На закате

     НА ЗАКАТЕ
    
     Вот и повесть о моей жизни, как и сама жизнь, подошла к концу. Самое время подвести итог и жизни, и повести. Попробую это сделать.
    
     Мне недавно исполнилось 100 лет, а родился я в далёком 1900 году.100 лет! Подумать только – 1900-й год! У чисел и дат есть своя магия. То, что я самым краешком зацепил 19-й век, сыграло большую роль в моём мироощущении – я чувствовал связь с родными людьми, мне было легче понимать родителей, сестру Катю, моих немецких и русских дедов и бабушек.
     А сейчас мир готовится вступить в 21-е столетие. За прошедший век мир сильно изменился. Хотя слова «сильно изменился» очень слабо выражают суть дела. Мир не просто изменился, он стал совсем другим, иногда он кажется мне просто нелепым, подобным «Чёрному квадрату».
     Люди творческих профессий – поэты, художники, музыканты – иногда бывают провидцами. Они не только посылают сигналы в будущее, но и ловят и преломляют в своём творчестве сигналы из будущего времени. Так и Казимир Малевич в своей знаменитой картине сумел создать сверхконцентрированный символ цивилизационного тупика, знак нового мира, в котором царят мрак и абсурд.
    
     Я помню начало 20 века. Помню демонстрационный полёт Уточкина на «Фармане» над Сырецким ипподромом. Играл оркестр, в воздух летели шапки, киевляне с восторгом кричали: «Браво, Уточкин!» Неуклюжие и ненадёжные аэропланы тогда воспринимались как неоспоримое свидетельство наступления новой эры. Да так оно, в сущности, и было.
     А теперь человек посылает ракеты на дальние планеты, летает вокруг Земли в космических кораблях... Это вызывает удивление, восхищение, чувство гордости, но того непосредственного, детского восторга уже нет и быть не может, потому что мир стал другим и эстетически, и эмоционально. Мироощущение человека формируется его окружением, а из окружения сегодняшнего человека исчезло очень многое: свободное пространство, природа, книги, поэзия, потеряно рыцарство, пропали высокие чувства. А то, что пришло им всем на смену, чаще всего – имитация, «пластик», дешёвая подделка. И в новом мире я чувствую себя неуютно, потому что ментально и эмоционально я остался человеком двадцатого века, первой его половины.
     Прошлый мир был, конечно, далёк от совершенства. В нём было много лжи, насилия и грязи. Но было и другое – любовь, дружба, праздники, музыка, танцы, песни, стихи… Было ощущение полноты жизни, упоение её пестротой, наслаждение её мимолётностью – совсем как на картине Ренуара «Бал в Мулен де ла Галетт». Без всего этого жизнь не могла бы быть полноценной.
     При всех его недостатках тот мир казался мне молодым и жизнерадостным. В том мире людям были присущи стремление к правде и красоте, романтика, служение идеалам, готовность к борьбе и даже жертвенность! Несмотря ни на что, мой XX век был прекрасным, он был великолепным! Прекрасное было время! Sch;n war die Zeit! Да, временами прошлый мир был неимоверно лицемерен и жесток, но он казался мне… подлиннее, что ли. И мир был натуральнее, и чувства были искреннее. Потому-то великое искусство осталось в прошлом. Хотя нет, наверное, всё-таки не так, я не прав. У новых поколений будут новые вызовы и новые свершения, а значит, будет и новое искусство, с новыми идеалами и новыми формами. Вот только будет жаль, если великие шедевры прошлого будут потеряны и забыты.
    
