Уроки югославской трагедии



   Статью отца Александра Шаргунова об итогах югославской трагедии21 я перечитываю снова и снова. В ней есть все ответы на Раткины и мои вопросы о том, зачем воевали сербы в Боснии на Балканской войне в конце ХХ-го века.
   Впрочем, западные политики эту войну называют вполне безобидно – конфликтом.
   «Зря я воевал…» – часто и горестно срывалось с уст усталого сербского воина. Соглашения в Дейтоне, заставившие сербов сдать отвоеванные ими сербские земли, деморализовали дух сопротивления многих солдат.
   Результатом же Дейтонских соглашений явился полный распад Югославии на несколько независимых государств. В том числе отделились такие бывшие республики Югославии, как Хорватия и «Босния и Герцеговина». Именно в этих республиках и происходили самые кровавые и жестокие сражения во время Балканской войны конца ХХ века, направленные на вытеснение сербов с их исторических земель. Особенно несправедливым стало вытеснение сербов с Косовских земель и массовые переселения на эти земли давних ненавистников сербов – албанских экстремистов. В итоге Косово, сердце православных сербов, при поддержке миротворцев НАТО, было силой оккупировано и отторгнуто от сербского народа.
   Конечно, надо было сохранить основной костяк сербской армии и в целом сербский народ от полного уничтожения. Возможно, этими аргументами шантажировали, в простоте моего мышления, сербских высоких руководителей для того, чтобы они оставили свои земли и согласились на унизительные для народа условия дальнейшего существования, ведь на борьбу с сербами бросили несколько сотен тысяч неприятельских сборных войск. Только с западной стороны Боснии и Герцеговины на Баня-Луку, столицу Республики Сербской22, собралось трехсоттысячное враждебное войско оголтелых вояк, давних, исторических противников сербов. При поддержке авиации Нато и при поддержке отрядов наемников, прибывших из стран Юго-Восточной Азии, они готовы были вытеснять сербские анклавы с исторических земель до их полного уничтожения.
   По своей сути, наемники из Ближнего Востока были сформированы, по идеологии и способам ведения войны, как игиловская армия, беспощадная и одержимая идеей установления своих собственных законов на Балканах.
   Почитайте воспоминания русских офицеров, воевавших на стороне сербов, – сколько там щемящей боли! И какие жестокие фотографии с обезглавленными христианскими священниками выложены на русских и сербских сайтах. Да, все это было! Но сейчас об этом «приказано забыть»! А как забыть? Пока ты жив, твое сердце, переполненное собственной болью, бьется, а значит, помнит все! И стоят, торчат в нем острым клинком вопросы, на которые ответов нет.
   «Зачем воевали? Зачем проливали кровь? Лучше бы уехали в заморские царства и тридесятые государства. Многие бы сербы тогда жизнь сберегли. Не остались бы калеками да сиротами. Нет правды на войне».
   Так думают сегодня многие славные сербские воины, вынужденные, по заключении дейтонского соглашения и своего позорного отступления, прятать свои семьи по потаенным н;рам. Так же скрывались от неправедного суда предводители боснийских сербов Радован Караджич и генерал Ратко Младич, но и они не убереглись. И Милошевича давно предали Гаагскому Трибуналу!
   Так зачем воевали сербы? Почему их лишили права защищать свой народ? Почему делают изгоями со своей исторической родины в Боснии и Косово? Почему отошла Республика Сербская Краина на чужие земли, почему изгнали из своих анклавов именно сербский народ? Почему виноваты и демонизированы только сербы? Кто ответит им? Не уберегли они свои исконные земли, как призывала их сербская кровь, нахлебались предательства по самую маковку. Предал их Дейтонский мир, предали политики, предала Европа… Надругались над славой сербской, поглумились над честью воинской. На позор, на вечную муку обрекли совесть нации.
   Сегодняшние западные и проамериканские политики стараются забыть о Балканской войне. Быть может, пишут, но не издают военных мемуаров сербские офицеры и до сих пор преследуются Гаагским трибуналом лидеры сербской нации. По бывшим эпицентрам жестоких сражений новые власти Боснии и Герцеговины прокладывают сегодня туристические тропы. И выросло уже поколение сербов, которые почти ничего не знают о последней войне.
