Тотальная толерократия

«Известный учёный, член оппозиционной научной группы «In vino veritas multum mergitur», автор фундаментального труда «Галопирующе-инфляционный дискриминационный характер наиболее заметных социально-агрессивных стрим-трендов» Раса Арий был казнён сегодня на рассвете в четыре часа на Социально-меньшинственной площади нашего славного города-героина Геефеминоафробурга по приказу Верховной мэры Стултус Рекс Куннус, а затем торжественно предан сожжению на восходе Солнца своими сторонниками», — на одном дыхании прочитал диктор с непроницаемым лицом, правда, глаза выдавали эмоции, а затем быстро перешёл к новостям спорты.


— Твари, — тяжело дыша, Клиффорд Пакс прислонился лбом к двери, — добрались до него.

— Клиф, — Калампер коснулся его плеча, кожа была горячей.

Перед глазами встали кадры недавно увиденного в ванной: голая загорелая спина с капельками воды, стекающими к пояснице. Пусть ниже было полотенце, но Калампер тогда смутился и вышел.

Сейчас хотелось провести рукой по бронзовой коже, оттенённой белой майкой, и, быть может, взять за бицепс и повернуть к себе. А потом, потом Калампер не смел додумывать дальнейшее.

Он был навязанным «любовником», так называемым обязательным life-партнёром. Закон, изданный мэрой пять лет назад, предписывал мужчинам в возрасте от четырнадцати и до предельного возраста в сто иметь партнёра мужского пола для совместного ведения хозяйства и секса. Негомосексуальные мужчины, а также те, что были женаты на момент вступления закона в силу, были вынуждены формально состоять в отношениях с представителями своего пола. Первое время они относились к исполнению юридической нормы без должной ответственности, договаривались с друзьями, соседями, коллегами, но будучи уличённые в недобросовестном соблюдении закона, оказывались в тюрьме. Клиффорд не стал исключением.

— Он не заслужил такого конца. Он всего лишь выступал против фанатизма, маразма, тупости, лицемерия и бездумного следования трендам. — Клиффорд не мог поверить, что их идейного вдохновителя уже нет с ними.

— Да, он выступал за здравый смысл и прекращение дискриминации меньшинств. — Калампер обнял его за плечи.

— Хорошо, что учёные из его группы не позволили осквернить тело и отправить на переработку. Сумели добиться разрешения на сожжение.

— Это говорит о том, что мы сила, с которой вынуждены считаться, — заметил Калампер, — но всё же следует быть осмотрительнее.

— Пойдём прогуляемся, не могу больше думать о произошедшем, — Клиффорд накинул куртку.

Они направились в центр полиса. Следовало знать, что происходит в городе, чтобы корректировать свои планы. Правда, пока они оставались весьма призрачными и более походили на мечты и грёзы.

— Клиф, только, прошу, не встревай ни в какие скандалы, — попросил Калампер, — ты ничем не поможешь нашему делу, если попадешь в тюрьму.

Клиффорд понимал, что его друг прав. Тюрьмы, первоначально бывшие достойным наследием толерантной Юропки, постепенно превратились в клоаки, как в постоянно критикуемой Раше. Лицемерная прогнившая политика руководства полиса была такова:

«Нужно быть толерантным ко всем и всему. Но наши достойные граждане не попадают в тюрьму, потому что соблюдают закон толерастии. А тот, кто не соблюдает, враг. Он не заслуживает комфортных условий и реабилитации. Его нужно сломить, продемонстрировав, что отступление от принципов толерантности и политкорректности приводит к жестокости и откату далеко назад по ступеням эволюции. А если враг не готов меняться и принимать национальную доктрину, как единственно верную, то его нужно уничтожить».

Великий город-героин Геефеминоафробург состоял из двух полушарий. В центре города было глубокое отверстие — самое престижное место. Здесь располагалась ГВН — Гламурная Важная Ниша с фонтаном «Свобода слова», спроектированным по инициативе Сосании Свиняк, что являлась заместительшей мэры. Около ГВН старались селиться самые модные, самые продвинутые жители города во главе с мэрой и говаппаратом.

В центре фонтана каменная вагина, изрыгающая шоколадную лечебную чудо-грязь, была испещрена религиозными символами различных конфессий. На них можно было испражняться любому желающему. Это являлось торжеством свободы слова и проявлением высшей степени либерализма.

Социальное меньшинство, не разделяющее либеральные взгляды большинства, возмущалось, когда «Свобода слова» была торжественно открыта мэрой, но тщетно, недовольные оказались брошены в тюрьму.

— Оскорбление чужой религии — это не свобода слова! — Клиффорд выступил в тот день на стихийном митинге, — Для большинства людей в мире религия является фундаментом, на котором строится всё то, что ценно для любого человека — семья, поведение в социуме, комплекс морально-этических принципов. Религиозные догмы становятся критерием оценки ситуаций, взаимоотношений с людьми, обществом в целом. Потому оскорбление религии воспринимается, как попытка расшатывания основ, посягательство на систему мировоззрения целых конфессиональных групп, как разрушение привычной картины мира без предоставления достойной альтернативы. Религия удерживает людей в рамках морали. Это опора, особенно в сложные времена. Должны оставаться запретные темы.

Соратники выразили горячее согласие с ним, но социально-сексуальное большинство задавило их количеством. Клиффорд вновь отсидел за политическое преступление, которое заключалось в несогласии с режимом.

Этот полис стал наследием или, как говорила оппозиция, последышем, абортышем Великой Юропки — колыбели Святой Толерантности. Всё, что было хорошего в Юропке, вобрал в себя Геефеминоафробург, превратившись в концентрат либерализма и культуры или, как опять злословили противники режима, концлагерь толерастии.
Хорошую идею, как обычно, испортили плохим исполнением. Исказили первоначальный смысл. Красивые слова о свободе личности стали фарсом.

По улицам полиса дефилировали странные мальчики. Это были плохо сделанные девочки-трансгендеры. Их на скорую руку делали в салонах красоты, где количество заказов превосходило мощности, потому на выходе страдало качество. Правда, юных это не волновало, ведь завтра они могут пойти и опять сменить пол, и так много раз.

Ближе к центру друзьям стали попадаться городские звёзды.

Пожилая женщина, следующая популярным принципам бодипозитива, а значит, с висящими грудями и неухоженными космами на голове, фланировала по улочке ГВН в халате, украшенном орнаментом, что во Франции был знаком вора, и декламировала:

— Я разочарован. Я слишком интеллигентен для этого. Вчера ходил в библиотеку, выступал на мероприятии по Колдуну.

«Колдун» был названием книженции и экранизации, положившей начало массовой практике договоров концессии в кинематографе.

