Экономика всеобщего блага

Борис Тебиев, Татьяна Ледович
ЭКОНОМИКА ВСЕОБЩЕГО БЛАГА
Поиски отечественными экономистами начала ХХ в. моделей развития России как социального государства

Предисловие

                Будущее России принадлежит
                демократии с социалистическим
                – вернее, социальным – уклоном.
                П. Б. Струве

   Один из выдающихся экономистов современности Янош Корнаи еще в начале 1990-х годов, отвечая на вопрос «Каковы чаяния граждан постсоциалистических стран?», писал: «Можно ожидать, что значительная часть граждан сохранит приверженность идеям солидарности, справедливости, сочувствия к слабому и рациональности на общественном уровне, т. е. тем ценностям, которые привлекали столь многих честных людей к социалистическим идеям» [1].
К этому авторитетному мнению можно сделать один весьма существенный комментарий: «социалистические идеи» далеко не чужды и гражданам традиционно «капиталистических» стран, например, Великобритании, родины Роберта Оуэна и фабианства. По свидетельству известного английского ученого, профессора Айвора Кру, проводившиеся в конце 1980 – начале 1990-х годов независимыми друг от друга организациями исследования, показали, что, несмотря на все усилия М. Тэтчер и тэтчеристов, им не удалось изменить преобладающую ментальность англичан. На серию вопросов, призванных выяснить приверженность «тэтчеристским» или «социалистическим» (точнее – социал-демократическим) ценностям большинство опрошенных однозначно отдали предпочтения последним. Как подытоживает Кру, «после десятилетия тэтчеризма публика осталась приверженной к коллективистской этике и этике государства благосостояния – так она считает сама» [2].
Данные обстоятельства учли и разработчики современной российской Конституции, объявившей демократическую Россию «социальным государством, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека» [3].
В силу специфических особенностей нашей страны, массового сознания ее граждан у России нет иной альтернативы, как построение социально ориентированного рыночного хозяйства, сохраняющего некоторые черты старой советской системы. Реализация этой непростой задачи предполагает создание в стране такого хозяйственного механизма, который на основе частной собственности на средства производства и регулирующей роли государства обеспечивал бы не только устойчивый экономический рост, но и гарантировал бы перераспределение первичных доходов в целях решения задач материального обеспечения социально незащищенных слоев населения.
Вряд ли может вызвать сомнение факт, что России необходима именно такая модель социально-экономического развития, разработанная с учетом всех соответствующих параметров, содержащая в себе не только постановку задач, но и четко определяющая способы и инструменты, с помощью которых должны реализоваться те или иные конкретные социально-экономические мероприятия. Сегодня во всем цивилизованном мире разработка макроэкономических моделей является непременным условием экономического и социального прогресса, устойчивого бескризисного развития. Макроэкономическое моделирование характерно для всех ведущих школ и направлений экономической мысли. Во многих странах с цивилизованной рыночной экономикой оно уже не только доказало свою практическую необходимость, но и активно способствует формированию новой отрасли науки – экономической футурологии, предметной областью которой является изучение социальных и экономических процессов на длительную перспективу и формирование модели более совершенного, как считают футурологи, общественного устройства [4].
Особое значение макроэкономического моделирования на постсоциалистическом пространстве определяется, прежде всего, сложностью и многохарактерностью решаемых здесь задач. Как показывает опыт трансформации этатических экономик в рыночные, успех реформирования в значительной мере зависит от того, насколько тесно увязываются интересы экономического развития государства в целом и его граждан, как полно учитывают реформаторы социальные интересы широких народных масс.
Представления о социальном рыночном хозяйстве, которые существуют в общественном сознании россиян и частично реализуются в практике современной трансформации социально-экономи-ческой сферы, сложились в решающей мере под влиянием западноевропейского опыта построения подобного хозяйства, и, в частности, опыта Федеративной Республики Германии и отчасти Швеции. В тоже время данная проблематика не является новой для российской экономической науки. На протяжении многих лет она являлась предметом глубокого и пристального изучения отечественными экономистами, правоведами, социальными философами.
В этой связи, как нам представляется, большой научный и практический интерес имеет опыт конструирования моделей социально ориентированного рыночного хозяйства, наработанный отечественными учеными экономистами конца ХIХ – начала ХХ века. Социально-экономическая атмосфера, в которой жила Россия тех лет, по ряду параметров была весьма схожей с современной. Она характеризовалась не только хозяйственным подъемом (последние годы мы также его наблюдаем), но и ростом противоречий между трудом и капиталом, отсутствием у широких народных масс устойчивых гарантий социального благополучия. Как известно, именно эти, последние обстоятельства, способствовали широкой популярности в стране социалистических экономических теорий в их радикальных марксистско-ленинских интерпретациях.
Наряду с ортодоксальными марксистами, упорно и вопреки исторической логике готовившими Россию к революционному перевороту, в стране работала довольно большая группа авторитетных ученых экономистов, видевших перспективы Отечества в соединении природосообразного рыночного механизма с элементами государственного социального регулирования, в синтезировании ценностей либерализма и социализма. На этой основе был разработан ряд оригинальных теоретических построений, к числу которых следует отнести, прежде всего, модели представителей отечественной реалистической школы (И. И. Иванюков, А. А. Исаев, А. С. Шор и др.), экономическую модель христианского социализма С. Н. Булгакова, модель цивилизованного (государственного) капитализма П. Б. Струве, модель государственного (рыночного, этического) социализма М. И. Туган-Барановского.
Утверждая духовность как базовый принцип социально-экономических и политических преобразований, экономические мыслители России конца ХIХ – начала ХХ столетия заложили методологические основы перестройки современного рыночного хозяйства на идеях социального мира и экономической демократии, разработали алгоритм цивилизованного экономического порядка с социальными целями и возможностями, в котором органически сочетались бы интересы личности, государства и общества. И хотя сам термин «социальная рыночная экономика» появился, как известно, значительного позднее (он был введен в научный оборот в Германии в 1947 году), именно о такой экономике и шла речь в трудах, представленных в настоящем исследовании экономических проектов мыслителей России.
Трудность заключается в том, что воззрения российских экономистов на социальное рыночное хозяйство не получили систематического и компактного изложения. Фактически никто из перечисленных выше отечественных авторов не сделал серьезной попытки объединить свои мысли в стройную, сколько-нибудь законченную систему. Суждения о справедливом обществе будущего так и остались разбросанными по многочисленным статьям, монографиям, учебным курсам, партийным программам и публичным выступлениям. По всей вероятности, бурная действительность рубежа веков не оставляла времени для чисто кабинетных размышлений, без которых научное моделирование и систематизация не возможны в принципе. Находясь в постоянном поиске истины, осмыслении экономических и социальных реалий эпохи, творцы новых социально-экономических идей оставляли «на потом» увязку отдельных фрагментов и деталей [5].
Кроме того, следует сказать и об отсутствии у многих экономистов конца ХIХ – начала ХХ века четкой терминологической определенности. В первую очередь это касается понятия «социальное государство». У большинства авторов данное понятие чаще всего заменялось понятием «социалистическое государство», весьма модным и понятным их читателям-современникам. За примерами ходить далеко не надо. Вынесенное в качестве эпиграфа к настоящей работе высказывание П. Б. Струве прямое тому доказательство. Разница между указанными выше понятиями представляется нам очевидной только сегодня, после многолетнего господства в стране «реального социализма».
Что же касается направлений поиска, который вели российские ученые, то они вполне соответствовали категориям и принципам, воплотившимся в понятиях «социальное государство» и «социальная (или социально-ориентированная) рыночная экономика». В этом не трудно убедиться, обратившись непосредственно к характеристике феномена социального рыночного хозяйства, данной ему одним из прародителей современного учения о социальном рыночном хозяйстве, известным немецким философом ХХ века Альфредом Мюллер-Армаком (1901-1978). Отвечая на вопрос что же такое социальное рыночное хозяйство как определяющая база экономической и социальной политики, ученый констатировал: «Это порядок, который впитывает определенные ценности, но не устанавливает их сам… Это способ поведения в нашем мире, стремление к определенному способу решения социальных проблем».
Рассматривая общество как единое целое, в котором одни группы больше стремятся к свободе, а другие – к социальному обеспечению, и в котором все заинтересованы в экономическом росте, но только при условии, чтобы их частная «среда» не была слишком потревожена, Мюллер-Армак вывел формулу «магического треугольника». Углами этого треугольника являются цели личной свободы, экономического и социального обеспечения и экономического роста. В прошлом, отмечал ученый, эти цели создавали ситуацию социального конфликта, так как каждый пытался достичь успеха за счет других. Это вело к крайним формам радикально-либеральных или радикально-интервенционистских социальных целей, но также и к следованию традиции или к хаотической комбинации всех принципов, как это происходило при вмешательстве государства в экономические дела.
«Концепция социального рыночного хозяйства, – подчеркивал Мюллер-Армак, – не является философией ценностной базы нашего общества; этот вопрос она оставляет системе религиозных или философских критериев вынесения суждений. Это, скорее, концепция миротворческого порядка – стратегическая идея в рамках конфликта различных целевых ситуаций. Это формула образа жизни, в соответствии с которой делается попытка привести основные цели нашего общества к новой, практической гармонии, которая раньше никогда не достигалась» [6] .
Мюллер-Армак выделял девять аспектов, имевших ключевое значение для разработки теории социального рыночного хозяйства:
1. На основе идеологически нейтрального научного исследования была разработана успешная критика экономического содержания марксистской теории. Законы развития капитализма, сердце марксистской теории, включающие элементы теории ценности, теории накопления, теории эксплуатации, закон тенденции падения нормы прибыли, были подвергнуты тщательному изучению, в результате от марксистского подхода осталось очень мало. Еще одним последствием этого явилось то, что марксистская теория обратилась от более позднего Маркса, экономиста, к более раннему – периоду критики культуры и отчуждения.
2. Примитивная теория капиталистического способа производства была заменена новыми способами концептуализации рыночного хозяйства в терминах хозяйственных систем, стилей, конституций, обширный материал для которых представили исторические исследования.
3. Теория социального рыночного хозяйства заимствовала у постмарксистской теории капитализма, особенно у Макса Вебера, а также Вернера Зомбарта, обращение к роли духовных, научных и религиозных факторов в экономической истории нового времени. Материалистическая теория истории, остававшаяся основой марксистской философии истории и избегавшая детального исторического анализа, была отвергнута в пользу теории исторического процесса, признающей роль интеллектуальных факторов в социальной и экономической истории.
4. Критика планового хозяйства и анализ проблем хозяйственного расчета, предложенные Людвигом фон Мизесом, послужили новым импульсом для экономического анализа конкурентной экономики в период перед второй мировой войной.
5. Наследницей, вероятно, самой ценной и живучей идеи теории Маркса, его попытки объяснить социальную и экономическую динамику капитализма, стала теория экономического развития Шумпетера, освободившаяся от марксистских предрассудков и положившая начало новой теории экономического роста.
6. Шумпетер также добавил к экономической теории и экономической социологии анализ происхождения общественных классов, что помогло преодолеть рамки социологии классов Маркса.
7. Социология империализма Шумпетера попыталась также опровергнуть исключительно экономический подход к теории империализма и предложила более глубокое понимание явления империализма и империалистической политики начиная с конца ХIХ века.
8. Постмарксистская теория капитализма предложила более реалистичный анализ мотивов и функций предпринимателя как появившейся в новое время в процессе конкуренции динамической личности. Наиболее значительными в этой области являются труды Макса Вебера, Зомбарта и Шумпетера.
9. Экономическая история рассматриваемого периода, особенно реалистический анализ исследователя экономической истории рейнского региона Бруно Куске, предложила более реалистичную, основанную на фактах теорию становления современного рабочего вместо эмоционально окрашенных работ Фридриха Энгельса, посвященных социальной истории начала ХIХ в. [7].
Мюллер-Армак выявил преемственность теории социального рыночного хозяйства относительно постмарксистской теории капитализма и исследований исторической школы. Из этих традиций теория социального рыночного хозяйства почерпнула понимание всеобщего хозяйственного стиля эпохи, представляющего собой синтез духовных, экономических, социальных и политических факторов [8].
Совершенно очевидно, что этим же путем, но значительно раньше, чем Мюллер-Армак и его единомышленники, подошли к пониманию необходимости модернизации капиталистического хозяйства на принципах социальной справедливости российские ученые экономисты конца ХIХ – начала ХХ века. Обладая обостренным чувством социальной ответственности и научной прозорливостью, они намного опередили свое время, совершив подлинный прорыв в понимании целей и ценностей социально-экономического развития человечества.
В советской экономической и историко-экономической литературе, рассматривавшей экономическую науку как арену классовой идеологической борьбы (Ю. В. Волков, С. П. Трапезников и др.), начиная с первых лет Советской власти, обозначилась тенденция исключительно критического подхода к любым альтернативным концепциям социально-экономического устройства, расходившимся с «генеральной линией партии» в данном вопросе. В соответствии с этим все, что выходило за рамки марксистско-ленинского понимания путей и средств организации отечественной экономики, жестко критиковалось, расценивалось как искажение марксистского учения, его грубая ревизия.
В работах В. С. Афанасьева, И. Г. Блюмина, Д. П. Бреусенко, А. А. Гаврилова, М. Б. Гольмана, Ф. В. Грачева, В. В. Дьяченко, М. П. Евсеева, В. Н. Замятина, Н. К. Каратаева, В. Ф. Кифорака, А. А. Кузьминой, П. М. Куприянова, И. М. Мрачковской, В. В. Орешкина, А. И. Пашкова, Ф. Я. Полянского, И. И. Рубина, М. Н. Рындиной, С. Г. Струмилина, Г. В. Хромушина, А. В. Чеботаревой, Л. Г. Чижова, С. Н. Шухова и других авторов выдающиеся русские экономические мыслители конца ХIХ – начала ХХ века рассматривались как апологеты капитализма, «бравшие «напрокат» идеи Маркса из-за недостаточности своей теоретической базы» [9]. В «Истории русской экономической мысли» они характеризовались как представители «кадетско-веховской идеологии» и «струвизма», который разделялся на два типа: С. Н. Булгаков причислялся к «откровенным и циничным» струвистам, а М. И. Туган-Барановский к «замаскированным» [10]. Самого же Струве советские исследователи причисляли к «самым усердным и злобным «уничтожителям» социализма» [11].
Дискредитация в советской историко-экономической науке идей ведущих отечественных ученых-экономистов конца ХIХ – начала ХХ века привела практически к полной утере их теоретико-методологических завоеваний, ценнейших научных традиций.
С крушением советской системы и отказом от стереотипов во взглядах на социализм и «либеральную экономическую науку» интерес ученых и прессы к теориям кооперативного и рыночного социализма, организованного капитализма, хозяйственной демократии, к досоветским концепциям и моделям экономического развития, синтезирующим идеи экономического либерализма и социализма значительно возрос.
С конца 1980-х годов стали появляться работы, в которых содержалась более объективная оценка творческого наследия крупнейших российских экономистов конца ХIХ – начала ХХ века [12]. Важное значение имело переиздание трудов М. И. Туган-Барановского, С. Н. Булгакова, П. Б. Струве, а также работ российских экономистов старшего поколения, на теоретическом фундаменте которых вызревали их идеи, – И. К. Бабста, В. П. Безобразова, Н. Х. Бунге, И. В. Вернадского, С. Ю. Витте, А. И. Чупрова и других. Существенный интерес представляют для исследователя экономической науки досоветской России работы, в которых рассматривается эволюция мировоззрения ученых, пришедших от марксизма к либерализму и идеализму.
Актуальность и степень разработанности темы определяют цель настоящего исследования: реконструировать систему социально-экономических воззрений ведущих представителей отечественной экономической мысли досоветского периода, дать объективную научную оценку концепциям и моделям социально ориентированного рыночного хозяйства, возникшим в России конца ХIХ – начала ХХ века, обосновать необходимость творческого использования прошлого опыта при разработке современных экономических доктрин и моделей.
В данной работе предпринята также попытка выявить исторические условия, которые способствовали зарождению реформаторских тенденций, направленных на модернизацию рыночного хозяйства с учетом принципов социальной справедливости и всеобщего благополучия, реконструировать и научно систематизировать взгляды ведущих отечественных экономистов конца ХIХ – начала ХХ века на учение К. Маркса и его последователей, установить своеобразие подходов к вопросам организации социально ориентированного рыночного хозяйства российских ученых экономистов, отличавшее разработанные им концепции и модели от западноевропейских аналогов.
Исследование охватывает принципиально важный для истории России период конца ХIХ – начала ХХ века, связанный с процессом строительства и укрепления основ индустриальной мощи России, гражданского общества и правового государства. Именно в эти годы передовая отечественная экономическая мысль выступила не только с программой индустриального развития страны, но и с программой модернизации капиталистического хозяйства, способной устранить острые противоречия между реальным положением трудящихся масс и гуманистическими социальными идеями и правовыми понятиями эпохи.
Теоретическую и методологическую основу исследования составляют принципы философского учения о знании (эпистемологии), способствующие уменьшению возможности научной ошибки, в том числе принцип критического (научного) реализма, согласно которому подлинным онтологическим статусом обладают только такие объекты (процессы, свойства, взаимосвязи), которые полагаются и описываются научными теориями, принцип истинности как соответствия представлений или утверждений реальному положению дел, принцип прагматизма, признающий истинным только такое знание, которое имеет благие последствия для человека и которое может успешно применяться на практике.
В своем исследовании авторы опирался на труды известных отечественных (Л. И. Абалкин, В. С. Автономов, А. В. Аникин, С. А. Бартенев, Э. Б. Корицкий, Л. В. Милов, Н. Я. Петраков, А. М. Румянцев, Е. Г. Ясин и др.) и зарубежных (О. Бём-Баверк, М. Блауг, Ш. Жид, Дж. М. Кейнс, Я. Корнаи, А. Маршалл, Л. фон Мизес, А. Мюллер-Армак, В. Ойкен, Ш. Рист, П. Самуэльсон, Ф. фон Хайек, Й. Шумпетер, Л. Эрхард и др.) экономистов и историков экономических учений, отдельные положения и выводы которых также могут рассматриваться в качестве методологической основы исследования.
1. Общество будущего в концепциях реалистической школы
   Кризис классической политэкономии и распространение социалистических социально-экономических учений. Особенности российской реалистической школы. Ученые реалистической школы о социализме как о социально ориентированной экономической модели
Во второй половине ХIХ века многими представителями мировой экономической науки было не только осознано наличие глубокого кризиса классической политэкономии, но и осуществлена попытка выявить его причины, лежащие как внутри самой экономической системы, так и за ее пределами. Мысли многих видных ученых на этот счет сводились к тому, что классическая политическая экономия оказалась неспособной к решению главного противоречия, которое проявилось во всех промышленно развитых странах мира – противоречия между социальными идеями, правовыми понятиями времени и жизненными результатами современной экономической организации.
Постулируя принципы свободы личности и равенства всех перед законом, буржуазная демократия, построенная на идеях политического и экономического либерализма, оказалась в тот период времени неспособной обеспечить ни действительной свободы личности, ни действительного равенства. Более того, процесс монополизации экономики ведущих стран приводил к росту имущественного расслоения, происходившему на фоне динамичного увеличения национального богатства.
Болезненное восприятие общественным сознанием коллизий процесса формирования правовых государств и гражданских обществ вызывало закономерный интерес к экономическим и социальным концепциям, утверждавшим необходимость решительной ломки современных экономических и общественных отношений. Научная критика либерального экономического порядка становится одним из ведущих направлений экономической литературы с первых десятилетий ХIХ века.
Различные разновидности социалистических учений начинают овладевать умами и сердцами представителей экономической науки и общественно-политической мысли. Наряду с критикой современных экономических и общественных порядков, нашедшей наиболее яркое и последовательное выражение в учении К. Маркса, разворачивается процесс разработки моделей справедливого и гуманного социально-экономического устройства.
Параллельно со школой научного социализма, ставившей задачу полного устранения имущественных привилегий и частной собственности на средства производства, появляются школы социально-реформаторского толка. Среди них одной из ведущих становится реалистическая школа [1], костяк которой составили представители академической науки ряда европейских стран. Оказавшись между Сциллой либерализма и Харибдой социализма, академический мир выбрал для себя путь взвешенной, научно обоснованной оценки современных социально-экономических противоречий, выработки «третьего пути» хозяйственного и общественного развития.
Ученых, исповедовавших принципы экономического реализма, характеризовало, прежде всего, резкое отрицание научных абстракций. Априорно-дедуктивным построениям адептов классической политэкономии представители реалистического направления противопоставляли сугубо эмпирический подход к анализу экономических явлений.
Особенностью реалистической школы являлось то, что, высказывая разнообразные суждения в отношении социального равенства, ее представители констатировали отсутствие в настоящее время условий для утверждения в реальной жизни социалистических принципов. Считая путь к социальному равенству достаточно долгим, они разрабатывали концепции социальных реформ в рамках современной организации общественного хозяйства, опираясь при этом на лучшие достижения социально-философской, политической и экономической мысли своего времени, в том числе и социалистической.
Внимательно исследуя современный социализм, представители реалистической школы разделяли его на три основных направления:
– Идеалистический социализм и коммунизм Сен-Симона, Оуэна и Фурье;
– Насильственный социализм анархистов и левых радикалов, считавших возможным осуществление социалистической организации в любое время и при всяких условиях;
– Научный социализм Родбертуса, Маркса, Лассаля, Дюринга и Бернштейна.
Близко примыкая к представителям научного социализма по ряду позиций, особенно в вопросах критики современного капитализма (это давало основание либеральным оппонентам называть реалистов катедер-социалистами, т.е., кафедральными, академическими социалистами), представители реалистической школы считали вместе с тем слишком смелыми и недостаточно обоснованными представления К. Маркса и его последователей о неизбежности постепенного приближения европо-американского народного хозяйства к социалистической организации во всей ее полноте. Они полагали, что анализ хода общественной жизни позволяет предвидеть лишь постепенную реализацию таких порядков народного хозяйства, при которых блага культуры распределяются все более равномерно между всеми гражданами.
Среди теорий западных экономических мыслителей наибольший интерес вызывают концепции видных немецких ученых Г. Шмоллера, А. Ланге и А. Вагнера, оказавшие наиболее значительное влияние на развитие катедер-социализма в России.
Основные задачи социального реформирования современного капиталистического общества, по мнению одного из ведущих западных идеологов реалистической школы, берлинского профессора Гюстава Шмоллера (1838–1917), состоят в восстановлении дружественных отношений между общественными классами, в устранении или смягчении отчужденности, в большем приближении к принципу равноправия и справедливости, в установлении социального законодательства, двигающего прогресс и обеспечивающего нравственное и материальное возвышение низших и средних классов.
Социалистическое учение Шмоллер считал вполне законной и естественной реакцией на односторонность школы свободной конкуренции. По его мнению, социализм в такой же мере служит интересам трудящихся, как и либеральное учение. Однако и то, и другое учение односторонние, ограничены в своих представлениях. Обновленная же экономическая наука должна быть лишена этой ограниченности. В этих целях необходимо «преобразовать учение о хозяйственных мотивах на основании психологии и этики» [2]. В противовес Марксу и его сторонникам Шмоллер утверждал, что «в будущем наука и жизнь в большей степени подчинены будут этическим влияниям». Рассуждения же сторонников Маркса идут в обратном направлении. Всю высшую умственную культуру, всю политическую и религиозную жизнь они «хотят вывести из форм хозяйственно-технического процесса производства» [3].
Представитель раннего неокантианства в Германии Альберт Ланге (1828–1875) полагал, что рассматриваемый ближе великий социальный переворот, который предвидит Маркс, мог бы вполне благоприятно осуществиться лишь как следствие очень многих маленьких шагов вперед и как результат борьбы в течение длительного периода времени. Борьбы в формах то мирных, то бурных. Многие меры для разрешения рабочего вопроса, которые порождает эта борьба, рассматриваются порознь, далеко не достаточны для великой цели, но взятые в совокупности, играют очень существенную роль [4].
Придавая первостепенное значение этическим началам хозяйственных отношений, профессор Берлинского университета Адольф Вагнер (1835–1917) характеризовал современные ему отношения между рабочими и капиталистами как «антиэкономические». Он считал необходимым повысить рабочую энергию, поднять интерес рабочих к процветанию предприятий, на которых они трудятся, воспитывать у них бережное отношение к орудиям производства, производственным материалам. В свою очередь предприниматели и другие представители обеспеченных классов должны отказаться от излишней роскоши, спекуляций, мошенничества. Ученый призывал превратить область хозяйственных отношений в область «отношений человека к человеку» [5]. При этом он придавал первостепенное значение вмешательству государства в частноправовые отношения, призывал ликвидировать законодательные ограничения свободы рабочих коалиций.
Представителям реалистической школы принадлежала важная заслуга в разъяснении подлинных целей социального реформирования общества, в преодолении искаженных взглядов на социальную действительность и происходящие в обществе процессы, в разработке путей и средств гармонизации социально-экономических отношений.
Согласно представлениям экономистов реалистической школы организация народного хозяйства еще на весьма продолжительное время должна базироваться на трех основных принципах, которые соответствуют трем хозяйственным системам, связанным между собой единством цели:
– Частно-хозяйственная система.
– Общественная система.
– Благотворительная система.
Руководствуясь в создании и распределении ценностей личным интересом, возможностью получения максимальной прибыли, частно-хозяйственная система не гарантирует сама по себе удовлетворения самых существенных потребностей индивида и общества.
Поскольку функции, возложенные на частно-хозяйственную систему, выполняются этой системой далеко не в достаточном соответствии с общественными интересами, проявляется необходимость, как в системе общественного хозяйства, так и в регулировании частно-хозяйственной системы государственной властью. Но, даже при самой лучшей комбинации системы частного и общественного хозяйства, нельзя обойтись без дополнения их благотворительной хозяйственной системой, призванной через различного рода гуманитарные учреждения облегчить недостатки и восполнить пробелы частно-хозяйственной системы.
Объем и характер частно-хозяйственной системы в каждый исторический период различны и определяются юридическими нормами. Они не представляют собой чего-либо абсолютного, неизменного. Абсолютность организации народного хозяйства на базе свободной конкуренции можно было защитить лишь в предположении совершенства этой организации. Но как только эти предположения оказались ложными, жизнь продолжает стремиться к реализации более удобного, более гармоничного порядка вещей.
Юридические нормы, определяющие как характер народного хозяйства вообще, так и частно-хозяйственной системы в частности, реалистическая школа делила на две категории:
1. Юридические нормы о личном состоянии (рабство, крепостное состояние, ленные отношения, личная свобода и равенство прав всех индивидов).
2. Юридические нормы в отношении собственности на хозяйственные ценности.
Исходными понятиями для юридических норм в отношении собственности на хозяйственные ценности при этом являлись: собственность на людей, на рабочую силу человека, на известные действия человека; различия между движимым и недвижимым имуществом, в том числе между имуществом для потребления и капиталом. По отношению к земельной собственности: существует ли общественная собственность на землю, или только частная., или совместно та и другая; частная земельная собственность является ли ограниченной, как это было всюду на ранних ступенях развития народной жизни, или установлена мобилизация земельной собственности, как это совершилось вполне или в значительной степени в новейшем народном хозяйстве европейских государств. Далее в праве собственности на землю делаются различия между лесами, рудами, полевою землей, водяной поверхностью, дорогами, рыбными ловлями и пр.
По отношению к частной собственности на капиталы весьма важным для народного хозяйства признавалось: существуют ли и именно какие ограничения свободного распоряжения ими через установление, например, такс, определяющих заработную плату, процент, цены товаров; через регулирование отношений хозяев к рабочим; или же собственность на капитал приравнена к собственности на потребительные имущества и потому является безграничною. Наконец, различия в законах о наследстве представляют одну из существенных сторон развития имущественного права и оказывают громадное влияние на функционирование народного хозяйства.
Отмечая вредные последствия новейшей частно-хозяйственной системы, вытекающие из проведения в законодательство принципа неограниченной частной собственности почти на все роды хозяйственных ценностей и из устранения государства от вмешательства в народное хозяйство, реалистическая школа делала выводы о необходимости, во-первых, ограничения области частно-хозяйственной системы общественно-хозяйственной системою и, во вторых, о регулировании ее государством [6].
Анализируя общественно-хозяйственные системы, реалистическая школа выделяла две их разновидности: добровольные и принудительные общественные хозяйства. Первые представляют свободное соединение частных хозяйств для достижения какой-либо цели и действуют на основании договора. Основным мотивом их создания выступает мотив выгоды. Как и частные хозяйства, они зиждутся на личном интересе. Однако здесь личный интерес каждого солидарен с интересом всех прочих членов общественного хозяйства.
Цели, деятельность и социальное значение добровольных общественных хозяйств весьма разнообразны. Их важнейшими видами являются: производительные, кредитные и потребительные ассоциации, общества взаимного страхования, общества для обеспечения стариков, вдов, сирот и инвалидов, ремесленные и рабочие союзы.
Второй разновидностью общественных хозяйств, имеющей фундаментальное значение для организации целого народного хозяйства, являются принудительные общественные хозяйства. Принудительный характер их заключается в вмешательстве общественной власти в сферу отдельных хозяйств с целью заставить их служить интересам всего общества. Самый важный субъект принудительных общественных хозяйств есть государство. Имея, по теории, своей задачей содействовать развитию культуры и благосостояния, государство должно принять на себя удовлетворение таких общественных потребностей, создание и распределение которых частною и добровольно-общественною хозяйственными системами выполняется неудовлетворительно. Органами ведения принудительно-общественных хозяйств являются как центральное правительство, так и местные власти, в качестве представителей общих интересов различных пространственных округов (община, уезд, губерния, область и пр.).
Школа свободной конкуренции ограничивает область принудительного общественного хозяйства учреждениями для защиты прав, личной безопасности и политической независимости народа. Такое ограничение делается ей на том основании, что все прочие потребности граждан удовлетворяются всего частною и добровольно-общественными системами. Однако частные хозяйства производят только такие ценности, продажная цена которых может доставить им среднюю прибыль на капитал. Как бы ни была важна потребность, но если удовлетворение ее не может быть оплачено частно-хозяйственная система нуждающимися, она остается неудовлетворенною. А потому не гарантирует удовлетворения даже таких необходимых потребностей, как потребности в пище, одежде, жилище, топливе, потребности в медицинской помощи, образовании, средствах сообщения, кредите, страховании.
Кроме того, данная система неизбежно ведет к монополии промышленных предприятий, путей сообщения. Эти недостатки частно-хозяйственной системы вызывают необходимость принудительно-общественного хозяйства. Принуждение со стороны государства к соединению частных хозяйств в общественное хозяйство является также необходимым во всех тех случаях, когда достижение полезной цели, желаемое большинством хозяев, не может быть осуществлено по причине несогласия меньшинства соседних хозяев. Особенно часто подобные случаи встречаются в земельной собственности, почему в аграрном законодательстве всех государств существуют более или менее обстоятельные правила, разрешающие столкновения частного и общего интересов.
Система принудительных хозяйств, выполняемая общественными органами, составляет совершенную противоположность частно-хозяйственной системе. Средства для ведения последней получаются по преимуществу путем налогов, обязательных сборов и составляют общественный капитал. Самое распределение налогов между гражданами, по коренному требованию финансовой политики, должно основываться на имущественной состоятельности, чтобы тяжесть платежа налога была возможно равномерна для всех. Вместе с тем распределение производимых принудительными хозяйствами ценностей между гражданами не находится ни в каком соответствии с размерами платимых каждым из них налогов. Интересы целого, пополнение пробелов и недостатков частно-хозяйственной системы, распространение благ культуры на все классы общества – таковы цели, долженствующие определять производительные и распределительные функции принудительно-общественных хозяйств.
Отсюда реалистическая школа делала заключение, что принудительные общественные хозяйства, выполняемые центральными местными органами, по задачам деятельности представляют самое крайнее и самое гуманитарное проявление коммунистического принципа, поскольку в этих хозяйствах в составлении общественного капитала все участвуют соразмерно имущественным силам, а распределение определяется потребностями.
Что же касается оптимального соотношения всех трех систем, то на этот вопрос реалистическая школа не давала прямого ответа, утверждая, что к этому можно прийти исключительно эмпирическим путем, на основе следующих теоретических установок:
1. Государство должно принимать на себя те действия к удовлетворению потребностей граждан, которые не могут выполняться ни частными, ни свободно-общественными хозяйствами, или были бы выполнены ими менее удовлетворительно, чем это может сделать государство.
2. Действия в области права и защиты его должны быть переданы государству, поскольку эта область требует единства. Обсуждению принадлежит лишь вопрос об органах применения права (центральные, административно-местные, автономные).
3. Действия в области культуры и целей благосостояния должны выполняться совместными усилиями различных хозяйственных систем.
Существенный интерес представляют воззрения теоретиков реалистической школы на институт собственности. Эти воззрения во многом базировались на идеях Ш. Л. Монтескье и Э. Р. Лабуле, утверждавших, что право частной собственности не есть естественный факт, данный самой природой человека, а учреждение общественной власти, писанного или неписаного закона. Господствующие классы, владея законодательною властью, учреждали выгодные для себя порядки собственности, обосновывая их соответствующими правовыми идеями. Важнейшие типы порядков частной собственности, различающиеся между собой видами объектов, содержанием, способами приобретения и идеологическими обоснованиями права собственности, суть – рабство, крепостничество, ленные отношения, цеховой порядок и современное свободное хозяйство.
Реалистическая школа полагала, что теория собственности, как и всякая социальная теория, имеет задачей не только объяснить прошедшее и настоящее, но и указать идеал, к которому следует стремиться, определить наилучший ближайший ход развития. По логике прогресса институт собственности должен стремиться к осуществления справедливого распределения, свободы, к созданию условий для физического, умственного и нравственного развития личности и для возможной большей производительности народного хозяйства.
Утверждая, что высшее предназначение института собственности – общественный интерес, представители реалистической школы считали, что собственность есть институт не частного права, а социально-юридический институт. Увеличение материального благосостояния низших классов, по их мнению, составляет коренное условие увеличения их свободы, физического, умственного и нравственного развития. В тоже время это увеличение совпадает с современным понятием о справедливом распределении, требующим чтобы обоснование собственности на базисе труда становилось все более общим и исключительным. Таким образом, считали они, свобода, физическое, умственное и нравственное развитие народа, с одной стороны, и справедливое распределение собственности, с другой стороны, гармонируют между собой.
Вместе с тем, на пути реализации современной идеи о справедливости в распределении собственности лежит весьма существенное препятствие: именно современный институт собственности способен обеспечить наибольшую производительность народного хозяйства. Признавая этот факт неоспоримым, представители реалистической школы считали необходимым в интересах высшей производительности сохранить частную собственность на орудия производства.
Между тем прибыль на капитал они считали чуждой трудовому принципу в распределении. Следовательно, распределение продуктов и обоснование собственности на базисе труда не могут быть вполне проведены в частно-хозяйственной системе. В этой связи реалистическая школа признавала необходимость компромисса между принципом справедливого распределения и требованием возможно большего производства.
Признавая правовой характер проблемы трудового принципа распределения и экономический характер проблемы возможно большего производства, реалисты считали первую проблему наиболее приоритетной. Фокусируя в центре своего внимания вопрос о  народно-хозяйственной оценке юридического института частной собственности, особенно частной собственности на капитал и землю, реалисты считали необходимым выявить:
– объекты, на которые может простираться право собственности;
– содержание вещных прав, входящих в право собственности;
– способы приобретения собственности.
Организация собственности в применении к существующим условиям действительности составляла одну из ведущих задач экономической политики реалистической школы. На этот счет существовало разнообразие мнений. Например, Ланге, Земтер и Лавеле полагали, что общественный интерес требует исключения земли из объектов частной собственности. Другие считали это несвоевременным.
Характеризуя в целом кредо реалистической школы, Шмоллер отмечал: «Наш общественный идеал не есть нивелирование в социалистическом смысле; мы считаем то общество самым нормальным и здоровым, которое представляет собой лестницу различных существований, но с легкими переходами от одной ступени к другой» [7].
Критикуя современное общество за прогрессирующее исчезновение «средних ступеней», за растущее социальное неравенство, представители реалистической школы выдвигали программу реформ, способных обеспечить действительные права рабочих, приобщить все население к высшим благам культуры – к образованию и достатку. Они требовали учреждения фабричных инспекций, контрольных учреждений над банками и страховыми обществами, учреждения комиссий для обследования социального вопроса, беспрепятственного создания рабочих союзов.
В 70–80-е годы ХIХ столетия идеи и принципы реалистической школы проникают в Россию. Отмечая своеобразие русского катедер-социализма, П. Б. Струве выделял две его особенности. Первая состояла в том, что в отличие от германского катедер-социализма, находившегося под сильным влиянием германских теоретиков социализма, русский катедер-социализм представлял собой непосредственную спайку социализма К. Родбертуса и К. Маркса с академическим катедер-социализмом.
Вторая особенность русского катедер-социализма проистекала из своеобразия социально-экономической и общественно-политической ситуации в России, породившей такое влиятельное направление в истории духовного общественного развития страны как народничество. «Русский катедер-социализм, – писал Струве, – пытался спаять немецкий катедер-социализм, т.е. академическую критику старой политической экономии и связанного с ней экономического либерализма, не только с социализмом Маркса и Родбертуса, но и с русским народническим социализмом, с его верой в самобытные пути экономического развития России, с его идеализацией общинно-артельного уклада». По оценке Струве, русский «кафедральный социализм» вел свое происхождение не только от Шеффле, Вагнера, Шмоллера, Брентано, не только от Родбертуса и Маркса, но и от А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского, а также от славянофилов, в учении которых были зародыши русского народничества [8].
Распределительные тенденции действительно имели глубокие корни в общественно-политической мысли России. «Накопление капиталов есть важная вещь; – писал в 1858 году известный публицист и общественный деятель А. И. Кошелев, – но обеспечение огромному классу людей собственного крова и насущного пропитания есть вещь не менее важная. Похвально хлопотать об образовании богатств, но не следует забывать об их распределении между людьми» [9].
Cущественный вклад в осмысление проблем социальной ориентации отечественной экономики, государственной торгово-промышленной политики внести представители российской школы экономического либерализма – И. К. Бабст, В. П. Безобразов, Н. Х. Бунге, И. В. Вернадский и др. Разработанная ими либеральная программа индустриального развития страны предусматривала широкий спектр мероприятий социально-экономического характера, направленных на реальное улучшения положения трудящихся путем реформирования налоговой системы, стабилизации отечественных финансов, снижения непроизводительных государственных расходов, государственной поддержки мелкого кредита и артельных форм организации предприятий, принятия рабочего законодательства. В своей записке Александру III (впоследствии – Николаю II), известной как «Загробные заметки», профессор политической экономии и председатель Комитета министров Бунге, предупреждая верховную власть об опасности социалистического разорения страны, писал, что социализм нельзя искоренить, как нельзя искоренить микробов. Ученый предлагал смотреть на социализм не как на нечто «могущее быть искорененным», а как на нечто «требующее введения в известные границы» [10]. Для предотвращения социалистической опасности Бунге предлагал создать в государстве такие условия, которые существенно облегчали бы для каждого россиянина условия приобретения собственности и капитала «для сохранения свободы и в соперничестве, и в том, что сдерживает гнетущую силу соперничества, – в ассоциациях» [11]. «Для успешной борьбы с социализмом, – писал Бунге, – необходимы нравы, учреждения и законы, упрочивающие нравственное и материальное благосостояние всех и каждого, как классов, владеющих недвижимыми имуществами, так и рабочих. Необходимо пробуждение и развитие семейного духа, необходимо возможное распространение частной собственности и учреждения, обеспечивающие союзность и соглашение интересов, как в среде отдельных категорий населения, так и между этими категориями (учреждения земледельческих, промышленных и других обществ), для успешного ведения каждым своего дела и для достижения общих целей соединенными силами…
Необходимы суды для разбора интересов, приходящих в столкновение, хотя бы ничье формальное право нарушено не было. Необходимо предупредить сосредоточение недвижимой собственности в немногих руках и облегчить для каждого накопление капиталов и пользование кредитом для целей производства, а не потребления» [12].
Одним из наиболее ярких представителей реалистической школы в России являлся Иван Иванович Иванюков (1844–1912), талантливый ученый и общественный деятель, автор весьма популярного в конце ХIХ столетия, выдержавшего несколько изданий учебника «Политическая экономия, как учение о процессе развития экономических явлений» (СПб., 1885), а также таких работ, как «Падение крепостного права в России» (2 изд., СПб., 1903), «Основные положения теории экономической политики с Адама Смита до настоящего времени» (М., 1880), «История хозяйственного быта» (СПб., 1909) и других многочисленных сочинений, печатавшихся в таких популярных в России изданиях, как «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Русская мысль».
Иванюков происходил из дворян Волынской губернии. Образование получил в петербургском Первом кадетском корпусе. Служил в гвардии кавалерийским офицером, имел знак отличия за храбрость. Оставив военную службу, поступил вольнослушателем на естественный факультет Петербургского университета, слушал также лекции на филологическом и юридическом факультетах. В 1868 году посетил Америку, где изучал экономическую и политическую жизнь. В 1870 году Иванюков защитил и опубликовал магистерскую диссертацию по теме «Экономическая теория Маклеода». В 1881 году в Московском университете получил степень доктора наук за работу «Основные положения теории экономической политики с А. Смита до настоящего времени».
