Живут же люди. рассказ

Живут же люди
                Рассказ


       Случилось, когда-то давным-давно, бедному московскому студенту  оказаться теплой августовской ночью в маленьком дачном поселке в узкой горной долине, выходящей к Черному морю километрах в десяти от завода игристых вин в Абрау-Дюрсо под Новороссийском,  на даче крупного отставного генерала.  Студент был в гостях у своей подруги Маши, внучки генерала, который третий день отмечал день рождения своего друга где-то в Новороссийске. 
     На дачу они приехали утром. Маша торопливо показала  студенту двухэтажный дом, первый этаж которого был построен из мощных сосновых бревен, а  второй надстроен из старого красного кирпича. Мебель в доме была разношерстная: рядом с шифоньерами из дешевой желтой фанеры стояли туалетный стол из красного дерева и большой дубовый обеденный стол со стульями музейного вида. Студенту дом показался шикарным. Еще больше он был поражен, когда Маша  сказала: «Пойдем, я  наш погреб покажу,- и повела студента через дорогу, мощенную булыжником, в штольню в скале напротив дачи.  В штольню вели стальные кованые ворота, которые она открыла огромным, музейного вида, ключом.  Штольня была метров двадцать глубиной. – В прошлом году тут бурили и взрыв делали, чтобы углубить, - пояснила Маша.
      В погребе-штольне стояли с двух сторон большие бочки, штук по пять, а на деревянных стеллажах лежали бутылки с наклеенными самодельными этикетками.
   - Наши справа, а слева соседа Дмитрия, он тоже генерал-полковник, - пояснила Маша. – Тут рядом еще три таких погреба, тоже генеральские, но не наши. Выстаиваем и храним только домашний коньяк, самый выдержанный – семилетний. Деда все по французским рецептам делает. Он уже давно состоит в переписке с самим Реми Мартином, - зашептала она, оглядываясь на закрытую входную дверь. –  Вот эту бутылку можно пробовать ,- подала она студенту большую черную, шершавую на ощупь, бутылку. – Я ее к ужину подам.
    Студент понимал, что Маша, единственная внучка деда, хвастается своим будущим наследством, и ему это было приятно.
     Потом они купались и загорали на берегу морского залива, играли в волейбол на песчаном пляже со студентами московского авиационного института, отдыхавшими поблизости в своем летнем лагере. После обеда у Маши неожиданно случились неотложные дела в Новороссийске, и она уехала, оставив студента на попечение семьи работников, занимавшихся хозяйством на генеральской даче.
      Глава семьи, строгий крымский татарин Мустафа, худой и высокий, иссушенный постоянной работой на солнце,  его жена Галя, полная приятная украинка с изрядным животом и мощной грудью, в цветной украинской рубахе и белом платке на голове, завязанном на темени игривым бантиком.  Их сын, Иван, крупный двадцатилетний парень, казался излишне раскормленным, ходил в грязных рабочих брюках и по пояс голый, демонстрируя накачанные бицепсы и грудные мышцы. Студент быстро догадался, что Иван понимает, что ему говорят, но сам по-русски внятно говорит всего несколько слов: мама, небо, жопа и еще несколько коротких матерных.  Эти слова он говорил внезапно, громко смеялся, бил себя в грудь и представлялся:  «Я – Кунь! Я – Кунь!» Мать, действительно, звала его Кунь.  Еще утром, когда они только приехали, она выговаривала сыну за углом дома:
    - Кунюшка, ну послушайся маму, не пялься так на Машу, видишь: она не одна приехала.
      Иван нервно смеялся, мычал, махал на мать рукой  и торопливо уходил от нее. А отец, Мустафа, кричал издали сыну:
    - Ванька! Иди виноград подвязывать! Да, смотри мне! 
      Перед ужином студент ходил с Иваном по усадьбе, сначала осматривали хозяйственные постройки во дворе, потом пошли смотреть виноградник. Иван все время что-то говорил, чаще это было похоже на мычание, но  временами студент думал, что Иван говорит с ним на незнакомом ему татарском языке, на котором Мустафа иногда говорил что-то жене Гале.
