Михалыч

В приёмном отделении больницы сыро и блуждает сквозняк.
Всюду по углам ползёт плесень, освещение от потолочных
ламп в матовых плафонах скудное из-за давней неисправности
многих из них. Поэтому все двери держат нараспашку: сквозь
проёмы дневной свет из кабинетов проникает в коридор, падая
к ногам присутствующих. Стены приёмного покоя обшарпан-
ные; вдоль одной из них стоят сбившиеся в ряд каталки. Колёсики
некоторых искривлены или же иная держится только на трёх. Из
мебели есть стулья на металлических ножках, сваренные между
собой по пять сидений; есть многоместные секции кресел
с ободранной обивкой.

В отделении затеяли ремонт: здесь пытаются изжить плесень и
сырость в кабинетах. Вот уже три месяца ощущается резкий
запах краски — целыми днями шпаклюют выбоины и трещины
стен, кое-где отрывочно их окрашивая; маляры принялись за
побелку потолков, но на время забыли об этом. Запакощенный
дощатый малярный стол остаётся стоять придвинутым ближе
к дверному проёму, ведущему к больничным лифтам. Над и
под ним скучиваются ведра с побелкой и краской, оставленные
мастерами; тут же валики с длинными ручками, шпатели и
малярные кисти в комьях затвердевшей субстанции. Запах
растворителя и побелки невозможно выветрить из отделения
никаким сквозняком. Тут и там суетятся люди: врачи, санитары,
охранники, больные старики, женщины и мужчины; некоторые
маляры в заляпанных мешковатых комбинезонах прохаживаются
без дела. Здесь царит пёстрая неразбериха.

Если выйти из приёмного покоя на улицу, то окажешься под
козырьком подъезда — это вход в само отделение у ле-
вого торца здания. Сюда больных доставляют на машинах
скорой помощи. Здесь возле стеклянных дверей холла со-
брались курящие сотрудники — все они в распахнутых
белых халатах; у некоторых головы покрыты белыми чеп-
чиками, на плечах змейкой чернеют фонендоскопы. На каж-
дом виден бейджик с именем и должностью: например,
один из курильщиков возле урны — «Белов Михаил Михай-
лович. Заведующий приёмным отделением».

Белов — врач-терапевт по специальности, занимающий пост
заведующего приёмным покоем на протяжении последних
пятнадцати лет. В кругу коллег его без обиняков называют
Михалычем. Он закончил курить и теперь направляется по
коридору к своему кабинету.
— Когда закончится ваш ремонт? – поинтересовался он у
поздоровавшегося маляра.
— А к какому числу нужно? – весело ответил ремесленник.
Вопрос заставил Белова задуматься: «Бардак!» – вспыхнула
мысль в его затуманенном сознании.

По бесконечному коридору своего отделения идёт грузный
Михалыч. У него трясутся руки, и болит голова. Дрожь в
руках ещё и от волнения; главный врач срочно вызывает
к себе Белова. Теперь голова заведующего «приёмником»
занята панической мыслью: знает ли глава учреждения о
ночном инциденте? И если да, то от кого, в самом деле,
Местергази мог узнать?

...Миша Белов воспитывался в неполной семье. С детства
не отличался крепким здоровьем и часто болел. В классе был
тихоней, но во дворе — озорным мальчишкой. Отец его
страдал алкоголизмом и неоднократно лечился; однако после
развода перевёлся по договорённости на Дальний Восток, где
числился фотокорреспондентом местной газеты «Аргументы и
факты. Магадан». Михаил Петрович, решив, что суровый
магаданский климат остудит горячность «московского про-
жигателя жизни», погрузился с головой в быт «на Колыме».
Но сложилось для него всё хуже: живя в суровых условиях
среди золотодобытчиков (геологов и работяг) — к которым
его часто командировали, а чьей ходовой валютой являлся
чистый спирт — покончить с пьянством он так и не сумел.
К семье в Москву он не вернулся. Его сын, воспитанный
бабушками-дедушками, с детских лет привык полагаться на
рассудительность людей, которым он доверял. А те объяснили
ему исчезновение отца так: «Зелёный змий проглотил!» Спустя
годы, повзрослев и уловив смысл фразы, Михаил Белов зарёкся:
никогда не будет пить!..