Признавая относительность, историчность и эволюционность экономических явлений, Иванюков последовательно придерживался программы социального реформаторства, выступал за активное участие государства в решении социально-экономических проблем. Подобно своим западным единомышленникам, Иванюков резко критиковал смитовскую школу свободной конкуренции за непризнание всякого законодательного регулирования экономических явлений, требования неограниченной свободы борьбы частных интересов как непременного условия осуществления наилучшего экономического порядка.
«…Высокие мечты гуманного умственного движения ХVIII века и французской революции, полагавших, что достаточно уничтожить привилегии, объявить всех людей равными перед законом и предоставить народное хозяйство борьбе индивидуальных интересов, – и благоденствие разольется на земле, – мечты эти оказались несостоятельными, – писал Иванюков. – С развитием либеральных учреждений, вместо прежних юридических привилегий, явились фактические привилегии. Каждый человек получил по закону право прилагать свой труд к делу, к которому он чувствует наибольшую склонность, получил право занять любое положение в государстве, а, между тем, целые массы людей часто не могут найти даже простой черной работы, не могут продать своей рабочей силы и вынуждены жить милостынею» [13].
Новейшие государства, отмечал Иванюков, признали принцип равенства перед законом не для того, чтобы заменить прежние юридические привилегии фактическими, а чтобы устранить влияние социальных условий на образование неравенства между людьми. Смысл этого принципа - низвести неравенство между людьми лишь на различия их умственных и нравственных качеств и сделать каждого ответственным за свою судьбу. Применение принципов свободы и равенства в политической области выразилось в признании свободы мысли, слова и собраний, в признании всеми гражданами права участия в законодательстве, суде, администрации, в признании равенства податной и воинской повинностей. Применение указанных принципов к хозяйственной области повело за собой уничтожение оставшихся от феодальной эпохи привилегий, ограничение вмешательства государства в экономические отношения и предоставление их действию свободной конкуренции.
Политический и экономический переворот, осуществленный с одной и той же целью реализации принципов свободы и равенства, отмечал ученый, дал совершенно различные результаты в этих двух сторонах народной жизни. В первой – цель достигается более и более. Во второй – прогрессивно возрастают неравенства как результат фактических имущественных монополий [14].
Причины этого Иванюков видел в том, что в политической области с уничтожением привилегий и равномерным распределением прав и обязанностей на всех граждан тем самым была создана уже и возможность воспользоваться этими правами. В экономической же области после устранения юридических привилегий, остались исторически созданные неравенства владений. По присущим системе свободной конкуренции свойствам эти неравенства владений продолжали усиливаться. Социальные различия в шансах соревнования продолжали возрастать. Таким образом, рядом с идеей века о равенстве всех перед законом, политически полноправные граждане распались почти на обособленные классы, причем классы, чувствующие себя обделенными, постоянно возрастают не только абсолютно, но и относительно. Неравенство растет вместе с увеличением национального богатства.
«Таким образом, – констатировал Иванюков, – современное общество заключает в самом себе противоречие, выступающее с каждым днем резче. Социальная организация, путем которой думали осуществить свободу и правовые идеи эпохи, приводит к совершенно противоположным результатам…» [15].
Анализируя развитие современной хозяйственной жизни, Иванюков приходил к убеждению, что понятия «либерализм» и «свободная конкуренция» оказались практически несовместимыми, что система свободной конкуренции на деле есть система монополий. Рассматривая влияние свободной конкуренции на сферы производства, обмена и распределения, ученый отмечал ее несостоятельность, антигуманный и антиобщественный характер.
Правильно организованным производством, указывал Иванюков, может быть названо лишь такое, где распределение труда и капитала по различным производительным занятиям определяется потребностями граждан. В конкурентной же системе направление производства определяется совершенно другим – наибольшей прибылью от промышленных предприятий. «Рыночные цены, а не потребности, определяют направление конкуренционного производства, и темные стороны такого порядка дел тем значительнее, чем не равномернее распределение» [16].
Наряду с несоответствием современной хозяйственной практики общественным нуждам, классифицированным по степени их актуальности, Иванюков констатировал и постоянный разлад «конкуренционного производства» с рыночным спросом. Управляемое спекулятивными соображениями о получении возможно большей прибыли, такое производство непрерывно впадает в ошибки и создает те или другие предметы, в количестве, большем против существующего на рынке спроса. На основании этого Иванюков расценивал историю европейской промышленности ХIХ века как «постоянную смену самых отчаянных спекуляций, лихорадочного напряжения кредита под влиянием неверных расчетов на спрос», приводивших к излишнему производству, торговым и денежным кризисам.
Неизбежным результатом свободной конкуренции Иванюков считал также крайне неравномерное распределение труда, излишне продолжительный рабочий день, безжалостную эксплуатацию женщин и детей на капиталистических предприятиях.
Несоответствие «конкуренционного производства» здравому смыслу Иванюков находил, прежде всего, в сфере обмена. В системе свободной конкуренции, отмечал ученый, меновая ценность обмениваемых продуктов и сил определяется двумя нормами: или спросом и предложением, или стоимостью производства плюс средняя прибыль на затраченный в производство капитал, при этом вторая норма имеет лишь значение центра, к которому постоянно тяготеют колеблющиеся цены товаров, и эти колебания зависят от спроса и предложения. Таким образом, спрос и предложение оказывают действие на цены всех товаров, на одни – исключительное, на другие – рядом с стоимостью производства плюс средняя прибыль на капитал. Объем спроса не есть величина известная, а потому все современное производство основано на риске, спекуляции. Восставая против регулирования социальных сил, свободная конкуренция в значительной степени предоставляет хозяйственную деятельность слепому случаю, а там, где владычествует случай, не может быть речи о свободе индивидуума, а, следовательно, и об ответственности, о вменяемости.
Одно из центральных мест в работах представителей отечественной реалистической школы и в частности в работах Иванюкова, занимал вопрос о собственности, весьма интересовавший, как уже отмечалось, и западных катедер-социалистов. «Субъектами собственности, – писал Иванюков, – вообще бывают лица физические и юридические, почему и собственность бывает частная и коллективная» [17]. При этом важнейшими видами коллективной собственности экономист считал собственность государственную и общинную. Существенную ошибку классической школы в политэкономии Иванюков видел в том, что ее представители рассматривали народное хозяйство лишь как систему частных хозяйств и что коллективная собственность не находила себе места в экономических трактатах. Учение экономистов об «абсолютном» и «естественном» порядке народного хозяйства, в котором должна иметь место только неограниченная частная собственность, шло рука об руку с новейшим экономическим законодательством западноевропейских государств, развивавшим практически неограниченную частную собственность и включавшим в объекты ее почти все материальные предметы. «Таким образом, – констатировал ученый, – современная, в высокой степени неограниченная частная собственность есть понятие и факт новейшей истории европейского общества; область действий ее расширялась по мере победы принципа обособленности (не совсем точно названного индивидуализмом) над принципом общественной солидарности. И в то же время, теория полагала, что проявления «индивидуализма» в тех формах, в которых он развился и действует в настоящее время, ведут к общественной солидарности. Факты опровергли иллюзию теории» [18].
Утверждениям ярых приверженцев классической политической экономии Иванюков противопоставлял аргументы реалистической школы, которая своими исследованиями доказала, что порядки собственности вообще и частной собственности в отдельности есть историческая, постоянно изменяющаяся категория, и что современный порядок собственности, как несоответствующий идеалам эпохи, постулатам экономической науки, не может быть признан удовлетворительным. Отсюда – логически вытекает необходимость нового обоснования частной собственности.
Классифицируя существующие теории, обосновывающие права частной собственности, ученый делил их на три группы. К первой он относил теории, основывающие институт частной собственности «на человеческой природе и понятии о личности». Ко второй группе были причислены теории, выводящие право собственности из постулата справедливости. К этой группе он относил «теорию труда», основывавшую собственность на «истекающем из чувства естественной справедливости праве работника на продукты своего труда», и «теорию завладения», видящую внутреннее правовое основание собственности в «естественном» притязании первого владельца на вещи, которые он прежде всех других подчинил своей воле. Третью группу составляли «легальные теории», рассматривавшие собственность как институт положительного права и различающиеся между собой только тем, как они представляют себе процесс правообразования собственности.
Рассматривая трудовую теорию собственности, которая разрабатывалась преимущественно экономистами, Иванюков отмечал, что она заключает в себе лишь одно верное положение, что современная идея о справедливости требует обоснования собственности и частных доходов на труде. Отсюда объясняется и происхождение самой теории. Но такое понятие о справедливом распределении собственности не может быть названо «естественным», «прирожденным», «абсолютным». Древний мир и средние века не знали его. Появление этого понятия сделалось возможным лишь с признанием равенства прав людей. Да и современный порядок собственности не основывается на труде. Если Бастиа, Тьер, а за ними и другие экономисты защищали настоящие порядки собственности в силу принципа, что «каждый человек имеет право на результаты своего труда», то это только доказывает совершенное непонимание ими природы современных экономических отношений. Для осуществления этого принципа надлежало бы перевернуть вверх дном весь современный порядок собственности. Наука теперь выяснила, что накопление капитала в производстве происходит путем присвоения чужого труда, что в возвышении стоимости земельной собственности и получаемых с нее доходов играют значительную роль различные социальные факторы, в которых земельные собственники нимало не повинны (увеличение плотности населения, проведение железных дорог, развитие обрабатывающей промышленности и другие). Это несоответствие современных порядков собственности с идеей о справедливом обосновании собственности и есть причина возникновения социалистического учения и требований реформ в собственности со стороны экономистов реалистической школы.
«…Порядок собственности, основанный на труде, – писал Иванюков, – не есть исходный пункт развития собственности, не представляется реализованным в настоящее время, а составляет идеальную цель, к которой, несомненно, приближается человечество. Следовательно, «трудовая теория» есть не факт, а проблема» [19].
Рассматривая истоки «теории завладения», Иванюков отмечал, что еще римские юристы видели причину происхождения собственности в завладении предметом, не имеющим хозяина, и считали факт завладения достаточным основанием для защиты собственности. Это воззрение на происхождение собственности и правовое ее основание вошло и в юриспруденцию нового времени, однако новейшие исследования по истории земельной собственности опровергают «теорию завладения». Кроме того, если бы «теория завладения» объясняла историю происхождения собственности правильно, то и в таком случае ее вряд ли можно было бы признать, что завладение вещью, как факт, зависящий от случая или силы, достаточная причина для приобретения права собственности.
Из всех теорий собственности представлениям реалистической школы лучше всего соответствовала «легальная теория», разработанная Монтескье и Лабуле. Они рассматривали право частной собственности не как естественный факт, данный самою природой человека, а как учреждение общественной власти, писанного или неписаного закона.
В области распределения, по оценке Иванюкова, темные стороны системы свободной конкуренции заявляют себя особенно ярко. Они есть результат, во-первых, действия спроса и предложения, как регулятора обмена, а, следовательно, и распределения, во-вторых, неограниченного права наследования, вытекающего из идеи абсолютной неограниченности частной собственности, в-третьих, ограничения деятельности государства сферою охранения безопасности и защиты прав.
Являясь сторонником исторически сложившихся в России форм хозяйствования, Иванюков вместе с тем активно и последовательно выступал за реформирование различных сторон социальной и экономической жизни на основе принципов реалистической школы. В частности, им были высказаны и обоснованы ценные мысли о земледельческих артелях, развитии кустарных промыслов с помощью дешевого кредита со стороны Государственного банка.
Проведение целенаправленной серии социальных реформ Иванюков, как и многие представители реалистической школы, связывал с деятельностью государства, которое в процессе реформирования призвано обрести новые качества, стать социалистическим (точнее, социальным – Авт.) государством.
Как и многие представители реалистической школы Иванюков положительно оценивал практические шаги правительств по улучшению социально-экономического положения трудящихся, которые имели место в промышленно развитых странах Запада, в частности, в Германии. Ему явно импонировала позиция канцлера Бисмарка, считавшего, что активная деятельность государственной власти является важным средством, способным остановить социально-революционное движение и направить его на законные пути, а также признания Бисмарка в том, что «социал-демократия, в нынешнем ее виде, есть симптом общественного неустройства, ее существование является напоминанием для современного государства, что не все в порядке, что многое должно быть изменено и улучшено» [20].
В решении порожденных капитализмом социальных проблем, и, в частности, рабочего вопроса, Бисмарк и его единомышленники из высшего германского руководства видели важный путь к сохранению «бесценных благ многовековой цивилизации».
Как тонкий и проницательный политик Бисмарк умело пользовался жупелом революционного социализма для преодоления сопротивления консервативных сил, мешавших проведению в Германии прогрессивных социальных реформ в рамках политики т. н. «государственного социализма». «Страх перед социал-демократией, – говорил Бисмарк, – очень полезный элемент, когда имеешь дело с людьми, не отзывающимися сердцем на нужды своих бедных сограждан» [21].
К аналогичной политике, как известно, пытался склонить российское правительство в 1890-е годы прозорливый и умный С. Ю. Витте, занимавший тогда пост министра финансов. Однако засилье консерваторов в высших эшелонах власти, встало непреодолимой преградой на пути возможных прогрессивных социальных преобразований. Глава консервативного лагеря обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, считавший Витте «еще большим социалистом, чем Бисмарк», сделал все возможное и невозможное для дискредитации идей социального реформаторства, убедив молодого императора Николая II в несовместимости подобной политики и интересов самодержавия.
Иванюков высоко оценивал роль и значение состоявшейся в 1890 году в Берлине международной конференции по рабочему вопросу. В ее работе приняли участие политические и общественные деятели, ученые, представители рабочих организаций многих европейских стран. Это событие Иванюков, в отличие от ортодоксальных марксистов, расценивал не как популистский трюк крупного европейского капитала, а как проявление «развития оппозиционной смитовской школе литературы и усиления политического значения рабочих классов» [22].
Берлинская конференция знаменовала собой, по мнению Иванюкова, существенный поворот от политики конфронтации между государством и социал-демократией, имевшей место в 1880-е годы и проявившейся в виде исключительного закона против социалистов, к политике сотрудничества и социальных реформ. Она оказала немалую услугу в распространении мысли о том, «что социальная реформа есть важнейшая задача нашего времени», положила начало выработке международного законодательства по вопросам труда.
«Сходство общих условий экономического порядка в европейских государствах и Соединенных Штатах Америки, – писал он, – имеет результатом, что от Стокгольма до Неаполя и от Берлина до Чикаго социальные вопросы стали предметом живейшего обсуждения, предметом страхов и упований в литературе, парламентах, общественных собраниях и среди государственных людей» [23].
«Нельзя не порадоваться распространению мысли, – писал Иванюков, – что общественный переворот, которым угрожает социал-демократия в случае пренебрежения ее требованиями, может быть предотвращен не репрессивными мерами, а удовлетворением, шаг за шагом, справедливых и возможных требований рабочего класса. Такая политика поведет за собой уменьшение антагонизма между рабочими и имущими классами и рост сознания, что идеальное государство будущего может и должно быть построено не на развалинах нынешнего государства, а путем постепенной и широкой реформы существующего общественного строя» [24].
Основной экономический принцип будущего общества Иванюков видел «в организации общественного производства на базе коллективного капитала и в распределении продуктов по количеству труда каждого производителя». По мнению ученого, средства производства (капитал) в государстве будущего составят общественную собственность, а общественная организация труда осуществится в результате планомерной и солидарной деятельности громадного числа небольших хозяйственных общин.
Считая одной из важнейших задач социализма наиболее полное удовлетворение человеческих потребностей, Иванюков полагал, что ликвидация частных промышленных предприятий и спекулятивной торговли не устранит «свободу удовлетворения потребностей». В условиях общественной организации производства потребности людей будут удовлетворяться столь же полно и разнообразно, как при частнокапиталистической системе, с той только разницей, что на рынке потребности удовлетворяются с помощью спроса, а в условиях социалистической организации хозяйства они будут удовлетворяться на основе регулярного сбора статистических сведений.
По мнению Иванюкова, требования на приобретение различных продуктов со стороны отдельных лиц будут в известной мере ограничены. Это связано с тем, что распределение продуктов национального труда между гражданами зависит от количества затраченного каждым из них рабочего времени. Для этого необходимо знать количество труда, которое заключается в предметах, на которые данным лицом заявлено требование. Только в этом случае можно установить равновесие между заявленными требованиями и их удовлетворением. «Первое техническое требование для возможности осуществления социалистического народного хозяйства, – писал Иванюков, – заключается в определении количества труда, заключенного в каждом отдельном предмете, производимом национальным трудом»  [25].
Иванюков считал, что государство будущего должно быть построено по принципу федерализма. Оно должно представлять из себя федерацию общин различных размеров, автономные права которых должны соответствовать общегосударственным интересам. Каждая община должна владеть определенной частью национального капитала и самостоятельно удовлетворять большую часть своих потребностей.
Хозяйственная община должна определять при этом долю участия каждого гражданина в общественном труде и долю его в фондах потребления. Отношения между общинами должны строиться на принципах равноправия. Общины могут пользоваться товарно-денежными отношениями, но в несколько ограниченных масштабах.
Рассматривая текущие вопросы экономической жизни России, Иванюков выступал за скорейшую индустриализацию страны, развитие крупного производства, основанного на современной машинной технике, за привлечение в отечественную экономику иностранного капитала. Вместе с тем ученый полагал, что особого внимания со стороны государства и общества заслуживает аграрный вопрос. Отмечая особый интерес российских исследователей к вопросам развития сельского хозяйства, проявившийся после отмены крепостного права, Иванюков писал: «благосостояние крестьян у нас есть благосостояние всех классов общества и цветущего положения государственных финансов» [26].
По мнению известного экономиста, финансиста и статистика Андрея Алексеевича Исаева (1851–1924), разделявшего многие теоретические положения Иванюкова, переход от капитализма к социализму предполагает длительный период эволюционного развития. Его основой должна стать «длинная цепь законодательно проведенных мер, которые будут расшатывать твердыни капитализма одну за другой», серия продуманных законодательных мер, являющихся результатом деятельности прогрессивных реформаторов в законодательных учреждениях в губернском, городском и общинном самоуправлении [27].
Непосредственно переходу к социализму будут предшествовать пять основных обстоятельств:
«1) Развитое капиталистическое производство, создающее односторонний тип хозяйственной жизни; оно облегчает замену господствующего типа новым.
2) Высокий уровень умственного развития народа и воспитание в нем разнообразных практических навыков.
3) Демократическое государственное устройство.
4) Многочисленность людей, сознательно восприявших учение социализма.
5) Большое число граждан хотя бы умеренно недовольных капиталистическим строем» [28].
Ученый считал, что предпосылки перехода к новому строю имеются, прежде всего, в США, Германии и Бельгии. Поэтому в этих странах, полагал он, социализм осуществится в первую очередь. Для России же социалистический строй не может быть делом ближайшего будущего, поскольку в стране отсутствует пока фундамент, необходимый для его построения [29].
Исаев был выпускником Петербургского университета. Получив степень магистра за диссертацию «Промышленные товарищества во Франции и Германии» и доктора за диссертацию «Артели в России», преподавал политическую экономию и финансовое право в ярославском Демидовском лицее, а также в Петербургском университете и Александровском (бывшем Царскосельском) лицее. В 1899–1904 годах читал лекции в Париже и Брюсселе. Среди главных его работ «Промыслы Московской губернии» (1876), «Освобождение крестьян от крепостной зависимости в России» (1881), «Зародыши сельского пролетариата в Ярославской губернии» (1884), «Государство и кредит» (1886), «Очерк теории и политики налогов» (1887), «Большие города и их влияние на общественную жизнь» (1887), «Настоящее и будущее русского общественного хозяйства (1896), «О социализме наших дней» (1902), «Индивидуальность и социализм» (1907), «Вопросы социологии» (1913) и другие.
Исаев считал, что социалистический строй обеспечит простор для развития человеческой личности, позволит каждому человеку лучше выразить свою индивидуальность, доставит людям «много знания, силы и счастья». Это строй, который, «будет опираться на завоевания, доселе сделанные человечеством, и пускать корни в человеческую душу, как она сложилась за длинный ряд веков. Понимая, насколько велика в современном человеке любовь к свободе, социализм постарается обеспечить ему наибольший простор: гражданину социалистического мира будет дозволено все, что, вообще, допустимо без ущерба для других членов общественной среды» [30].
Вкусы и наклонности людей, относительной материальной и духовной жизни, отмечал Исаев, представляют большое разнообразие. Чем больше растет знание, чем больше изощряется искусство в приложении знаний к труду и развлечениям, к производительным процессам, к личным услугам и домашней обстановке, тем больше будет слагаться видов занятий, тем больше будет вырабатываться человеческих типов. С ростом разнообразия человеку будет все легче выражать свою индивидуальность. Социализм не будет препятствовать этому движению. «Являясь системой общественного устройства, которая наилучшим образом обеспечивает каждому чувство удовлетворенности, социализм отлично примиряется с расчленением общественных групп, уже ныне многочисленных, на дальнейшие подгруппы» [31].
Ученый считал, что люди вступят в социализм с той совокупностью страстей, с тем характером мотивов, которые господствуют в капиталистическом обществе. Вследствие большой разницы между людьми, они имеют право на неравные доли общественного дохода. Социализм, в понимании Исаева, это общество, где труд будет построен на принципах материальной заинтересованности, где оплата труда будет осуществляться в соответствие с его количеством и качеством. Следуя принципам материальной заинтересованности, люди будут стремиться «к напряжению своей рабочей силы, к поставлению услуг в большем количестве и лучшего качества» [32].
Отрицая необходимость частной собственности на орудия производства для достижения наибольшей производительности труда, Исаев отмечал, что многочисленные наблюдения в экономически развитых странах говорят о наличии многих арендаторов, отлично ведущих хозяйство на чужой земле, предприятий, где хозяева постоянно не занимаются делом, «а наемные управляющие сосредоточивают в своих руках полноту власти и достигают превосходных результатов».
«Капиталистическое общество, – писал Исаев, – выработало условия, при которых люди, не владеющие орудиями на правах собственности, могут с успехом заменять хозяев. Такими условиями служат: хорошее вознаграждение за труд, повышающееся с возрастанием доходов предприятий, и прочное отношение держателя к орудиям производства. Управляющий промышленным или торговым делом только в единичных случаях обнаруживает качество хорошего хозяина, раз получает скудное вознаграждение, которое остается неизменным и при увеличении прибыли. Арендатор, снимающий землю на короткий срок, ведет дело небрежно, во всяком случае, хуже, чем вел бы его хозяин. Но директор фабрики или склада товаров напрягает свои силы, если его труд хорошо оплачен, тем более, если ему поступает доля барыша; арендатор, пользуясь землей по долгосрочному договору, бережет производительные силы почвы и проявляет в своей сельскохозяйственной деятельности то, что принято называть «хозяйским глазом» [33].
Оба названных условия, считал Исаев, вполне обеспечивают хозяйственной жизни страны тот запас личных качеств, которые нередко ищут среди собственников орудий производства.
Примечательно, что Исаев первым среди российских ученых выдвинул и обосновал необходимость копартнершипа (участия рабочих в прибылях предприятия) как важнейшего средства гармонизации отношений между трудом и капиталом. В 1879 году в статье «Участие рабочих в прибыли предприятия», опубликованной в журнале Московского юридического общества «Юридический вестник», он активно настаивал на необходимости введения в России капиталистической кооперации. Исаев отмечал, что распространение акционерной формы организации капиталистического предприятия и введение копартнершипа будет способствовать, в конечном счете, возникновению производственных товариществ, представляющих «более стройную», «более совершенную» форму предприятий, которым принадлежит будущее [34].
Рассматривая теоретические и практические аспекты копартнершипа, опыт его применения на Западе, Исаев, отмечал, что копартнершип может успешно развиваться только под давлением недовольства работников, что и показывает опыт европейских стран. Вместе с тем есть и другой путь его развития – через активное участие государства, призванного не только выполнять в этом вопросе контрольную функцию, но и активно участвовать в пропаганде принципов участия рабочих и служащих в прибылях отечественных предприятий.
В конце ХIХ – начале ХХ века копартнершип не нашел своего практического применения в России в силу слабости правительственного влияния на реальный сектор отечественной экономики. Да и в передовых странах Запада он развивался довольно медленно. По данным В. Ф. Тотомианца к 1914 году в Европе и США насчитывалось всего 423 предприятия, рабочие и служащие которых в той или иной форме принимали участие в прибылях. Из них менее чем на трети предприятий участие рабочих и служащих в прибыли сочеталось с их участием в управлении предприятиями [35]. Положение изменилось в годы Первой мировой войны 1914–1918 годов. Количество подобных предприятий в эти годы стало расти. В некоторых странах, например во Франции, вследствие остроты рабочего вопроса, копартнершип получил законодательное оформление. Не осталась в стороне и Россия. Как показывают архивные разыскания Л. Е. Шепелева, Министерством торговли и промышленности Временного правительства было подготовлено шесть вариантов проекта учреждения акционерных компаний с участием рабочих и служащих на принципах копартнершипа [36].
В работе «Основные проблемы теории политической экономии» (СПб., 1907) другой видный представитель отечественного катедер-социализма А. С. Шор рассматривал социализм как коллективистическое общество, основанное на трудовом принципе, который должен лежать в основе его хозяйственного плана. Он полагал, что при составлении хозяйственного плана необходимо учитывать как трудовую стоимость хозяйственных благ, так и их предельную полезность. Только в этом случае, по его мнению, возможно целесообразное ведение хозяйства [37].
Капиталистическое хозяйство Шор считал «потенциальным социалистическим, не сбросившим еще с себя сковывающие его путы» [38]. Главная особенность социалистического общества – изменение самого характера собственности. В условиях социализма большая часть предметов должна стать объектом коллективной собственности. Коллективная собственность на орудия и средства производства является, по мнению ученого, «главным условием существования строя, при котором отсутствует эксплуатация» [39].
С изменением характера собственности на средства производства станет невозможным приобретение рабочей силы ни в качестве временной, ни в качестве постоянной собственности. Социалистическое общество в представлении ученого – это общество, всецело основанное на трудовом принципе. Этот принцип должен лежать и в основе хозяйственного плана социалистического общества. Хозяйство в таком обществе должно быть планомерным. План, в соответствии с которым придется регулировать производство в обществе, основанном на трудовом принципе, в первую очередь должен определить количество труда, направляемого в ту или иную отрасль производства.
При составлении хозяйственного плана социалистическое общество будет учитывать не только трудовую стоимость, но и предельную полезность благ. Если обществу удалось эмпирическим путем найти полезность благ на основании статистических данных об уровне спроса и предложения в данном обществе, отмечал Шор, то в таком случае «руководители нашего общества могут распределить труд между различными отраслями производства в соответствии с предельной полезностью, т. е. наиболее целесообразно» [40].
По убеждению ученого, распределение при социализме будет основано на принципе трудового вклада. Поскольку издержки производства каждого блага сводятся к количеству труда, то именно труд должен определять долю каждого участника производства в общественном продукте. Член общества, желающий получить большее количество благ, чем другие, затрачивает в общественном производстве большее количество собственного труда; член общества, довольствующийся более скромной долей благ, работает меньше. Таким образом, каждый получает ту часть общественного продукта, которую он сам заранее «точно ограничил размерами своего участия в общественном производстве».
Шор представлял социалистическое общество как общество, в котором отсутствует обмен. Вместе с тем он считал, что при социализме сохранится стоимость (ценность) благ. В социалистическом обществе ценность продукта должны определять «труд и порядок его распределения». Величина ценности продукта будет в большей или меньшей степени отклоняться от количества труда, затраченного на его производство. Отличие модифицирующего момента от аналогичного момента в капиталистическом обществе ученый усматривал в том, что в социалистическом обществе общественный фактор – результат сознательного расчета членов общества, в капиталистическом же обществе силы этого рода действуют стихийно.
Представители российской реалистической школы разделяли точку зрения западных катедер-социалистов (Л. Брентано и др.) о том, что разрешение социального вопроса в новом, трансформированном обществе может и должно совершиться при сохранении за трудом положения товара. При этом труд-товар должен быть поставлен в такие условия, чтобы он не был вынужден подчиняться всем условиям рынка, как бы благоприятны они ни были для него.
Большое значение придавалось экономической роли рабочих союзов и организаций, призванных добиваться улучшения материального положения трудящихся путем совместной деятельности по строительству жилья, созданию больничных и пенсионных касс, организации досуга. 
Наряду с этим ученые реалистической школы необходимость активного вмешательства государства в отношения между трудом и капиталом, как при помощи рабочего законодательства, так и посредством предотвращения опасных для государства попыток силового решения рабочего вопроса со стороны экстремистски настроенных леворадикальных сил.
В период революции 1905–1907 годов Иванюков и некоторые другие представители российского катедер-социализма стали активными организаторами и членами Партии демократических реформ, лидером которой являлся крупнейший русский ученый-обществовед М. М. Ковалевский. В программных документах партии, ее законопроектах нашли отражение многие социально-экономические воззрения представителей реалистической школы.
Партия демократических реформ выступала, в частности, за упорядочение арендных отношений, отмену действующих правил о найме сельских рабочих и распространение на них рабочего законодательства применительно к техническим особенностям земледелия, учреждение особых органов (примирительных камер) для разбора спорных ситуаций между арендаторами и землевладельцами, рабочими и предпринимателями.
Партия настаивала на необходимости широкой государственной помощи переселенцам, преобразовании Крестьянского банка в орган по приобретению земель для государственного земельного запаса, требовала организации мелиоративного и мелкого сельскохозяйственного кредита, поддержки товариществ и разного рода союзов взаимопомощи, широкого развития общего и сельскохозяйственного образования. По рабочему вопросу программа партии содержала требования сокращения рабочего дня, улучшения условий труда, введения системы социального страхования.
Близким к реалистическому направлению отечественной экономической мысли являлся «экономизм» – реформистское течение в российском рабочем движении, представители которого решительно отвергали необходимость политической борьбы рабочих за свои права и видели путь улучшения положения трудящихся через улучшение будничных экономических условий существования.
Один из ведущих идеологов «экономизма» Сергей Николаевич Прокопович (1871–1955) являлся видным статистиком-экономистом, председателем Экономической секции Императорского Вольного экономического общества, председателем секции по страхованию рабочих при Московском отделении Императорского Технического общества.
В работе «К критике Маркса» (1901) Прокопович характеризовал научный социализм как абстрактно-реалистический и тенденциозный. Вслед за Э. Бернштейном он активно пропагандировал идеи «практического социализма», (социально ориентированного рыночного хозяйства – Авт.), продолжающего «дело либерализма». «Практический социализм, – писал Прокопович, – в противоположность научному, несомненно, продолжает дело либерализма, – на почве новых экономически отношений, конечно. Абсурдность идеи экономического всесилия политической власти станет вполне очевидной, если мы вспомним, что существование прибыли на напитал и поземельной ренты обусловлено необходимостью хозяйственного учета в цене продуктов производительной роли земли и капитала. Не уничтожая экономических категорий прибыли и ренты, мы могли бы, экспроприировав весь капитал и всю землю, обратить прибыль и ренту на пользу всего общества. Эта возможность предполагала бы, что в основе распределения доходов могут лежать не экономические отношения производства, а политические отношения власти, – что противоречит самым основам материалистического понимания истории… В противоположность Марксу, мы ждем дальнейшего прогресса не от ухудшения положения трудящихся классов, а от повышения их экономического благосостояния и роста их социального влияния. Чтобы уничтожить общественное зло, нужно не только чувствовать его гнет, но и иметь силу бороться с ним. Силу дает не страдание и угнетение, а повышение экономического, правового, политического, вообще – социального уровня жизни» [41].
Прекрасный знаток экономической жизни России, Прокопович провел ряд исследований, раскрывавших динамику роста жизненного уровня населения страны и на эмпирической базе опровергавших марксистский тезис об абсолютном обнищании народных масс в условиях промышленного капитализма. В частности, им было установлено, что с 1900 по 1913 год годовой доход на одного жителя страны вырос с 67 руб. 25 коп. до 101 руб. 35 коп. [42]. По подсчетам Прокоповича в 1913 году доходы трудовых слоев населения страны составляли во всем народном доходе 73,6 %, а в сельском хозяйстве – 89,1 %. [43]. Эти данные полностью опровергали утверждение В. И. Ленина о том, что доходы трудовых слоев населения составляют «какие-нибудь 20 % – 30 %» всего народного дохода.
Проведя последние десятилетия жизни в вынужденной эмиграции, Прокопович много занимался изучением причин Октябрьской революции 1917 года, ее экономических и социальных последствий. Один из главных выводов, который сделал ученый, состоял в том, что проблема коммунизма не была закономерным этапом на пути экономического и культурного роста русского народа в первой четверти ХХ века. Революция имела явно «наносной характер». Большевистский эксперимент, в который вступила страна, «был не нужен, а обошелся очень дорого» [44].
2. Христианский социализм С. Н. Булгакова
и его последователей
Формирование философско-экономических воззрений
С. Н. Булгакова. Союз христианской политики и его программа. Идеи христианского социализма в работах С. Н. Булгакова
разных лет и трудах его последователей.
Существенный вклад в разработку проблем социально ориентированного рыночного хозяйства внес Сергей Николаевич Булгаков (1871–1944) – автор теории христианского социализма.
Булгаков родился в городе Ливны Орловской губернии в семье бедного провинциального священника. В 1890 году, после окончания Орловской духовной семинарии он поступил на юридический факультет Императорского Московского университета. С этого знаменательного события начался его триумфальный путь в науку, продолжавшийся более полувека.
На протяжении многих лет наряду с научной деятельностью Булгаков принимал активное участие в общественно-политической жизни страны. В студенческие годы увлекался марксизмом. В августе 1903 года он участвовал в нелегальном съезде, положившим начало Союзу освобождения, впоследствии составившему ядро партии конституционных демократов. С 1904 года Булгаков вместе со своим другом и единомышленником Н. А. Бердяевым редактирует журналы «Новый путь» и «Вопросы жизни». В 1906 году он участвует в создании Союза христианской политики, а в 1907 году избирается депутатом второй Государственной думы от Орловской губернии как беспартийный «христианский социалист».
Философ европейского масштаба и ученый-богослов, видный общественный деятель досоветской России и российского зарубежья, Булгаков немалого достиг и в области философского осмысления экономической действительности и экономических процессов. После окончания университета он выбрал для себя именно экономическое поприще: подающего большие надежды молодого человека оставили при кафедре политической экономии и статистики для подготовки к профессорскому званию. В 24 года Булгаков уже преподает политическую экономию в Московском техническом училище.
Встреча с марксизмом стала для сына провинциального священника судьбоносной. Она обострила в нем интерес к социальным проблемам, наполнила умственную жизнь сомнениями и поиском. В марксизме молодого Булгакова, знавшего народную жизнь со всеми ее «свинцовыми мерзостями» не понаслышке, привлек яркий протест против существующих общественных порядков, желание видеть человеческие отношения более гуманными и гармоничными. Однако в отличие от революционных, ортодоксальных марксистов, видевших путь к лучшему будущему через революционное насилие, Булгаков разглядел в социализме Маркса не теорию насильственного ниспровержения существующих порядков, а учение о мирном преобразовании действительности. На этом основании Булгаков и близкие ему по взглядам молодые почитатели создателя «Капитала» – П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановский, Н. А. Бердяев («романтики 90-х годов», как называл их П. Н. Милюков) были причислены к разряду «марксистов легальных», т. е. неполноценных, ревизионистского толка, стремившихся, якобы, «оправдать капиталистическую эксплуатацию» и «опошлить подлинный марксизм».
В 1897 году выходит первый значительный труд Булгакова «О рынках при капиталистическом производстве», который был написан с позиций легального марксизма. В следующем году Булгаков успешно сдает магистерский экзамен и направляется в двухлетнюю заграничную командировку. Эти годы он провел в Германии, Франции и Англии. Здесь молодой ученый с головой уходит в европейскую философию и экономическую науку, знакомится с ведущими немецкими социал-демократами – К. Каутским, А. Бебелем, В. Адлером, пишет магистерскую диссертацию, посвященную аграрному капитализму. Первый русский марксист Г. В. Плеханов, видимо не до конца поняв умонастроения Булгакова, характеризует его в эти годы как «надежду русского марксизма».
В 1900 году магистерская диссертация Булгакова «Капитализм и земледелие» была опубликована в Петербурге в двух томах. Эта работа изначально была задумана автором с целью доказать «всеобщую приложимость» марксова закона концентрации производства. Однако глубокомысленный Булгаков, обстоятельно изучив современное состояние и историю развития земледелия в Англии, Германии, Франции и Ирландии, пришел, подобно Э. Бернштейну и Ф. О. Герцу (и независимо от них), к совершенно иному выводу, что и предопределило его постепенное дистанцирование от многих кардинальных позиций марксизма, как ошибочных.
На основе анализа обширного экономико-статистического материала Булгаковым было установлено, что тенденция к концентрации, признанная Марксом универсальным законом капиталистического строя, сельскому хозяйству вовсе не присуща и что условий, способствовавших гибели мелких хозяйств, по крайней мере, в земледелии не существует: преимущества мелкого или крупного хозяйства выявляются из конкретных условий их функционирования.
Исходя из того, что концентрация производства не проявляется в земледелии, Булгаков пошел дальше немецких критиков аграрной доктрины Маркса. Предпочитая истину популярности и авторитету родоначальника научного социализма, Булгаков смело утверждает, что его конечный вывод о неизбежности замены частно-хозяйственного строя общественной организацией неверен и «принадлежит к числу таких же осмеянных историей близорукостей, какими были старинные попытки заглянуть в будущее, например, Фурье и тому подобными».
Скрупулезно исследуя аграрные отношения, Булгаков сформулировал собственную теорию устойчивости мелкого крестьянского хозяйства. В противоположность Марксу, идеализировавшему исключительно пролетариат, молодой ученый сумел разглядеть в крестьянине-собственнике здоровую силу общества, нуждающуюся в правовом обеспечении, а так же в гарантии прав личности и индивидуальной собственности на землю. По заключению Булгакова, мелкие хозяйства способны технически усваивать многие преимущества крупных, в том числе и через различные формы коллективного пользования.
Ошибочным Булгаков признал положение Маркса о повышении органического состава капитала в сельском хозяйстве. На конкретных примерах молодой ученый доказывал, что интенсификация хозяйства может вести к увеличению количества труда, необходимого для обработки данной площади.
В отличие от ортодоксальных марксистов, Булгаков связывал рост нищеты и разорения крестьянства не с ростом их эксплуатации с аграрным перенаселением и действием сформулированного Томасом Мальтусом закона убывающего плодородия почвы. «При наличности перенаселения, – отмечал Булгаков, – известная часть бедности должна быть отнесена за счет абсолютной бедности, бедности производства, а не распределения», и «до тех пор, пока человечество не овладеет стихийной силой размножения, бедность не может быть окончательно искоренена, опасность перенаселения будет всегда у дверей». В этой связи регулирование рождаемости Булгаков считал «основным экономическим условием» благополучия крестьянского населения.
Булгаков является автором т. н. перераспределительной версии источника земельной ренты. Ученый утверждал, что земельная рента является не следствием эксплуатации наемного труда в сельском хозяйстве, а результатом перераспределения продукта, созданного за пределами сельского хозяйства. Булгаков писал, что рента «может быть только продуктом неземледельческого труда. Это есть дань, которая платится землевладельцу всем обществом, тяжелый рефлекс общественного прогресса; земельная рента в этом смысле есть феномен не производства, а распределения» [1].
В 1901 году Булгаков успешно защищает магистерскую диссертацию и переезжает в Киев, где избирается ординарным профессором политической экономии Киевского политехнического института и приват-доцентом Университета св. Владимира.
В работах начала века, и, в частности, в статьях «Об экономическом идеале», «О задачах политической экономии» и других, вошедших в сборник под символическим названием «От марксизма к идеализму», Булгаков, осмысливая реальности индустриального мира, еще в большей мере отходит от марксистских воззрений и во многом проявляет солидарность с представителями отечественной школы экономического либерализма, благодаря которым в России с эпохи «великих реформ» успешно осуществлялась программа индустриальной модернизации. Основной идеей Булгакова становится идея, согласно которой общечеловеческий и общекультурный прогресс нельзя сводить исключительно к экономическому прогрессу. Он становится на путь активной пропаганды включения практической христианской этики в хозяйственную жизнь.
Развивая свои мысли, Булгаков писал, что политэкономия «возникла и существует, поддерживаемая той практической важностью, которую в настоящее время имеют экономические вопросы в жизни культурного человечества. Она родилась как плод поисков современного сознания и совести за правдой в экономической жизни. Она вызвана не теоретическими, а этическими запросами современного человечества. Политическая экономия по этому предварительному ее определению, есть прикладная этика, именно этика экономической жизни».
Политической экономии, отмечал Булгаков, дают жизнь две великих проблемы: проблема производства богатства и проблема его распределения, вопрос экономический и социальный. Задачу политической экономии определяют, поэтому два идеала: идеал экономический и идеал социальный [2]. Исследование этих идеалов, этих «двух порядков долженствования», и должно, прежде всего, составлять предмет критического введения в политическую экономию.
