Переделкино и его обитатели

Лидия Гладышевская,
Лауреат международного драматургического конкурса МоноЛит-2021
lidia.gladyshevskaya@mail.ru

«Переделкино и его обитатели»
Одноактная драма 12+ с элементами комедии
7 мужских ролей (в т.ч. 3-х подростков могут исполнять студенты) и 2 женские + женский голос и руки.
 

Лирическая пьеса с элементами комедии написана по мотивам воспоминаний журналиста Александра Нилина о знаменитом писательском городке Переделкино.
О том, как жили, с кем дружили и что делали в свободное время «дачники» - известные на всю страну писатели, поэты, музыканты, актеры, их гости и домочадцы в послевоенные годы, и какой предстает жемчужина Подмосковья в наши дни. Взгляд мальчика, юноши и зрелого человека на жизнь и быт прославленных обитателей - обычных людей, поверх и вне забора.
В далекие пятидесятые Александр Фадеев, Корней Чуковский, Борис Пастернак, Юрий Олеша копают картошку и играют в футбол, поют и проводят литературные чтения для детей, гуляют с Анной Ахматовой и наслаждаются неповторимой природой заповедного уголка.
Бессонными ночами Александр Нилин вспоминает о тех, кого уж нет, с юмором и грустью, горечью и печалью, но с истинной верой, что нынешнее и грядущее поколения всегда будут помнить об оставленном великом наследии.



Действующие лица:

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ НИЛИН
В юности и детстве:
АЛЕКСАНДР НИЛИН (в 15 лет)
САШКА НИЛИН (в 10 лет)

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ ФАДЕЕВ
КОРНЕЙ ИВАНОВИЧ ЧУКОВСКИЙ
АННА АНДРЕЕВНА АХМАТОВА
ЮРИЙ КАРЛОВИЧ ОЛЕША
ВАЛЕНТИНА ВАСИЛЬЕВНА СЕРОВА
ЧУКЕР, внук Корнея Чуковского (в 18 лет)
ЭСТЕР ДЫВЫДОВНА КАТАЕВА, жена Валентина Катаева

ДЕВУШКА, экскурсантка
ПАРЕНЬ, экскурсант

 
КАРТИНА 1 (Вводная, наши дни)

Кабинет  Александра Павловича Нилина. В центре стоит письменный стол с книгами и кресло. На заднем плане сцены - книжные полки. На стене висит копия репродукции портрета Ахматовой работы Модильяни.
Появляется  Александр Павлович с рукописью и свечой в руках.
 
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ (вполголоса декламирует). «Бессонница, бываешь ты рекой, болотом, озером...» Дальше никак не могу Генкины каракули разобрать... Так... а-аа, концовка такая: «Иногда бываешь никакой...» А перед этим что? (Садится в кресло, кладет рукопись на стол, подносит свечу и всматривается в текст). Как мне тебя не хватает, мой друг  Генка Шпаликов. Сколько же лет... Чуть не тридцать... Хуже, чем собственной бессонницей мучаюсь, так что не могу разобрать, какой же была бессонница у Гены. (Подносит рукопись к носу) А-аа, вон оно что... «Бессонница, бываешь ты рекой, болотом, озером... и СВЫШЕ НАКАЗАНЬЕМ.  Иногда бываешь никакой...»
(Встает, медленно движется по кругу по комнате и напевает под нос) «А я иду, шагаю по Москве, и я пройти еще смогу соленый Тихий Океан и Тундру и Тайгу...» Ах, Генка, Генка. А ведь мог пройти... и сколько мог еще написать... А как любил эту треклятую жизнь. Зачем? Зачем он из нее так рано...
(Подходит к портрету Ахматовой, смотрит на него в задумчивости и снова садится в кресло, далее, проникновенно). Они ушли... Они ушли, а я остался... Остался их соседом по Переделкину, по времени и по себе, вместившему память обо всех ушедших.
Великие в литературе и в искусстве... и простые в жизни.
Борис Пастернак, Александр Фадеев, Константин Симонов, Корней Чуковский... Валентин Катаев и Сергей Смирнов, Юрий Олеша и Булат Окуджава... Всех не перечесть – ни ночи, ни бессонницы не хватит… Наш бессмертный и единственный в этом суетном мире Писательский городок - Переделкино. (Кряхтит). Ох, проклятая бессонница. Прав. Прав был Генка, ты – свыше наказанье...
Они уходили один за другим... Всех, кого знал я с детства, исчезли, но иногда приходят... приходят по таким вот бессонным ночам из потаенных уголков моей памяти.
(Берет со стола и раскрывает какую-то книгу).
Александр Александрович Фадеев, попросту Саша... Так звали его многие обитатели нашего городка, невзирая на высокую должность (страшно даже произнести) - Генерального секретаря Союза писателей нашей огромной страны. Думаю, это немало раздражало другого Генсека – Вождя Народов, самого товарища Сталина, занимающего такую же позицию, только в Партии… И еще больше Хрущева, который после вождя стал именоваться не Генеральным, а Первым.
Саша ушел добровольно - одновременно и с высокого поста, и из жизни, совсем нестарым… Высокий статный красавец..., в которого влюблялись поголовно все женщины, и даже некоторые мужчины, без всякого намека на смену сексуальной ориентации.
Кто из министров мог так шутить, так запойно пить... и также запойно... петь в застолье?  У кого еще мог быть такой  взгляд Фадеева, такой смех Фадеева...
А для меня, тогда еще маленького Сашки Нилина, он навсегда так и остался непостижимым человеком «из зимы»...
И как так случилось, что известному на всю страну писателю вдруг стало нечего и некогда писать, и у него, писательского министра, отняли литературное будущее? У нас ведь в Советском Союзе как было: 33 года что-нибудь запрещают, а потом вдруг на 3 минуты разрешат - и вот этими минутами разрешения и надо воспользоваться. М-да... «Золотое правило» Николая Павловича Охлопкова, другого Сталинского лауреата. Вот, только у кого-то получалось поймать момент и воспользоваться «золотым правилом», а у кого-то нет.
Перемелется мука будет, повторяли мы народную мудрость, когда не получалось… И кто же виноват, что у него, блистательного Фадеева,  не перемололось...

