Во имя любви

      Сентябрьский   вечер  был   упоителен  до невероятия.   Остывающее   рыжее   светило  плавно   тонуло   за   горизонт,   по   ало-розовым  просторам   небес   плыли  золотистые  стайки   облаков.   Тихая   аллейка   городского   парка  была  залита  оранжевым  светом  закатного   солнца,   по   ней   неспешно    двигалась   влюблённая   парочка – Зиночка   и   Славик  Зябликов.  Непередаваемое  благозабвение  царило  в  сердцах  пленников  Амура.

      Вдруг в  опьянённом  сладостным  чувством  мозгу  Славика  произошло  мгновенное   умопомрачение. Охваченный  любовным  порывом  Зябликов  рухнул  перед  Зиночкой   на   колено  и,  закатив   под   брови   глаза,  с   придыханием   выдал:
   – О, Зинаида! Меня переполняет  восторг,  а  чувственный  фонтан  радости  бушует  в   моей  душе! – Славик  вдруг сморщился и оглушительно чихнул. – Во имя  нашей  любви  я  готов  на  любые  подвиги! Хочешь, – Зябликов  швыркнул  носом, – я  достану   для   тебя  с   небес  звезду  Альдебаран?

     Зиночка на секунду задумалась, прикидывая в уме, за  каким  дьяволом ей  этот   самый  Альдебаран  и  что  она  с  ним будет  делать,  и  ответила:
   –  Знаешь, Слава,  во  имя  нашей любви ты  поможешь выкопать  нам   картошку.   У   моих родителей  в  деревне  сорок соток, на выходных мы  как  раз собирались   копать.  Так что можешь присоединиться…  во имя любви.  А  Альдебаран  пусть   пока   повисит   на  месте.  С  ним  успеется…
       

               
                *     *     *

    Картофельная  плантация  потенциальных  родственников  было  поистине  необъятной. Славику  показалось, что она  простирается до  горизонта. И  то, в  его душу  закралось  сомнение,  что в том месте, где небо  соприкасается  с  землёй,  у  хозяйственных   селян спрятана ещё парочка суперплодороднейших соток. Принимая из рук улыбчивого  плечистого   бати   увесистую   лопату,   Зябликов исторг  горестный    вздох   и   поскрёб   пальцами  затылок, размышляя,не чрезмерно ли  он  погорячился   с   объёмом   подвигов   во  имя  любовного  чувства.

     Огромный  будущий   тесть,   задорно   поплевав   на   ладони  и   другие   части   своего   богатырского организма, схватился за   лопату  и  с   яростью   обезумевшего  экскаватора   вонзил её в  почву. Работал  он с сумасшедшим  напором.  Земля под его орудием  вздыбливалась, обнажая россыпи громадной  картошки. По пятам за гигантским  копателем следовала подобная гренадеру супруга в верхонках и  собирала  в  здоровенное   эмалированное  ведёрко  с  облупившимися  боками  только   что   добытый   урожай.

      Славик   обалдело   поморгал   глазами,  втолкнул  руки  в  безразмерные  заштопанные  верхонки  и   взял  лопату.  Он  неуклюже  воткнул  её  в  землю  и   толкнул   сверху   кроссовкой. Лопата нехотя влезла в грунт  на  половину штыка. Зябликов,  извергая  кряхтение  престарелого   бегемота,   налёг на черенок. В этот момент  ему   вообразилось,  что  он своим  орудием  пытается  поддеть   пол евразийского  материка.  С  титаническим  усилием  Славик   выворотил  из  земли  куст  и   облегчённо  выдохнул.  К нему  тут  же  подскочил пришибленный  младший  братец  Зиночки с кривым глазом  и  принялся   складывать  в  ведёрко  только  что  вырытую  Славиком  картошку.

       Горе-жених вытер  верхонкой  громадные   градины   пота,   выступившие   на   челе,   и посмотрел вдаль. Там стояла непроницаемая пылевая завеса, производимая  полубезумным   батей   в  результате   преотчаянной    копки.

   –  Ну, зывей-зывей!  Сё  уснул? – шепелявя,  поторопил  Зябликова  косоокий  Зиночкин   братец.

      Явственно  ощущая  в  сердце  нарастающую  невыразимую   тоску,  Славик   вновь   взялся  за   лопату.  Ему  вдруг  представилось,  что  он  сдаётся  в  добровольное   вечное  и  беспросветное рабство к  неумолимому  плантатору.  Перед  глазами  нашего   приятеля  мгновенно нарисовалась яркая картинка, на которой он, нечёсаный и небритый, измождённый и дико отощавший, полуголый, в драной набедренной повязке,    раскидывает  совковой   лопатой  тонны   удушливо  воняющего   навоза  по  бесконечным   гектарам   архихозяйственных   родичей   Зиночки.