     100 лет – это очень много, прожитые годы утомили меня, и душа просит отдыха. На празднике жизни я часто чувствую себя докучным гостем, лишним и чужим, пережитком прошлого… Слишком многое – от всевозможных модных штучек, обозначаемых корявым словом «гаджеты», до дурашливых телевизионных шоу – вызывает у меня непонимание и отторжение, возбуждает старческое раздражение. Мне часто кажется плоским и пошлым современный язык, мне не понятен современный юмор, и этот факт как нельзя лучше показывает, что я пережил своё время и сейчас просто доживаю свой «каменный» век. С некоторой натяжкой могу сказать, что только Ханночка и Санечка поддерживают сейчас мой интерес к современному миру. Я люблю разговаривать с правнуком, рассказывать ему разные истории из прошлого и из своей жизни, люблю читать ему русские сказки и детские книги, благо зрение мне пока это позволяет.
     Недавно я спросил у Санечки, кем он хочет быть, когда вырастет, когда станет взрослым? Знаете, что мне ответил малец? Он сказал, что хочет быть русским, поехать в Россию, там жить и жениться на русской девочке. Так оно в своё время и будет! Дай-то Бог! Я благодарен судьбе, что родился и вырос в России. Русская природа и русское окружение сыграли огромную благодатную роль в моём мироощущении. Я счастлив тем, что у моего правнука появилась мечта, связанная с Россией.
    
     Сейчас мне на память приходит «Прощальная симфония» Гайдна. В ней музыканты, закончившие свои партии, один за другим задувают свечи на пюпитрах, встают и покидают сцену. И симфония звучит уже не так бодро, и в зале с каждым разом становится темнее. Какой могучий образ! Но полностью его понимать начинаешь только в конце жизни, пережив многие утраты.
     Да, большие годы имеют свои достоинства, но и свои теневые стороны тоже – даже помимо старческих недугов. Человек – существо социальное, для полноценной жизни ему требуется общение с себе подобными.
    
     Печален я: со мною друга нет,
     С кем долгую запил бы я разлуку,
     Кому бы мог пожать от сердца руку
     И пожелать весёлых много лет.
    
     Самое печальное в моём возрасте – это то, что у меня не осталось друзей и родных, хоть сколь-нибудь близких мне по возрасту и мироощущению. 10 лет назад скончалась в Германии моя дорогая сестра Катя, теперь она спит вечным сном в склепе на кладбище Оберменцинг в Мюнхене рядом со своим мужем Хельмутом фон Кемпельном. Последний раз я посетил мюнхенское кладбище 3 года назад, и другого раза, наверное, у меня уже не будет. С уходом Кати порвалась последняя ниточка, связывавшая меня с моим киевским детством. Не было у меня женщины ближе и дороже Ханны, но то же самое я могу сказать и про мою сестру Катю. Всю жизнь, хотя мы и были далеко друг от друга, я чувствовал с ней особенную связь, особое родство душ. Катя, дорогая моя сестра! Я сейчас немного жалею, что при твоей жизни я редко говорил тебе, как сильно я тебя люблю, как много ты значила для меня. Но ты, наверное, знала об этом и без моих слов…
    