(Слышится выстрел и гаснет свет)

КАРТИНА 2 (осень 1950)
 
На заднике сцены дощатый забор с табличкой «ул. Вишневского, дача 4А». Из-за забора видна крыша дома. Сашка Нилин с фотоаппаратом на груди стоит на бревне, лежащем возле забора, и пытается заглянуть поверх забора. Возле бревна валяются пустое ведро и лопата.
Из калитки выходит Фадеев в узком черном пальто, с коробкой конфет и бутылкой вина в руках. При виде мальчика он смущенно прячет бутылку во внутренний карман.

ФАДЕЕВ (громко). Ты, что тут делаешь, пацан?
САШКА (сваливается от неожиданности с бревна, но тут же вскакивает). Тебя поджидаю. Ты что ли писательский министр Фадеев, самый главный?
ФАДЕЕВ. Вроде того. А тебе зачем?
САШКА.  Сфотографировать тебя хочу, на память.
Сашка принимает позу фотографа и, не снимая чехла с аппарата, делает вид что фотографирует.
ФАДЕЕВ (со смехом). Молодец. Угощайся конфетами. А фотки когда отдашь?
САШКА. Думаю не скоро. Зимой. Я сначала в своем воображении запечатлеть должен. А потом по памяти нарисую. Фотоаппарат трофейный немецкий, а пленки нету. Где ее после войны у нас в поселке взять?
ФАДЕЕВ. Забавный ты парень... А как тебя звать?
САШКА. Сашка.
ФАДЕЕВ (треплет мальчика по вихрастой голове): Тезка, значит. Меня тут тоже так кличут, хотя старый (ну, по сравнению с тобой, конечно) и седой уж, как лунь.
САШКА. А почему на заборе написано улица  Вишневского? Ведь тут ты, писательский министр, живешь? Это неправильно!
ФАДЕЕВ. Всеволод Вишневский здесь раньше, еще до меня жил. Он известный и очень, очень хороший писатель. «Оптимистическую трагедию» читал?
САШКА. Не-а. Но ты же главнее. Ты - писательский министр!
ФАДЕЕВ. Правильно говорить - генеральный секретарь..., то есть как бы председатель... Союза писателей.
САШКА. Я когда вырасту, тоже председателем хочу стать.
ФАДЕЕВ. Э, брат. Чтобы председателем быть, много трудиться надо.
САШКА. Нет, я трудиться не люблю.
ФАДЕЕВ. Оно и видно... Ведро с лопатой твое? (указывает на брошенное ведро)
САШКА (потупившись). Ага. Мать послала картошки накопать. А мне неохота. Я фотографировать люблю.
ФАДЕЕВ (со смехом). По памяти?
САШКА. Ага.
ФАДЕЕВ. А ты случайно не писателя Павлика Нилина сынок, с которым мы вчера дрова пилили? (Притворно) Между прочим, без разрешения леспромхоза, который твой отец так и не удосужился получить. Нехорошо, получилось. А Павлик отшучивается. Говорит, ну и что..., посадят - брошу курить.
САШКА. Ага. Так и не надо было пилить-то, да еще без разрешения. Тебя никто же не заставлял. Я вот пилить тоже не люблю... А картошку копать вообще ненавижу.
ФАДЕЕВ. А куда деваться, брат? Зимой без дров и картошки не протянешь... Ладно. Давай так. Я тебе помогу картошки накопать, а ты за это мою «Молодую гвардию прочитаешь». Небось, тоже не читал, а? Стыдно, брат, в твоем возрасте...
САШКА. Ага.
ФАДЕЕВ. Ну, что, по рукам, тезка? (Фадеев и Сашка бьют по рукам). Только пойду, переоденусь.
Фадеев уходит в дом. Появляется Чуковский в телогрейке, с ведром в руке и лопатой на плече. Из калитки выходит Фадеев в кирзовых сапогах. Вместо черного пальто - элегантный серый пиджак, из кармана которого видна бутылка вина.
ЧУКОВСКИЙ (обращаясь к Фадееву). Здравствуйте, Саша. (Смотрит с укоризной на торчащую бутылку вина). В наш Переделкинский шалман, на Самаринский пруд собрались? А я к Вам, вот..., позвонить очень нужно. Телефон в поселке только у Вас ведь есть.
ФАДЕЕВ. Ну, Вы же знаете Корней Иванович, никак нельзя. Правительственная вертушка. Сам! без конца мне звонит. (Из дома слышится трезвон телефона).
ФАДЕЕВ. Ну, вот, опять. Будь он неладен. (смущенно. Телефон, я имею ввиду. А мы только с Сашкой Нилиным картошку собрались копать. (Убегает обратно в дом).
