Последняя русская царица

         Царь Пётр Алексеевич читал письмо из Суздаля от капитана-поручика Скорнякова-Писарева, который находился там, в Покровском монастыре, по деликатному поручению. В монастыре обитает бывшая царица Евдокия Фёдоровна, после пострижения старица Елена. Их общий сын царевич Алексей несколько раз навещал мать в монастыре и капитан-поручику надлежало проверить: не замешена ли Евдокия вместе с сыном в заговоре против него?
    То, что она не замешена ни в каком заговоре, Пётр не сомневался. Но он до зубовного скрежета не хотел отдавать царство сыну Алексею. Не доверял ему. Алексей такой же упрямый, как и его мать, захочет порушить дело всей жизни отца и порушит. Лучше уж отдать царство своему трёхлетнему сыну Петру Петровичу. Воспитать его, привить любовь к наукам, к ремёслам. Алексею всё это привить не удалось, зело занят был, русских дураков в люди выводил, в Европу. А в лице жены своей Евдокии он ненавидел всё русское сословное дворянство, особенно бояр. Сия странная смесь присущая только русским – рабская покорность с отчаянной удалью, низкопоклонство с дерзостью. А то, что Евдокия любила его, это его ещё больше злило. И если его женщины, начиная от самой первой Хелен Фадемрех и Анны Монс испытывали к нему отвращение и были с ним корысти ради, то Евдокия приняла таким, каким ей Господь его послал. Высокая, статная, крепко сбитая, гордая и упрямая красавица Евдокия на три года старше Петра, и Пётр её побаивался несмотря на свой железный характер. Евдокия считала, что Петру надо идти по пути брата Фёдора и сестры Софьи, а не перенимать у Европы всё подряд. И за всё это вместе Пётр ещё больше ненавидел свою жену, и эта ненависть перешла и на сына, но ненависть в глазах русского народа не является веской причиной для лишения наследства Алексея Петровича.
   А теперь Пётр читал донесение и глазам своим не верил.
   «По указу вашего величества в Покровский Суздальский монастырь я приехал сего 718 года февраля 10 в полдень и бывшую царицу вашего величества видел таким образом, что пришёл к ней в келью, никто меня не видел, и её застал в мирском платье, в телогрее и в повойнике, и как я осматривал писем в сундуках, нигде чернеческого платья не нашёл, токмо много телогрей и кунтушей разных цветов. И спрашивал я того монастыря казначея, к которой она сперва привезена была в келью, которая сказала, что она вздевала на себя чернеческое платье на малое время и потом скинула, а пострижена и не была. И тое казначею взял я за караул. Прошу ваше величество о немедленном указе, что мне чинить, дабы, за продолжением времени, какова бы дурна не произошло, понеже она весьма печалуется. Фаворитов у нея старица Каптелина, сия казначейша, да карло Иван Тереньтев».

   Пётр перечитал ещё раз: «А пострижена не была». Нахмурился: «Как не была?» По закону жена перестаёт быть женою, если она добровольно постриглась в монастырь. А тут даже не постриглась. А значить его венчание с Катенькой не законно? Ах, Дунька, ах змея!
    Шею царю повело в сторону, голова неестественно задёргалась, он стал что-то непонятное выкрикивать, тело забило в конвульсиях. Царедворцы перепугались, Меншиков крикнул:
    - Екатерину! Екатерину Алексеевну срочно.
    Царица явилась быстро, уложила голову Петра на свою большую грудь и стала ласково гладить его по чёрным кудрям. Тело царя перестало дёргаться, он заснул.
    Проснулся царь через два часа свежим и бодрым и тут же продиктовал письмо в Суздаль, где приказывал капитан-поручику доставить в Преображенский приказ на Генеральный двор всех, кто хоть как-то соприкасался с Евдокией и Евдокию саму тоже.
     Евдокия с дороги, видно по наущению Писарева, прислала покаянное письмо.
