Апостол-ы 9

             Выношу на суд читателя работу «Апостол(ы)» из цикла «Картинки с выставки». Здесь рассматривается статья Лева Николаевича (Толстого) «Почему христианские народы вообще и в особенности русский находятся теперь в бедственном положении.» (1907), где он достаточно подробно излагает свои христианские убеждения и своё понимание «учения Христа». Увлекаясь, он увлёк и меня настолько, что расчёт на простые замечания обернулся в повествование. Объём материала большой, поэтому решил публиковать его частями. Конечно, теряется общая нить канва суждения, однако мысль автора становится доступнее читателю, что считаю важнее.

ЭТО ЧАСТЬ 9.

               
                «… и главное, в том, что всегда именно               
                непонимающие люди желают толковать учение и
                своими толкованиями извращают и ослабляют его»
                Л.Н.Толстой


ПАВЕЛ
 «Сущность дела была такая. …»
И здесь Лев Николаевич кратко излагает своё виденье событий тех исторических дней - дней рождения нового учения (христианства).
         А «сущность» банальна – родился ещё один мудрец, ну добавлено, «великий», мудрость его «расшевелила народ», и стала неприятна еврейским властям, за что они его и казнили, а после гнали и мучили его последователей; всё остальное о нём наносное, в общем, Льва Николаевича можно сажать рядышком с материалистами не боясь. Нам же всё это без надобности, единственный интерес здесь – это его суждение о Павле.

«И Савл этот, - негодует Лев Николаевич - получив потом название Павла, человек очень славолюбивый, легкомысленный, горячий и ловкий, вдруг по каким-то внутренним причинам, о которых мы можем только догадываться, вместо прежней своей деятельности, направленной против учеников Иисуса, решился, воспользовавшись той силой убежденности, которую он встретил в последователях Христа, сделаться основателем новой религиозной секты, в основы которой он положил те очень неопределенные и неясные понятия, которые он имел об учении Христа, все сросшиеся с ним еврейские фарисейские предания, а главное, свои измышления о действенности веры, которая должна спасать и оправдывать людей.»

Итак, поговорим о человеке, который «очень славолюбивый, легкомысленный, горячий (очевидно раздражительный) и ловкий (догадываемся - изворотливый)». Родился он римским гражданином, т.е. социальный статус – статус привилегированного (по-нашему считай дворянин).  Получил хорошее воспитание и образование, «по учению фарисей».  Зарекомендовал себя ревностным борцом за чистоту веры отцов. С юных лет ярый гонитель «Назорейской ереси» (нового учения), причём не на словах, а на деле, и уже известен и узнаваем своей активностью в народе, а главное замечен и одобряем правящей религиозной элитой общества, что делает его карьеру довольно перспективной, сулит государственные должности, почёт, уважение и всевозможные изобилия, а в старости - почивать на лаврах.

И вдруг всё рухнуло в одночасье!

Причём это не стороннее: не война, не плен, не болезнь, … мы бы поняли, а осознанное, можно сказать, волевое решение, да ещё настолько противоречивое, что сделало его даже не изгоем, а врагом, да таким, что только смерти достойным. А здесь, на новом поприще, снискал ли он среди учеников полное доверие после всего, что он им причинил? Верится с трудом, поскольку в Писании чувствуется некоторая настороженность к нему, особенно на первых порах, когда худая молва о нём, как о гонителе христиан, ещё не остыла.
В общем так или иначе, а жизнь пошла уже по-иному, и вот во что она превратилась.
«Они Евреи? и я.
Израильтяне? и я.
Семя Авраамово? и я.
Христовы служители? (в безумии говорю:) я больше. Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти.
От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного;
три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской;
много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями,
в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе.» (2Кр.11:22-27).
К этому можно добавить ещё как он окончил свой земной путь, а именно, узником и «лаврами» ему были терзания и отсечение головы. За свои проповеди и попечения о новообращённых братьях ни у кого не брал и не просил для себя, сам своим ремеслом, когда-то наученным, добывал необходимое на жизнь. Так и не устроил себе ни прибытка, ни семьи, а лишь уподобился всем: и образом, и мыслями, Тому, Кому решил однажды, в том самом «одночасье», послужить. И сколько он перенёс и пострадал за свой выбор, но ни разу не пожалел: ни одного намёка, ни одной ностальгической нотки мы не увидим в его рассказах и посланиях.
Вот кем был этот «славолюбивый» и «ловкий» человек.

И всё же, коснёмся творчества писателя, его героев, а именно, преображения их взглядов и принципов «вдруг по каким-то внутренним причинам». Один из них, любимец писателя, носитель его образа мыслей об отечестве, долге и чести – князь Андрей Болконский. Метаморфоза его взглядов происходит дважды и во всех случаях при ранениях в Аустерлицком сражении и под Бородино. (Толстой Л.Н. Война и мир.) 
Здесь интересны мысли, впечатления, свой взгляд на вещи (поступки, эмоциональные ощущения) когда-то, где-то подсмотренные или прочитанные, а может и лично пережитые, хотя вряд ли, иначе он не упустил бы увидеть подобное в апостоле. Ну … в общем … не уверен, так как предубеждение, а они явно присутствуют, застят глаза, да так, что, переиначивая басню, и «слона» не заметишь, увлёкшись «моськой».
Итак, с героем происходит судьбоносный момент, где на кон поставлена цена жизни, которая (цена) зависит от того, что мы под этим (жизнью) понимаем, в чём наш идеал, наше жизненное кредо – за что следует жить и умереть не страшно. В начале у князя всё измеряется карьерой и славою, тем самым стоящим, выше чего сознание, а главное душа, подняться не может. Они приводят его на поле брани под Аустерлиц, где, совершая подвиг, вершины славы, ему вдруг открывается, что в жизни есть вещи выше и прекраснее, от которых душа переполняется настоящим счастьем (заметим, ап. Павлу он, автор романа, в этом отказывает). И всё, что было раньше таким праведным и незыблемым по отношения к этому Небу Аустерлица «с тихо ползущими по нем серыми облаками», как образу, или, скорее, «духу», Бесконечного Величия и Тишины, всё-всё это оказалось ложным, обыкновенным заблуждением: «Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его». И слава, и карьера становятся «столь маленьким, ничтожным» по сравнению с тем, что теперь заполняет его душу и его жизнь, «которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь.»