    Виноградник за домом был небольшой, состоял из двух половин с разными сортами мускатной лозы и тянулся вниз по склону к узкому ручью, за которым начинался крутой подъем, заросший низкорослой крымской сосной. Перед ручьем и по обеим сторонам виноградника вместо забора рос колючий кустарник, отделявший его от соседних участков.  Студент потрогал пальцем острые колючки на этом кустарнике и понял, что он не проходим ни для зверей, ни для людей. Иван, стоявший рядом, что-то замычал и стал показывать студенту на лицо, делать пальцем круги вокруг головы. Студент не понимал, что он хочет сказать, и тут услышал сзади голос Гали:
    - Он рассказывает,  что этот страшно колючий кустарник, называют «Христова колючка», говорят, что из него был сделан терновый венец, в котором Христа вели с крестом на Голгофу. 
   На ужин Галя выставила большую глиняную миску с овощным салатом и противень с тремя красиво поджаренными черноморскими стерлядками, о чем и  сообщила трем, сидящим за столом мужчинам, перед которыми стояли коньячные фужеры и красивые закусочные тарелки с вилками и ножами.
    - Когда хозяина нет, мы по-простому питаемся, - сказала она студенту и поставила на стол бутылку коньяка из погреба. – Маша велела подать на ужин… Вы уж извините, что закуска не к коньяку.
    - Я не пью,- решительно сказал Мустафа, - а тебе немного можно, за компанию с гостем, - сказал он Ивану.
    Домашний коньяк из черной шершавой бутылки студенту понравился. Он посмаковал его, сказал, что в московских магазинах такой не купишь, и улыбающаяся Галя,  стоявшая рядом, тут же подлила ему еще коньяка.
    После ужина студент ушел на второй этаж в гостевую комнату, где на широком разложенном диване была приготовлена постель с двумя большими пуховыми подушками  и двумя красивыми  простынями в синенький цветочек.  «Значит, они все знают, постелили на двоих ,- с наслаждением потягиваясь, подумал студент, разделся, выключил свет, полежал какое-то время, но спать не хотелось. Он  сел  за маленький детский столик у открытого окна, из которого пахнуло пряными запахами теплой  южной ночи, запахом роз на цветнике под окном, а еще запахом ночных крымских сосен, росших вдоль булыжной дороги, ведущей к морю, до которого от дачи было метров сто. 
   Открытое окно выходило на дорогу, за ней чернели невысокие скалы со штольнями-погребами, из щелей в скалах рос  кизил, увитый плющом, и все это у него на глазах погружалось в темноту ночи, туманилось, становилось печальным и загадочным.  Ему казалось, что он все явственнее слышит шум недалекого моря, чувствует его древний запах. Захотелось купаться, куда-то плыть.
    И тут он услышал неприятный стрекот подъезжающей к даче машины, громкие, возбужденные мужские голоса и смех. «Генерал приехал с гостями», - сразу понял он и на всякий случай прикрыл окно.   Голоса и смех переместились в дом, в столовую на первом этаже, к ним добавился игривый смех Гали. Студент закрыл дверь в комнату, достал из своей сумки книгу и стал читать за детским столиком, сидя на маленьком детском стульчике.  В дверь постучали, в комнату заглянула Галя:
     - Маша звонила, сказала, что приедет только завтра к вечеру. А  хозяин велел, чтобы я вас позвала ужинать.
    - Теть Галя, да я же сытый и коньяка выпил. Все было удивительно вкусно.  Вы извинитесь за меня перед Александром Ивановичем.
    Студент вновь открыл окно, за которым уже была полноценная южная, пахучая ночь, постоял с закрытыми глазами, вдыхая удивительно густой запах роз и стал дочитывать свою книгу.
       Дед Маши, Александр Иванович, с двумя своими друзьями, такими же отставными генералами, бодрыми, веселыми и гладкокожими, как он сам, упорно выясняли  в большой столовой на первом этаже дачи, чей домашний коньяк лучше.
    - Эй, студент! – крикнул дед Маши, - Не спишь? Спускайся к нам, помоги.
    Студент сидел у открытого окна и в свете настольной лампы, вокруг которой кружились белокрылые  ночные бабочки, заканчивал  читать роман в стихах Джона Мильтона «Потерянный рай».  Роман был в программе зарубежной литературы, которую студент изучал в одном из московских институтов.
      Оборотясь, они в последний раз
      На свой недавний радостный приют,
      На Рай взглянули: весь восточный склон,
      Объятый полыханием меча,
      Струясь, клубился, а в проеме Врат
      Виднелись лики грозные, страша
      Оружьем огненным. Они невольно
      Всплакнули – не надолго. Целый мир
      Лежал пред ними, где жилье избрать
      Им предстояло…   
          Услышав зов хозяина дачи, студент повздыхал, поднялся, одел шорты, рубашку и спустился по добротной деревянной лестнице вниз. Александр Иванович  раскинул руки, обнял студента и представил своим друзьям:
     - Друг моей Машутки, на одни пятерки учится.