ЧУКОВСКИЙ (строго обращаясь к Сашке). А Вас, молодой человек, жду, как обычно, на вечерние чтения возле костра. Чукоколу и Мойдодыра опять не прочитали?
САШКА (обиженно). Корней Иванович, я уже большой, «Три мушкетера» давно прочел... А ваши сказки для мелюзги, я их с детства наизусть знаю. «Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, приходи к нему лечиться...» и...и... тра-та-та... как там дальше... «и зайчиха... и волчица...»
Возвращается Фадеев.
ФАДЕЕВ. Уф..., на сегодня, надеюсь, все. На десять минут не могу отлучиться под неусыпным оком.
ЧУКОВСКИЙ. Ну, раз все, так идите себе спокойненько, копайте. А я пока за Вас подежурю у телефона. (В сторону с хитринкой) Заодно и сам быстренько позвоню. (Обращаясь к Фадееву). А Вы мне, старенькому, за мою услугу тоже картошечки накопайте. (Протягивает Фадееву свое ведро и лопату). А если что, я вам свистну в окошко или платочком помашу. Грядки рядом, увидите мой знак.
ФАДЕЕВ (хохочет). Ну Вы и жук, Корней Иваныч. Нет, чтоб своего внука Женьку запрячь...
ЧУКОВСКИЙ. Ах, Саша, на моем Чукере - где сядешь, там и слезешь. Вечно где-то с ружьем носится, птиц пугает, домой не загонишь, не то что картошки попросить накопать. А вы, мои милые, два Саши, прекрасно и без него справитесь. Идите, идите. (Обращаясь к Сашке, назидательно). Сашенька, а Вы, раз уже такой большой, за Александром Александровичем, все-таки, приглядите, чтоб он ненароком на пруд не заглянул... (Лукаво) Пиджачок-то, вон у него какой, нарядный..., в самый раз для картошки. (Смеется) Да и сам парень - хоть куда.
Фадеев с прямой гордой спиной  и Сашка, с лопатами на плече, уходят и задорно поют:
По деревне мы идем, оба председатели, мы к тебе не пристаем ...
Фадеев оглядывается, бросает бутылку в кусты и тихо дополняет:
Иди к такой-то матери...

Чуковский проходит через калитку в дом. Сашка через минуту возвращается, подходит крадучись, к забору фадеевской дачи.

САШКА. А мировой мужик... Фадеев. Вот, карточку визитную мне подарил. Такая смешная... А с картошкой он и без меня управится.
Зачеркивает мелом надпись на табличке «улица Вишневского» и пишет ниже, разглядывая карточку, «улица Александра Фадеева», потом немного постояв, добавляет ниже и произносит вслух:
«Эск-вай-ра». Вот, теперь, как на карточке. Еще круче будет, чем писательского министра.

КАРТИНА 3 (лето 1955)

Поздний вечер. Двор Дачи Чуковского. Посредине сцены сложенный костер, вокруг квадратом лежат 4 бревна. На заднем плане – Чудо Дерево, на котором развешены туфли, гамаши и сапожки.
Появляются Александр Нилин и Чукер с ружьем.
ЧУКЕР. Интересно. А где все? Костер уже потух...

АЛЕКСАНДР. Так поздно уже. Детишечки все разошлись и давно, наверное, спят в своих кроватках. А мне вот, между прочим, Корней Иванович когда-то обещал подарить первый экземпляр «Бибигона» и даже расписку дал ... (С лукавством). А индюка «Брундулюка» я так никогда у вас и не видел.
ЧУКЕР. А чего же ты ожидал... Надо было раньше думать и на вечерние чтения, как другие дети, вовремя ходить.
А теперь мой дед в сущности одинок, хотя вся малышня его обожает, и он готов разыгрывать настоящий спектакль даже для одного единственного ребенка. (Философски). Одинок автор знаменитого Мойдодыра, одинок старейший и всеми обитателями почитаемый житель нашего Переделкина. И одинок писатель, подвергаемый нападкам властей. Бедный старик. Все талдычит и талдычит - в литературу трудно попасть, еще труднее в ней задержаться и почти невозможно остаться. А я вот верю, что и наши дети, и внуки, и правнуки, и праправнуки будут любить и читать произведения деда – самого необыкновенного сказочника на земле.
АЛЕКСАНДР. И я. А про Бибигона это я так... ворчу ... по-стариковски, как и твой дед. (Александр и Чукер смеются).

