За живою водой 18. Анабела

18. Анабела

Комиссар Конфеткин сидел в одиночной камере, ожидая очередного допроса. А в том, что его вызовут опять, сомневаться не приходилось – слишком уж далеко зашла игра, и просто так от него теперь не отстанут. И, значит, ему придётся сделать свой ход.

Он всё обдумал и, как казалось ему, рассчитал правильно. Но кто знает, что замышляла эта чёртова кукла? И клюнет ли она на его наживку?

Должна, должна клюнуть, думалось Конфеткину. А если нет?

Воздух в кутузке стоял спертый, заплесневелый, как в погребе. Да он и находился в каком-то полуподвале. Под потолком, впрочем, виднелось небольшое оконце, забранное решетками, и через него скупо сочится бледный утренний свет, но небо в него всё равно не увидишь. Очевидно, камера была в цокольном этаже, и её интерьер был выдержан в стиле минимализма: у каменной стены – лежак, в углу – параша. Вот, собственно, и вся нехитрая обстановка его нынешних апартаментов.

В эту темницу он был переведён из общего барака, и на следующее же утро его повели на допрос. Темничный страж – дядька с опухшим, нездорового цвета лицом и оттопыренными ушами, повёл его куда-то вверх по узким переходам. Они прошли два лестничных марша и попали в просторный коридор, проследовали по нему к огромным дверям с причудливой резьбой, и, наконец, очутились в зале поистине колоссальных размеров.

Впрочем, иначе и быть не могло. Если учесть габариты той лощенной куклы, что царственно восседала на золочёном стуле за столом такой высоты, что Конфеткину на него можно было бы запрыгнуть, лишь вооружившись шестом.

Этот великан был не кем иным, как подголемом Анабелой – тем самым великаном с фарфоровым лицом, что привел в ступор двух ланцепупов – Ланца и Пупа, когда те конвоировали подозрительного отрока (то бишь Конфеткина) к ланцепупоголему Лори. Вблизи это существо выглядело ещё более устрашающе, и не потому вовсе, что своей мощью оно не уступало и слону, или же имело такой уж свирепый вид. Напротив, черты его лица были женственны, уста и очи искусно подведены, а щёки нарумянены. Длинное платье из мягкой ткани, подбитое широкой красно-белой каймой и одетый поверх него синий фартук, усеянный золотистыми крестиками и окаймленный лимонным бордюром – всё это сидело на нём довольно красиво, и это создание, пожалуй, могло бы показаться и приятным, если бы от него не исходило нечто зловещее и не веяло такой гордыней.

Кукла шевельнула пальцем, давая знак темничному стражу, и тот приставил к столу лестницу, лежавшую у стены. Страж кивнул на неё Конфеткину, тот взобрался наверх, сделал несколько шагов вперед и оказался в центре стола. В витражные окна пробивался мутный свет, и кукла пристально смотрела на комиссара своим сверлящим взглядом, как бы пытаясь проникнуть в самую глубину его души. Чуть поодаль сидел на невысоком подиуме обладатель гусиных перьев. Анабела разомкнул уста и произнес шелестящим голосом:

– Кто таков будешь?

– Вакула.

– Где живешь?

– На хуторе.

– На каком хуторе?

– Близ Диканьки.

– Где это?

– Так это… того… я же говорю вам, что близ Диканьки.

Этот допрос, пожалуй, был самым сложным. Он не продумал ещё своей линии поведения, и говорил первое, что ему взбредёт в голову.

– С кем ты живешь?

– С бабушкой Ариной, – сымпровизировал Конфеткин. 
 
– А почему не с матерью?

– Она утонула.

– А отец?

– Медведь задрал.

Позже, анализируя свои реплики, он пришёл к выводу, что кто-то неведомый как бы вкладывал их ему в уста.

– А что ты делал на реке?

– Рыбу ловил.

– И где же твой улов?

– Так не клевало ж ничего, дядя.

– А где твои уды?

– В лодке остались.

– Врешь! – воскликнула кукла. – В твоей лодке удочек не нашли!

Конфеткин затрепетал, как осиновый лист:

– Так украли же, наверно…

– Допустим. Но при тебе был обнаружен меч! Что скажешь на это? Бунтовать вздумал против могучего и всесильного чародея Гарольда Ланцепупа?

– Ну, что вы, что вы! – запротестовал Конфеткин. – У меня и в мыслях такого не было.