    Генералы были в отличном настроении, красномордые, улыбающиеся, они сидели в расстегнутых зеленых рубашках с короткими рукавами все с волосатой грудью, подали студенту свои огромные горячие руки. Дед Маши откашлялся, сделал серьезным лицо:
     - Мне Машутка сказала, что ты хорошо разбираешься в коньяках, -  и подмигнул студенту.
    - В коньяках!? – изумился студент.
    - Вы же недавно Хеннесси пили.
    - Да, мой друг удачно пересдал экзамен и купил в Столешниковом переулке Хеннесси, страшно дорогой, кажется двадцать шесть рублей бутылка… Но я его один раз в жизни попробовал. Мы обычно грузинское красное вино пьем...
    Один из друзей Александра Ивановича, красномордый и тучный, от души рассмеялся,  с прищуром спросил:
     - У тебя во рту вкус  французского коньяка остался? Ну, хоть что-то…
     - Не лезь, лейтенант, тут постарше тебя есть, - перебил его дед Маши и показал студенту на стол, где на белоснежной скатерти стояли несколько бутылок и три коньячные рюмки, наполненные наполовину. – Вот тут три разных коньяка… Ты понимаешь, чьи они, - обвел он пальцем, сидящих за столом  трех упитанных  мужчин. – Мы хотим понять, чей домашний коньяк лучше. На твой вкус. Поспорили крепко, можно сказать: не на жизнь, а на смерть.  Правильно говорю, мужики? Привлекали дегустатора с винзавода в Абрау Дюрсо, да он испугался.  А нам нужен простой и честный  мужик, как ты. Понимаешь? 
      Студент понимал. Он не испугался, но было  почему-то неприятно. 
         - Давай, давай – вот три бокала, - кивал на стол Александр Иванович. – Попробуй и скажи свое мнение.
       Генерал, которого назвали лейтенантом, поменял коньячные фужеры местами, и Александр Иванович стукнул его ладонью по руке. Студент понял, что ему не отвертеться, глубоко выдохнул, взял первый фужер, отпил немного, побулькав во рту. Потом взял  второй фужер и генерал, которого звали лейтенантом, остановил его:
   - Надо пополоскать во рту водой, - вскочил он, - а то все перепутается. – Он подал студенту стакан с водой, тот прополоскал, встал и выплюнул воду в кадку с пальмой, стоявшую в углу столовой.
    Студент продегустировал три коньяка, задумался, стесняясь смотреть на трех генералов, смешно сидевших с открытыми ртами и устремивших на него глаза. Ему было очевидно, что последний коньяк, который он пробовал, был по вкусу тот самый, что он недавно пил за этим столом во время ужина. «На что же, интересно,  они поспорили?» - подумал студент  и  показал на эту рюмку.
    Потом произошло нечто для него необъяснимое: генерал, которого звали лейтенантом, заорал, вскочил и принялся его обнимать:
   - Ну, что, съели!? Я же говорил вам! Говорил!
   Дед Маши со вздохом похлопал студента по плечу:
   - Спасибо за честность… Иди, дальше мы сами разберемся.
   Оглушенный неожиданной развязкой студент, взял из рук Александра Ивановича почти полную бутылку с чьим-то домашним коньяком и пошел наверх по деревянной лестнице, которая ему очень нравилась,  в комнату, где на детском столике в свете настольной лампы лежала прочитанная им книга «Потерянный рай» и где ему предстояло одному провести целую ночь. Он почувствовал тепло тела Маши, учуял запах, идущий от нее, и на глаза стали наворачиваться слезы. Налил полстакана домашнего коньяка, выпил залпом и, не раздеваясь, упал на постель. Успокоившись, неожиданно решил немедленно идти купаться в море.
   С первого этажа несся громкий генеральский хохот. Студент тоже стал смеяться, представив  трех красномордых мужиков в расстегнутых рубахах, с волосатой грудью,  один из которых, благодаря ему, что-то выиграл на спор. Он выглянул из окна, прикинул, что до земли недалеко, но можно в темноте прыгнуть в куст роз, включил настольную лампу, посветил и прицелился, куда прыгать.
