Одуванчик и женский монастырь

Лана:
- Очень хочу услышать эту вашу историю, связанную с Муромом!

...

Мила льнула ко мне с самого детства, как ко второму папе, я
тоже очень хорошо относился к ней, опять же как к племяннице
одной из лучших. А она была за меня горой.

Качели.
Помню.
Любила качаться на качелях, до самозабвения.
Просила покачать её, раскачать посильнее. Тогда она ещё девочкой
была, приезжала к нам, она двоюродная сестра моего сына, то
есть племянница моей супруги. Ну и моя заодно.

А однажды, позже, упросила меня фотографироваться среди одуванчиков
белоголовых, она их сдувала, шаровидные шапочки разлетались. Играла,
забавлялась с ними, хотя ей уже лет 13-14 было, подросла, но тут
смеялась, кружилась, просила сфотать то так, то этак, наклоняясь
в разные стороны, пытаясь что-то изображать. Но не скакала, как
маленькая, не визжала, а как-то так с удовольствием посматривала
на то, что у неё получается, как я замираю с фотоаппаратом. Чёрные
глаза-смородины спело поблёскивали.

Я что-то говорил, показывал, как надо держать одуванчик, а она
вдруг подсела под мою руку с одуванчиком, приоткрыла рот в виде
буквы «о», замерла выжидательно. Потом сказала: хочу его в рот.
Я внутренне смутился, но виду не подал, чтобы не смущать девчонку,
она же ещё пока не понимает ничего, вложил в её ждущий рот шарик
одуванчика, другой рукой делая щелчки фотоаппаратом, пытаясь найти
хорошие ракурсы…

А она как-то странно посматривает на меня, потом стала медленно и
округло закрывать губы вокруг головки одуванчика, не отрывая
взгляда… Я пару раз её щёлкнул, по инерции, но это было уже
не то, тонкий стебель торчал из полуоткрытых губ, а её взгляд
вцепился в мой, у неё такие непроницаемо-чёрно-смородиновые глаза,
будто отдельно от этой девочки…

Потом она осторожно взялась за стебель, я выпустил его из рук,
вынула смятый шарик изо рта, сплёвывая с язычка прилипшие
пушинки с семенами…
Посмотрела на меня, улыбнулась:
- Щекотно… И не только… Не могу объяснить…

И вдруг добавила:
- А можно я посмотрю, как вы будете проявлять эти фотографии?
Я кивнул:
- Можно. Это называется печатать...
Она по-детски подпрыгнула, обрадовалась…

И потом в ванной комнате, при таинственном красном свете
смотрела за всеми моими действиями, манипуляциями, как я
клал фотобумагу под свет фотоувеличителя, отсчитывал секунды,
пинцетом опускал в ванночку, и начинало проявляться изображение…

Мила старалась не мешать, даже не дышала, казалось…
При красном свете лица людей становятся немного другими,
своего лица я не видел, но лицо девочки было каким-то…
мистическим, что ли…

...

А немного позже, в очередной свой приезд, ещё постарше стала,
она снова попросила поснимать её, на этот раз в тканях, в
комнате, когда никого не было, чтобы никому не мешать и самой
не стесняться.

Помню, какая-то ярко-жёлтая ткань в очень крупный чёрный горох.
Она раскрывала её крыльями бабочки и кружилась. Другая ткань –
алая, типа атласа, облегающая, - она сделала из неё пелерину
под самую шею, села, обхватив руками колени под тканью…

И ещё какой-то зелёный бархат  был, и бежевый стрейч, которым
она плотно обмотала фигуру, тонкая ткань облегала все малейшие
рельефные выступы фигуры, все пупырышки… Фигура очень хорошая…

Потом с восхищением рассматривала фотографии. К тому времени я
уже сдавал в лабораторию цветной печати с фуджи-плёнки, принёс…

А вскоре я уехал по своим региональным делам...

Вернулся, узнал, что она сошлась каким-то парнем, вышла замуж,
слава богу, уехала, не приезжала больше, несколько лет не общались,
но знал, детей у них долго не было, родственники об этом говорили.

