Министр Скобцов и генерал Шкуро

Многовековая история Казачьей нации представляет собой картину почти непрерывной войны. Войны за веру, за волю и право! Против хищных пришельцев... Против алчных соседей... Против лицемерных союзников... И в этой долгой войне, изнурительной и беспощадной, пред лицом хорошо вооружённых и численно превосходящих врагов... Сплошь и рядом — без крепкого тыла, без продовольствия... Выковалась и закалилась великолепная казачья тактика партизанской борьбы! Тактика лихих атак, стремительных отступлений, долгих скитаний и быстрых побед... В XVI столетии на волжских просторах, в лесах и ущельях гор Жигулёвских, взошли две ярких звезды доблестных атаманов Ермака (Германа) Поволжского и Ивана Кольцо. На воде и на суше, в конном и пешем строю, бились казачьи дружины с безбожными опричными полчищами Ивана Грозного, наносили нежданные удары, убивали — и гибли, дорого продавая свою жизнь!.. А на другом краю Казачьего Старого Поля — на берегах Днестра и медногрудого Буга — громили армию Стефана Батория летучие отряды запорожского гетмана Шаха. Совершая казачью месть за гнусное вероломство, за подлую казнь на Львовском рынке прежнего гетмана Ивана Подковы! (стоит подчеркнуть, что в те века казаки не делились на "русских" и "украинских") Много позже, в грозную пору 1812 года, получил всемирную известность донской атаман граф Матвей Платов. Мастерски сочетая принципы классического военного искусства с чисто-партизанскими приёмами, он заслужил прозвище «Вихорь-атамана». Самая же мысль о тотальной партизанской кампании против Наполеона Бонапарта принадлежала подполковнику П. А. Чуйкевичу, днепровскому казаку.

«Мы должны устроить Наполеону такую войну, какой он ещё не видывал!» — писал Чуйкевич 2 апреля 1812 г. в докладной записке на имя фельдмаршала М. Б. Барклая-де-Толли...

К широкой практике формирования партизанских отрядов командование Русской армии вернулось в годы 1-ой Мировой войны. И вскоре прогремели на всю Россию славные имена донца Василия Чернецова и кубанца Андрея Шкуры! Ещё не ведавших, не подозревавших тогда, что в Историю им предстоит войти в качестве героев другой — Гражданской — войны, героев Белого движения...

Реконструированный мною мемуарный очерк «Партизан Шкуро» посвящён знаменательным событиям нескольких июльских дней 1918 года, возрождению Кубанской государственности и освобождению казачьим отрядом Андрея Шкуро Ставрополя-Кавказского, многоименитого Города Креста, бывшего некогда, по выражению генерал-лейтенанта М. Я. Ольшевского,

«сосредоточением гражданского и военного управления Кавказа.»

Случилось так, что большевики ретировались из Ставрополя даже без соприкосновения с противником, "испугавшись тени" партизан-шкуринцев, громкого имени их несокрушимого вождя, неутомимого борца против красной нечисти. Очерк, посвящённый легендарному герою, вплоть до 2020 года, до моей публикации в Фейсбуке, никогда не издавался в целом виде.

Впервые очерк «Партизан Шкуро» (в его 1-ой или 2-ой редакции) был напечатан в конце 1950-х годов в США, в ротаторной брошюре полковника Ф. И. Елисеева «На берегах Кубани и партизан Шкуро». Однако, сам же Елисеев подчеркнул, что НЕ является его автором. В январе 1955 года проживавший в Париже «бывший член Кубанского правительства N.» (как именует его Елисеев) показал Фёдору Ивановичу рукопись своего мемуарного очерка «Партизан Шкуро», посвящённого боевой работе Андрея Григорьевича в 1918 году. Следует подчеркнуть, что и Елисеев, и N. были лично знакомы с генерал-лейтенантом А. Г. Шкуро по Гражданской войне, а позднее полковник Елисеев и его друг генерал Шкуро участвовали в совместных политических проектах... В силу каких-то причин, N. не хотел публиковать очерк под собственной фамилией. И предложил включить свой текст в одну из книг Елисеевских мемуаров. Условиями публикации исторического очерка N. поставил:

1). свою анонимность,
2). сохранение в тексте всех авторских оттенков характеристики генерала Шкуро.

В общем и целом, N. охарактеризовал генерала Шкуро с положительной стороны. Однако, отдельные фразы содержат намёки на неприятие автором позднейшей, эмигрантской деятельности Андрея Шкуро.

В 2005 году мне удалось идентифицировать «члена Кубанского правительства N.»! Им оказался Даниил Ермолаевич Скобцов, министр земледелия в Кубанском войсковом правительстве. К данному выводу привело меня сопоставление текстов частично переизданного в 2ОО3 году московской коллаборацией АСТ-Астрель, при участии П. Стрелянова-Кулабухова, сборника мемуаров Ф. И. Елисеева «С Корниловским конным» (в коий вошла и вышеупомянутая брошюра «На берегах Кубани и партизан Шкуро») — с книгой Скобцова «Три года революции и гражданской войны на Кубани». Впервые изданная автором в 1962 году в Париже — она в 1991 году была воспроизведена в краснодарском журнале «Кубань» (и тоже частично, как и мемуары Елисеева в Москве). И как я смог наглядно убедиться, в этой книге Скобцова текст, посвящённый полковнику Шкуро, на 70 — 80% совпадает с очерком «Партизан Шкуро»!!!

Итак, аноним был мною раскрыт, а о причине, помешавшей автору в 1955 году опубликовать очерк под своим именем, не так уж трудно догадаться. Ибо причиной была жестокая семейная трагедия.