Молодёжь, хотя и толерантно молчала, полагала, что это местная сумасшедшая, но у неё было всё в порядке с головой. Она просто считалась в интронете юным парнем и в жизни не выходила из образа.

Потом мимо прошёл, издавая запахи, молодой человек с головы до ног одетый в коричневое. Это был известный в городе копрофил и копролог под ником Голубой Щенок. Он яро ратовал за естественно-натуральный близкий к природе анальный секс без предварительной гигиенической подготовки. В рамках толерастии общество его активно поддерживало в тотально-виртуальном соцпространстве, хотя при личных встречах на улицах города воротило носы и делало вид, что не узнало научного исследователя естественных продуктов жизнедеятельности человека.

Друзья переглянулись и зашагали быстрее. Впереди медленно колыхалась толпа городской молодёжи. На дневной променад явилась ещё одна звезда полиса. Лысый толстячок шёл в маечке, короткой задорной юбке и шнурованных сланцах. Пройдя несколько метров он останавливался и кокетливо наклонялся завязать шнурки. Юбка задиралась, белья под ней не было, и намеренно шедшие за ним в жажде зрелищ зеваки становились свидетелями невообразимой картины. Между рыхлых ягодиц свисал огромный кусок ярко-красного мяса — то была вылезшая вывернутая наружу прямая кишка, растянутая многолетними практиками до диаметра в пятьдесят сантиметров.


Зеваки восхищённо ахали. Толстячок направлялся к ГВН к фонтану «Свобода слова» — месту свиданий всех со всеми. Он вставал у бортика, наклонялся и изо всех сил выпячивал зад. Любой мог подойти и сунуть обе руки в красное жерло. Иногда совали вдвоём. Это называлось игрой в четыре руки. Самые сексуально раскрепощённые не ограничивались руками и совали в зад толстячку голову. В числе оных был и местный копрофил Голубой Щенок.

— Боже, чистый шоколад! — пел он после, не в силах сдержать восторга.

Те, кому «шоколад» не был по вкусу, восхваляли шелковистые внутренние стенки толстячка и активно донатили ему.

Друзья неторопливо прогуливались, наблюдая за умонастроениями толпы.
Два существа непонятного пола и пугающей внешности беседовали неподалёку от них. Впрочем, пол был неважен, он являлся плавающим понятием. Любой желающий имел возможность сходить в салон красоты и поменять свои первичные половые признаки на противоположные или желаемые, приобретя нужный комплект. Например, девушка могла выбрать только яички без члена и убрать свои грудные железы, причём яички по желанию могли пришить над вагиной на лобке. Некоторые пришивали их на подбородке. Те, кто по недоразумению имели глупость родиться в мужском теле, выбирали себе несколько вагин, в промежности, на животе, на ягодицах, чтобы иметь возможность совокупляться одновременно с четырьмя-пятью партнёрами.

Встреченные юные существа имели самые модные, самые актуальные образы, что сейчас находились в тренде. У одного язык был пропущен через отверстие в трахее и свисал, как «сицилийский галстук». Время от времени он обмакивал его в стакан с увлажняющим гелем, который элегантно держал в правой руке. Свои мысли он писал большим пальцем левой на ладони, где вживленный коммуникатор озвучивал их.

Его собеседник носил юбку и имел «живые» каблуки. Титановый стержень вставлялся в пяточную кость, укреплялся горизонтальной пластиной в большой берцовой кости и, благодаря иньекционной терапии препаратами, вызывающими рост соединительной и мышечной тканей, обрастал «мясом». Плюс пара операций по пересадке искусственной кожи и человек становился обладателем «писка» моды.

— Я купила вчера заменители для ушей афроамериканского цвета, — очень манерным голосом произнесла «девушка».

На её голой белой голове с наростами в виде рогов отсутствовали ушные раковины, как, впрочем, у многих модных жителей полиса. Их удаляли в салонах красоты и здоровья. Индустрия предлагала множество интереснейших съёмных заменителей из различных материалов: человеческой кожи на арматуре из человеческих же костей, органического пластика из биоматериалов человека, керамики из переработанных размолотых костей. А самыми роскошными считались ушные раковины из тончайшего фарфора, который получали, пропитывая бальзамирующими глицериновыми смолами поперечные срезы человеческих мышц.

Кожу и кости животных использовать было запрещено, потому что это являлось неэтичным и противоречило «Конвенции о правах животных», проведённой партиями веганов и зелёных при поддержке натуропатов и сыроедов.
Пластики вредили экологии. Тутта ***берг могла порвать за неё.
Древесину следовало беречь, зелёные иначе загрызут. Металлы были сложны в обработке. Латекс не гигроскопичен.

Но зато человек полностью использовался в индустрии красоты. Глазные яблоки свисали в виде серег с заменителей ушей модников, из них делали ожерелья, браслеты и пуговицы, пропитав пластификаторами. Зубы, кости дистальных фаланг, ногтевые пластины также становились стильными украшениями. Из кожи шили галантерейные изделия, обувь, одежду, абажуры, шкатулки, картины, зонты и глобусы.
Теперь учёные полиса ломали головки над созданием новых технологий по изготовлению одежды из человека, потому что это позволило бы сэкономить такие ценные сырьевые ресурсы, как древесина и текстиль.

«Нужно экономить ресурсы планеты для будущих поколений. Наши дети и внуки не скажут нам «спасибо», если мы потратим все запасы леса и углеводородного сырья», — кричала с трибун Тутта ***берг, страшно вращая глазами и корча дикие рожицы, призванные навести ужас на соплеменников перспективой оставить внуков без ресурсов.

Она выучила несколько словосочетаний и гордилась своим умением правильно произнести их, что и демонстрировала охотно, выступая то тут, то там. Кстати, её прапрапрапрапрапрапрапрапрапрабабушка была первой экоактивисткой и в её честь всех будущих внучек-экоактивисток называли Туттами, а их мам, как правило, звали Тамтами. По генеалогическому дереву последней ныне живущей неравнодушной к проблемам экологии можно было проследить, как чётко чередуются имена Тутта и Тамта в роду ***бергов.

«Нужно экономить ресурсы углеводородного сырья и использовать человека полностью до последней косточки! — кричала Тутта и стучала по трибуне кроссовкой, — Людей много, планета перенаселена, планета задыхается! — задыхалась в праведном гневе глубоко неравнодушная носительница славной фамилии неравнодушных, — Нужно проредить население! Бесполезные элементы не заслуживают жизни! Они лишь загрязняют планету углекислым газом! Если ты не приносишь пользы своей планете, ты должен стать сырьём!»

И все аплодировали стоя.

