КАК лечили от воровства. Из книги Сладкая жизнь со

КАК ЖИТЬ БЕЗ КОММУНЫ ?
Быль, которая будет представлена в этот раз, хотя и имеет определенный международный аспект, все же больше говорит, если не об идентичности, то во всяком случае "похожести" жизни в странах бывшего соцлагеря в те ушедшие в невозвратность советские годы. Одно могу сказать определенно, бывая в советские времена в разных странах обоих политических лагерей — восточного и западного, я всегда чувствовал к себе, по меньшей Кмере, уважение и терпение. Я понимал, что это уважение базировалось на том, что за мной стояло великое государство, и с ним и его представителями нужно было считаться всем, даже тем, кто нас не очень, так скажем, любил. Мы чувствовали это вдали от Родины и с достоинством ходили по территориям зарубежных стран. Бывая за рубежом уже в последние годы, стал замечать, что нас еще просто терпят, за наши же деньги, и то — до случая. Можно привести десятки примеров. Потерять уважение легко, вернуть его в таком масштабе — ох, как трудно!
Шел бурный 1989 год. Начался разгул демократии, подготавливался парад суверенитетов. По телевизору чуть ли не сутками показывали ход сессии Верховного Совета СССР, разбавляя центральные передачи местными каналами на ту же тему. Отталкивая друг друга, на трибуны пробивались новые "политики", вперемешку со старыми борцами за чего-то, пылившимися до этого в периферийных закоулках. Подавляющая часть выступающих несла откровенную ересь, набирая очки и потешая обывателей, очумевших от перестроечных лозунгов.
Как парадокс, в то самое время, когда Москве сознательно объявили продовольственную блокаду, когда не допускали к потребителю, портили, сжигали, продукцию, чтобы показать всему Союзу, да и окружающему миру, что в стране начинается голод, что необходимы кардинальные меры (именно это позже и произошло, только в обратном, еще более губительном порядке), мы, как это ни покажется странным, занимались развитием сельхозпроизводства.
Если в бывшей Молдавской ССР с производством таких видов продукции, как овощи, фрукты, виноград, молоко, мясо, яйца, было более
 
менее нормально, то с производством картофеля, ситуация оставалась сложной. Причин было много. Ну, во-первых, внимание к отрасли. Картофель на союзный потребительский стол от Молдавии никто не требовал, его было достаточно в средней полосе, да и в северных районах тоже. Тем более, качественного, и во много раз дешевле. От нас требовали то, чего не было в других районах — овощи, фрукты, виноград. Не совсем удачной для выращивания картофеля была и климатическая зона, в основном сухая и жаркая, поэтому сорта наши бы-стро вырождались. Перед нашим научно-производственным объединением была поставлена задача — обеспечить качественным семенным материалом, минимум, Молдавию.
Разрешили обратиться в соседнюю Румынию, где, надо признать, в те времена картофелеводству уделялось довольно серьезное внимание. Не знаю, как сейчас, но в этой стране в то время работало специальное министерство картофелеводства, чего даже в Союзе не было. Мы нашли взаимные интересы с этим министерством. Нам нужны были элитные семена картофеля, а румыны нуждались в хлорофосе, препарате для борьбы с колорадским жуком В Союзе этот препарат был запрещен к использованию по ряду причин, а в Румынии он широко использовался. Мы начали собирать остатки хлорофоса по всему Союзу и отправлять в Румынию, взамен они слали семенной картофель по указанным адресам. Масштабы обмена были значительны. Как всегда появились сбои во взаимопоставках, и тогда вся система остановилась. Время поджимало.
Минсельхоз нашей республики дал поручение — срочно во всем разобраться и запустить процесс снова. Заняться этим поручили мне. Подготовившись, я взял с собой соответствующих специалистов по семенам и химикатам и выехал с ними в Бухарест.
Приехали. Разместили нас в одной из лучших гостиниц под названием «Амбасадор».
Министерство картофелеводства Румынии, со своей стороны, тоже выделило специальную группу для уточнения ситуации со взаимопоставками. Курировал работу группы сам министр, он же, кстати, в те времена —параллельно - секретарь Центрального комитета компартии Румынии по сельскому хозяйству.
