КЛ-К Сила слова, написанного на клочке бумаги

     Ивстерленд Каффер, наш дорогой Ив, застрелился в третий вторник первого зимнего месяца около четырех часов пополудни. О чем с прискорбием мы сообщаем всем знавшим его. Поводом послужила затяжная осенняя хандра и записка очаровательной Эвы, с которой Каффер провел лучшие часы своей жизни. Представьте, стройная обжигающая блондинка, возрастом минус тридцать, отвечает взаимностью на ваше предложение исполнить постельное танго. А за окнами темень, дождь, слякоть, ветер сгоняет к порогу трупики листьев. На этом месте любой джентльмен, переживший средневозрастной кризис, сходит с ума, а что уж говорить о джентльмене,  чей кризис миновал лет этак десять тому назад. Он покоряется судьбе без слов. Пребывающему в счастливом безумии, слова не нужны ни в каком виде, ни в устном, ни в письменном, как и его легкокрылой пассии, не представляющей чем обмениваться с человеком, безнадежно отставшим от моды. И посреди волшебного мира, лишенного вербального смысла, а лишь наполненного флюидами, предчувствиями и ритмом танго, как гром среди ясного неба, появляется записочка – клочок первозданной бумаги, намеренно испоганенный чернилами, и оставленный небрежно на столе в кампании бокалов со следами вина и тарелок с жирным блеском утренней ветчины. Взглянув на послание, а затем на потерявший свежесть и аромат надкушенный ломтик хлеба, любой и более здравомыслящий потянулся бы за пистолетом. Что уж говорить о пылком влюбленном, не лишенном всечеловеческой слабости! Кто осудит скованную муками ревности душу?!

     Вернувшись в тот злосчастный вторник с работы раньше обычного, Ив нашел на столе записку, наполовину залитую жидкостью неизвестного происхождения. В записке говорилось: «Я ушла». Два простых слова перевернули в голове несчастного всю картину с без того запутанного мира. Ив вспомнил, какие взгляды бросали на Эву знакомые и незнакомые мужчины, и какие взгляды бросала сама Эва на загорелые торсы  годящихся ему в сыновья. Как она скучала последнее время в гостиной и с какой неистовой решимостью отправляла  в мусорную корзину перезрелые персики. Вспомнил, что в квартире, помимо любовников, всегда находится третий – жестокий, извращенный, красноречивый свидетель – господин зеркало, и этот свидетель, не уставал намекать Иву на широкую борозду морщин, разъединяющую объятья, обвислость щек и предательскую расползающуюся лысину… От колющей боли у нашего друга приостановилось сердце. Он вбежал в спальню, чтобы глотнуть из окна морозного воздуха, но увидев на ложе любви остывшие, покрытые инеем простыни, посеревшие, словно посыпанные пеплом подушки, вскрикнул, и, позабыв от отчаяния, что никогда не следует отчаиваться, помчался в кабинет. Там выхватил из сейфа пистолет и с криком «О-о-о-о» мгновенно отправил себя подальше от некачественно сконструированной земной жизни. Ах, если бы этот ревнивец вообразил, что записка была подмочена слезами Эвы, тогда его могли бы еще спасти…

     Несколькими часами позже выяснилось, и тому свидетели все мы, два полицейских и лейтенант из местного отдела по тяжким преступлениям, что на бумаге  изначально стояли еще два слова. Вернее, одно слово и один короткий предлог. Таким образом, полностью послание гласило: «я ушла на маникюр». Нашли также виновного в том, что бедный Ив последние слова не разобрал. Им оказался кот породы «домашний обыкновенус».

     Это животное, которое Эва притащила в квартиру Ива, чтобы было с кем перекинуться словечком, залезло на стол полакомиться ветчиной в отсутствии хозяйки. Оно также попыталось просунуть морду в молочник, ощущая жажду и мечтая ее утолить. Но горло молочника на деле вышло слишком узким, и предприимчивый обыкновенус, недолго думая, опрокинул молочник на стол, залив два заветных слова, а затем и слизав их чернильную тень своим шершавым языком.

     Дело было распутано и закрыто, и отдавало банальщиной, впрочем, как и все в нашем подлунном мире. Убитая горем Эва на время перебралась в квартиру лейтенанта, прихватив с собой кота и несколько антикварных безделушек викторианской эпохи, а нам оставалось лишь поместить в газету достойный Ива некролог, что мы и сделали с превеликой радостью.