Выходит Чуковский, тяжело ступающий валенками, одетыми не по сезону, в головном уборе индейца с перьями. В его руках сверток – что-то завернутое в детское одеяльце
 
ЧУКОВСКИЙ: Я и не знал, что так радостно быть стариком. А жизнь в Переделкино – это роман. И когда-нибудь кто-то из полысевших внуков примется за такой роман. (Заметив Чукера и Александра Нилина, тут же выпрямляет сгорбленную спину) А-аа, явились-таки, голубчики. Ну, как успехи, тимуровцы-гайдаровцы? Мой наказ помните?
АЛЕКСАНДР: А как же! Наколоть и распилить! То есть наоборот. Распилить и наколоть. А также покончить с курением и матом. И лицом вперед с перил вашей лестницы с террасы не съезжать!
ЧУКОВСКИЙ. Молодцы!
ЧУКЕР. А что это ты прячешь  в одеяле, дед? Еще одного слушателя прихватил?
ЧУКОВСКИЙ. Ах, если бы, Женечка... Бармалея, наконец, одеялом поймал. 2 часа за ним гонялся. Вот, кто, оказывается, таскал нашу докторскую... и гадил... Ну-ка, дай-ка мне твою мелкокалиберку.

ЧУКЕР. Да ты что, дед! Ты же интеллигентный и самый добрый человек во всем Переделкине. Нет, во всем мире! Свободу Бармалею!
ЧУКОВСКИЙ (со вздохом). Жаль животину, но если ружья не дашь, придется народными средствами воспользоваться, и злодея утопить.
ЧУКЕР. Ну уж нет. Не бери греха на душу. Хочешь, я тебе взамен радио к твоему автомобилю продам..., по дешевке. Ладно, так и быть, бесплатно отдам. (Подбегает к Чуковскому и дергает за одеяло, из которого выскакивает черный кот).
ЧУКОВСКИЙ. Ах, ну и озорник, ты Женечка! Лови его теперь, лови, мерзавца!
ЧУКЕР (обращаясь к Александру). Он на дачу Пастернака удрал, на улицу Павленко, у которого дылда жена..., ему по коленку... Побежали за ним!  (Убегают вслед  за котом).

(Слышится голос Александра за кулисами: Осторожнее, ты чуть Бориса Леонидовича в прорезиненном милицейском плаще не сбил. Его в темноте у изгороди не видно).

ЧУКОВСКИЙ. Эх, пиши - пропало. Сейчас спрячется на картофельных грядках Пастернака, а тот с его моральными ценностями... кота ни за что не выдаст.  Вчера вот встречаю Ваню Тренева, а он мне и говорит: «Таких людей, как Борис Леонидович Пастернак, нет... и еще долго не будет. Не знаю, прав я или нет, но, по-моему, он очень начитанный». (Смеется). Смех, да и только с этим Ваней.
Наверное, не следовало селить Бориса, единственного среди нас нобелевского лауреата, в одном поселке с остальными знаменитостями. Тяжело ему здесь. Прекращению травли даже  отказ от премии не помог... Живи этот чертов функционер Павленко на улице Пастернака, это, по мнению власть держащих, и не Переделкино было бы вовсе... И лишним на улице Павленко они именно Пастернака-то и считают. ПАСТЕРНАК в задуманном ими поселке, оказывается вдруг лишним стал! ПАСТЕРНАК!!!. Нет, права, права Ахматова, здесь все ему, именно ему принадлежит по праву. И я с этим полностью согласен. Нонсенс какой-то - дача Пастернака - на улице Павленко. История рассудит, кто был прав. А Борис вот, не унывает. И, несмотря ни на что, грядки окучивает, картошку копает... и еще какие стихи пишет...
Направляется в дом и театрально читает стихотворение  Пастернака:
Быть знаменитым некрасиво,
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.

Возвращаются Чукер и Александр Нилин.
ЧУКЕР (кричит Чуковскому в спину). Дед, поймать Бармалея не удалось! Слышишь? (Со смехом) Он у Пастернака политического убежища попросил...
Чуковский оборачивается и обреченно машет рукой.
ЧУКОВСКИЙ (ворчливо). Ну и шут с ним, с котом. Пусть теперь у Бориса Леонидовича колбасу тырит. А я уж лучше достойнейшему Александру Исаевичу Солженицыну приют дам, как только он из ссылки вернется. Наше Переделкино издревле, начиная с Ивана Грозного было прибежищем диссидентов. Судьба этого намоленного места, видимо, такая... (Уходит).
ЧУКЕР (обращаясь заговорщически к Александру). Ну, как договорились - завтра в 8 утра у дома Катаевых. Фотоаппарат взять не забудь.

