Письмо друзьям в Россию. 1998 год

Помню,  обещал вам  написать о своих впечатлениях о западном обществе. Уже четвёртый год живу в Германии, в стране, которая на протяжении одного поколения пережила фашизм, коммунизм и американскую демократию.

Чистил фермерские конюшни, работал переводчиком, помогал профессору социальной педагогики принимать экзамены, готовил рекламы для международных выставок и таскал кирпичи на стройке. Видел богачей и нищих Парижа и Амстердама, сидел у костра с немецкими студентами на голландском острове, бродил по барахолкам западного и восточного Берлина, лазил по альпийским тропам и бродил по тихим улочкам Трира, по которым когда-то в прошлом веке юный Карл Маркс бегал на речку купаться.

Было время и была возможность постоянно сравнивать два противоборствующих мира. Их достоинства и недостатки. Здесь уже никто не оспаривает сейчас тот факт, что не всё на Востоке было плохо и не всё было на Западе хорошо. В принципе я ничего нового о современном западном капитализме не узнал. Речь не о знаниях, а о личном опыте.

В одной фирме я помогал резать облицовочные плиты. Над станком пыль стояла столбом. Эта пыль состояла из частиц кирпича, эпоксидного клея, бетона и стекловолокна. Чтобы пыль не попадала в склад, за нашими спинами повесили плотную пластиковую ширму.

В складе пыли не должно было быть. Мы же дышали этой пылью. Молодой красивый парень, местный немец, через полгода получил раковую опухоль груди. Я не стал дожидаться той же участи и подыскал себе другую работу.
На другой фирме было не лучше. "Сигарету?"- предложил мне мой новый шеф, выруливая на автобан. "С детства не курю."-сказал я и объяснил причину.

Шеф понимающе кивнул, открыл шибедах и щадя моё здоровье, демонстративно выдыхал в форточку струи табачного дыма. В цеху же он заставил задраить все люки и не разрешал их открывать. Его могли оштрафовать за загрязнение окружающей среды. Фрезы и пилы крошили деревоплиту, пластик, от машин шли пары клея.
 
Пыль стелилась по полу и засасывалась в углу вентилятором в калорифер. Там она разогревалась перемешивалась и выдувалась нам на головы по всему цеху. Во время обеденного перерыва я замечал, что всех столяров можно было отличить от грузчиков по синюшным мешкам под глазами. За сверхурочные шеф не доплачивал.

Ещё у него была мода предлагать испытательный сроком не в полгода, а в три дня. С небольшим условием. Эти три дня рабочий работает бесплатно. Иную неделю в цеху каждый день были новые люди. Им шеф ничем не был обязан. Они пахали бесплатно. Даже на галерах рабов кормили. За изощрённое мошенничество трудно поймать за руку.

На фирме профсоюза нет. Лидер местных социал-демократов на мою информацию не среагировал. Редактор местной газеты, мой хороший знакомый, обещал моего подлого шефа разгромить на страницах своего издания. Я ему об этом обещании не напоминаю, чтобы не обижать товарища. Вдруг подумает, что я не верю в свободу слова, которая гарантирована немецкой Конституцией.

Как-то чистил я у бауэра конюшни. В полдень бауэрша принесла мне в конюшню бутерброд. Я был весь в навозе, в конюшне негде было присесть. Бауэрша сказала: „Bitte schon!", я сказал „Danke sehr!" Бауэрша пошла обедать в дом и позвала за собой собаку. Во дворе, у входа в дом, в тени большого полосатого зонта стоял стол. Он был очень удобен для гостей, которые иногда к бауэру заходили. Тут же рядом был водопроводный кран. Я не был хозяйской собакой, потому меня не пригласили в дом. Я не был гостем и потому меня не пригласили за стол во дворе. Я давился тем проклятым бутербродом в конюшне.

За четыре года я встретил здесь столько негодяев и мошенников, сколько не встречал до этого за всю свою жизнь. В то же время мне столько много раз помогали, что грех на судьбу обижаться. Профессор педагогики попытался выполнить все мои желания. Это было похоже на встречу с добрым джином. Здоровья моего не хватило взять всё, что он предложил. Жаль, что судьба не послала мне его раньше.

В июне прошлого года профессор предложил мне заключить контракт с Кёльнским университетом. Я перевёл кое-что из Сухомлинского и познакомил профессора с основами советского детского туризма и краеведения. Профессор подготовил мою статью для педагогического журнала и самое главное, направил  меня в служебную командировку на Алтай, которую я у него выпрашивал.

В Алтайске я был пару часов,  два вечера в Сарасе и то урывками. Со многими друзьями удалось поговорить лишь по телефону. По идее мне надо было заснять на видео хороший детский поход и турслёт. Турслёт перенесли, а срок командировки кончался. То, что я насобирал у друзей и знакомых частично оправдало мою поездку.