    –  Зывей-зывей! – подгонял   сбоку  раскосый   братец…

   …К вечеру Зябликов ощущал себя так, будто он вскопал полконтинента. Его   горемычное  туловище  ныло, ноги  едва  подчинялись   воле  своего  хозяина  и  шагали   куда попало,  глаза окосели  и горели безумным огнём. Славик был немыслимо   взъерошен  и  по-свински  грязен.  Мозг  плачевного  жениха уже  даже не  мог  воображать  картины  своего   рабского   будущего.

       И  дабы  взбодрить  и  очистить  потенциального   зятя,  по-богатырски  сложенный   и  улыбающийся  Зиночкин  батя  затеял   баню.  Без  устали  наколов  страшенным  топором   дров,  он натаскал в баню  воды и раскочегарил печку. Сразу весело задымила    закопчённая   труба,  над  огородами   поплыли  мутно-серые   клубы.  Скоро   баня  была  готова,  и  гигантский   будущий   тесть,  задорно  посмеиваясь  и   размахивая  огромным   полотенцем,  скрылся  в  предбаннике.

      Слабо   анализируя  окружающую  действительность,   на    омовение  повлачился   и  полуочумевший  от копки  Славик.  С неистовым трудом   взойдя  на   крыльцо,  Зябликов  шагнул  в   баню.  Там   царило  сущее  пекло.  На  лавочке  сидел   развесёлый    батя  с   осатаневшим  взором  и,  дьявольски  гогоча,   плескал  из  ковшика  на  каменку.  Каменка   шипела,  как  гадюка,   и   извергала  клубы   обжигающего   пара.

      Наш друг машинально раздел измождённое  туловище и,  даже  не  будучи  способным  стесняться  своего облика  заправского нудиста, двинулся в парную. Дальнейшие  события  Славик  помнил  довольно смутно. В  его  мозгу  возникали  лишь  бессвязные   сцены   и   туманные   образы.  Он   осознавал,   что  его  поливали   чем-то  нестерпимо  горячим  и  немилосердно  хлестали  неведомыми  розгами  спереди  и  сзади. В  памяти  всплывал  раскрасневшийся лик  хохочущего бати,  помнилась   шипящая   каменка,  дальше  же   наступал  беспросветный   провал   в   черноту   и   небытие…

      Очухался  горе-жених  только   в   избе  Зиночкиных  родителей.  Он   бревном   лежал   на  металлической  койке  с провисшей  панцирной сеткой, а около  него   вился  косоокий   братец   и   тарахтел:
   –  Ему  надо  в   ноздри  залозить    сеснок   и   дунуть  в   ухо!  Тогда   в   мозгах   пойдёт   просветление!

       Чтобы избежать  нежелательных внедрений чеснока в разные  места своего   организма,  Славик  мгновенно  подскочил  на   кровати.  Он,  бестолково   лупая  глазами,  огляделся   по   сторонам.  Перед   ним   в   скорбном   молчании  сидела   на   лавке    вся   многочисленная родня Зиночки: будущие тесть с тёщей, сама Зиночка, потенциальный  свояк  Зябликова,  какие-то  бабки   и   дедки…

   –  Ишь  какой   слабосильный   зятёк  подобрался, – громко,  на   всю  избу  рассуждал  ослепительно  седой  старикан, – в  баньке   сразу  опупел…  Дюже   хилый!
   –  Ничего! – задорно  подмигнув,  успокоил   деда  огромный   Зиночкин   батя. – Он  у  нас быстро сил наберётся! Будет как  этот…  как его? А, Геракал! Нам  ещё весь  урожай   завтра  в  погреб  спускать.  А  там  пятьдесят  пять   мешков   вышло!..

      В  голове у Славика вновь  завертелась  немыслимая карусель,  и  наш  друг  вторично  провалился  в   беспамятство…

   …Поутру пробудившиеся Зиночкины родичи  обнаружили  опустевшую  металлическую  койку, на коей почивал  слабосильный  жених.   Поверх  скомканного  лоскутного   одеяла  лежал  измятый  бумажный лист,  на  белых  просторах  которого  в   спешке   панического   отступления  были   начертаны  карандашные  каракули: «За меня не  беспокойтесь  и  не ищите. Я  уже  далеко.  Нет такой любви,  чтоб  копать  гектар  картошки…  Вячеслав  З.»

   –  Не  сдюжил  твой  Геракал,  Зинка, – деловито  заключил  белоголовый   старец,  глядя   на  встревоженную Зиночку.– Ты, милая внученька, или  богатыря ищи, или  на  будущий  год  меньше  картошки  садить  придётся.  До  чего,  однако,  жених  хилый  пошёл!..
               
                19  февраля  2022 г.,
                г. Барнаул