В России, Франции и в Израиле широко известна монахиня «Мать Мария», участница антинемецкого сопротивления во Франции. Её мирское имя — Елизавета Юрьевна Пиленко. Уроженка Риги, она была наполовину кубанская казачка — наполовину француженка. В юности была безответно влюблена в Александра Блока. В первом браке — Кузьмина-Караваева, супруга известного юриста. Во втором — Скобцова, супруга Даниила Ермолаевича. Эта экзальтированная женщина явно не была создана для семейной жизни, но Скобцов продолжал её любить, и после церковного развода даже предложил ей отказаться от развода гражданского (по законам Французской республики, монах, состоявший в браке, не обязан его официально расторгать).

Даниилу Скобцову суждено было пережить ВСЕХ членов своей семьи: родную дочь, падчерицу, сына и жену. Падчерица Гаяна, в 1935 году легкомысленно отпущенная своей матерью в СССР, вскоре вышла замуж за агента НКВД — и через год скоропостижно скончалась. Едва ли своей смертью. Единственный сын Юрий (бывший у матери под каблуком) угодил в Бухенвальд, а затем на ракетный завод Дора, где в 1944 году умер от фурункулёза. Жена была казнена 31 марта 1945 года в концлагере Равенсбрюк. Потеря близких людей надломила Скобцова, и ему потребовались долгие годы, чтобы как-то справиться с болью.

В 1962 году, выпуская в свет книгу «Три года революции и гражданской войны на Кубани», Скобцов вкратце рассказал историю её создания:

«Предлагаемые вниманию читателей воспоминания были написаны мною в 1925 – 1929 годах на свежую еще память о всём виденном и пережитом. Тетрадями в несколько напечатанных на машинке листов в те же годы я пересылал текст воспоминаний в Пражский архив, оставляя у себя дубликат. Предлагаемый читателю текст я несколько сократил. Производя некоторые стилистические поправки, оставил без изменений общее содержание воспоминаний».

В 1920-ые годы семья Скобцовых сильно нуждалась, об издании книги за собственный счёт тогда не могло быть и речи. Иногда он публиковал в эмигрантской прессе небольшие статьи — как под своей фамилией, так и под псевдонимом «Кондратьев». Гораздо позже, в 1938 году, он смог издать в Париже роман «Гремучий родник», также посвящённый Гражданской войне на Кубани. Роман вышел под двойной фамилией Скобцов-Кондратьев и имел успех. И тогда Даниил Ермолаевич решил, что «Три года революции и гражданской войны на Кубани» тоже стоило бы издать. Благо у него сохранился 2-ой экземпляр! По свидетельству Скобцова, иногда он читал сыну Юрию вслух отрывки из мемуаров. Логично будет предположить, что именно в период 1938 – 1940 годов он и приступил к шлифовке текста, и что эта работа была, конечно же, прервана немецкой оккупацией Франции и бедствиями, постигшими семью Скобцовых...

В 1947 году Скобцов, собравшись с силами, отредактировал и издал сочинения своей супруги по её монашеским именем:

«"Мать Мария". Стихотворения, поэмы, мистерии, воспоминания об аресте и лагере Равенсбрюк. Париж, 1947 г. Авторские права Д. Е. Скобцова» – так значится на титульном листе.

В том же 1947 году, 16 января, доблестный генерал Андрей Шкуро был повешен палачами-чекистами в Лефортовской тюрьме. Вместе с ним этой недостойной офицеров казни подверглись бывший Донской атаман Петр Краснов, его двоюродный племянник Семен Краснов (отец чилийского генерала-узника Мигеля Краснова), князь Султан-Гирей Клыч и Походный атаман ВСЕХ казачьих войск Гельмут фон Паннвиц (был среди казнённых ещё один человек, глубоко засекреченный агент НКВД, в итоге убитый своими, но здесь я не хочу упоминать его мерзкого имени).

Таков был трагический разлом казачьей судьбы во 2-ую Мировую войну. Оба военных блока имели в своих рядах тысячи казаков. Сейчас многим дело представляется так, что один блок был преступным, а другой — освободительным. И это — опасное упрощение. Во-1-ых, некоторые державы переходили из одного блока в другой. Во-2-ых, армии и спецчасти ВСЕХ великих держав имели СВОИХ военных преступников. В 3-х, переходя к конкретным людям, следует подчеркнуть, что ни Шкуро, ни Красновы, ни Паннвиц, ни Султан-Гирей Клыч военными преступниками не были. Как не был военным преступником и замечательный кубанский летописец полковник Фёдор Елисеев, сражавшийся в составе Французского Иностранного легиона против японцев.

Пережив гибель своей семьи, Даниил Скобцов в 1955 году сделал моральное усилие, чтобы переболеть казачий разлом 2-ой Мировой. Из неопубликованных мемуаров он выбрал воспоминания об Андрее Шкуро и переработал их в отдельный очерк. И предложил Елисееву опубликовать его под литерой N. Очерк получился талантливым, ярким и нервным. Пожалуй, слишком нервным ближе к концу, где прозвучало предубеждение автора к «позднему» генералу Шкуро – но оно и понятно.

После выхода елисеевской брошюры «На берегах Кубани и партизан Шкуро» – Скобцов продолжил редактирование своих мемуаров... В 1962 году скончалась в 100-летнем возрасте тёща Скобцова – София Борисовна Пиленко, урождённая Делоне. И в том же году увидела свет книга Скобцова «Три года революции и гражданской войны на Кубани». То ли это случайное совпадение – то ли Скобцов сознательно не стал публиковать мемуары при жизни Софии Борисовны, чтобы не травмировать её? – трудно сказать. Образ генерала Шкуро, встающий со страниц записок Скобцова, хоть и не идеален, но глубоко симпатичен. Между тем, многих людей, чьи близкие погибли в борьбе с III Рейхом, сильно раздражал и немецкий мундир, который иногда вынужден был надевать Шкуро.