По прошествии лет, могу сказать определенно: с каждой фирмой или госорганизацией в те годы, с кем у нас были договорные обязательства, у нас всегда были особые ответственные отношения. У нас

во всем первенствовала политика, ни у кого из нас не было даже в мыслях, что-либо нарушать. И дело даже не в том, что боялись последствий, хотя и это присутствовало, а просто, в первую очередь, из-за нашего советского менталитета. Все, что было по договорам, даже больше того, мы всегда выполняли. Так было, в пределах того, что мне было известно, почти по всем нашим зарубежным связям.
Румынская сторона и в те годы пыталась кое-что изменить в свою пользу, но в течение недели мы во всем разобрались, сделали соот-ветствующие дополнения, акты сверок и запустили снова процесс обмена. Когда румыны поняли, что мы контролируем все действия и ничего своего не упустим, они согласились и даже нас зауважали. Министр-секретарь сам повозил нас по основным картофельным зо-нам, специалисты показали нам сортовую и объемную возможности, ознакомили с работой НИИ-картофелеводства в Брашове, разъяснил и продемонстрировал технологию возделывания, хранения и транспортировки картофеля.
В общем, все было так, как надо. Билеты на поезд — у нас на руках, и на одиннадцатый день пребывания мы должны были отбыть домой. Маршрут оказался для нас удобным, поезд София-Москва проходил и через Бухарест, и через наш Тирасполь. Но утром выездного дня, к нам в гостиницу пришел министр с довольно грустным видом и заявил, что сегодня мы не поедем, так как забастовали по какому-то поводу болгарские железнодорожники.
Что поделать — 89-й год! Начало пресловутого парада суверенитетов. И в Софии, и в Бухаресте, да и в Кишиневе ,уже шли волнения, разворачивались бесконечные митинги и просто сборища. Чужие деньги одновременно, как ржавчина и как дрожжи, начали разъедать и вспучивать общество стран Восточного блока. Все это хорошо смотрится по телевизору, пока не коснется тебя лично. Принимающая сторона в лице румынского министерства картофелеводства, вначале даже растерялась. Содержать нас в центре Бухареста, да еще непонятно сколько времени, было  им  очень  накладно. Отправлять по воздуху через Москву на Кишинев — тоже. Соответствующие органы не приветствовали никакие другие действия по нашей отправке, кроме как по железной дороге, — в надежде на то, что забастовки все равно, в конце концов, приостановятся.
Куратор-министр решил использовать самый легкий для бюджета министерства способ. Наших специалистов отвезли в Брашов и при-
строили на содержание в институте картофелеводства, а со мной он решил совершить турне по Румынии в порядке гостевого обзора. То есть, попросту говоря, пустить нас по гостям, где и накормят, и устроят, и что-то покажут вдобавок. Когда он мне этот вариант предложил, я, не раздумывая, согласился. Это лучше, чем без денег ходить по столице, да еще постоянно чувствуя, что висишь у кого-то на шее.
Да, никто из сторон, в принципе, не виноват, но платить-то им все равно надо. Тем более, что возможность вольного передвижения по незнакомым местам привлекала новизной и познавательностью. Выехали мы на министерской "Дачии", потом в Брашове пересели на наши "Жигули", как более надежную, по мнению министра, машину, и отправились в турне вдвоем. У меня на работе тоже была такая машина, так что за рулем ехали по очереди, то министр, то я. Причем, постепенно в водителя превратился я. Министр смирился с этим, хотя вначале не пускал меня за руль, возможно, боялся за мое незнание местности. А когда убедился, что машину и дорогу я чувствую лучше, передал мне все бразды правления, в этом плане.
За ним была стратегия — куда нам лучше поехать или где есть, что показать, ну и, конечно, где лучше примут. Он был на несколько лет старше меня, прекрасно говорил по-русски, так как закончил в СССР высшую партийную школу. Был крупным, веселым, очень любил наши анекдоты и песни, мог выпить и съесть, сколько угодно и чего угодно. Быстро соображал на румынском и на русском языках. Но ко всему прочему, был с людьми резок и бескомпромиссен. Для меня он был более, чем хорош, да и я его явно устраивал.
Узнав, что мне довелось работать в комсомоле, он вообще стал своим в доску, так как тоже начинал с комсомола. Как только мы выехали из Бухареста на Брашов (еще с водителем), он прямо сказал: "Будем с тобой ездить по стране, Василий, до тех пор, пока мне не позвонят, что пошли поезда, и прокомпостируют ваши билеты. Сколько бы это ни продолжалось, думаю, это не очень долго".