Несколько позднее, в работе «Философия хозяйства», Булгаков делает некоторые уточнения и добавления к этому определению. Он отмечает, что «политическая экономия родилась под знаком меркантилизма, т. е. из вполне практических мотивов». Она – наука социологическая, точнее – «старшая дочь социологии», и, «как социальная наука вообще, представляет собой единство экономической теории и экономической политики» [3]. При этом теория помогает ориентироваться в вопросах практического характера и дает общие рекомендации, предполагающие еще участие интуиции, творчества или хотя бы здравого смысла. Поэтому экономическая политика есть по своей природе «научное искусство».
Экономической науке, утверждал при этом Булгаков, «доступна лишь статика общества, а не его динамика», хотя законы политической экономии имеют дело не только со статикой, но и с динамикой явлений, не только с их существованием, но и последовательностью [4].
Отмечая, что, по мнению многих экономистов, политическая экономия есть наука о народном богатстве, что ее важнейшим понятием является понятие «богатство», Булгаков признавал это понятие аморфным и расплывчатым, поскольку трудно приурочить определение богатства к какому-нибудь одному, даже и наиболее важному и наглядному признаку, «хотя бы к материальным потребностям», поскольку невозможно провести ясную черту, разграничивающую материальные и идеальные потребности.
Но вернемся к работе «Об экономическом идеале». Констатируя, что «богатство есть абсолютное благо для политической экономии» и что умножение богатства есть для нее «закон и пророки», Булгаков отмечает устоявшийся в экономической науке догмат, связывающий рост богатства с развитием человеческих потребностей: именно умножение и утончение потребностей создают условия для роста богатства.
Стремясь выяснить каким образом в политической экономии получило столь бесспорное значение столь спорное учение, как основная ее предпосылка о значении роста потребностей, Булгаков обращается к наследию А. Смита и К. Маркса. Догмат этот, отмечает ученый, был внесен в политическую экономию первоначально лишь в качестве методологической условности, гипотетического предположения. При этом Смит рассматривал человека «по двум различным ведомствам с совершенно противоположными чертами: по ведомству этики он наделен одним альтруизмом, а по ведомству политической экономии – одним эгоизмом, так что изображает собой вошедшего в пословицу «economic man» политической экономии» [5]. С легкой руки Смита учение об «экономическом человеке» прочно вошло в политическую экономию. Слабый протест против этического материализма, прозвучавший со стороны последователей историко-этической школы, оказался теоретически бесплодным. Зато доктрина экономического материализма и вообще школа Маркса, еще более заострили это учение, превратив его из методологической предпосылки в основное положение философии истории, в учение об экономической борьбе классов, как подлинной основе всего исторического процесса.
Если не считать Рёскина, Льва Толстого [6] и некоторых утопических социалистов, отмечал Булгаков, вопрос о богатстве, как общечеловеческая и этическая проблема. В политической экономии не поднимался. И это объясняется не каким-либо личным материализмом экономистов, а скудостью их общего мировоззрения, их позитивизмом, который не побуждает их к критическому раздумью на пороге научного здания, а сразу вводит в его закоулки, откуда не откроется уже широких перспектив. Принципиальные вопросы превращаются в фактические и, в обратной пропорции к скудости общих идей, растут специальные исследования. Однако, после векового развития экономической науки должно же придти время и критического раздумья…
В вопросе об экономическом идеале Булгаков усматривает важную философскую и всемирно-историческую проблему: есть ли богатство и рост потребностей благо при свете не только политической экономии, но и нравственной философии? Есть ли это не только экономически–абсолютное благо, но и благо вообще? Если да, то, в каком смысле, если нет, то почему и как? В первом случае политическая экономия имеет философское и этическое право на существование, во втором вся она низводится до какого-то недоразумения или заблуждения. Такая внеэкономическая оценка богатства, очевидно, имеет место только на почве общего философского миросозерцания.
В вопросе о богатстве и умножении потребностей, писал Булгаков, человеческая мысль движется между двумя крайними полосами – эпикуреизмом и аскетизмом. Недостатком этих точек зрения является общий этический материализм. Оба эти воззрения считают материальные потребности и материальную жизнь или, даже вообще жизнь, самостоятельной целью или ценностью и расходятся только в том, что одно воззрение эту цель признает, а другое отрицает. Им одинаково чужда точка зрения, согласно которой богатство и материальная жизнь есть не самоцель, а только средство для служения высшей, абсолютной цели, и потому должны оцениваться не сами по себе, а на основании того отношения, в котором они находятся к этой высшей цели.
Булгаков видит абсолютный смысл и ценность человеческой жизни «не в себе самой, а вне себя и выше себя», рассматривает ее не в качестве эмпирического факта, а как «служение высшему идеальному началу, сущему добру». Ее идеальное содержание составляет, поэтому, деятельность человеческого духа, нравственно самоопределяющегося, избирающего свободным нравственным актом то или другое направление воли, работы духовной. В работе духовной и состоит цель человеческой жизни и для этой цели все остальное должно рассматриваться как средство.
Духовная жизнь требует одного, но бесценного и незаменимого для себя условия, – свободы; нравственное самоопределение может быть только свободно и, наоборот, только свободное самоопределение может иметь нравственную цену. Совершенную свободу имеет только чистый дух, свободный от всяких внешних влияний и открытый лишь внутренним. Человек же существует в теле, следовательно, он связан с внешним, материальным миром, в котором царит механическая необходимость. Свобода человеческого духа, поэтому, необходимо подлежит внешним (не говоря уже о внутренних) ограничениям. Полная духовная свобода представляет для эмпирического человека недостижимый идеал. И все же идеал! Чем ближе человек к идеалу, чем автономнее его нравственная жизнь, тем полнее может он выразить свое духовное «Я».
Внешняя несвобода человеческой личности имеет две главные формы: зависимости человека от человека, то есть политической или социальной, и зависимости человека от природы, то есть экономической.
Современная техника в своих тенденциях показывает, что существующее отношение между человеком и природой, состояние взаимной отчужденности и непроницаемости, не являются единственно возможными и нормальными. Природа способна проникаться велениями человеческого духа, между природой и человеком мыслим иной, тесный, интимный и гармонический союз. Возможная победа над материей и одухотворение сил природы есть великая задача, которую ставит себе историческое человечество и которую с небывалыми успехами оно разрешает теперь. Вместе с этим уничтожается та постыдная и унизительная зависимость, тяготеющая над так называемыми некультурными народами, которая называется бедностью. Голодный нуждается, прежде всего, в пище, холодный – в одежде, бесприютный – в крове. Нищета создает уничтожающие человека страдания и исключает возможность собственно человеческой духовной жизни. Поэтому борьба с нищетой есть борьба за права человеческого духа.
Современное сознание, по мнению Булгакова, чрезмерно механизируя жизнь, с особенной охотой рисует себе такой идеальный общественный строй, при котором люди будут добродетельны как бы автоматически, без всякой борьбы с собой. Однако добродетель всегда дается и создается только нравственной борьбой, и если на нашу долю достается по преимуществу борьба с нищетой и всякого рода деспотизмом, то на долю будущего человечества, кроме иных видов борьбы, остается борьба с богатством и роскошью. «Богатство воздает только стены для цивилизации, но в этих стенах может быть одинаково устроен и светлый храм, и блудилище» [7].
Именно такому отношению к богатству, считает Булгаков, учит Евангелие. Оно не гонит человеческой радости и не клеймит всякого чувственного удовольствия. Но оно предостерегает от плена духа в заботах о богатстве и завтрашнем дне, осуждает «надеющихся на богатство» и повелевает сделать решительный выбор между служением Богу или мамоне, считая несовместимым то и другое. Проповедуя жизнь в духе и истине, Евангелие одинаково удаляется как от отвлеченного аскетизма, так и еще более от чувственного гедонизма, но оно не осуждает культуру и необходимый для нее экономический прогресс; человечество должно не зарывать свой талант в землю, как учит его аскетизм, а приумножить его в истории.
Истинная, то есть духовная цивилизация, которая была бы одинаково свободна от отвлеченного спиритуализма или аскетизма и от мещанского гедонизма, по-прежнему составляет всемирно-историческое искомое, хотя отдельные исторические эпохи более или менее приближают к идеалу.
Эволюционизировавший в своих нравственных исканиях от марксизма к неокантианству Булгаков, тем не менее, не отрицал относительной правоты социализма, расценивая его в качестве социально-политического минимума христианской политики. В этой связи им предпринимаются попытки соединить некоторые здравые социальные идеи марксизма с философским идеализмом, христианской этикой.
На рубеже столетий, следуя завету Паскаля о необходимости в поисках истины разобраться в аргументах противостоящих истин, Булгаков в процессе напряженной умственной работы открыл для себя новое понимание христианства и христианской веры. Это новое понимание, с одной стороны, находилось в явном противоречии с официальной российской церковной идеологией, а, с другой стороны, противостояло марксистскому воинственно-атеистическому социализму.
Примечательно, что провозглашенные Булгаковым идеи и принципы «христианского социализма», духовного начала экономической жизни и духовной свободы во многом перекликались с философскими воззрениями ведущих представителей отечественной школы экономического либерализма второй половины ХIХ века. Его экономические взгляды в известной мере базировались на их фундаменте [8]. Весьма близкую позицию с представителями отечественного экономического либерализма занимал Булгаков и в оценках состояния современного ему российского общества, перспектив и путей социально-экономического развития России.
«…Буржуазия наша, – писал Булгаков, – еще слишком слаба, чтобы оказывать определяющее влияние на духовную жизнь народа, а бюрократия, по самому своему существу, лишена духовных сил и может только внешним образом временно парализовать народное развитие. Что же касается народа, то для него историческое существование еще впереди и в своем теперешнем положении он лишен главных условий для своего нравственного самоопределения, исторического бытия. Вынужденный аскетизм и смирение, нищета и бесправие еще стоят на пути его развития. Освобождение его, создание условий не зоологического, а человеческого существования есть насущная историческая необходимость. Исторический момент наш стоит под знаком науки права и народного хозяйства. Светлое царство духа, истинная цивилизация может быть построена только на прочном и материальном фундаменте. Но, закладывая фундамент, мы уже строим здание… Поднятие личности, ее прав, потребностей и имущественного благосостояния, словом, наш русский ренессанс, таков остается лозунг нашего времени, наша историческая задача, наша гражданская обязанность» [9].
Следуя традициям российской экономической школы, Булгаков в своих экономико-философских сочинениях выдвигал принципы «смешанной экономики», предполагающей оптимальное сочетание индивидуальной хозяйственной инициативы и необходимого государственного регулирования.
Выявляя перспективные направления хозяйственного развития страны, Булгаков подчеркивал, что экономическая и финансовая политика должна быть направлена, прежде всего, на развитие производительности народного труда и воплощение начал справедливости. Задачей экономической политики должно быть поощрение средствами государства промышленности и земледелия, причем должны быть гармонически примирены внутренне согласные интересы того и другого. Должны быть понижены таможенные пошлины, в соответствии действительной необходимости, прекращены такие явно несправедливые формы покровительства, как сахарная нормировка. Следует озаботиться о промышленном и агрономическом просвещении народа, агрономической помощи населению, устройстве мелиорации, размежевании, доставлении дешевого и доступного кредита сельскому населению, поддержании кустарной промышленности. В финансовой политике следует осуществлять то начало, чтобы каждый нес тягости обложения в соответствии своему имуществу.
С этой целью Булгаков рекомендовал стремиться к сокращению косвенного обложения, в особенности предметов первой необходимости, как наиболее несправедливого и непропорционального, хотя и соблазнительного для финансистов своей легкостью и удобством. Государство, подчеркивал ученый, должно перестать быть кабатчиком и спаивать народ. Такое значение, которое имеет винный откуп в российском бюджете, неприлично для христианского государства. Вместо косвенного обложения должно быть усиливаемо обложение прямое, и в основу его должен лечь прямой, прогрессивный подоходный налог.
Булгакова, наряду с известным русским экономистом и либеральным реформатором Н. Х. Бунге, чьи идеи социального обновления он во многом разделял, отмечал, что общая задача, определяющая желательное исправление социального развития России, практически распадается на ближайшие частные задачи. На первом месте среди них – социальные реформы, постепенно пролагающие путь новому социальному порядку.
Важнейшими областями социального реформирования в России Булгаков, как и Бунге, считал законодательную охрану труда, особенно женского и детского, ограничение рабочего времени, страхование рабочих на случай старости и неспособности к труду, от болезней, несчастных случаев, расширение надзора фабричной инспекции, устройство примирительных камер, развитие самопомощи среди рабочих путем устройства потребительских обществ и производительных ассоциаций, обществ для устройства дешевых и здоровых квартир и профессиональных рабочих союзов в целях совместной защиты прав рабочего класса.
С социально-реформаторской точки зрения подходил Булгаков и к решению аграрного вопроса. Он выступал за полную передачу земли в пользование тех, кто ее возделывает, призывал оказывать возможное содействие к устройству крестьянских союзов в целях совместного ведения хозяйства, полного или частичного, помогать сельскохозяйственным корпорациям, возникающим в целях совместного удешевления кредита, продажи или покупки [10] .
Говоря о становлении Булгакова как экономического мыслителя, нельзя не отметить существенного влияния, которое оказали на него экономико-философские концепции английского фабианства – общественно-политического течения, выдвигавшего идеи мирного преобразования общества на социалистических началах. Фабианское общество (1889), объединявшее в своих рядах интеллектуальную элиту Англии, выступало за осуществление мер, способствующих сокращению имущественного неравенства между гражданами посредством «мудрой системы налогов», требовало активного вмешательства государства в экономические процессы, призывало к борьбе с безработицей.
Один из организаторов и ведущих идеологов общества, выдающийся английский писатель и публицист Бернард Шоу писал: «Экономические изменения имеют формальное значение: громадное значение имеют изменения в морали» [11]. В соответствии с этим тезисом фабианцы считали, что социализм, тесно связанный с промышленной демократией, призван вносить в промышленность те же принципы, которые уже осуществлены в религии и политике. Фабианцы рассматривали социализм как цель, как «план обеспечения равных прав и возможностей для всех» [12]. С аналогичных позиций подходил к социализму в своей программе нового социально-хозяйственного устройства и Булгаков.
Наиболее четко и последовательно свою программу «русского ренессанса» – преобразования современной капиталистической экономики в социально ориентированную – Булгаков выразил в работе «Неотложная задача. (О Союзе христианской политики)», опубликованной первоначально в 9–12 номерах журнала «Вопросы жизни» за 1905 год. В 1906 году работа вышла отдельным изданием в Москве, в издательстве Товарищества И. Д. Сытина, открыв собой серию «Религиозно-общественная библиотека».
Непосредственным теоретическим фундаментом программы социально-экономических преобразований в рамках Союза христианской политики стал разработанный Булгаковым учебный курс политической экономии, изложенный в книге «Краткий очерк политической экономии», опубликованной в 1906 году. В этой работе Булгаков не только дал определение христианской политической экономии, но и исчерпывающую характеристику роли и значения современного промышленного капитализма для обеспечения прогресса человечества, выявил его сильные и слабые стороны, подробно проанализировал экономическую ситуацию в России второй половины XIX – начала ХХ века.
Поскольку данная работа Булгакова незаслуженно обойдена вниманием исследователей, остановимся на ней подробно.
Характеризуя особенности христианского подхода к политической экономии, Булгаков отмечал, что путь, который указывает христианство «есть путь социальной любви, свободы, равенства и братства». «Поэтому, – подчеркивал ученый, – христианская политическая экономия имеет своей естественной и неустранимой задачей – выработку социальных преобразований в духе указанного идеала» [13].
Христианская политическая экономия, указывал Булгаков, ищет осуществления Царства Божия, свободы, правды и любви в экономической жизни, в области социальной и экономической политики. Никакого иного идеала христианин иметь не может, но он должен стремиться творчески применять его к новым и новым областям усложняющейся жизни и освещать ее темные еще области, а в частности, и экономическую жизнь.
Христианство не знает заповеди выше любви к ближнему, социальной любви, проявляющейся в том, чтобы накормить голодного, напоить алчущего, одеть нагого, посетить больного. При более простых общественно-экономических отношениях человечество выполняло эти заповеди в форме исключительно личного подвига, но не социального делания. В настоящее время такое понимание совершенно не соответствует потребностям жизни с ее сложными социальными отношениями. Не отрицая значения личного подвига и личного служения, которое вообще неустранимо для христианства, отмечал Булгаков, ныне необходимо стремиться понять Христову заповедь шире и применить ее не только к лицам и личных отношениям, но и к учреждениям, которые воплощают в себе нравственную идею, служат добру или злу, любви или ненависти и в тоже время по своему влиянию на жизнь могущественнее личного доброделания.
Добросовестное и вдумчивое желание честно исполнять заповедь Христову неизбежно заставит задуматься и о смысле того экономического строя, при котором мы живем, и определить свое к нему отношение. В этой связи для деятельной любви кроме личного подвига и наряду с ним, открывается путь социальных преобразований, на который трудно вступить без руководства социальной науки, в частности, политической экономии. Она играет роль своего рода Беатриче, проводящей современного Вергилия через ад и чистилище, становится наукой социальной любви.
Однако действительную компетентность политической экономии не надо преувеличивать. Характерной особенностью нынешнего века является то, что, утратив веру в пророчества боговдохновенные, он с тем большей жаждой ищет пророчеств человеческих и с необыкновенной легкостью отдается суевериям относительно способности социальной науки предсказывать будущее и прорывать его загадочную завесу хотя бы научным путем. Таким суеверием является, в частности, учение «научного социализма», в которым, якобы точным научным путем, с «естественной необходимостью», предсказывается наступление социалистического строя. Для христианина, для которого будущее человечества, его предназначение и конечный удел раскрыты в Откровении, и который твердо верит в Промысл Божий, ведущий историю человечества, совершенно нет потребности вырывать у науки предсказания будущего во что бы то ни стало.
Осуждая веру в предсказания, не основанные на точности и определенности, Булгаков отмечал, что особенный соблазн в политическую экономию вносит метод исторических аналогий, стремление предсказать будущее одной страны на основании истории другой в силу частного сходства, существующего между некоторыми сторона истории той или другой страны. Конечно, уточняет Булгаков, такое сопоставление, поскольку в нем устанавливается это сходство и различие, полезно для освещения данного положения, для раскрытия в нем новых сторон и более глубокого его понимания, но исторические события не повторяются.
«История индивидуальна, - подчеркивает ученый, - и - этих-то индивидуальных отличий, в которых и заключается, может быть, самая основная особенность истории данной страны, нельзя уловить историческими аналогиями, а чтобы охватить, взвесить и предсказать течение индивидуальных событий во всей их сложности, не хватит человеческих сил; ибо это невозможно даже относительно событий мира физического, если взять их во всей сложности, между тем как в истории действуют не только механическая причинность, но и человеческая воля, наша собственная личность. Будущее представляется нам не только как результат объективных, вне нашей воли лежащих, причин и следствий, но и наших собственных действий, проявлений нашей индивидуальности» [14].
Булгаков призывал критически относиться ко всем заверениям и ссылкам на «научно познанный закон развития», видеть в них или род недоразумения, результат незрелой мысли, или же просто агитационную фразу.
Выявляя логику всемирного социально-экономического и политического развития как «собирания человечества в единое целое», Булгаков характеризует современный ему этап как переход от хозяйства народного к хозяйству мировому, к идеалу «всемирных соединенных штатов, составляющих одно политическое целое» [15]. Знание современного хозяйства, обладающего невиданной еще никогда в истории мощью, массивностью экономических пластов и грандиозностью размеров, его механизма «необходимо в целях сознательного отношения к социальной жизни» [16]. Социальные преобразования, происходящие в современной жизни не менее значительны, чем экономические. Сломав средневековую постройку, новое время поставило на ее место новое, трехэтажное здание: «класс имущих распался на две категории, ранее слитые в одном классе, именно на владельцев земли и обладателей капитала; класс неимущих по прежнему никакой собственности не имеет, но отличается от своих средневековых собратьев тем. что имеет правовую личность, личную свободу». «Будучи свободным юридически, но несвободным социально, находясь в зависимости от имущего класса, он стремится теперь уже к своему социальному освобождению, и в этом состоит социальный вопрос нового времени» [17]. Промышленные успехи и созданные богатства не только не осчастливили и не обогатили собой человечество, но и принесли новую рознь и вражду, вызвали ожесточенную социальную борьбу.
Высоко оценивая роль промышленного капитализма в обеспечении экономического прогресса, Булгаков в тоже время отмечал преступную природу первоначального накопления. «Капитал в истории, – писал Булгаков, – есть сын отца-разбойника и матери – лиходейки, он запятнан в самом своем происхождении. Денежные богатства в отдельных руках в средние века накоплялись путем гражданско-правовым, т. е. без прямого нарушения права (хотя это и бывало иногда правом Шейлока [18]), и путем внеправовым, попросту говоря – разбоем. Что касается первого способа, то на первом месте здесь стоит ростовщичество, представляющее почти единственную форму капитализма в средние века, затем сюда же относятся богатства частных лиц, наживаемые на основе крепостного права, немилосердного взимания налогов и т.д.» [19]. Хотя сам капитализм требует атмосферы права и гражданской свободы, имеет главной пружиной свободное соперничество, конкуренцию, он не может осуществить социальной свободы, которая противоречит самой его сущности. Капиталистическое хозяйство, ставящее себе грандиозные общественные задачи и довольно успешно решающее их в области производства, весьма несовершенно разрешает их в области регулирования этого производства. Хотя капитализм растет и развивается, но путь его развития есть путь кризисов, причиняющих страдания, безработицу и необеспеченность для рабочих.
Характеризуя капиталистическое развитие различных стран, Булгаков выделяет своеобразие национальных экономических систем, в том числе русского промышленного капитализма. Своеобразие русского капитализма Булгаков видит не только в «в особенной, неповторяющейся в других странах комбинации экономических условий его развития, но и в присутствии совершенно специфического фактора, могущественно влиявшего на его развитие и представляющего совершенно исключительное явление русской жизни, – самодержавной бюрократии» [20].
«Русский капитализм, – отмечал Булгаков, – до настоящего времени может характеризоваться не как экспортирующий и не как колониальный, но как бюрократический. Он выкормлен, а вместе и извращен бюрократической опекой, которая сделала попытку опереться на него, сделать его новым фундаментом для своего подгнившего здания…» [21].
Считая бюрократическую оболочку внешней, и в известном смысле случайной формой, в которой протекал исторически необходимый народнохозяйственный процесс, Булгаков предлагал различать «здоровый ствол» капиталистического производства и «болезненные наросты».
Булгаков отмечал относительно невысокий, по сравнению со странами Запада, уровень развития российского капитализма, и как следствие этого продолжительный рабочий день, низкую заработную плату, невысокую производительность труда. Во многих уездах рабочие еще сохраняют «связь с землей», делающего рабочего «социальной амфибией». Анализирую государственную торгово-промышленную и финансовую политику, Булгаков отмечает многие ее недостатки. Он – бескомпромиссный критик протекционизма и денежной реформы 1895-1897 годов, государственной налоговой политики и расширения хлебного вывоза.
Экономическое возрождение России Булгаков связывает не с бюрократическим режимом – «бюрократически опекаемая промышленность не возродится» – а с развитием «народной промышленности». «Россия, – писал Булгаков, – имеет все данные для этого развития: обширную территорию, естественные богатства, многочисленное население. Она не будет нуждаться во «внешних» рынках, которые  хотела найти для нее бюрократия, она имеет обеспеченный и растущий рынок в нашем мужицком царстве. Обмен между земледелием и промышленностью внутри страны, самодовлеющее экономическое развитие, не обусловленное присутствием внешнего рынка, – вот основа будущего народного развития России» [22].
Для этого Булгаков считал необходимым коренное изменение все экономической политики. Причем, на первый план он предлагал выдвигать «не призрачные интересы страдающей манией величия бюрократии, но действительные нужды многомиллионного крестьянства». Булгаков считал вполне приемлемой для России известную формулу французских физиократов: «pauvres paysans – pauvre royaume» – «бедно крестьянство, бедна промышленность, бедна казна». «Самым верным и единственно верным средством поощрения промышленности» Булгаков считал повышение народного благосостояния.
«Каждый рубль, производительно затраченный в крестьянское хозяйство, – указывавал Булгаков, – удесятерится в народном обороте. Пуп русской земли по-прежнему остается в деревне. И оздоровить нашу деревню, вызвать рост народного благосостояния может только одно средство, без которого нет жизни, нет развития, а есть лишь медленное умирание, средство это – свобода» [23].
Выход в свет работы о Союзе христианской политики был связан с важными преобразованиями в истории России, которые осуществлялись под влиянием царского Манифеста 17 октября 1905 года – осуществлением народного представительства и наступлением периода легального формирования в стране политических партий и их программных документов.
Предполагая, что с легализацией политических партий в России в народную жизнь сразу хлынет целый поток новых идей, политических и социальных программ, настроений, общефилософских и религиозных учений, Булгаков стремится противопоставить «атеистическому гуманизму» и «атеистическому фанатизму» социал-демократии («религии человечества, но без Бога и против Бога»), а также черносотенному сатанизму, выдающему себя за учение Христа, и официальному, бюрократическому православию, свою собственную христианско-социальную доктрину, в которой органически сочетались бы подлинный христианский гуманизм и стремление к социальной справедливости.
Подробно анализируя причины популярности материалисти-ческого социализма (энергия и самоотверженность его сторонников, полное отсутствие конкуренции, бессилие противников), Булгаков отмечал, что ему принадлежит пока монополия искренней защиты трудящихся классов и отстаивания социальной правды. С христианством же в общественном сознании связываются, как правило, реакция и всякое мракобесие. Виной тому – официальное православие, которое в течение веков позорило христианскую религию союзом с господствующей формой государственности. Материалистический демократизм и социализм в его борьбе с религией находит в лице официального православия своего союзника в дискредитации подлинно христианских ценностей.
В современный, критический момент русской истории, когда предопределяется на долгие годы духовная жизнь страны, когда происходят «духовные роды», считал Булгаков, неоказание своевременной помощи народному сознанию грозит уродством или смертью. Провозглашая задачу возрождения истинного христианства, ученый отмечал, что идеал или норма общественных и политических отношений, данные в заповеди о любви к ближнему, должны простираться не только на внутренние чувства, но и на внешние, общественные и политические отношения. «Идеал свободы личности и уважения человека к человеку, – писал Булгаков, – и должен быть руководящей нормой христианской политики в области отношений, как политических, так и экономических» [24].
Отмечая, что естественный идеал христианства есть свободный союз людей, объединенный любовью в церкви, т.е. идеал безвластия, Булгаков строит свою модель нового общества на признании идеи государственности, точнее, – на признании необходимости «подчинять государственного Левиафана христианским задачам» [25]. Приближение христианского идеала к абсолютному идеалу свободы личности, общечеловеческой любви, по мысли ученого, невозможно без внешней, юридической свободы. «Цепи рабства должны быть раскованы не только фактически, но и юридически, – замечает он. – Эта общая задача разрешается постепенным упразднением насилия, деспотизма, бюрократической опеки и развитием самоуправления и общественного самоопределения, при котором правительство, власть и общество постепенно сливаются друг с другом. Это и есть путь политического раскрепощения, которое совершается в новое время» [26].
Отмечая, что на одном конце этого пути стоит самодержавный централистический деспотизм, превращающий в рабов тех, кто имеет несчастье быть его подданными, а на другом конце – свободный союз самоуправляющихся общин, федеративный союз демократических республик, всемирные Соединенные Штаты, Булгаков подчеркивал, что никакая из этих форм сама по себе не имеет абсолютного значения и все они – суть только исторические средства. Однако если мерить их по степени приближения к идеалу, то христианской формой правления по преимуществу является никоем образом не деспотический автократизм «татарско-турецкого типа», возведенный в ранг Византией и раболепствующей официальной церковью, а федеративная демократическая республика.
Обосновывая христианские идеалы в области социальной политики, Булгаков отмечал, что все способы производства, существовавшие до сих пор в истории – рабский, феодальный и господствующий капиталистический, основаны на экономическом порабощении человека человеком. В этой связи стремления к уничтожению коренной неправды капиталистического строя, которые объемлются понятием социализма или коллективизма, должны быть без колебаний включены в требования христианской политики. Провозглашенный социализмом принцип всеобщей обязанности труда для трудоспособных, объявленная социализмом война праздности и тунеядству, превращает социализм в апофеоз труда, как нравственного начала, кладет святыню труда в основание хозяйственного строя [27].
На основании изложенных выше принципов Булгаковым были обоснованы основные положения практической платформы Союза христианской политики, ставшего прообразом будущих европейских христианско-демократических партий. Платформа Союза христианской политики включала в себя пять разделов, в том числе в области политической; в области экономической и финансовой; рабочий вопрос; аграрный вопрос; просвещение.
1. В политической области программа Союза христианской политики предусматривала:
– Гарантию основным законом естественных, неотчуждаемых прав человеческой личности (равенство всех перед законом без различия национальности, религии, сословия, имущественного положения).
– Гарантию свободы совести и вероисповедания (в частности, православная церковь вместе с другими религиозными общинами освобождается от государственной опеки и своего положения «господствующей» и получает полную внутреннюю автономию и право устройства согласно церковным канонам: вопрос об имуществе церкви в течение переходного времени должен быть выяснен компетентной коллегией представителей церкви; в будущем должно быть осуществлено полное отделение церкви от государства, включая и устранение всякой имущественной зависимости церкви от государства в виде жалованья или статей дохода и т.д.).
– Гражданам должны быть гарантированы свобода устного и печатного слова (с ответственностью по суду), право собраний, союзов, неприкосновенность личности, свобода передвижения, право быть задержанным только по суду.
– Законодательный орган государства должен быть устроен на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, ибо лишь последнего требует действительное равенство прав всех граждан.
– Необходимой принадлежностью конституции является широкое местное самоуправление, устроенное тоже на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, и национальная автономия, границы которой определяются фактическими условиями, историческими отношениями и волей народа.
– Общему государственному устройству должно соответствовать и устройство суда независимого и несменяемого (смертная казнь недопустима нигде и никогда, надо стремиться к возможному смягчению уголовной репрессии и замене тюрем приютами и исправительными и воспитательными учреждениями).
– В области экономической и финансовой политики Союз христианской политики должен был стремиться:
– К развитию производительности народного труда и воплощению начал справедливости, задачей экономической политики должно быть поощрение средствами государства промышленности и земледелия, причем должны быть гармонически примирены, внутренне согласные, интересы того и другого, хотя они враждебно противопоставлялись друг другу при прежнем режиме.
– Должны быть понижены таможенные пошлины, в соответствии действительной необходимости, прекращены такие явно несправедливые формы покровительства, как сахарная нормировка.
– Следует позаботиться о промышленном и аграрном просвещении народа, агрономической помощи населению, устройстве мелиорации, размежевании, доставлении дешевого и доступного кредита сельскому населению, поддержании кустарной промышленности.
– В финансовой политике следует осуществлять то начало, чтобы каждый нес тягости обложения в соответствии своему имуществу; следует стремиться к сокращению косвенного обложения, в особенности предметов первой необходимости, как наиболее несправедливого и непропорционального, хотя и соблазнительного для финансистов своей легкостью и удобством; государство должно перестать быть кабатчиком и спаивать народ, вместо того, чтобы вести законодательную борьбу с пьянством, то значение, которое имеет винный откуп в нашем бюджете, безусловно, неприлично для христианского государства.
– Вместо косвенного обложения должно быть усилено обложение прямое, и в основу его должен лечь прямой, подоходный, прогрессивный налог; должен быть введен также прогрессивный налог на наследство и на имущество, и в частности на землю, возделываемую наемным трудом; налог должен быть определяем с таким расчетом, чтобы поглощать весь прирост земельной ренты, поскольку он является не следствием мелиорации и вообще индивидуальной предпринимательской деятельности землевладельца, но чистым рефлексом общественного развития. Этот не заработанный прирост, представляя результаты всего общественного труда, должен идти на общие нужды.
– Союз христианской политики должен стремиться к постоянному сокращению военного бюджета. Считая современный милитаризм величайшим нравственным злом и грехом и преследуя идеал всеобщего разоружения и общего мира, союз должен вести войну с войной, и в частности противодействовать всеми способами росту милитаризма и военного бюджета.
3. В области рабочего вопроса Союз христианской политики считал необходимым:
– Устранить капиталистическую эксплуатацию предпринимателями рабочих путем упразднения капиталистического строя и замены его таким, при котором будет господствовать трудовое начало, т.е. социалистическим строем.
– Ближайшими частными задачами, пробивающими брешь в капитализме и пролагающими путь порядку социалистическому, являются, прежде всего, законодательная охрана труда, особенно детского и женского, как фабричного, так и домашнего и ремесленного, ограничение рабочего времени (до 8 часов), страхование рабочих на случай старости и неспособности к труду, от болезни, несчастных случаев, расширение надзора фабричной инспекции, устройство примирительных камер и другие меры, вырабатываемые социальной жизнью и наукой.
– Развитие самопомощи среди самих рабочих, путем устройства потребительных обществ и производительных ассоциаций, обществ для устройства дешевых и здоровых квартир и профессиональных рабочих союзов в целях совместной защиты прав рабочего класса.
– Всякие мирные средства борьбы, и на первом месте забастовки, когда они вызваны справедливыми и выполнимыми требованиями рабочих, находятся в полном согласии с стремлением Союза христианской политики, который имеет в виду не только создать новые формы экономической борьбы, сколько одухотворить старые.
4. Решение аграрного вопроса с точки зрения Союза христианской политики было связано с тем, чтобы:
– Полностью передать земли в пользу тех, кто их возделывает [28].
Булгакова, наряду с И. И. Иванюковым, чьи взгляды на модернизацию рыночного хозяйства на принципах социальной справедливости он весьма ценил, можно по праву считать одним из идейных предшественников российского варианта теории социально-ориентированного рыночного хозяйства. Провозглашая центральной задачей христианской политики упразднение современного капиталистического строя и замену его таким, при котором «будет господствовать трудовое начало», Булгаков отмечал, что эта общая задача, определяющая желательное исправление социального развития, практически распадается на ближайшие частные задачи, в том числе – на социальные реформы, способствующие качественной трансформации современной капиталистической хозяйственной и социальной систем в более эффективные, обращенные лицом к человеку.
Идеи христианского социализма Булгакова были положены в основу программы Христианского братства борьбы – полулегальной религиозно-политической организации, объединявшей в 1905–1907 годах молодых радикалов. Среди членов организации особенно выделялись В. Ф. Эрн, В. П. Свенцицкий, П. А. Флоренский и А. В. Ельчанинов, ставшие впоследствии известными деятелями отечественной культуры и богословия. В 1906 году в Москве была опубликована брошюра В. П. Свенцицкого «Христианское братство борьбы и его программа» (тираж был конфискован полицией), во многом созвучная с настроениями и мыслями Булгакова.
С 1906 года Булгаков вновь живет и работает в Москве, где становится приват-доцентом университете и профессором политической экономии Московского коммерческого института. С этого времени в творчестве ученого начинают преобладать религиозно-философские сюжеты. Тем не менее, он постоянно возвращается и к экономической проблематике, рассматривая вопросы труда, хозяйства, материальной деятельности человека.
Крупной вехой в творчестве Булгакова стал выход в свет в 1912 году монографии «Философия хозяйства», которая была представлена и защищена в качестве докторской диссертации. Книга имела подзаголовок «Часть первая. Мир как хозяйство». Предполагалось, что появится и вторая часть – «Оправдание хозяйства (этика и эсхатология)». Однако с таким названием продолжения «Философии хозяйства» не последовало. В 1917 году Булгаков издал книгу «Свет невечерний. Созерцания и умозаключения», которую считал продолжением своей докторской работы.
В «Философии хозяйства» с позиций религиозной христианской философии Булгаков перерабатывает проблематику политической экономии и социальной философии марксизма. Помимо основного ответа на вопрос «Как возможно хозяйство?», в этом фундаментальном труде Булгаков разрабатывает свой вариант софиологии (науки о знании) и дает свое понимание природы научного знания. При этом он расценивает исторический материализм Маркса как этап научного познания, который нельзя отвергнуть, а необходимо «положительно превзойти». В своей философской системе Булгаков соединяет гносеологические достижения классической немецкой философии с русским онтологизмом – познавательными установками, опиравшимися на интуицию всеединства.
С приходом к власти большевиков Булгаков почти целиком посвящает себя религии. Летом 1918 года, с восстановлением в России патриаршества, ученый принимает сан священника, активно протестуя тем самым против начавшегося в стране беззакония, гонения на церковь и верующих. Этого ему простить не могли. В 1922 году, как человек, оппозиционно настроенный к новой власти, Булгаков по решению Советского правительства был лишен родины. Вместе с семьей он высылается из страны, живет сначала в Турции, затем в Чехословакии, и, наконец, окончательно поселяется в Париже. Здесь он почти до самой смерти преподает богословие в Православном богословском университете, пишет философские и философско-богословские сочинения, в которых развивает свои софиологические идеи. Следует заметить, что официальным православием эти идеи расценивались как еретический уклон и попытка ввести четвертую ипостась.
Находясь в эмиграции, Булгаков продолжал активную пропаганду социальных идеалов христианской хозяйственной этики. Он горячо приветствовал зарождение в послевоенной Европе христианского социального движения, первым проявлением которого стала состоявшаяся в 1925 году в Стокгольме христианская конференция, обсудившая социальный вопрос и возможность сотрудничества в этой области. Итогами конференции стало создание соответствующих координирующих органов и журнала «Stockholm».
Одно из ярких проявлений обостренного интереса Булгакова к разработке методологических основ модели общества будущего - его работа «Христианская социология», написанная в 20-е годы в эмиграции. В ней были подняты важные вопросы, связанные с государством, хозяйством, социальной и духовной жизнью, звучит беспощадная критика марксистского экономического материализма и его бездуховности.
Как и в предыдущих своих работах, в «Христианской социологии» Булгаков отстаивает идеи прочности социальной реальности, идеи государственности, подчеркивая, что «народовластие, которое хочет знать лишь права и права, основанные на себялюбии, конечно, не приемлемо; оно ведет к политическому разложению» [29]. Историческое развитие государственности привело к торжеству начала свободы личности (по христианскому пониманию, достоинство сынов Божьих; по пониманию либералов, права человека и гражданина): но это начало сталкивается с другим – с послушанием. «Как послушание не должно вести к рабству, так и свобода не должна вести к своеволию… но оба начала должны быть приняты» [30]. Соединение этих начал в бесконечной перспективе есть соединение личностно-человеческого с общечеловеческим.
Осуждая ограниченность кругозора экономических наук, как «пленниц данного момента, поставленных ими самими вопросов», Булгаков рассматривал экономизм как «мирочувствие», «по которому изучается жизнь в зависимости от хозяйственных ее условий». Вопреки зловредности экономизма с ним необходимо считаться.
Хозяйство, хозяйственная деятельность связаны с человеческим трудом, направленным к удовлетворению человеческих нужд. Хозяйственная деятельность распадается на многочисленные акты производства и потребления. Но эти многообразные акты сливаются и сводятся к общему отношению человека к миру и природе, не внешне, а внутренне существенно. Человек есть микрокосм в макрокосме, мир малый в большом мире, высшее мировое создание, возглавляющее мир. Все в мире сопряжено в человеке, и он имеет властвующее, т.е. хозяйственное отношение к миру. Активной стороной связи человека с миром выступает труд. «Мир есть арена человеческой хозяйственной деятельности. Труд – это выражение высшего космического положения человека» [31].
В результате свершившегося грехопадения пребывание человека в мире оказалось непрочным. Вместо того чтобы быть господином мира человек оказался его пленником. Его труд стал связанным с борьбой за существование. Как следствие смертности появилась нужда, и бедность, а на этой основе и нужда социальная. Труд стал вынужденным, необходимым. И хотя человек оказался пленным, порабощенным, в нем осталась искра Божья – это обращенность к Богу, духовная свобода.
Экономический материализм, пред страшными вопросами жизни, имеет страшную трезвость и смелость. И в его воззрении есть, увы, некая горькая правда. Он имеет в своей основе «зоологическое откровение» человека о самом себе, т.е. сознание падения человека и его глубокого пленения. Но слепота и богоборчество экономического материализма состоят в том, что правду относительную, по состоянию, – она возводит на степень правды по существу, исчерпывающей.
Для преодоления экономизма Булгаков предлагает поставить его на свое место, «подчинить его общей правде о человеке», заключенной в ответе Спасителя на предложение дьявола превратить камни в хлебы: «Не хлебом одним будет жить человек…»
Человек, отмечает Булгаков, не только экономическое существо. В нем существуют другие духовные силы, не уничтоженные и в среде экономического мира, и среди них – духовная свобода.. Человек – не простой автомат, а всегда самоопределяющееся существо, как бы ни мала была степень этого самоопределения. Каждый человек живет как личность, с личным самоопределением. В каких бы условиях зависимости ни находился человек, он сохраняет свое духовное существо. И если это отметить, экономический материализм теряет свое страшное значение.
«Экономический человек» Адама Смита и социалистов, утверждал Булгаков, не имеет души и сердца, а является лишь счетной машиной. Маркс считает, что человек имеет право на существование только постольку, поскольку он олицетворяет капитал. Но в действительности не так; в действительности существуют люди, одаренные Богом и обладающие или не обладающие чувством долга и совестью. «Человек, – подчеркивал Булгаков, – остается целостным во всех сторонах своей жизни, в частности, в хозяйственной деятельности. Нельзя отделить от духовной жизни какую-нибудь сторону вообще, хозяйственную или другую. Существует не один лишь человек экономический вообще; каждая эпоха имеет своего экономического человека; и религиозная личность имеет и в хозяйственной жизни определенное значение. – Каждая религия имеет свою практическую этику, которую она включает и в хозяйственную жизнь» [32].