Очевидно, в процессе работы над окончательной редакцией мемуаров, Скобцов припомнил множество ценных подробностей. И в то же время, сделал ряд купюр, нарушивших, увы, литературную стройность повествования…

Реконструируя текст историко-биографического очерка «Партизан Шкуро», я взял за основу изначальную композицию 1955 года, дополнив и скоррелировав её по книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани». Крупные фрагменты, взятые из последней и отсутствующие в версии 1955 года, выделены мною в абзацы и отмечены в примечаниях. Там же указаны и другие расхождения двух вариантов скобцовских мемуаров.

* * *

ПАРТИЗАН ШКУРО (очерк Даниила Скобцова)

В Гражданской войне 1918 – 192О г. г., в сердцах кубанского казачества, генерал Шкуро признан был героем Кубани. Ему мы и отдаём полную свою дань любви и восхищения за первые его подвиги. На заседании Кубанской краевой Рады, на станции Тихорецкой 5 июля 1918 года (1), появился молодой партизан Шкуро. С его именем пришлось познакомиться раньше. Слыхали мы о нём как об удачливом партизане в Великую войну, с некоторыми своими причудами... В ноябре 1917 года, когда вновь поставленное краевое правительство приступило к своей деятельности, – на его рассмотрение поступило несколько прошений о "перемене фамилий". Среди них была просьба войскового старшины Шкура изменить свою фамилию на "Шкуранский" (2). Правительство удовлетворило эту просьбу. Шкура-Шкуранский характеризовался при этом как весёлый и бесшабашный офицер, но талантливый и удачный партизан, умевший создать вокруг себя соответствующее окружение из казаков. Любитель соригинальничать: набрал при развале армии казаков-"волков". На его личном флаге чёрного цвета красовалась волчья голова с открытой пастью. У самого Шкуро и у его близких шапки изготовлены из волчьего меха и так далее (3).

Теперь пред нами предстала, вопреки создавшемуся заочному представлению, миниатюрная фигурка казачьего офицера с нервно подёргивающимся лицом, с насмешливой кривой улыбкой (4). Чин – полковник, а говорили, что он только войсковой старшина. Самовольное перескакивание через чин было в обычае того времени, когда утерялось следящее начальническое око (5). Извещение правительства о согласии на перемену его фамилии к нему, по-видимому, не дошло, но он успел усвоить другое имя — не Шкура и не Шкуранский, а Шкуро. Он почитал это более благозвучным. Председательствовавший в Раде Н. С. Рябовол, давая ему слово для доклада, провозгласил:

— Слово предоставляется полковнику Шкуранскому!

Доклад Шкуранского был краткий, но очень красочно изображал деятельность самого вождя. Полковник поведал о том, как зачинался и вырастал его противобольшевистский отряд, как он из глуши горной части Баталпашинского отдела выбрался на его равнинную часть и, наконец, добрался до Ставрополя, и как теперь он предъявил ультиматум засевшим в Ставрополе большевикам. Кроме того, он познакомил нас с содержанием своей прокламации, с которой он обратился к населению Ставропольской губернии:

— Мы не против советской власти, — мы воюем против большевистских комиссаров-насильников за народную власть!

Рада выслушала доклад внимательно. Один делегат Майкопского отдела предложил даже поощрить его производством в генералы. Это предложение сочувствия не встретило (6), но состоялось постановление командировать в отряд, к месту его нахождения в Ставропольской губернии, одного члена правительства и одного члена Рады. Выбор пал на меня и члена Рады от Баталпашинского отдела Усачёва. Нашей задачей было:

1). Ознакомиться на месте с состоянием отряда и его настроением.
2). Со своей стороны, познакомить его со взглядами правительства и Рады на сущность противобольшевистской борьбы, на организацию и состояние противобольшевистских сил.
3). Поддержать и всячески поощрить противобольшевистские настроения казаков отряда.

По железной дороге мы должны были доехать до станции Песчано-Окопской, а оттуда, на автомобиле до села Медвежье и в село Ладовская Балка (7), где должен был тогда находиться отряд Шкуро. Из шкуринцев с нами выехал офицер для поручений — есаул Мельников, мрачный молодой человек, исключительно озлобленный против большевиков и вообще против революции... В станице Баталпашинской большевизаны замучили, чуть ли не живым зарыли в землю его старика-отца, достойнейшего педагога Павла Минаевича Мельникова (8). Когда мы усаживались на станции Песчаноокопской в ожидавший нас автомобиль-полугрузовик с пулемётами при пулемётчиках, к нам взобрался пожилой генерал.

— Послушайте, поручик! — обратился он к молодому офицеру, провожавшему его до автомобиля — Дайте и мне винтовку... Она мне может пригодиться... В случае нападения большевиков... Хоть будет из чего застрелиться...

Депутат Усачёв зыркнул на меня:

— Хорош воин!.. Начинает путешествие с мыслью о самоубийстве!

Тронулись. Наш генерал держался скромно и сосредоточенно. Винтовку из рук не выпускал. Из завязавшегося потом разговора выяснилось, что едущий с нами генерал — не кто иной, как вновь назначенный генералом Деникиным Ставропольский губернатор... К вечеру мы подъезжали к селу Ладовская Балка. Люди в нём, видимо, привыкли жить в довольстве, хорошо обстроились, просторные усадебные места, обширные сады при них... Сам Шкуро в отряд с нами не поехал. Он должен был выехать туда через станцию Кавказскую, только что занятую дивизией генерала Боровского.