КАРТИНА 4 (лето 1955)

 Утро следующего дня. Улица поселка Переделкино. На сцене слева: поверх забора видна крыша дачи Константина Симонова, справа: поверх забора виднеется окно с синими занавесками дачи Катаевых. Александр Нилин с фотоаппаратом и Чукер с ружьем подходят к окну, из которого высовываются прекрасные белые руки.

АЛЕКСАНДР (восхищенным шепотом). Чукер, а тебе не кажется, что когда Эстер Давыдовна Катаева взмахивает руками, они становятся похожи на белый парус, развивающийся на ветру, на фоне синих занавесок. «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом, что ищет он в стране далекой...»
ЧУКЕР. Да…, она – настоящая красавица, родом из Парижа, с улицы Риволи. Повезло Валентину Петровичу Катаеву с третьей женой. Это покруче, чем орден Ленина за «Белеет Парус» отхватить. (С придыханием). Сейчас она раздвинет занавески, и ты увидишь нашу прекрасную Переделкинскую ню…, топлес. (Громко). Давай, снимай скорее!

(За занавесками слышится: « Ой, бесстыдники» и энергичные руки запахивают занавески. Чукер и Александр падают навзничь, чтобы остаться незамеченными).

ЧУКЕР (Поднимаясь). Ну, вот. Опять не получилось. Зря только с тобой связался. Ладно, пойду на охоту – птиц пугать, а то они повадились нашу клубнику склевывать. И с проклятыми осами тоже надо как-то разобраться. Может, гнездо их взорвать к чертовой матери... (Уходит).
АЛЕКСАНДР (Встает и пожимает плечами). Эх, надо было подальше отойти и со стороны дачи Льва Кассиля снимать. И не орать так близко под окнами… И все бы получилось.
 
(Подходит к даче Константина Симонова и заглядывает поверх забора. Из калитки выходит Валентина Серова).

СЕРОВА. Молодой человек, если Вы к Константину Михайловичу, то он сейчас в Москве проживает, работает над романом  «Живые и мертвые».
АЛЕКСАНДР (вытирая платком перепачканное землей лицо). Нет. Я к Вам. Хочу на память сфотографировать музу Константина Михайловича, без которой не было бы «Жди меня».
СЕРОВА (кокетливо). Приятно, приятно, что меня помнят и знают.
АЛЕКСАНДР. Ну, что Вы…, как можно не помнить самую знаменитую артистку, звезду экрана. Я «Сердца четырех» и «Девушку с характером»  раз десять смотрел, а Вас просто обожаю.
СЕРОВА (игриво напевает песенку из фильма «Девушка с характером»). У меня такой характер, ты со мною не шути.

Раздается оглушительный взрыв, Александр бросается к Серовой и с криком «ложись» накрывает ее своим телом.

СЕРОВА (испуганно из-под Александра). Ой, что это было?! Мы живые или мертвые? 10 лет, как закончилась война, а я до сих пор при любом грохоте от страха ни жива, ни мертва.
АЛЕКСАНДР. Похоже, живые. Я думаю, что это Чукер, ну... внук Корнея Ивановича Чуковского, все-таки осиное гнездо взорвал…
СЕРОВА (снова кокетливо). Ну, тогда отпустите… и прекратите меня, наконец, обнимать, юноша. (Отпихивает Александра, отползает в сторону и встает на ноги. Александр тоже поднимается).
АЛЕКСАНДР. Ладно, тогда я побежал Чукера выручать. А вы приходите, пожалуйста, вечером в Дом литераторов. Стихи Константина Михайловича нам почитаете. (Убегает и декламирует на бегу: «Жди меня и я вернусь, только очень жди». Серова машет ему вслед рукой.)
СЕРОВА. Беги, беги, чумазенький.

КАРТИНА 5 (лето 1955)
Дом литераторов. Вечер того же дня.
На сцене стоят несколько стульев, приготовленные для слушателей вечерних чтений. В углу - телевизор КВН с большой линзой.
Появляются Александр Нилин в футбольных бутсах и Чукер с забинтованной рукой. Они усаживаются напротив телевизора.

ЧУКЕР (обращаясь к Александру). Давай, включай, пока Фадеев не пришел. Сегодня потрясающий матч Спартак-ЦДКА
АЛЕКСАНДР (разочарованно). А она так и не пришла... Хотя обещала.
ЧУКЕР. Кто?
АЛЕКСАНДР. Да неважно.

Вбегает запыхавшийся Юрий Олеша, толстяк на коротких ножках, в стоптанных бутсах.

