Вартор

На местных авиалиниях я не летала уже более 10 лет. Все было новое. Аэропорт в современном здании, аккуратно одетые служащие, вежливое обращение к нам, вечно суетящимся пассажирам, бестолковым и несобранным.

На регистрации перед мной вдруг возникли три узбека, явно куда-то спешащие. Они заверили девушку за стойкой, что опаздывают на рейс.  Пришлось пропустить их перед собой. Оказалось, что самолет их гораздо позже моего и с билетами какая-то неразбериха. Меня опять вернули к стойке.
Я лечу из Москвы в город своей юности Свердловск, который теперь зовется Екатеринбургом.

В длинном зале ожидания жизнь пестрит событиями. Кто-то потерял ребенка, кто-то пролил кофе на соседку по очереди. А кто-то, уже подвыпивший, просит продать пятую бутылку пива.

Сажусь за столик кафе с названием «Мама Раша». Сначала коробит. Вспоминается бруклинский жаргон, на котором говорит наша эмиграция. Там часто можно услышать вопрос:«Вы из Рашки?» Надо научиться сдерживать гнев.  И вот тут, в этой самой «Раше», снова прошлись по любимой Родине во всю ширь и глубь.

Предлагаемый набор очень «домашний». Овсянка на молоке со сливочным маслом и сахаром, оливье, соленая капуста, селедка под шубой, пельмени и жареная утка с клюквенным соусом.  Раздатчица едва сдерживает раздражение, подавая мужчине третий по счету салат оливье, так как два предыдущих его не устроили.

На стенах репродукции картин. Вот Шаляпин в соболиной шубе стоит на высоком пригорке среди снежной Москвы и смотрит вдаль, узнает ли Россию? Рядом большое, во всю стену, полотно с санями, в них бабы в ярких платках, румяные, веселые, видно, празднуют масленицу. Прямо перед моим столом полотно с купеческой семьей за самоваром, от них веет сонливостью утреннего воскресного чаепития.

После «маминого» уюта кофе можно выпить в любимой «Шоколаднице» или новой, более гламурной «Кофемании», где медовик особенно нежен. Здесь в основном молодежь. Все заточены, как карандашики, в стильных костюмах, рубашках тонкого хлопка  и с тоненькими серебристыми компьютерами.

Вот и посадка. Два депутата Думы с триколорными значками на лацканах говорят тихо, почти шепотом. Глаза их живут в другом мире, о котором они сейчас беседуют и с которым не могут расстаться. Другая жизнь и берег дальний.

Давно не крашенная блондинка пытается дозвониться домой, чтобы узнать у свекрови, как поели дети, вовремя ли ушли они в школу и не забыли ли погулять с собакой. Затея не удается, она убирает телефон и подкрашивает губы.

Ребенок на руках молодого отца все время выбрасывает соску, смеется и лукаво смотрит на окружающих, вот, мол, я какой.

Мы садимся в самолет. Рядом со мной у окна молодой военный в чине майора медицинской службы. На груди планки 8 наград. Две из них боевые, остальные ведомственные. Оказалось, воевал в Сирии. Я порадовалась, что еще до разговора предложила ему свой бутерброд. Бутерброд был принят.

Я спросила,  есть ли мысли на этой сирийской войне «за что воюем?». Нет таких мыслей, есть долг. 

Поинтересовался, что это я пишу. Говорю, что рассказ. Оказалось, что он тоже пишет, правда, стихи. Под псевдонимом Влад Вартор. Зовут его на самом деле Виктор, фамилия Вартик. Начальник военного госпиталя номер 425.

Мы долго смотрели фотографии в его телефоне. Алтай, поездка с женой в горы, рыбалка на налима, цветущий багульник. Познакомился он с Юлей в Академии, оба врачи, она кардиолог, он военный хирург. Когда он ее первый раз увидел, от нее как будто свечение шло.

Живут в Барнауле. Виктор каждый день ездит в часть, которая находится в 120 километрах от города и  где у него в подчинении более 200 человек плюс больные. Уезжает рано утром с термосом чая из имбиря и меда. Вечером возвращается птицей к любимой, пролетев те же 120 км.

Подарил мне свой первый сборник и банку алтайского горного меда.

Я, слушая, записала…

Провожали пацанов жены, матери,-
Кто ронял слезу в платок, кто поскуливал.
Только вороны в ветвях пели матерно,
На березе почерневшей, ссутуленной.

И вокзал в слезах апрельских испачканный,
Серо-желтый, словно кожа курильщика,
В эшелонах провожал бойцов пачками,
Нареченных вновь Отчизны защитников.

В небе мрачном тучи траурно хмурились,
Строй парадный их, как дань убывающим…
В двух вечерних эшелонах вернулись все,
Да вот четверо в коробках сверкающих…

Наш самолет приземлился. Майор набрал номер жены. «Здравствуй, счастье мое!»

…

Через неделю уже дома в Сакраменто на серебристом утреннем экране компьютера побежали строчки:
 
Грозился быть обычным перелёт,
Всё, как всегда, - и борт, и стюардессы,
Чуть злой и суетящийся народ,
Ручная кладь с гигантским перевесом…

Я, у окна устроившись, сижу,
За суетой смиренно наблюдаю.
Вот кто-то матерится на ходу,
Дитё на руки просится, рыдает…

Бортпроводница с мукой на лице
Из сил последних выдавит улыбку,
Ей туфли жмут на длинном каблуке, -
А выглядеть, хоть плачь, как на открытке…

Знакомый предполётный эпизод
И нового ничто не предвещает…
Вдруг тишина заполнила проход,
На кресло сумку дама опускает…

И чуть смущаясь, чтобы не задеть
Угрюмых пассажиров ненароком,
Пальто снимает и спешит присесть,
Изящно увернувшись от потока.

Я удивлён: в дорожной маете
Такой увидеть необычный образ, -
Он века девятнадцатого тень,
Двадцатого жестокостью не попран.

Лик, просветлённый высотой годов,
И взгляд не затуманен мелочами,
Такой типаж, что не хватает слов,
С живыми, добрыми и мудрыми глазами…

Сидит тихонько в кресле рядом и
Печатает в компьютере неспешно,
А краем глаза на моей груди
Медальные разглядывает «вешки»…

Заговорили… и вопрос-ответ…
Что за медали, сколько и откуда?
Где воевал? И сколько же мне лет?
Не отрывая пальцев от ноутбука…

Вот так летели, самолёт наш полон…
И я в конце полёта лишь узнал –
Она писатель, да, Наташа Оуэн,
К стыду, её я книжек не читал…

По-дружески расстались, обнимаясь,
Я новый том в руках дрожа сжимал,
Мы запросто, легко так пообщались,
Стихов ей даже пару прочитал…

Что вынес я из нашего знакомства?
А понял, что величие в ДУШЕ,
Сберечь её сквозь жизнь не так-то просто,
Но жить с душой приятнее вдвойне!