Врач шёл и тяжело отдувался; его лицо, опухшее за последнее
время, предательски выдавало пристрастие Белова к водке,
что не вызывало стеснения ни у него самого, ни у коллег.
Слабость свою он давно признал. Смирились с ней и его
домашние.

«Конечно, чего хорошего могут продать в этом ларьке?» –
сетует Белов, объясняя себе стремительное развитие по-
хмельного синдрома некачественным алкоголем.

Заплывшие глаза Белова словно застыли на месте, утратив
живой блеск. Казалось, едва ли врач различает что-либо
впереди себя хотя бы и в двух шагах. Опухшие веки выдавали
факт того, что в минувшую ночь доктор привычно не берёг
своего здоровья. Широкий лоб его в испарине. Заведующий
приёмным отделением, сдавший ночное дежурство, теперь
рассуждал в себе: «Пропустить ли стакан сейчас или выпить
после визита к шефу?» А так здесь именовали человека
с наружностью по́вара — главного врача больницы
Местергази Леонида Луисовича.

Приняв решение вернуться в свой кабинет для опохмеления,
Михалыч подошёл к двери и трясущейся рукой нащупал ключ
в кармане того, что прежде служило медицинским халатом.
Эта потрёпанная ткань наброшена поверх выцветшего хирур-
гического костюма и заляпана посветлевшими со временем
невыводимыми пятнами крови. Хлопковое рубище всегда
распахнуто и не застёгнуто на пуговицы, некоторых из
которых недостаёт.

И вот теперь Белов у себя. Он сидит за рабочим столом,
сцепив пальцы рук в замок — так их легче контролировать;
меньше трясутся. Доктор машинально и быстро вращает
большими пальцами, смотря на настенный календарь 1996-го
года; он с трудом фокусирует внимание на августе.
Замедленно считает количество обведённых чернилами
дат, сличая их с днями недели. «Так, сегодня девятое.
Отдежурил ночь с четверга на пятницу, — рассуждает он, —
сегодня в полдень иду домой. Очередные сутки — с по-
недельника на вторник. Снова дежурю вместе с Амбро-
сиевым — с двенадцатого на тринадцатое, так!»

Кто-то постучал в дверь и, не дождавшись отклика, при-
открыл её. В щель дверного проёма просунулась голова
врача-терапевта Амбросиева Алексея Васильевича. Доктор
лёгок на помине. Он, отдежуривший с Беловым ночную
смену, интересуется, не забыл ли тот о необходимости
подняться на административный этаж. Там — на восьмом
этаже — кабинет главного врача, где их ждут. Для
«разбора полётов», как сообщает Белову коллега. Амбро-
сиев с напускной почтительностью торопит своего началь-
ника, с которым совместно распивал водку всю ночь.
Или всё это только пригрезилось Михалычу? Ведь его на-
парник выглядит абсолютно трезвым: он активен и бодр.
Сто́ит отметить и то, что этот удивительный Алексей Ва-
сильевич последние семь лет служит в приёмном покое под
руководством Михалыча.

Белов же много лет назад, окончив институт и ординатуру,
начал свою карьеру на скорой помощи как молодой врач
линейной бригады одной из московских подстанций. Затем
стал главврачом той же подстанции; не теряя навыков
терапевта, часто выезжал на вызовы. Бо́льшую часть сво-
ей профессиональной жизни он проработал на скорой по-
мощи «с молодых лет». Благодаря высокому авторитету у
руководства Горздрава через несколько лет был переведён
и назначен главным врачом больницы в Некрасовке. С под-
станции он ушёл. Люди говорили, что пророчили Белову
дальнейшее восхождение по карьерной лестнице; будто
осесть он должен был в одном из высоких кресел, чуть ли
не Министерства Здравоохранения. Но вскоре всё пошло
экспрессом под откос в силу его пьянства, развившегося
исподволь. Пристрастие к водке осталось со скорой, как и
привычка круглые сутки спать урывками. С должности главврача
стационара его сместили через год после назначения, вверив
ему должность заведующего «приёмником» здесь же, и
Белов руководил приёмным покоем последние годы.
Теперь Михалычу под пятьдесят; повышения по службе
он больше не ждёт и расслабился во всех смыслах этого
слова: раздулся животом, набрал вес и обрюзг, а кожа лица
приобрела оттенок ветчины...