     Ещё раньше скончался Майкл Гроуз, очень нетипичный американец, сыгравший в моей судьбе такую большую роль. Никогда не забуду, как он в Ганновере помог нам с Ханной за один день оформить наш брак – уже только за это я всю жизнь испытывал к нему чувство признательности. Благодаря Майклу я очутился в Америке и теперь доживаю свой век в Калифорнии. Я всё искал возможность отплатить ему за его труды и хлопоты какой-нибудь необыкновенной услугой, помочь в каком-нибудь чрезвычайно трудном и запутанном деле, но подходящий случай мне так и не представился, и я очень сожалею об этом.
     Майкл скончался на своём ранчо в возрасте восьмидесяти двух лет в результате нелепого несчастного случая. Он упал со стремянки при сборе яблок с яблони, и его сердце на выдержало сильного удара. Господь дал моему другу много лет полнокровной жизни и наградил его быстрой смертью. Да, о таком конце можно только мечтать! Майкл! Когда мы встретимся за чертой, я крепко пожму твою руку и скажу тебе слова, которые стеснялся сказать при жизни. Ты, наверное, знаешь, о чём они.
     С болью в сердце я должен признаться, что с кончиной Майкла не всё оказалось так просто. Когда я думаю о том несчастном случае, то ощущаю аморфное чувство вины – увы! – знакомое мне по уходу без возврата других близких мне людей. Меня тяготит мысль, что у меня была возможность отсрочить уход моего друга в другой мир, но я не сумел воспользоваться этой возможностью.
     За день до происшествия мне приснился непонятный сон. Будто бы мы с Майклом сидим за столом в зелёной гостиной коттеджа, ведём разговоры с шуточками, пьём вино из красивых стаканчиков с гравировкой (я даже помню на языке терпкий вкус того вина), и тут Майкл вдруг говорит, что ему пора уходить, и теперь мы встретимся очень не скоро, только через полтора десятка лет.
     Утром я вспомнил сон, встревожился, позвонил Майклу на его ранчо и напросился к нему в гости.
     Я приехал к Майклу на такси, увидел Майкла бодрым и здоровым, даже весёлым, и немного успокоился. Майкл попросил меня, раз уж я приехал к нему, поиграть немного на пианино. Сначала в память о нашей первой встрече в Ганновере я сыграл и спел «Шотландскую песню», потом по просьбе Майкла сыграл ещё «Аппассионату». Хорошо сыграл, мощно, внушительно – пальцы как бы сами проделали всю работу, совершенно не задействуя голову. Рут похвалила мою игру в самых восторженных выражениях, с милой улыбкой сказала, что не верит, что мне 85 лет.
     Перед отъездом я сообщил Майклу, сказал самым доверительным голосом, что приехал специально, чтобы предупредить его об опасности, отвести беду. Только сам не знаю, в чём состоит опасность, откуда может прилететь. Посоветовал другу:
     – На всякий случай побудь на своём ранчо завтра весь день, никуда не отъезжай, даже по срочным делам. Пройдёт завтрашний день нормально – проживёшь ещё десять лет. Договорились? Дай руку!
     – Дай-ка обниму тебя на прощание, – предложил Майкл.
     Мы обнялись, похлопали друг друга по спине. Мне показалось это немного странным. Обычно при расставании мы ограничивались мужским рукопожатием. Но я подумал: «Завтра 17 августа, счастливый день, день рождения Эрика. Так что ничего плохого не должно случиться».
     Как я ошибся! Ну почему я не попросил Рут приглядеть за Майклом, весь день не выпускать его из дома! Почему я не остался на ранчо у Майкла на следующий день? Для чего тогда мне был послан тревожный сигнал?!
     И мне вдруг остро вспомнились есенинские строки:
    
     В последний раз я друга обниму...
     Чтоб голова его, как роза золотая,
     Кивала нежно мне в сиреневом дыму.
    
     А через год я лишился ещё одного близкого друга – не стало и Сэма Маклафлина. Он сильно простудился на рыбалке, началось воспаление лёгких. К врачам Сэм обращаться не стал, а занялся самолечением своим обычным способом – промыванием желудка виски с кайенским перцем. На пятый день болезни произошло резкое ухудшение его состояния. Сэм впал в кому и скончался, не приходя в сознание. Человеком был он сложным, иногда излишне резким, иногда чересчур широким. Мне он нравился своей богатой натурой, своим грубоватым юмором, да и много чем ещё. Как я и предсказал, прожил он более 90 лет, прожил интересной и активной жизнью, много путешествовал вместе с Эммой, занимался своим благотворительным фондом, и Эмма в этих делах была его первой помощницей. А когда не стало Сэма, она переехала жить в Орегон, и связь с ней прервалась.
    
     Совсем недавно покинул наш мир и мой русский друг Иван Белов, с которым я породнился благодаря Машеньке – моя внучка Ханночка также и его внучка, и это обстоятельство нас очень сблизило. А теперь в моём окружении почти не осталось людей, с которыми я мог бы свободно поговорить обо всём на русском языке. Ханночка – не в счёт. Хотя она говорит по-русски совершенно свободно, без малейшего акцента, но её русский язык, увы, не очень гибок, немного лишён живых красок. К примеру, она не сможет сказать, как когда-то Маша по поводу того, что Серёжка Белов (её «жених») не смог приехать в гости, хотя и обещал: «А я-то весь день, как самая последняя дура, проходила с чистой шеей».
    