Первое время я называл его "товарищ секретарь". У румын, как и у нас, тогда не в ходу было обращение "домнул" (господин). Между собой, в быту, это обращение существовало, но все его называли "товарищ секретарь", и я, ествественно, тоже. А потом он стал обижаться и просил называть его просто Мирчей. Меня он называл Василием, а когда представлял в местах наших появлений, то говорил так: "Ачеаста директорул дженерал аджункт дин "месесер", Василий,
приетенул меу", что в переводе звучало примерно так: "Это заместитель генерального директора из МССР, Василий, мой товарищ". Ни он и никто другой никогда не называли нашу республику Молдовой или Молдавской ССР. Румыны всегда говорили: "ме-се-сер", видимо, это вызывало у них больше уважения и доверия. И, надо сказать, не зря. Уровень хозяйственного и социального развития советской Молдавии был тогда в разы выше румынского.
Особенно бедно у них тогда жили села. Народ, особенно в доверительных беседах за рюмкой, независимо от рангов, довольно холодно относился к власти. Практически везде не любили "сфынтул Николае", т.е. "святого Николая", руководившего в то время государством. К чему это привело, общеизвестно — в конце того же описываемого года, Чаушеску был расстрелян.
Но тема у нас — несколько иная. Девять дней мы с министром колесили по Румынии. Все это время наши бедные организмы испытывали более чем космические перегрузки, и только, видимо, тренированная комсомольская молодость и в какой-то мере осторожная партийная зрелость помогли нам это турне выдержать. Для меня это было целое независимое и неописуемое исследование, из которого я впоследствии не раз делал, да и сейчас делаю, определенные жизнен-ные выводы.
Мы объехали десятки мест в закарпатской Румынии от Брашова до северной границы с Венгрией и до западных границ с Югославией. Никогда не приветствовавший забастовки, я до сих пор благодарен тем болгарским железнодорожникам, которые своими действиями помогли мне узнать Румынию изнутри.
Из многих встреч и событий того периода я поведаю всего три характерно-показательных и, на мой взгляд, полезных сегодня, даже для нас, демократичных уже, перестраивающихся.
Одна из наших с министром гостевых встреч была в небольшом городке Меркуриа-Чук, в нескольких десятках километров к северу от Брашова. Это был один из первых наших заездов. Прикарпатье — довольно ровное место, и вокруг, как грибы после теплого дождя, — как-то разом появляются дома. Небольшой, аккуратненький такой городишко, тысяч 8-9 жителей, но сразу поражающий своей просто до неприличия удивительной чистотой. Какой-то неестественной, учитывая его местоположение, скудную землю и пустынные улицы. Примарь (мэр) города, молодой еще человек, хорошо знал мое-

го спутника-министра еще с тех пор, когда тот, пройдя всю периферийную комсомольско-партийную лестницу, был первым секретарем (читай, первым лицом) Брашовского уездного комитета компартии. А Брашов — второй по величине город Румынии. Когда министр был секретарем, нынешний мэр работал в уКоме комсомола инструктором, потому и называл министра исключительно — «учителем». Примарь тоже прошел соответствующее обучение в нашей стране и, естественно, знал русский. На мой вопрос о том, как они добились такой чистоты в городе, или служба уборки какая-то специальная, или еще что-то есть особенное), примарь заявил, что в городе вообще нет службы уборки как таковой, зато есть своеобразная и высокоэффективная система слежения, предупреждения и профилактики.
Два раза в год, рассказал хозяин города, к нему приходит территориальный цыганский барон, самый главный городской цыганский авторитет. Из выделяемого бюджета на уборку города в 100 тысяч лей, он получает от примарии половину перед началом года, а вторую половину — перед началом второго полугодия. «И все, — закончил примарь, — я  к уборке города больше не касаюсь».
На мои сомнения о том, что цыгане не столько убирающий, сколько мусорящий народ, примарь пояснил, что цыгане тоже не постоянно убирают, главное — они следят, т.е. оберегают порядок. Все улицы города "присматриваются", причем незаметно. Ну, к примеру, идет какой-то мужчина по улице и курит. Взял да и бросил окурок на тротуар. Тут же, откуда ни возьмись, к нему подлетает цыганенок, начинает вопить на всю улицу, через минуту к нему присоединяются еще несколько цыганят, вопли уже на квартал, и тут к малышам подтягиваются цыганки постарше. Все они окружают того бедолагу-курильщика, поносят разными обидными словами на всю улицу. Тот пытается как-то откупиться, чем вызывает еще больше возмущения и т.д.