Амбросиев Алексей Васильевич прошёл тот же трудный
путь в карьере, но работал на подстанции при Институте
имени Склифосовского. В прошлом был он врачом спе-
циализированной реанимационной бригады. Уйдя со скорой,
устроился в некрасовскую больницу, влившись в дружный
коллектив Белова. По характеру Амбросиев был честолю-
бивым, а по своему темпераменту уравновешенным челове-
ком. Склад его ума выдавал в нём творческую натуру. На
нём всегда костюм, как говорят, «с иголочки»; халат его
сияет белизной, красуется галстук. На лице Алексея Васи-
льевича пылает пятнистый румянец, а над верхней губой
чернеют щегольские усики. Густой рыжий пушок оттопы-
ренных ушей, — золотящийся в лучах солнца, — единствен-
ный недостаток во внешности этого врача. В спокойные
минуты отдохновения он чаще мечтает о руководящей долж-
ности, которую, однако, ему никто не предлагает. Отчего
Алексей Васильевич считает себя не реализовавшимся в
профессии к своим сорока пяти годам; всё чаще он заду-
мывается над тем, каким образом мог бы завоевать почёт-
ную руководящую должность.

...Лёша Амбросиев вырос в Москве, в семье педагогов.
Решив не идти по стопам родителей, он выбрал стезю дяди:
медицину. После школы поступил в медицинское училище
на фельдшерское отделение. Дисциплинированно посещал
спортивную секцию карате, но в училище был освобождён
от уроков физкультуры «по состоянию здоровья». В группе
был любимчиком, оставаясь неприметным среди сверстников.
Закончив училище, сразу же и с помощью дяди устроился на
должность старшего фельдшера подстанции скорой помощи.
Под его началом состояли взрослые женщины и седовласые
мужчины, долгие годы «протрубившие» фельдшерами на
«двенашке» — подстанции №12, находившейся в шаге от
училища и в десяти шагах от дома Амбросиева. На работе
часто попустительствовал своим подчинённым, прощая им
«левые» подработки: частный извоз на маршруте и сбыт
дефицитных лекарств «на сторону».
— Главное что, Вася? – спросит кого-то из провинившихся
фельдшеров.
— Не знаю, Алексей Васильевич, – глядя в пол, ответит
пятидесятилетний фельдшер своему юному начальнику.
— Главное — не сдавать своих, Вася!
— А-а, понял!
— Читал ли ты Евангелие? «Не сдавай ближнего своего, как
самого себя», – подшучивал над коллегой Амбросиев.
— Не сдавай! Вот же здо́рово написано, – отвечал
человек с сединами. — Спасибо вам, Алексей Васильевич!
Такого больше не повториться, – и Вася что-то обязательно
сунет начальнику в карман, как и в прошлый раз.

В своей группе, будучи студентом вечернего отделения
медицинского института, — куда поступил, избежав срочной
службы в армии, — Амбросиев был старостой. Учёбу совмещал
с работой на подстанции. Его любили девушки: он был тихим,
приветливым и пробивным. Студенты его группы, отслужившие
«срочку», Лёшу недолюбливали за те же качества: скромность,
показное радушие и изворотливость. У людей, пусть и с малым,
но всё же жизненным опытом, Амбросиев не вызывал доверия.
Отчего он старательно хотел нравиться однокурсникам, прилагая
к этому немалые усилия. Например, будучи старостой, не ставил
в журнале посещения лекций «н/б» напротив фамилии отсут-
ствующего. В столовой приманивал одногруппников на своё
место в очереди или занимал им места́ за столиком, часто
одалживая рубли на обеды, никогда не требуя возврата денег.
Да, он умел нравиться!
— Главное что, ребята?! – спросит он Шамсутдинова и Егорова,
«придержав» в очередной раз для них стулья у своего столика.
— Ну?!
— Главное — своим помогать, братцы!