     Да, Машенька… самая горькая из моих недавних потерь. Как вспомню её озорной характер, весёлые выдумки, звонкий смех, сердце сразу окутывает глубокая печаль. Доченька моя милая! Ты помнишь, как раз на день рождения мамы мы с тобой дуэтом спели под гитару «St;ndchen»? Ханна была тогда растрогана до слёз. Вот ещё вспомнилось с грустью. Когда Машенька была маленькой, ещё даже не ходила в школу, я как-то раз при ней в шутку сказал Ханне, что моё самое любимое лакомство – это грушевый мармелад, и Маша это запомнила. И вот в 1955 году на мой день рождения я получил от Маши необыкновенный подарок – коробочку грушевого мармелада, который она сделала сама, своими ручками! Коробочка была перевязана голубой шёлковой ленточкой, а по ней русскими буквами красными чернилами было написано: ЛЮБИМАМУ ПАПАЧКЕ. Ханна уверяла меня, что помогла Маше только советами.
     Или вот, помню, был случай. Мы с Аней сидели за роялем, разбирали «Грёзы» Шумана, в гостиную вошла Маша, молча встала сбоку. Через минуту я обратил на Машу внимание.
     – Что ты, Машенька? Хочешь что-то спросить?
     – Да, папочка. Я хочу спросить. Ты меня любишь?
     – Конечно, Машенька. Я тебя люблю.
     – Очень любишь?
     – Конечно, Машенька. Очень люблю. Почему ты спрашиваешь?
     – А кого ты больше любишь – меня или Тристана? (Тристаном звали нашего пуделя, любимца девочек.)
     – Что с Тристаном? Где он? – сразу забеспокоился я.
     – Нет, с ним ничего. Он в саду.
     – Уф! – сказал я. – Ты меня чуть не напугала. Конечно же, я люблю Тристана, но тебя, Машенька, люблю намного больше.
     – Спасибо, папочка! – протянула хитрая девочка. – А кого ты любишь больше – меня или свою любимую кружку?
     Я догадался, в чём дело.
     – Тебя, Машенька, конечно, я люблю больше. А что случилось с моей любимой кружкой?
     – Она нечаянно разбилась. – Маша виновато взглянула на меня со слезой в глазах.
     – Сама разбилась? – уточнил я.
     – Сама. Я доставала из серванта чашку, а твоя кружка сама упала с полки.
     – Подойди ко мне, Машенька! – попросил я девочку.
     Маша подошла с виновато опущенной головой. Я обнял дочку и прижал к себе.
     – Ни одна вещь, даже самая любимая, не стоит даже одной слезинки – ни твоей, ни Аниной, ни маминой, ни Эрика. Кружка разбилась – значит, такова её судьба. Когда посуда бьётся, русские говорят, что это к счастью, и никогда не переживают о потере. Ты поняла, Машенька? Тогда поцелуй меня.
     Машенька обняла меня за шею, поцеловала и прошептала мне в ухо:
     – Папка, я тебя так люблю!
     Тут в гостиную вошла Ханна, окинула всех внимательным взглядом и чуть заметно кивнула мне.
     Боже, какими счастливыми были те минуты! Какое невыразимое счастье, что в моей жизни были Ханна, Анечка, Машенька, Эрик!
     Машенька, любимая моя дочка! В своём небесном саду подойди к мамочке, поцелуй её за меня!
    