Заканчивалось это обычно тем, что мужчина, бросивший окурок, возвращался и публично поднимал его, неся при этом и материальные потери, так как деньги у него все равно брали. Оплеванный, он спешил ретироваться куда-нибудь, лишь бы избавиться от общественных блюстителей порядка.
Или кто-то, к примеру, не побелил стволы деревьев на улице напротив своего дома. У всех побелены, а у него нет. К его дому подходила солидная группа цыган, выстраивалась амфитеатром и громко,

нараспев, конечно, без ругательств и сильных оскорблений, начинала позорить того хозяина. В конце концов, он, сгорая от стыда, нанимал тех же цыган за трех-пятикратную плату — для побелки злосчастных деревьев. Главным во всем этом было то, что гарантировалась недопустимость повторного нарушения — жители чувствовали, что находятся под неусыпным надзором, но в хорошем смысле, сами понимали пользу для них же, поэтому не жаловались, более того, скрепя сердце, смеялись над теми, кто думал, что может перехитрить цыган.
Так что в этом городке больше следят за чистотой, чем убирают, а устоявшийся симбиоз цыган с властью, помог сделать городок удивительно чистым.
Еще одна полезная для меня встреча, на которую стоит обратить внимание далее сегодня, состоялась... в монастыре. Мы с министром продолжали турне. Выехали из Брашова рано утром, я за рулем, ми-нистр, как всегда, за штурмана. Путь в тот день лежал у нас на запад. И вдруг, проезжая город Сымбэта (суббота), министр хлопнул себя по лбу, а меня потом по плечу и почти прокричал: "Слушай, Василий, давай поворачивай назад, а на окраине города повернешь направо. Заедем к моему старому другу. И как я мог про него забыть!" Мы развернулись и через полчаса были в живописнейшем месте, у северного склона горы Молдовану (2550 м). Там расположен один из старинных ортодоксальных (православных) румынских монастырей, Брынковянский.
Главное монастырское здание много лет назад было разрушено мадьярами. В Румынии живет много мадьяр, и проблем их взаимоотно-шений с румынами, особенно в религиозном плане, хватает и сегодня. Румыны считают мадьяр-католиков практически всегда своими недругами, взаимная неприязнь существует по сей день.
Место для монастыря выбрано чудесное, у подножья горы, все изумрудно-зеленое — лес, луговая территория, колодец, точнее, святой источник с удивительной водой, ради которой сотни людей приходят к нему из разных ближних и дальних мест.
Встретил нас настоятель монастыря, они с министром лет десять назад олицетворяли власть в уезде Брашов. Министр, как уже было сказано, работал там первым секретарем уездного комитета партии, а нынешний монастырский глава — председателем уездного Совета народных депутатов. Им было, что вспомнить, и они вспоминали разное — и грустное, и веселое, веселое даже больше. Они навспоми-

нали столько, что если бы записать все — на всю жизнь бы мне материала хватило. Вспоминали и совместных друзей, и врагов, а после обеда, плавно перешедшего в ужин, — даже совместных женщин.
Пусть это не будет смешным, но служитель культа тоже учился в СССР и тоже прекрасно общался по-русски. Чтобы закрыть вопрос языка, вынужден признать, что практически все начальники уездного уровня и выше, руководители различных НИИ, КБ и т.п., даже руководители отдельных хозяйств, как правило, обучались в нашей стране. И в партийных школах, и в других учебных заведениях. Мы в Советском Союзе учили многих людей из бывших соцстран, другое дело, чему научили, да и чему они сами научились.
Архимандрит рассказал, что монастырь удалось сохранить с величайшим трудом .Само здание полностью уничтожено, остались одна часовня, пару сараев. Постепенно начали возрождаться с самого необходимого, и вот теперь замахнулись на строительство нового монастырского здания, как он выразился, "чел май супер", просто не нашел в своем русском словарном запасе синонима. Мы ходили на стройку, где уже поднимали стены. Проект — грандиозный, современные материалы и технологии, дизайн, акустика и все сопутствующее.
