Lucky 01 Good Luck

Петерсон проснулся в шесть утра, скатился с кровати на пол и уполз в ванную, чтобы вымыть жирную после вчерашнего голову. Он всегда так делал, чтобы не выглядеть неопрятным среди коллег. Кроме того, чтобы не выглядеть самым невежливым среди коллег, он всегда соглашался выпить пару денатурату после трудовыебудня, отчего голова Петерсона и становилась жирной на следующее утро. Кроме того, каждое утро голова Петерсона отказывалась принимать вертикальную позу, поэтому её хозяин ползал по полу, отирая нижним бельём всю пыль.

Петерсон вполз в ванную, снял трусы и включил горячую воду. До работы оставалось ещё два часа, поэтому ванна в любом случае была душеполезна. Вымывшись, Петерсон вынул из ванны пробку и лёжа, пока вода убывала, полез рукой в ящик для грязного белья за новыми трусами. Как назло ящик оказался пуст: бельё он выстирал накануне, совершенно позабыв об этом. Пришлось вернуться к утрешнему белью, и только тут Петерсон увидал, что в его трусах нет резинки. «Должно порвалась, пока полз», - решил Петерсон, растянув трусы во всю ширь без особых мытарств.

Вода быстро сходила. Петерсон колебался, ему не хотелось вставать, и он глядел на своё тело, на живот и ниже, как вдруг увидел резинку, медленно плывшую вниз между его ног.

- Как назад-то йё вдеть? – задумался Петерсон, глядя на то, как резинка исчезает в сливном отверстии.

- Чёрт те что, - огорчился Петерсон. Встал, вышел мокрым в коридор, открыл шкаф и принялся рыться в куче белья. Ничего путного не нашлось, кроме заначки сигарет и пластикового конверта, о котором не хотелось думать. Петерсон отёрся пододеяльником, вспоминая, куда он сунул стираное бельё. Конечно же, оно висело на балконе, но балкон оказался заперт.

- Что за фокус?! – возмутился Петерсон. – Шутки!

Целый час он пытался сладить с дверью: уламывал её всевозможными ножами, спицами, отвёртками, стамесками и монтировками. Наконец, снизошёл до топора. Но чистых трусов и на балконе не оказалось. На верёвке болтались только старые дедовские семейники восьмидесятого года, видавшие - и в данном случае это уместно - виды. Что поделать. В момент, когда чистое бельё укрыло его гениталии, Петерсон уже ни о чём не думал, кроме как о работе: «опять на завод опаздываю… Мастер мне жопу порвёт! А потом будет ходить и кричать «нада узъябать рабочых», мразь; рыгать будет… Небось уже нахуячился чарнила с бригадиром…». Петерсон взглянул на часы. «Восемь тридцать три. Считай, опоздал. Премия…». Он присел на диван и ненадолго расслабился, вспоминая прошлые дни. Он вспомнил террористическую птицефабрику, где сортировал динамит, выдаваемый за куриные яйца четвёртой категории, вспомнил свиноферму, где вместе со старшими товарищами месил нелегальное вино, выдаваемый за гной, вспомнил отставного майора Ставригайло, отрабатывавшего на Петерсоне упражнения в стрельбе по-бобруйски – из двух карманов одновременно, - каждый раз удваивая и риск, и оплату. А теперь вот Башлаков. «Пьяная гнида», - ругался Петерсон про себя, - «опять в говно с утра, поработать как следует не даст».

«Пожалуй, и я выпью», - сообразил Петерсон и вышел в кухню. Он раскрыл один шкафчик, другой, заглянул в холодильник, в духовку, понюхал чайник, облизал горлышко уксусного бутля. Выпивки не оказалось.

- Что за чёрт?! – не выдержал Петерсон, обыскивая в кухне каждый угол. – Я оставлял вчера пузырь модного вермута!

Утро казалось безнадёжно испорченным. Идти на завод не хотелось. Тогда Петерсон накинул облегающий весенний мундир из вторсырья, поцепил на ухо прищепку и вышел в город. На завод следовало идти в любом случае, но и выпить требовалось непременно. Выпимши он мог говорить с Башлаковым вровень.

- Проклятый Бобруйск, - думал Петерсон, теребя в кармане мелочь и ощущая, что мелочь заканчивается. Его мысли копошились, как дождевые черви, спутавшиеся в ком, при этом Петерсон ощущал себя именно червём, которому нужно пропустить сквозь себя тонну земли, чтобы напиться. Хотя на самом деле червём был город, который жрал тысячи Петерсонов в секунду, чтобы существовать.

Петерсон вошёл в магазин. В серых стенах было что-то ощипанное, осмоленное. Пахло горелой проводкой, солёной рыбой и тухлой свиньёй. Из приёмника доносилась модная песня какой-то певички:

«Младший лейтенант лежит в сторонке:
Танком ему переехало ноги.
Что-то не танцует, что-то не танцует
      Он.»

В мясном отделе пожилая продавец ругалась с грузчиком.

- Да не жрал я колбасы, - упорствовал грузчик. – Я укусил. А один укус не значит, что я жрал. Да, я откусил половину палки. Но я забочусь о коллективе – вам я вторую половину и оставил. И вообще, кощунство обвинять меня в том, что я откусил килограмм в том месте, где хранится двести!

Петерсон постучал о прилавок и высказал:

- Большую вермуту. Вишнёвый «Good Look», пожалуй, подойдёт. Можно чего популярнее.

- Продажа плодово-ягодного только с девяти утра, - зло ответила продавец и вернулась к грузчику.

Петерсон поглядел на часы. Было без десяти девять.

- Да что за день сегодня, - возроптал Петерсон. – Дайте мне вина, и я спокойно уйду отсюда.