     А кто-то из дорогих мне людей, слава Богу, жив и здоров, но живёт далеко от Сан-Франциско, и наши встречи случаются очень редко. Есть, конечно, телефон и почта, но они не могут заменить живого общения.
     Эрик давно живёт в Германии, он успешный химик, он до сих пор работает и преподаёт в университете. Он счастлив в семейной жизни, у него замечательные дети – сыновья Генрих, Виктор, Алекс и дочка Ханна, есть уже и внуки. Каждый его приезд с детьми и внуками к нам в гости – несказанный праздник для меня. Вот только приезжает он не так часто, как хотелось бы. Уже прошло три года после его последнего приезда. Много тогда было веселья, музыки, смеха, и я чувствовал себя моложе на целых полвека. Эрика, жена Эрика, при встрече обняла меня и расцеловала в обе щёки. И мне подумалось – как рада была бы Ханна увидеть всех нас вместе!
     Тогда мы с Ханночкой уже вовсю работали над повестью моей жизни. Повесть эта с самого начала писалась не линейно, а фрагментами, отдельными эпизодами, которые потом сшивались в большие куски. В числе первых были написаны главы, связанные с Ханной. По просьбе Эрика я за вечер прочитал для него и всей его семьи главу про Ганновер, про 45-й год. Трудность здесь заключалась в том, что моя повесть написана по-русски. Мне пришлось на ходу переводить предложение за предложением на немецкий язык. Но, кажется, всё прошло довольно гладко.
     По окончании чтения главы, я спросил:
     – Так это было, Эрик?
     Эрик пошмыгал носом, вытер глаза, подошёл ко мне и крепко меня обнял, прислонившись головой к моему плечу.
     – Да, Алекс! Да, так всё и было. Я словно снова увидел разрушенный Ганновер, маму, деда Петера. Я хорошо помню тот наш разговор про стрептоцид и остальное. К маме я был очень сильно привязан. И сначала ревновал её к тебе. А потом подумал, раз мама выбрала тебя, значит, так и надо. Она не могла ошибиться. Как же она тебя любила! Была счастлива каждой минуте вместе с тобой! Спасибо тебе, Алекс! Спасибо за всё – за маму, за музыку, за «National Geographic» и, конечно, за Эрику. – Эрик обернулся к жене, она сквозь слёзы улыбнулась ему и два раза кивнула головой. – Я был бы очень счастлив, если бы для своих детей я был бы таким же отцом, каким ты стал для меня.
     – Спасибо тебе, Эрик! – я слегка прижал его к себе. – Ты думаешь, что только ты что-то перенял от меня? Нет, дорогой мой сын! Я тебе тоже благодарен за очень многое. Ты, наверное, и сам прекрасно это знаешь.
    
     Редко, очень редко я вижу и Анечку. По окончании консерватории она уехала со своим мужем Братиславом в Австралию. Он серб, но после войны его родители через вербовочную контору перебрались из Европы на далёкий южный континент. Аня замечательная пианистка с собственным стилем игры и высочайшим исполнительским мастерством. Чтобы понять её уровень игры, достаточно один раз услышать, как она играет «Трансцендентные этюды» и «Этюды по Паганини» Листа. А её исполнение Моцарта, Бетховена, Шуберта по эмоциональному накалу заставляет меня вспомнить божественную Марию Юдину. А «Фантастические пьесы» Шумана? – честное слово, более проникновенного исполнения я не слышал. Сейчас Аня живёт в Брисбене, работает преподавателем музыки и много концертирует. В Сан-Франциско последний раз она была два года назад. Конечно, я понимаю, что у неё большая нагрузка и совершенно нет свободного времени… Но, Анечка, дорогая моя девочка, неужели ты не чувствуешь, как я скучаю по тебе! Так хочется ещё хоть раз увидеть тебя и твоих детей! Услышать твой «Полёт шмеля» – это настоящая фантастика, это уже не музыка, а что-то запредельное, пришедшее к нам из другого мира. Наш старый рояль ждёт тебя, всё никак не дождётся! К встрече с тобой я подготовил сонату № 7 Сергея Прокофьева – представляешь? – проникся им под старость лет. Хотя пальцы, увы, уже не те, но получилось вроде бы неплохо, Ханночке очень понравилось. Приезжай, Анечка, как можно скорее, потому что завтра может быть уже поздно.
    