«Вот это ум! Вот это интеллект! Она опережает своё время! Она гений!» — захлёбывались от восторга СРИ — средства редчайшей информации.

АНОН — Арганизация Некоммерческих Объединённых Наций сделала Тутту ***берг «Человеком Тысячелетия», а Хнобелевский комитет дал ей Премию Мира за выдающийся вклад в дело сохранения планеты для будущих поколений. Путём ущемления поколений нынешних, добавляли противники режима.

— Афроамериканский цвет, — фыркнул Клиффорд, глядя на друга.

Калампер посмотрел с шутливым упрёком, но поддержал:

— Или блянуар, — произнёс с прононсом.

С названием чёрного цвета действительно было сопряжено множество нюансов. Слово «чёрный» запрещалось использовать. Вместо него предлагались политкорректные заменители. Богема тянула «блянуар», обязательно с изысканным французским произношением. Интеллигенция говорила сухо и метко «вайтек». Для прочих существовал универсальный «афроамериканский цвет».

Была ещё одна прослойка образованных людей с филологическим складом ума и тягой к языковой аутентичности, которые на свой страх и риск использовали опасное слово «чёрный», но обязательно предваряя его миротворческим словом «белый». В их варианте это звучало как «белый-чёрный». А самые осторожные для пущего подчёркивания своих мирных намерений использовали вариант двойного отбеливания «бело-белый-чёрный».

Парочка юных между тем продолжала беседу.

— Афроамериканский — мой любимый цвет, — коммуникатор транслировал напечатанный на ладони текст голосом мультяшки, — я себе сделала афроамериканский пипир, — обладатель «галстука», который, судя по широким плечам, всё же являлся биологическим мужчиной, задрал юбку и продемонстрировал чёрный тонкий длинный член, завязанный узлом.

— О-о-о, я тоже хочу такой пипир! — воскликнула девушка, трогая двадцатисантиметровым когтем пенис собеседника, — Завтра же схожу в салон, а то моё безобразие мне уже надоело. Посмотри сама, — она расстегнула костяные пуговицы на юбке и распахнула её.


К её лобку был пришит рассечённый вдоль пенис, украшенный ожерельем из человеческих глаз с радужками разных цветов. Это было выполнено не без эстетства и выглядело, как раскрытый стручок с горошинами.

— Ты сошла с ума! Это не безобразие, а шедевр! Я тоже хочу такой! Зачем ты мне показала?! Я ведь теперь не засну! С утра побегу в салон! — мультяшка взвизгивала от восторга, а обладатель «галстука» подпрыгивал на месте на своих босых ногах в виде раздвоенных копыт — мышцы между второй и третьей плюсневыми костями рассекались, а пальцы первый со вторым и третий с четвёртым и пятым сшивались, образуя расходящуюся стопу.

— Хорошо, что в нашей юности у салонов красоты не было столь широких полномочий, — Клиффорд повёл друга дальше, — а то глядишь, сейчас бы щеголяли с тремя членами, как математики.

— С одним как бы справиться, — пробормотал Калампер в сторону, чтобы не услышал Клиф.

Для него действительно существовала эта проблема. Вынужденное воздержание. Они с Клиффордом официально считались любовниками, даже сумели доказать это в своё время придирчивой социальной комиссии. Но на самом деле между ними никогда ничего не было. Калампер знал, что во многих парах, где один является натуралом, другой гомосексуальный любовник добивался секса шантажом, угрожая донести в комиссию. Но он ни за что не хотел таким образом добиваться «любовника», он мечтал заслужить его любовь.

— Привет, пойдём к фонтану «Свобода слова», — между друзьями вклинился один из сторонников их движения по имени Золотой Турмерик и обнял их за плечи, — там эта сука с лошадиной ****ой вместо лица Сосания Свиняк будет выступать.

Они засмеялись. Турмерик отличался нетерпимостью к режиму и не раз попадал в тюрьму вместе с Клиффордом. Их спасало то, что охранники не хотели сидеть и охранять заключённых, когда в центре полиса в ГВН каждый день была самая модная движуха. Всем хотелось веселиться и потому охранники подавали прошение руководству о досрочном освобождении своих подопечных.

— Если будете с кем-то разговаривать, не забывайте про феминитивы, — напомнил Калампер.

— Вот, своевременное напоминание! — Турмерик поднял палец, — Правда, я опять забуду.

— И опять сядешь, — Калампер был самым занудно-правильным, — и не факт, что выйдешь в этот раз.

— Турмерик, будь осторожнее. — Клиффорд вновь стал серьёзным, — Казнь Расы Ария стала прецедентом. Счёт открыт. Теперь они не будут ограничиваться тюрьмой, а начнут выносить смертные приговоры, чтобы выкосить инакомыслящих.

Когда они добрались до фонтана, плотная толпа уже окружила его кольцом радиусом в двадцать метров. Сосания Свиняк с узким, будто попавшим под пресс, сплющенным с боков лицом стояла на каменной вагине с религиозными символами. Позади фонтана между её ног виднелось чьё-то лицо. Это был Нахальный — главный министр мэры. Молодёжь полиса считала его симпатяжкой и ласково звала Нахэльным. Нахэльный имел мужской верх и женский низ, то есть носил юбку мини и туфли на каблучках. В руках обязательно красовалась маленькая сумочка-ридикюль, как у старушек-королев на закате Юропки. Последняя бессмертная королева-мумия являлась кумиром Нахэльного. Он подражал её стилю и носил старушечьи элегантные голубые пальто и шляпы поверх клетчатой рубашки, которую не снимал, дабы не терять свою мужественность, ведь он считал себя «Оно», универсалом и давно обзавёлся двойным комплектом половых органов.

— Нахэльный, — произнёс Калампер.

— Прэтивный, — ответил Турмерик, согнул руку так, будто нёс на сгибе локтя сумочку-ридикюль и прошёлся, вихляя задом.

— Тише, на вас толерантные осуждающе смотрят, — сказал Клиффорд, — правила хорошего тона требуют любить Нахэльного.

— Я бы его полюбил, — Турмерик вернулся к ним, не забывая крутить бёдрами в разные стороны, — если бы он не был столь потасканным.

— Весь говаппарат здесь, — заметил Клиффорд.

— Где? Где кумиры народа? — Турмерик принялся осматриваться.

— Не туда смотришь, — Калампер повернул его голову, взяв за подбородок, — вон за Сосанией, рядом с Нахэльным.

— Косноязычный маразматик и выдающийся педофил ХернЯдэн! — воскликнул Турмерик.

Здесь многие были педофилами. Этим никого не удивишь. Но министр мэры по социальным вопросам Хернядэн был выдающимся.