Полагая, что основа европейского хозяйства должна быть духовно-христианской, Булгаков утверждал, что если это начало колеблется, то колеблется и хозяйственная обстановка. Восстановление утраченного хозяйственного порядка невозможно без известного духовного возрождения, ибо хозяйственная дисциплина укрепляется лишь в связи с преодолением естественной инерции и распущенности человека.
Особенность булгаковской христианской социально-экономической этики – ее одухотворенно-творческий, созидательно-мобилизующий характер, направленность на создание на земле общества всеобщего благополучия (Царства Божия), совершенствование и развитие материальных основ жизни. «Из самого характера хозяйственной жизни, – писал Булгаков, – вытекает увеличение потребностей при осуществлении их удовлетворения… Добровольное содержание себя в варварстве, «опрощение» по типу Л. Толстого, христианством не рекомендуется. Напротив, толстовское «опрощение» противоположно христианской простоте: оно проповедует примитивизм, который свел бы человеческую жизнь к немощному прозябанию» [33].
Рассматривая в своей работе общественную организацию труда и производства, Булгаков обращает особое внимание на проблему народонаселения. При этом он не так пессимистичен, как Т. Мальтус, и утверждает, что «способность народа к размножению свидетельствует его силе и свежести». Проблема видится в другом: «Прирост населения делает необходимым нахождение новых хозяйственных возможностей, и также необходимыми его следствиями являются культурные, ученые и разные потребности» [34].
По мере развития человечества хозяйственный труд делается все более общечеловеческим. Организация труда предполагает наличие орудий производства. Машины и технические достижения суть органопроекции человека. Труд все более и более совершается космическим механизмом. Но все же заслуги имеются и у человека, в отдельности, в виде его личных усилий. Талант, находчивость, личная ревность – всегда сохраняют свое значение. «Главное, – подчеркивает Булгаков, – нахождение новых способностей и достижений. Предпринимательности же противостоит сам труд, как ее осуществление. Машина все более и более заменяет человека, но движущим все же остается человек… Человек все делает как существо разумное и свободное и лишь в силу своей свободы подчиняется необходимости» [35].
Один из заключительных разделов «Христианской социологии» Булгаков посвятил социализму, характеризуя современный социализм не только как социальное течение, применяющееся к экономической политике, но и как «мировоззрение, своего рода религию». Разбирая главнейшие социалистические учения от идеалистического социализма Платона и ереси Карпократа до материалистического социализма Маркса, Булгаков отмечал, что «социализм в настоящей форме есть религия человекобожия, антихристианская и антибожественная: сатана здесь принимает вид ангела света». Но в социализме, наряду с социальной идеологией, заключен и социальный вопрос, который со всей силой стоит перед христианской совестью. Существует ли для христианина «социальная совесть» или только личная? «Конечно, – констатирует Булгаков, – социальные вопросы должны решаться по совести… трудно входить в ответственность совести. Люди не в состоянии уйти от этой ответственности: они связаны узами необходимости… Человечество между собой связано солидарностью» [36].
Из этого посыла Булгаков делает вывод о необходимости христианского международного и междуисповедного соединения на социальной почве. Цель такого соединения предельно ясна и понятна: «Наша земля не должна быть абсолютно уничтожена в последние времена, а должна быть преобразована в новую землю». «Евангелие, – заключает свою мысль Булгаков, – не налагает никаких цепей на человека, лишь бы он искал, прежде всего, Царствия Божия… Путь человека в истории не есть пустое прохождение через коридор. Существуют времена и сроки, которых нам не дано знать…» [37].
Идеи христианского социализма Булгакова были весьма близки Николаю Александровичу Бердяеву (1874–1948), выдающему философу и общественному деятелю русского культурного Ренессанса, «впервые открывшему Западу все богатство и сложность, всю противоречивость и глубину русского религиозного гения» (Г. П. Федотов).
В одной из последних своих работ – статье «Третий исход» (1948) Бердяев, рассматривая идеологию коммунизма и идеологию социализма (социал-демократизма) отмечал принципиальные преимущества социализма перед коммунизмом. Эти преимущества он видел, прежде всего, в том, что «социализм не требует тоталитарного миросозерцания».
Ученый рассматривал социализм как социальную систему соединимую с разными философскими миросозерцаниями и религиозными верованиями, и не считающую все средства дозволенными для осуществления своих целей. Подчеркнув это несомненное моральное преимущество социализма, Бердяев указывал на стремление социализма сохранить наиболее важные свободы человека.
По своей цели социализм, отмечал Бердяев, хочет социализировать и национализировать хозяйственную жизнь, но не стремится коллективизировать всю личную жизнь человека. Между социализмом и коммунизмом есть разница и в степени прямого насилия: коммунизм – это авторитарный, государственный и военный социализм. Социализм должен был бы быть синдикальным, не допускающим безмерного расширения государства, независящим от методов, заимствованных от войны.
«Но все эти преимущества, – писал Бердяев, – сведутся почти к нулю, если социализм не будет вдохновлен великой идеей создания нового общества, новых отношений людей. Такой идеей может быть только религиозная идея. И потому сильным и динамическим мог бы быть только религиозный социализм, если бы в мире началось духовное движение» [38].
Примечательно, что разработанные Булгаковым принципы христианской социально-экономической этики тесно перекликаются с хозяйственно-этическими взглядами выдающегося швейцарского философа Артура Георга Риха (1910–1992), автора книг «Христианское бытие в индустриальном мире» (1957), «Участие в управлении промышленными предприятиями» (1973), «Хозяйственная этика» (1984, 1990) и других известных и пользующихся в Европе широкой популярностью сочинений. В предисловии к русскому изданию «Хозяйственной этики» (1991) Рих прямо указывает на большое значение русской мысли для своего творчества.
Идеи Булгакова рельефно проглядываются в политических программах европейских христианско-социалистических партий и союзов послевоенного периода, в том числе в программах Христианско-демократического союза (ХДС) ФРГ, одним из идейных руководителей которого являлся выдающийся экономист и политик ХХ века Людвиг Эрхард (1897–1977). Провозгласив в качестве ведущего принципа своей политики свободу и нравственную ответственность перед Богом и людьми, ХДС внесла существенный вклад в разработку и реализацию германской модели социально ориентированного рыночного хозяйства.
К сожалению, на родине Булгакова, в России, даже в условиях научного и политического плюрализма, у него не нашлось пока достойных продолжателей. Не так давно Архиерейским собором Русской православной церкви был принят документ под названием «Основа социальной концепции Русской православной церкви». Пытаясь дать свой ответ католической церкви, имеющей программу участия в социальных преобразованиях, российское православие сделало попытку разработки концепции собственной социальной политики. Однако эта попытка признается специалистами не вполне удачной. Разделы, связанные с экономической деятельностью по труду и собственности не решают проблему стимулирования и легитимизации ни трудовой активной деятельности, ни предпринимательской. Они просто трактуют эти понятия сообразно Писанию и Преданию, не более того [39].
В условиях крушения советской политической и экономической системы и построения в нашей стране цивилизованного рыночного хозяйства, гражданского общества и правого государства христианская социально-экономическая этика Булгакова приобретает особое значение. Она позволяет миллионам верующих людей активно и сознательно включиться в созидательный процесс, отчетливо видеть перспективы преобразования жизни, способствует утверждению в общественном сознании социального оптимизма.
3. Государственный  капитализм П. Б. Струве
Становление и развитие П. Б. Струве как
экономического мыслителя. Экономические и социально-реформаторские воззрения П. Б. Струве. Концепция цивилизованного капитализма и ее развитие в работах
разных лет
Творческое развитие идей социально ориентированного рыночного хозяйства связано также с именем другого представителя «легального марксизма» 1890-х годов Петра Бернгардовича Струве (1870—1944).
Струве родился в Перми. Его отец – Бернгард Васильевич Струве, человек либерально-консервативных взглядов, служил в Восточной Сибири под началом графа М. Н. Муравьева, затем был астраханским и пермским губернатором. Струве принадлежали к старинному немецкому дворянскому роду, внесенному в родословную книгу Полтавской губернии. Наиболее известным представителем рода являлся выдающийся астроном, основатель Пулковской обсерватории В. Я. Струве (1793–1864), дед ученого-экономиста.
Вопреки семейным традициям уже в петербургской гимназии Струве стал проявлять интерес к острым социальным и политическим вопросам, философским спорам. Здесь он испытал на себе сначала влияние поздних славянофилов (И. С. Аксаков), затем прозападных либералов (К. К. Арсеньев). В 1888 году, прочитав книгу Р. Майера «Освободительная борьба четвертого сословия», Струве признал себя социалистом.
В 1889 году, после окончания гимназии, Струве поступает на физико-математический факультет Петербургского университета, но через год переводится на юридический факультет, где наряду с другими предметами изучалась и политическая экономия.
В 1891–1892 учебном году Струве провел два семестра в Грацком университете (Австро-Венгрия), где слушал лекции и участвовал в семинарах известного польского социолога и юриста Людвига Гумпловича (1838–1909). Итогом зарубежной поездки стали не только новые знания, но и статьи для «Вестника Европы» – «Австрийское крестьянство и его бытописатель» и «Немцы в Австрии и крестьянство». В 1895 году Струве окончил университет с дипломом 1-го разряда.
В университетские годы у Струве проявился не только научный, но и яркий публицистический талант, который он направил на пропаганду прогрессивных общественных идей и критику народнического мировоззрения, уводившего общественную мысль от правильного восприятия происходивших в России социально-экономических процессов. Широкую известность в либерально-демократических кругах Струве принесло составленное им от имени земской депутации открытое письмо Николаю II, в котором содержалось предупреждение о революционных последствиях отказа самодержавия от политических и социальных реформ.
Для объективного понимания приверженности молодого Струве и его единомышленников марксизму важное значение имеет сделанное много лет спустя признание о том, что то течение общественной мысли, которое получило название «легальный марксизм», родилось не из книг, и не под влиянием деятельности плехановской группы «Освобождение труда», а из непосредственных жизненных впечатлений. Особенно большое воздействие на Струве и его современников произвел вызванный неурожаем 1891 года голод в России. «Из впечатлений этого года, – вспоминал Струве, – родилась новая теория русского социального и главное экономического развития. В отличие от народнической и либеральной теорий, эта теория (мой «легальный марксизм») утверждала, что тяжелое положение народа не было следствием ни крестьянского безземелия, ни ошибок правительственной политики. «Марксистский» тезис был совсем иной, он говорил, что корень зла вообще, и опустошающих Россию периодических неурожаев в частности, лежит в общей экономической и культурной  отсталости страны. Мы полностью восприняли идею, когда-то примененную Марксом к Германии, а именно – что мы страдает не от развития капитализма, а от недостаточного его развития» [1].
По собственному признанию Струве, несмотря на свою приверженность социалистическим и революционным идеям он еще в юные годы начал сознавать свою связь «с жизненной и влиятельной традицией в экономической политике государства». «…Созревание наших идей в начале 90-х годов, – писал Струве, – совпало с апогеем чрезвычайно умного и мощного русского «протекционизма», апостолом которого являлся русский химик Менделеев, автор не только «периодической системы», но русского таможенного устава 1891 года…» [2].
Уже первая крупная экономическая работа Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» (1894), посвященная в основном характеристике хозяйственной жизни русской деревни, выдвинула его в ряд ведущих молодых российских экономистов. Интерес к аграрной проблематике сформировался у Струве (как, по всей видимости, и у С. Н. Булгакова), под влиянием работ его старшего современника, ныне совершенно забытого русского экономиста-аграрника Александра Ивановича Скворцова (1848–1914), профессора Сельскохозяйственного института в Новой Александрии (ныне – польский город Пулавы – Авт.). «Полуагрономическая» диссертация Скворцова «Влияние парового транспорта на сельское хозяйство» произвела на Струве-студента не меньшее воздействие, чем «Капитал» Маркса. Эта работа, которую Струве считал классической и называл «украшением русской экономической литературы», была направлена своим острием против общинного землевладения. Содержавшиеся в ней положения и выводы во многом предвосхитили аграрную реформу П. А. Столыпина.
Проявляя яркое полемическое мастерство и прекрасное знание экономической и социальной жизни деревни, всего российского общества, Струве своими «Критическими заметками» и работами последующих лет нанес существенный удар по позициям народников, упорно идеализировавших натуральное хозяйство и примитивную экономическую самостоятельность и самобытность России.
Вместе с тем молодой автор не принимает на веру и многие доводы марксизма, осуждает материализм за то, что он игнорирует личность как социологически ничтожную величину [3]. Противопоставляя марксистскую доктрину экономического материализма «социологическому мировоззрению», традиционно господствовавшему в русской прогрессивной литературе, и имевшему два основных источника – учение о роли личности в истории и непосредственное убеждение в специфическом национальном характере и духе русского народа, особенностях его исторической судьбы, – Струве утверждал, что идеалы создаются действительностью, а не действительность идеалами, и что нравственность, право и общественные формы являются надстройками над экономической базой.
Рассматривая исторический процесс, как смену экономических форм, а промышленный капитализм, как неизбежную ступень развития, Струве утверждал, что эту фазу должна пережить и Россия. Он убедительно доказывал, что хозяйственные условия России ХIХ века представляют собой ни что иное, как картину развивающегося капитализма. Только капитализм в России свой, особый, специфический. Он возник «на почве технической нерациональности крестьянского хозяйства», давшей в итоге «натурально-хозяйственное перенаселение», – источник «для развития капиталистических отношений» [4].
Опираясь на достижения марксистского анализа товарного производства, Струве выявил объективное экономическое и общественное значение капитализма как могущественного фактора культурного прогресса, способного удовлетворять человеческие потребности с наибольшей полнотой. При этом вытеснение натурального хозяйства меновым он объяснял несостоятельностью натурального хозяйства, его ограниченными производственными возможностями. Способствуя росту производительности труда, товарное производство дает возможность существовать гораздо большему числу людей на прежней территории. Развитие обмена, отделяя обрабатывающую промышленность от земледелия, и в то же время, устанавливая между ними, в пределах одного и того же политического целого, органическое взаимодействие, содействует прогрессу и земледелия, и индустрии. Развитие общественного разделения труда под влиянием усиленного обмена приводит к относительному уменьшению земледельческого населения, росту городов и другим факторам, в которых выражается коренное изменение всей структуры общества. Наряду с этим резко меняется и экономический и нравственный облик земледельческого производителя, даже если он мало или совсем не прибегает к наемному труду.
При современных хозяйственных условиях, подчеркивал Струве, капитализм становится все более общим явлением. В сферу товарного обращения вовлекается и земледелие, что видно и на примере России. Раз страна стала на путь товарного капиталистического производства, весь ее культурный, политический и экономический прогресс зависит от дальнейших успехов на этом пути.
Создавая массовое обобществленное производство, капитализм не может мириться с беспорядочным, чисто индивидуалистическим распределением и потреблением, объективно выдвигая народнохозяйственные принципы, отрицающие его частно-хозяйственную природу.
Внешние условия, в которые современный промышленный капитализм ставит трудящиеся массы, развивает в них чувство активности, политический смысл, способность к коллективному действию и тем подготовляет их к той роли, которую им, по объективному ходу материального процесса, суждено играть в эволюции капиталистического строя. Психический облик трудящихся при натуральном земледельческом хозяйстве и децентрализованном производстве носит прямо противоположный характер.
Кризис русского крестьянского хозяйства, обострившийся в конце ХIХ века, Струве объяснял, прежде всего, ростом населения, не сопровождавшимся соответствующим прогрессом сельскохозяйственного производства. Выход из этого положения заключался, по его мнению, в преобразовании всего народного хозяйства в направлении дальнейшего развития общественного разделения труда, результатом чего явится, с одной стороны, подъем производительности сельского хозяйства, с другой стороны, - прогресс крупной обрабатывающей промышленности.
Бедность массы русского населения есть в гораздо большей мере историческое наследие натурального хозяйства, чем продукт капиталистического развития. Прогрессивное развитие земледелия на почве менового хозяйства создаст рынок, опираясь на который будет развиваться русский промышленный капитализм. Рынок этот, по мере экономического и общекультурного развития страны и связанного с ним вытеснения натурального хозяйства, может неопределенно расти. В этом отношении капитализм в России находится в более благоприятных условиях, чем в других странах. Культурный прогресс России тесно связан с развитием общественного разделения труда, с развитием капитализма.
В этой связи единственно рациональная государственная политика может состоять в расчистке почвы для этого прогресса и смягчении социальных его последствий. Только такая политика и возможна для современного государства. Таким образом, резюмировал Струве, капитализм есть не только зло, но и могущественный фактор культурного прогресса. Вся современная материальная и духовная культура тесно связана с капитализмом, она выросла или вместе с ним, или на его почве. Он призывал современников признать национальную некультурность и идти на выучку к капитализму [5].
В дальнейших своих экономических работах Струве выдвинул программу коренного обновления политической экономии на основе эмпиризма и последовательно ее осуществлял, разрабатывая одновременно свое учение о хозяйствовании.
Исследования Струве сыграли важную роль в обосновании несостоятельности социально-экономической доктрины российских народников. Вместе с тем они выявили своеобразие понимания автором ряда принципиальных положений учения К. Маркса. Объявляя себя в те годы марксистом, Струве в тоже время признал марксову теорию экономического материализма философски не обоснованной и фактически не проверенной.
Уже в ближайшие годы эта критика марксизма была расширена и углублена за счет анализа других важнейших положений теории научного социализма. Предприняв попытку найти философское обоснование экономического материализма в критической теории познания, Струве вскоре убедился в противоречии между социологической и экономической формулами Маркса, отказался от его теории трудовой ценности, отверг фатальную необходимость падения капитализма в силу «естественных законов экономики» и признал в «социальных противоречиях» движущую силу общественных преобразований.
В отличие от Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова и некоторых других бывших «легальных марксистов», осуждавших, прежде всего, нравственную порочность теории Маркса, Струве делает акцент на критике научной несостоятельности марксистской социальной теории, вскрывая противоречие между присутствующими в марксизме элементами научности и его революционной программой [6].
В одной из работ 1899 года, критикуя теорию социального развития Маркса, Струве назвал его учение «психологически несостоятельным», а положение о диктатуре пролетариата – «сущей нелепостью». Развитие капитализма, отмечал Струве, ведет не к обострению, как полагал Маркс, а к сглаживанию противоречий между трудом и капиталом, весь же процесс социально-экономического развития – это процесс постепенного взаимоприспособления хозяйства и права [7].
Впоследствии Струве неоднократно возвращался к анализу марксистской теории социального развития – этого, по его словам, «прекраснейшего создания социальной науки нового времени». При этом Струве настаивал на решительном разграничении двух понятий – социализм как социальный идеал и социализм как теория и практика революционного переустройства общества.
В этом отношении примечательна работа «Марксовская теория социального развития» (1905). В ней Струве отмечал три группы фактов, которые легли в основу учения Маркса о развитии современного общества:
1. Развитие производительных сил общества в продолжение капиталистической эры при господстве буржуазии и в форме анархического хозяйства конкуренции – теория обобществления и концентрации производства и теория производительной анархии в капиталистическом обществе.
2. Прогрессирующее социальное угнетение низших классов народа и разложение средних классов с течением капиталистического развития – теория обнищания и теория экспроприации мелких капиталистов крупными.
3. Выступление революционного пролетариата. Пролетарски-революционное движение находит свое идейное выражение в коммунизме – теории социалистической миссии пролетариата, созданного капиталистическим развитием и растущего с ростом последнего. Пролетариат нищает, но достигает в то же время той социальной и политической зрелости, которая делает его способным ниспровергнуть активной классовой борьбой капиталистическую систему и поставить на ее место социалистическую.
Эти три основных факта, отмечал Струве, были поставлены Марксом в связь друг с другом и разработаны в виде теории социального развития. Все три усвоенные Марксом комплекса фактов – тенденции развития, - отвлекаясь от их определенного социалистического толкования, были заимствованы из реальной жизни. Поскольку теория была вполне реалистична и не зависима от всякой чисто мысленным путем построенной схемы.
Данное Марксом социалистическое толкование (теория социального развития или теория развития к социализму) отмеченных выше тенденций сводилось к следующему. Социализм обозначает собою обобществление производства на основе общественной собственности на орудия производства и уничтожение всех форм классового господства. Объективное обобществление будет выполнено, так учит теория, благодаря развитию производительных сил и отношений производства. Анархический характер конкурентного хозяйства будет несовместим с обобществленным производством. Путем обнищания народных масс и низвержения средних классов в полчища пролетариата, с одной стороны, благодаря обучению, которое пролетариат получает в борьбе за существование, с другой, в этом социальном классе создается субъективный фактор, который будет побуждать, как по необходимости, так и благодаря своему собственному сознательному хотению, к социализму, вести социалистическую борьбу. Объективные тенденции развития ручаются за успех этой борьбы.
«Теория обнищания» была в первой половине ХIХ столетия простым констатированием действительного положения вещей. Развитие производительных сил уже тогда било в глаза при самой большой близорукости. Революционное возбуждение в пролетариате – от элементарных вспышек и до коммунистических движений – были уже в порядке вещей.
Но что тотчас же бросается в глаза и видоизменяет «реалистический характер» всей теории развития в ее утопическую противоположность, так это именно социалистическое толкование констатированных тенденций развития. В 1840-х годах из фактически данных предпосылок социального развития нельзя было реалистически вывести развитие к социализму, как его представлял себе Маркс.
Вскрывая глубокое внутреннее противоречие между жизненными реалиям, подмеченными Марксом тенденциями общественного развития, имевшими место в данный исторический период, и представлениями самого Маркса о социализме как безусловном расцвете культуры, Струве отмечал, что пока прогрессирующее обнищание народных масс было фактом, не подлежащим спору, и понималось в качестве неизменной имманентной тенденции господствующего экономического порядка, вступление в жизнь социализма, принимающего все культурные успехи буржуазного общества и развивающего их далее, было совершенно невозможно.
«Обнищание и социально-политическая зрелость рабочего класса, которая должна была сделать его способным произвести самый величайший из всех возможных переворотов, – отмечает Струве, – просто исключали друг друга при реалистическом исследовании» [8].
Действительное социальное развитие сороковых годов, уточнял далее Струве, вообще не допускало, раз угнетающие пролетариат тенденции продолжали неизбежно существовать, построенного на реалистическом основании социального оптимизма. Реалистичными не были ни либеральная апологетика, ни социализм, опирающий свои надежды на «крушение» господствующего экономического порядка. Реалистичным был только социальный пессимизм и более того – социализм разложения, ибо если крушение капитализма и могло неминуемо наступить, то для социалистического строительства оно должно было обозначать действительный прогресс в общей культуре – недоставало только «социальных строителей», стремящегося действительно вперед, крепнущего и уже окрепшего для своего исторического дела класса.
«Психологическая необходимость показать историческую неизбежность коллективистического экономического порядка, – подчеркивал Струве, – принуждала социалиста Маркса в сороковых годах дедуцировать социализм из более чем недостаточных предпосылок… Он так и не осознал кричащего противоречия между обнищанием и развитием к социализму. Это реальное противоречие оправдывалось им в качестве стремящегося к исчезновению диалектического противоречия. В подобных противоречиях он видел – по примеру Гегеля – прямо-таки «руководящее начало» движения» [9].
Обращаясь к учению о развитии через усиление противоречий, Струве выявил и еще одно существенное противоречие в марксизме, связанное со стремлением установить точное понятие социальной революции в противоположность понятию социальной реформы. «Понятие социальной революции, как теоретическое понятие, не только лишено значения и бесцельно, – отмечал Струве, – но прямо-таки ложно. Если «социальная революция» должна обозначать полный переворот социального порядка, то она не может быть в наше время мыслима иначе как в форме продолжительного, непрерывного процесса социальных преобразований. Если политическая революция и может быть заключительным звеном этого развития, то элемент переворота ни самомалейшим образом не зависит от такого результата и может быть мыслим прекрасно без него. Для марксовской теории увеличивающегося противоречия между правом и хозяйством была, конечно, логически необходима уничтожающая противоречие революция. Для того же, кто отрицает формулу противоречия в таком общем значении, социальная революция есть только другое имя для социальной эволюции и ее результатов, а вовсе не новое понятие» [10].
«Таким образом, – констатировал Струве, – …ортодоксальный «диалектический» марксизм, оказывается чрезвычайно оригинальной формой утопизма, который я – в противоположность другим утопическим системам – назвал бы эволюционно-историческим или историческим утопизмом. В эволюционном учении, которое, бесспорно, представляет собой характерное свойство и блестящее действие марксовского социализма, заключается также и его уязвимое место; оно полагается именно в мнимо непобедимой «диалектике» [11].
В тоже время Струве высоко ценил социализм как социальный идеал. Рассматривая соотношение между социальной утопией и социальным идеалом, Струве отмечал, что «она представляет собой не возвысившуюся до науки, автономную часть социального идеала». Он считал, что достоинство и ценность социализма нельзя ставить в зависимость от сомнительного еще во многих отношениях или несостоятельного научного обоснования.
Отмечая в своих трудах конца 1890-х – начала 1900-х годов ограниченность Маркса и его учения, Струве противопоставлял ему «трезвый социальный реализм» Ф. Лассаля, его «самый смелый и проникновенный социальный идеализм». «У него, – писал Струве в статье, посвященной 75-летию со дня рождения Лассаля, – были почти все сильные стороны реалиста Маркса, и в тоже время он, действительно унаследовал дух философского идеализма, дух Канта, Фихте и Гегеля, а не отказался от него, как Маркс, в пользу материализма и эволюционно-исторического позитивизма» [12].
Обращение к социально-экономическому учению Лассаля было продиктовано для Струве необходимостью выработки «положительного миросозерцания» на новых, более широки, чем у Маркса, концептуальных основах, «т.е. в сущности, – как писал сам Струве, – на старых идеалистических основах» [13]. Полемизируя с Э. Бернштейном, выдвинувшим лозунг «Назад к Ланге!», Струве, не отвергая несомненных заслуг автора «Истории материализма», отмечал, что возвращение к нему может дать лишь очень мало для создания положительного миросозерцания на новых основах. Лозунг «Назад к Лассалю!», означавший в известном смысле «назад к Гегелю и Фихте», но не к их диалектике, которую можно ставить «вверх ногами», которая может быть сгибаема и на материалистический, и на идеалистический лад, а к их строгому и несгибаемому идеалистическому существу, действительно мог бы стать призывом к поиску действительно высокого и яркого духовного маяка.
Струве высоко ценил философско-правовое мировоззрение Лассаля, его понимание исторического развития как развития идеи свободы, как истории борьбы человека с природой, с нищетой, невежеством, бедностью, бессилием.
Наряду с учением об историческом развитии, для Струве оказалось очень близким лассальяновское понимание государства как морально-общественного начала, как единства индивидов в некотором нравственном целом, единства, которое в миллион раз увеличивает силы всех индивидов, им объединяющих.
Раскрывая богатство и многообразие социально-философских идей Лассаля, Струве уделял особое внимание тем местам из его сочинений, в которых определялась цель государства. Эта цель, как отмечал сам Лассаль, состояла не только в том, чтобы охранять личную свободу и собственность индивида, а в том, чтобы путем соединения дать индивидам возможность достигать таких целей, такой ступени бытия, которых они, как отдельные личности, никогда не могли бы достигнуть, сделать их способными достигнуть такой суммы образования, могущества и свободы, которая была бы, безусловно, недоступна для них всех, как отдельных лиц.
Струве была чрезвычайно близка данная Лассалем трактовка государства как «единства индивидов в нравственном целом, единство, которое силы всех одиночек, включенных в это объединение, увеличивает в миллион раз, в миллион раз умножает силы, которые принадлежат каждому как индивиду». Подобно Лассалю, Струве видел цели государства в том, чтобы защитить личную свободу и собственность индивида, через объединение одиночек достигнуть такой ступени бытия, которой они в качестве одиночек никогда не смогли бы достигнуть, дать им возможность добиться получения образования, власти и свободы, привести человеческое существо к расцвету его позитивных свойств, обеспечить его прогрессивное развитие.
Струве импонировала лассальянская идея государственной помощи социально незащищенным слоям населения, в частности, идея улучшения с помощью государства положения рабочего класса путем создания кооперативных предприятий (свободных индивидуальных ассоциаций) и других форм рабочей самоорганизации и самопомощи.
«В своем высоком понимании государства, – писал Струве, –Лассаль выразил истинную и глубочайшую этическую сущность того общественного движения, с историей которого он навсегда связал свое имя. Победа коллективного человеческого сознания над слепыми и стихийными силами природы и человеческой истории, сознательное устроение всей человеческой жизни на основе свободно признаваемого и в тоже время общеобязательного морально-общественного идеала – вот к чему сводятся задачи «государства» в понимании Лассаля» [14].
Несколько лет спустя, осмысливая итоги и уроки революции 1905-1907 годов, Струве развивает представления о сущности государства и отмечает, что политика общества определяется тем духом, который общество вносит в свое отношение к государству. «Враждебный государству дух, – писал Струве, – сказывается в непонимании того, что государство есть «организм», который во имя культуры, подчиняет народную жизнь началу дисциплины, основному  условию государственной мощи. Дух государственной дисциплины был чужд русской революции. Как носители власти до сих пор смешивают у нас себя с государством, так большинство тех, кто боролся и борются с ними, смешивали и смешивают государство с носителями власти, с двух сторон, из двух, по-видимому, противоположных исходных точек, пришли к одному и тому же противогосударственному выводу» [15].
Задачу истинных сторонников российской государственности Струве видел в том, чтобы «понять и расценить все условия, созидающие мощь государства». «Только государство и его мощь, – писал он, – могут быть для настоящих патриотов истинной путеводной звездой. Остальное – «блуждающие огни».
Государственная мощь невозможна вне осуществления национальной идеи. Национальная идея современной России и есть примирение между властью и проснувшимся к самосознанию и самодеятельности народом, который становится нацией. Государство и нация должны органически срастись» [16].
Оставаясь до конца своих дней либералом-государственником, сторонником традиционной для российской экономико-правовой мысли идеи активного участия государства в экономической жизни, Струве считал, что именно государство создает необходимую для развития рыночных институтов властно-правовую среду в соответствии «с потребностями и желаниями населения» [17].
Вместе с тем Струве был далек от идеализации современного государства, особенно российского. Высшей формой государственности он считал государство правовое. Сущностью такого государства в понимании Струве являются свобода и самоценность личности, «право и права». Их охрана и обеспечение возможны лишь при взаимном ограничении власти и общественности. Политико-правовым условием такого государства Струве считал неуклонное действие объективного права (закона) и признание субъективных прав личности (абсолютного права). Взаимная ответственность государства, общества и личности (гражданина) должны гарантироваться через механизм действия конституции и демократии. Социально-экономическая основа правового государства – развивающийся промышленный капитализм, способствующий преобразованию сословного общества в гражданское. При этом большое значение ученый придавал средним слоям населения как социальной опоре правового государства. В концепциях общества будущего, над которыми Струве работал многие годы, правовому государству отводилась роль гаранта прогрессивных социально-экономических преобразований. Главным вопросом правового государства для ученого был не вопрос о форме власти, а вопрос о возможности правовой демократии, определяющей границы народовластия. Рассматривая демократию как метод или средство для решения проблемы либерализма, Струве признавал лишь культурную субстанцию демократии, но отнюдь не «захватническую» и «уравнительную».
Большое влияние на мировоззрение Струве наряду с идеями Лассаля оказали научные труда немецкого теоретика права, последователя Марбургской школы неокантианства Рудольфа Штаммлера (1856–1938) В своей работе «Экономика и право в свете материалистического понимания истории» (1896) ученый утверждал первичность права по отношению к экономике и государству. Сознательная деятельность людей, отмечал Штаммлер, связана с психологическим убеждением в возможности изменить будущее, повлиять на него и придать ему желательный вид. Отвергая с позиций социологического индетерминизма понятие исторической необходимости, Штаммлер критически отзывался о марксистской концепции диалектики свободы и необходимости. Наличие необходимости, утверждал ученый, исключает свободу. Выявив в историческом материализме бессмысленные логические противоречия, Штаммлер доказывал, что признание объективной необходимости социализма делает ненужной и бессмысленной борьбу за его осуществления: ведь не организуют же партии, писал ученый, для того, чтобы произошло, например, солнечное затмение.
Материалистическому пониманию истории Штаммлер противопоставлял нормативную социологию, исходным пунктом которой являлось разграничении формы и «материи» общества. Формой, согласно учению Штаммлера, является право, материей – экономика. Априорная правовая форма определяет экономическую жизнь общества [18].
Со второй половины 1890-х годов Струве ведет активную публицистическую деятельность. Из под его пера выходят такие статьи, как «Основные понятия политической экономии» («Мир божий», 1896, № 2), «Свобода и историческая необходимость» («Вопросы философии и психологии», 1897, № 1), «Еще о свободе и необходимости» и «Очерки из истории общественных идей и отношений в Германии» («Новое слово», 1897), другие работы.
С марта по декабрь 1897 года Струве является фактическим редактором «Нового слова» – ежемесячного научно-литературного и политического журнала, где вместе с ним активно работали М. И. Туган-Барановский, А. М. Калмыкова, В. А. Поссе и другие «легальные марксисты». Именно в это время на страницах журнала были опубликованы статья Ф. Энгельса «Закон ценности и уровень прибыли» (Послесловие к т. III «Капитала» К. Маркса), воспоминания П. Лафарга «Карл Маркс», статья В. И. Ленина «К характеристике экономического романтизма», работы Г. В. Плеханова «Судьбы русской критики» и «О материалистическом понимании истории». В декабре 1897 года постановлением Особого совещания четырех царских министров журнал был закрыт «за вредную деятельность».
Примечательно, что именно Струве было доверено подготовить текст «Манифеста российской социал-демократии» к Первому съезду РСДРП, намечавшемуся на март 1898 года.
В 1899 году Струве совместно с Туган-Барановским редактирует новый общественно-политический журнал «Начало», в котором ведет рубрику «Внутреннее обозрение» и публикует статью «Попытки артельной организации крепостных крестьян». После закрытия журнала «Начало» Струве становится постоянным автором демократических изданий «Мир Божий», «Жизнь», «Северный Курьер». Здесь, на рубеже веков, он публикует такие свои работы, как «Основные моменты в развитии крепостного хозяйства в России» (1899), «К критике некоторых основных проблем и положений политической экономии» (1900), «Усложнение жизни», «Высшая ценность жизни» и другие. Плодом сотрудничества Струве в немецких изданиях стали статьи об экономическом развитии в России, а в энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона – статьи «Заработная плата», «Картели», «Лассаль», «Маркс», «Рабочий класс» и другие.
В 1901 году, за участие в мартовской демонстрации перед Казанским собором Струве было предписано покинуть Петербург и направиться в административную ссылку в Тверь. Здесь он продолжил свои научные изыскания в области теории и истории хозяйства, подготовил к изданию книгу «На разные темы», включавшую в себя наиболее значительные статьи, опубликованные в 1893–1901 годах в периодической печати. Материалы сборника, увидевшего свет в 1902 году в Петербурге, отчетливо свидетельствовали о неустанных творческих исканиях автора, о сильном перевороте в мировоззрении ученого, его эволюции через бернштейнианство и неокантианство к экономическому либерализму и демократизму.
В том же 1902 году Струве эмигрировал за границу, где основал журнал «Освобождение». Первоначально журнал издавался в Штутгарте, а затем в Париже. Средства на издание журнала были собраны группой прогрессивно настроенных земских деятелей. Первые номера «Освобождения», нелегально доставлявшегося в Россию, отличались большой политической сдержанностью. Однако постепенно, по мере осложнения в России общественно-политической обстановки и радикализации общественных настроений, журнал Струве приобрел революционно-демократи-ческую окраску. Вокруг него стали группироваться левые элементы. Особенно острыми в политическом плане были номера, вышедшие по следам петербургских событий 9 января 1905 года.
Журнал Струве стал ядром новой российской политической организации – Союза Освобождения. Политическая платформа журнала и Союза строилась с известным сочувствием к реалистическим идеям социализма и была ориентирована на борьбу с правительством и проправительственными силами. Вместе с тем здесь нашлось и место для проектов социально-экономических преобразований, которые с сочувствием были встречены европейскими социалистами. Комментируя принятую Союзом Освобождения резолюцию «Принципиальное отношение к социально-экономическим проблемам», известный деятель французского рабочего движения Ж. Жорес в газете «Юманите» (1 декабря 1904 г.) писал, что «русские либералы» уже не прежняя «барская, собственническая и капиталистическая фронда» и что отныне социалисты, для которых политическая демократия есть необходимое условие их пролетарского действия, и либералы согласны между собой в том, что, прежде всего, необходимо завоевать «режим политического контроля и политических гарантий, основанный на всеобщем праве голоса для всех русских, без различия классов» [19].
Амнистия 21 октября 1905 года дала Струве возможность вернуться в Россию. Он вновь поселяется в Петербурге и ведет здесь активную научную, публицистическую и организационную деятельность.
В конце 1905 – начале 1906 года Струве принимает деятельное участие в создании конституционно-демократической партии, избирается членом ее центрального комитета, параллельно – редактирует еженедельный журнал «Полярная Звезда», само название которого свидетельствовало о близости редактора традициям декабристов и А. И. Герцена. В публиковавшихся на страницах еженедельника материалах Струве призывал к уничтожению в России старых бюрократических порядков и строительству правового государства, к прекращению правительственного и революционного террора. Он активно пропагандирует идеи кадетской партии, показывая при этом свое видение перспектив организации.
Струве считал, что ряды партии народной свободы (второе название кадетской партии – Авт.) должны пополняться не только за счет представителей интеллигенции, но в первую очередь за счет рабочих и крестьян. «Проникая в народные массы, созидая организационной работой в них несдвигаемые основы органической политической культуры в стране, – писал Струве, – конституционно-демократическая партия должна будет по своему социальному составу стать партией народной, т. е. крестьянско-рабочей… Господство бюрократии и владельческого класса над народом можно победить не бунтами и не земельными захватами, не политическими забастовками и не вооруженными восстаниями, а лишь упорною созидательною работаю». Поясняя почему именно кадетская партия должна стать крестьянско-рабочей (а не рабоче-крестьянской), Струве отмечал, что «крестьянские массы составляют такое огромное большинство в стране, что организованное и проведенное в полном порядке обнаружение их просветленной политическим и социальным сознанием воли будет означать полный переворот всех отношений в стране» [20].
В марте 1906 года «Полярная Звезда» была закрыта властями «за антиправительственное направление». В этих условиях Струве энергично переключается на новые издания и вместе с С. Л. Франком приступает к выпуску журнала «Свобода и Культура» и вечерней газеты «Дума», продолживших политическую линию «Полярной Звезды».
С конца 1906 года Струве – редактор журнала «Русская мысль», объединившего под его руководством цвет российской интеллигенции. В 1907 году Струве избирается депутатом от Петербурга во 2-ю Государственную думу, где возглавляет комиссию по рабочему вопросу. С роспуском Думы в результате третьеиюньского переворота начинается его постепенный отход от активной политики и деятельного участия в жизни кадетской партии. Струве сосредотачивает свое внимание на научно-педагогической и исследовательской деятельности в Петербургском политехническом институте, первом в России учебном заведении, где функционировало самостоятельное экономическое отделение. Включившись в работу по подготовке национальных экономических кадров, Струве разрабатывает ряд содержательных учебных курсов.
Параллельно Струве ведет фундаментальное исследование по теме «Хозяйство и цена». В 1913 году первая часть этой работы была защищена в Московском университете в качестве магистерской диссертации, в 1917 году Струве на основе второй части исследования (опубликована в 1916 г.) защищает докторскую диссертацию в университете св. Владимира в Киеве и получает звание ординарного профессора Политехнического института. В том же году Струве избирается ординарным академиком Российской академии наук, что свидетельствовало о высоком общественном признании научных заслуг ученого.
Как под влиянием противоречий марксистского учения, так и под влиянием опыта и успехов промышленно развитых стран Запада, Струве приходит к еще большему убеждению том, что политическая и экономическая катастрофа капитализма не является неизбежной, что капиталистическое общество, рыночная экономика обладают большими потенциальными возможностями для обеспечения подлинного прогресса человечества.
В работах, написанных в начале 1910-х годов, Струве напрямую указывал о бессмысленности и гибельности замены стихийного хозяйственно-общественного взаимодействия хозяйствующих субъектов их планомерным, рациональным сотрудничеством и соподчинением. В классической монографии «Хозяйство и цена» (1913, ч. 1) Струве называл фантастической идею «полной рационализации цен и всецелого управления их царством» [21]. Ни индивидуальный, ни коллективный разум, по мнению ученого, не способны охватить такое обширное поле и подчинить все происходящие на нем процессы единой воле.
Обращаясь к практике хозяйственного развития современной ему России, Струве утверждал, что только меновое хозяйство, только рынок способны обеспечить стране необходимую экономическую динамику.