     Да, конец мой близок, и с каждым днём я всё отчётливее слышу его приближение. Но я спокоен. Все мои земные дела уже завершены. И оглядываясь назад, без сомнения скажу, что я был счастлив в своей жизни. Господь подарил мне моменты высочайшего счастья и глубочайшего наслаждения, высокие взлёты духа и глубокие погружения в размышления, а лучше понимать и ценить эти мгновения мне помогает память об испытаниях, которые выпали на мою долю.
     Но подводя итоги прожитой жизни, я вновь и вновь задаю сам себе вопрос: в чём же был смысл моего столь долгого существования в этом мире? Всю жизнь судьба меня хранила, позволяла избегать смертельных опасностей, и я утвердился в мысли, что мне не дано погибнуть, пока я не выполню свою священную миссию. Но сейчас, на закате своей жизни, я не смогу с уверенностью ответить, в чём заключалась моя священная миссия и сумел ли я её исполнить? Я считал, что моё предназначение заключается в некоем вмешательстве в ход событий, чтобы направить его по другой ветке. Однако все мои попытки изменить ход истории не привели к желаемому результату.
     Или же я, сам того не заметив, сумел изменить ход истории так, как это представлялось Тому, Кто Управляет Нашим Миром? Кому-то помог или кому-то воспрепятствовал в его действиях, это вызвало некую цепочку последующих событий, что и привело к намеченной цели? Не знаю, не знаю…
     Да, увы, не знаю. Признаюсь, что прожив целый век, я и по сей день не могу дать однозначно го ответа на многие вопросы и о своей жизни, и об окружающем нас мире.
    
     Я вспоминаю, например, моё самое амбициозное начинание – проект «Оракул». В силу обстоятельств проект не был завершён, не был доведён до технологии, способной изменить мир. Значит, так решил Тот, Кто Управляет Миром. Я думаю, что мир тогда стоял у развилки путей дальнейшего развития. Проект «Оракул», как я его понимал, открывал путь к более одухотворённому миру, к человеку, наделённому необыкновенными способностями и живущего более совершенными чувствами. Альтернативный путь предполагал замену новых способностей машинными или электронными симуляторами. И человечество было направлено именно по второму пути. Ныне оно торжественно вступает в компьютерный мир с размытой реальностью и с чувствами, сведёнными на уровень рефлексов.
    
     Или я не прав, и путь к новой расе вовсе не потерян? В нашем мире всегда жили, живут и сейчас люди с необычными способностями. Кто-то из них обладает даром прорицания, кто-то даром ретроспекции, то есть восстановления прошлых событий по фотографиям или личным вещам, записям голоса и т. д. Кто-то имеет дар целительства наложением рук или заговором. Некоторые «универсалы», к коим я отношу и себя, могут иметь широкий набор необычных способностей. Я предполагаю, что люди с необычными способностями (и прежде всего «универсалы») в той или иной степени являются предтечами людей новой расы, хотя сами могут об этом и не догадываться. Их немного, но они были во все времена. Их миссия в этом мире – быть, образно выражаясь, запасными игроками. В случае крайней необходимости они смогут быстро пройти полный метаморфоз. А после него они будут призваны к священной миссии – к спасению человечества. Вот так и я, возможно, прожил всю свою жизнь одним из таких запасных игроков. А кто-то из людей, возможно, уже смог достичь уровня следующей расы? По крайней мере, в отношении одного человека – моего Учителя – я почти уверен в этом.
    
     Но иногда мне в голову приходит другая мысль. Все последние десять лет моим главным делом была работа над моим жизнеописанием. Эта работа стала концентрированным выражением моих предыдущих девяноста лет. Так, может быть, главным делом моей жизни было её отражение в этом моём повествовании? Жизнеописание как назидание моим внукам и правнукам? Ведь именно для них в первую очередь написана моя книга…
     Если так, то, значит, свою жизнь я прожил не зря, значит, я сумел исполнить своё предназначение.
    