За селением, на выгоне, расположив повозки несколькими рядами, стояли табором "шкуринцы", как в былые времена запорожцы. Лишь в древних военных хрониках можно встретить описание подобных лагерей. В несколько концентрически расположенных кругов придвинуты одна к другой повозки. Узкие проходы вели на свободную от повозок площадь посредине, где находилась основная масса людей, где очаги котлов, где "кашевары" приготовляли пищу на всех воинов (9).

Штаб отряда помещался в этом богатом большом селе у зажиточного купца. Начальник штаба полковник Слащов (тогда он имел псевдоним "полковник Яшин", от своего имени Яков) и несколько офицеров составляли весь штаб. Они встретили нас с интересом, но осторожно: кто и зачем сюда пожаловал? Пока мы принимались за предложенную нам чашку чая, Слащов удалился с есаулом Мельниковым, для заслушания его доклада. Вернувшись к нам, Слащов продолжал разговор уже более спокойно и деловито. Спросил о принципах организации кубанской власти, о взаимоотношениях с главным командованием Добровольческой Армии. Тут же кратко рассказал, что их отряд почти исключительно состоит из кубанских казаков, все много перенесли и переносят невзгод, но бодрости не теряют. Всё у Слащова (это именно тот Слащов, будущий генерал и защитник Крыма) складно и деловито. Генерала Уварова выслушал, в меру обнаружил уважение к начальству, но дал ясно понять, что в отряде впредь до возвращения полковника Шкуро он, полковник Слащов — есть главный начальник отряда, и полномочия губернатора начнутся с занятием главного города губернии — Ставрополя. Нам же Слащов обещал своё содействие по взаимному ознакомлению с казаками, когда все будем в Ставрополе. А пока что сделаем остальную часть похода совместно.

От полковника Шкуро, оказывается, Слащов получил директиву, доставленную сюда вместе с нами через есаула Мельникова — "немедленно двинуться и взять Ставрополь". Часов в 6 вечера был отдан приказ о выступлении, и к 8 часам подводы вытянулись в длинную ленту. Ночной привал сделали в попутном селе Птичьем. Весь штаб и мы — все спали в одной комнате, вповалку на полу, а в такой обстановке лучше всего понять друг друга. Постепенно знакомились с людьми отряда.. .

С рассветом двинулись дальше. Спустились в открытую и ровную низину. Весь отряд перед глазами. С нами, со штабом, идут главные силы. В стороне от нас , с полверсты — гарцует сотни полторы казаков бригады подъесаула Солоцкого. Сил, вообще говоря, немного, но отдельные части отряда носят громкие названия: бригада, полки и т. д. В отряде не было ни одной пушки, было несколько бомбомётов, а между тем одиноко трусил на лошади полковник Сейдлер — "инспектор артиллерии". Главные силы — пластуны на подводах, конница на лошадях. Собственно говоря, точного разделения казаков на пехоту и кавалерию не было. Достав лошадь, казак с удовольствием садился в седло, предпочитая быть в коннице. А в общем, как каждый вырвался из дому — с чем и в чём был,— так и ездят теперь по степям Ставрополья на собственных лошадях и в собственном одеянии. Тот, кто сумел отбить у большевиков винтовку, был счастлив. У некоторых лишь берданки или охотничьи ружья. В общей сложности боевых сил было: бригада пластунов — около 1ООО человек и дивизия конницы около 2ООО — 25ОО казаков.

На выборку возьму несколько персонажей отряда. Неподалёку гарцевал на хорошей лошади всадник. Грязная земляного цвета рубаха, разорванная сверху-донизу и связанная узлом, изодранные шаровары, на босу ногу чувяки. Всё вооружение — сбоку шашка. Через прорехи просвечивает тело, обветренное, грязное. Лицо загорелое. Как из меди вылит человек. Другой — сотник Брянцев. По общим отзывам, прекрасный молодой офицер. Сейчас по внешности — тип карачаевца в горах у своего коша. Бурая конусообразная войлочная шляпа, черкеска вся в заплатах, на ногах самодельные из сырой кожи чевяки-постолы без подошв. И это — обыкновенная картина.

Подходим к большому селу Московскому, огибаем околицу, в сторону сельских дворов высылается цепь комендантской сотни (11). Никому не позволяется входить в село. Приходим на церковную площадь и располагаемся табором, Слащов направляет сельским властям просьбу: доставить продовольствие его отряду на время привала. Власти выполняют эту просьбу, и всё выходит, как говорят, чинно и благородно. Такой порядок произвёл на нас благоприятное впечатление. С именем Шкуро связано очень много рассказов о легкомысленном отношении к чужой собственности не только близких ему людей, но даже его самого. Не могу утверждать, было это или нет — в особенности потом, в зените его славы — но в описываемый момент моё впечатление вполне благоприятное, как в отношении начальников отряда, так и в отношении его рядовой массы. Сами они бедствовали, но населения не обижали. (12) Исключения, конечно, могли быть. Например, заехали мы во двор почтаря, чтобы переменить лошадей. Хозяйство у него налаженное. В конюшне несколько пар в прекрасном теле лошадей. Пока перепрягали, баба пригласила зайти в горницу выпить молока. Вдруг во дворе шум, скандал. Выхожу на крыльцо, и ясная картина: чин отряда пытается оставить своего заезженного коня, а взять покрепче из конюшни. Почтарь упирается, не даёт. Увидев меня, чин засуетился, застеснялся и быстро выскочил со двора на прежней своей лошади. Я узнал его, старый знакомый. Был писарем в моей родной станице ещё до революции, и за многие беды его выпроводили из станицы. За таким всюду должен быть хороший глаз.