Будучи убежденным в том, что «социальное будущее придет не просто» и что «оно должно быть достигнуто в борьбе» [22], Струве много и плодотворно работал как над контурами этого будущего, так и над путями его достижения. И в дореволюционные годы, и в период вынужденной эмиграции, Струве разрабатывает модель гармоничного общества будущего, экономический фундамент которого должно составлять то, что в последствии, в послевоенной Германии получило название «социальное рыночное хозяйство». Согласно воззрениям ученого, способы существования хозяйств целиком предопределяются способами организации общества как сожительства или сосуществования людей. Хозяйство является важной стороной многоликой общественной жизни, воздействующей на все остальные стороны и тем самым на весь социальный строй, и наоборот, та или иная форма общественного устройства сама влияет на хозяйствование, сообщая ему тот или иной способ организации.
В работе «Хозяйство и цена» Струве предложил оригинальную классификацию типов хозяйственного строя, которую считал необходимой для истолкования конкретной экономической действительности [23]. Эта классификация имела также важное методологические значение для уяснения перспектив хозяйственного и социального прогресса, моделирования будущего, более совершенного социально-экономического порядка.
Ученый выделил и описал следующие основные типы хозяйственного строя:
1. Совокупность рядом стоящих хозяйств.
2. Система взаимодействующих хозяйств.
3. Общество-хозяйство.
Первый тип хозяйственного строя, пояснял Струве, характерен для натурального хозяйства. В его условиях стоящие рядом хозяйства не находятся в автономно-экономическом общении или взаимодействии.
В системе же взаимодействующих хозяйств действует свободный рыночный обмен, который предполагает существование личной свободы, частной собственности, автономии отдельных хозяйств, возмездности хозяйственных действий и профессиональной дифференциации людей.
Обществу-хозяйству соответствует полностью социализированное хозяйство, предусматривающее отмену частной собственности, подчинение отдельных хозяйствующих лиц единой воле, принудительный обмен, совершаемый авторитарно и без принципа строгой возмездности хозяйственных действий.
Считая, что хозяйственный строй общества необходимо отличать от его социального строя, Струве отмечал важность этого обстоятельства, поскольку с разными типами хозяйственного строя могут сочетаться самые разнообразные «социальные отношения», в том числе отношения господства и подчинения между человеческими индивидуальностями.
Развивая характеристику категорий «система» и «единство», Струве отмечает, что и для социологии, и для экономической теории нет более существенного различия, чем различие между этими двумя основными понятиями. Поскольку система людей не имеет единой воли, постольку такое общество даже метафорически нельзя называть «субъектом», оно всегда есть некий «аноним». Напротив, единство людей, благодаря наличию единой воли, представляет собой общество, которому присуще телеологическое единство и которое, следовательно, можно метафорически персонифицировать. В отличие от системного типа общественного устройства здесь общественные органы непосредственно воздействуют на индивидуума.
При всей условности данной социологической схемы Струве находит ее весьма важной, поскольку каждой из выявленных форм соответствует особый хозяйственный строй.
Наиболее эффективной формой сосуществования единичных хозяйств Струве считал систему взаимодействующих хозяйств. Формирование такой системы базируется на трех основных принципах, «трех китах» экономики: собственности; самоопределении хозяйств; возмездности хозяйственных действий. На основании сравнительного анализа форм хозяйствования Струве приходит к однозначному выводу о том, что только в свободной конкурентно-рыночной экономике заключен «вечный двигатель» социально-экономического и культурного прогресса общества.
В работе «Хозяйство и цена» нашли свое отражение многие экономические идеи Струве. В центр созданной им экономической системы автор поставил категорию цены, имеющую принципиально важное значение и для понимания социальной государственной политики. Именно в цене, по мнению ученого, отражены три главных момента хозяйственной деятельности: взаимодействие – соотношение – оценка. При этом ценность выступает у Струве в качестве производной от цены. Логика исследования Струве такова [24]:
– «…Цена есть факт,.. есть понятие реального менового отношения между обмениваемыми благами, есть реализованное меновое отношение. Ценность есть норма… понятие идеального, или должного соотношения между благами в процессе обмена»;
– существует различие между философской (теоретической) идеей ценности, как сущности и закона цены, и эмпирической идеей цены-ценности, как реального факта; первая идея проявляется как «норма этическая», вторая – как «норма-тип»;
– то, что принято в современной литературе трактовать как «субъективная ценность», «есть психический процесс оценки. Когда этот процесс приводит к меновому акту, мы имеем перед собой явление цены. Это явление по существу и интересует экономиста. Рядом с ценой, над нею, или под нею не существует никакого другого реального экономического явления»;
– ценность, как нечто от личное от цены, от нее независимое, есть «фантом». Создание этого фантома вытекло из неискоренимой на известной ступени научного развития потребности субстанциализировать и фиксировать текучие явления и отношения, которые предстоят нам в виде многообразных и колеблющихся оценок и цен; людям хотелось сквозь эту пеструю внешнюю сеть пробиться к чему-то единому и твердому, к «неподвижной», внутренней ценности.
Вводя в свою теоретическую систему понятия «вольной цены» (цены, свободно устанавливаемой в результате рыночного обмена услугами) и «указной цены» (цены, подвергнутой социальному регулированию и нормированию, вмененными государственной властью), Струве говорит об их противостоянии, в основе которого лежит дуализм экономической жизни общества. Руководствуясь этим, ученый формулирует собственную концепцию естественного порядка, в соответствии с которой присущий всякому общественно-экономическому процессу дуализм означает наличие в едином общественно-экономическом процессе двух рядов явлений, в каждый данный момент существенно отличающихся один от другого. Один ряд может быть рационализированным, то есть направленным согласно воле того или иного субъекта, другой ряд не может быть рационализированным, поскольку протекает стихийно, вне соответствия с волей какого-либо субъекта.

;;;
Как экономист и политик Струве приветствовал создание в России начала ХХ века торгово-промышленного парламентаризма в лице общероссийских съездов представителей промышленности и торговли, рост самостоятельности и независимости представителей делового мира от властных структур, проникновение в предпринимательскую среду идей либерализма и экономической демократии. «Прошло время, – писал он в 1909 году, – когда промышленников можно было трактовать как «людишек», для воздействия на которых достаточно прикрикнуть или угрожающе двинуть бровями».
Струве являлся активным участником т. н. «экономических бесед» представителей веховской интеллигенции с представителями торгово-промышленной Москвы, которые происходили у А. И. Коновалова и П. П. Рябушинского и которые способствовали выработке идеологии «прогрессизма» [25]. По сообщениям печати во время одной из таких «бесед» Струве читал доклад о том, что буржуазия должна идти на помощь другим сословиям в разрешении рабочего вопроса и разных политических вопросов [26].
Важная страница творческой биографии Струве связана также с деятельностью по объединению всех либеральных сил российского общества на платформе национального единства. В годы, предшествовавшие первой мировой войне, он выдвигает и обосновывает идею национал-либерализма, призванного противостоять как правительственной и черносотенной политике махрового национализма, так и революционной идее классовой борьбы, которая «разъединяет нацию вместо того, чтобы сплачивать ее» [27]. Главная задача национал-либерализма – укрепить российскую государственность, воспрепятствовать его дроблению, к которому неизбежно ведет правительственный национализм, порождающий центробежные тенденции и стремление к сепаратизму и самоопределению. Вместо подавления «инородцев» Струве и его единомышленники выступали за сотрудничество между народами на базе совместных экономических, социальных и культурных интересов. «Империю внутренних врагов» они стремились превратить в «империю приобретенных друзей». Программа национал-либерализма предусматривала не только отказ от грубых насильственных мер подавления «инородцев», но и широкий перечень демократических мероприятий, в том числе введения преподавания в школах на родном языке учащихся, разрешение пользоваться родным языком в суде и земстве. Внешнеполитическая программа национал-либерализма была направлена на защиту национальных интересов России в различных регионах мира, что предполагало наличие восстановление необходимого военного могущества страны, «воскресение утраченного русским народом героического миросозерцания» [28].
Все эти годы Струве не только уходил вглубь теоретических проблем политической экономии и участвовал в учебном процессе, но и активно применял свои экономические знания на практике. В начале Первой мировой войны 1914–1918 годов ученый был приглашен в Особое совещание по продовольствию, а затем назначен председателем Межведомственного комитета по ограничению снабжения и торговли неприятеля. В 1916 году Струве посетил союзническую Англию, где вел деловые переговоры и прочитал цикл лекций по экономическому положению в России, за что был удостоен звания почетного доктора права Кембриджского университета. После Февральской революции 1917 года Струве некоторое время служил директором Экономического департамента Министерства иностранных дел, однако, убедившись в бессилии Временного правительства, вскоре вышел в отставку.
В 1918–1920 годах Струве активно участвует в белом движении, выполняя ряд ответственных поручений его руководителей по укреплению связей белой гвардии со странами Антанты.
С 1920 года и до конца жизни (1944) Струве живет и работает в эмиграции – в Париже, Праге, Белграде и опять – в Париже.
Что же конкретно предлагал Струве для снижения остроты социально-экономических противоречий современного ему капитализма, в частности – российского, какую модель социально-экономического устройства считал наиболее приемлемой для России?
Для ответа на этот вопрос важно выявить общие представления ученого о современном состоянии российской экономики и перспективах ее развития. Выступая за форсированное развитие экономического потенциала страны, ее скорейшую индустриализацию, Струве считал необходимым широкое привлечение в национальную экономику иностранного капитала. «Есть только одно более и менее быстродействующее средство оживления хозяйственной деятельности в стране, – писал ученый. – Это помещение (или «инвестирование») больших капиталов в разного рода «сооружения», на первом месте в железные дороги и во все области т. н. «производства». В странах богатых это происходит изнутри; страны беднее, к каковым принадлежит Россия, должны прибегать и всегда прибегают к привлечению капиталов извне. Следует раз и навсегда ясно понять, что другого способа быстрого и ощутимого воздействия на экономическую жизнедеятельность страны нет и быть не может. Те, кто думают, что можно непосредственно создать экономическое производство или подъем какими-нибудь внеэкономическими, общекультурными средствами, предаются иллюзиям, и притом иллюзиям, вряд ли полезным для жизни» [29].
В непосредственной связи с проблемами индустриализации страны Струве рассматривал вопросы организации и функционирования промышленности. В частности, Струве считал полезным развитие крупных монополистических предприятий как важный шаг на пути к организованному и демократическому капитализму и как неизбежную стадию прогресса.
Социально-экономические и политические воззрения Струве в значительной мере были реализованы в программе и других важнейших документах конституционно-демократической партии, а также в документах ее предшественника Союза Освобождения.
Весной и летом 1905 года, находясь еще за границей, Струве деятельно работает над программой экономических и социально-политических реформ, считая, что такие реформы должны как можно быстрее привести Россию к гражданскому миру, ослабив рост радикализации народных масс.
Прежде всего, его волновало положение крестьянства [30]. В это время он выступает против политики высоких тарифов на импортные промышленные товары, которые он поддерживал будучи социал-демократом. Эти тарифы он предлагает существенно снизить, чтобы устранить условия, при которых небольшая группа промышленников наживалась за счет сельского населения страны. Крестьянские общины, страдающие от нехватки земли, считает Струве, должны получить дополнительные земельные наделы. По его мнению, эта прирезка, поскольку дело касается частновлательческих земель, должна быть осуществлена путем обязательного выкупа земель на государственный счет.
Важное значение придавал Струве улучшению положению промышленных рабочих, считая вполне законным их право на профсоюзы и забастовки, гарантированную социальную защиту, в том числе государственное страхование.
Многие положения этой программы стали составной частью программы конституционно-демократической партии, организационно оформившейся в октябре 1905 года. В известной мере в кадетской партийной программе воплотилось видение Струве перспектив реформирования России, решения актуальных для страны социальных и экономических задач.
В целом программа кадетской партии представляла собой радикально-демократический вариант реформистского решения коренных вопросов российской действительности [31] программа полно и последовательно выражала тенденции капиталистического развития страны на ближайшую историческую перспективу. Исходной посылкой программы являлась идея постепенного реформирования государственной власти и снижения остроты социальных противоречий в стране.
Программа содержала в себе 8 разделов:
1) Основные права граждан. 2) Государственный строй. 3) Местное самоуправление и автономия. 4) Суд. 5) Финансовая и экономическая политика. 6) Аграрное законодательство. 7) Рабочее законодательство. 8) По вопросам просвещения [32].
В программе последовательно проводилась идея о разделении законодательной, исполнительной и судебной властей, содержались требования создания ответственного перед Государственной думой правительства, коренной реформы местного самоуправления и управления, судебной системы. Партия выступала за введение в России всеобщего избирательного права. Осуществление всего комплекса демократических свобод (слова, печати, собраний, союзов и т. д.), настаивала на неукоснительном соблюдении гражданских и политических прав личности. Кадетам удалось создать такую теоретическую модель устройства правового государства, которая могла бы стать образцом для любого демократического общества [33].
Характеризуя совокупность идей, к которым «всегда была обращена стрелка на политическом компасе к[онституционно]-д[емократической] партии», один из активистов Союза освобождения и кадетской партии, приват-доцент Московского университета А. А. Кизеветтер писал, что в противоположность либералам манчестерского типа, усматривающим в принудительных социальных реформах «насилие над свободой», а также торгово-промышленной партии и «Союзу 17-го октября», которые хотели конституции с сохранением незыблемости социальных привилегий имущих классов, кадетская партия «выдвигала требования глубоких и решительных демократических социальных реформ, не останавливаясь перед принудительным отчуждением потребной для таких реформ части имущественных благ состоятельных классов» [34]. Расходились кадеты и с «социалистическими кругами русского общества», в которых долгое время господствовало предубеждение против конституционного строя как против «господской затеи», способной «только укреплять властное положение состоятельных классов и пригнетение классов неимущих». Это течение, отмечал Кизеветтер, в политической свободе видело опасность для социальной справедливости и полагало возможным достичь последней диктаториальными приемами. Порывая с подобными воззрениями, кадетская партия считала возможным «здоровое и плодотворное усовершенствование социальных отношений на началах социальной справедливости» только «на почве закономерной свободы». На этом основании партия выступала против бойкота выборов в Государственную думу, считая ее «ареной для закономерной борьбы за свои идеалы» [35].
Особый интерес представляли разделы программы кадетской партии, непосредственно связанные с реформированием хозяйственной системы России и сферы социально-экономических отношений.
Программный раздел «Финансовая и экономическая политика» предусматривал:
– Пересмотр государственного расходного бюджета в целях уничтожения непроизводительных по своему назначению или своим размерам расходов и соответствующего увеличения затрат государства на действительные нужды народа.
– Отмену выкупных платежей.
–  Развитие прямого обложения на счет косвенного; общее понижение косвенного обложения и постепенную отмену косвенных налогов на предметы потребления народных масс.
– Реформу прямых налогов на основе прогрессивного подоходного и поимущественного обложения, введение прогрессивного налога на наследство.
– Соответствующее положению отдельных производств, понижение таможенных пошлин в видах удешевления предметов народного потребления и технического подъема промышленности и земледелия.
– Обращение средств сберегательных касс на развитие мелкого кредита [36].
Не сложно заметить, что практически каждый из перечисленных выше программных пунктов кадетской партии был направлен на компенсацию недостатков существовавшего в стране экономического порядка, социальную и экономическую защиту интересов народных масс.
Трансформация российского общества в этих направлениях позволила бы ликвидировать многие кричащие противоречия русской жизни, поднять реальные доходы населения страны, повысить эффективность экономики.
Как один их главных идеологов кадетской партии и разработчиков ее программы, Струве отлично понимал, что успешное функционирование российского рынка в значительной мере зависит от покупательной способности населения, уровня благосостояния народа. Настаивая на уничтожении непроизводительных затрат расходной части государственного бюджета и направлении высвобождаемых средств на действительные нужды населения, программа кадетской партии прежде всего имела в виду сокращение огромного государственного чиновничьего аппарата, который только в течении ХIХ века вырос в России более чем в три раза и продолжал расти в начале ХХ столетия, расходов на военные нужды и расходов на содержание императорского двора.
Примечательны предлагавшиеся программой мероприятия в области налогообложения. Действовавшая в России начала ХХ века налоговая система несла на себе существенный отпечаток феодальной эпохи, перекладывая бремя государственных повинностей на плечи трудового населения страны при щадящем режиме для обеспеченных сословий. Кадеты требовали перевернуть эту пирамиду и перестроить государственную налоговую политику с учетом требований социальной справедливости.
Весьма существенным в плане реализации принципов социальной справедливости являлось требование введения прогрессивного налога на наследство. Со времен Сен-Симона это требование рассматривалось европейскими социалистами как важнейшее средство борьбы с паразитизмом правящих классов и даже как одна из решающих мер перехода к социализму.
Большой интерес представляет и программное требование обращения средств сберегательных касс на развитие мелкого кредита. С конца ХIХ века в России успешно развивалась система демократических кредитных учреждений – ссудосберегательных и кредитных товариществ, земских касс, объединявших на основе взаимных интересов сотни тысяч тружеников. По свидетельству известного отечественного историка А. П. Корелина, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, по темпам развития кредитной кооперации Россия вышла на одно из первых мест в мире, почти сравнявшись с Германией в пору наивысшего подъема в ней кооперативного строительства [37]. Кредитная кооперация способствовала активному развитию аграрного сектора отечественной экономики, однако она постоянно испытывала нехватку денежных средств. В тоже время обладавшая большими финансовыми ресурсами система государственных сберегательных касс очень часто использовала эти средства без учета общенациональных интересов.
Линия социальной защиты и поддержки населения страны отчетливо прослеживается и в других разделах партийной программы кадетов. Так в разделе «Аграрное законодательство» выдвигалось еще в 90-е годы обоснованное Струве требование «увеличения площади землепользования населения, обрабатывающего землю личным трудом, как-то безземельных и малоземельных крестьян, а также и других разрядов мелких хозяев-земледельцев, государственными, удельными, кабинетскими и монастырскими землями, а также путем отчуждения для той же цели за счет государства в потребных размерах частно-владельческих земель с вознаграждением нынешних владельцев по справедливой (не рыночной) оценке» [38].
При этом предусматривалось поступление отчуждаемых земель, в государственный земельный фонд. Условия, на которых земли этого фонда подлежали передаче нуждающемуся в них населению (владение или пользование, личное или общинное и т. д.), должны были устанавливаться сообразно с особенностями землевладения и землепользования в различных регионах России.
Программа предусматривала также организацию государственной помощи для переселения, расселения и устройства хозяйственного быта крестьян, реорганизацию межевого дела, окончание размежевания и другие меры подъема благосостояния сельского населения и улучшения сельского хозяйства.
В целях обеспечения права возобновления аренды, права арендатора в случае передачи аренды, а также права на вознаграждение за произведенные, но не использованные в срок затраты на улучшения качества земли, программа предлагала законодательное упорядочение арендных отношений, учреждение примирительных камер для регулирования арендной платы и для разбора споров и разногласий между арендаторами и землевладельцами.
Программа требовала отмены действующих кабальных правил о найме сельских рабочих и распространения на них рабочего законодательства «применительно к техническим условиям земледелия». Для наблюдения за правильным применением законодательства по охране труда в аграрной сфере предлагалось учреждение в стране сельскохозяйственной инспекции. За нарушение сельскими хозяева законодательных норм в области охраны труда программа требовала ввести уголовную ответственность.
Обширный раздел программы кадетской партии был посвящен решению рабочего вопроса.
В период первой российской революции 1905–1907 годов Струве уделял рабочему вопросу особенно серьезное внимание. В эти годы он принимал деятельное участие в разработке целого ряда законопроектов, имевших существенное значение для снижения остроты социальных противоречий. В частности, Струве возглавлял комиссию по разработке законопроекта «Общие начала закона о рабочем договоре» и «Предварительной редакции проекта закона о свободе стачек» [39]. В этих документах шла речь о предоставлении компенсации рабочим за утраченную ими вследствие несчастного случая или профессионального заболевания трудоспособность. Подчеркивалось, что выплата компенсации должна производиться полностью за счет предпринимателя, а также о введении государственного страхования на случай смерти, старости, болезни и т.п. Задача этих документов состояла в том, чтобы устранить поводу к обострению отношений между предпринимателями и рабочими.
Согласно разработанному под руководством Струве проекту, рабочие профессиональные союзы создавались явочным порядком. Право приобретения ими юридического лица зависело исключительно от судебной власти. За профессиональными союзами признавалось право на защиту материальных интересов рабочих, пользование стачечными фондами и фондами помощи по безработице, право объединения профсоюзов в федерации, декларировалась полная независимость профсоюзов от администрации.
Профсоюзы освобождались от какой-либо материальной ответственности перед предпринимателями за убытки, вызванные стачками.
В противоположность действовавшему в России законодательству, которое распространялось только на отдельных рабочих и не считалось ни с какими рабочими ассоциациями, Струве и его единомышленники, учитывая практику стран Западной Европы, настаивали на необходимости заключения рабочими профсоюзами коллективных договоров с работодателями. Такие договоры должны были действовать в течение не более трех лет и являлись обязательными для всех членов профсоюза. В коллективных договорах регламентировались как права и обязанности предпринимателя по отношению к рабочим, так и права и обязанности рабочих. Предприниматели были обязаны обеспечивать безопасность производства, предоставление работы, необходимых инструментов, не понижать ниже оговоренного размер заработной платы, требуя при этом от рабочих соблюдения внутреннего распорядка рабочего дня. Рабочие были вправе требовать от своих хозяев полного использования своих сил, возмещения возможных убытков по вине предпринимателя.
В подготовленном под руководством Струве проекте отмечалось, что коллективный договор может быть расторгнут любой из заинтересованных сторон только в судебном порядке, с приложением уважительных доказательств. Расторжение договора до срока без законного основания обязывало виновную сторону к возмещению убытков.
Струве и его единомышленники настаивали на постепенном введении 8-часового рабочего дня вместо практиковавшегося 10–11-часового. Это нашло свое отражение в «Проекте о продолжительности и распределении рабочего времени в промышленных заведениях» [40]. Безотлагательное введение 8-часого рабочего дня он, как и многие представители кадетской партии, считал преждевременным и вредным в хозяйственном отношении. Это аргументировалось тем, что низкий уровень развития технического производства в России, при котором «многие фабрики еле дышат», может привести к их закрытию и разорению фабрикантов. Закрытие промышленных предприятий или сокращение производства неминуемо повлечет за собой уменьшение заработной платы или безработицу, а, следовательно, и обострение классовых антагонизмов.
Введение 8-часового рабочего дня признавалось возможным только на тех предприятиях, где по техническим и другим условиям труда от сокращения рабочего дня производительность труда не понизится. На таких предприятиях по подсчетам кадетов работало около 200 тысяч рабочих. К числу таких предприятий относились в первую очередь те государственные или общественные предприятия, где производство имело непрерывный характер, а также предприятия, связанные с подземными работами. Рабочие, занятые по 8 часов в сутки в непрерывном производстве, освобождались от работы в воскресные дни на 24 часа. Определение круга предприятий, на которых должен быть введен 8-часовой рабочий день, возлагалось на органы фабричной инспекции.
На предприятиях, где рабочие трудились в одну смену, рабочий день должен был составлять 10 часов. Через 5 лет после опубликования закона рабочий день подлежал сокращению до 9 часов. На предприятиях с двухсменной (в том числе с ночной) работой устанавливался 9-часовой рабочий день. Допускалось, что при пересменке он может быть увеличен до 12 часов. В таких отраслях производства рабочие освобождались в выходные дни на 30 часов. Через пять лет на производстве, где работали в две смены, предполагалось ввести 8-часовой рабочий день.
Согласно разработанному под руководством Струве «Проекту о продолжительности и распределении рабочего времени» количество дней, в течение которых предприниматели могли привлекать рабочих к сверхурочным работам, не должно было превышать 50 в году. При этом от сверхурочных работ освобождались женщины, а также подростки, не достигшие 17-летнего возраста. Согласно «Проекту» к работе по найму в промышленных заведениях не допускались подростки моложе 13 лет. Подростки старше этого возраста имели право быть принятыми на работу лишь в том случае, если у них имелось свидетельство об окончании курса начального училища. Рабочее время подростков от 13 до 15 лет ограничивалось 6 часами дневного времени.
Устранить многочисленные поводы к обострению отношений между предпринимателями и рабочими был призван подготовленный комиссией по рабочему вопросу проект «Некоторые общие положения для выработки проекта об обязательном страховании от несчастных случаев». В этом документе подчеркивалось, что выплата компенсаций рабочим за потерю трудоспособности в следствие несчастного случая на производстве или профессионального заболевания должна производиться полностью за счет предпринимателя. Подчеркивалась также необходимость введения государственного страхования на случай смерти, старости, болезни и т. п.
Обязательному страхованию от несчастных случаев «исключительно за счет предпринимателя» подлежали все рабочие и служащие независимо от рода предприятий. Участие рабочих в расходах по страхованию от несчастных случаев, по мнению Струве и его коллег, противоречило бы духу закона и социальной справедливости [41]. Потерпевшим предлагалось выплачивать еженедельные пособия и пенсии. Пособия должны были назначаться в размере 60 % среднего действительного заработка потерпевшего со дня несчастного случая по день восстановления трудоспособности или признания ее утраты. В случае утраты трудоспособности назначались пенсии. При полной утрате трудоспособности их размер должен был составлять две трети годового содержания потерпевшего, а при неполной – в уменьшенном размере, который должен был определяться «соответственно степени ослабления трудоспособности потерпевшего». Если потерпевший признавался полностью нетрудоспособным и нуждался при этом в постоянном уходе, то пенсия должна была назначаться в размере его полного годового содержания. В случае смерти потерпевшего пенсия должна было выплачиваться членам его семьи в размере не свыше двух третей годового содержания умершего.
Важное место в «Проекте» отводилось организации и деятельности больничных касс. На них возлагалась обязанность выдавать денежные пособия и предоставлять больным бесплатное лечение. Кассы могли быть земскими и городскими. Фонды их должны были составляться из взносов предпринимателей (две трети) и рабочих (одна треть). Для разбора спорных вопросов, касающихся страхования, намечалось создание специальных судов.
17 апреля 1907 года Струве и его единомышленники внесли в Государственную думу «Проект о нормальном отдыхе торговых служащих», который являлся альтернативным правительственному закону 1906 года «Об обеспечении нормального отдыха служащих в торговых заведениях, складах. Конторах и в ремесленных заведениях». В отличие от правительственного закона, согласно которому для торговых служащих и ремесленников устанавливался 12-часовой рабочий день, кадеты в своем проекте предлагали установить 10-часовой рабочий день. Они считали возможным предоставить местным органам управления право назначать сроки открытия и закрытия торговых заведений, разрешать или отменять торговлю в праздничные дни. Проект о найме торговых служащих устанавливал подробную регламентацию взаимоотношений между служащими и владельцами торговых предприятий, начиная от оформления условий найма на работу и до мелких подробностей совместной деятельности. По заключению личного договора о найме владелец торгового заведения обязан был выдать служащему расчетную книжку, в которой обозначалось время заключения договора и срок, если договор являлся срочным. Как и на других производствах, обе стороны могли отказаться от его продления только при наличии уважительных при чин. Если служащий в следствие несчастного случая или болезни лишался возможности выполнять установленные обязанности, то он сохранял право на получение жалованья в течение двух месяцев. В случае болезни служащего хозяин обязывался предоставлять ему бесплатную медицинскую помощь. Торговому служащему, проработавшему в одном и том же предприятии не менее года, предоставлялось право требовать месячный отпуск с сохранением содержания.
Разработанная кадетской партией при активном участии Струве программа решения рабочего вопроса представляла собой реформаторскую альтернативу, находившуюся не только на уровне рабочего законодательства передовых европейских стран, но и в известных случаях шедшую дальше, предоставлявшую наемным работникам более полный набор социальных гарантий.
Под влиянием поражения Первой российской революции 1905–1907 годов Струве пришел к однозначному выводу об ущербности марксистского революционного учения. В 1908 году в статье «Интеллигенция и народное хозяйство» ученый писал: «Потерпело крушение целое миросозерцание, которое оказалось несостоятельным. Основами этого миросозерцания были две идеи или, вернее, сочетание двух идей: 1) идеи личной безответственности и 2) идеи равенства. Применение этих идей к общественной жизни заполнило и окрасило собой нашу революцию» [42].
Анализируя тесно связанную с политической жизнью страны судьбу российского народного хозяйства, Струве отмечал, что в основе всякого экономического прогресса лежит вытеснение менее производительных общественно-экономических систем более производительными. «Это не общее место, – подчеркивал ученый, – а очень тяжеловесная истина. Ее нельзя и не следует понимать «материалистически», как делает школьный марксизм. Более производительная система не есть нечто мертвое, лишенное духовности. Большая  п р о и з в о д и т е л ь н о с т ь  всегда опирается на более высокую личную г о д н о с т ь. А личная годность есть совокупность определенных духовных свойств: выдержки, самообладания, добросовестности, расчетливости» [43].
«Прогрессирующее общество, – утверждал Струве, – может быть построено только на идее личной годности, как основе и мериле всех общественных отношений. Если в идее свободы и своеобразия личности был заключен вечный идеалистический момент либерального миросозерцания, то в идее личной годности перед нами вечный реалистический момент либерального миросозерцания» [44].
Струве обвинял своих современников, и в первую очередь представителей интеллигенции, в недопонимании смысла промышленного капитализма, его роли в процессе хозяйственного воспитания и самовоспитания общества, во враждебности творческой, активной стороне капиталистического производства. В этой связи он выдвигал в качестве первоочередной задачи – перестройку всего общественно-экономического мировоззрения россиян. Струве призывал своих современников понять и признать, что развитие производительных сил страны следует рассматривать как национальный идеал и национальное служение, основанное на свободной дисциплине труда.
Как и многие прогрессивные экономические мыслители России второй половины ХIХ – начала ХХ века Струве не считал антагонистическими противоречия промышленного капитализма и призывал к слиянию личных и групповых интересов в национальном служении [45].
В условиях слабого развития гражданского сознания даже у представителей российской интеллигенции, Струве выступал как за создание «нового экономического человека», так и за активную и целенаправленную государственную экономическую политику, которая способствовала бы не только постоянному экономическому подъему страны, но и гармонизации межклассовых отношений.
Говоря о «новом экономическом человеке» ученой во многом предвосхитил идеи современной экономической антропологии. Он не мыслил развития экономики без активизации роли человеческого фактора. В представлении Струве «новый экономический человек» – это не только человек, стимулирующий развитие экономики своими потребностями, но и полноценный субъект производственных отношений, наиболее целесообразным способом объединяющий производительные силы общества, а также активная производительная сила хозяйственного развития, обладающая высоким уровнем квалификации, творческими способностями, сознательной дисциплиной и ответственностью.
Диагностируя социальную болезнь, которой оказался поражен русский народный организм и которая обнаруживалась в «бесчисленных и многообразных явлениях жизни», Струве указывал, что эту болезнь «следует назвать исчезновением или ослаблением дисциплины труда» [46]. Считая дисциплину труда «основой культуры», Струве утверждал, что политика общества должна начать с того, чтобы на всех пунктах национальной жизни противогосударственному духу, не признающему государственной мощи и с нею не считающемуся, и противокультурному духу, отрицающему дисциплину труда, противопоставить новое политическое и культурное сознание. «Идеал государственной мощи и идея дисциплины народного труда - вместе с идеей права и прав – должны, - указывал Струве, - образовать железный инвентарь этого нового политического и культурного сознания русского человека» [47].
В 1909 году в статье «Экономические программы и «неестественный режим» Струве упрекал правительство за слабую инициативу в хозяйственных вопросах, излишнюю бюджетную экономию. Его симпатии были целиком на стороне прогрессивных российских предпринимателей, настойчиво требовавших подъема производительных сил страны на основе продуманной и последовательной государственной (правительственной) торгово-промышленной политики.
Если бы у русского человека, отмечал ученый, уже были налицо в развитом виде те свойства, которыми в экономическом отношении силен богатый Запад, самого вопроса об усиленном привлечении извне капиталов к нашему народному хозяйству не ставилось бы вовсе. Есть только одно более или менее быстро действующее средство оживления хозяйственной деятельности в стране, утверждал он, это – помещение (инвестирование) больших капиталов в разного рода «сооружения», на первом месте в железные дороги, и во все области т. н. «производства». В странах богатых это происходит изнутри, страны бедные, к каким принадлежит и Россия, должны прибегать и всегда прибегают к привлечению капиталов извне. Другого способа быстрого и ощутимого воздействия на экономическую жизнедеятельность страны нет и быть не может. Те, кто думает, что непосредственно можно создать экономическое процветание или подъем какими-нибудь неэкономическими, общекультурными или политическими средствами, предаются иллюзиям, вряд ли полезным для жизни [48].
Наряду с чисто экономическими средствами для воспитания «нового экономического человека» Струве считал первоочередным «незыблемое утверждение конституционного правопорядка со всеми его следствиями». Осуждая «неестественный режим», под которым жила Россия после революции 1905–1907 годов, Струве указывал, что для оживления национального производства крайне необходима устойчивая внутриполитическая атмосфера. Такое состояние может существовать лишь там, где правительство не есть чуждая, стоящая над обществом сила, одним попускающая, других карающая и от всех живых общественных сил равно далекая.
К числу важнейших средств воспитания «нового экономического человека» Струве относил народное образование, построенное на принципах демократии. Еще в юные годы Струве мечтал видеть русский народ «зажиточным и просвещенным». Именно из этого стремления, как вспоминал впоследствии ученый, и выросло общественное движение 1890-х годов [49]. В своей публицистике разных лет Струве неоднократно возвращался к проблемам народного просвещения. Довольно подробный план преобразования отечественной системы народного образования предусматривала программа кадетской партии.
Особое значение Струве придавал хозяйственному, экономическому воспитанию российского крестьянина. В зависимость от этого «затяжного» и «трудного процесса» он ставил темпы общего экономического и культурного развития страны. Обращаясь к тем, кто выдвигал исключительно идеи интенсификации хозяйства и считал, что с помощью кооперации можно быстро преодолеть хозяйственные трудности, Струве писал: «Не нужно забывать, что Россия, будучи в экономическом отношении страной молодой, есть в то же время страна в очень многом отсталая, к невыгоде своей отличающаяся от таких молодых колониальных стран, как Соединенные Штаты, Канада и даже Аргентина» [50].
В эти годы окончательно сформировались представления Струве о социальной политике. Исходным при этом являлось утверждение о том, что цели, достигаемые государством, не являются целями всего общества: автогиния целей полярна их гетерогинии [51]. Общество и государство различаются как два вида целостностей: целостности как системы, и целостности как единства. Сопоставляя общество, в котором отсутствует единство целей, и государство, где такое единство присутствует, Струве приходит к выводу о неустранимости при существующем положении вещей, несовпадающих интересов личности, общества и государства.
В соответствии с этим Струве разрабатывает оригинальную концепцию социальной политики как совокупности социально-экономических и политических компромиссов, призванных ликвидировать противоречия между личными, государственными и общественными интересами. При этом он трактует социальную политику как «отрасль прикладной экономики», в которой всегда присутствуют два важнейших элемента: элемент сущего и элемент должного. «Социальная политика, – писал Струве, – есть совокупность сознательных воздействий субъектов политики на социальные отношения… сообразно определенному заданию,.. она может преследовать разные цели и стремиться к противоположным идеалам». Либеральная социальная политика должна быть построена на признании приоритета интересов личности. «Политика, доступными ей средствами, имеет дело с горем и радостью живых людей, и в этом непосредственном, простецком критерии… она черпает свое мерило и находит свой идеал» [52].
Важным достижением отечественной общественно-политиче-ской и социально-экономической мысли стала разработанная Струве модель государства в концепции «Великой России». Она была изложена в посвященной Н. Н. Львову статье «Великая Россия. Из размышлений о проблеме русского могущества», опубликованной в 1908 году. Статья, заголовком для которой послужил известный лозунг П. А. Столыпина, являлась программой возрождения национальной государственности России на идеях нации, отечества, частной собственности, духовной крепости, свободы личности, мощи государства.
Основными условиями укрепления подорванной Русско-японской войной 1904–1905 годов внешней мощи России, Струве считал расширение ее экономического и культурного влияния в бассейне Черного моря и решение двух «инородческих» вопросов: «еврейского» экономического вопроса, связанного с упразднением пресловутой черты оседлости и более активным вовлечением евреев в хозяйственную деятельность, и «польского» международно-политического вопроса, тесно связанного с состоянием русско-германских и русско-австрийского вопросов.
Подчеркивая зависимость внутренней политики от внешней, Струве отмечал, что внутренняя политика – этого политика общества и политика власти. При этом политика общества определяется тем духом, который оно вносит в свое отношение к государству. Политика общества призвана противопоставить противогосударственному и противокультурному духе «новое политическое и культурное сознание». Это новое сознание состоит в «утверждении 1) идеала государственной мощи (и для народа, и для политической элиты); 2) идеи дисциплины труда (как главного условия государственной мощи и основы культуры); 3) идеи права и прав» [53].
В соответствии с идеалом Великой России должна строиться и политика власти. Ее основными направлениями должны быть: преодоление разрыва между властью и культурными элементами общества, между властью и народом; решение двух «инородческих вопросов»; обеспечение равных гражданских и политических прав, принятие конституции; проведение политики гражданского мира и согласия, для чего необходимо наличие «среднего элемента» – подлинного носителя права, свободы и собственности.
Внутреннюю политику общества Струве рассматривает как идейную и воспитательную проблему, а политику власти – как проблему тактическую. При этом внутренняя политика должна базироваться на идее «государственного национализма», не только политической, но и духовно-нравственной в своей основе, консолидирующей все население на основе идеи Великой России в единстве государства-нации.
Государственная мощь, указывал Струве, невозможна без национальной идеи. Национальная идея современной России – есть примирение между властью и проснувшимся к самосознанию народом, который становится нацией. Государство и нация должны органически срастись.
По справедливой оценке О. Л. Гнатюк, разработанная Струве концепция Великой России являлась попыткой создания интегративной национально-государственной идеологии на идеях и принципах консервативного либерализма, имеющей такие «составляющие», как: 1) цель (Россия должна стать свободной и могущественной страной); 2) мораль (своего рода «новая протестантская этика» – идея «личной годности»; 3) общественные технологии (цивилизованный рынок на принципах «экономического» либерализма, политический плюрализм, многопартийность и т. д.); 4) социальная база (средний элемент); 5) опыт (сохранение национальных традиций); 6) наука (ее интеллектуальный потенциал); 7) религия (веротерпимость); 8) плюрализм идеологий (в том числе – новый консервативно-либеральный синтез) [54].
В работе «Экономическая проблема «Великой России». Заметки экономиста о войне и народном хозяйстве» [55] Струве утверждал, что основой государственного могущества страны должна быть, прежде всего, ее хозяйственная мощь, ее независимость от других стран. Обеспечение экономической мощи и независимости связано в первую очередь с накоплением капиталов, развитием современной техники, транспорта, достаточный уровень военных и финансовых ресурсов. Достижение экономического могущества возможно лишь на «общечеловеческих началах», связанных с развитием частной инициативы, государственной политики, соответствующей «духу национального европеизма и задачам национального строительства» [56].
Рассматривая в работах разных лет перспективы цивилизованного государственного капитализма как альтернативы гипотетическим социалистическим порядкам, Струве полагал, что реформированное капиталистическое общество, основанное на частной собственности и индивидуальном предпринимательстве, в котором разовьются ассоциации трудящихся, распространятся акционерные формы предприятий, способные превратить наемных рабочих в совладельцев, может оказаться более эффективным, чем социализм, обеспечить большую личную свободу граждан, более высокий уровень благосостояния.
Известным дополнением методологической части теоретической модели социально-ориентированного рыночного хозяйства Струве могут служить его высказывания эмигрантского периода о «разумности» и «умеренности» масс и экономической свободе как основах всякой свободы. Характеризуя суть т.н. «пореволюционных течений», и отмечая наличие в них «порочного сочетания оппортунизма и мечтательности», ученый писал: «…Разумною может быть только умеренная, или «буржуазная» (иначе «мещанская») масса. Государство, право, свобода всегда держатся на умеренности масс. Успехи реальные, а не призрачные, социальной демократии во всех странах покоятся на «обуржуазивании» рабочих масс, на их превращении в толпы умеренных мещан». Исходя из этого утверждения, Струве выявлял внутреннее противоречие и в идеологии современной ему социал-демократии, и в идеологии «вообще всякого демократического, а тем паче революционного социализма». «…Взвинчивая, идеологически и эмоционально, массы», они делают их «неспособными к разумному участию в государственной и общественной жизни» [57].
«…Разумная социал-демократия, – отмечал Струве, – будет только «буржуазной» или ее совсем не будет. …Всякое подлинное строительство консервативно в некоторых своих вечных основаниях: а именно в так называемых «буржуазных». К этим основаниям принадлежит свобода лица, в том числе самая важная свобода, экономическая… Вот почему упразднение экономической свободы есть самое зловредное, смертельное посягательство на свободу лица вообще, и опыт советской России есть лишь ярчайшее в мировой истории подтверждение этой истины. В этом поучении я вижу величайший урок для всего человечества русской большевистской революции. После опыта русской большевистской революции отрицать, что экономическая свобода личности есть основа всякой свободы могут только лжецы» [58].