     "Всемилостивейший Государь !
    В прошлых годах, а в котором не упомню, по обещанию своему, пострижена я была в Суздальском Покровском монастыре в старицы, и наречено мне было имя Елена. И по пострижении, в иноческом платье ходила с полгода; и не восхотя быти инокою, оставя монашество и скинув платье, жила в том монастыре скрытно, под видом иночества, мирянкой. И то мое скрытие объявилось чрез Григория Писарева. И ныне я надеюся на человеколюбныя вашего величества щедроты. Припадая к ногам вашим, прошу милосердия, того моего преступления о прощении, чтоб мне безгодною смертью не умереть. А я обещаюся по прежнему быти инокою и пребыть во иночестве до смерти своея и буду Бога молить за тебя, Государя.
    Вашего величества нижайшая раба бывшая жена ваша Авдотья.
    Февраля 15 дня 1718."
     Пётр удовлетворённо скривил губы: «А, каяться гордячка упрямая, «Всемилостивейший государь», смирила гордыню. А почему так? Что скрыть хочет? Неужели заговор был?» От этой мысли внутри похолодело, стало как-то нехорошо, что-то пытается скрыть его Дунька. Нрав у Петра был ой какой подозрительный.

    Евдокия катилась в санях из Суздаля на Москву. Правильно ли она сделала, что поддалась на уговоры Писарева и написала царю покаянное письмо? Был за ней грех, ох, был. Евдокия смотрела на белый снег и вспоминала ту весну, почти девять лет назад. Яблони и знаменитая суздальская вишня цвели белым цветом.
    Евдокия вертелась в кельи перед зеркалом. В травчатом летнике и такого же цвета повойнике. «Красавица! Сорок лет скоро, а красавица!»
    Неожиданный приход архимандрита Досифея её слегка смутил, а, впрочем, он был свой человек, бывший дворовый её батюшки.
    За спиной архимандрита стоял смущённый майор. Евдокия его узнала:
    - Стеша, ты? – удивлённо-обрадованно произнесла она.
    Это был друг детства Степан Глебов. В Москве усадьбы их родителей, Лопухиных и Глебовых, стояли рядом.
    - Вот, государыня, - сказал Досифей, - Степан Богданович Глебов, майор, пришёл засвидетельствовать своё почтение. С гостинцами.
    - Благодарна вам очень, владыка, - ответила Евдокия.
    - Не буду вам мешать, - откланялся архимандрит.
    Досифей удалился, а Евдокия грозно взглянула на двух стариц, что ей прислуживали, на Мартемьяну и Каптелину.
    - Что вы тут сидите? Займитесь делом каким-нибудь.
    Перепуганные неожиданным гневом госпожи, старицы с поклоном вышли из кельи.
    Глебов нерешительно топтался на месте.
    - Мехов тебе привёз, материи немецкой.
    Евдокия улыбнулась:
    - Бог с ней, с материей. Садись, свет мой. Ты каким ветром сюда?
    - Так война, - просто сказал Глебов, садясь к столу, - набираю солдат для армии. В Малороссии круто замешивается, всё зиму шведа били.
    - Бог с ними, со шведами. Ты надолго?
    Евдокия смотрела ласково и призывно, Глебов смутился.
    - Это как получиться. Год – два.
    - Хорошо, коли так. Как жена твоя Татьяна Васильевна?
    - Плохо. Гноем исходит от пупка и ниже. Ничего не помогает. И иностранные лекаря приходили, и заговаривали, и травами лечили. Ничего не помогает.
     - Бедный, бедный Стеша. Уж и не знаешь, как меня величать? Не мудрено: родилась Прасковьей Илларионовной, замуж вышла Евдокией Фёдоровной, а умру старицей Еленой. А ты, свет мой, зови меня как в детстве звал. Помнишь?
    - Помню, Порушкой я тебя звал.