После института Амбросиев был устроен в ординатуру по
реаниматологии и анестезиологии, хотя в дипломе у него были
почти одни «удочки». Позже, вернувшись на скорую в качестве
реаниматолога, он полюбил выездную работу, но мечтал о ставке
главврача подстанции и, не получив повышения, уволился,
«хлопнув дверью». Пройдя курсы профессиональной переподготовки
по терапии, он устроился врачом-терапевтом в Некрасовскую
больницу, которая и стала для Амбросиева вторым домом...

Последние месяцы Белов и Амбросиев дежурили вместе всё
чаще: два маститых специалиста — один начальник, а другой
его подчинённый. В больнице их считали не только хорошими
друзьями, но и признавали профессиональное взаимопонимание,
а также любовь к посиделкам за рюмочкой; Амбросиев отличался
от Михалыча лишь тем, что в этом знал меру.

В головах читателей, чьи представления о добре и зле, «пра-
вильном» и «превратном» основаны на фильмах времён СССР,
идеализирующих советских врачей, возникнет уместный вопрос:
«Как такое возможно, чтобы медики позволяли себе пьянство-
вать на рабочем месте во время ответственного дежурства?»
Ответ простой: многое в жизни решают деньги, но почти всё —
связи. Михалыч сохранил дружеские отношения с главврачами
и старшими фельдшерами тех трёх районных подстанций — чьи
линейные бригады обычно привозили пациентов в его больницу.
Обзвонив своих бывших коллег и добрых знакомых с просьбой
не беспокоить его по ночам, он каждый раз добивался для себя
поблажек: больных к нему в отделение ночью не доставляли.
Его уважали, ему шли на уступки; персонал бригад будто забывал
о существовании заветной больницы за чертой города — пока он
пьёт с девяти вечера до утра. И так каждое его дежурство.
За это Белова ценили в данном учреждении; многие врачи под-
гадывали свои ночные смены ради возможности отоспаться или
спокойно выпивать. Но уважали Белова и как врача; он был
сведущ во многих смежных дисциплинах и особо блистал науч-
ными знаниями на трезвую голову.

В течение прошедшей ночи (с девяти вечера) товарищи тра-
диционно закрылись вдвоём в кабинете Белова. Их графики
дежурств совпадали в последнее время чаще обычного; Ам-
бросиев всегда приписывал в журнале дежурств свою фа-
милию под строкой с именем Михалыча. У Белова это ни-
каких подозрений не вызывало; был он человеком мягким,
добросердечным и простодушным, словно не зная о том,
что от тех, кому доверяешь, всегда стоит ожидать подвоха.
Оба вновь удобно расположились в креслах близ журналь-
ного столика. Вся ночь была впереди — пьяная посиделка
в сумерках. Хозяин кабинета включил настольную лампу,
набросив на неё вязаную шапку (которую часто носил из-за
мёрзнущей головы), привычно превратив лампу в ночник.
Задернул красные занавески на единственном окне; он лю-
бил бодрящий цвет этих мягких шёлковых за́навесей, даря-
щих ощущение тепла и уюта. В такие минуты всё в Белове
незримо преображалось: в его сердце (опоённом спиртом) на
краткий миг закипала жизненная энергия, душа возноси-
лась ввысь, а ум занимали любовные грёзы. Пространство же
его кабинета становилось территорией личного комфорта.