— А ещё Адольфус Хитлериус, — Калампер показал на министра культуры.

Мрачный брюнет с чёлкой на половину лба и щёточкой чёрных усиков являлся реинкарнацией своего одиозного печально известного предка. Одетый в клетчатую рубашку и короткие коричневые штанишки с подтяжками, он стоял в стороне от всех, сжимая в руках чёрный скетчбук с серебряной надписью «Mein Kampf».
Хитлериуса в своё время распиарили неофашисты и поэтому мэра, чтобы быть в струе, подарила ему должность в кабинете министров.

— Сдаётся мне, что он своего рода борец с режимом, — сказал Клиффорд.

— Серьёзно? — прыснул Турмерик.

— Смотрите сами, он брюнет, а это неполиткорректно — носить чёрный цвет на своей голове. У него чёрный скетчбук и такие же усы. Он не занимается публично сексом. И он сообщает, что у него есть борьба. Скорее всего, он пишет в скетчбуке её план.

— Видишь, Хернядэн принимает его за мальчика и постоянно трётся рядом. А Хитлериус отступает. — Калампер следил за министрами.

— Но всё же он нам не соратник, — продолжил Клиффорд, — у него своя борьба.

— Дорогие мои любимки, — обратилась в это время Сосания к народу, скосив к переносице свои узкие хитрые голубые глазки, — сегодня вечером будет движ, приходите сюда все! Будет много бухлишка, дирпульвы, секса и улётных эмоций! Но сейчас я хочу обратиться к вашему гражданскому сознанию. Не поддавайтесь на провокации оппозиционеров! Они хотят разрушить нашу прекрасную спокойную жизнь и лишить нас свободы слова. Вы хотите, чтобы вам затыкали рот?!

— Нет!!! — кричала толпа.

— Вы хотите, чтобы вам запрещали заниматься сексом с кем угодно, когда и где угодно?!

— Нет!!! Нет!!! Никогда!!!

— Вы хотите лишиться права выбирать пол и гендер с рождения и возможности менять их в любое время?!

— Нет!!! Нет!!! Нет!!! Ни за что!!! Мы не позволим им!!!

— Да, мои любимки, мы не позволим врагам нашего толерантного общества уничтожить наши гражданские ценности! Сейчас мы должны сплотиться, как никогда! Мы вместе! Мы сила!

— Мы сила!!! — взревела толпа, — Мы вместе!!! Да здравствует наша Верховная мэра Стултус Рекс Куннус!!! Да хранит Великая Вагина Сосанию Свиняк!!!

— Надо вечером подойти поглазеть, что будет. Любой компромат не лишний, — Турмерик обнял друзей, — Встретимся на этом месте?

— Мы придём, — ответил Клиффорд.

В ночной клубе «Дырка» под открытым небом, расположенном около фонтана, мэра, накачавшись дирпульвой, насаживалась вагиной на руку своей любовницы-замши Сосании Свиняк. Приближённые следовали её примеру и активно совокуплялись с руками друг дружки. Фаллоимитаторы запрещалось использовать, потому что секс с ними был признан нарушающим права фаллоимитаторов. Виртуальное пространство тогда взорвалось серией блоховыперов о дискриминации сексигрушек.


«Ведь резиновый фаллос не испытывает того же удовольствия во время секса, что испытываем мы! — кричали в своих блохах блохеры, что держали носы по ветру, — Люди! Народ! Человеки! Давайте будем толерантны к фаллоимитаторам! Мы эгоистично используем их, а это идёт вразрез с нормами толерастии!»

Медийные персоны города моментально разразились флэшмобами в поддержку:
#фаллоимитатортожеважен пестрило везде.

Мэра и её любовница-замша имели странные и модные лица, они попали в стрим, они были в тренде. У обеих почти отсутствовали носы. Среди жителей полиса Геефеминоафробурга не было скучных венерологов, а были только продвинутые современные граждане, которые мечтали иметь такой же стильный профиль, как у мэры с подружкой.

Мэра бурно обкончалась, нанизанная вагиной на руку своей замши. Около них ползала на коленях их шестёрка, фанатка и служанка Дженни Лэйк — сутулая некрасивая женщина. На всех вечеринках она вылизывала немытые вагины и жопы мэры и Сосании. А не мыли они их из-за призывов экоактивистки Тутты ***берг беречь ресурсы, не тратить воду и не производить слишком много углекислого газа. Мэра и говаппарат были вынуждены показывать пример своим гражданам.

Существовала условно независимая комиссия по соблюдению гражданами принципов толерантности, политкорректности и национальной свободовольческой идеи полиса. Подчинялись ей не только рядовые жители, но и правительство. В противном случае оппозиция могла выставить на посмешище двойные стандарты мэры и её окружения, которые проводили удобные им законопроекты, но сами не всегда соблюдали их.

В случае с законами, основанными на бредовых идеях Тутты ***берг, произошло то же самое — мэре пришлось исполнять эти нормы и, в частности, беречь воду, не мыться. Для облегчения своей участи мэра полностью удалила все волосы на голове, лице и теле, поэтому считалась в молодёжной среде безумно стильной. Ей подражали тысячи.

Естественная женская красота стала считаться в полисе уродством.
Поэтому женщины, сохранившие волосы, подвергались остракизму.

«Несознательные безответственные гражданки нашей городы-героины, — возмущались СРИ — средства редчайшей информации, — они не берегут природные ресурсы и в период, когда мы все объединились в деле сохранения природы и экологии для разрешения проблем, указанных нашей великой гениальной современницей Туттой ***бергой, эти эгоистичные гражданки позволяют себе роскошь мыться каждый день, да не по разу, мыть свои длинные непрактичные волосы, тратить тонны воды, использовать лауретсульфатное сырьё, загрязняющее экологию. Кто такие эти гражданки?! Да они, верно, королевы?! Даже наша Верховная мэра Стултус Рекс Куннус не позволяет себе такого!»

Но слишком давить на женщин с волосами не позволяла та же комиссия по толерантности, которая сохраняла относительный политический нейтралитет.

Вечеринка между тем продолжалась. Около фонтана стояли, опираясь руками на бортик, десятки желающих секса со всеми, кто захочет их. Дырки, дырки, дырки. Неспроста клуба так и называлась. По всему периметру фонтана раскрытые дырки, готовые, мокрые, ждущие, большие, поменьше, розовые, афроамериканские, красные, здоровые, больные, естественные, искусственные. На любой вкус. Вокруг двигалось живое кольцо из людей, которые ходили, выбирали подходящую дырку.