Прилетел обратно, а шеф уехал на курорт на целый месяц. Всё это время, оказывается, я мог провести на Алтае. Чуть не помер с горя. Профессор устроил меня на аспирантуру. Через полгода я сдался. Быть книжным червем вдруг расхотелось.

Тем не менее я очень благодарен этому человеку. Это действительно добрый джин. Ходит всё время весь год в одних и тех же плетёнках и в безрукавке. Имеет в Голландии отель, в Кёльне три этажа сдаёт в наём, а сам спит в узенькой каморке на топчане. Вырученные деньги тратит на таких балбесов как я, пытаясь улучшить их судьбу.

Живя здесь, в спокойном и сытом западном мире, я могу сравнить жизнь на Западе с жизнью на Востоке. Христианские нереализованные идеалы с идеалами  коммунистическими, тоже нереализованными. В них много схожего. В Христа верили и во времена инквизиции и в варфоломеевскую ночь. В возможность построения бесклассового справедливого общества верили многие узники Гулага.

"Один раз увидеть Париж, после можно и умереть." Эта пословица  для французов годится, для русских это ложь трындёж и провокация. Город - это ведь не только стены, фонари и улицы. Город - это ещё и люди.

В сибирском городе Юрге живут потомки эвакуированных ленинградцев. В магазине, на улице, на остановке я чувствовал себя в Юрге как в родной семье среди близких мне людей. Если сравнивать города по людям, то мне кажется, что Ленинград в предыдущем десятилетии стоял к разумному, доброму, вечному ближе, чем Париж.

Люди должны цениться дороже стен, даже красивых. В России восстановят когда-нибудь старые заводы, построят новые, но уйдёт навсегда в историю Советский Человек. Это останется в прошлом как культура инков или загадочная Атлантида. Совок. Обидная кличка. Какой подлец придумал её распространить и внедрить в русские мозги?!

Кроме трактористов, которые вымогали у пенсионеров бутылку водки, был ведь ещё Макушкин Александр Тимофеевич. Он был тоже совком. Я безуспешно пытался здесь объяснить профессору, моему благодетелю, что такое советский турист. Профессор по натуре пацифист, гуманист, не смог понять меня. Здесь нет таких людей. Были люди в наше время.

Я не думаю, что нынешнее племя будет нас всегда считать идиотами. Когда-нибудь в России отпадёт вопрос хлеба и зрелищ. Я не думаю, что общество только поэтому станет счастливым. Как жаль, что поезд ушёл. Пешком до цели уже не добраться. Остались на память лишь проездные билеты да тишина опустевшего перрона. Сказке пришёл конец. Очень грустная история. Не хотел бы я быть в той сказке злым героем. Моё письмо скорее исповедь, чем "жалкий лепет оправдания когда судьбы свершился приговор".

Особого желания сюда ехать у меня не было. Последней каплей было речь одного лидера на немецком съезде. Он уверял, что для сомневающихся и терзающих себя угрызениями совести есть одно утешение: их эмигрантский опыт пригодится российской родине. Мне тоже так казалось.

Как-то выступил раз в нашей районке "За изобилии" с предложением открыть рубрику "Скажите царю...". Это было наивным желанием что-то в обществе улучшить, от чего-то предостеречь, к чьёму-то голосу прислушаться, задуматься о том, что происходит. До настоящего свободного, справедливого бесклассового общества, казалось, было рукой подать. Верилось, что истина и справедливость будут расти в цене. Этого не произошло.

Смелых людей оказалось в обществе больше, чем честных. Честности на всех смелых не хватило. Это и решило судьбу народа. После экономической и социальной катастрофы, которая произошла, предсмертный голос Левши вообще уже не имел бы никакого значения.

Не хотел бы я остаться в памяти моих внимательных читателей как разрушитель мечты о коммунизме. Моя сказка для взрослых не направлена против мечты. Она против тех, кто превратил мечту в орудие наживы, против тех, кто присвоил мечту лично себе вместе с мечтателями. Материальную основу светлого будущего строили на костях и на крови безвинных тружеников.

Многих коммунистов обвиняли в антикоммунизме лишь за то, что они не захотели обожествлять своих диктаторов и их кровавые методы государственного переустройства. Обвиняли не только те, кто стояли у бесплатной народной кормушки. Была ещё бабка, та святая простота, которая так же как и 400 лет назад готова была тащить хворост на инквизиторский костёр.

Я пожаловался и многим могло показаться будто я был в числе тех, кто разваливал страну и поверг народ в нищету. Беду как всегда увидели не там, где она была. Даже на самой последней районной партийной конференции не было выбора. Выбирали 55 членов райкома из 55 кандидатур. Эти 55 выбрали себе потом бюро и секретаря.