4. М. В. Туган-Барановский об условиях
и принципах социалистической организации
хозяйственной жизни
Эволюция социально-экономических воззрений
М. И. Туган-Барановского. Классификация социалистических учений. Экономическое обоснование социализма как модели социально ориентированного рыночного хозяйства
Михаил Иванович Туган-Барановский занимает особое место в истории отечественной экономической мысли конца ХIХ – начала ХХ века. Мировую известность ученому принесли фундаментальные исследования, посвященные природе экономических кризисов. Его именитый ученик и последователь Н. Д. Кондратьев характеризовал Туган-Барановского как ученого интуитивного склада, субъективного и индивидуального человека, который (как и многие высокоодаренные люди – Авт.) не всегда мог понять логику собственной мысли, объяснить свои пророчества и концепции, но часто, тем не менее, в этих озарениях оказывался прав [1].
Туган-Барановский был отпрыском древнего польско-татарского рода, проживавшего на территории современной Белоруссии, Прибалтики и Польши. Согласно семейной легенде фамилия Туган-Барановских образовалась в дни битвы при Грюнвальде в 1410 году против немецких рыцарей. Предводителю татарской конницы Туган-беку понравилась польская княжна Розалия Барановская, согласившаяся выйти за него замуж, если он принесет голову немецкого маршала. Туган-бек, по всей видимости, выполнил это условие. Так появился этот необычный род. Туган-Барановские гордились тем, что были природными князьями, и некоторые из них осмеливались даже думать о своем происхождении от чингизидов [2].
Будущий экономист родился 5 января 1865 года в семье отставного штаб-ротмистра гусарского полка Ивана Яковлевича. Туган-Барановского. В 1883 году, после окончания 2-й харьковской классической гимназии, Михаил Туган-Барановский поступил на первый курс естественного отделения физико-математического факультета Петербургского университета. Среди его однокурсников и товарищей было немало впоследствии известных деятелей русской культуры, а также студентов, увлекавшихся революционными идеями. В числе последних, выделялась группа Александра Ульянова, составившая в начале 1887 года революционную организацию «Террористическая фракция «Народной воли». В конце 1886 году за участие в студенческих волнениях Туган-Барановский был выслан из Петербурга в Харьков, где продолжил занятия в местном университете сразу на двух факультетах – естественном и юридическом. Здесь же он всерьез увлекся экономическими науками, определившими весь его путь ученого.
В 1890 году в журнале «Юридический вестник» увидела свет первая экономическая работа Туган-Барановского «Учение о предельной полезности хозяйственных благ как причине их ценности». В статье, посвященной разбору марксовой теории ценности и теории ценности австрийской школы, была предпринята первая попытка синтезировать эти теории. В 1891 году в Петербурге Туган-Барановский публикует книгу «П.-Ж. Прудон, его жизнь и общественная деятельность». В 1892 году выходит его вторая книга «Дж.-С.Милль. Его жизнь и учено-литературная деятельность». Обращение к творчеству столь разных социально-экономических мыслителей не было, по всей вероятности, случайным. Молодой исследователь, искавший свой путь в науку, стремился разобраться в том, что представляют из себя социализм и классическая политическая экономия.
В 1894 году выходит первое издание фундаментального труда Туган-Барановского «Периодические промышленные кризисы. История английских кризисов. Общая теория кризисов», принесшего автору европейскую известность, вызвавшего жаркие научные дискуссии, и неоднократно переиздававшегося в России и за рубежом. Эту работу ученый защитил в Московском университете в качестве магистерской диссертации.
В работе содержалась оригинальная теория кризисов, объяснявшая какие факторы благоприятствуют увеличению и сокращению продолжительности промышленного цикла, а также вскрывавшая и движущие силы самого кризиса. Практическое значение этого труда заключалось в том, что он давал возможность научного предвидения в чрезвычайно важной хозяйственной области.
Автор капитального исследования по теории кризисов французский профессор Жан Лескюр назвал работу русского ученого «самым оригинальным и самым значительным произведением во всей экономической литературе настоящего времени». К последователям Туган-Барановского он причислял таких известных экономистов, как Шпитгоф, Поле, Эйленбург, Шмоллер [3].
Исследуя деловые циклы, Туган-Барановский пришел к выводу о том, что главной причиной спада является непропорциональность размещения свободного денежного капитала в различных сферах экономики. Свой анализ он начинает с изучения роли спроса, утверждая, что рынок управляет производством, а не производство рынком. Всякая капиталистическая страна во всякое время, отмечал Туган-Барановский, могла бы значительно расширить свое производство, если бы нашли себе применение все ее производительные силы. Мешает этому – трудность найти сбыт для производимых товаров.
Исходя из этого, писал Туган-Барановский, Сисмонди предположил, что при капитализме общественный доход растет медленнее, чем растет производство. Заработная плата рабочих и прибыли мелких хозяев падают. Падает и норма прибыли на капитал. В итоге рост производства обгоняет рост потребительского спроса. Поэтому на рынке образуется избыточный продукт, который не может найти сбыта из-за малости дохода. Возникает перепроизводство и кризис.
Однако, отмечал Туган-Барановский, не все так просто, как полагал Сисмонди. По мере прогресса техники услуги рабочего все более замещаются машиной. Соответственно этому отступает на задний план рынок, создаваемый потреблением рабочего, сравнительно с рынком, создаваемым производительным потреблением средств производства. Рынок от этого нисколько не сокращается, только спрос на предметы потребления заменяется спросом на предметы производства. Тем не менее, в средние периоды времени наблюдаются циклические подъемы и застои промышленности. Восходящий фазис капиталистического цикла характеризуется усилением спроса на средства производства, нисходящий – ослаблением спроса на них.
Промышленный подъем вызывается тем, что для промышленности открывается новый рынок в виде расходования огромных капиталов, накопленных в годы застоя. Объясняя природу этих циклических колебаний и кризисов, Туган-Барановский указывал, что при пропорциональном распределении общественного производства общественный спрос и общественное предложение остаются в равновесии, как бы ни сокращался потребительский спрос (за счет компенсирующего роста спроса на производственные товары). Однако капитализм не обладает эффективной организацией для соблюдения пропорциональности, поэтому и возникают кризисы. Кризис насильственно восстанавливает пропорциональность.
Значительную роль в этом процессе играют деньги. В годы застоя наблюдается чрезвычайное возрастание резервов банков и вкладов. Это указывает на скопление денежного капитала, не находящего себе помещения в промышленности. Низкий дисконтный процент, всегда следующий за ликвидацией промышленного кризиса и упорно удерживающийся на ссудном рынке в течение целого ряда лет, свидетельствует об изобилии незадействованных капиталов. Как годы промышленного подъема являются эпохой усиленного помещения капитала, так годы застоя представляют собой эпоху накопления свободного денежного капитала. Напротив, повышение процентных ставок, наблюдающееся, как правило, к концу промышленного подъема, является безусловным признаком того, что свободного ссудного капитала в стране слишком мало для нужд промышленности.
Подъем сменяется спадом, прежде всего потому, что расширение производства поглощает тот самый свободный капитал, скопление которого на денежном рынке было причиной оживления. Годы промышленного подъема – это годы высоких цен, годы застоя – годы низких цен. В годы подъема производство средств производства получает усиленное развитие. Но как только расширение основного капитала закончено, фабрики построены, железные дороги проведены, спрос на инвестиционные товары сокращается. Распределение производства становится непропорциональным: машин, инструментов, железа, кирпичей, дерева требуется меньше прежнего вследствие того, что меньше возникает новых предприятий. Но так как производители средств производства не могут вынуть капитал из своих предприятий и к тому же самая громадность этого капитала в виде построек, машин и др. требует продолжения производства, то перепроизводство средств производства является неизбежным. В силу зависимости всех отраслей цены всех товаров падают, и наступает застой.
Теория Туган-Барановского, по свидетельству многих видных экономистов, давала лучшее в мировой литературе до появления работ Кейнса и Хикса понимание природы деловых циклов. Сам же Туган-Барановский, по его словам, придавал гораздо большее значение испытанию своей теории «не мнениями людей, а фактами». В вышедшей в начале 1898 года книге «Русская фабрика» он указывал на приближение промышленного кризиса, и кризис действительно произошел в очень острой форме в конце 1899 года. В немецком издании «Промышленных кризисов», вышедшем в 1900 году, Туган-Барановский высказал предположение, что Германия приближается к промышленному кризису. И кризис последовал в 1901 году, что обратило на себя большое внимание немецкой печати. Точно также ученым в «Лекциях по политической экономии» был предвиден американский кризис 1907 года.
Отмечая указанные факты, в предисловии к третьему изданию «Промышленных кризисов» Туган-Барановский писал: «…Кризисы – не астрономические явления, и периодичность кризисов не следует понимать в математическом смысле. Промышленный цикл, теорию и объяснение которого я даю в этой книге, коренится в экономических условиях господствующей системы хозяйства – капитализма – и, представляя собой явление социального порядка, может сокращаться и растягиваться в известных пределах. Наличность этих пределов позволяет говорить о периодичности кризисов» [4].
В последующих своих трудах, в частности в работе «Основы политической экономии» (1909), Туган-Барановский подробно рассмотрел сильные и слабые стороны капиталистического социально-экономического уклада, факторы, утверждающие необходимость трансформации современного общества в социалистическое.
Вводя в систему своей аргументации понятия «антагонистическая хозяйственная система» и «хозяйство гармонического типа», Туган-Барановский отмечал, что если для хозяйства последнего типа, в условиях которого сами рабочие являются владельцами средств производства, целью является потребление, то для хозяйства антагонистического типа (рабовладельческое, феодальное капиталистическое) целью является накопление капитала. В таких антагонистических хозяйствах руководителем хозяйственного предприятия является не рабочий, а постороннее лицо – владелец средств производства.
Для капиталиста-предпринимателя, указывал ученый, нет разницы между затратами на рабочих и затратами на средства производства. Хлеб, потребляемый рабочим, и овес, потребляемый лошадью, в его глазах ничем не отличаются друг от друга. Правда, могут сказать, что предметы потребления рабочих покупаются самими рабочими, тогда как предметы потребления скота покупаются капиталистами. Но с точки зрения размещения продуктов на рынке совершенно не важно, кто является покупателем. Важно лишь то, откуда берутся покупательные средства.
Рабочий покупает свои предметы потребления на те средства, которые ему дает капиталист, подобно тому, как каменный уголь для машины покупается на средства капиталиста. И потому спрос на предметы потребления рабочего точно также регулируется потребностями капиталистического производства, как и спрос на каменный уголь.
«Хотя рабочий, – пишет Туган-Барановский, – видит в себе человека, самоцель, а не средство производства, все же для капиталиста он является только средством производства. На этой почве возникает социальная борьба рабочего с капиталистом, но борьба эта ведется за пределами товарного рынка, для которого предметы потребления рабочего ничем не отличаются от предметов потребления рабочего скота и, вообще, средств производства» [5].
Маркс указывал, что в товарном хозяйстве товар, вещь как бы одухотворяется и становится повелителем создавшего его человека. В этом заключается то, что Маркс называет фетишизмом товарного хозяйства. Фетишизм капиталистического хозяйства, природа которого Марксу была не вполне ясна, идет дальше. Если в товарном хозяйстве вещь превращается как бы в человека, то капиталистическое хозяйство делает человека вещью. В капиталистическом хозяйстве человек низводится на ступень орудия труда, становится эквивалентом машины.
На этой почве, отмечает далее Туган-Барановский, – и создается непонятный для современной политической экономии парадокс капиталистического хозяйства – то, что не общественное потребление управляет в нем общественным производством, является его целью, а наоборот, общественное производство управляет общественным потреблением, является для последнего целью. «Не капитал для человека, а человек для капитала – таков девиз капиталистического хозяйства», резюмирует свои мысли Туган-Барановский [6].
Критически оценивая теорию рынка школы Маркса, принявшую теорию рынка Симонда де Сисмонди «лишь по непоследовательности, неверности основным принципам самого марксизма», Туган-Барановский отмечает, что «стимулом капиталистического хозяйства является не человеческое потребление, а накопление капитала». «Накопление капитала, – уточняет ученый, – есть круговорот, – товарный капитал превращается в деньги, затем в средства производства и рабочую силу, затем опять в товар. В этом круговороте каждый отдельный момент его может рассматриваться как средство (по отношению к последующему) и как цель (по отношению к предыдущему). Что, например, является целью капиталистического производства – создание хлеба (предмета потребления рабочего) или чугуна (предмета производственного потребления)? Все зависит от того пункта, с которого мы будем рассматривать процесс круговорота капитала.
Если мы будем рассматривать, например, земледельческое производство, то целью его является создание хлеба, а создание чугуна (плуга) есть лишь средство к этой цели. На чугуноплавильном заводе целью производства является, наоборот, чугун, а создание хлеба для рабочих, занятых производством чугуна, есть лишь средство к этой цели. Значит, и хлеб, и чугун совершенно в одинаковой мере могут рассматриваться и как цель, и как средство. Обычное же противопоставление хлеба чугуну (как цели средству) доказывает лишь непонимание законов капиталистического хозяйства» [7].
Объясняя другие парадоксы капиталистического хозяйства, в частности, одновременный рост общественного богатства и сокращение (без всякого нарушения равновесия общественного спроса и предложения) общественного дохода, Туган-Барановский отмечал, что среди общественных доходов капиталистического хозяйства имеются доходы различной экономической природы: доходы нетрудовых классов, управляющих общественным производством, и доходы рабочего класса, фигурирующего в роли средств производства. Доход рабочего есть расход с точки зрения капиталиста. Эта двусторонность дохода рабочего объясняется двусторонностью экономической роли рабочего, особенностью последнего, как, одновременно, и средства производства, и потребителя. Как средство производства рабочий может быть в большей или меньшей мере заменен машиной. От такого замещения общественное богатство не сокращается, а увеличивается, ибо увеличивается общая сумма производимых продуктов. Общественный же доход сокращается, ибо сокращается доход рабочего класса. Сумма общественного производства при этом возрастает, а сумма общественного потребления падает. «Все эти парадоксы капитализма, – констатировал Туган-Барановский, – возникают на почве антагонистического хозяйства» [8].
Ученый считал, что если бы рабочие располагали средствами производства, то ничего подобного не могло бы иметь места. Но руководителями капиталистического хозяйства являются не рабочие, а те, для кого рабочие – простое средство производства.
Отмечая еще одно несоответствие капиталистического производства, согласно которому при пропорциональном распределении общественного производства общественный спрос и общественное предложение остаются в равновесии, как бы ни сокращался потребительный спрос общества, Туган-Барановский задавался вопросом: почему же капиталистическим предприятиям приходится испытывать такие трудности в нахождении покупателей для изготовления продуктов, почему борьба за рынок составляет такую характерную черту капиталистического хозяйства?
Отвечая на этот вопрос, ученый указывал, что, располагая громадными производительными силами и всегда стремясь к расширению количества производимых продуктов, капитализм вместе с тем не обладает ни какой организацией для пропорционального распределения общественного производства как важнейшего условия сбыта произведенных продуктов. Именно в этом Туган-Барановский видел причину кризисов капиталистической промышленности. Он считал, что отсутствие какой бы то ни было организации для пропорционального распределения производства играет в капиталистическом хозяйстве роль своеобразной эластичной повязки, которая постоянно давит на капиталистическое производство и препятствует ему развернуть все свои производительные силы. «Рынок, – указывал Туган-Барановский, – всегда недостаточен для капитализма не потому, чтобы потребителей для капиталистического продукта было слишком мало, а потому, что пропорциональное распределение производства совершенно не осуществимо при условии капиталистического хозяйства, а приближение к такой пропорциональности достигается капитализмом с величайшим трудом, путем кризисов и уничтожения чрезмерно расширяющихся отдельных предприятий» [9].
Модель социально ориентированного хозяйства (рыночного социализма) Туган-Барановского складывалась под влиянием, как критики современного капитализма, так и марксистского экономического учения.
В молодости Туган-Барановский испытал сильное влияние марксизма, что существенно отразилось на начальном этапе его творчества. Глубоко исследуя природу капиталистического производства в монографии «Промышленные кризисы» Туган-Барановский с марксистских позиций отмечал несовершенство капиталистического хозяйства, его явные и тайные пороки.
Вместе с другими представителями «легального марксизма» Туган-Барановский принял участие в полемике против народников, отстаивая передовые научные позиции и постоянно ссылаясь на Маркса как на образец научного анализа капиталистической системы.
Однако по мере собственного научного роста Туган-Барановский вступает в полемику с отдельными принципиальными положениями марксистского учения. Кроме того, ученый всерьез увлекается кантианством. «У меня складывается свое собственное философское мировоззрение, в основе которого лежит Кантовское учение об идеальности пространства и времени, – писал Туган-Барановский в 1901 году в одном из писем к П. Б. Струве, – по моему, сам Кант не вполне понимал значение этого своего гениального учения и не сделал всех выводов, которые из него проистекают.
Но вы не думайте, что я стал равнодушен к общественным вопросам или даже переменил свои взгляды. Ни того ни другого. Человеческая комедия или трагедия не потеряла для меня своей занимательности – я чувствую себя более зрителем, чем действующим лицом.
Эта роль, впрочем, и более приличествует человеку мысли. Ужасно странно иногда натолкнуться на наши еще столь недавние литературные упражнения в «Новом слове» или «Начале». Боже, как все это кажется давно и по детски наивно! Как смешно встречать этот задорный самоуверенный тон, эти запальчивые нападения на литературных противников, эту наивную уверенность, что мы нашли, наконец, самую настоящую истину, и эта истина заключена в «Капитале» Маркса» [10].
В «Очерках из новейшей истории политической экономии и социализма» (1905), выдержавших при жизни автора шесть изданий, сопоставляя открытые Марксом «законы капиталистического развития», согласно которым рост капиталистического богатства признавался равносильным «накоплению нищеты, мук труда, рабства, невежества, одичания и нравственного падения рабочего класса», и новейшие факты истории рабочего класса, Туган-Барановский приходил к выводу о несостоятельности этих законов, их несовместимости с реальностью.
Причину заблуждения Маркса русский экономист находил в том, что все основные социальные воззрения автора «Капитала» сложились в 1840-е годы, в период действительного понижения заработной платы, хронической безработицы и огромного роста бедности и нищеты. Выражая свое убеждение в невозможности существенного и прочного улучшения положения рабочего класса в пределах капиталистического хозяйства, Маркс, по мнению Туган-Барановского, «стоял на почве современных ему исторических фактор и высказывал взгляд, общий всем серьезным экономистам того времени». Последующие исторические факты лишили теорию обнищания всякого значения и привели к тому, что даже самые горячие сторонники марксизма должны были отказаться от этой теории, замаскировывая ее искажением первоначального смысла.
Центральной и «самой сильной идеей марксизма», как теории современного общественного развития, Туган-Барановский признавал учение о концентрации средств производства. Согласно этому учению, отмечал он, капиталистический способ производства экспроприирует мелких производителей, а в пределах самой капиталистической промышленности крупный капитал поглощает мелкий. Процесс концентрации средств производства одновременно создает почву для будущего социалистического производства, ибо благодаря ему производство становится все более крупным, все более общественным. Каждое отдельное предприятие захватывает все большую долю общественного производства, и в то же время этот процесс усиливает общественные элементы, заинтересованные в социалистическом перевороте, а также численно ослабляет элементы, враждебные такому перевороту. Капитализм является, при таком понимании условий развития социализма, суровой, но необходимой школой человечества, в которой человечество дисциплинируется и накапливает силы для того, чтобы взять в свои руки руководство общественным производством и заменить господствующую при капитализме анархию общественного хозяйства планомерной, сознательной его организацией.
История промышленности всех капиталистических стран, отмечал Туган-Барановский, несомненно, свидетельствует о растущей концентрации средств производства. Правда, мелкое производство в большинстве случаев почти не уменьшается по своим абсолютным размерам. Но по своему относительному значению в народном хозяйстве оно быстро падает… Фабрика и завод энергично и неудержимо продвигаются вперед, захватывают одну отрасль промышленности за другой, но так как одновременно с этим для мелкой промышленности открываются новые отрасли производства, то более быстрый рост фабрично-заводской промышленности иногда не препятствует, во всяком случае, гораздо более медленному росту мелкого производства [11].
Однако если по отношению к промышленности теория Маркса, в общем, подтверждается новейшими фактами, то этого отнюдь нельзя сказать про земледелие. Благодаря разнообразным техническим и экономическим условиям (большей зависимости сельскохозяйственного производства от природы, меньшей применимости к нему машин и разделения труда, большего значения в области сельской промышленности натурального хозяйства и пр.), крупное сельскохозяйственное производство отнюдь не представляет таких экономических преимуществ сравнительно с мелким, как крупное промышленное производство.
К этому присоединяются различного рода социальные препятствия, с которыми приходится бороться крупному сельскому хозяйству (достаточно упомянуть хотя бы о своеобразном «рабочем вопросе» крупного земледелия – недостаток сельских рабочих, бегущих из деревни в город) и которых не существует для мелкой сельскохозяйственной промышленности. В силу всех этих причин в сельском хозяйстве не наблюдается ничего подобного концентрации производства, которое так характерно для эволюции промышленности. Крестьянское хозяйство не только не уничтожается крупным капиталистическим земледелием, но даже растет в большинстве случаев, насчет последнего. Таким образом, заключает Туган-Барановский, «к сельскому хозяйству схема Маркса совершенно не приложима» [12].
Разбирая марксизм как систему практической политики, Туган-Барановский отмечал, что стремление этого учения свести все рабочее движение к политической борьбе рабочего класса за свои классовые интересы представляется односторонней политикой. Профессиональные организации рабочих, равно как и кооперативные учреждения в своей господствующей форме – потребительских обществ – являются столь же существенными факторами социальной помощи рабочего класса, как и представительство рабочей партии в парламенте.
Маркс, по словам Энгельса, основывает свои социальные требования на законах социальной необходимости. Конечно, замечает Туган-Барановский, все на свете необходимо и подчинено закону причинности, не знающему никаких исключений. Социальный материализм приписывает решающую роль в процессе исторического развития экономической необходимости. С этим можно соглашаться или нет, но, во всяком случае, нельзя отрицать, что закон причинности, безусловно, господствует в истории человечества, как и вообще в природе, и что социальное будущее также детерминировано, необходимо, как и социальное прошлое. Но Маркс объясняет экономическим развитием не только историю, – он исходит из того же и в своих социальных требованиях. Он пробует построить систему практической политики на основе познания законов исторического развития. Он пытается поставить на место социального идеала – социальное предвидение [13]
Социальное предвидение конечно важно для успешной общественной работы. Сознательная деятельность предполагает познание. И, тем не менее, полное и абсолютное познание будущего лишило бы всякого смысла нашу деятельность и потому в корне убило бы нашу сознательную волю. Такое полное предвидение, однако, безусловно, непостижимо для нашей познавательной способности, заключенной в рамках опыта. Наше познание будущего навсегда обречено быть частичным, оставляя, таким образом, широкий простор для нашей воли.
Но мало хотеть – нужно уметь достигать желаемого. Чем обширнее наше предвидение, тем целесообразнее направляются наши усилия, тем менее сталкиваются они с естественным и необходимым ходом вещей, тем более шансов на победу. Вот почему возможно полное предвидение будущего есть лучшее оружие в борьбе – за социальный идеал!
Ничего не может быть несправедливее презрительного отношения многих марксистов к социальному идеализму вообще и к идеализму великих утопистов в частности. Пренебрежение к социальному идеализму не только теоретически неправильно, но и практически вредно. Борьба с идеализмом ведет к равнодушию к широким общественным задачам, требующим самоотверженной работы и самопожертвования личности. Эгоистический интерес не может не занять в нашей душе пустого места, остающегося после исчезновения идеала. И если марксизм, на практике, не утратил энтузиазма, то лишь потому, что вопреки всей теории, марксистское движение осталось проникнутым могучей струей социального идеализма. Серая теория оказалась не в силах заглушить прекрасный рост золотого дерева жизни. Но этот результат был достигнут лишь пожертвованием логической стройностью марксизма [14].
В 1906 году вышла книга Туган-Барановского «Современный социализм в своем историческом развитии». Продолжая критическое переосмысление отдельных положений марксизма, экономист дает резкую критическую оценку теории прибавочной ценности и некоторых других положений экономического учения Маркса. «Теория прибавочной ценности, – писал Туган-Барановский, – является центральны фокусом всех экономических и социологических построений «Капитала». А так как «Капитал» есть, в общем, при всех своих недостатках, бесспорно величайшее и гениальнейшее произведение общественной мысли второй половины ХIХ века, сыгравшее в истории социалистического движения совершенно единственную роль, то неудивительно, что и теория прибавочной ценности стала для миллионов людей рабочего класса предметом не только убеждения, но и самой пламенной фанатической веры. Посягательство на научные правила этой теории стало рассматриваться, как посягательство на верховную святыню социалистического идеала.
И все же, несмотря на всю силу ума, затраченную Марксом на создание своей научной системы, и на все величие достигнутых им результатов в области практической политики, теория прибавочной ценности, в том виде, как ее формулировал Маркс, должна быть безусловно отвергнута наукой. Она и неверна, и не нужна.
Неверна она потому, что вся покоится на ложном основании. Как бы ни пытались марксисты доказать противное, труд не есть субстанция ценности. Признав субстанцией ценности труд, Маркс поставил себя в совершенно неразрешимое противоречие с фактами. Социалистическая теория не только ничего не выиграла, связавши свою судьбу с судьбой абсолютной трудовой теории ценности, но чрезвычайно много проиграла» [15].
«Вообще, – писал Туган-Барановский, – во всей марксовой схеме развития социалистического строя из недр капиталистического замечается несомненная двойственная конструкция. С одной стороны, Маркс всеми силами старается доказать, что процесс превращения капиталистического строя в социалистический имеет стихийный, неотвратимый характер… С другой же стороны, Маркс настаивает, что разрушение капиталистической системы и создание на ее месте социалистической организации хозяйства должно быть сознательным делом одного общественного плана – пролетариата. Но если, действительно, экономическое развитие, помимо всякого участия человеческого сознания, ведет к торжеству социализма, то зачем рабочему классу принимать участие в борьбе и затрачивать свои силы на достижение того, что все равно неизбежно произойдет?
Тут есть, конечно, некоторое глубокое противоречие, заложенное в самых основах общественной философии Маркса. Автор «Капитала» преувеличивал значение стихийной стороны исторического процесса и не понимал всей огромной творческой роли в этом процессе живой человеческой личности. И поэтому, как ученый и мыслитель, как объективный исследователь, он всегда стремился выдвинуть на первый план исторической сцены стихийные силы исторического развития.
Но Маркс был не только мыслителем и объективным исследователем: вместе с тем он был общественным борцом, исполненным ненависти к существующему общественному строю. Он был пламенным революционером и посвятил всю свою жизнь на дело революции. Он был человеком не только холодной мысли, но и непоколебимой воли, мощного действия. И такого же мощного действия он потребовал и от других. А для этого мыслитель должен был сходить с высот созерцания и призывать людей к борьбе за свои интересы, к борьбе за социалистический идеал» [16].
Марксистскому социализму, лишенному этического начала, Туган-Барановский противопоставлял этический социализм. «При всем многообразии различных определений социализма, – писал ученый, – можно выделить главное, основное звено социалистического мировоззрения, которое и заключается в утверждении ценности человеческой личности» [17]. На идее всеобщего равенства, считал ученый, покоится равноценность человеческой личности, независимая от социального положения, которое человек занимает в той или иной социально-экономической системе. Несмотря на то, что люди рождаются неравные по своим физическим силам, умственным способностям, нравственным наклонностям, вкусам, потребностям и т.д., идея равенства имеет прочную логическую основу. Она заключается в идее абсолютной равноценности «человеческой личности» как «цели в себе». Каков бы ни был человек, он требует отношения к себе как к некоторой верховной цели. «Идеальное человеческое общество, – подчеркивал Туган-Барановский, – и должно быть таким царством целей» [18].
Синтез кантианства и марксизма, свойственный Туган-Барановскому, проявился, прежде всего, в том, что в центр хозяйственной системы ученый ставит человека, рассматривая его как наиболее активный элемент этой системы. В целом же хозяйственную практику и ее проблемы ученый рассматривает через призму этического, нравственного сознания.
У каждого общественного класса, отмечал Туган-Барановский, есть свои особые экономические интересы, не совпадающие с интересами других классов. Но нравственное сознание далеко не равнозначно сознанию своих классовых интересов. Сущность нравственного одобрения или порицания в том именно и заключается, что известный волевой акт признается хорошим или дурным ради него самого, независимо от связанного с ним выгод или невыгод для действующего лица. И как бы мы ни смотрели на происхождение морали, самый факт указанной ее природы не может никем отвергаться. Становясь на точку зрения этики, мы получаем, следовательно, возможность возвыситься над противоположностью интересов, и находим практический интерес, общеобязательный для всех людей с нормальным нравственным сознанием.
«Центральной идеей современного этического сознания, - писал Туган-Барановский, - является сформулированная Кантом идея верховной ценности и, как вывод отсюда, равноценности человеческой личности. Всякая человеческая личность есть верховная цель в себе, почему все люди равны, как носителя святыни человеческой личности. Это и определяет верховный практический интерес, с точки зрения которого может быть построена единая политическая экономия: интерес не рабочего. Капиталиста или земледельца, а человека вообще, независимо от принадлежности его к тому или иному классу» [19].
Разрабатывая собственную концепцию народного хозяйства, Туган-Барановский выделяет две основные логические (по К. Родбертусу) категории хозяйства, вытекающие из самой природы хозяйственного процесса, – ценность хозяйственного предмета и стоимость. Неудовлетворенность тем, как эти категории рассматриваются в экономической литературе (либо с объективных, либо с субъективных позиций), побудила его к разработке собственной теории ценности, основанной на соединении элементов трудовой теории ценности (А. Смит, Д. Рикардо, К. Маркс) и предельной полезности (Г. Г. Госсен, К. Менгер). «Теории предельной полезности и трудовая, – писал Туган-Барановский, - несомненно противоположны, но отнюдь не противоречивы. Рикардо и Менгер сосредоточивают свое внимание на различных сторонах одного и того же процесса. Теория Рикардо подчеркивает объективные факторы ценности, теория Менгера – субъективные моменты оценки. Но подобно тому, как объективное физиологическое наблюдение, в известном смысле противоположное субъективному, психологическому, отнюдь не исключает последнего, а лишь дополняет его, точно также теория Рикардо не исключает, а лишь дополняет теорию предельной полезности» [20].
Истинная теория ценности, утверждал ученый, должна от субъективных элементов хозяйства возвыситься до объективных – исходя из субъективной предельной полезности, перейти к труду как объективному фактору ценности.
Определяя субъективные основы ценности, Туган-Барановский отталкивался, прежде всего, от человеческих потребностей и интересов. Он определял ценность как отношение человека к вещи, а ее величину ставил в зависимость от того, какую по настоятельности человеческую потребность и как полно удовлетворяет рассматриваемое количество блага. При этом Туган-Барановскому удалось в определенной степени продвинуться дальше теоретиков австрийской школы предельной полезности, установив от чего зависит величина запаса того или иного блага [21].
Решение этого вопроса, как показывает в своем исследовании Е. Б. Банков, Туган-Барановский связывал с определением объективных основ ценности, для чего использовал элементы трудовой теории стоимости. Однако само понимание категории стоимости у него существенно отличалось от концепции Маркса. По Туган-Барановскому стоимость есть хозяйственная затрата, совершенная для приобретения блага. При этом Туган-Барановский ввел деление стоимости на абсолютную, – для определения затрат человеческого труда, и относительную – для определения затрат других необходимых факторов производства (сырья, материалов, орудий труда и т. д.). Но главным фактором в процессе создания свободно производимых благ, по мнению ученого, является человеческий труд.
Ставя проблему величины ценности благ значительно шире школы предельной полезности, Туган-Барановский утверждал, что в каждый отдельный момент общество обладает ограниченным количеством факторов производства (и, прежде всего, труда), что зависит от уровня развития производительных сил. В связи с этим возможный объем производства, а следовательно, и уровень удовлетворения всей системы общественных потребностей имеет определенный предел. При этом, объем производства того или иного блага будет зависеть от того, какая часть ограниченных ресурсов была потрачена на его производство. И если определяющим фактором производства благ является трудовая стоимость, то главное, от чего зависит величина объема определенного блага – это пропорциональность распределения труда в общественном производстве. Если производство построено и организовано в соответствии с основным хозяйственным принципом (достижение максимума результата при минимуме затрат), то оптимальное распределение труда между различными отраслями должно обеспечить равенство степени удовлетворения различных человеческих потребностей.
Таким образом, Туган-Барановский установил определенную зависимость между величиной ценности блага и его трудовой стоимостью, что нашло выражение в теореме Туган-Барановского: «…полезность последних единиц свободно воспроизводимых продуктов каждого рода – их предельная полезность – должна быть обратно пропорциональна относительному количеству этих продуктов, произведенному в единицу рабочего времени. Иначе говоря, должна быть прямо пропорциональна трудовой стоимости тех же продуктов» [22]. И если все блага – результат человеческого труда, то труд является необходимым фактором формирования ценности. Трудовая стоимость является объективным, определяющим фактором формирования ценности, в то время как предельная полезность – определяемым [23].
Позднее, рассматривая модель построения социалистического общества, Туган-Барановский выдвинул идею, согласно которой согласование оценок по полезности и по трудовым затратам должно составить основу планирования в социалистическом народном хозяйстве, труд и полезность выступают в качестве основных элементов плана социалистического общества [24].
Широкой популярностью среди российских экономистов пользовалась разработанная Туган-Барановским социальная теория распределения [25], которую развивали также в своем творчестве В. С. Войтинский [26] и С. И. Солнцев [27]. Поднимая проблему надежных социальных гарантий обеспечения насущных потребностей трудящихся, как важнейшего фактора, способствующего свободному действию законов рынка, Туган-Барановский ставил вопрос о том, в какой мере распределительные отношения связаны с отношениями обмена и приходил к вполне определенному выводу: отношения распределения имеют свою специфику, не «растворяющуюся» целиком в отношениях обмена.
Специфика отношений распределения выражается, во-первых, в том, что оно не всегда связано с обменом. Например, крестьянин (и не только он) может участвовать в отношениях распределения, полностью минуя рынок. Во-вторых, распределение, принимающее форму обмена, предполагает фактическое неравенство сторон. Капиталист и рабочий, осуществляя, совершенно добровольные отношения обмена между собой, вступают одновременно и в отношения распределения. Фактическое неравенство при формальном равенстве и ведет к эксплуатации более сильной стороной (капиталистом) более слабой (рабочего).
Согласно теории Туган-Барановского, распределение общественного продукта между различными классами, связанными между собой в процессе капиталистического производства, есть не простой меновой акт, а сложный результат борьбы общественных классов за наибольшую долю общественного продукта. Размер доли, которая приходится тому или иному классу, определяется общими размерами национального дохода и «социальной силой» данного класса.
Поскольку же общественное производство связано с приращением общественного продукта, все классы общества оказываются одинаково заинтересованными в увеличении производительности труда. Именно от нее зависит и размер доли, приходящейся каждому классу. Социальная теория распределения ставила своей целью гармонизацию отношений между общественными классами и органически вплеталась в концептуальную канву социально ориентированного рыночного хозяйства.
Важное значение для выяснения взглядов Туган-Барановского на реформирование капиталистического хозяйства имела его книга «Современный социализм в своем историческом развитии», вышедшая в годы первой российской революции. Наряду с критическим анализом отдельных положений теории Маркса, она содержала оригинальные мысли автора о социализме и путях его достижения.
Разделяя отдельные взгляды марксистов на современный капитализм, Туган-Барановский считал, что капиталистическое хозяйство подготовляет почву для социализма. Но одного этого стихийного развития мало: оно должно быть дополнено началом сознательного творчества. Создание новых форм хозяйства, которые могли бы послужить опорными пунктами для перестройки существующей хозяйственной системы на новых началах, имеет чрезвычайно важное значение. И потому чисто политическая программа «Коммунистического манифеста» требует необходимых дополнений: муниципальный социализм, кооперативное движение, а также и рабочие союзы, воспитывающие рабочую массу, составляют существенное условие успешного перехода к социалистическому укладу.
Большой интерес представляет трактовка Туган-Барановским главнейших принципов социализма, а также классификация социалистических учений («различных систем социалистического строя»).
Сопоставляя различные модели социализма (социализма в узком смысле) и коммунизма, Туган-Барановский отмечал, что социализм в узком смысле требует перехода в общественную собственность только средств производства, допуская частную собственность на предметы потребления, между тем как коммунизм требует совершенного уничтожения частной собственности как на средства производства, так и на предметы потребления. Но это не совсем верно, поскольку нельзя строго разграничивать средства производства от предметов потребления. Одни и те же предметы могут быть в одних случаях предметами потребления, а в других – средствами производства.
Неверным Туган-Барановский считал также и то, что будто бы социализм непременно требует обобществления всех орудий труда (средств производства). И при господстве социализма известная часть производства останется в частном владении. С другой стороны, по отношению к очень многим предметам потребления частное владение в социалистическом обществе ни в каком случае допущено быть не может. Уже и теперь очень многое, служащее для непосредственного наслаждения и пользы, находится в свободном и общем пользовании всех, например, общественные музеи, картинные галереи, городские парки и пр. В социалистическом обществе такое свободное пользование различными источниками наслаждения должно чрезвычайно возрасти.
Другие предметы потребления, как, например, жилые дома, должны перейти в собственность всего общества, и только пользование ими должно быть предоставлено за известную плату отдельным лицам.
«Таким образом, – констатировал ученый, – в социалистическом обществе будут три группы предметов потребления: одни предметы будут принадлежать всему обществу, и пользование ими будет свободно предоставлено всем; другие будут принадлежать всему обществу, и пользование ими будет предоставлено отдельным лицам за известную плату и, наконец, третьи будут находиться во владении отдельных лиц» [28].
Делая попытку определить принципиальные различия между социализмом и коммунизмом, Туган-Барановский отмечал, что среди различных социалистических систем, в широком смысле слова, легко отличить два типа. В одних системах нормируются тем или другим способом доходы отдельных лиц, т.е. устанавливается общая сумма ценности, которой данное лицо может располагать для своего потребления: согласно другим системам доходы отдельных лиц совершенно не нормируются, и даже устраняется самое понятие дохода, как определенной суммы ценности, а нормируется непосредственно потребление или же потребление признается совершенно свободным.
При системах первого типа распределение продуктов обязательно совершается при помощи той или иной системы денег, хотя бы только идеальных: каждая отдельная личность расходует свой доход – потребляет в пределах ценности, которой располагает, для чего требуется, в свою очередь, точное сравнение ценности потребляемой вещи с общей ценностью дохода потребляющего лица, и расходование этой последней ценности данным лицом для приобретения предметов потребления. Поэтому, при системах этого типа, предметы потребления должны иметь свою цену, цена де должна быть выражена в каких-либо единицах. Иными словами, деньги, как мерило цен и как покупательное средство, являются в системах этого типа необходимым орудием распределения продуктов. В системах второго типа, предоставляющих полную свободу потреблению или же нормирующих не доходы, но непосредственно потребление, деньги совершенно не нужны в качестве орудия распределения. Общественное хозяйство в системах первого типа есть денежное хозяйство, в системах второго типа – натуральное хозяйство.
«Различие это глубоко и принципиально и именно к нему следует приурочить деление социализма и коммунизма. Где имеется категория личного дохода, там мы имеем дело с социалистической системой; где этой категории нет, там перед нами коммунизм. Исходя из указанного признака можно с полной определенностью разграничить социализм (в узком смысле) от коммунизма. При социалистическом строе потребление регулируется доходом; при коммунистическом – потребление или совершенно свободно или же регулируется непосредственным распределением продуктов в натуральном виде между отдельными лицами» [29].
Данная Туган-Барановским классификация социализма (социализма в узком смысле) выделяла четыре основных разновидности «систем социалистического строя»:
– государственный социализм;
– синдикальный социализм;
– коммунальный социализм;
– анархический социализм.
Характеризуя государственный (коллективистический) социализм, к которому Туган-Барановский относил социализм сен-симонистов, социалистическое учение Пекёра, социализм Родбертуса, централистский социализм марксистов, коллективистический социализм Беллами, ученый выделял общее и особенное в каждой из рассматриваемых систем.
Признавая основоположниками государственного социализма нового времени сен-симонистов, Туган-Барановский указывал, что именно школа Сен-Симона выдвинула ту мысль, что преобразование общественного строя в интересах рабочих масс может совершиться лишь путем государственной организации общественного хозяйства на социалистических началах. И хотя сам Сен-Симон не был в строгом смысле слова социалистом и никакого плана социалистического устройства общества после себя не оставил, его ученики, прежде всего Базар и Анфантэн, довершили дело учителя и создали стройную социалистическую систему, проникнутую как в своей критической части, так и в положительной единым духом признания солидарности и взаимного подчинения людей необходимой основой общественного союза.
Критикуя существующие экономические порядки, сен-симонисты утверждали, что при господстве свободной конкуренции нет гарантии, что предприниматель удачно выполнит свои общественные обязанности по удовлетворению общественного спроса путем доставки обществу необходимых продуктов. Более того, при господстве свободной конкуренции и отсутствии общественного руководства народным хозяйством во главе предприятий становятся не те люди, которые наиболее способны именно к данному делу, но люди совершенно случайные, благодаря случайности рождения в среде данного класса располагающие требуемыми капиталами. Наконец, вознаграждение, получаемое предпринимателями, их предпринимательский доход, находится в соответствии не с действительной пользой, приносимой каждым из них обществу, а с капиталами, которыми каждый из них располагает. Владельцы средств производства облагают общество данью в свою пользу, и эта дань тяжело ложится на трудящиеся классы общества.