И вот в объятиях с бутылочкой-другой потекла хмельная дру-
жеская беседа врачей; подробности которой я опущу, отметив
только то, что пил исключительно Михалыч: на водку налегал
лишь он и быстро соловел. Ему и дела не было до того, по-
чему Амбросиев только пару раз за ночь подлил в свою
рюмку горькой. Должно быть, просто не замечал этой стран-
ности. Рюмка, наполненная не до краёв, то и дело подраги-
вала в руке Амбросиева. Он пальцами будто поигрывал ею и
редко отпивал осторожными и маленькими глотками. Прищуром
и ласковым взглядом одаривал своего начальника. Приятная
музыка играла в полумгле; Белов любил джаз.

Ночь таинственным образом наполнялась звуками раннего
утра, за окном проступал бледный рассвет. К половине пя-
того спиртное закончилось. Михалыч по привычке взялся
за обзвон отделений на предмет, не осталось ли у кого-
нибудь немного коньяка или водки. Будил всех подряд;
сказывалась административная привычка его прежней дол-
жности — главного врача. Да и во хмелю, о чём знал каждый,
он частенько именовал себя начальником:
— Я, мать их, главный в этой помойке! – бравурно произ-
носил он и этой ночью.

Обзвонив всех, Михалыч пустился в обход по больнице с
одной целью: раздобыть медицинского спирта. Вернулся к
Амбросиеву ни с чем. Денег у обоих больше не было. Ото-
двинув красное полотно складчатых занавесок, Белов за
стеклом окна увидел сияние витрины круглосуточно рабо-
тающего ларька через дорогу — единственного места, где
можно было разжиться водкой. Страсть к алкоголю усили-
лась и крепко захватила разум Белова.
— Слушай, Михалыч, – предложил ему Алексей Василье-
вич, подметивший особые перемены в поведении своего
начальника, — вчера во время дежурства Рожковой к нам
был доставлен человек без сознания. Взяли с улицы. Дядя
с багажом! «Дядей с багажом» называют здесь состоятельного
человека, поступившего в больницу с материальными ценностями
при себе.
Белов заёрзал в кресле.
— Михалыч, что если тебе взять из «кубышки» денежек?
Его портмоне в «хранилище»... небольшую сумму, чтобы ку-
пить одну флягу... С утра ты сможешь занять у Зоечки с тем
чтобы вернуть на место всю наличку; так можно выйти из
трудного положения, – ласково улыбаясь, рассуждал Амбро-
сиев и заглядывал Михалычу в глаза, убаюкивающе сюсю-
кая: — Ну, Михал Михалыч, позолота не облупится! Я
говорю: никто не узнает. Главное что, Михалыч?
— Что?
— Главное — своим помогать… Добрым советом, голова!
— А шума никакого не будет? – у Белова начинали тряс-
тись пальцы рук.
— С чего? Пациент в реанимации без сознания. Он же не
станет теперь искать своих денег?! – Амбросиев захихикал
и продолжил: — Родственники его не разыскивали. Милиция
к нам не приезжала. Судя по записи в журнале дежурной смены,
клиент доставлен без сопровождения родных. Будь спокоен!
Тут всех делов — взять мелочь копеечную: пару тысяч
рублей. Через пять минут пол-литра на столе и всем хо-
рошо.

Белову рассуждения напарника показались толковыми. Дол-
го колебался, но согласился; подобные мысли ему раньше
не приходили в голову. Но теперь Михалыча подталкивал к
противоправному поступку коллега и говорил убедительно,
с дружеской непринуждённостью, словно многократно сам
поступал таким образом. Михалыч уговорил-таки сам себя.
Всё сделал именно как советовал Амбросиев: когда Белов
снимал пломбу с двери «камеры хранения», коллега стоял
рядом, всё время снисходительно ухмыляясь.

Водка была куплена. Тихая попойка продолжалась до поло-
вины восьмого утра; звучала музыка, но собутыльники реже
разговаривали. Райский кабинетный мирок по-прежнему
был огорожен от жестокой уличной реальности красными
занавесками. Но что-то мрачное поселилось в сердце Белова:
какая-то неизбывная тоска терзала его хмельное сознание;
он становился угрюмым. На нетвёрдых ногах единожды по-
дошёл к окну кабинета, провёл рукой по шёлковой крас-
ной ткани; занавесок не отдёрнул. За ними от Михалыча
скрывалось, проступавшее сквозь завесу, погожее утро
августа. Белову хотелось вздремнуть — не с тем, чтобы
отдохнуть, но забыться. «Дождаться бы Зоечку!» – вяло
повернулось в голове Белова, прежде чем его сморило.