А вот, что об этом говорит апостол Павел:

«Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа …» (Фл.3:8).

Не правда ли, один в один?
Позже Лев Николаевич напишет: «Но художественное впечатление, т. е. заражение, получается только тогда, когда автор сам по-своему испытал какое-либо чувство и передает его, а не тогда, когда он передает чужое, переданное ему чувство.» (Толстой Л.Н. Что такое искусство?)
Отдадим должное, мы испытали это «художественное впечатление» от аустерлицкой истории, а поэтому, если верить Льву Николаевичу, писатель знает какие чувства и переживания он вкладывает в своего героя.
Однако, «князь» (т.е. писатель) лишь увидел «Небо» и с ним произошло откровение: чуть-чуть приоткрылась Тайна Бытия и восторгом наполнилось сердце его. Тогда как Павел не только увидел, он в Нём растворился, да настолько, что:
«уже не я живу, но живет во мне Христос»
- писал он галатам о своём душевном настрое.
Если «князь Андрей» (граф Толстой) лишь раз пережив нечто, уже не может остаться прежним – холодным к жизни, то что говорить о том, кто это состояние, этот восторг, всегда носил в себе? Будем же справедливы к Павлу!

НИЧЕГО ЛИЧНОГО.
             Для Льва Николаевича Война и Мир, как грани, как соприкосновение безобразного и прекрасного, человеческого рукоделия и Божьего творения, сознание не может понять сего, а душа – принять, а потому он пишет, как есть. 
И тем он нам понятен, но не всегда.

Его герой в Бородинском сражении получает второе ранение и уже смертельное, и пока он ещё жив и в сознании, то в нём проявляются (а скорее наделяются писателем) качества, доходящие до святости: князь Андрей начинает любить всех и «ближних» и «врагов» любовью не человеческой, а «любовью божеской». И здесь, когда Лев Николаевич рассуждает о «любви божеской» в человеке, мне не понятно, что стоит за этим. Когда же Павел говорит просто о любви, то мне ясно, что это именно о той самой - «возлюби ближнего», т.е. по «художественному впечатлению» или «заражению» здесь мне уже ближе Павел. Иначе, «Аустерлиц» роднее и понятнее, нежели бородинское преображение героя. Может его и не было? Ведь в любви он признаётся не своему врагу, Курагину, а той, которую и так любил, т.е. рассуждения о «любви божеской» становятся понятны, если князь принял желаемое за действительное. Тем более у самого писателя по жизни получилось совсем иначе, - переживания скорее близки к раним взглядам его героя, а именно: «я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.».
Это «приземлённей», это ближе нам: мы можем понять, но совсем иное - простить. Да-а, попробуй простить, когда обида занозой сидит в сердце!
И это его: «я не могу», как спутник творчества, если не сказать больше – его судьба.

Иногда складываются впечатления, что Павел -это не тот Павел, а художественный персонаж его очередного эссе. И апогей всему:

«Так что истинное учение великого учителя, что (то), которое сделало то, что сам Христос и его последователи умирали за него, сделало и то, что Павел избрал это учение для своих славолюбивых целей; …»

Но даже если это художественный образ, его персонаж (вымысел), он к нему не справедлив. Где его писательский принцип, его кредо? Как он утверждал ещё на заре своего творчества, что персонажи:
«Ни Калугин, … ни Праскухин, …ни Михайлов … ни Пест — ребенок без твердых убеждений и правил, не могут быть ни злодеями, ни героями повести.
Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда.» (Толстой Л. Н. Севастопольские рассказы.).
И где же правда, когда действующее лицо пишется одними чёрными красками, или писатель имел ввиду только правду художественную? Конечно мы понимаем, что эмоции трудно удержать, а особенно, «если нельзя, но очень хочется …», можно забыть и о своих принципах.
Так вот настоящий Павел был казнён за свои проповеди о Христе, за Его учение, не помогло даже римское гражданство.

Спешу заверить, я нисколько не сомневаюсь в осведомлённости Льва Николаевича о всех известных деталях биографии христова апостола и, тем паче, это только подтверждает, что толстовская трактовка учения Павла, а более сам Павел - художественный вымысел писателя, поскольку, прилаживая события под свои убеждения, он вольно или нет уходит в творчество, в художественное повествование, а здесь уже всё возможно.  Одним словом, получилось очень напористо и очень эмоционально, по-толстовски, от души - читатель захвачен и увлечён!

(Продолжение в «АПОСТОЛ(Ы) 10»).