И однажды она, вся зарёванная, приехала – её мужа убили. Там что-то
связано с наркоманами. И сама она, я понял, подсела, скрываться надо
было. Но так как наркотиков больше не могла доставать, компенсировала
это алкоголем.

Со мною часто разговаривала, рассказывала о своей несчастной доле.

И при этом рассказывала моей бывшей супруге, с которой мы тогда уже
развелись, нашла себе другого, что я этой её Миле, племяннице, якобы
сделал тайное предложение. То есть я так понял, что Мила собирается
выйти замуж за меня, а я не в курсе. При этом нахваливала и расхваливала
меня - и людям, и мне, - моё профессиональное мастерство.
Ну, думаю, пусть девушка поговорит, отойдёт в этом от своих драматических
событий.

Стояла горой за меня, когда возникали спорные моменты с заказчиками,
готовила мне еду…
Но потом опять уходила в запой. Я видел, что она просто гибнет…

И однажды я решил сходить в близлежащую церковь. И взял икону, чтобы
продать и купить Миле билет к её матери.

Когда вошёл в храм, сначала просто стоял позади народа, пока
проходила служба. А священник заметил меня у дверей и поглядывал
на меня почему-то. А когда служба закончилась, он вдруг кивнул мне
и по его жесту я понял: подойди.
Я подошёл.
- Что у вас? - спросил он.
Я рассказал. Предложил икону.
Он посмотрел и сказал: это не храмовая икона, оставьте для дома, потом
добавил:
- В Муроме есть женский монастырь.
И протягивает мне 2 тысячи рублей, говорит:
- Это на дорогу вашей племяннице.

Я опешил, поблагодарил, ушёл, забрав и икону, которая до сих
пор у меня дома…
Отдал деньги Миле, сказал, чтобы купила билет до Мурома, она
с радостью согласилась, я теперь спасена, говорит.
И уехала на вокзал за билетом.
Долго не возвращалась.
Ночевать так и не приехала…

Через пару дней раздался робкий звонок в дверь. Стоит, опустив
глаза. Деньги пропила.
Попросила впустить. Тихо-тихо просит простить. Особенно перед
вами стыдно, - мямлит… Глаза в пол, руки опущены…
Я впустил, конечно…

Но на другой день она вдруг стала спрашивать у меня тёплую одежду
и унты, которые у меня сохранились из сибирских моих времён, - дело
было уже морозное. Я нашёл, дал. Она ушла. Поздно вечером пришла.
И так каждый день. Оказывается, устроилась продавать товары какие-то
на улице. Работала каждый день с утра до вечера.

Вскоре отдала мне пропитую сумму, чтобы я вернул в церковь, дала
ещё и сверх того, а сама уехала в Муром, в женский монастырь.

Вообще-то, если подходить прагматически, то она говорила всегда
очень здравые и разумные вещи, всегда отстаивала мои интересы,
наезжала за меня на тех, кто, как она считала, несправедливо
поступает или хочет обмануть.

Просила поменьше делать альтруистических дел, улучшать собственное
экономическое положение. Защищала и возносила мой «талант», как
считала она. Много лет спустя я думал о том, что с точки зрения
чистого разума она была бы идеальной женой в психоэмоциональном
и деловом отношении.

От пьянства она потом избавилась. В монастыре. Приезжала в гости
как-то через несколько лет. Ведёт себя как «послушница», будто
стержень из неё вынули. Как хорошая «рабыня», готова исполнять
все «приказы хозяина». И я ей «приказал», мягким тоном, вернуться
в Муром, она там сейчас ведёт размеренную спокойную жизнь. Мама
её недавно умерла от ковида. И Мила передала мне просьбу, чтобы
я нашёл в архиве самые лучшие фотографии её матери.

Тоже была как-то фотосессия с нею, моя супруга тогда намакияжила
её,  она восторженно крутилась у зеркала и спрашивала: ну, и где
мужики? давайте их сюда!