На основании всего этого Базар и Анфантэн делали вывод о том, что вызывающие изумление результаты современного хозяйства будут во много раз превзойдены, если эксплуатация природы была бы урегулирована и подчинена общему плану. Видя высшую цель общественного развития в образовании всемирной ассоциации трудящегося человечества, сен-симонисты считали, что современное государство должно в корне изменить свой характер. Если теперь оно преследует цель насилия, то в будущем оно будет существовать для мирной организации общественного труда.
Эта организация должна покоиться на следующих основаниях:
– все средства производства сосредоточатся в руках государства, носящего характер религиозной общины;
– распоряжение этими средствами производства, распределение их между отдельными местностями страны возлагается на центральное государственное учреждение;
– с этим центральным государственным хозяйственным учреждением будут находиться в непосредственной связи учреждения областные, а они, в свою очередь, с территориально еще более ограниченными учреждениями, разветвляющимися все более и более и все теснее соприкасающимися с отдельными производителями и потребителями;
– ежегодно будет составляться национальный бюджет, роль актива в котором будет играть совокупность продуктов национального производства, а роль пассива – спрос на продукты со стороны местных организаций.
В результате всего этого, по мнению сен-симонистов, должна получиться стройная организация всего национального хозяйства, полное единство плана и подчиненность частей, полное соответствие между национальным производством и национальным потреблением.
Если почва подготовлена, то завоевание политической власти пролетариатом должен повести к созданию социалистического общества. С какими жертвами для имущих классов, это будет зависеть, прежде всего, от них самих, от положения, которое они займут в грядущем великом перевороте. Маркс и Энгельс не были противниками выкупа средств производства у лиц, владеющих ими теперь.
Уничтожение права наследства, вместе с прогрессивным обложением нетрудовых доходов, должно сделать этот выкуп необременительным для общества. Нет никакой необходимости вводить социалистический строй сразу во всем его объеме. Напротив. Гораздо целесообразнее постепенное преобразование современной хозяйственной системы, постепенное заполнение ее элементами нового строя. Земля и предприятия национального значения – железные дороги. Кредитные и страховые учреждения, а также все ассоциации капитала, тресты и картели, достигшие в пределах существующего строя крупных размеров, могут немедленно без всяких технических трудностей перейти в руки государства. Предприятия не столь крупные, большинство фабрик и заводов, могут перейти в руки рабочих ассоциаций, или же местных муниципалитетов. Мелкие предприятия должны сохранить на более или менее продолжительное время свою самостоятельность. В особенности это важно относительно крестьянских хозяйств. Для победы социализма необходимо, чтобы крестьянин знал, что социализм не составляет непосредственной угрозы его хозяйственной самостоятельности.
Самая трудная задача социализма, считал Туган-Барановский, будет заключаться в достижении пропорциональности общественного производства. В настоящее время, при неорганизованности общественного хозяйства и господстве частного предпринимательства, задача эта разрешается путем разорения и гибели предприятий, продукты которых превышают общественный спрос, и путем усиленного разрастания, благодаря извлечению добавочных барышей, тех предприятий, продукты которых производятся в недостаточном количестве. При социалистической организации производства доход рабочего, занятого в известной отрасли труда, не будет находиться ни в каком прямом соотношении с условиями сбыта продуктов его труда: рабочему во всяком случае обеспечивается определенный доход.
Стихийные силы капиталистической системы – законы рынка – должны быть заменены при господстве социализма, специально для этого созданным разумным механизмом планирования.. Должна быть создана чрезвычайно детальная статистика общественного производства и потребления и должна быть выработана строгая организация для размещения общественного труда по различным отраслям производства, соответственно общественным потребностям. Эта организация должна быть такова, чтобы, с одной стороны. Она обеспечивала пропорциональность общественного производства, а, с другой стороны, возможно менее стесняла личную свободу, свободу выбора каждым занятия по своему вкусу.
Но социалистическое хозяйство не вполне лишится стихийных регулирующих сил рынка: и при социалистическом хозяйстве продукты будут покупаться и продаваться по рыночной цене, диктуемые соотношением общественного спроса к предложению. И в социалистическом обществе, как и в капиталистическом, цена продуктов будет повышаться, если общественный спрос будет превышать предложение, и падать в противном случае. Таким образом, общество будущего, как и общество настоящего, будет иметь в высоте рыночной цены продукта барометр степени пропорциональности общественного производства. Разница будет в том, что, оставаясь регулятором общественного производства и потребления, цена в социалистическом хозяйстве перестанет быть регулятором общественного распределения.
В общем, никаких технически непреодолимых трудностей введение социалистической организации хозяйства не встретит. И это нужно твердо признать и запомнить. Социалистический строй не есть несбыточная мечта об утерянном человеческом рае, не досужее умозрение или праздная фантазия, а такой строй общественного хозяйства, который, хотя и не может быть осуществлен немедленно во всем своем объеме, но уже в настоящее время может быть вполне реальной целью практической политики» [30].
В отличие от Струве, который, решительно порвав с марксизмом, в своем творчестве развивался исключительно по пути апологии капитализма, как несущего прогресс для России, Туган-Барановский на протяжении многих лет не прекращал поиски наиболее совершенной социалистической организации общества [31]. Однако это вовсе не означало полной несовместимости их научных позиций. Синтез идей этих ярких российских экономических мыслителей можно отчетливо разглядеть в концепциях современного социально ориентированного рыночного хозяйства, органически впитавших в себя идеи совершенного рынка и гуманных социальных отношений.
Итогом многолетних исследований социализма стала одна из последних работ ученого – книга «Социализм как положительное учение», написанная в канун октябрьских событий 1917 года и выпущенная в 1918 году в Петрограде Издательским товариществом кооперативных союзов «Кооперация». В этой работе Туган-Барановский предпринял первую в научной литературе попытку экономического обоснования социализма.
Разработанная Туган-Барановским модель государственного (отчасти рыночного) социализма аккумулировала в себе как лучшие достижения мировой социалистической мысли, так и кантианские представления о человеке как вершине всего сущего. Эта модель строилась на широком сравнительном анализе современного капиталистического и будущего социалистического хозяйства, поиске компромиссов между принципами свободы и равенства, между правами и обязанностями граждан, между стимулированием к труду и поддержанием общественного согласия.
Центральным элементом предложенной ученым модели социализма являлось социалистическое (точнее – социальное) государство. Современное (буржуазное) государство ученый считал непригодным в качестве основы социалистической организации. Он объяснял это тем, что современное государство создалось в результате стихийного хода исторического процесса, а не в результате какого-либо разумного замысла или плана, между тем как сущность социализма в стремлении подчинить общественное хозяйство какому-либо разумному плану, определенной правовой идее.
Разделяя точку зрения К. Маркса на современное государство как на орудие классового господства и насилия, и провозглашая необходимость его замены с установлением социалистического строя новым, социальным государством, Туган-Барановский отмечал, что социалистическое общество упразднит не все элементы современного государства. «Политическая власть, – писал он, – во всяком случае, останется, ибо без политической власти была бы невозможна та сложная организация общественного хозяйства в широких размерах, которая требуется социализмом» [32].
Социалистическая государственность будет очень глубоко отличаться от современной. Это отличие будет происходить из совершенно разной задачи социалистической государственности и современной. Если современное государство является на первом плане организацией классового господства и лишь на втором плане организацией общественной культуры, то в социалистическом обществе, в условиях отсутствия социальной борьбы и войн, власть будет преследовать лишь культурные цели и, прежде всего, цели организации общественного хозяйства. Это глубокое изменение целей государственной власти должно глубоко изменить и ее характер.
Государство будущего, утвердившегося в планетарном масштабе социализма, по мысли Туган-Барановского призвано взять на себя целый ряд хозяйственных функций, в том числе международный торговый обмен. Цель международной хозяйственной политики социалистического государства – наибольшее использование естественных производительных сил и всех хозяйственных преимуществ своей страны.
Делая сравнение современного капиталистического и будущего социалистического хозяйства, Туган-Барановский писал, что капиталистическое хозяйство производит избыточный продукт, который и ищет себе применения на внешнем рынке. Капиталистическое хозяйство стремится к неограниченному расширению общественного производства, но, наталкиваясь на неорганизованность общественного хозяйства и вытекающую отсюда непропорциональность отдельных его составных частей, приводит к тому, что общественное предложение идет впереди общественного спроса – товар ищет покупателя, а не покупатель ищет товар. Отсюда вытекает ожесточенная борьба за рынки, составляющая характернейшую черту капиталистической хозяйственной системы.
Социалистическое же хозяйство будет построено совершенно иначе. Оно будет преследовать потребительские цели и ни о каком избыточном продукте, как постоянном явлении, в пределах его не может быть и речи. Избыточный продукт, конечно, возможен, и в социалистическом хозяйстве, но лишь как случайное явление, как результат неправильного учета общественного спроса.
Внешний рынок будет нужен социалистическому государству не как средство помещения избыточного продукта, но как средство увеличения количества продуктов для нужд населения.
Важную функцию государства будущего Туган-Бараноский видел в развитии и совершенствовании путей сообщения.
Государство будущего должно также взять на себя распределение между населением предметов потребления, т. е. ту функцию, которая выполняется капиталистической торговлей.
Государственная власть должна непосредственно руководить процессом общественного производства во всех тех случаях, когда это производство не находится в руках каких-либо самоуправляющихся организаций. «Можно думать, – писал Туган-Барановский, – что главная масса промышленных продуктов будет изготовляться в социалистическом государстве под непосредственным руководством органов государственной власти. В особенности это следует сказать о горнозаводской промышленности, и вообще о тех отраслях промышленности, где уже теперь господствует крупное производство.
Анализируя экономическое содержание протекционизма как государственной политики защиты интересов национального рынка, Туган-Барановский отмечал, что современный протекционизм, носящий длительный, постоянный характер, является ничем иным, как растратой национального богатства. Благодаря такому протекционизму (как промышленному, так и аграрному) население лишается возможности наиболее производительно использовать свои преимущества и естественные богатства. Покупая продукты местного происхождения по более дорогой цене, чем можно было бы приобрести на открытом рынке иностранные продукты, страна соответственно сокращает свое национальное богатство.
Если бы протекционистские пошлины носили временный характер, они, несомненно, работали бы во благо национальной экономики. Новые отрасли производства в молодой стране не могут получить развитие, если им приходится конкурировать с окрепшей промышленностью старых стран, производящих те же продукты по такой низкой цене, которая недостижима для начинающих стран. Временное ограждение покровительственной пошлиной производства молодой страны от иностранной конкуренции является лучшим средством развить национальную промышленность, которая по истечении известного времени, упрочившись и окрепнув, получит возможность изготовлять продукты по такой же цене, как и более старая промышленность других стран.
Выявляя преимущества государственного централизованного хозяйства над стихией рынка, Туган-Барановский вместе с тем считал, что «государственная централизация заключает в себе и огромные опасности, которые нужно так или иначе избегнуть» [33].  Ученый отмечал, что чем более централистически организовано общественное хозяйство и чем больше размеры приобретает эта организация, тем больше опасности для свободы отдельных лиц. Централизм всегда несет с собой и бюрократизм – оторванность общественного механизма от тесного соприкосновения с действительной жизнью, игнорирование всех индивидуальных отличий ее. Соответственно этому возрастает и роль принудительного начала власти в строе общественной жизни. Таков неустранимый грех всякого централизма.
В этом отношении взгляды русского ученого на цели и задачи государства существенно расходились с воззрениями западных сторонников социалистического учения, и в частности с воззрениями такого выдающегося пропагандиста марксизма в Германии как Вернер Зомбарт (1863–1941). Превознося «немецкую идею государственности», восходящую к Фихте, Лассалю и Родбертусу, Зомбарт в вышедшей в 1915 году работе «Торгаши и герои» указывал на то, что государство основано и сформировано не индивидами, не является совокупностью индивидов и цель его вовсе не в том, чтобы служить интересам личности. Это – Volksgemeinschаft – «национальная общность», в рамках которой у личности нет прав, но есть только обязанности, а всякие притязания личности лишь проявление торгашеского духа. «Идеи 1789 г.» – свобода, равенство, братство – это торгашеские идеалы, единственная цель которых – дать преимущества частным лицам [34].
Исходя из того, что в социалистическом обществе «не человек будет служить общественному богатству, а общественное богатство будет служить нуждам человека», и что «высшей задачей социалистического общества отнюдь не будет создание наибольшей суммы общественного богатства», хотя богатство признается современным социализмом основой культуры, «а культурное развитие человечества является само по себе высочайшей целью», Туган-Барановский считал государственную централизацию общественной жизни особенно недопустимой и опасной, способной умножать богатства ценой принижения личности работающего человека.
«Если мы представим себе социалистическое государство, как гигантскую машину, в которой отдельный человек играет роль винтика или колеса, управляемого движением всего механизма, то это, быть может, и поведет к созданию наибольшей суммы общественного богатства, но не будет соответствовать интересам трудящегося человека, не желающего принижать себя до простого подчиненного орудия общественного целого»[35].
Поскольку в современном обществе интересы большинства подавляются интересами меньшинства, социализм призывает к торжеству равенства. Но высшая цель общественного союза – социальный идеал – отнюдь не заключается в наибольшем равенстве всех членов общественного союза. Равенство само по себе отнюдь не является положительным благом. Неравенство есть несомненное социальное зло, но устранение зла есть лишь первый шаг в направлении к социальному идеалу, Социальным же идеалом является не социальное равенство, а социальная свобода. «Общество совершенно свободных людей – вот конечная цель общественного прогресса. С точки зрения этого высшего социального идеала – свободы человеческой личности – и должны быть оцениваемы различные типы социалистического общества» [36].
«Централизация социалистического, предполагающая строгое подчинение личности велениям центральной власти и передачу этой последней всей хозяйственной инициативы и всей ответственности за правильный ход процесса общественного хозяйства, – констатировал ученый, – не соответствует идеалу наибольшей свободы личности» [37].
Не отвергая в целом централистского социализма, Туган-Барановский видел выход из отмеченного выше противоречия в известном компромиссе между различными социалистическими системами, в диапазоне от государственного до анархического социализма. Он считал необходимым дополнить централистскую систему элементами, взятыми из других социалистических учений, ограничить ее, прежде всего, «системами федералистическими, предоставляющими больше свободы человеческой личности».
Федералистический или муниципальный социализм был в России хорошо известен и пользовался широкой популярностью. Его идеи базировались на том, что органы местного самоуправления – муниципалитеты, городские думы, земства и др., призваны сыграть существенную роль в радикальном преобразовании общественной жизни на коллективистских началах. Особенно большое значение придавалось земскому движению, которое развивалось под лозунгом «Права и властное земство». Идеи муниципального социализма пропагандировали в своих работах такие исследователи как В. Ф. Тотомианц и Г. Шрейдер, утверждавшие, что реализация принципов муниципального социализма приведет к ликвидации острых классовых противоречий, установлению социального мира и социального равенства.
«В систему централистического социализма, – писал Туган-Барановский, – должны быть вдвинуты элементы федералистического социализма, сохраняющие подчиненное положение и не нарушающие общего плана общественного хозяйства (в чем заключается сила централистического социализма), но в то же время ослабляющие элемент принуждения, свойственный централистскому социализму, и освобождающие общественную инициативу и самодеятельность» [38].
Отмечая, что государственная организация находит себе выражение не только в центральных государственных учреждениях, но и в органах местного самоуправления, которые, впрочем, «не менее центральных учреждений основаны на принуждении», Туган-Барановский полагал, что поскольку размеры муниципалитетов – публичных самоуправляющихся корпораций – гораздо меньше государства, то отдельная личность гораздо менее подавляется в них общественным целым, чем в государстве.
Местное самоуправление в этой связи должно являться первым коррективом к централизующему началу государственности. Государственный социализм должен получить свое восполнение в муниципальном социализме, который должен идти рядом с государственным социализмом. При этом муниципалитеты, сами по себе, должны образовывать известную иерархию, начиная от крупных организаций, охватывающих обширные районы и значительные группы населения, вплоть до самых мелких с населением в несколько тысяч или даже сотен семейств.
Каждая муниципальная организация должна иметь свое собственное хозяйство, при чем в распределении хозяйственных задач между государством и различными муниципалитетами должно быть положено правило, чтобы все, могущее быть выполненным муниципалитетами, возлагалось на последние. Центральная государственная власть должна брать на себя лишь то, что явно не по силам муниципалитетам. Но за государством должна оставаться общая наблюдающая, направляющая и регулирующая власть, так как иначе может исчезнуть общий план народного хозяйства и соответственно понизиться производительность общественного труда.
В качестве второго корректива централизованному началу государственности Туган-Барановский предлагал использовать сильные стороны синдикального социализма, в частности организацию рабочего контроля над производством, благодаря чему «рабочий из слуги производственного процесса превращается в его господина» [39].
Признавая «весьма желательным» при государственной организации производства введение известных элементов синдикализма, ученый указывал и на конкретные, уже проверенные самой жизнью его формы, в частности – копартнершип. «На фабриках, основанных на этой системе, – писал Туган-Барановский, – рабочие принимают непосредственное участие в управлении фабрикой, выбирая из своей среды известное число своих представителей в правление» [40].
Нечто подобное – постоянное представительство рабочих в управляющих органах – должно лечь в основу организации государственных и муниципальных фабрик при господстве социализма. Рабочей группе, занятой в данном деле, должно быть предоставлено влияние на его направление; но, конечно, в известных пределах, ибо государство и муниципалитеты не должны выпускать из своих рук контроля над национальным производством.
Следующим коррективом централизующему началу и государства и муниципального управления должна стать кооперативная организация хозяйства. Ее принципиальное отличие от других форм общественного хозяйства состоит в отсутствии малейшего принуждения со стороны. Никто не принуждает, например, членов потребительного общества или кредитного товарищества вступать в состав членов, и никто не препятствует каждому члену выходить из этих организаций, если они перестают удовлетворять его запросам. Несмотря на свободу своей внутренней организации, кооперативные товарищества не только оказываются вполне жизнеспособными хозяйственными организациями, но и могут гордиться такими огромными успехами и таким быстрым ростом, какие являются почти беспримерными в хозяйственной истории человечества.
Свои мысли о кооперации Туган-Барановский иллюстрировал примерами из российской действительности. «В России, – писал ученый, – мы были свидетелями такого стремительного развития кооперации, которое могло показаться, принимая в соображение хозяйственную отсталость нашей страны и крайне неблагоприятные для всякой общественной самодеятельности политические условия в эпоху самодержавия, прямо невероятным» [41].
Исторически кооперация выросла из социализма, но затем пошла своей дорогой, отнюдь не сливаясь с социалистическим движением и преследуя свои особые цели. Противоположность между кооперацией и государственным социализмом бросается в глаза. Однако, пояснял ученый, нужно ясно понять границы той хозяйственной свободы, которая существует внутри кооперации. Отмечая относительный характер этой свободы, Туган-Барановский писал, что необходимо различать кооперативы, построенные на началах наемного труда и мало чем отличающиеся от капиталистических предприятий, и кооперативы трудовые, которые во всех отношениях являются свободными хозяйственными организациями, ни с какой стороны не опирающимися на принуждение. Для кооперации этого рода найдется место и при социализме по той причине, что государственный социализм объединяет и организовывает национальный труд на принудительном начале, между тем как трудовая кооперация исполняет то же на началах полной свободы трудящихся.
«Чтобы предотвратить подавление личности обществом, –указывал ученый, – в социалистическом государстве крайне важно оставить открытым путь к совершенно свободным хозяйственным организациям. Такими свободными организациями являются в социалистическом обществе трудовые кооперативы различных типов» [42].
Из всех видов трудовых кооперативов в социалистическом государстве должны получить развитие, прежде всего, производительные артели. Являясь при социалистическом строе владельцем и верховным распорядителем всех общественных средств производства, государство не имеет необходимости во всех случаях неизменно само руководить общественным трудом. Возможет и такой порядок. Когда государственная власть отдает во временное пользование те или иные средства производства трудовым кооперативам, которые в свою очередь берут на себя обязательства выполнять все требования, которые им предъявит государство, и, прежде всего, поставлять в государственные склады и магазины определенное количество продуктов.
Весьма возможно, что при такой передаче общественных средств в пользование рабочей ассоциации, государство обеспечит себе большее количество продуктов, чем при непосредственном использовании данных средств производства при помощи трудовой повинности. Эта возможность, подчеркивал Туган-Барановский, объясняется благоприятным влиянием свободы частной предприимчивости и организации труда на добровольных началах.
Всякая государственная организация страдает бюрократизмом и шаблонностью выполнения. Государственная власть может рассчитывать только на среднего рабочего, среднюю производительность труда, среднюю изобретательность, предприимчивость и т.д. Рабочий на государственной фабрике не имеет никаких мотивов развивать более, чем среднюю энергию труда и давать более среднего количества трудового продукта. То же нужно сказать и о руководителях хозяйственных процессов – техниках и инженерах.
Трудовая же кооперация должна дать выход свободным творческим силам общества. Группа рабочих берет на свой страх и риск определенный комплекс средств производства, принадлежащих государству. Государство обеспечивает свои интересы обязательством, возлагаемым на образующийся трудовой кооператив, поставлять в пользу государства необходимое количество продуктов. Но рабочая группа может произвести большее количество продуктов или продуктов лучшего рода, чем те, которые производились раньше при помощи данных средств производства. Избыточное количество продуктов, равно как и выгода улучшения их качества, достается самому кооперативу.
Таким образом, члены кооператива получают мотив развивать более, чем среднюю энергию труда, более, чем среднюю предприимчивость, изобретательность и пр. В трудовые кооперативы, полагал Туган-Барановский, будут объединяться люди выше среднего уровня, между тем как для рядовых рабочих будут открыты государственные и муниципальные предприятия.
Возможность более высокого заработка в трудовых кооперативах будет вполне оправдываться большей производительностью труда членов этих кооперативов сравнительно с рядовыми рабочими. С другой стороны, эта возможность большего заработка будет компенсироваться риском заработать менее, если кооператив не выполнит перед государством своего обязательства поставить определенное количество продуктов (соответствующее среднему поступлению продуктов при государственной организации труда), то члены кооператива обязываются возместить государству недостающую ценность из собственного трудового дохода.
Возникшие таким образом трудовые кооперативы будут двоякого рода: одни из них будут объединять производителей того же продукта, другие будут объединять производителей различных продуктов, удовлетворяющих потребности членов трудовой группы. Кооперативы первого рода образуют собой производительные ассоциации, кооперативы второго рода – общины. Областью производительных ассоциаций явится промышленность, областью общин – сельское хозяйство.
Если в промышленном производстве трудовая кооперация должна стать скорее исключением, чем правилом, то в сельском хозяйстве она должна получить самое широкое развитие. «Для крестьян, – писал Туган-Барановский в работе «Социальные основы кооперации», – кооперация является незаменимым и единственно возможным средством для поднятия их экономического благосостояния» [43].
При этом трудовую кооперацию в сельском хозяйстве Туган-Барановский рассматривал как путь к созданию крупного сельскохозяйственного социалистического производства, отдавая ему предпочтение в сравнении с мелким капиталистическим сельскохозяйственным производством.
Социалистическая община должна иметь характер автономной хозяйственной организации, живущей в значительной мере своими собственными продуктами. Она не будет верховным хозяином своих средств производства: над общиной будет социалистическое государство. Подобно тому, как государство предоставляет на известных условиях средства производства производительным ассоциациям, точно также государство будет поступать и по отношению к общинам. Верховным хозяином земли, которой пользуется данная община, останется все общество в лице государства.
Туган-Барановский был убежден, что социалистическое государство будущего не должно устранить единоличное производство. Социализм, считал ученый, должен предоставить каждому полную свободу работать единолично или в общей группе, при одном, однако, существенном условии, чтобы не происходило непроизводительной растраты общественных средств производства.
«Если индивидуальный производитель обеспечивает обществу требуемое количество продукта, – писал Туган-Барановский, – то общество не имеет никаких оснований отказывать данному лицу в возможности работать единолично. И поэтому нужно предположить, что в социалистическом обществе наряду с общинами, в которых значительная часть общественного труда будет кооперирована, будут и единоличные сельские хозяйства, только в некоторых отношениях хозяйственно связанные с общинами» [44].
Будущее социалистическое общество, подчеркивал ученый, должно стать очень сложной хозяйственной системой, построенной на различных принципах. Необходимость в этой сложности он объяснял сложностью целей и задач человеческого общества и, прежде всего, основной двойственностью этих целей. Двойственность эта вытекает из двойственности личности и общества. Пока человеческая природа не испытает полного изменения, интерес отдельной личности не будет совпадать вполне и без остатка с интересом общественного целого социализм не возможен. Отсюда и вытекает двойственность задач социалистического общества: с одной стороны, оно должно стремиться к возможно более полному удовлетворению всех общественных потребностей; с другой стороны, оно должно возможно полнее обеспечивать свободу каждого.
«Задачей социалистического строя, – писал Туган-Барановский, – является возможно полное примирение двух противоположных начал – свободы личности и господства общественности; не подчинение личности обществу и не подчинение общества личности, а наибольшее примирение этих начал. Иначе говоря, создание возможно более благоприятных условий для самого широкого развития каждой человеческой личности во всей ее сложности и полноте, но без ущерба развитию других человеческих личностей, принадлежащих к тому же общественному союзу, охватывающему собой, в идеале, все человечество, все разумные существа» [45].
Рассматривая хозяйственный механизм будущего социалистического общества, Туган-Барановский обращал особое внимание на изменении роли труда при социализме. По отношению к труду, указывал он, социалистическое общество будет представлять резкий контраст с современным капиталистическим. В настоящее время руководитель процесса производства – капиталист – ведет хозяйство не своим, а чужим трудом; трудовая затрата для него облекается в форму затраты капитала и, сама по себе, вне затраты капитала, исчезает из области его расчетов и интересов. Это накладывает характерный отпечаток на всю современную хозяйственную систему, равно как и на хозяйственную мысль. Хозяйство нашего времени ставит себе целью возможное умножение хозяйственных продуктов, но отнюдь не стремится к возможному сокращению рабочего дня и к возможному уменьшению тягостности и неприятности труда рабочего.
Буржуазная политическая экономия почти игнорирует категорию трудовой стоимости в чистом ее виде, и свое внимание сосредотачивает на противоположном полюсе хозяйственного процесса – ценности. И только социалистическая хозяйственная мысль выдвинула значение трудовой категории, как основной категории хозяйства. Трудовая категория будет  в центре социалистического хозяйства. Соответственно этому одной из основных задач социализма будет сокращение продолжительности рабочего дня и увеличение привлекательности труда. Социализм должен в корне изменить субъективную окраску хозяйственного труда – внести в него элементы удовольствия и даже наслаждения. В этом отношении сохраняют до настоящего времени все свое значение гениальные пророческие предчувствия Фурье о радостном труде в фаланге.
На заре истории хозяйственный труд, как показал К. Бюхер [46], был неразрывно соединен с эстетической деятельностью человека. «Рабочая песня» остается поныне памятником того времени, когда человек во время работы пел. По свидетельству Бюхера, на основе хозяйственного труда возникла и музыка. Капитализм лишил хозяйственный труд эстетических элементов, социализм призван их восстановить и развить.
Если в капиталистическом хозяйстве трудовой фактор превращается в издержки производства, то при социализме он будет влиять на ценность в непосредственном виде. Социалистическое общество будет самым строгим образом учитывать трудовую стоимость каждого произведенного продукта и, исходя из этого учета, вместе с учетом кривой полезности того же продукта, определять план общественного производства.
При составлении хозяйственного плана социалистическое общество будет стремиться так распределить общественный труд между отдельными родами производства, чтобы предельные полезности производимых продуктов были пропорциональны их трудовым стоимостям. При таком распределении общественного труда достигается максимум общественной пользы, наилучшим образом утилизируются производительные силы общества.
Социализм способен лучше использовать не только производительные силы общества, но и производительные силы отдельных человеческих личностей. При социализме деятельность каждой личности будет соответствовать ее собственным влечениям и способностям. При современных условиях в огромном большинстве случаев человек занят не тем делом, к которому он чувствует призвание, и к которому он наиболее способен, и выбор занятия для огромного большинства определяется случайностью или внешними обстоятельствами, от человека не зависящими. При социализме же каждый будет заниматься делом, к которому его всего более влечет. Каждая способность найдет в этом случае себе наилучшее применение, к общей выгоде всех.
Целью социализма является формирование гармонической человеческой личности. Это возможно лишь при тесном соединении умственного и физического труда. Гармоническое развитие личности должно довести до максимума производительность труда. Возможно это лишь при социализме, поскольку именно здесь исчезнет всякое насилие и эксплуатация человека человекам. «И потому, – писал Туган-Барановский, – только при социализме человеческая природа раскроет себя во всем богатстве своих дарований и способностей. Социализм будет рождением нового человека в красоте и силе» [47].
Признание развития производительных сил движущей силой социального прогресса Туган-Барановский считал «одной из самых плодотворных идей марксизма» [48]. Выраженный в другой форме тезис этот, отмечал ученый, гласит, что лишь в том случае новая социальная система может явиться результатом прогрессивного развития прежней социальной системы, если эта новая система обладает большей производительной силой, чем прежняя. В применении к социализму это значит, что капитализм постольку приводит к социализму, поскольку социализм является хозяйственной системой высшей производительности, чем капитализм.
В этой связи переход к социалистическому обществу Туган-Барановский считал весьма отдаленной перспективой человечества, поскольку капитализм еще далеко не исчерпал своих возможностей и не создал всех необходимых предпосылок для перехода к новому обществу. Как и более ранние системы хозяйства, последовательно сменявшие друг друга на исторической арене, социализм является не только стимулом дальнейшего развития производительных сил, но и, в свою очередь, результатом такого развития. Иначе говоря, социализм возможен лишь на известной ступени развития общественного хозяйства. Он является, согласно марксизму, неизбежным завершением развития капиталистической системы хозяйства.
Чрезвычайный интерес представляет предложенная Туган-Барановским трактовка денежного хозяйства при социализме. Систему хозяйства при социализме ученый считал в корне отличной от современной, но в тоже время «это будет хозяйство, имеющее в основе своей категории, которые свойственны хозяйству вообще, как таковому. Такими основными категориями всякого хозяйства являются ценность и стоимость» [49].
Эти две категории предполагает, как известно, всякая хозяйственная деятельность, заключенная между затратой (стоимостью) и получкой (ценностью), как между своими отрицательным и положительным полюсами. Стоимость – средство, а ценность – цель. Цель хозяйственной деятельности – удовлетворение потребностей – не может быть достигнута без затраты хозяйственного труда, а потому ценность, также как и трудовая стоимость, должны быть признаны основными и неустранимыми категориями всякой хозяйственной деятельности. Это верно как по отношению к современному капиталистическому, так и к будущему социалистическому хозяйству. И в социалистическом обществе хозяйственная деятельность будет руководствоваться принципом достижения наибольшей ценности при наименьшей затрате, иначе говоря, при наименьшей стоимости.
В условиях социалистического общества все решения принимаются на чисто демократических принципах всеми участниками экономического процесса: потребителями, предприятиями-изготовителями, плановым органом. При этом каждый из них преследует свои интересы, в итоге же получается сбалансированная программа производства-потребления, соответствующая общественным потребностям. Единственными ограничениями в этой системе являются разрабатываемая плановым органом система цен и оценок и принятая система распределения доходов. Система цен и оценок призвана в синтетической форме аккумулировать интересы производителей и потребителей. При этом интересы производителей учитываются через систему оценок ресурсов, а интересы потребителей – через цены на производимые продукты и разного рода услуги. Ориентируясь на эту систему цен и оценок и преследуя цель максимальной выгодности, предприятия автоматически производили бы ту продукцию, которая полностью отвечала бы общественным потребностям.
Такая форма организации экономического процесса является более целесообразной и предпочтительной. В ней увязываются хозяйственные интересы производителей, которые могут уже свободно маневрировать ресурсами и самостоятельно выбирать наилучшие производственные способы, учитывая при этом систему общественных потребностей через известные им значения оптимальных цен и оценок. Они в состоянии сами заботиться о том, чтобы включаемые в план те или иные варианты производственного процесса были бы для них выгодными и обеспечивали прибыть в рамках заданной системы цен и оценок. При этом интересы производителей можно было бы учесть уже на стадии разработки самой оптимальной программы производства.
Предложенная Туган-Барановским система денежного хозяйства в известной мере предвосхитила поздние модели рыночного социализма. По мысли Туган-Барановского, оптимальные цены должны устанавливаться в плановом порядке, что исключило бы возможность рыночного колебания цен. Вместе с тем вторжение планового органа в процесс установления цен равновесия ученый не считал обязательным. Вследствие этого его система денежного социалистического хозяйства сохраняла родовые признаки системы рыночного хозяйства. К тому же, согласование спроса и предложения он предлагал сделать прерогативой не государственных плановых органов, а «свободной игры экономических сил». «…Непосредственным регулятором цены при социализме, как и при капитализме, - отмечал ученый, - будет соотношение общественного спроса и общественного предложения; за пределами же рынка при социализме регулятором общественного предложения будет трудовая стоимость каждого продукта, между тем как при капитализме таким регулятором являются капиталистические издержки производства» [50].
Таким образом, рынок для Туган-Барановского являлся главным регулятором оптимального ценообразования при социализме, и только учет трудовой стоимости он предлагал вести в централизованном порядке на социалистических предприятиях.
Примечательно, что в своих воззрениях на соотношение плановой и рыночной сбалансированности Туган-Барановский не был одинок. Идеи социалистического товарного хозяйства в России разделяли такие его современники, как Л. Н. Юровский [51], В. Я. Железнов [52], А. А. Соколов [53] и другие.
В работе «Очерки по теории цены» (Саратов. 1919) Юровский, рассматривая с позиций рыночного равновесия ценность, как «чистое количество», отмечал, что «кривая спроса указывает связь между ценою и оценкою покупателя; кривая предложения – связь между ценою и оценками продавцов. Эти две кривые определяют искомое значение цены, а издержки производства оказывают свое влияние только на динамической постановке проблемы» [54]. Определяющим законом цены равновесия ученый считал закон спроса и предложения, который в стихийном порядке определяет цены равновесия. Этот закон он считал вечным, без которого при всей своей специфичности не может обойтись и система социалистического товарного хозяйства.
В 1922 году, в условиях разработки программы нэпа, Железнов, проявляя солидарность с мыслями Туган-Барановского о том, что сохранение категории личного дохода превращает хозяйство в денежное, где деньги неизбежно должны выступить как средство рационального устроения экономических отношений, решительно встал на защиту экономического обособления индивидов. Он утверждал, что социалистические государства, допускающие наличие личных доходов, непременно должны встать на сторону рыночного соизмерения затрат и результатов хозяйственной деятельности.
Железнов писал, что при наличии самостоятельных доходов нельзя обойтись без денежных величин. Всякое рационально поставленное хозяйство требует учета. Учет же есть, прежде всего, некоторое ценностное сравнение, подведение баланса доходов и расходов. Вследствие этого «всякое хозяйственное счетоводство ведется на денежные суммы, и баланс выводится в результате сравнения денежных величин» [55]. Отстаивая принципы свободного рыночного регулирования, Железнов писал, что «этот тонкий и чувствительный анахронизм товарного рынка не может быть заменен никаким внешним регулирующим аппаратом, ибо суть дела здесь не в одних средних величинах, но в надлежащем распределении общей суммы продукта между отдельными лицами соответственно их индивидуальным потребностям. Только здесь идут от периферии к центру, а не от центра к периферии» [56]. При этом ученый рассматривал центр, не как побуждающее, а как воспринимающее начало. «…Ему надо зорко присматриваться и чутко прислушиваться к тому, что совершается в глубинах народнохозяйственной жизни и сообразно с этим вести свою регулирующую работу» [57].
Аналогичную позицию занимал и А. А. Соколов, который выводил необходимость рыночного установления цен из самих потребностей рационального ведения хозяйства, из «элементарного факта» сравнения затрат и результатов, присущего всякому хозяйственному действию. Будучи хорошо знаком с работами А. Маршалла, он подробно рассматривал проблему равновесия вообще и оба элемента рыночной цены: элемент спроса и элемент предложения. Устанавливая условия, при которых спрос и предложение взаимно покрывают друг друга, Соколов приходит к понятию «цены равновесия», при которой «цена спроса» равна «цене предложения». В этом состоянии полностью исключается возможность кризисов перепроизводства. Вся продукция находит себе сбыт, производимое же ее количество не имеет тенденции ни увеличиваться, ни уменьшаться. Соколов полагал, что цена равновесия есть категория, свойственная всем способам производства. Неизбежна она и при социализме, если этот строй не желает отказаться от принципов рационального ведения хозяйства. В основе же цены равновесия, отмечал соколов, лежат психические акты оценки благ со стороны покупателей и продавцов.
Основной вывод Соколова состоял в том, что нельзя признать производственные условия вполне достаточными для определения плановой цены, вне связи их с потребительскими оценками. И в социалистическом обществе, утверждал ученый, истинное представление о действительном хозяйственном значении блага может дать только цена, т. е. оценка, возникающая «на основе уравнения спроса и предложения» [58].
Давая экономическое обоснование социализма, Туган-Бара-новский отмечал, что определенные зачатки социализма проявляются уже в условиях капитализма. И их довольно много. Наряду с экономическими факторами имеют место и факторы социальные. Большим завоеванием современного общества является, например, бесплатное образование и медицинское обслуживание, имеющие место во многих промышленно развитых странах, созданная для трудящихся и их детей возможность бесплатного посещения музеев и т. д. При социализме все это получит свое дальнейшее развитие, и будет активно способствовать росту культуры.
Вместе с тем ученый решительно восставал против всякого политического авантюризма, стремления искусственно ускорить приход социализма. Анализируя ситуацию, которая сложилась в России к августу 1917 года (именно в это время ученый заканчивал свой труд «Социализм как положительное учение» – Авт.), Туган-Барановский отмечал, что русская революция создала совершенно новое, небывалое в истории общественное положение. Доверием народных масс в России, писал ученый, пользуются в настоящее время только социалистические партии. Вожди социалистических партий при желании легко могли бы захватить власть в свои руки и образовать правительство из одних социалистов. При таком положении дел для социалистической мысли России приобретает жгучую актуальность вопрос о возможности осуществления в России социалистического строя. Соблазн для социалиста очень велик. Отказаться от этой попытки социалисты могут лишь в том случае, если они убедятся в полной ее бесплодности, если им будет ясно без всякого спора, что для осуществления социалистического строя не достаточно декретов революционной власти, как бы сильна она ни была.
Туган-Барановский был убежден, что социализм лишь постольку может быть осуществлен, поскольку социализм представляет собой хозяйственную систему высшей производительности, сравнительно с существующей. Если бы оказалось, что переход к социалистическому хозяйству приводит не к росту, а к падению общественного богатства, то, конечно, социалистический строй не мог бы упрочиться, как бы ни были велики к нему симпатии народных масс. Ибо прогрессивное хозяйственное развитие идет всегда в направлении роста, а не падения производительности общественного труда.
Социалистическая система хозяйства, осуществленная в недозревшей до нее общественной среде, несомненно, должна привести к хозяйственному регрессу, вместо прогресса. Нужно иметь в виду, уточнял ученый, что социализм является системой хозяйства гораздо более сложной и труднее осуществимой, чем какие-либо до сих пор бывшие системы хозяйства. Социализм предъявляет к его участникам гораздо большие требования, чем иные хозяйственные системы, и если эти требования не удовлетворяются, то вместо того, что быть системой хозяйства высшей производительности, социализм неизбежно должен оказаться системой низшей производительности, чем иные хозяйственные системы.
В этих опасениях ученого, к сожалению, было много пророческого для России. Так называемый «реальный социализм» в нашей стране оказался сопряженным с колоссальными, малопроизводительными затратами материальных, финансовых и человеческих ресурсов. Советская экономическая система оказалась неспособной к самовоспроизводству и самообновлению. В итоге семидесятилетнего «социалистического эксперимента» страна оказалась на грани полной экономической катастрофы и для выживания и развития была вынуждена вернуться к ценностям рыночного рыночной экономики, хозяйственной и политической демократии.
Самому Туган-Барановскому, скоропостижно скончавшемуся в начале 1919 года, не удалось в полном объеме увидеть и проанализировать советскую экономическую систему. Это сделали за него видные представители русской эмиграции, как не разделявшие идеологию социализма, так и ее приверженцы. В числе последних – эмигрировавший в 1918 году из советской России Марк Вениаминович Вишняк (1883–1977). Подобно Туган-Барановскому Вишняк в течение многих лет всерьез интересовался социалистическими учениями и разработал в годы эмиграции собственную модель социализма [59]. Анализируя советскую действительность с точки зрения главного критерия социализма (социализм это – строй чуждый всякой эксплуатации человека человеком), Вишняк писал, что большевистский социализм заимствовал у различных хозяйственных систем их своеобразные отрицательные стороны, не всегда заимствуя положительные. Поэтому этот строй «менее всего можно назвать социалистическим. В нем борются и сочетаются элементы государственного капитализма и государственного рабства и крепостничества; точнее формулируя это – строй государственного рабства и крепостничества, оживленных и оснащенных аппаратурой повоенного капитализма» [60].
