***
Ну вот, теперь подоконник, а чашку кто сюда поставил, ты же и поставил, больше некому, - морщит лоб напрягая память, – нет там чашки, нету там чашки, - это он уже вслух отражению в оконном стекле, - если не помнишь, значит, ты думал о чем-то другом, не мог же ты не думать вовсе.
Эту чашку с побуревшей золотой каймой по голубому полю мы купили в Новочеркасске, на сувенирной раскладке, где продавались казацкие шашки, нагайки, Аксинья с ведрами, Григорий с конем и прочая дребедень.
Со стороны мы наверно, казались пожившей супружеской парой, несколько надоевшими друг другу, но совершенно не представляющими жизни врозь (мне, признаться, это нравилось) и встречные, казалось, посматривали одобрительно. Мы и правда, давно знали друг друга но, даже и теперь, спустя столько лет, когда от радостной игры светотени трепетали пряди ее светлых волос, это, как озноб в жаркий день, как бриз на реке, еще бы продлить, прислушиваясь к мучительно - сладкому сердцебиению, но возникали слова, слова неуклюже топтались по таким живым, таким маленьким воспоминаниям, бриз исчезал и снова застывший в медленном течении Дон.
Яблоки, я положил их вчера, их шесть, зеленых до оскомины, одно из них подгнившее, с мертвым бурым пятном сбоку.
И вдруг он разрыдался, разрыдался бурно, безобразно, подвывая по бабьи, размазывая сопли по небритым щекам, не умея и не желая остановиться, не стесняясь седого отражения с недоброй улыбкой в оконном стекле.
Свидетельство о публикации №222101501316