     При всём при этом я должен заметить, что мой дар предвидения пока полностью не исчез, он иногда проявляет себя.
     Прогнозы на длительный срок – дело неблагодарное, они редко сбываются, потому что с каждым годом появляются всё новые и новые факторы, меняющие направление хода событий. Всё же рискну рассказать, каким я вижу будущее.
     Я предвижу, что в первой половине 21 века мир ждут большие потрясения. Но человечество опасный период турбулентности сумеет пройти без самоуничтожения, и в середине века всё успокоится.
     Недавно во сне я увидел Питер, то есть Санкт-Петербург, как он называется снова. Я без трости, бодрым мальчишеским шагом, шёл по Невскому проспекту к Аничкову мосту, любуясь дорогим мне городом. В вещем сне я смог увидеть прекрасные черты будущей России. Если я правильно понял посланные мне знаки, то через два поколения в России воссияет Свет Разума, она станет Конституционной Монархией, и править Россией будет Православный Царь, настоящий духовный вождь Обновлённой России. Мне даже известно его имя, но называть его здесь я не имею права. А главное – сбудется моя давняя мечта о дружбе и крепком союзе России и Германии. И этот союз покажет всем народам путь к справедливому мироустройству. Девизом союза станут слова святого Александра Невского: «Не в силе Бог, но в правде».
    
     Да так всё и будет, только если... Если не исполнится жестокое пророчество Малевича. Ведь предпосылки к осуществлению самого трагического сценария никуда не исчезли, они продолжают существовать и в России, и во всём мире. Но я очень надеюсь, что «Чёрный квадрат» был не пророчеством, а предупреждением Всевышнего Творца человечеству, и я верю, что человечество поймёт его, внемлет ему. Мой природный оптимизм заставляет меня верить в добрую волю, в коллективный разум человечества, в существование коллективного инстинкта самосохранения, в «хранителей», в конце концов. Да и в «хранителей», хотя я полностью не уверен, что они явились в наш мир посланцами Всевышнего Творца. Но об этом лучше не думать, потому что существуют вопросы, не имеющие однозначного ответа…
    
     А как же Соединённые Штаты Америки? Это сложная тема. Соединённые Штаты – великая страна, я отношусь с восхищением к её научным и техническим достижениям, к её размаху. Мне многое нравится в американцах – их предприимчивость, вера в себя, простота отношений, даже их юмор, часто непонятный иностранцам… Американцы убеждены в превосходстве американской нации, но эта их несколько наивная вера не принимает таких уродливых форм, как, например, у германских нацистов. После жестоких тоталитарных режимов СССР и Третьего Рейха я поначалу воспринял США как страну подлинной свободы, как страну, сумевшей воплотить в жизнь гуманистические идеалы отцов-основателей.
    
     America! America!
     God shed His grace on thee.
    
     Да, Америка! Великая и прекрасная страна, в которой мне довелось прожить больше половины жизни. Я полюбил Америку так же, как когда-то полюбил Германию, но это не значит, что я не вижу её отрицательных черт. Увы! За прошедшие полвека, прямо у меня на глазах, ореол свободы над Америкой заметно потускнел. И американский народ как некая общность граждан теряет свой прежний облик, свой прежний «мужской» характер. Я вовсе не расист, боже упаси! Я сторонник этнического и культурного многообразия, но тенденции, ведущие к доминированию в США небелых американцев, кажутся мне очень тревожными. Если прежний образ деловой и напористой белой Америки будет размыт азиатами, латиносами и «афроамериканцами», то, боюсь, в Америке, да и во всём мире наступит хаос.
    
     И моральное лидерство после войны оказалось США, увы, не по силам, потому что в Америке профит стоит выше правды и справедливости. Знаменитый американский прагматизм трансформировался в национальный эгоизм, и сила Америки становится её бедой.
    
     Но не буду заниматься морализаторством. Это бессмысленное занятие. Да и сам я навряд ли смогу ответить на вопрос, для чего Бог дал мне такую долгую жизнь? В чём был её смысл? Зачем я любил, зачем страдал?
     Всё чаще мне на память приходят слова из известного стихотворения Суинбёрна:
    
     We thank with brief thanksgiving
     Whatever gods may be
     That no life lives forever…
    
     У этого стихотворения есть прекрасный русский перевод, и, наверное, уместно будет привести его здесь. Он как нельзя лучше передаёт моё настроение перед закатом.
      