    - А помнишь, как мы с тобой к Стрешневым за яблоками лазали, да собаки на нас налетели, а мы назад через забор.
    - Ты тогда подол сарафана порвала.
    - А ты тогда увидел мои голые ноги и смутился. Сколько тебе лет тогда было, Стеша?
    - Двенадцать, должно быть.
    - Ты меня от собак защищал, я помню. А мне дуре большой пятнадцать было, замуж пора, а я с маленькими мальчиками за яблоками лазила.
    Евдокия звонко засмеялась.
    - Замуж ты вышла через четыре года, - вздохнул Степан, - и разошлись наши дорожки.
    Евдокия улыбнулась и лукаво посмотрела на Степана и сказала:
    - А как на меня стольник царицы Прасковьи Фёдоровны смотрел. Уж как смотрел.
    - Ничего я не смотрел, - смутился Глебов.
    - Смотрел, смотрел, - Евдокия вдруг погрустнела. - А я тогда была счастлива со своим Петрушей. Двое сыночков у нас народилось. Сашенька, второй сынок, умер, а Алёша живёт у батьки своего, сюда его не пускают. Три года счастья мне выпало, Стеша. Я думала, что Петруша такой же невинный, как и я да ошиблась: всё он ведал. Была у него любовница в Кукуе, Хелен Фадемрех, - по слогам произнесла царица, - старше его лет на пять или семь, всем премудростям его научила, как с бабами обращаться. Я вот сейчас думаю: меня Еленой постригли не в насмешку ли, не в честь ли Хелен Фадемрех? Он оставил её ради меня. За что Петрушка меня возненавидел, ни как в толк не возьму. А потом появилась Монс. Я старше Петруши на три года, а она младше на три года, а глаза у неё завидущие, руки загребущие. Дай, герр Питер, мне деревеньку, дай вон ту волость, дай парсуну твою камнями драгоценными усыпанную. И Петрушка даёт. А за парсуну ту две волости купить можно. А меня в монастырь и ни полушки не пришлёт, по родне побираюсь!
     У Евдокии брызнули злые слёзы, Степан робко погладил её по плечу.
     - Что ты так разошлась, Порушка.
     Евдокия улыбнулась и произнесла с придыханием:
     - Ты что так робеешь, яблок мой? Сюда без моего позволения никто не войдёт.

     Евдокия улыбнулась своим мыслям. Два года они были вместе: отлюбила греховной любовью за всю жизнь свою горемычную. Семь лет прошло, а помнит, как тогда расставались.
    - Может быть, Стешенька, службу какую получишь поближе к Суздалю? Похлопотать там как-то на Москве? Я через своих тоже попытаюсь.
    Она смотрела на него безумными глазами.
    - Кто такие Глебовы и, кто такие Лопухины? – горько усмехнулся Степан. - Не великого полёта птицы. Похлопотать можно. Получиться, не получиться, а только ты знай, Порушка, что любить я тебя буду всегда. И на этом свете, и на том. Грех сие, Порушка, а видно Богу так угодно. Не кручинься не забуду я тебя никогда.
    Степан вырывался к ней несколько раз, но это было уже не то, не как в те сладкие два года. Ревновала Евдокия его, видеть хотела очень, письма слала. Не дай Бог сейчас увидит: Петрушка дознается – лихо будет.

     Привезли из Суздаля 16 февраля человек семьдесят и всех поголовно, без разбора подвергли расспросу с пристрастием. И вот старица Каптелина на дыбе сообщила, что Евдокия не только не носила чернеческое платье и выезжала из стен монастыря, как мирянка, но еще принимала любовника, майора Глебова Степана Богдановича. А старица Мартемьяна, тоже на дыбе, подтвердила показания Каптелины и от себя добавила, что инокиня Елена пускала Глебова к себе днём и ночью и он с ней обнимался и целовался, а их, стариц, выпроваживали вон.
