Пятьдесят четыре

     Вот уже и пятьдесят четыре.
     Не знал не знал и вот напомнили.
     Вспомнили.
     Спросили.
     Посчитали.
     Подсчитали.
     Подчеркнули.
     Приговорили.
     Возраст. В духе последнего времени просто замечательный.
     Нужный.
     Завистливый.
     Возраст, когда ты ходишь, а тебя уже не трогают. Не повестками, ни желаниями.
     И что?
     Отец уже так и не дошёл до этой даты. И смотря на прошлое его глазами понимаешь, что ценность жизни лишь в том, чтобы вернуться домой…
     А в коридоре тебя…
     Нет!
     К тебе бегут обнять, встретить, поцеловать, прикоснуться сердцем к сердцу радостью встречи дочь, сын, жена…
     А приходишь домой, специально-неспециально гремишь ключами, хлопаешь дверью на входе… Раз, второй... Третий… Шумно вздыхаешь. Громко, кряхтя стягиваешь обувь. Покашливаешь. Снимаешь куртку, вешаешь её на старый, ещё блестящий, но уже облезающий крючок. Замираешь, прислушиваешься, чтобы услышать радостный топот ног бегущих к тебе навстречу, радостный смех…
     Даже кот, некогда бросавшийся на малейший шорох у двери, от любопытства и ожиданием вкусностей - не идёт. Да что кот, свет, реагирующий на появление всего живого, в пределах доступности датчика движения – срабатывает не всегда. Из всех радующихся тебе в доме остался лишь старый и преданный холодильник. Только он, замирает при ночном шарканье ног, застывает дрожью в нетерпенье и вспыхивает от радости, стоит лишь заглянуть в него. Лучится…
     Приходишь…
     Внутри всемирная революция и вселенский пожар мыслей, тревог, размышлений.
     До дрожи.
     Приходишь.
     Помылся.
     Помылся.
     Помылся.
     Смыл с себя мысли и заботы дня. Честные и туманные улыбки. Беседы-разговоры. Забытые и вспомянутые. Чуть позже, по старой привычке, они пробегут ускоренной магнитофонной записью в засыпающем сознании. Может даже успеют получить оценку.
     Чуть позже.
     Сейчас к ящику.
     Смотреть, смотреть и смотреть.
     Остановить сердце и слушать о том, что там, дома, на Украине.
     Молча.
     Есть, жевать и слушать.
     Не вспыхивать и рассуждать.
     Окружить тройным, семерным кольцом бушующее в груди и слушать, слушать, слушать. Не выпускать…
     А внутри…
     Сколько истоптано, отзвонено и обращено…
     В это время хочется поехать и послужить своей стране. Своей Родине. Земле своих предков.
     Быть нужным.
     Быть востребованным.
     Вот он я!
     Я ещё могу! Я что-то помню!
     А двери глухие.
     А стены немые.
     И Голос желания всё реже и тише стучит и отскакивает от них…
     Тимур прислал из Чечни видео, как собрались русские из русских – чеченцы для отправки, для защиты, помощи моим близким… Советским…
     А я в бессильном гневе отчаяния и беспомощности сижу и плачу.
     От зависти, от благодарности…
     От ненужности…
     Бесполезности…
     Беспомощности…
     Можно пойти, конечно, в военкомат, подписать контракт и хлопнув дверью уехать… Можно… Только не будет это уехать, это будет бегство. Это будет то самое дезертирство и побег. Побег от своих любимых. От тех, кого любишь и дорожишь. От тех, ради кого ещё держишься и цепляешься. Бегство от себя…
     Можно уговаривать себя тысячу и тысячи раз, констатировать, что там сейчас решается и их судьба, как и судьба страны, как и судьба всего русского и православного, и если там не затушить, то скоро и сюда придёт, прилетит грохотом падающих стен и посвистывающих пуль.
     Можно.
     Но факт остаётся фактом – бегство.
     Вот если позвали…
     А не нужен…
     И остаётся…
     Слышать крики, молчание, не замечание…
     Цепляться за берега, которым, по сути, ты уже и не нужен…
     Тумбочкой приносящей деньги…
     Вставать, умываться и уходить в холод утра со страхом ожидая морозов вечера…
     Надеяться не заметить, когда разожмутся руки…
     Пятьдесят четыре…