Я уверен, что новый Брынковянский монастырь уже много лет работает, но тогда только начали поднимать стены. Когда, рассказывал дальше архимандрит, он почувствовал, что его скоро "уйдут" с поста председателя уездного Совета, не без помощи завистников и угодников, окружавших в то время верховную власть, которые по четным числам возносили Чаушеску, а по нечетным делали все, чтобы его опорочить, он начал думать, как жить дальше. Идти вверх — дорога заказана, идти вниз — гордость не позволяет, да и в честь чего. Выехать за рубеж — кому там нужен, ну, возможно, примут на уборку улиц или еще какую-то грязную и тяжелую работу. Одно время даже растерялся, пить начал. И тут подвернулся один старый знакомый монах. Он и посоветовал, несмотря на все грехи, очиститься от них, обратившись к Богу. Монах понимал, что истинное очищение вряд ли возможно, но если переломить себя и стать на путь иного понимания жизни, почувствовать нужность людям, тягу к добру и милосердию — может все получиться. Здесь все будет зависеть только от себя самого. А какое замечательное место пока свободно — сам Брынко-вянский монастырь. И хоть от него осталось только название, место это святое, а свято место пусто не бывает. Советую тебе взять под
себя этот монастырь, уверен, что не пожалеешь. Начинать будешь не с нуля, там еще присутствует дух святой, и не только.
Архимандрит рассказал, как вложил все свои сбережения и сбережения всех родственников в восстановление практически уничтоженного монастырского хозяйства. Собирал верных людей, в основном, молодежь, постепенно организовал коллектив — и верующих, и здравомыслящих, и верных ему и монастырю людей. Когда восстанавливали часовню, оказалось, что двое молодых монахов закончили художественную школу, и довольно неплохо рисуют. Они восстановили росписи стен, сделали интерьер и даже попробовали писать иконы, для себя, для нужд монастыря. Получилось.
Архимандрит вспомнил, что несколько лет назад у него был то ли сон, то ли видение ночью, и как будто кто-то ему подсказал, что есть у него (архимандрита) два главных источника будущего благополучия — вода из святого источника и иконы. Это его две золотые жилы. А что было делать? Прихода нет, никаких финансовых поступлений нет, одни расходы. Завели свое подсобное хозяйство, дабы прокормиться, а как развиваться? За счет чего?
Он решил попробовать продавать иконы. Иконы этого монастыря — особенные. Если русская иконопись базировалась на дереве, то брынковянская — на стекле. Икона пишется прямо на стекле, причем как бы наизнанку, с тем, чтобы с лицевой стороны изображение было четким и ясным, как бы выглядывало из стекла. Занятие это оказалось сверхтрудным, дело доходило до того, что несколько иконописцев периодически попадали в психбольницы, но дело пошло. Первые десять икон, выставленные на каком-то конкурсе в Бухаресте, имели оглушительный успех и ушли с аукциона по невиданным для соцреализма ценам. Постепенно образовалась своя неповторимая школа, монастырские иконы, и как религиозные, и как художественные произведения, стали желанными на любом солидном аукционе или выставке.
"Сегодня, образно говоря, — смеялся архимандрит, — я везу на выставку чемодан икон, а возвращаюсь с чемоданом долларов. Вот так и пошло. Сегодня из 27 человек нашей монастырской семьи — 8 художников, да пара учеников. И они нас вполне устраивают. Мы не делаем церковный ширпотреб, мы производим иконы-картины".
В небольшой пристройке нам показали "святая святых" — коллекцию икон, где-то около сотни. В центре экспозиции — большая
икона, где в лучах солнца — славы, на фоне удивительной природы возвышался тогдашний вождь румын, тот самый несчастный Николае Чаушеску. Выполненная в стиле иконы, картина действительно впечатляла. "Мы выполнили две таких работы, показали Чаушеску, естественно, как картины с подтекстом. Он одну выбрал себе, другая висит здесь. Потом он сам к нам приехал, все посмотрел, одобрил, дал соответствующие указания своим идеологам, и с тех пор я стал по-настоящему хозяином своего дела, — продолжал архимандрит, — теперь у меня, хотя и маленький, но свой вертолет. В Брашове стоит в постоянной готовности. Есть машина немецкая, я на ней добираюсь до Брашова, а там на вертолете — до Бухареста. Дальше — куда надо. Когда Чаушеску посещал монастырь, я уже, как духовное лицо (он же меня прекрасно знал еще по уездному Совету), сказал ему то, что боялись говорить другие. Я сказал, что, на мой взгляд, власть, т.е. компартия, воюя с религией, с той, настоящей, веками устоявшейся, а не с отдельными сектами, совершает очень большую ошибку. Пока мы с партией воюем, третьи силы, причем, явно недружественные к обеим сторонам, используют ситуацию и потихоньку отнимают у нас паству, особенно молодых людей. Скоро это нам аукнется».