– Тогда зачем же он тебе тогда?

– Защищаться.

– От кого?

– Ну, мало ли…

– А разве тебе неведомо, что соколотам запрещено носить мечи?

Конфеткин понурился – как школьник, разбивший мячом окно в классе и теперь уличенный в этом строгим учителем.

– Ладно, с этим мы ещё разберемся позже, – сказал Анабела. – А сейчас скажи-ка мне вот что: зачем ты приплыл в Васильки?

Конфеткин стал на лету сочинять байку:

– Так тут же мой дядя живет. И бабушка Арина мне и говорит: Вакула, деточка моя милая, нынче ночью мне приснился мой сыночек, Никитка. И такой он печальный, да такой болезный. И говорит мне Никитушка: видно, смерть моя приходит, матушка, и так мне напоследок ушицы отведать хочется. А по щеке-то у него слеза ползет. И бает мне бабушка Арина: бери, мол, Вакулушка, отцову лодку, да плыви прямехонько в Васильки, к своему дяде Никите. Да возьми с собою уды отцовы: может быть, рыбку каку-никаку на реке поймаш, да моему Никитушке ушицы сваришь… коли жив ещё…

Анабеле было ведомо об этой диковинной способности людей видеть различные видения во время сна. Но что это такое он, как и прочие подголемы, не знал, а проявлять свое неведение перед этим мальчишкой ему не хотелось.

Он сказал:

– Хорошо. А почему же она тогда сама не поплыла с тобой? Чай, сын её?

– Так ведь слепая же она, – не моргнув глазом, сочинил Конфеткин. – Куда ей плыть? И так по земле еле ходит.

«Слепая – а сны видит!» – подумал Анабела. Как такое возможно?

Он испытующе посмотрел на заключенного:

– А где живет твой дядя?

Вот тут-то комиссару и пригодились разговоры, подслушанные им в бараке.

– Так на Овражной. Мне бабушка Арина так и говорит: ты там спытай, на Овражной улице, Никиту-кожемяку – тебе его хату всякий покажет.

Он чувствовал, что его байка не вызывает у подголема большого доверия, но лучшей у него не было.

– А почему ты стал убегать от Ланца и Пупа, коли чист?

– Так уж больно забоялся их. Шибко они грозные…

Этот ответ показался Анабеле убедительным.

– А не врешь ли ты все это, а? – тем не менее, спросил он. – Учти, мы всё это проверим.

– Конечно! Проверяйте! – комиссар приложил руку к груди, простодушно округляя глаза. – И вы увидите тогда, что я говорю вам чистую правду!

– Ладно… А сейчас ответь мне на такой вопрос… Но гляди, не виляй. Иначе я отдам тебя истязателям. И, поверь мне, на дыбе ты сознаешься во всём. Так что лучше сразу говори все, как есть. Это понятно?

– Да.

– Замечательно, – сказал Анабела. Он сунул руку за белый с чёрными полосами кушак, схваченный у пояса узлом с длинными концами, и вынул оттуда смартфон. – Что это такое?
 
Конфеткин сдвинул плечами:

– Не знаю.

– Вот как? – Анабела не спускал с него лучистых очей. – Но эту вещь нашли в твоём кармане. Разве не так?

– Так.

– И ты не можешь сказать, что это такое?

– Нет.

– Выходит, ты ведаешь даже, что лежит у тебя в кармане, а?

– Так я же эту штуку нашёл, – пояснил комиссар.

– Где нашёл?

– В лесу.

– А где это было, ты показать можешь?

– Конечно! – с готовностью сказал Конфеткин.

Обладатель перьев старательно записывал его показания.

Минуло три недели. За это время его вызывали на допросы множество раз, и он неукоснительно следовал своей легенде. Постепенно она обрастала множеством подробностей, как кость мясом. Дабы оживить сюжет, он вкраплял в свои байки некоторые пикантные подробности, без зазрения совести плагиируя их у Гоголя из его «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Все его показания тщательно проверяли, и в результате этих проверок было установлено:

На улице Овражной действительно проживали Никиты – причем, аж целых три, и среди них – один Кожемяка. Однако побеседовать с последним не удалось, поскольку он недавно скончался после болезни. Это косвенным образом подтверждало слова узника о вещем сне бабушки Арины, однако же саму бабушку Арину найти пока не удавалось, хотя усилий для к этому было приложено немало.