   «Сегодня сербский народ, также как и русский, политически деморализован… деморализован нравственно… – писал в 1999 году протоиерей Александр Шаргунов, настоятель московского храма святителя Николая в Пыжах… – И мы видим, анализируя все последующие события в мире, что происходит неизбежный отказ от политики по законам совести и человечности, и эта тенденция все более нарастает. Да, сегодня в мире нет честной политики. Действует тюремный уголовный принцип «Кто смел, тот и съел»* (там же – авт.).
   «Чем отличается нынешняя демонизация целого народа от классического геббельсовского нацизма?» – пишет в своей статье отец Александр. И сам отвечает: «Человечество все более охватывает равнодушие и отчаяние, и в мир высвобождается больше ненависти и страха, чем за все прошедшие века»* (там же – авт.).
   Абсолютным злом хотят представить в мире сербов и под флагом «якобы правды» идут против целого балканского народа. Это безумие зашло слишком далеко и вступает, как говорит отец Александр, в область мистики. Это безумие не просто против одного народа, сербского или русского, оно может разнести, уничтожить и самих заказчиков этого безумия. «Кто раздует пламя – обожжет искрами глаза», – говорит сербская пословица.
   «На наших глазах вырастает чудовище, пожирающее все человечество… И действительно, мы пришли к тому, что сейчас уже сто;т вопрос не о том, есть ли Бог, а о том, есть ли человек» (там же – авт.).
   Противостоять силам разрушения, силам зла надо! Любая война – это концентрация самого чудовищного зла. И не прав Ратко: не зря он воевал! По самому большому счету, он противостоял мировому злу.
   С самого начала Балканской войны, с ее попранием человеческих, международных и правовых норм, силами зла брошен вызов всему человечеству, всем народам. Именно поэтому вопиют сербские солдаты: зачем они воевали и в чем смысл их войны? Об этом спрашивают солдаты последних войн в России. И сами в отчаянии отвечают, что нет правды на войне.
   Но не тот, кто сильнее, прав! Прав тот, на чьей стороне нравственность, и кто имеет твердые нравственные принципы. Надо ли сопротивляться злу? Не сомневайтесь, солдаты войны! Сопротивляться злу надо обязательно! Это, если хотите знать, ваша святая обязанность – именно защищать, а значит – противостоять злу!
   Сомнения – это всегда «но». Этим «но», говорит отец Александр Шаргунов, диавол прокладывает себе дорогу.
   Надо обязательно и во что бы то ни стало сопротивляться злу! Сопротивляться сознанием, делами, моралью, творчеством. Расслабленность воли – непростительная наивность! Иначе смысл цивилизации – это химера. И никакого компромисса со злом не должно быть, потому что любой компромисс с этими силами приводит к сознанию бессмысленности сопротивления.
   Церковь учит нас:
   «Самое страшное, если человек поверит в неизбежность, фатальность зла. Отчаяние – смертный грех. Не верьте в несокрушимую силу беззакония, главное – сопротивляться злу, а силу на это дает наша вера!»
   Именно поэтому враг так кровожадно стремится разрушать православные храмы и мечтает поколебать православную веру – чтобы сломить наше сопротивление ему, и чтобы мы усомнились в том, есть ли правда на войне, и есть ли правда у тех, кто не нападает, а защищает свой народ!
   Так что же такое война? В простоте сердца говоря, война – это борьба между добром и злом.
   За что идет любая война?
   За умы? За мир? Хотя правильней спросить – борьба «не за что», а «против кого».
   Может быть, вы скажете, что война идет за возвращение на международную арену и за возвращение в мировую политику? Тогда я отвечу, опираясь на гуманизм христианской морали, что подобные рассуждения – это гордыня, а гордыня не может противиться злу, потому что силы для сопротивления дает только вера!
   Смысл любой войны не в том, чтобы вернуться на политическую арену, а в том, чтобы стоять лицом к лицу со злом и сопротивляться ему. И никогда не оглядываться назад и не бояться!
   «Зло в мире будет только возрастать, – предупреждал Государь Николай II, – но не зло победит зло, а только любовь».
   Сербская пословица говорит: «Гвоздь держит подкову, подкова – коня, конь – героя, герой – город, а город – землю». Наверное, мы вправе добавить, что русская и сербская земли держат мир! А также мы вправе сказать, что мир держится на русском и сербском православных народах, потому что и русский и сербский солдаты, так повелось исстари, призваны обеспечить победу добра и любви в этом мире. Да будет так!