«И что вы думаете? Вождь со мной согласился. Может быть, за столом, в гостях, но согласился", — закончил архимандрит.
Много лет прошло с тех пор. Нет тех вождей, не знаю, живы ли участники этих моих встреч, но я и сегодня помню слова того "монаха поневоле" и готов подписаться под ними сейчас. Ради мощи государства, ради блага людей и мира, можно идти навстречу, чем-то поступаясь, любым силам, лишь бы цели у них были прогосударственные, и все они работали в одном направлении.
Если Брынковянский монастырь и сегодня здравствует и остается в нашей вере, — я ему и его посетителям-прихожанам желаю многие лета.
Но наше турне с министром продолжалось. Из всех десятков встреч на разных уровнях, хотел бы выделить еще один эпизод, суть которого легла в название этой были.
Мы находились в северном уезде Сучава. Это — зона интенсивного картофелеводства,. Министру позвонили из Бухареста и сообщили, что поезда, наконец-то, пошли, и наши билеты прокомпостированы на софийский поезд завтра в ночь.

"Ну, слава Богу, — сказал мой сопровождающий, — рано утром двинем на Брашов, а там в Бухарест, а то от всех этих "встреч" сердце начало покалывать".
Я деликатно промолчал, хотя не знал, кто из нас был больше рад этому известию.
Но авантюрный характер министра не дал нам спокойно, безо всяких "встреч", добраться в Бухарест. В районе Брашова он вдруг заявил: "Съезжай с трассы, сейчас навестим мое родное село. Давно там уже не был, да и достали меня земляки до предела".
Заехали в село, небогатое, люди бедно одеты, на улицах — единичные прохожие. Министр вышел возле примарии, зашел туда без меня, через минуту вышел возбужденный и показал, куда ехать.
Какое-то деревянное хранилище на сваях, человек двадцать мужиков пересыпают картофель из мешков в отсеки-хранилища.
Мы подошли. Увидев именитого земляка, к нам потянулись мужики, стали полукругом метрах в пяти, поздоровались. Возраста разного, были и ровесники министра.
А он, без подготовки, сразу на них набросился: такие сякие (ну, какой там у румын мат, так — детский лепет), меня из-за вас не только Чаушеску, меня любой партработник в Бухаресте позорит, мол, как это так, в твоем родном селе нет коммуны? В одном селе на всю Румынию! Это не позор? Как вы вообще живете без коммуны? Вот ты, сосед мой, Ионел, как ты живешь без коммуны? Расскажи!
Сосед снял фуражку и начал медленно говорить, как будто специально для меня: "А вот ты объясни. Мы в мае собираем черешню, раннюю, потом вишню — везем в Брашов, продаем, пьем немного цуйки. Едем домой, спим с женой. Потом собираем абрикосы, персики, опять продаем, пьем и спим с женой. Потом..."
"Хватит, — закричал министр, — потом скажешь, что копаете картошку!"
"Да, это у нас главное. Копаем картошку, везем в Брашов, продаем, пьем много цуйки, едем домой — и долго спим с женой, аж пока черешня снова поспеет," — закончил Ион.
Я еле сдержался, отвернулся и закашлялся, иначе бы обязательно рассмеялся.
"А пошли вы..., — по-русски выругался министр, — жалко, что я спешу, и гость у меня из месесер. Я еще приеду. Поехали, Василий".

Мы долго ехали молча. Где-то перед Брашовым, он спросил; "Ты все понял?" "Все," —честно  ответил я. Мы приехали в Брашов, пересели в машину министра, уже с водителем забрали наших специалистов и отправились через хребет в Бухарест. Никто больше не проронил ни слова .
К поезду министр приехал, попрощаться. Поблагодарил за все — и за дело, и за песни под баян, и за веселые истории, которых у нас, россиян, конечно, больше, чем у румын. Я тоже поблагодарил его за все, а главное — за то, что по-новому узнал эту страну, где тоже живут такие же люди, которым не всегда везло на верховную власть, но они-то в этом не виноваты.
А без коммуны на селе жить можно, только КАК?