Полковник Шкуро, отправляясь к нам для доклада в Тихорецкую, послал большевистским комиссарам в Ставрополь требование: очистить город, иначе он подвергнет его бомбардировке из тяжёлой артиллерии. Как уже было выше сказано, ни одной пушки в отряде не было, имелось всего лишь несколько бомбомётов. Угроза была сплошным блефом, "партизанщиной" — но она была сделана, и были назначены сроки, когда должен быть очищен город! Эти сроки приближались, и теперь отряд шёл занимать город. Когда солнце склонилось к западу, мы двинулись из селения Московского по направлению к Ставрополю...

Существует очень распространённое мнение о так называемом обаянии личности отдельных людей. В гражданской войне приходилось наблюдать особый гипноз "имени", и этим часто хочется объяснить особую удачливость носителей его. К таким именам нужно отнести и имя Андрея Григорьевича Шкуро. Как будто даже не зря занимался он с такой настойчивостью фонетикой своего фамильного имени: Шкура-Шкуранский-Шкуро... В момент первого знакомства со Шкуро вам прежде всего бросается в глаза его миниатюрность, подвижность, непосредственность и, говоря правду, незначительность. Мало ли таких забулдыг-парней встречается?.. Между тем, заочно, при часто повторяемом имени, создаётся представление о суровом карателе, неумолимом мстителе за обиду, жестоком и беспощадном преследователе... Шкуро... Я не берусь утверждать, что всё, что я сейчас приведу, абсолютно точно, но в штабе Шкуро утверждали отнюдь без желания поставить себе и своему вождю в заслугу:

— За весь длительный и обильный всяческими осложнениями поход Шкуро по Ставрополью и северной части Кубани только один раз был назначен военно-полевой суд, который приговорил подсудимого к высшей мере наказания — смертной казни.

Это был суд по делу комиссара Петрова, бывшего местного штабс-капитана, прославившегося жестокостью. Он бежал из Ставрополя с деньгами и пулемётами на автомобиле. В селе Кугульта его и четырёх его спутников захватила авангардная сотня. Был назначен суд, председателем которого был офицер отряда, юрист по образованию, а членами суда - выборные казаки-старики от каждого полка. Этот суд приговорил Петрова и всех, кто был с ним, к смертной казни. Считая, что такое наказание по отношению к спутникам Петрова слишком сурово, Шкуро приговор не утвердил, а перенёс дело на разрешение "громады" отряда. И вообще — как подписать смертный приговор? На каком основании? "Громада" отряда здесь — верховная власть. Пусть она и решает! Сначала Шкуро удалось доказать невиновность бывших при Петрове шофёра и его помощника и их отпустили на все четыре стороны (13). По отношению же к остальным трём подсудимым — из рядов отряда слышались крики:

— Смерть!.. Смерть!..

После этого Шкуро утвердил смертный приговор Петрову, а двоим его приближённым высшую меру наказания заменил поркою. Отряд с таким мнением согласился. Их выпороли и отпустили. Петров же перед смертью просил, чтобы его тело отправили матери, что и было выполнено. Это было в селе Константиновском. Участники рассказывали, что Петров умер мужественно (14).

Шкуро дрался с организованной воинской силой красных, а с мирным населением обращался хорошо:

— Не трогайте меня — и я вас не трону!

Кормиться отряду надо. Население — давай продовольствие. Иногда отпущенное населением продовольствие и фураж оплачивались, если касса отряда не пуста, если при предыдущей стычке с красными в неё что-то попало. В противном случае — кормились "за русское спасибо" и выдавались квитанции с обязательством уплатить при соединении с Кубанским войсковым правительством. Население в то время было приучено ко всяким насилиям, и всё, только что описанное, воспринималось не как "недопустимое", а лишь как неизбежное.

— Хорошо, что хоть честью просят! — говорили крестьяне.

«Мы не боремся с советской властью, — но мы объявляем войну лишь комиссарам-насильникам...» — приблизительно такими словами формулировал основную идею борьбы Шкуро от имени отряда, в специально выпущенной им прокламации. Я читал её. Напечатана была на машинке. Краткий текст совсем не обнаруживал у составителей способности "глаголом жечь сердца людей". Всё выражено по-будничному. На прокламации собственноручная подпись самого начальника отряда, с маленьким "завитком" у конечной буквы "о", как будто бы подписывавшийся всё ещё колебался: поставить ли в конце фамилии наследственное А (Шкура) или благопробретённое О (Шкуро) (15).

Комиссары испугались тени партизан-шкуринцев. В лунную ночь с 7 на 8 июля мы приблизились к Ставрополю и остановились на господствующей над городом возвышенности (16). Мы оказались более счастливыми под Ставрополем, чем Наполеон на Поклонной горе под Москвой. Здесь нас уже поджидала депутация города из представителей всех слоёв населения: от купцов до рабочих включительно. Полковник Слащов, действовавший именем Шкуро, принял представителей, поблагодарил их и предложил всем им возвращаться к пославшему их населению и оставаться спокойными. Здесь губернатор Уваров выступил на сцену и в автомобиле, с небольшой охраной отправился в город принимать приветствия "восторженного населения". Под прикрытием ночи отряд втянулся в город и в нём потонул. Сила его была недостаточной, чтобы обслужить должным образом защиту такого города, как Ставрополь. Штаб отряда расположился в здании мужской гимназии. Пристроились там и мы с членом Рады Усачёвым.

