Нет войне!

Люда никогда не слышала, что бы ее прабабушка, Нина Петровна рассказывала про свое детство  -  про школу да говорила,  но вот про какие-то игры, шалости – никогда.
Сначала девочка не понимала, отчего так, ведь детство самая замечательная пора – никаких тебе забот и проблем, играй сколько душе угодно.
Почему же прабабушка  никогда о нем не рассказывает?!
Но чем, старше становилась Люда,чем больше узнавала историю родной страны, тем ярче и отчетливее начинала сознавать, почему её прабабушка не говорит про свое детство – его у Нины Петровны, просто-напросто не было…

…В 1941 году, когда началась война, маленькой Ниночке было девять лет.
Сначала на фронт забрали ее старшего брата Василия, через восемь месяцев на фронт ушел и средний брат Максим.
Отец девочки, Петр Никодимыч, целыми сутками пропадал на работе в депо, а затем был отправлен в соседний колхоз на уборку урожая. 
Вернулся он оттуда в конце ноября тяжело больным, сказались ранения первой мировой, обострившиеся после ночевок в холодном и сыром сарае,и в начале февраля 1942 года Петра Никодимыча не стало.
Мать, оставшаяся с двумя младшими детьми – десятилетней Ниной и семилетним Колей – устроилась работать на почту, развозить письма по соседним деревням – и все хозяйство оказалась на плечах Нины – сходить за скотиной, полить огород, сделать что-то по дому…
А ведь надо было помогать еще и на колхозных полях.
И осенью девочка наравне со взрослыми убирала картошку и свеклу на колхозном  поле,работая по восемь-десять часов и таская тяжеленные мешки…

«Идем мы значит с мамкой с поля, на телеге  мешки с урожаем лежат, а запрягали мы в эту телегу  нашу корову-кормилицу Зорьку, не было у нас лошади-то. Устану сил нет, ноги гудят, пот глаза застилает, но стоит только матери посадить меня на телегу, как  Зорька  тут же останавливалась и  стояла до тех пор, пока я не слазила на землю» - рассказывала Люде Нина Петровна, поглаживая девочку по русой голове – «А еще поздней осенью, по ночам ходили мы с Коленькой вдоль железнодорожных путей, собирали упавший с вагонов во время перевозки уголь, что бы было чем печку топить, дров то сильно заготовить не успели. Собираем, а у самих душа в пятках – вдруг как заметят, это ж расстрел… строгое время тогда было.
Голодно было, весной  мы собирали и ели лебеду, крапиву, одуванчики...  И тогда же я впервые увидела, как плачут животные – корова, Зорька, наша плакала. Приду в сарай, прижмусь к ее худому теплому боку, а сама вижу, как у нее от голода крупные слезы из глаз катятся…
В школе в нашей, с осени 1942 года, открыли госпиталь для раненых. А нас перевели в другое,  маленькое здание  и пришлось нам учиться, внученька, аж в три смены, а уроки мы с братом делали при  тусклом свете свечей, а то и вовсе при лучине…
Но нам еще можно сказать повезло, нас не бомбили и не угоняли на работу в Германию»

И чем ярче становилось понимание того, что ее любимую прабабушку лишили счастливого беззаботного детства, как и тысячи других детей переживших ту страшную войну - лишили во имя чьих-то сумасшедших идей и амбиций, тем отчётливее Люда понимала и другое – никакие людские амбиции и никакая жажда власти не стоят детских слез, детского труда наравне со взрослыми и детских смертей.