     Надежды и тревоги
     Прошли, как облака,
     Благодарим вас, боги,
     Что жить нам не века.
     Что ночь за днём настанет,
     Что мёртвый не восстанет,
     Дойдёт и в море канет
     Усталая река.
    
     Усталая река!.. Какие точные слова! Именно так я и ощущаю себя!
    
     А вот другие поэтические строки, они обращены Фёдором Тютчевым к образу Елены Денисьевой, его возлюбленной и матери его детей, и строки эти тоже написаны про меня, про мою любовь к самой прекрасной на свете женщине, к моему самому близкому другу.
    
     День вечереет, ночь близка,
     Длинней с горы ложится тень,
     На небе гаснут облака,
     Уж поздно. Вечереет день.
    
     Но мне не страшен мрак ночной,
     Не жаль скудеющего дня, –
     Лишь ты, волшебный призрак мой,
     Лишь ты не покидай меня!..
    
     Я вчера был на кладбище, положил четыре бордовые розы на могильную плиту. Прочитал молитву, вытер слёзы. Под старость я вообще стал слишком сентиментальным, и слёзы подступают к глазам каждый раз, когда я вспоминаю мою любимую.
    
     А сегодня я сидел на веранде, с грустным чувством смотрел на детскую площадку в нашем саду. Я вспомнил, как Анечка и Машенька вдвоём раскачивались на качелях. Взлетали над землёй так высоко. что у меня от страха за них холодело в груди.
     Сзади к креслу неслышно подошла Ханночка, обняла меня за шею и прошептала по-русски: «Дедушка, я тебя очень-очень люблю!»
     И в памяти сразу всплыли слова, сказанные Ханной перед нашей последней разлукой.
    
     Ханна, ангел мой, любовь моя! Нет ни одного дня, чтобы я не вспоминал тебя! Вспоминаю тебя по любому поводу и вовсе без повода. Когда в восемьдесят девятом году в Калифорнии произошло землетрясение, мне сразу вспомнилась наша первая встреча в Берлине. Тогда тоже пол подо мной начал ходить ходуном. Да, ангел мой! Оглядываясь назад, перебирая в памяти прошедшие годы, я вижу, что та наша встреча была самым важным событием в моей жизни, она задала вектор на все мои последующие годы. Ты помнишь, милая, фотографию, где всех нас – Эрика, девочек и нас с тобой – в нашей гостиной снял на плёнку наш друг Майкл Гроуз? Эта фотография – моя самая любимая, я часто раскрываю фотоальбом и разглядываю её. Она рассказывает о самом счастливом времени, когда мы были вместе, были молоды и были счастливы.
     А сейчас, моя любимая, я всё чаще представляю себе наше скорое свидание. Мои чувства к тебе ничуть не стали слабее, моя любовь по-прежнему жива, она всегда со мной. Только она была причиной того, что я взял в руки перо, сел за компьютер, только она подвигла меня к написанию этой книги. И с ней я заново прожил всю свою жизнь – от дня рождения до сегодняшнего дня, и ещё раз пережил каждую минуту, проведённую вместе с тобой. Но книги не было бы, если бы не было твоего ответного чувства, твоей ответной любви. При нашей встрече, ангел мой, счастье моё, радость моя несказанная, я поклонюсь тебе в ножки за этот мой труд, за всю мою любовь и за твою прекрасную любовь ко мне.
    
     Да, так оно и будет, я вижу это очень ясно.
     Я знаю, моя любимая спросит меня: «Ну как там, на Земле?»
     И я отвечу честно: «Не очень-то понятно, что, как и зачем. Но временами бывает довольно забавно. А как тут?
     И любимая ответит:
     «Вообще-то не очень-то понятно, что, как и зачем. Но иногда бывает довольно забавно. Сам увидишь».
     И мне снова придут на память слова моего любимого поэта:
    
     Когда, как солнца луч, внезапно озаряет
     Любовь её лица спокойные черты,
     Вся красота других, бледнея, исчезает
     В сиянье радостном небесной красоты.
    
     И на этом я ставлю последнюю точку.
    
     Редвуд-Сити,
     16 ноября 2000 года