- Таким дай, начнёте толпами к открытию приходить, в долг начнёте требовать, спать в вестибюле, срать под окнами. Иди давай отсюда, алкаш захребетный.

Петерсон выругался.

- И вообще, у нас масочный режим! – гнула своё продавец.

- Прошу вас…

- К ****ей матери, говорю!

- Жалобную книгу! – потребовал Петерсон.

- Димка! – крикнула продавец куда-то в конец торгового зала. – Иди сюда, Димка! Выкинь этого выродка на улицу. Да, и отметель его там, как собаку!

Послышался грохот шагов. Из тёмного угла вышел безухий таджик в джинсовых брюках на босу ногу. Тело таджика блестело потом и бугрилось мышцами. Вероятно, в тёмном углу располагался микроскопический спортзал, где этот Димка вскачивал бицепс пивным холодильником. Причём вскачивал без перерыва на еду и сон многие годы, и вот, наконец, его прервали.

- Иди сюда, - скомандовал таджик.
Петерсон окаменел, словно не знал, кому подчиниться: пожилой продавщице, настаивавшей на исходе, или безухому Димке. Таджик приблизился, положил пятерню Петерсону на плечо и оголил в улыбке двадцать два кривых зуба: - Предлагаю драться один на один, без оружия и обуви, в одних штанах. Дай посмотрю зубы, - Димка ткнул Петерсону в рот. – За укус - дисквалификация. Я бы тебе их выбил, да чувствую: не укусишь. Раздевайся!

- Ну как ребёнок, честное слово, - вмешалась продавец. – Димка, ты ж этим дурнем тут всё переломаешь!

Возможно, именно эти слова возвратили Петерсона в сознание. Он вдруг бросился к выходу, но могучая пятерня схватила его за мундир и рванула к себе. Мундир треснул и разошёлся. Петерсон хрякнул, споткнулся на ровном месте и запрыгал на одной ноге, стараясь удержать равновесие, в этот момент Димка прихватил Петерсона за штанину и стянул с него брюки вместе с обувью. Раздался смех.

- Ну и трусищи! – смеялась продавец.

- Мочи ретрограда, Димон! – смеялся грузчик, взобравшись на прилавок.

- Даже я такие не ношу! – смеялся какой-то старик, пришедший в магазин за хлебом и маргаринами. – Кончай этого модника!

Оставшись в одних трусах, Петерсон присел на корточки, закрылся локтями и втиснулся в стеллаж, набитый нефтяными полуфабрикатами и соей. Таджик легко шлёпнул Петерсона в плечо - тот свалился на бок, как сбитая кегля. Таджик засмеялся. Петерсон поднялся и теперь подглядывал за таджиком сквозь локти. Таджик размахнулся и выписал мощный удар. Послышался хруст, что-то хлюпнуло, потекло, разбрызгалось по полу, как свежие мозги, останки чего-то задребезжали по полу, как раздробленные кости. Грузчик ругнулся. Продавец всхлипнула.

- Сдаёшь, Димасик! – выкрикнула какая-то дама в парике и с кошёлкой.

Конечно, Петерсон успел шлёпнуться на пол и пропустить смертельный выпад над головой: таджик влупил в гущу нефтяных котлет, соевых отрубей и яичной вермишели, и всё это разом замызгало тулуп старика, пришедшего за маргаринами. Петерсон принялся уползать с места битвы, собирая всю пыль, и двигался так проворно, что без труда добрался до вестибюля, поносимый вслед стариком и прочими. Вскочил, ухватился за ручку двери. Не тут-то было! Таджик взялся одним пальцем за трусы беглеца и потянул на себя.

Петерсон уже не мог вынести такого издевательства. Боясь быть посрамлённым окончательно, он схватился за единственный свой предмет одежды и прижал к бокам, чтобы таджик не отнял и этого, но было поздно. Трусы лопнули, и Петерсон оказался как есть, сжимая в руках толстую резинку – последнее, что хоть как-то скрашивало его неприглядный вид.

- Ну, что? – спросил таджик и встанцнул на месте. – Драться будем?

Петерсон пожевал губами и влепил Димасику резинкой прямо в глаз. Теперь звук разбрызганной слякоти показался клиентам гораздо резче, глубже и внушительнее, ведь Петерсон врезал со всего оттяга.

Старик, пришедший за маргаринами, стряхнул с тулупа Димкин глаз и заголосил на Петерсона:

- Наших бьют!

Первым к Петерсону бросился грузчик, но получил резинкой в физию и осел рядом с таджиком. Успела подскочить дама в парике и пройтись по голому истязателю кошёлкой, но получила и она, и как-то совсем неуклюже грохнулась на стеллаж, обронив парик и оголив таким образом железный шуруп, ввинченный ей в голову. Старик в это время тырил маргарины под фалду грязного тулупа и ехидно посмеивался.

Было без одной минуты девять, когда Петерсон выбежал на крыльцо, прикрывая зардевшееся от стыда лицо резинкой. Под крыльцом его встречала многолюдная толпа, состоявшая из опойных видом мужиков и баб, толкавшихся в спорах, кто войдёт первым. Всевидящая и всезнающая толпа встречала Петерсона приветствиями и напутствиями, все рукоплескали ему за искоренение первородного, народного и истинного зла, а бабы старались ухватить голого героя за члены. Внезапно, услыхав пение милицейских сирен, коллективное сознание постигло некую высшую истину и все дружно советовали Петерсону, не поспевшему взять пойла в магазине, брать боярышник или ламивит в ближайшей аптеке.

Петерсон по большему счёту наплевал на советы низшего сословья по поводу боярышника, однако побежал именно к ближайшей аптеке: мало кто устоит пред напутствием сотни народу.