   Через минуту студент уже был на дороге, ведущей к морю, ступал голыми подошвами на гладкие теплые камни-валуны, которыми была выложена дорога, и испытывал при этом неизъяснимое удовольствие, старался не торопиться, идти медленно. «Эти булыжники на дороге такие теплые, почти, как Маша, - кощунственно думал он. – Но Маша лучше…»
    Южная ночь уже разгулялась, было очень темно, и все вокруг,- скалы, деревья, кусты, дачные дома по одну сторону дороги,- были темны. Он оглянулся: горел только один фонарь где-то далеко, в начале дачной улицы да из окна дачи, которую он только что покинул, лился слабый желтый свет. «Жмоты,  эти генералы! – лихо подумал он и  тут же честно признался , с удовольствием ощущая гладкие камни под ступнями ног:  А  дорогу сделали  просто обалденную!» 
      Дачный поселок, казалось, спал, и вдруг  из одной дачи, темной, как и другие, студент  услышал негромкие звуки пианино. Он остановился, прислушался, убедился, что звуки идут не из радиоприемника или телевизора, что они рождаются под чьими-то пальцами. Музыка была задумчивая, сентиментальная и чувственная, явно классическая, но студент плохо знал музыкальную классику. Было удивительно, что кто-то играет, похоже, на стареньком пианино, в темноте, явно для себя. «А, может быть, не только для себя», - с удовольствием подумал студент, представив, что это играет Маша, которая, правда, никогда не играла такой меланхолической музыки.
     У моря, на берегу залива, как и в поселке, он не увидел ни одного человека, прошелся по мелкой гальке, потом по небольшому  песчаному пляжу, скинул рубашку, шорты, а потом, с веселым азартом скинул и плавки, оставшись в первозданном виде, кинулся в слабо светящуюся пену  набегающих на берег волн. И сразу почувствовал долгожданное блаженство. «Это мне вместо Маши», - весело подумал он и энергично поплыл в темноту ночи.
    Плыл долго на благородной коньячной энергии, чувствуя и радость , и удовольствие, и даже представляя себя каким-то чемпионом. Ему было забавно представлять, как он выходит из бассейна, идет мимо зрителей на трибунах, ничуть не стесняясь своей болтающейся письки. Студент был хорошим пловцом, участвовал в соревнованиях, иногда даже стоял на пьедестале и получал медали. 
   Самые незабываемые минуты он испытал, когда, наконец, устал, раза два кувыркнулся в воде и лег на спину, раскинув руки в стороны. Его слегка покачивали плывущие к берегу волны, а над ним, сквозь легкий туман, поднимавшийся от теплой морской воды, в темной синеве неба были видны звезды. Тело пришло в себя, коньячный хмель в голове рассеялся,  и вместо него пришло что-то никогда раньше не бывалое: ощущение вечной свободы, ощущение себя, как частицы вселенной, то есть Бога, слитого с этим небом, звездами, морем и всем, что в небе и море, то есть и с ним.
   Это было ощущение всеобъемлющего счастья, которое он никогда раньше не испытывал.  Пройдет много-много лет его жизни, но ничего похожего он больше не испытает, да и это божественное чувство его полного единства не только с морем, а со всей вселенной, будет вспоминаться все реже и реже.   
   Тогда, в ночном море, он старался дольше удержать это чувство, но его перебил не то какой-то плеск воды, не то легкое ощущение, что он начал мерзнуть. Студент поднял голову и услышал где-то недалеко: « Я – кунь. Я  - кунь».  Не поверил своим ушам, немного поплыл, опять прислушался и опять услышал: «Я – кунь». Что за чертовщина, неужели еще не прошел хмель от домашнего коньяка? Он замер, услышал где-то дальше, в темном море, призывный голос Ивана: «Я – кунь».  И стремительно, как на стометровке в бассейне, поплыл в том направлении, остановился, замер, повертел головой – тишина. «Какая-то чертовщина!» - подумал он и вновь услышал вдали призывное: «Я – кунь». Рванул в ту сторону, решительно думая: «Догоню – утоплю мерзавца!». И так повторялось еще раза два или три, пока он не почувствовал, что не просто устал, а что у него сводит легкой судорогой ноги и руки.  Он долго отдыхал, колыхаясь на легкой черноморской зыби, время от времени поднимал голову и напрягал слух, но больше ничего не слышал.
     Надо было плыть назад, к берегу. Студент огляделся, не увидел ни малейших примет берега: ни контура гор, ни одного огонька, ни одного звука, -  и понял, что не знает, куда плыть. Появилось беспокойство, потом страх, он взял себя в руки:  вода теплая, до рассвета он продержится в воде, но надо потихоньку двигаться, чтобы не замерзнуть.