Советский опыт «национализации» и «обобществления» средств производства, при котором органы и представители государства превратились в монопольного собственника-распоряди-теля, возвышающегося над отчужденным от средств производства народом, заставил Вишняка поставить под сомнение марксистский тезис о необходимости упразднения частной собственности. На этом основании ученый приходит к выводу о том, что огосударствление экономики, упразднение частной собственности не всегда есть социализм. В своих заключениях он близко подходит к модели т.н. «шведского социализма» (функциональной социализации) и немецкой модели социального рыночного хозяйства. Сам факт появления этих моделей, как нам представляется, был в значительной мере предопределен практикой советского социализма и рассматривался как историческая альтернатива ленинско-сталинскому пониманию «справедливого общественного строя».
Проживи Туган-Барановский дольше, наверняка бы и он пришел бы к выводу о возможности осуществления особого, рыночного социализма, или, точнее и правильнее, – социально ориентированного рыночного хозяйства.
Отмечая утопизм и антигуманизм большевистского социализма, Вишняк в тоже время считал социалистическую идею вполне достойной, поскольку именно с этой идеей ассоциируются представления об уничтожении эксплуатации человека человеком, искоренении бедности и бесправия. «В рамках человеческой истории, – писал ученый, – социализму суждено быть и оставаться регулятивной или ориентировочной идеей и жизненной тенденцией к возможно более полному социально-экономическому освобождению» [61].
Заключение
Приход к власти в Октябре 1917 года большевиков с их программой радикальных социально-экономических преобразований, отменой частной собственности на средства производства сделал невозможным реализацию проектов трансформации капиталистического хозяйства России в социально ориентированное рыночное хозяйство. Однако идеи и принципы построения общества социального благополучия не ушли в небытие. Они востребованы в условиях современной России, стремящейся к ликвидации социальной маргинализации и процветанию.
Обращение к научно-теоретическому наследию представителей российской реалистической школы, школы христианского социализма, трудам И. И. Иванюкова, С. Н. Булгакова, П.Б. Струве, М. И. Туган-Барановского и других видных экономических мыслителей конца ХIХ – начала ХХ века может иметь важные позитивные последствия по ряду обстоятельств. Прежде всего, в силу того, что разработанные ими программы социализированной модернизации отечественного хозяйства строилась с учетом национальной специфики России, которая практически не берется во внимание современными реформаторами.
Экономическими мыслителями России конца ХIХ – начала ХХ столетия были разработаны оригинальные концепции и модели перестройки рыночного хозяйства на принципах социального мира и экономической демократии, выработан комплексный подход к вопросам демократизации отношений в сфере экономики. При этом они не претендовали на какие-либо рецепты «завершенного общества», а рассматривали социальную и хозяйственную жизнь в ее динамике, в единстве и борьбе противоположностей.
Считая, что важнейшим средством решения социальных противоречий является социальное реформирование, ученые досоветской России видели его цель в наиболее полном использовании потенциальных возможностей рыночного хозяйства для гармонизации общественных отношений, общего подъема производства и повышения благосостояния трудящихся.
В основе идеологии экономических мыслителей России конца ХIХ – начала ХХ века лежал известный синтез либеральных и социалистических принципов. Сочувственно относясь к социалистической идеологии и даже называя себя социалистами, многие из них различали учение о социализме как социальном идеале и учение о социализме как программе политической борьбы. При этом категорически отвергалось марксистское требование насильственного свержения существующего строя и установления пресловутой диктатуры пролетариата. Ученые были убеждены в том, что социальная победа может быть достигнута постепенным ослаблением противоположностей, а не революционным подъемом потенциированных противоречий.
При всем разнообразии подходов к реформированию российской социально-экономической действительности передовых экономических мыслителей России объединяла идея приоритета человеческой личности. Они рассматривали человека как высшую ценность, мечтая об установлении в России строя социальной гармонии и солидарности на основе единства интересов личности, государства и общества. Отсюда – неприемлемость тенденции ограничения индивидуальной свободы, вытекавшей из постулатов марксистского «научного социализма», нередко воспринимавшегося ими как очередная социальная (по определению Струве - эволюционно-историческая) утопия, отрицание идеи классовой обособленности и противопоставление ей идеи общечеловеческой солидарности как «этического признания равноценности и самоцельности каждой человеческой личности» [1].
Приверженность социальному анализу экономической действительности, этическому началу в хозяйственной практике, науке и политике весьма выгодно отличала российских экономистов конца XIX – начала ХХ века от их западноевропейских современников и коллег – теоретиков маржинализма и приверженцев экономикса, исследовавших экономические явления и процессы вне социального, политического, культурного и нравственного контекстов. Безукоризненное понимание того, что материальное благосостояние еще не гарантирует гармоничного общежития людей, что рост потребления автоматически не приносит человеку счастья, сделанный представителями российской экономической школы конца ХIХ – начала ХХ века, а также построение на этой базе моделей общества будущего, говорят не только об уникальности отечественной экономической школы, но и ставит ее в ряд ведущих мировых экономических школ.
Многолетний поиск механизмов, направленных на смягчение и преодоления отчужденности индивида и государства, социального консенсуса сопровождался у российских ученых поиском компромисса между принципами свободы и равенства, между правами и обязанностями граждан, между стимулированием стремления к труду и поддержанием общественного согласия.
Важнейшими системообразующими элементами отечественных моделей социального ориентированного (рыночного и государственного) хозяйства являлись:
– Сильное демократическое правовое государство и гражданское общество.
– Эффективная государственная экономическая политика, обеспечивающая возможность беспрепятственного развития разнообразных форм собственности.
– Эффективный государственный контроль за финансами, государственная антимонопольная политика, государственное социальное регулирование.
– Государственно-общественное регулирование рынка труда, занятости, отношений между предпринимателями и рабочими,
– Экономическая демократия, обеспечивающая активное участие трудящихся в управлении производством и в капитальных накоплениях.
Отечественные модели социально ориентированной экономики строились с учетом эволюционного преобразования современной хозяйственной системы, постепенного насыщения ее элементами нового строя.
Важнейшей составной частью моделей социально ориентированной экономики являлось повышение социального влияния трудящихся классов. Распространение демократии на сферу экономики, считали ученые, должно явиться результатом воздействия трех форм организации трудящихся – политической, профсоюзной и кооперативной. Отечественные экономисты выступали за право трудящихся на создание общественных организаций, способных защитить их экономические интересы и социальные права.
Выступая за многообразие и соревновательность форм собственности, отечественные экономисты-реформаторы придавали огромное значение учету социальной, национальной и исторической специфики страны, ментальности ее населения.
Особого внимания заслуживают рекомендации относительно сглаживания социальных конфликтов и достижения компромиссов между участниками конкурентной борьбы и различными социальными силами.
В понимании российских экономистов конца ХIX – начала ХХ века социальное государство – это государство, построенное на принципах разумной достаточности, исключающее в своем бюджете неэффективные и неоправданные затраты, связанные с содержанием армии чиновников, чрезмерными расходами на военные нужды. Актуальность этих принципов очевидна. Ведь многое из того, что сегодня расходуется впустую, могло было бы направить на развитие здравоохранения, науки, образования, культуры.
Увеличение социальных ассигнований напрямую связано с государственным бюджетом. Самый надежный путь увеличения доходов казны, как известно, это – рост производства, увеличение валового национального продукта. Однако есть и другие резервы и средства пополнения казны. Это пополнение может быть обеспечено, в частности, путем организации разумной системы рентных платежей от использования земли и ее недр.
Отстаивая идею диалога между социальными партнерами, как важнейшего средства разрешения социальных кризисов, передовые российские экономисты исходили из признания отсутствия в современном обществе непримиримых противоречий между трудом и капиталом, а также из необходимости сосуществования и взаимодействия государственной, общественно-долевой и частной форм собственности. При этом многие из них подошли к расширенному толкованию прав собственности, которое в современной науке стало утверждаться лишь в последние десятилетия ХХ века. К праву собственности они приравнивали право на получение общественной помощи. При таком подходе социальное обеспечение рассматривалось как собственность нового типа.
Пропагандируя принципы личной ответственности индивидов за свое экономическое благосостояние, российские экономисты вместе с тем выдвигали и принципы общественной солидарности, ответственности общества за те категории и слои населения, которые лишены возможности в полной мере обеспечивать себя самостоятельно. Это инвалиды, пенсионеры, дети-сироты, многодетные семьи. Следует подчеркнуть, что принцип общественной солидарности является краеугольным камнем современных моделей социальной рыночной экономики.
Вопросы совершенствования экономики, отношение к рынку, к системе управления производством, к планированию, к распределению и потреблению благ рассматривались передовыми отечественными экономистами исключительно через призму поиска путей и средств улучшения благосостояния народа и гуманизации общественных отношений.
Важнейшее значение придавалось развитию системы социального обеспечения, защиты общества от диктата крупного капитала и монополий, выработке принципов общественной солидарности. Они предупреждали об опасности бесконтрольного развития частной собственности и частного интереса, о недопустимости рыночных отношений в общественной сфере.
Экономические и социальные тенденции, проявляющиеся в современной России, говорят о необходимости последовательного и комплексного изменения всей системы социально-экономических отношений, сложившейся за период демократического обновления страны и перехода к рынку. Вкусив все прелести «дикого капитализма», население России отчаянно ждет улучшения своего положения, долгосрочной правительственной программы экономического и социального развития страны.
Не секрет, что современная социальная политика нашего государства является бессистемной, лоскуточной политикой, а проводимые в ее рамках социальные мероприятия лишь запоздалая реакция на негативные последствия рыночных преобразований. Истоки такой «политики» кроются не только в традиционно «советском мышлении», в соответствие с которым экономические проблемы первичны, а социальные вторичны и производны от первых, но и в неподконтрольности властных структур со стороны общества.
Положения и выводы, содержащиеся в работах рассматриваемых в настоящем исследовании авторов, могут служить методологической и этической основой теории и практической политики в переходный период и на более отдаленную перспективу.
Выработанные отечественными экономическими мыслителями конца ХIХ начала ХХ века принципы разделения сфер влияния между государственными инстанциями и частным предпринимательством, принципы распространения демократии на сферу экономики имеют важное значение как для определения роли современного Российского государства в социальном рыночном хозяйстве, так и для обеспечения широким слоям трудящихся устойчивых гарантий социального благополучия.
Отсутствие в современной России конкурентной среды делает потребителя беззащитным перед монопольными рыночными структурами, ведет к нестабильности цен, усиливает социальную напряженность в обществе. Выход из этой ситуации только один – всемерное поощрение малого и среднего предпринимательства, которое во всем цивилизованном мире уже давно рассматривается не только как гарантия социальной стабильности, но и как гарантия подлинной демократии. Ибо, как неоднократно заявляли об этом выдающиеся отечественные экономисты, только экономическая свобода делает индивида действительно свободным во всех его социальных и политических проявлениях.
Не утратила своей привлекательности и неоднократно высказываемая русскими экономистами идея самопомощи трудящихся посредством их объединения в кредитные, потребительские и другие организации. Государство должно идти навстречу такого рода общественным инициативам, создать для них необходимую правовую среду, разбивая одновременно старые иждивенческие позиции плановой экономики.
На наш взгляд, государству сегодня стоит всерьез заняться возрождением в стране кооперативного движения, экономическое и социально-политическое значение которого необычайно высоко оценивалось всеми прогрессивными отечественными экономистами прошлого. Внедрение в современную модель социально ориентированной рыночной экономики кооперативного элемента будет, безусловно, непростым. К настоящему времени богатейшие традиции российской кооперации практически полностью утеряны. Однако запуск полноценного экономического механизма функционирования кооперации может принести весьма ощутимые плоды, достаточно вспомнить роль кооперации в возрождении страны в период нэпа. Базой такого механизма могут стать экономически взаимовыгодные формы и способы связей кооперации с государственным хозяйством посредством рыночного механизма.
Необходимо активное внедрение в социально-хозяйственную практику принципов копартнершипа, в том числе в его новых, современных проявлениях, направленных на снижение противоречий между трудом и капиталом. В этом отношении примечателен опыт США, где уже несколько десятилетий осуществляется внедрение программы ESOP (Employee Stock Ownership Plans), направленной на создание акционерной собственности наемных работников.
В рамках программы ЭСОП на предприятиях (в основном за счет отчислений от их прибылей) создаются акционерные фонды. Работники не покупают акции, а получают их бесплатно. В отличие от обычных акционеров они не имеют права продавать свои акции или передавать их другим лицам. Обладателям акций не выплачиваются и дивиденды в общепринятом порядке. Они накапливаются на персональных счетах работников. Выплата осуществляется лишь по выходе работника на пенсию или в случае его увольнения. Такая система оказывается весьма выгодной как для работодателей, так и для наемных работников. Она побуждает персонал дорожить местом работы, прилежнее трудиться, соотносить собственные интересы с интересами корпорации.
Весьма полезен опыт целого ряда предприятий ФРГ, связанный с участием наемных работников в управлении компаниями, реально воплотивший принципы копартнершипа.
Сегодня особенно важно прислушаться к сделанному учеными прошлого предупреждению об опасности классового моноцентризма. С самого своего начала рыночные реформы в нашей стране были лишены широкой социальной базы [2]. Предпринимательство, как естественная опора рыночных реформ, в социальном плане было и остается слабым. Выделившаяся из основной массы новых собственников узкая группа олигархов до сих пор определяет хозяйственную политику страны, заботясь, преимущественно, о личных интересах, а не об интересах государства в целом.
Недостаточная государственная забота о трудовом населении страны, отсутствие четкой правительственной политики по формирования среднего класса общества чреваты многими негативными как политическими, так и экономическими последствиями. Социальная сфера, как известно, имеет огромное значение для экономики. От ее состояния зависит увеличение емкости рынка, поскольку именно социальная сфера в значительной степени формирует новые потребности, определяет спрос на различные виды товаров и услуг.
Формирование в стране социально ориентированной рыночной экономики должно включать в себя широкий комплекс мер по экономическому воспитанию и образования всего населения. В начале ХХI века россияне все еще далеки от того типа «нового экономического человека», о котором сто лет назад писал выдающийся русский экономист П. Б. Струве. «Новый экономический человек» – это не только человек знающий законы рынка, уважающий ценности свободного предпринимательства, но и умеющий организовать свое достойное экономическое существование, эффективно трудиться. Чтобы соединить на рынке принцип свободы с социальной сбалансированностью и нравственной ответственностью каждого человека перед обществом нельзя обойтись без широкой профессиональной подготовки, образования и воспитания специалистов и предпринимателей.
Как показывают материалы многочисленных исследований, разговоры о том, что разгосударствление собственности сделало наемных работников собственниками предприятий, не имеют под собой существенных оснований. Подавляющее большинство т.н. «акционеров» – наемных работников, владеющих несколькими мелкими акциями, весьма слабо представляет свои права и обязанности, не имеет элементарных понятий о производственной демократии. Эти люди в любой момент могут без труда быть уволенными владельцами частных предприятий или дирекциями компаний. Социологи констатируют безразличное отношение рабочих и служащих к основным и оборотным средствам предприятий, сугубо казенное отношение к инструментам, станкам, оборудованию, не прекращающиеся случаи воровства заводского имущества.
Важным направлением модернизации современного российского общества должно стать постепенное становление таких отношений, при которых общество в целом, рассматриваемое как внерыночный институт, регулирует рынок, а через него все общественное производство. Государство и общество должны научиться управлять переменами таким образом, чтобы реально достигались социальные цели.
Параллельно с усилением государственного регулирования рынка должно развиваться и регулирование со стороны общества. Рядом с государственными полномочными органами регулирования рынка должны активно функционировать общественные институты. Субъектами регулирования рыночного механизма во все большей мере должны становиться профсоюзы, ассоциации потребителей, ассоциации предпринимателей. Регулируя интересы, важно «направлять их в конечном итоге на путь общего блага» [3].
Обращение к творческому наследию выдающихся представителей отечественной экономической мысли конца ХIХ – начала ХХ века позволит современным исследователям и политикам выбраться из заколдованного круга субъективных трактовок существующей действительности и перспектив дальнейшего хозяйственного развития страны, обрести новое видение альтернатив экономического и социального прогресса.
ПРИМЕЧАНИЯ
Предисловие
1. Janos Kornai. The Socialist System. Oxford: Clarendon Press, 1992. P. 580.
2. Перегудов С. П. современный британский лейборизм: от этатического социализма к социальному либерализму // Исследования по консерватизму. Вып. 3. Консерватизм и либерализм: созвучия и диссонансы. (К 125-летию П. Б. Струве). Материалы международной научной конференции. Пермь, 24–26 мая 1995 года. / Перм. ун-т. Пермь, 1996. С. 162, 163.
3. Конституция Российской Федерации. (На русском и английском языках). М.: Юридическая литература, 1994. С. 8.
4. Научитель М. В. Очерки экономической теории ХХ столетия. Гомель, 2000. С. 174.
5. В этой связи может возникнуть вопрос: правомерно ли вообще рассматривать совокупность идей, составляющих творческое наследие отечественных экономистов конца XIX – начала ХХ века, как некие социально-экономические модели? Ответ на него неоднозначен, поскольку само понятие «модель» трактуется по-разному. Классическим можно считать определение метода моделей и понятия «модель», данное Г. Клаусом (см.: Клаус Г. Кибернетика и философия. Пер. с нем. М., 1963). В соответствии с заложенной Г. Клаусом традицией, многие авторы (Ван Дейк Т. А., Вартовский М., Гафт М. Г., Калуве де Л. и др.) рассматривают модель как совокупность факторов и их зависимостей, мысленно представленную или материально реализованную систему, отображающую или воспроизводящую объект-оригинал и замещающую его так, что ее изучение дает новую информацию об этом объекте, как репрезентацию будущей практики, а также, как некоторое упрощенное описание реального объекта, которого достаточно для того, чтобы понять интересующее нас явление и описать его связь между теми или иными отдельными событиями. Широко распространившееся в последние годы экономико-математическое моделирование хозяйственных процессов не только не исключает возможности построения логических моделей, но и предполагает таковые, поскольку экономико-математические модели в силу своей специфики несоциальны.
6. Мюллер-Армак А. Принципы социального рыночного хозяйства // Социальное рыночное хозяйство. Теория и этика экономического порядка в России и Германии. СПб.: Экономическая школа, 1999. С. 267, 268.
7. Козловски П. Социальное рыночное хозяйство: социальное уравновешивание капитализма и всеобщность экономического порядка (о концепции Альфреда Мюллер-Армака) // Социальное рыночное хозяйство. Теория и этика экономического порядка в России и Германии. С. 78–80.
8. Вслед за Мюллер-Армаком термин «социальная рыночная экономика» стал активно применяться сторонниками особой социально-экономической системы, сформировавшейся в Федеративной Республике Германии в первые послевоенные десятилетия. В ее методологической разработке участвовали две научные школы – школа ордо-либералов (или Фрейбургская школа) во главе с Ф. Бемом и В. Ойкеном и школа А. Мюллер-Армака. Обе школы сходились во мнении, что свободное общество не может основываться при помощи аргументов экономической эффективности, но центральная идея этого общества – личная свобода - является ценностью сама по себе. В этой связи социальная рыночная экономика стала рассматриваться в первую очередь не как программа восстановления разрушенного второй мировой войной народного хозяйства Германии, а как программа, направленная на формирование особого экономического и политического порядка, в условиях которого господствуют свобода и дух либерализма. В принципиальном отношении концепция социальной рыночной экономики была направлена как против идеологии тоталитарного советского социализма, так и против старой концепции свободного общества, «палео-либерализма» ХIХ века.
9. См.: Полянский Ф. Я. Критика В. И. Лениным антимарксистских экономических теорий. М., 1977.
10. См.: История русской экономической мысли. М., 1966. Т. 3. С. 149.
11. См.: Буржуазные и мелкобуржуазные экономические концепции социализма (Критические очерки). М.: «Наука», 1974. С. 254.
12. Отметим следующие работы: Акулинин В. Н. С. Н. Булгаков: вехи жизни и творчества // Христианский социализм (С. Н. Булгаков). Новосибирск: Наука, 1991; Ананьев О. В. Струве и современность: взгляд экономиста // Вече. Альманах русской философии и культуры. 1995. Вып. 3; Банков Е. Б. Политико-экономический анализ рыночного хозяйства в трудах М. И. Туган-Барановского и его современное значение. Автореф. дисс. … канд. эконом. наук. М., 1990; Гнатюк О. Л. П. Б. Струве как социальный мыслитель. СПб., 1998; Гребнев Л. С. О чем писал М. И. Туган-Барановский // Экономические науки. 1990. № 5; Давыдов Ю. Н. Вебер и Булгаков (христианская аскеза и трудовая этика) // Вопросы философии. 1994. № 2; Зотова З. М. П. Б. Струве // Вопросы истории 1993. № 8; Иванова М.Ю. «Гармоническое хозяйство». Социальный идеал М. И. Туган-Барановского // Былое. 1993. № 2; Кувакин И. В. Социальная философия М. И. Туган-Барановского. Автореф. дисс. … канд. философ. наук. М., 1991; Пияшева Л. И. М. И. Туган-Барановский и современность // Общественная мысль: исследования и публикации. Вып. II. М., 1990; Смирнов И. П. «от марксизма к идеализму»: М. И. Туган-Барановский, С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев. М., 1995; Сорвина Г. Н. Социальный идеал и логика развития рынка: Анализ творческого наследия М.И. Туган-Барановского // Вестник РАН. М., 1992. № 11; Степенин Н. «Окрылить общество». Экономический идеал П. Струве // Былое. 1992. № 2; Субботина Т. П. Модель социализма М. И. Туган-Барановского // Вопросы экономики. 1990. № 2; Татарникова  С.  Н. Концепция политико-национального согласия П. Б. Струве // Социально-политические науки. 1991. № 12; Она же. М. И. Туган-Барановский – мыслитель, демократ, экономист // Вопросы истории. 1991. № 9/10.
1. Общество будущего в концепциях
реалистической школы
1. В советской и современной отечественной историографии реалистическая школа чаще всего представляется как «новая историческая школа», вопреки названию «реалистическая», которое она получила еще в начале 1870-х годов. (См.: Brentano L. Abstrakte und realistische Volkswirtschaft. Leipzig, 1873).
2. Шмоллер Г. Наука о народном хозяйстве, ее предмет и метод. М., 1897. С. 73.
3. Там же. С. 81.
4. Иванюков И. И. Основные положения теории экономической политики с Адама Смита до настоящего времени. СПб., 1904. С. 83.
5. Вагнер А. Социальный вопрос. СПб., 1906. С. 9.
6. Иванюков И. И. Основные положения теории экономической политики… C. 109–111.
7. Цит. по кн.: Иванюков И. И. Основные положения теории экономической политики… С. 136.
8. Струве П. Б. История хозяйственного быта. Пг., 1914. С. 6, 7.
9. Кошелев А. И. Общинное поземельное владение (ответ Тернеру) // Сельское благоустройство. 1858. № 8. С. 134.
10. Бунге Н. Х. Загробные заметки // Река времен. Книга первая. М., 1995. С. 231.
11. Там же. С. 230.
12. Там же. С. 231, 232.
13. Иванюков И. И. Основные положения теории экономической политики… С. 40, 41.
14. Там же. С. 79.
15. Иванюков И. И. Основные положения теории экономической политики… С. 80.
16. Там же. С. 45.
17. Там же. С. 124.
18. Там же. С. 125.
19. Там же. С. 129.
20. Цит. по Иванюков И. И. Основные положения теории экономической политики… С. 145.
21. Там же.
22. Иванюков И. И. Основные положения теории экономической политики… С. 138.
23. Там же. С. 148.
24. Там же. С. 146, 147.
25. Там же. С. 129.
26. Иванюков И. И. Политическая экономия как учение о процессе развития экономических явлений. Изд. 3. М., 1891. С. 61.
27. Исаев А. А. Индивидуальность и социализм. СПб., 1907. С. 62–64, 69,70.
28. Там же. С. 77.
29. Там же. С. 76.
30. Там же. С. 63.
31. Там же. С. 63.
32. Там же. С. 64.
33. Там же. С. 67.
34. Исаев А. А. Участие рабочих в прибыли предприятия // Юридический вестник. 1879. №№ 9-10. С. 568–570, 574.
35. Тотомианц В. Ф. Участие в прибыли и копартнершип. Пг., 1915. С. 299–301.
36. Шепелев Л. Е. Копартнершип и русская буржуазия // Рабочий класс и рабочее движение в России. 1861–1917. М.: Наука, 1966. С. 299–301.
37. Шор А. С. Основные проблемы теории политической экономии. СПб., 1907. С. 204, 209, 214, 218.
38. Там же. С. 214.
39. Там же. С. 209.
40. Там же. С. 204.
41. Прокопович С. Н. К критике Маркса. СПб., 1901. С. 247, 248.
42. Прокопович С. Н. Опыт исчисления народного дохода // Труды Императорского Вольного экономического общества. 1906. № 6. С. 66.
43. Юрьевский Е. О С. Н. Прокоповиче // Новый журнал. 1955. Кн. 42. С. 252.
44. Прокопович С. Н. Десять лет опыта // Русский экономический сборник. Прага. 1927. Кн. 12. С. 7, 8.
2. Христианский социализм С. Н. Булгакова
и его последователей
1. Булгаков С. Н. Капитализм и земледелие. Т. 1. СПб., 1900. С. 113, 114.
2. Булгаков С. Н. Об экономическом идеале // Научное слово. 1903. № 5. С. 103.
3. Булгаков С. Н. Философия хозяйства. М.: Наука, 1990. С. 218–227.
4. Там же. С. 221.
5. Булгаков С. Н. Об экономическом идеале. С. 104.
6. В своих работах разных лет С. Н. Булгаков неоднократно полемизирует с Л. Н. Толстым, чьи социально-экономические воззрения были далеки от научной картины хозяйственного прогресса. Осуждая с нравственных позиций западную цивилизацию, Толстой считал, что весь современный технический и культурный прогресс есть исключительное достояние одной очень небольшой группы людей, не имеющей права пользоваться этим достоянием. Другая, большая часть населения, создающая «явления прогресса», вовсе не пользуется его достижениями. Приемлемым писатель считал такой общественный уклад, где не только не было бы жизни меньшинства за счет большинства, но и всей цивилизации, необходимой этому меньшинству. Идеал Толстого – аграрная коммунистическая община без государственной власти и денежного хозяйства – близок по своей сути к анархическому.
7. Булгаков С. Н. Об экономическом идеале. С. 122.
8. См.: Тебиев Б. К. Экономический либерализм в России ХIХ века и критика социалистических экономических учений. М.: МПА, 2001.
9. Булгаков С. Н. Об экономическом идеале. С. 124, 125.
10. Булгаков С. Н. Неотложная задача (О союзе Христианской политики) // Вопросы жизни. 1905. № 9–12. С. 56–59.
11. «Fabian Essays in Socialism». London, 1889, p. 12.
12. «What Socialism Is?» // “Fabian Tract”. № 13. London, p. 1.
13. Булгаков С. Н. Краткий очерк политической экономии. Вып. 1. Основные черты современного хозяйственного строя. М., 1906. С. 19.
14. Там же. С. 24, 25.
15. Там же. С. 30.
16. Там же. С. 36.
17. Там же. С. 44.
18. Право Шейлока – «право сильного» – Авт.
19. Булгаков С. Н. Краткий очерк политической экономии… С. 53, 54.
20. Там же. С. 118.
21. Там же.
22. Там же. С. 131.
23. Там же.
24. Булгаков С. Н. Неотложная задача (О Союзе христианской политики) // Христианский социализм (С. Н. Булгаков): споры о судьбах России. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1991. С. 32.
25. Там же. С. 32, 33.
26. Там же. С. 33.
27. Там же. С. 35.
28. Там же. С. 58.
29. Булгаков С. Н. Христианская социология // Социологические исследования. 1993. № 10. С. 131.
30. Там же. С. 135.
31. Там же. С. 136.
32. Там же. С. 142.
33. Там же. С. 143.
34. Там же. С. 144.
35. Там же. С. 145.
36. Там же. С. 147.
37. Там же. С. 148.
3. Государственный капитализм П. Б. Струве
1. Струве П. Б. Мои встречи и столкновения с Лениным / За свободу и величие России. Из истории русской общественной мысли. П. Б. Струве (1870–1944) // Новый мир. 1991. № 4. С. 216.
2. Там же. С. 216, 217.
3. Струве П. Б. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. СПб., 1894. С. 33.
4. Струве П. Б. На разные темы. СПб., 1902. С. 34.
5. Струве П. Б. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. СПб., 1894. С. 282–285.
6. Гнатюк О. Л. П .Б. Струве как социальный мыслитель. СПб.: Изд-во СПбГТУ, 1998. С. 44.
7. Struve P. Die Marxsche Theorie der sozialen Entwicklung. Ein Kritisches Versuch. – „Braun‘s Archiv fur soziale Gesetzgebung und Statistik“, 1899, Bd. XIV, S. 658–704.
8. Струве П. Б. Марксовская теория социального развития. С. 137.
9. Там же.
10. Там же. С. 140.
11. Там же. С. 144.
12. Струве П. Б. Ф Лассаль. По поводу 75-летия со дня его рождения // Струве П. На разные темы. (1893–1901 гг.) Сборник статей. СПб., 1902. С. 266.
13. Там же.
14. Струве П. Б. Ф. Лассаль. С. 265.
15. Струве П. Б. Великая Россия. Из размышлений о проблеме русского могущества // Российские либералы: кадеты и октябристы. [Документы, воспоминания, публицистика] / Сост. Д. Б. Павлов, В. В.  Шелохаев. М.: Российская политическая энциклопедия, 1996. С. 147.
16. Там же. С. 150.
17. Струве П. Б. Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности. Париж, 1952. С. 327.
18. История философии. В 6 т. Т. 5 / Под ред. М. А. Дынника и др. М.: Изд. АН СССР, 1961. С. 484, 485.
19. Милюков П. Н. Воспоминания. В 2 т. М.: Современник, 1990. Т. 1. (1859–1917). С. 255, 256.
20. Струве П. Б. Заметки публициста // Полярная Звезда. 1906. 27 января. С. 446, 447.
21. Струве П. Б. Хозяйство и цена. Ч. 1. СПб, 1913. С. 313.
22. Струве П. Б. Марксовская теория социального развития. С. 150.
23. Струве П. Б. Хозяйство и цена. С. 8–16. (Первые варианты этой классификации определились в работах Струве конца 1890-х годов. В последствии ученый неоднократно возвращался к этой классификации, уточняя отдельные ее детали и выводы).
24. Павлов В. А. Экономическая наука России ХIХ – начала ХХ вв. Этапы и основные направления развития. М.: Российская экономическая академия, 2000. С. 141–143.
25. См. Шелохаев В. В. Идеология и политическая организация российской либеральной буржуазии 1907–1914 гг. М., 1991.
26. Новое время. 1908. 16 ноября.
27. Струве П. Б. PATRIOTICA. С. 29.
28. Струве П. Б. Великая Россия. М., 1910. Ч. 1. С. 19.
29. Струве П. Б. PATRIOTIKA. Политика, культура, религия, социализм. Сб. статей за пять лет. (1905 – 1910 гг.) СПб., 1911. С.160.
30. Пайпс Р. Струве: левый либерал, 1870 – 1905. Т. 1. М., 2001. С. 537.
31. История политических партий России / Под ред. А. И. Зевелева. М.: Высшая школа, 1994. С. 116.
32. См.: Полный сборник платформ всех русских политических партий с приложением высочайшего манифеста 17 октября 1905 г. и всеподданейшего доклада графа Витте. Изд. 3-е. СПб., 1906. С. 70 –81.
33. История политических партий России. С. 117.
34. Кизеветтер А. А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914. М.: Искусство, 1997. С. 281.
35. Там же.
36. Полный сборник платформ всех русских политических партий… С. 77.
37. Корелин А. П. Мелкий крестьянский кредит и его роль в развитии аграрного капитализма в России в конце ХIХ – начале ХХ века // История СССР. 1989. № 4. С. 58, 60.
38. Там же.
39. Кожурякин А. Д. Реформистская сущность программы кадетов по рабочему вопросу // Непролетарские партии России в трех революциях. Сб. статей. Отв. ред. К. В. Гусев. М.: Наука, 1989. С. 60.
40. См.: Законодательные проекты и предложения партии народной свободы 1905–1907 гг. СПб., 1907.
41. Там же. С. 358.
42. Струве П. Б. Интеллигенция и народное хозяйство // Струве П. Б. PATRIOTIKA. С. 363.
43.  Там же. С. 363, 364.
44. Струве П. Б. Интеллигенция и народное хозяйство. С. 364.
45. Там же. С. 369.
46. Струве П. Б. Великая Россия… С. 147.
47. Там же. С. 147, 148.
48. Струве П. Б. Экономические программы и «неестественный режим» // PATRIOTIKA. С.157–163.
49. Струве П. Б. Мои встречи и столкновения с Лениным. С. 216.
50. Струве П. Б. Экономические программы и «неестественный режим». С. 160.
51. Гнатюк О. Л. П. Б. Струве как социальный мыслитель. С. 74.
52. Струве П. Б. Понятие и проблема социальной политики // Известия СПб. Политехнического института. 1910. Т. ХIV. Отдел наук экономических и юридических. С. 148, 149, 169.
53. Струве П. Б. Великая Россия. Из размышлений о проблеме русского могущества. (Посвящается Н. Н. Львову) // PATRIOTIKA. С. 81, 82.
54. Гнатюк О. Л. П. Б. Струве как социальный мыслитель. С. 238, 239.
55. Струве П. Б. Великая Россия. Сб. статей по военным и общественным вопросам. Кн. II. М., 1911. С. 143–154.
56. Там же. С. Струве П. Б. 153, 154.
57. Вступительное слово к беседе о так называемых пореволюционных течениях. (Париж, 25 октября 1932 г.) / Публ. И. Е. Задорожнюка // Социологические исследования. 1998. № 4. С. 126.
58. Там же. С. 126, 127.
4. М. В. Туган-Барановский об условиях и принципах социалистической организации хозяйственной жизни
1. Кондратьев Н. Д. Михаил Иванович Туган-Барановский. Пг., 1923. С. 18, 19.
2. Туган-Барановский Д. М. М. И. Туган-Барановский. Биографический очерк // Туган-Барановский М. И. Избранное. Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историческое развитие русской фабрики в ХIХ веке. М.: Наука, 1997. С. 10, 11.
3. Лескюр Жан. Общие и периодические промышленные кризисы. Пер. с франц. Н. Сувирова. СПб., 1908. С. 2, 3.
4. Туган-Барановский М. И. Периодические промышленные кризисы. История английских кризисов. 3-е, совершенно переработанное изд. СПб., 1914. С. XI.
5. Туган-Барановский М. И. Основы политической экономии. М.: РОССПЭН, 1998. С. 526.
6. Там же.
7. Там же. С. 526, 527.
8. Там же. С. 527.
9. Там же. С. 528.
10. «Я бы очень хотел, чтобы мы были с вами друзьями» (Письма М. И. Туган-Барановского к П. Б. Струве) // Вопросы экономики. 1994. № 3. С. 133.
11. Туган-Барановский М. И. Очерки из новейшей истории политической экономии и социализма. Изд. 6-е. М., 1918. С. 251, 252.
12. Там же. С. 253.
13. Там же. С. 255.
14. Там же. С. 258, 259.
15. Туган-Барановский М. Современный социализм в своем историческом развитии. СПб., 1906. С. 66.
16. Там же. С. 119, 120.
17. Там же. С. 14.
18. Там же. С. 16.
19. Туган-Барановский М. И. Основы политической экономии. С. 47, 48.
20. Там же. С. 71.
21. Банков Е. Б. Политико-экономический анализ рыночного хозяйства в трудах М. И. Туган-Барановского. С. 10, 11.
22. Туган-Барановский М. И. Основы политической экономии. С. 72.
23. Банков Е. Б. Указ. соч. С. 12.
24. Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение. Пг., 1918. С. 100.
25. Туган-Барановский М. И. Социальная теория распределения // Известия С.-Петербургского политехнического института. Отдел наук экономических и исторических. СПб, 1913. Т. 20.
26. Войтинский Владимир Савельевич (1885–1960). Российский экономист, ученик Туган-Барановского, автор работ по экономической математике и макроэкономике, участвовал в революционном движении. Еще в гимназические годы написал книгу «Рынок и цены», которая вышла в 1906 г. с предисловием Туган-Барановского. Учился на юридическом факультете петербургского университета. Впоследствии профессор математики Петербургского электротехнического института. В 1921 г. эмигрировал за границу. С 1935 г. жил и работал в США. Активный сторонник «нового курса» Ф. Рузвельта и государственного регулирования экономики.
27. Солнцев Сергей Иванович (1872–1936). Российский экономист, ученик Туган-Барановского. В 1912 г. защитил магистерскую диссертацию на тему «Заработная плата как проблема распределения». С 1913 г. – профессор Петербургского университета. Впоследствии работал в Томском и Новороссийском университетах, Одесском институте народного хозяйства, в Совете по изучению производительных сил, исполнял обязанности зам. академика-секретаря отделения гуманитарных наук АН СССР. Занимался проблемами распределения национального дохода, методологии экономической науки, социологии.
28. Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение. С. 18.
29. Там же. С. 19.
30. Туган-Барановский М. Современный социализм в своем историческом развитии. С. 255–258.
31. Туган-Барановский Д. М. М. И. Туган-Барановский. Биографический очерк // Туган-Барановский М. И. Избранное. Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историческое развитие русской фабрики в ХIХ веке. М.: Наука, 1997. С. 29.
32. Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение. С. 69.
33. Там же. С. 82.
34. Хайек Ф. А. Дорога к рабству (Гл. ХII. «Социалистические корни нацизма») // Вопросы философии. 1990. № 12. С. 112.
35. Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение. С. 82.
36. Там же. С. 83.
37. Там же.
38. Там же. С. 83.
39. Там же. С. 84.
40. Там же. С. 85.
41. Там же.
42. Там же. С. 87.
43. Туган-Барановский М. И. Социальные основы кооперации. М., 1916. С. 345.
44. Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение. С. 93.
45. Там же. С. 95, 96.
46. Бюхер Карл (1847–1930) – немецкий экономист, представитель исторической школы, автор работ по истории народного хозяйства.
47. Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение. С. 121.
48. Там же. С. 112.
49. Туган-Барановский М. И. Социализм как положительное учение. С. 99.
50. Там же. С. 106.
51. Юровский Леонид Наумович (1884–1938). Российский экономист и финансист. Учился в Петербургском политехническом институте, где его профессорами были М. И. Туган-Барановский, П. Б. Струве и А. А. Чупров. Стажировался в Берлинском и Мюнхенском (под руководством Л. Брентано) университетах. Впоследствии преподавал политическую экономию в Московском коммерческом институте и Народном университете им. Шанявского. Оставшись после революции в Советской России, принимал участие в реформировании денежной системы. Погиб в период сталинских репрессий.
52. Железнов Владимир Яковлевич (1869–1933). Российский экономист. Окончил юридический факультет Киевского университета. Читал лекции по политической экономии и статистике в Киевском университете, Московском сельскохозяйственном институте, Московском коммерческом институте и Народном университете им. Шанявского. Основной труд «Очерки политической экономии» (1902) выдержал 8 изданий (8 изд. 1919). После октября 1917 г. продолжал преподавательскую деятельность, затем работал в Наркомфине СССР. Выступал за стабилизацию денежного обращения, считая, что социалистическое хозяйство не может обойтись без денежного учета затрат, рассматривая денежный учет как необходимое средство научного руководства социалистической экономикой.
53. Соколов Александр Александрович (1885–1937) Российский экономист, один из основоположников учения о налогах. Преподавал в Московском коммерческом институте. Известность как ученому ему принесла работа «Германское имперское финансовое законодательство» (1915). После Октябрьской революции участвовал в создании и совершенствовании финансовой системы РСФСР. В 1928 г. выпустил книгу «Теория налогов», получившую высокую оценку в научном сообществе. Погиб в период сталинских репрессий.
54. Юровский Л. Н. Очерки по теории цены. Саратов, 1919. С. 152.
55. Железнов В. Я., Каценеленбаум З. С., Соколов А. А., Шмелев К. Ф. Проблемы денег и учета в социализме. Пг.; М., 1922. С. 10.
56. Там же. С. 9.
57. Там же.
58. Железнов В. Я., Каценеленбаум З. С., Соколов А. А., Шмелев К. Ф. Проблемы денег и учета в социализме. С. 75.
59. Корицкий Э. Б. и др. Экономисты русской эмиграции. СПб.: Юридический центр Пресс, 2000. С. 136–148.
60. Там же. С. 139, 140.
61. Вишняк М. О социализме, советском и ином // Современные записки. 1939. Т. 64. С. 391.
Заключение
1. Туган-Барановский М. И. Основы политической экономии. С. 49.
2. Ясин Е. Новая эпоха, старые тревоги (взгляд либерала на развитие России // Вопросы экономики. 2001. № 1. С. 8.
3. Эрхард Л. Благосостояние для всех. М.: Начала-Пресс, 1990. С. 132.

2003–2004
;