На другой день прибыл в Ставрополь полковник Шкуро и тотчас же занялся развёртыванием своего отряда в дивизию, согласно указаниям штаба Добровольческой армии. Мне пришлось быть при очень характерной сцене. Шкуро сидел за столом и закусывал. Ему подали жареную курицу. Он пригласил меня разделить трапезу. В комнате толкотня. Входят и выходят адъютанты. Заходит войсковой старшина Солоцкий, член известной офицерской фамилии на Кубани, но о представителях старшего её поколения установилось мнение как о старорежимных скулодробителях. Этот же, из молодых, до мобилизации на войну был студентом политехникума, и вообще, вопреки семейной традиции, из него получился культурный и вдумчивый казачий офицер. При общей тенденции к устрашающей врага бутаде в отряде он мирился со своим высоким наименованием бригадного, но тут, когда поставлен был вопрос о формировании подлинных воинских частей, молодой Солоцкий явился к начальнику с отказом от предложенной ему должности командира бригады:

— Послушай, Андрей Григорьевич! Ну, какой я бригадный, я до полка ещё не дорос.

— Што-о? А кого ж я назначу бригадным?.. Ты об этом подумал?.. Нет у меня более достойных...

— Как хочешь, а я не могу...

Резонились долго и, наконец, столковались: Солоцкий согласился принять полк, а о подходящем кандидате на должность командира бригады Шкуро обещал подумать. По уходе Солоцкого тут же при мне доложили начальнику отряда о неожиданном затруднении в вопросе об обмундировании офицеров. Все они предвкушали возможность немного почиститься и приодеться. Сильно оборванным из них было приказано пока совсем не показываться на улицах города. Полковые каптенармусы бросились на розыски сукна и другого материала, чтобы тут же приняться за изготовление черкесок, бешметов и прочего. Они напали на значительное интендантское имущество в городских складах. Но губернатор Уваров уже, оказывается, упредил шкуринских каптенармусов и поставил стражу у этих интендантских складов и отказался выдать распоряжение об отпуске нужных материалов из складов. Шкуро вскипел и приказал "взять" из складов сукно и всё необходимое для обмундирования. Я видел, какая нужда была в том, чтобы прикрыть буквально подлинную наготу партизан, и у меня не нашлось слов, чтобы остановить Шкуро. Бездушный формализм и бестактность Уварова били в глаза. У генерала Деникина об этом случае в «Очерках <русской смуты >» было сказано:

«Партизаны поделили склады.»

Если бы не было уваровской попытки отказать голому партизану в рубахе, то не пришлось бы писать и этой фразы... Сам генерал Деникин дал убийственную общую характеристику этому своему поистине анекдотическому губернатору: он успеет отдать ряд "оглушительных приказов" — один «об аннулировании всех законов Временного правительства», другой «об уничтожении преступников на месте преступления» и третий «о вознаграждении проторей и убытков помещиков» и т. под. Я наблюдал, какое впечатление получалось у ставропольских обывателей при чтении первых приказов Уварова (он оказался очень плодовитым на них). В одном из первых приказов он оповещал, кого он избрал себе в сотрудники по охране города: выкопал самого старорежимного пристава и вручил ему всё полноту полицейской власти (17)...

Большевистские комиссары, убегая из города, по крылатому выражению своего высокого шефа Льва Троцкого, перед тем сильно хлопнули дверью: порубили и расстреляли многих из старших офицеров в городе, активных людей из купечества... На задах бывшего казачьего юнкерского училища (закрытого в 1896 году) произведена была гекатомба ставропольского офицерства и интеллигенции! Город Ставрополь мнился большим административным центром: в нём церковная кафедра архиепископа Ставропольского и Екатеринодарского, контрольная палата, также общая для Ставропольской губернии и Кубани, а кроме того, и все другие свои губернские власти, но от города тянуло плесенью времён и виднелись странные гримасы современности. Избавление от большевистской дьявольской власти Ставрополь собирался праздновать на просторной площади перед духовной семинарией, по традиции - торжественным служением благодарственного Богу молебствия. Середина лета, июль месяц, а чин служения — пасхальный, архиерейский и всё духовенство — в светлых ризах. Всё началось прочувствованным словом епископа и трехкратным возгласом:

— Христос воскресе — сестры и братья!

И опять:

— Христос воскресе — сестры и братья!

И в третий раз также. В ответ трижды рокот народной волны:

— Воистину воскресе!

Нервы не выдерживают. Многие рыдают. Взглянул я искоса на рядом стоящего главного виновника торжества, "волка" Шкуро, — а он, что называется, "не река рекой разливается" — слёзы у него в три ручья, и он не пытается скрыть их. Фигурка же его беспомощная, слабая.

В этот же день Шкуро устроил парад своим войскам. Трубили трубачи, и полк за полком проходили мимо него. Хрипловатым голосом Шкуро выкрикивал:

— Спасибо за сверхдоблестную службу!..

— Спасибо, богатыри!..

Казаки-старики, вне строя, за стеною толпы, давали волю восторгу:

— Отец наш!

В доверительной беседе я как-то спросил полковника Г., интенданта
отряда, его мнение о Шкуро. Сам полковник Г. с большим служебным стажем и летами много старше Шкуро, но его восхищение начальником отряда переходило границы:

— Это наш Суворов! (18)

Позже генерал Шкуро растворился в овациях толпы, взбаламученной гражданской войной. Писаки-проходимцы курили ему фимиам... При других условиях, быть может, лучше сохранился бы человек (18-а) ...

Когда пообчистились немного офицеры, приоделись, был устроен торжественный завтрак — Шкуро, Слащов и все офицеры отряда, кто не был на позициях, и мы, с членом Рады Усачёвым. В то время, как в основной массе отряда, в рядовом казачестве было очень много людей пожилых и стариков, — состав офицерства, наоборот, был преимущественно молодым пожилых всего 3 — 4 человека. Перед завтраком, пока не подошли все, для занятости разговором — Шкуро давал советы офицерской молодёжи, как обращаться с дамами. Советы были пикантные (19)... За завтраком, вопреки ожиданию, Шкуро почти ничего не пил. Офицеры отряда пили, но умеренно. Я не могу думать, что такая воздержанность была устроена в нашу честь! По общему тону обращения — нас воспринимали как приезжих, но не особенно важных гостей (2О). Среди молодёжи много наивных, хороших лиц. Весь поход, весь подвиг, который они совершили, для них дело обычное и неизбежное. Если не ушли бы из станицы в лес, не образовали бы отряда и не вступили бы, наконец, в борьбу, всё равно их захватили бы, издевались бы над ними, "поставили бы к стенке", а теперь ещё неизвестно, кто кого (21)...