До гибели партии оставались считанные дни, а бюро с радостью разбирало свои портфели. И так было везде, во всей партии. Дело не только в бюрократах и в бюрократизме. Среди людей, которые вечно сидели в том самом бюро, было много тружеников. Эти труженики лишь обслуживали тех, кто назначал в лидеры сам себя.

Миллионы партийцев чувствовали, что их дурачат. Естественно, что самые честные из них время от времени подавали свой голос. Раньше их ссылали на Колыму, а при Горбачёве советская пресса под внешним влиянием представила их голос как протест против коммунизма. Не протест против методов достижения цели, а как протест против самой цели. Плюрализмом разрешили пользоваться не им, а людям типа Валерии Новодворской.

Хорошо помню лицо той  дамы, которая с телеэкрана  хвалилась тем, что лично участвовала в развале СССР. Её сделали героиней дня, а настоящих борцов за демократизацию советского общества представили как недоумков, которые путаются у неё под ногами.

В открытом космосе советские космонавты монтировали космические станции, а под ними на нашей грешной советской земле в это же самое время пьяные трактористы  в разгар посевной, отцепив сеялки, ездили на гусеничных тракторах в соседний район из Верх-Аи через Бабырган в Коловую за водкой. Вся бригада не работала и ждала их, чтобы, когда они вернуться, обмыть свою несчастную получку.

Каждого тракториста за привезённый стог сена необходимо было до одури напоить, иначе в следущий раз никто тебе ни сена, ни дров не привезёт. Поить приходилось часами. Всё это время трактор обычно тарахтел во дворе на холостых оборотах, сжигая государственное горючее. В осенней навозной жиже тонул ночами в пригонах молодняк. Сданные строителями объекты через месяц требовали капитального ремонта.

Пьяных дорожников на работу возил грузовик с надписью на борту "ЛЮДИ". Люди допивали самогон и валялись весь рабочий день в согре. Когда их начинали стыдить, они напирали на то, что им мало платят. Это уже было близко по звучанию с тоскливыми стонами по капитализму. Глупо было мечтать о светлом будущем, если его достраивали такие "ЛЮДИ". Реформа была нужна, это бесспорно.

Кто-то каждый день спускался в шахту, шёл к станку, к плавильной печи, стоял у к конвеера в надежде, что его труд будет по достоинству оценён и оплачен. Другие в это время нагло и по-барски палили народным горбом добытое горючее, гробили технику, в каждом грамме которой не только пот рабочего, но и кровь войны, и слёзы тюрем.

В "За изобилии" печатались сводки о падеже общественного скота и мизерных надоях на совхозных фермах. Вместо того, чтобы наладить производство, рабочим дали возможность тащить домой крохи с совхозного стола. Этими крохами люди кормили свой личный скот на своём личном подворье. Трактористы в страду отцепляли на совхозных полях культиваторы и ехали на личное поле окучивать тяпками свою картошку. Это была их вторая смена. Свою тяпку к своему полю тракторист вёз в кабине совхозного гусеничного трактора.

Советского человека запугивали американской шпионской разведкой. Со спутника американцы могли заметить как на совхозных ста гектарах стоит отцепленный культиватор, а на десяти сотках стоит совхозный трактор и водитель там культивирует свои десять соток.

Возить тяпку в кабине трактора... Казалось, что ещё большую дурость придумать уже нельзя. Оказывается можно. Угробили страну, закрыли заводы и теперь придётся не только своё поле тяпкой культивировать, но ещё и бывшее совхозное.
"Если зажигаются звёзды, значит это кому-то нужно..."- сказал маленький принц. Если звёзды гаснут, то это тоже кому-то очень сильно нужно.

Новые русские политики всё ещё всерьёз обеспокоены остатками коммунистической идеологии. После того как людей в СНГ облапошили, многие всё ещё продолжают там верить, что "человек человеку друг, товарищ и брат", а это выглядит ненормально и политиков сильно настораживает.

Часто приходится смотреть на вещи со своей учительской колокольни. Меня прежде всего интересует не само поведение, а мотивы. Обо всём и не напишешь. Мой сын Витя как-то пошутил : "Попробуй тут сходи в поход. Пока придёшь обратно уже всю страну разворотили...". Часто вспоминаю тот поход. Столько перемешалось всё в то время... Это был мой последний шестой поход на Северо-Чуйский хребет.

Белоснежные горные вершины Мечта, Красавица и Сказка отражаются в изумрудном зеркале Шавлинского  озера. В Альпах много сказочных мест, но нет ни одной Мечты, ни одной Красавицы и ни одной Сказки. На пасху ездили в Баварию в гости к племяннику. На снежную вершину поднялись по канатной дороге. Изумительная горная панорама. Когда смотришь вдаль, то кажется будто весь Алтай перед тобой. А оглянешься - за столиками у ресторана, почти на вершине, на фоне гор, туристы потягивают из огромных кружок баварское пиво.
 