    Пётр отбросил экстракт от себя как ядовитую гадину, левую сторону лица его свело судорогой, начался припадок: он брызгал слюной, кричал что-то невнятное. Позвали Екатерину, и она взяла его голову, положила к себе на грудь и гладила пока он забылся в тревожном сне.
    Прошёл час. Пётр поднял голову с груди жены и спокойным голосом произнёс, чуть хмуря брови:
    - Разыскать Глебова, произвести обыск и его сюда на Генеральный двор, на дыбу.
    У Глебова нашли девять писем от Евдокии. Хранил, значить дороги они ему были.
     Пётр читал письма и его грызла ревность.
     «Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя! Знать уже зло проклятый час приходит, что мне с тобой расстаться! Лучше бы мне душа моя с телом рассталась. Ох свет мой. Как мне на свете быть без тебя, как живой быть? Уже моё проклятое сердце давно мне всё плакало. Аж мне с тобой знать будет расставаться. За что ты мне таков мил?»
     Пётр с размаху бросил чернильницу о стену, нервно побегал туда-сюда, успокоился немного, развернул следующее письмо.
     «Братец мой, Степан Богданович! Пишет тебе старица Каптелина. Матушка твоя по тебе неутешно плачет, в голос вопит по тебе. Уже так вопит, так вопит по тебе, что ты её покинул. Уже, братец, добирайся сюды скорее, друг мой».

       Степан Глебов уже висел на дыбе совершенно голый, когда в пыточную Преображенского приказа вошёл Пётр. Бывший майор, а ныне подполковник в отставке был ровесником царя, на пол головы ниже, широк в плечах, одни мускулы. А он большеголовый узкоплечий высокий с маленькой ногой, со смешными кошачьими усами, но царь-самодержец. А руки тоже сильные – серебряную тарелку в трубочку легко свернёт. Хмурый взгляд Петра остановился на срамном уде Глебова. «Он им Дуньку-то», - подумалось, левая щека задёргалась, усилием воли Пётр справился с собой.
    - Дайте-ка ему дюжину плетей для начала.
    Каты хлестали Глебова и думали, что какое уж тут начало, мало кто двенадцать плетей выдерживал. Бывший майор выдержал, только зубами скрипел.
    Пётр удобно уселся в кресло.
    - Рассказывай, как ты против меня замышлял.
    - Такого не было, государь.
    - Как с женой моей бывшей блудно жил.
    - И такого не было, государь. Ходить к ней ходил, а блуда не было.
    - Не было? Тогда ещё дюжину плетей.
    Глебов извивался на дыбе и мычал сквозь зубы, но сознание не потерял.
    - Сознавайся, - сказал Пётр, - легче будет.
    - Не в чем сознаваться, государь, да и с дыбы мне живым не слезть.
       - Почему? Что же я зверь какой? Скажи правду – помилую. Скажи, что с Дунькой моей корысти ради блудно жил.
     - Какой корысти, государь? Когда я сам из своего жалованья деньги ей давал. 
     - Тогда ждали вы с Дунькой смерти моей. Алёшка мой на престол взойдёт, мать его Дунька при нём будет, а ты при ней. Почестей и наград желал, да?
     - Я в отставке, государь. И государыня, Евдокия Фёдоровна пострижена, монахиня Елена она.
     - Так, то не беда. Из отставки можно выйти, и монашеский клобук не гвоздями ко лбу прибит, его и скинуть можно.
     - Нет моей вины, государь ни в чём.
     - Отвести ему ещё десяток плетей и снимайте. Пусть отдохнёт. Завтра он со своей любовницей встретится. Очная ставка.
 
     У Евдокии тревожно стучало сердце в груди и подкашивались ноги от страха, но внешне она ничем себя не выдавала. Запах крови и пота дыхнул на неё, когда перед ней открыли тяжёлую дверь пыточной Преображенского приказа. Крики, стоны. Евдокию подвели к дыбе, где висела голая женщина.