Мрак безвременья для многих лиц в отряде должен был представляться во много раз беспросветнее, чем, скажем, в той же Добровольческой армии. Рядовое офицерство там имело во главе вождей с всероссийскими именами. Представления об их влиянии, об их значении могли давать надежду на торжество поднятого знамени. Здесь же офицерство, волей-неволей, в минуту сомнений, могло находить утешение лишь в сознании правоты своего дела и в вере, что правда эта, в конце концов, восторжествует. (22) В отряде Шкуро сложилась своя конституция. Офицеры и сам начальник отряда в бою командовали, держали суровую дисциплину, вели весь боевой учёт. Но к моменту решения дел общего характера - призывался к участию весь отряд, старики. По казачьей терминологии слово "старик" имеет двойное значение: по возрасту "старый", но ещё и тот, которого выбрали, уполномочили на решение общественных вопросов: "выборные старики", здесь в отряде — уполномоченные "громады" (23). К старикам Шкуро, по его собственному признанию, обращался довольно часто:

— Как господа старики? - спрашивал он.

И старики высказывались. К их авторитету Шкуро обращался для сдерживания массы от грабежей, насилий и прочего. Выше было отмечено обращение к выборным от громады в случае суда над комиссаром Петровым. (24) Установление в отряде Шкуро обычая обращаться в ответственные тяжёлые моменты к авторитету выборных стариков, громады не трудно уразуметь господствовавшее в отряде стремление к народности, к подчинению всего движения народному началу, народной воле, как это было у казаков встарь ...

Сложные чувства владели мной, когда пришлось сидеть за общей трапезой с офицерами отряда. Лица перед нами такие простые и такие близкие кубанские лица, что и нужды их, и горести, и радости также были близкими и простыми. И когда наступил момент, и стало ясно, что нужно какими-то словами приветствовать этих простых людей, совершающих геройство, то как-то сами собой подобрались образы о делах, прославляемых в песнях, и о том, что говорится в сказках. Была надежда, что неисчислимые жертвы во имя свободы не останутся безвестными. Что Россия будет! И будет жить казачество! (25)

ПРИМЕЧАНИЯ

1 — В книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани» Скобцов относит историческое заседание Кубанской краевой Рады к 5 или 6 числу июля...

2 — «Фамильный вопрос» заслуживает нашего пристального внимания. Советские авторы любили позубоскалить насчёт "подлинной фамилии" кубанского "белобандита": вот, мол, оказывается, не Шкуро - а ШкУра! Начисто забывая, однако, что «не имя красит человека»... Это - во-первых... Ударение было на 2-м слоге — во-вторых! В-третьих же, Андрей Григорьевич принадлежал к старинному и заслуженному роду, пострадавшему при узурпаторше Екатерине II... В 1-ой трети XVIII века один из куренных атаманов Запорожской Сечи звался Евстафий Шкура. В статье И. В. Сапожникова, «Каменные намогильные кресты запорожцев» (журнал «Казачий Архив», № 9 / июнь-июль 2ОО4 г.) приводится следующая надгробная надпись:

«Зде опочеваетъ рабъ Бжiй Сидоръ знатный товарищъ куреня Кисляковского преставися за отамана Евстафiя Шкури в року 1729 июня дня 2О.»

Другой Шкура стал отцом-основателем Шкуринского куреня. В 1794 году бывшие сечевики из оного куреня заложили на левом берегу реки Ея станицу Шкуринскую (сохранившую своё гордое имя до наших дней)... О своём отце Григории Фёдоровиче ШкурА его сын — генерал-лейтенант Андрей Шкуро, в «Записках белого партизана» (1-е издание: Сеятель, Буэнос-Айрес, 1961 г.) написал следующее:

«Отец мой принимал участие, в качестве простого казака, в войне 1877 года; затем, уже в качестве офицера, в Ахал-Текинской экспедиции 1881 года и в многочисленных экспедициях в горы против немирных горцев. Он был сильно искалечен; впоследствии дослужился до чина полковника и в этом чине вышел в отставку.»

Так что ж тогда толкнуло Андрея Григорьевича на перемену или, лучше сказать, на преобразование своей фамилии? Быть может, он хотел таким образом надёжно закрепить, зафиксировать исконное ударение на 2-м слоге, как раз во избежание плоских красногвардейских острот. ШкурАнский!

Официальная просьба Андрея ШкурЫ о перемене фамилии на ШкурАнского упоминается лишь в очерке 1955 года.

3 — Скобцов имел здесь в виду прославленную Волчью сотню. Вот что пишет о ней «Казачий Словарь-Справочник» (том III, Сан-Ансельмо, Калифорния, США, 1970 г.):

«Для охраны штаба и для ликвидации возникших в боях неустоек, он <Шкуро> cформировал сильный конвой, "волчью сотню", нарядил конвой в шапки из волчьего меха, ввёл особый боевой клич,подобный волчьему вою и приветствие командира в виде волчьего подвывания.»

Бесстрашная Волчья сотня в скором времени стала нешуточной грозой для красных оккупантов. А также — мишенью для плоских шуточек "белого сталиниста" В. В. Шульгина («Волчанцы...», «Взвейтесь, соколы,.. ворами!», ну и т. п.).