Толстячок с вылезшей прямой кишкой лежал на скамейке, задрав ноги вверх, несколько молодых людей залили в его зад бочонок алкогольного коктейля и пили через длинные гибкие соломинки из человеческих артерий, обработанных пластификаторами из человеческого желатина.

На мостовой, на скамейках, на скульптурах, изображающих пороки-добродетели, в кустах были совокупляющиеся пары, тройки и группы.

Мэра визжала и дёргалась, как припадочная, в конвульсиях оргазма. Толпа торопилась, чтобы кончить одновременно с ней и Сосанией.

Толстячок встал, чтобы недопитые остатки коктейля вылились из него, и тут же был пойман своим поклонником Голубым Щенком. Вокруг моментально собралась толпа зевак. Все очень любили трюк Щенка с головой в толстячковой заднице.

— Пойдём домой? — Клиффорд поднялся, — Хватит разврата. Политических речей от мэры уже не последует.

— Она валяется, — Калампер кивнул на подиум позади фонтана.

Голая мэра лежала рядом с Сосанией в бессознательном состоянии. Дженни Лэйк хлопотала, вылизывая их промежности. Голубой Щенок зарылся головой в зад толстячку, который стоял у подиума и блаженно жмурился.

Друзья шли домой в тёплом вечернем полумраке, освещаемом ласковым светом фонарей. Если не считать того, что творилось позади у фонтана, то было очень уютно и романтично. Каламперу хотелось взять Клиффорда за руку, но он не смел. Между друзьями не были приняты такие сентиментальности. Лишь Турмерик не стеснялся, мог налететь, обхватить, поднять на руки и даже чмокнуть в лицо, куда придётся.





— Завтра у меня свидание, надо лечь пораньше, — Клиффорд повесил куртку и прошёл в комнату.

— Ложись, я попробую пообщаться с нашими, узнаю подробности, почему власти решились казнить Расу Ария, — Калампер сел за стол, — сегодня весь день не было сигнала.

— Я завтра спрошу у Асы. Им больше известно, чем нам. Да ещё эти ограничения связи, теперь можно только ночью общаться в сети. Превращаемся в тоталитарно-олигофреническое государство.

Жена Клиффорда Асафетида или Аса жила с женщиной по имени Лавендер. Так было принято. Традиционный гетеросексуальный союз горячо не одобрялся национальной доктриной. Поэтому женатые пары разлучались добровольно-насильственно. Некоторые встречались тайком, как и Клиффорд с женой.


В полисе существовало два лагеря мнений относительно смешанного проживания мужчин и женщин. Одни, толерантные, утверждали, что дома разных полов могут располагаться вперемешку, иначе это ограничение свободы выбора. Другие, радикальные феминисты, требовали территории компактного раздельного проживания тех и других. Более того, радикальный феминизм был очень строг к вопросам дифференциации полов в повседневной жизни и быту. Например, существовали женские и мужские цвета, вещи мужского и женского рода, даже книги подразделялись по полу авторов. Женщинам нельзя было читать книги авторов-мужчин и наоборот.

Поэтому в полисе мужчины, отказавшиеся менять пол или иметь двойной комплект половых органов, жили в гетто. К женщинам отношение было намного более лояльным. Даже к тем, которые предпочитали естественную красоту без хирургических вмешательств и имели волосы.

Клиф помнил времена, когда в полисе были школы, где учились дети. Потом их сочли уродливым пережитком прошлого и закрыли. Но даже когда были школы, детей постоянно обрабатывали на предмет перемены пола. Это считалось высшей степенью свободы выбора для современной личности. Если кто-то заявлял, что его всё устраивает, то ему, как правило, не верили.

— Может быть, ты привык находиться в рамках своего пола из-за стереотипов своей семьи? — спрашивали школьные психологи у юного Клиффорда, — Может быть, тебе не разрешают родители? Напиши заявление, что они ограничивают твою свободу, и мы сможем забрать тебя у них и передать в современную толерантную семью.

Клиффорд вспоминал с содроганием те времена. Ему с трудом удалось отстоять своё тело. Родители боялись защищать его публично, их могли признать невменяемыми и отправить на принудительное лечение в психиатрическую клинику, а сына забрать в приют.

Сейчас модификации тела стали обыкновенным рядовым явлением. Операции выполняются в салонах красоты и здоровья тысячами ежедневно. В случае летальных исходов тела отправляют на переработку на фабрики и никаких проблем, зато свобода выбора. Твоё тело — твоё дело. Родителей нет. Дети, выросшие в борделе, обладают свободным сознанием. Электорат мэры.

— Клиф, проходи, — зашептала Аса, пропуская его в дверь и запирая за ним, — милый, я соскучилась, — она обняла его, а затем прошла в комнату и открыла нижний ящик комода.

Клиффорд знал, что она хранит там контрацептивы, потому что больше смерти боится забеременеть. Политика полиса в отношении детей была такова, что забеременевшие старались любой ценой сделать аборт. Дело в том, что новорождённых сразу после родов забирали у рожениц. Часть младенцев отправляли в бордель, другую часть на переработку на специализированные фабрики, где из них делали лекарства, косметику, продукты питания, элитный корм для кошечек и собачек.

— Где Лавена? — поинтересовался Клиф.

— Ты же знаешь её, — засмеялась Аса, — как только я мечтательным тоном сообщила, что готовлюсь к свиданию с мужем, как у неё нашлись неотложные дела и она исчезла.

— Она хорошая подруга, — заметил Клиффорд.

— А главное верная нашему делу, — ответила Аса и, подойдя вплотную, заглянула в глаза мужу, — Что будет с нами, Клиф? Будем ли мы жить свободно или обречены на вечный страх?

— Не знаю, Аса, не хочу загадывать. Столько раз мы пытались что-то изменить, но всё напрасно, — Клиффорд помрачнел, — а теперь и Раса Арий казнён.

— Мы не должны терять надежду, Клиф, — Аса погладила его по руке, — вам нужно бежать из полиса, иного выхода нет.

— Систему мы не изменим. Их сторонников больше. И не нужно, пусть здесь остаются те, кто мечтал о прекрасном толерантном будущем, либеральной стране со свободой слова, где человек может быть Человеком с большой буквы. Они получили желаемое. А нам нужно уйти. Но ведь не выпустят из полиса.

— Я этого не понимаю, Клиф, зачем вас удерживать? Вы ведь противники режима, внутренние враги, оппозиция, вы мешаете, вы пятно на светлом облике политкорректного города-героина.

— Они боятся, что мы уйдём в мир и расскажем там о том, что здесь творится. О том, что нет никакой свободы слова и прав гражданина. О том, что человека, несогласного с политической линией мэры, сажают в тюрьму. О том, что происходит с институтом семьи в хвалёном толерантном полисе. А Раша до сих пор считается дикой и опасной. Мир состоит из отдельных султанатов, ханств и Чайны. Мэра и говапппарат боятся объединения мира с Рашей и Чайной и реальной перспективы быть уничтоженными ядерным оружием.