     - Матушка, прости меня Бога ради, - билась в истерике женщина, - не выдержала я мук нечеловеческих, предала тебя.
     - Господь простит, Каптелина, - осенила крестом старицу Евдокия.
     - И меня прости, матушка, - кричала с дыбы другая женщина.
     - И тебя Бог простит, Мартемьяна.
     В голом человеке на дыбе Евдокия с ужасом узнала архимандрита Досифея. В кресле топорщил усы в усмешке царь Пётр.
     -  Ступай сюда, жена неверная, в грехах своих покаешься. И дружок твой давно тебя ждёт.
      Евдокия увидела Степана, ноги его были подтянуты к потолку, он висел горизонтально.
        - Замёрз аж, бедный, как тебя ждал. Рассказывай, жена, как ты с ним блудила. Он-то рассказал.
     - Врёт! Ничего я не говорил, - прохрипел Глебов.
     - Не говорил? Так заговоришь. Сыпаните ему угольков на спину, а то он замёрз совсем.
      На вчерашние кровавые раны Степану насыпали горящих углей.
      - Не жили мы блудно со старицей Еленой, - прокричал Глебов, - не жили.
      У Евдокии глаза расширились, она прижала ко рту кулачок.
      - Стеша.
      - Ах, Стеша? – радостно произнёс царь.
      - Ни в чём она не повинна, - кричал с дыбы Степан.
      - Ты не спеши, Глебов, подумай. Может быть вспомнишь свою вину и её? Угольки остынут, каты горяченьких подкинут. Заговоришь, Стеша, на дыбе таки все разговорчивые становятся.
       - Не о чем мне с тобой говорить, чудовище. Я бы рта не открыл, если бы не считал долгом своим оправдать свою повелительницу перед тобой, зверем.
     - А письма её к тебе показать?
     - Писать писала, а блуда не было.
     - А заговор, измены супротив меня?
     - А того и быть не могло.
     - Видно угли остыли. Свежих подкиньте.
     Каты смахнули вениками угли со спины Степана и насыпали новых. Глебов тяжело задышал, ему не хватало воздуха.
     - А, засопел, - обрадовался Пётр, - сознавайся.
     - Не в чем.
     - Ах, упрямец. Щипцы раскалённые.
     - Не надо, - закричала Евдокия. – Что ты хочешь? Что тебе надо?
     - Правды! Что заговор против меня затевали с майором.
     - Побойся Бога, Петруша, какой заговор?
     - Тогда пиши, что блудно жила с ним. Вот бумага, перо, чернила.
     - Хорошо, только его с дыбы снимите.
     - Нет, Порушка! – отчаянно вскричал Глебов.
     - Молчать, там на дыбе. Значит, Порушка? – усмехнулся Пётр. – Снимем, как только напишешь. Слово царское даю.
      - Нет, Порушка, нет. Оговаривает она себя, оговаривает.
      Евдокия подсела за стол, взяла перо, макнула его в чернильницу, подвинула к себе бумагу и твёрдым почерком написала:
    "Февраля в 21 день, я, бывшая царица, старица Елена привожена на Генеральный двор и со Степаном Глебовым на очной ставке сказала, что я с ним блудно жила в то время, как он был у рекрутскаго набору; и в том я виновата. Писала своею рукою я, Елена."
    - Зачем ты так, Порушка, - произнёс Степан запекшимися губами с дыбы, - зачем ты имя своё позоришь перед сим чудищем? Я муку терплю, чтобы имя твоё светлое позором и грязью не покрыть.
     Евдокия встала со своего места, подошла к дыбе, посмотрела влюблёнными глазами на Глебова и произнесла ласковым бархатным голосом:
    - Свет мой, душа моя, радость моя, Стешенька, я люблю тебя больше жизни. Муку за тебя приму любую, только бы ты не страдал.