В результате поисков, предпринятых ланцепупами Анабелы, удалось выявить аж целых три Диканьки, расположенных вблизи водных артерий, по которым можно было бы приплыть в Васильки, и в них обнаружено семь бабушек Арин. Две из них были слепы, как кроты, а одна видела плохо. Все бабушки Арины пошли в отказ – ни одна не захотела признавать Вакулу своим внуком.

Повторные допросы Ланца и Пупа тоже не принесли ничего нового, напротив, еще больше запутали дело. Теперь они уже не могли с уверенностью сказать, была ли в лодке удочка, или нет. И, следовательно, не могли ни опровергнуть, ни подтвердить слова заключённого Вакулы о том, что он намеревался поудить на реке рыбу для своего дяди.

Да и был ли этот парень Вакулой? Ведь это имя было известно только из его собственных слов…

А между тем все приметы, данные в ориентировке на преступника, совпадали: и возраст, и меч, и то, что он приплыл по реке с той самой стороны, где (предположительно) могла находиться Чаша Слез.

Раскроешь такое дельце – и грудь в орденах. И, глядишь, тебя заберут из этой дыры в стольный град Киев, ко двору самого Гарольда Ланцепупа! И уж там открываются такие перспективы…

Анабела вертел на допросах Вакулу и так, и эдак, пытаясь сбить его с толку, поймать его на противоречиях и – расколоть. Но тот либо говорил правду, либо был слишком уж умён:

– Так ты продолжаешь утверждать, что внук бабушки Арины?

– Ну, да… А кто же еще?

– И твоя мать – Солоха?

– Солоха, – кивал Конфеткин.

– Врешь! – гремел Анабела, не сводя с него хрустального взгляда. – Ни одна бабушка Арина в радиусе пятидесяти верст – ни слепая, ни косая, ни хромая – не признала тебя своим внуком! И ни о какой Солохе никто и слыхом не слыхал!

Конфеткин лишь сдвигал плечами.

– Так, может быть, вы плохо искали?

Случалось, Анабела говорил:

– Погоди! Скоро мы доставим сюда всех бабушек Арин, которые только существуют на белом свете, и посмотрим тогда, как ты выкрутишься. Так что запираться бессмысленно. Отвечай по-хорошему: кто ты такой, и с какой целью явился в Васильки?

Или же восклицал, злорадно потирая руки:

– Ага! А в прошлый раз ты говорил мне совсем другое!

– Ничего другого я вам не говорил, – упрямо стоял на своём комиссар, – и говорить не мог, поскольку что всё, что я говорю вам – это чистая правда.

Допросы, допросы… но рано или поздно им придёт конец. В последний раз Анабела дал ясно понять ему это.

– Вот что, Вакула, или кто ты там есть, – заявил он, сверля его льдистыми очами. – Мне надоело валандаться с тобой. Погостил – пора и честь знать. Дело твоё ясное – яснее не бывает, хотя ты и пытался тут умничать. Материалы на тебя собраны, и все улики свидетельствуют против тебя. Отправлю я тебя в Киев, к Гарольду Ланцепупу – пусть он там с тобой разбирается. Это ведь я такой добряк, что выслушивал все твои сказки столько времени, а у волшебника с такими молодчиками, как ты, разговор один: сотворит из тебя свинью – и на вертел.

Поздно вечером Конфеткин лежал на топчане в одиночной камере и размышлял о своем положении. Оно было аховым, следовало срочно придумать какой-то ход. Иначе…

Звякнул замок, в узилище вошёл темничный страж и повёл его на допрос. И вот комиссар стоит на столе перед этой лощенной куклой.

– Радуйся, о, Вакула, – произнёс Анабела со злорадной улыбкой на изящно подкрашенных устах. – Скоро твои очи узрят великого и могучего чародея Гарольда Ланцепупа, и ты удостоишься великой чести быть поданным, в качестве хорошо прожаренной свиньи, ему на обед. Не всякому выпадает такая удача! Но я позаботился о том, чтобы ты сподобился попасть в желудок нашему государю и напитать своей плотью его божественное чрево. Итак, сегодня мы видимся с тобой в последний раз. И если у тебя есть что сказать мне, говори, потому что больше тебе такой возможности уже не представится.