— В таком случае, властям проще казнить вас всех. Клиф, мне страшно, что с нами со всеми будет? Неужели мы превратимся в такой же якобы свободный скот, что ходит здесь по улицам?

— Аса, теперь нам всем нужно быть осторожнее. Не попадать в тюрьму, не позволять откровенных высказываний против властей. Иначе нас по одному казнят по сфабрикованным обвинениям. Ты заметила, как ослабевает комиссия по соблюдению толерантности? Вскоре её слово не будет иметь веса. И тогда радикальная власть поднимет голову. Им уже некого будет бояться. Эти мутанты на улицах, что каждый вечер веселятся в ГВН у фонтана, не имеют ни мнения, ни силы. Им, как кость, кидают очередную финтифлюшку, завёрнутую в фантик свободы, и они счастливы. Аса, тебе известны подробности о деле, по которому вынесли приговор Раса Арию? Ведь в СРИ об этом молчат. Сообщили лишь о казни.

— Сестра Лавены служит в отряде «Амазонки Геефеминоафробургии». Они исполняли приговор. Похоже, Раса Арий призывал к открытой борьбе. И он сразу перешёл в категорию врага для властей. Они ведь знают о его влиянии на оппозицию. Его труды издаются подпольно. Он в них рассказывает о мире вокруг, о государствах, что расположены за Стеной. Мы же, как животные, с детства, считаем, что мир ограничивается нашим полисом, и за Стеной жизни нет. А он пишет, что есть Чайна, очень большая, есть отдельные маленькие полисы, но тоже непохожие на нас. Здесь нам с детства вбивали в голову, что кроме Раши ничего не осталось в мире, а она настолько нецивилизованная, что её жители мечтают «свалить из рашки».

— Я читал его книги. Они помогали мне выжить. В последней книге он написал, что мир вокруг нашего полиса за Стеной уверен, что Стена скрывает огромную свалку радиоактивных и химических отходов, потому не пытается войти сюда. Думаю, посыл этой книги был таким, что нам следует сообщить внешнему миру о нас. А значит, нам нужно выйти отсюда.

— Клиф, это очень опасно и трудноосуществимо, но это единственное спасение.

— Кто, если не мы. Если мы не решимся и погибнем здесь в тюрьме, то больше никто не решится. Среди молодёжи нет наших последователей, а главное нет сильных.

— Главная сила — это отряд амазонок, на который опирается мэра. Остальные развращены и слабы.

— Аса, нас мало. Нам нужны сторонники.

— Сестра Лавены сочувствует нам. На неё можно рассчитывать.

— Нам нужен свой человек в пограничных отрядах.

— Я поговорю с Лавеной. Она подала прошение о службе в отряде амазонок. Пусть просится в пограничные войска.


— Можно среди амазонок присмотреться. Там должны остаться люди с мозгами. Не поверю, что они все лояльны политике мэры.

Аса задумалась, потом сказала:

— Мы с Лавеной пригласим её сестру к нам на чай. Тогда и поговорим с ней. Она лучше знает своих товарок.

Это «мы» немного резало слух. Клиффорд думал, что когда-то «мы» означало его с Асой, а теперь власть разлучила их, и его родная жена превратилась в тайную любовницу. Он не знал, есть ли что-то между Асой и Лавеной, и никогда не спрашивал об этом. Она тоже не интересовалась его союзом с Калампером. Они почему-то обходили эту тему, словно стыдясь, чувствуя себя жертвами режима.



"Они сидели на пособиях по безработице сутками перед компом, отвесив свои пивные и макаронные животы, как у беременных кабанов, и возмущались тому, какая «рашка» дерьмовая страна, не предоставляет им, несмотря на их образование «девять классов плюс ПТУ» или «одиннадцать классов и шарага у дома», позиции топ-менеджеров в международных консалтинговых компаниях с зарплатой «хотя бы от шестизначной цифры» и обливали, и обливали кубометрами грязи свою родину. Таких обожали админы-рашкофобы, постившие в соцсетях рашкофобские статейки или мемы, ведь подобный контент становился серной или лучше сероводородной спичкой, поджигавшей зловонные пуканы диванных «икспертов”-неудачников.

Была ещё одна прослойка жаждавших «свалитьизрашки». Они закончили институт и считали себя интеллектуальной Елитой, не оцененной по достоинству, ведь им рашка не дала вакансии гендиров в крупных финансовых корпорациях с зарплатой «хотя бы от шестизначной цифры». Ну, а то, что они, вообще-то, когда-то закончили вуз на учителя географии, ничего, можно же переучиться на гендира-финансиста без отрыва от работы этим же финансистом. Эти умели маленько грамотно трындеть и тоже изливали ненависть к рашке, испортившей им жизнь, в соцсетях, становясь любимыми клиентами админов-рашкофобов, сосущих концы у более крупных, но тоже смертных, рыбёшек.

Кто бы что бы ни говорил, но сила земного притяжения — могучая вещь. Оторвать зад от дивана? Нет, это выше человеческих сил. Ну, а язык без костей. Родина — понятие абстрактное. Рашка в морду за оскорбления не даст. Поэтому «искперты”-неудачники продолжали свою «подрывную» деятельность. Ну они считали себя крутой оппозицией. Хоть как-то надо им себе самооценку поднять. Они — крутейшая оппозиция. Те, кто имеет гордость за свою страну — тупые ватники.

Рашкофобы уровнем покрупнее подкидывали стаду баранов лозунги, которые те обмусоливали, облизывали и обсасывали, наслаждаясь своей причастностью к «великим делам». Лозунги были немудреными, а стадо их дружно повторяло:

«Лучше бы Хитлер победил. Щас бы жили, как люди, а не как рабы».
«Везде лучше, кроме рашки».
«Рашка ничего не сделала во вторую мировую. Это Великая Величайшая Виликобритания победила Хитлера с помощью других стран Юропки, а рашка себе приписала достижения».
«Рашкина история сплошное враньё. Это другие страны всё изобрели, всё создали, всех победили, а отстойная рашка ничего не сделала».
«Юропка — рай на Земле! Рашка — отстой!».
«Гордятся своей страной те, кому больше нечем гордиться».