С одной стороны это прекрасно, что "сходить" здесь в горы может и стар и млад. С другой стороны никто здесь не сидел как мы у ночного костра после тяжёлого перевала, не вываливался из туристской бани в ледяную воду, не засыпал под шум реки в палатке... Порой мне жаль просвещённых европейцев. Ещё не известно кто был из нас счастливее.

Мария работает в начальной школе, на продлёнке. На продлёнку ходят в основном трудные дети. Нормальные тут мне трудными кажутся, что говорить тогда про трудных. В Сарасе пятиклассница Лена, дочь доярки, часто ходила с мамой своей на дойку и там переняла не только стиль речи, но и отношение к жизни. Однажды она сделала замечание воспитательнице группы продлённого дня:
- Как они себя ведут? Вы почему за имя не смотрите? Вам за что деньги плотют?

Здесь в начальной школе каждый третий школьник говорит на русском языке. К этому немецкие учителя уже привыкли. Местные немецкие дети научились материться по-русски. В нашем русском "гетто" в детской среде говорят на слэнге: "Это иёшной мутер бэбичка...а чё это за цу бэдойтен?"

Младшие школьники, бывшие отличники российской школы, свободно говорят на немецком, но зато с трудом читают русский текст, многие в течение трёх лет теряют навыки устной и письменной русской речи. Старшие слоняются около подъездов или сидят в своих легковушках и пьют пиво. Под окнами ежедневно стоит на стоянке около сотни машин. В каждой авто-магнитофон. Иногда его врубают на полную катушку. Русская песня здесь слышна чаще, чем в России.

Молодёжь живёт обособленно, с местными дружат редко. Слова "мы" и "они" не выходят из обихода. Считается, что "мы" лучше, хотя ночами досаждает громкий русский мат во время регулярных пьяных мордобоев. В подъезде вывернули почтовые ящики. В городе тропинки на газонах направлены точно на русский квартал. Всё своё несём с собой, с этим ничего не поделаешь. Мест для уединения в природе почти никаких нет. На карте района, зелёных пятен меньше чем коричневых - всё застроено и заасфальтировано.

Есть недалеко от нас пруды. На их берегах наши отводят душу: сорят, жгут костры, разбивают на ночь палатки. Власти пока терпят, а местные школьники регулярно прибирают территорию. Критику и самокритику наводим на страницах местной русской прессы. В Германии выходит несколько десятков изданий на русском языке.

Российскую прессу можно получить в тот же день, от Москвы до нас ближе, чем до Алтайска, но московские газеты продаются здесь по 3 - 5 марок за номер.

В каждом городе можно попасть на гастроли российских знаменитостей. Печально, что знаменитым артистам приходится так подрабатывать. В Бонне, на городской базарной площади я бросил пятёрку бродячему музыканту. Баянист-виртуоз играл прохожим "Калинку", "Казачок", "Амурские волны". На весь базар плакала навзрыд русская униженная и оскорблённая душа. Прохожие шли мимо и не понимали этого. Они наслаждались весенним солнцем и свободой.

Наш местный городской русский хор приглашают на многие вечера. На русских свадьбах и похоронах много местных немецких друзей. Многие местные немцы мечтают слетать со своими русскими друзьями в Сибирь, в Среднюю Азию, но пока отваживаются лишь самые решительные из них. Интеграция хотя и со скрипом, но идёт.

В городе три больших стадиона, крытый и открытый плавательный бассейн, огромная библиотека, две гимназии, четыре школы, ГПТУ, небольшой кинотеатр и сотня магазинов. Среди последних две русских забегаловки, где можно взять напрокат русские видеофильмы или купить не только матрёшку или русский пряник, но и записи с русскими песнями.

Из экс-ГДР очень часто транслируются советские и русские кинофильмы. Иногда идёт целая серия, как, например, по Чингизу Айтматову вчера транслировалась "Джамиля", а через две недели будет трансляция фильма "Прощай, Гульсары".

Часто дискутируется вопрос о советском менталитете гэдээровских немцев. Особенно в объединённом Берлине. Много взаимных упрёков, которые и нас то одним, то другим боком задевают. Так и живём.

Трудно сравнить прошлую и сегодняшнюю жизнь. Как сравнить сытую и инертную безыдейность с голодной вдохновенностью? Дум высокое стремление... прошлое было, всё же , светлее и лучше. Хотя и брели мы порой по бездорожью, но в лицо всегда нам дул свежий ветер жизни.
Erkelenz 1998