– О, Анабела, – сказал Конфеткин с понурым видом. – Не посылай меня в Киев, потому что, как ты и сам сказал, меня зажарят там на вертеле, обратив в свинью, а мне этого вовсе не хочется. Да и какая тебе будет от того польза?  Ведь я – простой отрок из Хутора близ Диканьки, который приплыл в Васильки проведать своего дядю Никиту Кожемяку, а вовсе не тот герой из Чаши Слёз, которого ищет твой повелитель. И все, что ты можешь вменить мне в вину – так это меч, который я взял с собой единственно для того, чтобы отбиваться им от разных бродяг, которых, как ты, конечно, и сам знаешь, немало шляется на дорогах. И, если только ты не пошлешь меня на верную погибель, я открою тебе нечто важное, о чем помалкивал до сих пор.

– И что же это? – спросил Анабела, прищуривая глаза и насмешливо улыбаясь.

– Это касается одной вещицы. Той самой, что я нашёл в лесу…

Глаза Анабелы загорелись интересом и Конфеткин понял: клюнул! Он повел дальше:

– Должен признаться, что я кое-что от тебя скрыл…

– И что же именно?

– Я не рассказал тебе, при каких обстоятельствах эта вещь была найдена мною. И если ты пообещаешь не посылать меня в Киев…

– Говори, не торгуйся! А там поглядим…

По сочинениям на вольную тему у Конфеткина всегда были одни сплошные пятерки, и он начал живописать:

– Так вот, дело было так… – он сделал паузу, нагнетая таинственность. – Неподалеку от нашего хутора растёт малина, а её этим летом уродило – видимо невидимо. Пошёл я, значит, в лес по ягоды. Захожу в малинник, и собираю себе малину в лукошко… Когда чу! Слышу чьи-то шаги… Я затаился в кустах, раздвигаю ветки, и…
 
Конфеткин поднял на Анабелу округленные глаза.

– Ну?

– Выходит на поляну какой-то отрок, – не сводя невинных глаз с подголема, сказал комиссар. – Кафтан на нём алый, сапоги сафьяновые, а на голове – шапка из куницы. А на боку меч булатный висит. Явно не из нашенских. Я таких бояр раньше и во сне даже не видывал. Когда слышу, музыка какая-то чудная заиграла, и под эту мелодию кто-то песенку поёт. Тут вынимает этот боярин из кармана ту штукенцию, и вижу я, что она вся светится в его руке, как солнце. Тогда он мазнул этак по ней указательным пальцем, и музыка смолкла, а он смотрит в эту хреновину и говорит кому-то. «Кентавр, мол, слушает…» А потом: «Да, да, приплыл нормально, сейчас нахожусь в квадрате Д… Где конкретно? Так у хутора близ Диканьки… ага… да, пока всё идёт тип-топ, ланцепупы меня не обнаружили. Лады, передавай привет Прометею».
 
И вдруг медведь из малинника как поднимется, да как заревёт. Отрок увидел его – и бежать. А я сижу в кустах – ни жив ни мертв от страха. А боярин тот эту штуку, в которую он говорил, в карман сунуть хотел, да в спешке промазал, и она выпала на землю. Мишка из малинника побежал за ним. А я посидел чуток в кустах, потом вылез, подобрал эту штукенцию, и айда домой.

– А как он выглядел?

– Кто, отрок?

– Ну, не медведь же.

Конфеткин почесал за ухом:

– Ну, видный такой… Большого роста… Плечистый! Волосы русые, длинные, до самых плеч. Глаза голубые… И, кажется – но только я не вполне уверен в этом – родинка на левой щеке…

– С бородой?

– Нет. – Конфеткин отрицательно покачал головой. – Бороды у него не было. Только пушок на скулах, да чуть-чуть чернеют усики над верхней губой.

– Что ты запомнил еще?

– Голос. Такой, знаете ли, басовитый, уверенный в себе голос. Видно, что этот парень из тех, кто привык повелевать.

– Что ж ты раньше об этом молчал?

Конфеткин понурился.

Ясно, подумал Анабела. Не хотел выдавать мессию. Пока не понял, что его отправят к колдуну на вертел. Что ж, его угроза сработала.

– Место, где он потерял эту вещь, показать можешь?

– А как же! – с готовностью воскликнул Конфеткин. – Ведь я там каждый кустик, каждую травинку знаю!

Он услужливо заулыбался. Анабела долго смотрел на узника проницательным взором.

– Ладно. Проверим… – наконец сказал он и погрозил ему пальцем. – Но смотри, Вакула, если только ты водишь меня за нос…

Продолжение 19  Ветер западных перемен  http://proza.ru/2022/10/17/869