Диванные «искперты”-неудачники были уверены, что Юропка ждёт их с распростёртыми объятьями, готовит для них бесплатный дом с лужайкой, как в америкосовских фильмах, непременно с низеньким беленьким заборчиком, служебный автомобиль, кадиллак какой-нибудь, как у Элвиса, и, уж конечно, огроменские пособия на первое время, пока они обустроятся и начнут работать в гигантской мировой IT-корпорации с зарплатой «хотя бы от шестизначной цифры», но уже в долларях и юрошках. Ну, а то, что они полный ноль и даже минус сто в IT-технологиях, ничего, научатся в процессе, работу им всё равно предоставят, ведь они несчастные беженцы-страдальцы из страшной дикой отстойной зашкварной рашки. А то, что языков местных англо-франкских не знают, тоже ничего, их будут учить, ведь они политические беженцы. Ага, то есть получается, их единственное достоинство — это побег из рашки. О, это вам не хухры-мухры. Побег из рашки приравнивается побегу из шоушенка. Это героизм. Награда ждёт героя.

Из всей аморфной биомассы, барахтающейся на всех диванах рашки, находятся единицы, которые собрав волю и бабосики в кулак, уезжают из ненавистной родины. Ну как родины, да, их мамка здесь родила, а мамку её мамка и так далее, во глубь веков посмотри. Уезжают, на границе, сняв штаны, гадят, показывают факи, фиги, грозят кулаком, брызжут слюнями и гордо вступают на территорию Юропки. Всё, теперь они Юропские Граждане, почти, с большущей буквы. И тут начинается жиза. Оказывается, никто их не ждал, никто их не встречает не то, что с распростертыми объятьями, а вообще, не встречает. А где оркестр? Где бравурный марш для нового Гражданина Великой Юропки? Дальше больше. Ком, только не снежный, наматывается и увеличивается в размерах, как и проблемы и разочарования потенциального Гражданина свободной Великой страны. Оказывается, любую хату, кроме картонной коробки, надо снимать. А для этого нужны бабосики. А они тают, потому что… И тут новоявленный гражданин опять поминает лихом проклятую рашку, ведь из-за курса её рабблс его бабосики испаряются, как снег, вынесенный из холодильника на улицу в райских дубаях в самый жаркий сезон. А жить на улице не хочется. Жить на улице он мог бы и в своём городке в рашке у подъезда своей пятиэтажки, а потом подняться в свою хрущёвку, доставшуюся от родителей. А тут даже дрянной хрущёвки никто даром не даёт. А самое плохое, прям худшее, оказывается, работать надо, а работать «иксперты”-бездельники не любят и не хотят, они же привыкли часами в комментах соцсетей грызться и сплетни собирать. Работать они могли бы и в рашке, работы, как помнится, там завались, но ведь привычка ****еть, что работы нет, сильнее. И если в рашке они со своим образованием «шарага у дома» могли бы претендовать на вакансию с нормасной оплатой, да, конечно, не в шестизначной цифре и не в международной компании, так ведь и они звёзд с неба не хватают, потому и зарплата по заслугам, то в Юропке выше низшего обслуживающего персонала они подняться не могли. Но грязеобливательную по отношению к бывшей родине деятельность не прекращают, уже от обиды, что воздушные замки растаяли в воздухе» — отрывок из статьи давних лет был сохранён Раса Арием и приведён в одной из его книг.

Потомки тех рашкофобов, коим удалось выбраться из отстойной страны в благословенную юропку, жили теперь в Геефеминоафробурге и продолжали традиции, завещанные им предками, ведь предки на смертном одре прокляли на всякий случай всех своих будущих потомков, вдруг они не будут продолжать семейное дело по обливанию грязью рашки. Одни потомки следовали заветам предков по привычке, другие по приколу, третьи только частично. К третьим относилась и Мэгги Татьяновна — подруга, читай любовница, сестры Лавендер, служившая в амазонках Геефеминоафробургии. Но она была не одна с таким интересным происхождением и матронимом. В отряде служили ещё Дженнифер Оксановна, Салли Моллиевна и Натали Анжеликовна.

На Мэгги Татьяновну возлагали некоторые надежды Клиффорд с Асой, потому что та являлась командиром отдельного электросамокатного взвода, который в народе звали «летучие киллеры» за мобильность.

Между тем в полисе происходили неожиданные для привыкших к толерантной стабильности жителей. Первым ударом грома стала смерть мэры.

У сорокалетней Стултус Рекс Куннус любимым словом являлось молодёжное жаргонное «чекать». Она любила чекать. Так и говорила, например: «Я чекаю все его статьи».

Смерть настигла стареющую сифилитичку, когда она в клубе «Дырка» чекала новый сорт дирпульвы, созданный местными учёными из косметических салонов. Изношенный организм, подточенный венерическим нелеченным недугом, не выдержал высокой нагрузки, оказанной на сердечно-сосудистую систему новым наркотиком.

Настоящих докторов рядом не оказалось, да их в полисе и не было почти. Те, что имели базовое медицинское образование и навыки, чаще всего являлись мужчинами в гетто. А функции врачей повсеместно выполняли косметологи из салонов, что отрезали ушные раковины, пришивали новые члены и прорезали вагины на ягодицах.

Десятки жителей полиса стали свидетелями душераздирающей картины в клубе, когда несчастная сутулая, никому ненужная Дженни Лэйк с рыданиями ползала около уже мёртвой Стултус Рекс Куннус и вылизывала ей промежность и анальное отверстие, надеясь воскресить таким образом кумира.


В момент столь искреннего горя не обошлось без вмешательства фетишиста. Голубой Щенок — местный копрофил — не выдержал, рванул на сцену и устроил сеанс римминга умершей мэре, вызвав негодование Дженни Лэйк. Началась потасовка. Голубой Щенок рвал Дженни за соски, она вцепилась ему в полузасохший от многочисленных операций и венерических болезней член. Разъярённая Сосания Свиняк вскочила на сцену и скинула пинком обоих фетишистов от тела мэры.


— Теперь развернётся основная борьба за власть между Сосанией Свиняк и Туттой ***берг, — заметил Турмерик при встрече с Клиффордом и Калампером.

— Сомнений нет, Тутта ***берг легко победит в борьбе, — Клиффорд был уверен в этом, зная характер борца за экологию, — она и при мэре обладала большим влиянием.

— Язык у неё подвешен, что надо, — засмеялся Турмерик, — так и вижу, как она стоит за трибуной и колотит по ней кулаком.

— Уверен, она уже приготовила горячую речь для электората, — заметил Калампер.

События последующих дней показали, что друзья не ошиблись.

Тутта ***берг с трибун и экранов телеящиков клеймила позором усопшую мэру Стултус Рекс Куннус. Оказалось, Туттой была срочно создана комиссия по проверке деятельности мэры, которая обнаружила огромные непростительные косяки главной чиновницы полиса в плане финансово-экономическом, культурно-этическом и экологическом.