    Она резко развернулась к Петру, глаза её горели ненавистью:
    - Вешай меня рядом с ним, чудовище, если так крови нашей жаждешь. Вешай! Ни слова не пророню, все муки выдержу.
     Пётр прекрасно знал свою бывшую жену и был уверен, что на дыбе не только слово не проронит, но, даже, и не застонет из-за упрямства.
     - Уведите её, а Глебова с дыбы снимите.
     Евдокию увели, с гордо поднятой головой ушла, а Петру вспомнился август того года, когда он, испугавшись не весь чего, в одной ночной рубашке без порток, бросив мать и беременную Дуньку, удрал в Троицкий монастырь. Догнали его слуги верные во главе с Алексашкой Меншиковым, одели, в монастырь приехал чинно, как подобает царю. Как вспомнит, так до сих пор его стыд жжёт. Мать с женой днём приехали, да ещё преображенцев с собой привели. Кто ими командовал? Не иначе как жена. Нет, никогда он своё унижение, свою трусость Евдокии не простит. Конечно, тогда всё закончилось победой над Сонькой-сестрой, но позор за трусость свою остался.
     Для Глебова мучения не закончились и на следующий день. Ему прикладывали раскалённые щипцы к рукам и ногам, Степан молчал.
     - Что упрямишься? – спросил Пётр. – Она в блуде созналась, сознайся и ты. А ещё в заговоре против меня.
     Глебов молчал. А вокруг стенали, выли, кричали и сознавались во всём всё суздальское окружение последней русской царицы.
     На четвёртый день Степана крепко на крепко привязали к доске, утыканную острыми деревянными гвоздями.
     - Удобно? – участливо спросил Пётр.
     Глебов смотрел в чёрный потолок, молчал.
     - В письмах Дунька пишет, что перстень тебе подарила. Где он?
     - Продал. Ты, государь, своей портомойке чухонской перстни даришь, а государыня Евдокия перстень дала за тем, чтобы я его продал да на вырученные деньги водку в бутылках прислал. Поручения государыни за спасибо с неохотой делают, а тут она хоть водкой одаривать будет.
     - Лжёшь, Глебов, - Пётр покопался, достал нужную бумагу. – слушай. «Носи, сердце моё, мой перстень, меня любя, а я себе такой же сделала, то-то я у тебя его брала».
     - Брала да не отдала. Нужда подоспела продала, продала оба перстня.
     - Опять лжёшь, Глебов. Был блуд меж вами, был. Про заговор не спрашиваю, заговора не было, а в блуде сознайся.
     - В чём же мне признаваться, государь, после того, как я ни в чём не признался под пытками, которые ты мне учинил? Ты думаешь, что я буду бесчестит порядочную женщину, и это в тот час, когда у меня нет больше надежды остаться живым? Дай спокойно умереть тому, кому ты не дал спокойно жить.
     - Как ты умирать будешь, я подумаю. Умирать будешь долго и мучительно, - спокойно сказал Пётр и повернулся к катам. – Снять его с гвоздей. Лечить. На казни он должен выглядеть молодцом. Писарь! Пиши.
    Царь стал диктовать:
    «Степан Глебов собственноручно показал. Как я был В Суздале у набора солдатского тому лет с восемь или с девять и приведён был в келью к бывшей царицы, старицы Елене. И сошёлся с нею в любовь через старицу Каптелину и жил с нею блудно. И после того тому с года с два приезжал я к ней и видел её. А она в тех временах ходила в мирском платье».
    - Вот так, Глебов, я человек простой и за тебя напишу, что мне надо. Всё в воле царской.
    Глебов молчал.