Когда Белов вышел-таки из сонного забытья под трамвай-
ное дребезжание видавшего виды будильника, то тревожа-
щие яркие солнечные лучи непривычно хлестали по стенам
и полу его кабинета. Красные занавески были раздвинуты.
Амбросиева не было, как и следов его присутствия на
ночной пирушке; всё выглядело так, будто пил и коротал
ночь Михалыч в одиночестве. Даже окурков Winston —
любимых сигарет Амбросиева — не было в пепельнице;
только смятые желтушные фильтры «Золотой Явы» торчали
из табачной золы.

Белов вышел из кабинета и отправился в уборную. По пути он
встретился с Зоечкой. Врач-травматолог Зоя Николаевна Рож-
кова была одной из сотрудниц его отделения, работавшая
с Беловым много лет. С испугом Рожкова взглянула в лицо
Михалычу, торопливо сказав:
— Берегись! На восьмом — гроза! Шеф вызывает тебя.
И Зоечка будто испарилась, скороговоркой выпалив эти пу-
гающие слова, а он что-то ведь забыл сказать ей, о чём-то
попросить... Белов дрожит как осиновый лист. Кажется,
что нервы распухли и болят, вибрируя от бегущего по
ним неведомого электрического тока.

Михалыч сходил пообщаться с коллегами у стеклянных
дверей входа в отделение. Поздоровался с заступившей
на дежурство сменой персонала: врачами и медсёстрами.
Пожелал всем спокойных суток. Опять покурил и скоро
вернулся в свой кабинет. Как я уже говорил, он опохме-
лился, выпив не из стакана, а из горлышка бутылки остатки
водки, вскидывая голову как горнист. Позже к нему загля-
нул Амбросиев, о чём я прежде также упоминал. Сунулся,
перегибаясь через порог, будто вполз в кабинет из-за двери
подобно змее — того только ради, чтоб с виноватой улыбкой
на лице и с излишней почтительностью в голосе пригласить
Михалыча «на ковёр» к шефу.
— Михалыч, шеф вызывает, – почти простонал Амбросиев.
Белов уловил и тон Амбросиева, и необычные его манеры.
Он обратил внимание и на выражение лица Алексея Василье-
вича, искажённого деланной озабоченностью. Таким раньше
он его не знал, что и подметил Белов: «Никогда прежде
жалкая гримаса вроде этой не расплывалась по его лицу».

Вскоре напарники очутились на административном этаже.
Вплыли в кабинет главного врача как-то затейливо: Амбро-
сиев будто вальсировал и кистью вёл широкую талию Миха-
лыча, продвинув того вперёд. Свободной же рукой он от-
кинул дверное полотно в обивке из дерматина. Едва только
втолкнулись, и тут же беззвучный вальс отгремел. Рука
Амбросиева отстегнулась от торса Михалыча и буквально на
ковре перед столом начальника предстал один лишь Белов.
Тогда-то и спохватился он: Амбросиева ни по правую
руку от Михалыча, ни слева, ни за его широкой спиной
больше не было. Таинственный спутник целиком сошёл с
орбиты Белова, и Михалычу теперь предстояло вращаться
самому, крутиться, а точнее — выкручиваться. А нахожде-
ние Амбросиева за двустворчатой дверью угадывалось по
его разговору с секретаршей. Алексей Васильевич наскоро
расшаркивался перед Лерочкой, прыская.

— Ты что делаешь, паскуда?! – с остервенением произнёс
Местергази. Главврач отличался грубостью; сказались при-
вычки врача следственного изолятора: Местергази начинал
свою карьеру в одном из пенитенциарных учреждений, много
лет проработав с подследственными гражданами.