ОЛЕША. Какой счет?
ЧУКЕР (глядя на ботинки Олеши). Как всегда... В нашу пользу... Юрий Карлович, а вы что же, на старости лет увлекаетесь футболом? С вашей-то комплекцией?
АЛЕКСАНДР (громко на ухо Чукеру). Ты что, с ума сошел? Думаешь, он только «Три Толстяка» написал? Да его роман «Зависть» - лучший о футболе. Да чтобы понять футбол, и так написать, надо, наверное, родиться Олешей.
 ОЛЕША. (обращаясь к Чукеру) Напрасно иронизируете, молодой человек. Писатель выдумывает мир, но действует в нем реально. А я при этом еще и играл за сборную Одессы в молодости!
ЧУКЕР. Да ну?
ОЛЕША. Немного помявшись. Ну… за сборную Ришельевской гимназии города Одессы…
(Александр, Чукер и Олеша вместе хохочут).

АЛЕКСАНДР (обращаясь к Чукеру). А по-моему, чем заучивать афоризмы Остапа Бендера, да к месту и не к месту повторять их, лучше заучить наизусть описание футбольного матча в «Зависти» у Юрия Карловича.
ЧУКЕР (запальчиво). Согласен. Простите, Юрий Карлович. И Ваш роман я всенепременно прочитаю. Но наш бывший сосед Евгений Петров – просто гений. Я ведь помню его. Проклятая война. Она забирает лучших... А его с Ильфом афоризмы еще наши потомки повторять будут. И к месту, и не к месту. Не спорь, Сашка. И тоже заучи.

(Все трое усаживаются возле телевизора.  Появляются Фадеев с Чуковским, одетые в строгие костюмы, с книгами  в руках.)

ЧУКОВСКИЙ. Ну, вот, опять одни шалопаи собрались..., да еще и футбол по телевизору смотрят.
ОЛЕША (вскакивает со своего места) Я бы попросил...
ЧУКОВСКИЙ. Ах, Юрий Карлович, голубчик, извините, я Вас не заметил.
ОЛЕША (со смехом, втягивая живот). Ну да... слона-то я и не заметил.
ЧУКОВСКИЙ (глядя с подозрением на бутсы Александра). Александр, а что это за бутсы на Вас? Валентин Катаев свои обыскался, между прочим... У всех спрашивает, не видел ли кто...
АЛЕКСАНДР (смущенно). Ну, одолжил на денек... Что тут такого... Валентин Павлович в футбол ведь все равно не играет.

(Входит Ахматова в шляпе и с сумочкой в полной руке. Все присутствующие встают. Чуковский бросается к ней навстречу).

ЧУКОВСКИЙ. Анна Андреевна, голубушка, какими судьбами?
АХМАТОВА. Вот, выбралась к вам на недельку. Гощу у Ардовых. Так соскучилась по моим любимым соседям по Ордынке - Виктору Ефимовичу, Нине Антоновне, по всем Нилиным.  Ах, какой у вас в Переделкино воздух, не то, что Москве. Бунтарский воздух свободы! Да вот, решила на огонек в славный Дом литераторов заглянуть, наших живых классиков послушать. Я же - не литератор.
ЧУКОВСКИЙ (с хитринкой). Ах, Анна Андреевна, скромница наша. Да кто же лучше Вас напишет. И кто же  классик, как не Вы. (Декламирует стихотворение Ахматовой).
«Вижу выцветший флаг над таможней
И над городом желтую муть»
АХМАТОВА (продолжает, вскинув руки).
«Стать бы снова портовой девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть...
Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца
И не знать, что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца».
Все аплодируют.
АХМАТОВА. Спасибо. Спасибо. Я же не говорю не по-ээт. Я – не литератор... Кстати, про туфли. А знаете, какой забавный случай со мной в Париже приключился. Давно, правда..., это когда Юрий Карлович еще в Ришельевской гимназии учился. (Смеется) Я сидела в кафе, а напротив - знаменитый авиатор Блерио, перелетевший Ла-манш. Мне так жали новые туфли, что я их тихонько скинула под столом. Но когда стала потом надевать, обнаружила в одной из них визитную карточку летчика... Хотя точно помню, что вовремя застолья он ни разу не наклонялся.
ОЛЕША (шутливо). Да раз уж он Ла-Манш покорил, то уж изловчиться незаметно карточку подсунуть такой неотразимой женщине..., ему раз плюнуть. Он же не гимназист какой-нибудь в пенсне, вроде меня. А Вы, признайтесь, и глоток вина еще пригубили... Не то монахиня, не то блудница... Вот, и не заметили.
АХМАТОВА. Да, давайте по глотку вина, раз уж о нем заговорили. И на воздух, на сладкий воздух свободы. Пройдемся перед сном по знаменитому кругу Чуковского.
ЧУКОВСКИЙ. Прекрасная идея Анна Андреевна. Это всего 2 км вдоль речек Сетуньки и Переделки, и нашей Неясной Поляны с картофельными грядками. Полюбуетесь на Самаринский пруд, где раньше графы жили. Но только, чур, не босиком, чаровница, вечером уже прохладно. (Берет Ахматову под руку) Я так рад, искренне рад, что Вас реабилитировали и все же восстановили в нашем Союзе.
АХМАТОВА. Да, спасибо Фадееву, помог-таки..., правда, спустя 5 лет после исключения, к которому он тоже руку приложил. Наверное, муки совести его загрызли. (Бросает косой взгляд в сторону Фадеева). И несчастному Зощенко, которого раньше гнобил, сейчас из литфонда приличную премию  выделил. Михал Михалыч так бедствовал, так бедствовал.
ЧУКОВСКИЙ. Ах, не судите, не судите нашего Сашу. Такие времена после войны были... Ведь не по своей же воле. А кто-нибудь из нас пробовал быть просто Фадеевым...? А вот талантливого Женю Евтушенко, совсем мальчишку, в 52-м Сашенька безоговорочно в Союз писателей принял. Женька, шалопай, вроде моего Чукера, без аттестата зрелости, которого из школы в 15 лет исключили за то, что дневник с двойками сжег..., а Фадеев не побоялся. Женька ведь такие смелые стихи, паршивец, пишет. Слыхали? (Лукаво)