     Царский манифест прочитали народу 6 марта, где говорили о прелюбодеянии опальной царицы со Степаном Богдановичем Глебовым. Молча слушал московский люд царские оправдания и думал: чья бы корова мычала. На себя бы лучше царь-батюшка оборотился. Его портомойку чухонскую под солдатскими телегами валяли, Шереметьев год блудно с ней жил, потом Меншиков, затем сам Пётр, двух дочек с ней приблудил. А Евдокию в 28 лет в монастырь упрятали, так удивительно, что она двенадцать лет без блуда продержалась. В народе последнюю русскую, по крови, царицу жалели, песни жалостливые сочиняли о её судьбе горькой.
    Казнь Глебова назначили на 15 марта. Царь приказал, чтобы Евдокия при сём действии присутствовала от начала до самой кончины её любовника.
    Второй день совершаются казни на Красной площади. В три часа дня привезли Глебова и царицу Евдокию. Простого люду собралось много. Казнь не обычная на Руси, Глебова приказано посадить на кол да одеть потеплее, чтобы сразу на морозе не умер и мучился как можно дольше, а Евдокии на всё это смотреть не отрываясь, для этой цели к ней приставили двоих солдат. Холодно было, густой пар стоял над толпой.
    Глебова, тепло одетого в сапоги, тулуп, шапку, варежки опрокинули на спину, палач деревянным молотом вогнал кол до перекладины, чтобы кол не пропорол внутренности дальше и не лишил несчастного жизни раньше времени. Кол подняли, укрепили на помосте. Глебов не проронил ни слова, как будто отрёкся от своего тела.
    Монах Спасского монастыря осенил Глебова крестным знаменем:
    - Покайся, грешник.
    - Не в чем каяться, батюшка, - прохрипел Степан.
     Он нашёл взглядом Евдокию и смотрел, смотрел на неё, так легче муку терпеть.
     «Господи, как жжёт внутри, помилуй меня, Господи. Грешен я. Помнишь, Порушка, как в храм входили словно муж и жена. Я буду ждать тебя в выси горней. Я любить тебя буду вечно и на том свете».
     Евдокия не отрываясь смотрела на любимого и молила Бога помиловать своего Стешу. Мысли её метались испуганными птицами.
     «Помнишь, Стеша, как в храм входили и стояли со свечками в руках рядом, как муж с женой? Господи спаси и помилуй раба твоего грешного Степана. Стешенька, любимый мой жди меня в выси горней, отмучаюсь в жизни сей и приду к тебе, а ты обещал любить меня вечно».
      Под утро задремали стражи Евдокии, и она забылась на мал час. И вдруг услышала голос Степана, он шептал: «Я ухожу, Порушка, прощай».
      Светало, Евдокия взглянула на кол с телом Степана.
      - Стеша! – дико крикнула она и забилась в слезах и рыданиях, как простая русская баба над мёртвом телом мужа своего.
      Стража заметалась.
      - Кончался! – закричал начальник караула. – Что ты стоишь? Увози её.
      Возница хлестнул лошадей, сани тронулись по умятому снегу на север в крепость Шлиссельбург.
      Года через три Евдокия помахала рукой проезжим иностранцам во дворе крепости. Царь не простил бывшей жене такую вольность и приказал предать анафеме её любовника. И теперь каждый день в церкви она слышала, как предавали анафеме Степана Разина, Ивана Мазепу и Степана Глебова.
     После этого Евдокия проживёт ещё десять лет. Она пережила сына, переживёт бывшего мужа, внучку, внука. Внук, Пётр Алексеевич, переведёт бабушку из Шлиссельбурга в Москву в Новодевичий монастырь. Там она и умрёт в конце августа в самом начале царствования Анны Иоанновны.
     Исповедовавшись и причастившись, Евдокия произнесла:
     - Бог дал мне познать истинную цену величия и счастья земного.
     Евдокия закрыла глаза и ей привиделся яркий свет не земной, Фаворский. И из этого света появился её Степан, он улыбнулся, взял её за руку, как тогда в храме и повёл в даль светлую, туда к Богу.
     Последняя русская царица умерла с улыбкой на устах.

               
                24.08.2022 г.