Для Михалыча гром грянул без упреждающей вспышки
молнии — так всё ему виделось, лишь только он оказал-
ся один на один с главврачом, грустно взглянув на кресло
за спиной шефа.
— В чём, собственно, дело? – недоумевает Белов. Его руки
предательски трясутся; в голове переливается шум из од-
ного уха в другое.
— Ты дурака не включай! Взять деньги из «консервы», сор-
вав пломбу и выдрав лист из журнала описи личного иму-
щества пациентов! Ты, Белов, идиот?!
Местергази, или как его прозвали подчинённые — Вместомрази,
не скупится на мат.
— Да, я...
— Значит так... – и главврач трясёт перед лицом Михалыча
листом бумаги, на котором убористым почерком о чём-то
написано и, вероятно, одним из любимых осведомителей,
кем-то из «настоящих комсомольцев». Михалыч смутно по-
нимал, кем и о чём было старательно изложено. Начал до-
гадываться. — ...Вот это, – шипит Вместомрази, — основание
для возбуждения уголовного дела. Если я дам этому ход,
то тебя посадят. Понимаешь? Хорошо. Значит так, сейчас ты
пишешь заявление «по собственному». Прямо при мне. Здесь
и сейчас. Я подписываю, увольняя тебя вчерашним числом.
Лети вон отсюда, куда хочешь! Но прежде ты отдашь день-
ги. Доставай, где хочешь. До двенадцати часов дня вернуть
всю сумму, а после полудня чтобы духу твоего здесь... сам
понимаешь! – речевой оборот «сам понимаешь» знак сквер-
ного настроения Местергази и всегда ввинчивается им в
окончание фразы.

И в этот раз Михалыч всё понял сам. Сообразил отяже-
левшей головой, что его как собаку пнули под зад ногой. И
произошло всё очень быстро. Ему не дали ничего сказать
в своё оправдание. Да и мог ли он найти его? Он думал сейчас
только об одном плюсе во всей этой жуткой истории: о своём
везении, ведь шеф не вызвал милицию и не собирается этого
делать, значит, уголовное дело в отношении него возбуждено
не будет. Ему нужно просто-напросто написать заявление
об увольнении.

Деньги Михалыч занял у Зоечки тем же утром и вернул укра-
денную сумму. Ключ от кабинета и весь инвентарь оставил
старшей сестре «приёмника». В отделе кадров получил на
руки трудовую книжку. Он вышел из больницы, прихватив
собственную шерстяную шапку. Ни с кем из сотрудников
больше не разговаривал, решив не прощаться церемонно.

Днями позже на двери кабинета заведующего приёмным по-
коем появилась табличка с надписью:
«Заведующий приёмным отделением.
Амбросиев Алексей Васильевич».

Очень скоро здесь закончился ремонт, и все маляры с их
красками-побелками навсегда бесследно сгинули. С ними
исчезли сквозняк, сырость и плесень. В коридоре, как и во
всех кабинетах, светло, сухо и тепло. Здесь по-прежнему
всегда много и врачей, и пациентов, за которыми все двери
теперь закрываются плотно. Светло-жёлтой краской покры-
ты стены приёмного покоя. К одной из них послушно примкну-
ли новые каталки. Появилась в отделении новая мягкая мебель;
стулья и кресла скрипят кожаной обивкой. Теперь есть и
кресла-коляски для пожилых людей. На невиданных доселе
журнальных столиках отныне возлежат агитационные брошюры
с памятками о профилактике сезонных вирусных заболеваний.
Медицинские статьи, взятые в оргстекло навесных стендов,
доносят до читателей информацию о пользе своевременной
вакцинации. Цветы на подоконниках и декоративные растения
в кадках на полу возле окон радуют глаз каждого, кто бы ни
оказался в обновлённом отделении, где с потолка на всё его
великолепие щедро льётся ласкающий свет.

Что ещё сделал новый хозяин приёмного покоя, так это
сдёрнул красные гардины с карниза под потолком теперь
уже своего кабинета.