4 — В книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани»:

«... с насмешливой (может быть, даже нахальной) улыбкой».

5 — В «Записках белого партизана» Шкуро подробно освещает обстоятельства своего производства в полковники:

«В начале августа <1917 г. > я прибыл в Сенэ <иначе — Сеннэ — город к СЗ от Хамадана. При Реза-шахе Пехлеви переименован в Сенендедж. — К. К.>, в распоряжение начальника Курдистанского отряда генерала Гартмана и получил от него приказание выбить турецкие таборы, успевшие занять позиции восточнее Гаранского <Горанского — К. К. > перевала; турки старались сбить нас с него. Я выдвинул разведку, которая путём расспросов местных жителей, выяснила, что существует горная тропинка, обходящая турецкие позиции. На рассвете 15-го августа 1-ая сотня моего отряда, под командой подъесаула Прощенко, двинутая по этой тропинке, успешно обошла турок и сбила их заставы. Следовавшие за сотней на вьюках горные орудия изрядно обстреляли турок; пользуясь их переполохом, я развернул свой батальон в атаку. Турки в панике бежали, бросая пулемёты и пушки. Казаки преследовали их до ночи, забирая пленных и трофеи, и вышли в Мериванскую долину. (...) В конце октября я, вместе с вахмистром Назаренко, был делегирован от кубанцев, находящихся на фронте, во впервые собравшуюся Кубанскую краевую Раду и поехал в Екатеринодар. (...) Оправившись от болезни, я в начале декабря, (...) через Баку-Энзели, выехал на фронт. (...) Явившись в Хамадан, в штаб корпуса, я узнал, что за Гаранское дело произведён в полковники и назначен командиром 2-го Линейного полка Кубанского казачьего войска, оставаясь одновременно командиром своего партизанского отряда.»

6 — Андрей Григорьевич — напротив — свидетельствовал:

«Рада постановила ходатайствовать перед атаманом о производстве меня в генерал-майоры, в благодарность за труды мои по поднятию восстания; Филимонов вошёл с представлением по этому поводу к командующему Добрармией.»

7 — В очерке «Партизан Шкуро» ошибочно: "Ладожская Балка". В книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани»: "Ладовская Балка".

8 — О зверском убийстве Павла Минаевича Мельникова Скобцов упоминает лишь в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани».

9 — Описание лагеря шкуринцев (начиная со слов: «Лишь в древних военных хрониках...») содержится только в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани». Своеобразная планировка данного лагеря находит аналоги как в запорожской практике XVI — XVIII веков, так и у казаков-болоховцев (бологовцев) XIII столетия:

«Подковообразные небольшие городища встречаются, например, у села Гринчука, Каменецкого уезда, с. Глембовки, Ущицкого уезда. Более сложное подково-образное городище с несколькими дугообразными концентрическими валами находится у села Кудинки, Летичевского уезда, на реке <Южном> Буге. Это - несомненно — городище летописного Болоховского города Кудина.»

(из доклада священника Е. Сецинского, «Несколько объяснений к археологической карте Подольской губернии», сделанного 12 августа 1899 года на XI Археологическом съезде в Киеве, — журнал «Археологические известия и заметки», № 8-9-10 / 1899 г., Москва, изд. А. И. Мамонтова)

1О — В книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани» полковник Сейдлер назван ­начальником артиллерии. В «Записках..» А. Г. Шкуро, фамилия полковника - Сейделер.

11 — В очерке «Партизан Шкуро»: «лава комендантской сотни».

12 — Нижеследующий отрывок содержится только в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани».

13 — В книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани» утверждается, что это «"громада" признала шофёра с его помощником невиновными, и их сразу отпустили на все четыре стороны» .

14 — Обстоятельствам казни комиссара Петрова уделено значительное внимание как в советской историографии, так и в мемуарах самого Шкуро. Который подчёркивает, что

«Петров умолял о прощеньи, указывая особенно на то, что он, как бывший офицер, может быть полезен в нашей армии.»

Полковник юстиции Е. Самойлов - автор статьи «От Белой гвардии - к фашизму» (в сборнике «Неотвратимое возмездие», Воениздат, 1979 год) - утверждает:

«Труп Петрова затем положили на подводу и отправили в Ставрополь, где в то время находились советские части. Туда же, за подписью Шкуро, была послана телеграмма с угрозой расправиться таким же образом со всяким, кто окажет ему сопротивление.»

15 — Большая часть данного абзаца имеется лишь в очерке N.

16 — Согласно «Запискам...» А. Г. Шкуро, ультиматум был предъявлен 7 июля. В книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани» читаем:

«В лунную ночь с 8 на 9 июля мы приблизились к Ставрополю и остановились на господствующей над городом возвышенности.»

Что вполне логично, ибо Шкуро дал большевикам 2-дневный срок убраться из Ставрополя.

17 — Данный абзац содержится только в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани».

18 — Мнение полковника Г. о генерале Шкуро содержится только в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани».

18-а — Данная фраза содержится лишь в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани»

19 — Данная фраза содержится лишь в очерке N.

20 — Две предыдущих фразы содержатся лишь в очерке N.

21 — Данная фраза содержится лишь в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани».

22 — Предыдущие фразы данного абзаца имеются лишь в очерке N.

23 — Расшифровка термина "старик" имеется только в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани».

24 — Нижеследующий отрывок содержится только в книге «Три года революции и гражданской войны на Кубани».

25 — Последний абзац имеется лишь в очерке N.


* * *

Отд. издание — книга: Кирилл Козубский «Скобцов и Шкуро» (Кимры, 2023)