Особенно Тутта ***берг налегала на экологические нарушения со стороны мэры и говаппарата. Как выяснила комиссия, мэра вопиющим образом нарушала экологические нормы, прописанные в законах полиса.

Лицемерие бывшего кумира глубоко возмутило население. Да ещё Тутта умело подбрасывала топлива в огонь. В итоге в день, предварительно назначенный днём торжественных похорон мэры, её голое грязное тело с обвисшими сухими грудями протащили по улицам на верёвке до самых ворот фабрики по переработке. За процессией ползла на четвереньках, рыдая и заламывая руки, несчастная Дженни Лэйк, умоляя народ позволить ей забрать тело и похоронить, как должно. Но разгневанные жители, разгорячённые дозами дирпульвы, щедро выданной сторонниками Тутты ***берг, забили женщину ногами и, накинув ей на шею верёвку, потащили следом на переработку.

Сосания Свиняк оказалась хитрее и не высовывалась, проигнорировав смерть и дальнейшую судьбу тела любовницы. Но комиссия Тутты по расследованию деятельности говаппарата нашла многочисленные нарушения в документах за подписью заместительши мэры.

Сосания забаррикадировалась в своём доме, но разъярённая толпа, закинувшись дирпульвой, выломала ворота и двери, пронеслась ордой по всем комнатам и отыскала Сосанию в подвале, в прачечной, где она спряталась в шкафу для грязного белья. Само наличие отдельной прачечной в то время, когда простой народ усиленно экономит ресурсы, такие, как вода, топливо, энергоносители, возмутило борцов до глубины души.

— Мы поклонялись лицемерам! — возопили они и забили Сосанию до смерти её же туфлями.

— Смерть обманщикам! — скандировала толпа на улице, когда окровавленное тело заместительши с каблуком-стилетом в виске выволокли из дома.

Дальнейший путь лежал на фабрику по переработке.

Таким образом Тутта ***берг победила всухую.



— Нам следует торопиться, — Клиффорд был не на шутку обеспокоен, — если мэра-наркоманка была нам в тягость и ограничивала нас, то Тутта — настоящий диктатор.

— Пока она не вступила в должность по всем правилам и не вникла в дела, нам нужно уходить, — поддержал его Калампер.

— Ваша Лавендер поговорила с Мэгги Татьяновной? — поинтересовался Турмерик.

— Да, — Клиффорд понизил голос, несмотря на то, что они находились в доме за закрытыми дверями, — Мэгги Татьяновна готова нам помочь выйти за Стену.

— Тогда поторопи её. Удобнее всего сделать это, пока происходит неразбериха со смертью мэры и её окружения. Народ ещё не пришёл в себя после ударных доз дирпульвы, — засмеялся Турмерик.

— Задача несколько осложняется тем, что Мэгги Татьяновна входит в круг военных, приближённых к власти, — объяснил Клиффорд, — её «Летучие киллеры» в самой гуще событий, они сейчас помогают Тутте ***берг устранять сторонников бывшей мэры.

— Проще говоря, ей пока не до нас, — заметил Турмерик.

— Да, но Аса вновь попросила Лавендер встретиться с сестрой и Мэгги Татьяновной, потому что время играет против нас. Стоит Тутте укрепить свои позиции, и она превратит полис в жандармское государство. И тогда мы не выйдем отсюда.



Ночь. Серые тени. Туманный мрак. Огромные камни-скалы высотой в несколько тысяч метров. Это легендарная Стена, за которой жизни нет. Так им говорили всегда.

Маленький отряд пробирается сквозь заросли вымахавших выше человеческого роста мутантов-сорняков.

Клиффорд, Калампер, Турмерик и ещё десяток мужчин из гетто, твёрдо решивших уйти. Возглавляет отряд Мэгги Татьяновна, с ней Лавендер, чьё прошение о службе в пограничных войсках было удовлетворено военным руководством, и её сестра из отряда «Амазонки Геефеминоафробургии». Все на электросамокатах.

Мэгги Татьяновна останавливается неподалёку от огромных металлических ворот, покрытых патиной и коррозией. Затем снимает закреплённый на самокат толстый стальной лом длиной около метра. Это ключ от ворот. Одним богам Вселенной известно, как она сумела его добыть. А главное, узнать о его существовании. Никто и не подозревал, что ворота способны открыться.

Мужчины волновались. Времени на предварительные репетиции побега и примерки ключа не было. Первый и единственный шанс. А иначе неизвестность. Возможно, их уже кто-то предал. Возможно, Мэгги Татьяновне и Лавендер грозит трибунал и казнь.

Мэгги Татьяновна, как копьеносец, поднесла ключ к огромной замочной скважине, заросшей мелкими паразитическими растениями, что могли жить на голых каменных стенах и металле, сунула его с усилием в отверстие. Мужчины бросились помогать. Ключ продвигался туго. Похоже, в скважине жили не только растения.

— Поворот налево, — шёпотом скомандовала Мэгги Татьяновна.

Головка ключа поворачивалась с усилием. Все, без исключения, помогали крутить металлический штырь. Наконец, со скрежетом заржавевший язык замка стал задвигаться внутрь, отпирая засов. Но этого было мало. Поверх ворот через две скобы, вбитые в стену, была пропущена горизонтальная железная пластина, которая не позволяла воротам открыться. Мэгги Татьяновна с Клиффордом принялись выбивать её с помощью ломиков, которые предусмотрительно взяли с собой все участники побега. Грохот, лязг, скрежет были невыносимы. Казалось, их слышно даже в полисе за десятки километров отсюда.

Пластина упала в заросли почти бесшумно. Мэгги Татьяновна подцепила ломиком край ворот и раскрыла их. Резко пахнуло сыростью. Ручные фонарики-прожекторы осветили невысокий арочный свод сложенного из потемневших камней коридора, дальний конец которого терялся во мраке.

— Всё, что я могла для вас сделать, — Мэгги Татьяновна указала рукой во тьму.

Поблагодарив её и спутниц, беглецы въехали на электросамокатах в сырой затхлый проход к свободе.


— Привет Великой Стране моих предков, — Мэгги Татьяновна отдала честь и со скрипом закрыла массивные ворота за ними.

Стало неуютно, темно и холодно. Даже мощные фонари не давали нужного количества света, чтобы оценить длину, размеры и конфигурацию коридора.

— Интересно, какой толщины Стена? — Турмерик оглядывался вокруг. — Сколько нам ехать?

— Не будем терять время. Вперёд. К свободе.

Клиффорд ехал и думал об Асе. Он обещал жене, что, если останется жив, то даже спустя много лет вернётся за ней.