   И тут, сквозь легкий туман, он увидел звезды на небе, обрадовался им, как родным. «Моряки в море плавают по звездам»,- с радостью думал он, отыскал глазами созвездие Кассиопеи в виде перевернутой буквы «М», потом нашел Большую Медведицу, отмерил глазами пять расстояний той стороны ковша, через которое выливают воду, разглядел Полярную звезду и облегченно вздохнул:  там север. Прошло не меньше минуты, пока он, наконец, понял, что не имеет понятия, как расположена долина с дачным поселком, куда смотрит морская бухта и где он сейчас находится, в бухте или уже в открытом море. Надо было плавать до рассвета, но не уплывать дальше в открытое  море, и он решил, что надо плавать туда-сюда: то в сторону созвездия Кассиопея, то в обратную сторону, к большой Медведице.    Он еще несколько раз прислушивался, надеясь услышать, уже спасительное,  «Я – кунь», но было тихо.
    Когда он в очередной раз плыл и посматривал на небо, на Кассиопею, то вдруг увидел далеко в тумане мигающий свет фонарика. Сначала не поверил, но уже вскоре что-то закричал, замахал рукой, стал кричать уже совсем нелепо «Я – кунь» и отчаянно забарабанил ногами по воде, поплыл на спасительный свет. Свет фонарика погас, но в той стороне обозначились контуры гор на берегу бухты. Вскоре он нащупал ногами дно, встал, отдышался и медленно вышел на берег. Никого вокруг не было.  Но было внутри него чувство счастья, не такое, какое он испытал в море, чувствуя себя почти Богом, но все-таки земного, спасительного счастья. Студент стал растирать мокрое тело, отряхивать с себя морскую воду и, разогнувшись в очередной раз, замер от негромкого предупредительного рычания. Совсем близко перед была морда большой собаки. Он даже разглядел ее большие умные глаза. Инстинкт подсказал ему, что лучше не шевелиться. Собака вытянула к нему нос, понюхала у него промеж ног, и студенту стало страшно.
В этот момент недалеко раздался спокойный мужской голос:
    - Ты, руки-то  на всякий случай подними.
    Он поднял руки, вглядываясь в темноту, метрах в трех от него зажегся фонарик, и в его отсветах студент увидел двух пограничников в форме с автоматами наперевес.
    После  коротких объяснений, один из пограничников подал студенту его одежду:
    - Твоя? Одевайся и пойдем.
    Он шел к даче деда Маши, генерал-полковника Александра Ивановича,  под дулами автоматов и чувствовал сзади, на своих голых ногах теплое дыхание пограничной овчарки. С удивлением и какой-то незнакомой ему доселе радостью услышал звуки пианино в темном дачном доме, мимо которого проходил на передней дороге, как ему казалось, уже давным-давно.
    Галя зажгла свет и вышла из дома на крики пограничников довольно  быстро, изумилась, глядя на студента, быстро все объяснила, почему-то пограничной овчарке, подала пограничникам бутылку, просила запросто заходить еще и увела студента в дом. В ярко освещенной столовой опять с изумлением рассматривала студента, а он смотрел на Галю с любовью, обнял ее большое теплое тело в ночной рубашке, спросил неожиданно для самого себя:
    - А Ваня где?
    Галя изумилась:
    - Как где? Давно спит…  Уже скоро четыре утра, - кивнула она на старинные стоячие часы в столовой. – Разбудить что ли?
     - Нет, нет, не надо, пусть спит.
     -  Ты зачем ушел один ночью в море?
    - Потому что дурак,- чистосердечно признался студент и снова обнял ее.
     Спал он крепко. Проснулся поздно. Когда раздвинул шторы на окне, в лицо ему ударило яркое солнце. В столовой, под большим полотенцем, расшитым традиционными украинскими цветами, ему был оставлен обильный завтрак, который по времени уже был обедом. Студент неторопливо ел, опять удивляясь красивой посуде на столе, серебряным вилкам и ножам, мысленно обнимая теплую и мягкую Галю. Потом вышел на крыльцо дачи, увидел вдали на винограднике работающих Мустафу, Галю и Ваню, и вышел через калитку на улицу. Она была пуста и залита солнцем. Он снял с ног сандалии,  прошел несколько шагов, отер ладонью песчинки с подошв и, испытывая уже знакомое наслаждение от соприкосновения голых ног с теплыми, гладкими булыжниками дороги, пошел в сторону моря, в очередной раз думая с божественной благодарностью: «Живут же люди!»