Если мы коммунизм построить хотим,
трепачи на трибунах не требуются.
Коммунизм для меня — самый высший интим,
а о самом интимном не треплются.

АХМАТОВА (с усмешкой). Да, талантливый мальчик... Хотя не всего его понимают и принимают. И даже наш рыжий гений, ну..., Иосиф Бродский его почему-то не любит...
ЧУКОВСКИЙ (слегка назидательно). На всех не угодишь, голубушка. Может, ревнует он к ранней славе мальчишки, и что в Союз того так быстро приняли. Иосиф - тонкая взнервленная натура, его ведь тоже не все понимают и принимают... А после травли вечно в больницах, сами знаете, с какими страшными диагнозами.
Ну, что, пошли? (Обращаясь к Фадееву и Олеше) Саша, Юрий Карлович, пойдемте с нами. А молодежь пусть свой футбол досматривает.
Ахматова, Фадеев, Чуковский и Олеша направляются к выходу. Ахматова на минуту задерживается и подходит к Александру Нилину, достает сверток, завернутый в газету, и протягивает вместе с 10 рублевой бумажкой.
АХМАТОВА (тихо). У меня к Вам просьба, Сашенька. Отвезите рисунок... по указанному адресу.
АЛЕКСАНДР. Рисунок? Самого Модильяни? Подлинник? И Вы там ню?
АХМАТОВА. Тсс. Скажу по секрету их всего 16...А это один из них. Вот вам деньги на такси... и за труды.
АЛЕКСАНДР (со смехом). Будет сделано. Спасибо за наше счастливое детство, Анна Андреевна.
АХМАТОВА (игриво). Саша, у Вас большое будущее, я уже рекламирую в Ленинграде ваши остроты... Обещаю, что Вы будете одним из первых читателей моих воспоминаний о Модильяни. А завтра, как исполните поручение, прошу Вас на глоток вина... на дачу к Ардовым.


КАРТИНА 6 (наши дни, весенняя распутица)

Улица писателей в Переделкино - аллея Классиков. На сцене стоит столб со стрелками-указателями: Музей Пастернака, Музей Чуковского, Музей Окуджавы. На заднем плане - две накренившиеся сосны. Вдалеке видна чугунная витиеватая решетка забора дорогого каменного особняка.
По сцене туда-сюда разгуливает Александр Павлович Нилин в кирзовых сапогах, нервно поглядывая по сторонам. Появляются Парень и Девушка лет семнадцати с картой в руках и подходят к Нилину.

ДЕВУШКА (громко). Здравствуйте! А Вы не подскажите, как пройти к музею Фадеева, мы что-то на карте его не можем найти?
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ (снимая противогаз) А Вы что, знаете, кто такой Фадеев, юная барышня? Его ведь, кажется, в школе теперь не проходят.
ДЕВУШКА. А я по внеклассному и «Молодую гвардию», и «Разгром» читала.
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Молодец. ( Далее с раздражением). Только нет у нас здесь ни музея, ни улицы Фадеева... Да и сам его дом не сохранился. Снесли давно. Сейчас на этом месте стоят другие хоромы. Кто-то из новых русских живет... (Поворачивается спиной и снова начинает ходить туда-сюда)
ПАРЕНЬ (обращаясь к своей спутнице). Ну я же говорил...!
ДЕВУШКА. Жалко... Простите... А что это Вы делаете дедушка?
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Хожу по кругу Чуковского.
ДЕВУШКА. Как по кругу? Вы же взад-вперед шагаете.
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ (с сожалением). Да, ребята. Потому что нет теперь ни круга Чуковского, ни Неясной Поляны с картофельными грядками, ни к Самаринским прудам толком не подойти. Там теперь особняки и терема совсем других знаменитостей.
А круг я в своем воображении рисую, по памяти. А что взад-вперед хожу, так это золотаря..., ну ассенизатора, говничиста, по-вашему, караулю. Канализации на дачах писателей нет, а бочки с зимы переполнены. Чувствуете, какое зловоние... Сладкий запах нашего Переделкино... Еще третьего дня золотарь прийти обещался, да, видно, на дачи миллиардеров, где платят больше, подался.
ДЕВУШКА. Так Вы, писатель, дедушка? А я думала... Извините. А как Вас зовут?
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Нилин моя фамилия. Александр Павлович. Небось, не слыхали...? Ну конечно... Откуда? Администраторша из писательского приюта (это теперь наша местная достопримечательность), куда коллеги, не получившие в аренду коттеджей, приезжают поработать над рукописями, и то мне как-то сказала... в порыве расположения: « Ничего я вашего не читала. Но Вы – мой самый любимый писатель».

