Новый миф Двадцатого века Святого Альфреда

                Идеальной Дите фон Тиз
     В самом начале  " Ромового дневника " Жонни Депп, изображая Хантера, летит на Пуэрто - Рико под вуматную песню  " Кантаре ", не знаю, что означает это слово, а у какого Керви спросить стремаюсь, он человек авантажный и толстый изнутри, к тому же привык к цене на овес, что нынче дорог, за каждое словцо переведенное потребует еще предоплаты самовывоза, в Гугл переводчик забивать - того стремнее, я ж не в курсах : на каковском языке звучит это самое кантаре. Судя по произношению - гишпанский. Но вполне может очутиться и иным наречием, никакой Брин не одолеет когнитива, подкинет банальные  " кальмары " и ломай себе разум мыслями о коррупции и белом Манделе, томящемся не за хер в узилище. А еще по страницам  " Теории забоя " скачет из одной белой горячки в другую некоторая Маринка - идеал, в самом конце новеллы очучиваясь плотной по корпусу дворничихой, смущая читателя, не подозревающего извращенного ума россиянских киноделов, что ужо, ужо, суки рваные, пригласят подонка Шнурова и страшную по самое не могу то ли Голубкину, то ли Касаткину, я их всегда путаю, выдавая на гора привычно говенный продукт, с которым никакой блистательный Арцыбашев не справится. Кстати, да. Еще с советских времен пошло такое, поехало, почти в каждом кинопроекте обязательно присутствует, чаще эпизодически, такой величины актер, типа Бориса Новикова или Сергея Филиппова, что мимолетным появлением в кадре напрочь убивает главных героев - любовников и мелодраматичных передовиц производства, лежащих в сексуальном изнеможении, которого нет и быть не могло по Нине Андреевой, под жестким и ответственным боком алкаша Жоры, приводя зрителя к смутно осознаваемому подсознанием предательству. Торчит зритель, дыша вечорошним перегаром, в полутьме кинозала, курит в кулак, таясь и менжуясь, дрочит малехо на суесловие творчества парящих в зияющих высотах актеров и актрис, чьи хотя бы прически или кооперативные квартиры буквально вопиют об оторванности Херцена от спящих всю дорогу декабристов, злится, не без того, потому как обещали политруки натурально братание всех со всеми, подведенное под уравниловку трудодня, оказавшегося на поверку, как ни удивительно, разным для разного рода людей. У одного, понимаешь, триста кубометров вылезет, у другого - литр водочки Стаханова, а у третьего, страшно сказать, во всем недостача и партбилет на стол. Сейчас, когда оморочная погань совка истлела навсегда, новые поколения даже и не поймут всех этих вывихов и пурги, но я, родившийся при геополитицкой катастрофе, очень даже хорошо помню все эти говенные легенды, фуфловые мифологемы и настолько лживые побасенки, что и школота не верила этим прогонам учителей или мастаков с преподами универов и шарашек бескрайней страны, с эпохи Рерига оставившей наследничкам скудоумное понимание величия : поширше, но не уровень жизни, верст побольше, но не трудовое или пенсионное законодательство, стакан водяры полный, но не пристойное белому человеку здравоохранение, культура, искусство, наука. А хучь бы и наука ! Делать надо так : всех уравнять до пайки малой, птюхи черного, каши сечки в шлемке оловянной, но тут же и предложить альтернативой кусочек маслица вологодского за научность и полезность иллюзорному делу международной коммунизмы, с искусством так же, сотвори возможность одним при тотальном непозволении вплоть до расстрела для остальных большинством, и получишь на выходе говно - страну, населенную истинно, знал товарищ Сталин, что говорил, не узбеками и не мордвой, не хохлами и не грызунами с армяшками, а совками.
     - Какой я тебе совок ?! - возмущенно кричал с трибуны ООН советский премьер Хрущев, услышав пренебрежительное гуканье франкистской делегации. - Я экскаватор.
     В доказательство свои простых, но святых слов он снимал пресловутый ботинок с подопревшей нервами ступни Суслова, размахивал им, стуча по трибуне кафедры, тоскливо понимая все же, что Франко - великий, чего не скажешь о самом Хрущеве. Раздвоенность между практикой и теорией всегда не давала покоя хоть краями иногда задумывавшимся, а Хрущев при всех его руках по локоть в крови и бзиках все же был таким человеком, иногда задумывавшимся, залогом чему его спецоперация по очистке архивов. Знал ведь, что не грозит им всем новый Нюрнберг, а подчистил хроники и летописи, забив хер на перебежчиков и даже с документами, понимал куркуль хитрожопый, что любые ксивы из рук предателей не стоят для будущих поколений шампольонов и одной строчки под грифом  " Для служебного пользования ", не говоря уж о лично - рукописных автографах под " как собак расстрелять " и  " собаке - собачья смерть ". Что автор однажды и навсегда и произвел с поганкой Потупчик, устав изумляться гибкости хребтов у еврейского племени, готового обслуживать и Гитлера за кусочек того маслица, что профигурировал чуть выше.
     - Трактор, - радовалась белорусская делегация, мудростью товарища Сталина строившись с братскими совками для вящего увеличения количественной численности. Немцы западные, сидевшие чуть правее, думали про себя о танке, косоглазые джапы с галерки шикали о  " Митцубиши ", а чорный, как сволочь, людоед из самой Центральной Африки вспоминал задом неудобные седушки верного  " Ленд - Ровера ".
    Я к чему, Дита, кисочка. А к тому, что простое слово  " кантаре " зачастую приводит не ленящегося помыслить двуногого к любому результату умственно - интеллектуальной деятельности, хоть танку, хоть   "Роверу ", чья гарантия превосходит любые посулы и обещалки коммунистов, демократов или нынешних просто бандитов Питера, вылезших кромешной хищной стаей крысятников в конце восьмидесятых, хотя, для справедливости, надо уточнить, что предыдущие поколения руководителей были еще гаже. И получается у нас опять и снова итогом сакральность фразочки коалы о говно стране и сволочи народе. Или новый миф Двадцатого века Святого Альфреда.