(Парень с девушкой  в смущении пожимают плачами и сдержанно хихикают).

АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. А про отца моего - Павла Нилина, который до конца дней здесь прожил, тоже ничего не знаете? «Испытательный срок», или «Жестокость» вам ничего не говорят?
ПАРЕНЬ (неуверенно). Кажется..., кино такое очень старое было. Мой прадед что-то говорил...
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Верно. По сценарию Павла Нилина сняли. А какие актеры там играли.... Молодой Табаков, Ефремов..., часто к нам сюда в Переделкино наезжали... для вдохновения... Здесь ведь особенная, особенная аура. Тут и Шостакович творил. Такую дивную музыку писал. А Вознесенский! Поэты –шестидесятники... Володька Высоцкий... дневал и ночевал. И между прочим, всех тут в бильярд еще обыгрывал. Наша земля корнями впитала в себя поэзию и музыку. (Обреченно) Эх, ничего-то Вы не знаете, другое поколение...
ПАРЕНЬ. Постойте!  Нилин... Александр Нилин? А это не Вы про спорт и про великого футболиста Стрельцова написали?
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Ну, вот, и меня, кажется, популярность среди молодежи на старости лет накрыла. (Смеется) Я всегда говорил, что футбол – вечная тема.
ПАРЕНЬ (обращаясь к своей спутнице). Ну, что? Куда теперь двинем, раз музея Фадеева нет. У Пастернака и Чуковского уже были...
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. У нас тут недавно два новых музея открылись. Один на открытом воздухе – Зураба Церетели. ( В сторону)  Огромную территорию под свои скульптуры отхватил. (Далее обращаясь к молодым людям) А второй  - галерея Жени Евтушенко. (В сторону) Скромненький домишко, на втором этаже–мансарде, правда, и места для кабинета толком нет. (Далее обращаясь к молодым людям) Он ведь не только прекрасным поэтом был, но и отличным фотографом. Впрочем..., почему был? Каждый - поэт своего времени, а он - поэт и всех новых времён. И сам написал когда-то об этом:

Я приду в двадцать первый век,
я понадоблюсь в нём, как в двадцатом,
не разодранный на цитаты...
И в поэзию новых времён...
я по пояс войду, как в колосья,
и они отдадут мне поклон.

ДЕВУШКА (растроганно). Как красиво... и как верно. А Евгений Евтушенко тоже тут жил? Вы были с ним знакомы?
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Да. Он ведь немногим старше меня был. А потом женился на ирландке и в Америку уехал, а похоронить всеж-таки завещал себя здесь, на нашем Переделкинском кладбище. Тут и покоится его прах и его поэтическая душа... рядом с Пастернаком, Чуковским и другими... великими. Сходите на кладбище, сходите. Там душа чище становится.
ДЕВУШКА. Спасибо Вам, мы обязательно в галерею Евтушенко сходим. Обязательно. И на кладбище....Только сначала в музей Булата Окуджавы, там скоро концерт бардовской песни начнется.
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Там и вечера памяти Анны Ахматовой бывают, ребята. Посмотрите, на сайте, когда ближайший будет. Теперь по интернету все узнать можно.
ДЕВУШКА. Спасибо. Обязательно посмотрим. И обязательно сюда еще вернемся. До свиданья, дедушка. Ой, извините, Александр Павлович, до свиданья. Ой, слышите? Кажется, концерт начинается. (Обращаясь к своему спутнику) Идем скорее.
Парень и девушка уходят, обнявшись. Нилин смотрит им вслед и крестит в спину.
АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ. Храни Вас Бог. И всех тех, кто помнит и любит.

За кулисами слышны звуки песни Булата Окуджавы:

Кавалергарды, век недолог,
и потому так сладок он.
Поет труба, откинут полог,
и где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
но командир уже в седле...

Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле!
Не обещайте деве юной
Любови вечной на земле!


Июль 2021