Я умирал!..

          Краткое красивое хокку лучше длинной нудной повести. Японская народная мудрость.

          На сцене поздравляли Т*, ей вручили почетную грамоту и букет цветов, ей говорили красивые слова благодарности. Славим человека труда – так назывался праздник, который проводится каждый год. После поздравлений был традиционный концерт.

          Большой зал Дворца культуры, музыка, и у собравшихся приподнятое настроение. Сегодня удалось на законных основаниях уйти с завода пораньше, все красивые, женщины в своих лучших нарядах накрасились больше обычного, кто-то даже сделал укладку. А я сидел среди веселых людей, как будто меня что-то вдавило в кресло, какой-то сверхъестественный ужас вдруг свалился непосильной тяжестью и не дает не только встать, трудно даже дышать!..

          Пятьдесят лет, Господи, вся жизнь!.. Больше пятидесяти лет Т* отдала родному заводу, пятьдесят два года, вроде, или пятьдесят один – Боже, Боже мой!.. И никому нельзя сказать, все радуются, цветы, грамота. Она пришла работать в семнадцать контролером измерительных приборов и спец инструмента в небольшую комнату на входе в цех номер два, доучилась, стала мастером, потом начальником над несколькими контролерами. Она уходит с завода только сейчас, хотя давно уже на пенсии. Господи, она уходит из этой же комнаты!.. Чему они радуются?! С чем они ее поздравляют? Эта комната забрала ее жизнь!..

          Ух, выдохни, успокойся, Александр, ну что ты так болезненно воспринимаешь. Она счастлива, для нее это была долгая хорошая жизнь. Она вышла замуж, родила и вырастила двоих детей, каждый год ходила в отпуск, несколько раз отдыхала в санаториях, была на море. Всю жизнь нормированный рабочий день, завод дал квартиру, оплачивал больничные листы. Успокойся, посмотри на нее – она счастлива, у нее здесь друзья, ее коллеги, ее подчиненные относятся к ней с уважением, а она может рассказать им о прошлом завода. Кто еще может рассказать о том, что было пятьдесят лет назад, а она видела своими глазами.

                ***

          - Нет, это был последний рейс, я больше не еду.

          - Поехали, командир, мне до метро, можешь коротким путем и без остановок, а на Выхино возьмешь людей, денег еще заработаешь, пробок уже нет. Ну, поехали.

          Надо было на полчаса раньше от сестры выйти, я даже не знаю, как здесь вызвать такси, и до отправления поезда меньше двух часов остается. Много раз вечером я уезжал от родственников из Люберец на микроавтобусе до станции Выхино, и дальше на метро до Комсомольской, но всегда около 22.00 уходил, а сейчас половина одиннадцатого, и маршрутки уже не ходят. Вот и эта, последняя, привезла людей от метро, и мне случайно удалось в нее войти сразу после последнего вышедшего пассажира. Утром сложно уехать от метро в Люберцы, потому что всем надо из Люберец к метро, а вечером наоборот – маятниковая миграция из ближнего Подмосковья, и я в противофазе.

          Смотрю на водителя, пожилой армянин – мой последний шанс попасть домой. Можно, конечно, сестре позвонить, она вызовет мне такси, но – беспокоить не хочется, да и волноваться станет, успею ли я на посадку на Ярославском.

          - Поехали, дорогой, я тебе историю интересную расскажу по дороге.

          - Нет там никого уже, у метро, поздно, все приехали, зря скатаюсь.

          Смотрит на меня, и я смотрю на него, молчим. Я стою на первой ступеньке, в пустой маршрутке тихо играет музыка. Не прохожу внутрь – это наглостью будет, он не согласился меня везти. Но и не выхожу. Стою на ступеньке, держусь за ручку двери. Смотрю на него, он смотрит на меня, молчим. Надо выходить, мне же ясно было сказано. Молчим, смотрим друг на друга.

          - Садись, туда тоже по маршруту поедем, может, будет кто.

          Прохожу внутрь, лихорадочно вспоминая какую-нибудь историю, которая будет интересна водителю маршрутки в Подмосковье, наверное, что-нибудь связанное с дорогой надо рассказать. Из времен, когда я автостопом путешествовал, о, расскажу ему про поездку в Челябинск.

          - Спасибо тебе, - с простыми людьми нужно на ты, как будто давно знакомы, без заумных словечек, мыслей философских и теорий, только экшн. – У меня похожий случай был, когда я ехал по М5 за Уфой, тоже вечер уже…

          Мне не пришлось ему ничего рассказывать. Мы ехали через Люберцы, я сидел рядом с ним, и мы говорили, точнее он говорил всю дорогу. Редкие пассажиры, которых мы подбирали на остановках, наверное, думали, что мы с ним друзья. За полчаса он рассказал мне всю свою нехитрую жизнь. Работает без выходных, в шесть утра первый рейс, уже с пассажирами, а вечером часов до десяти, и потом еще сдача денег диспетчеру, мойка машины, ужин. Жене с детьми он квартиру снимает неподалеку, но видятся они всего пару раз в месяц, с таким графиком он зарабатывает больше ста тысяч, а спать удается по четыре часа в сутки прямо в гараже, и ест он только один раз, а остальное время – кофе и сигареты на конечных остановках.

          Уважение, глубокое уважение родилось у меня к этому пожилому армянину, имени которого я так и не узнал. Он работает в таком режиме уже несколько лет, старшей дочери репетиторов оплачивал, и сейчас она учится в одном из московских ВУЗов на бюджете, а еще у него двое младших, жена домохозяйка, старая мать. А квартира дорогая, поэтому откладывать деньги не получается даже с его зарплатой. Ну, это он, конечно, приврал, я хорошо знаю восточных людей – да мне-то что, живет человек, очень много работает и копит, конечно. И правильно делает.

          Живет человек… Вместе с уважением мне пришла еще одна мысль – он умер. Уважаемый читатель, пожалуйста, не подумай сейчас обо мне плохо. Вот какой – его подвезли, ему о сокровенном рассказали, а он говорит «спасибо», а про себя вон что думает. Нет, я не это хотел сказать, я не в том смысле «умер». Я так же, как и он, умирал. Мы умирали – лично для себя. Ты знаешь, читатель, легко умереть, совершая подвиг. Точнее, нелегко, конечно, но легче, чем годами, день за днем.

          Жизнь, от которой тебе ничего не надо для себя. Ну, поужинать только, стаканчик кофе и пачка сигарет. Но и это – не для себя, потому что без еды умрешь в прямом смысле, а без кофе и никотина не сможешь спать лишь по четыре часа. Это – тоже не для себя, это – топливо для машины, которой стал, которая для других. Ты умер, осталась машина…

                ***

          Для себя – гулять по осеннему лесу. Писать рассказы – для себя. Вечером, но только если без спешки, кушать что-нибудь вкусненькое. Не кидать внутрь топливо – кушать. Читать сказку дочке, кормить кота Тихона, который так ласкается, трется о твои ноги, встает на задние лапки, услышав шуршание пакетика с кормом.

          Главное происходит внутри нас, внешне нет различий. Я всегда читал дочке сказки, каждый вечер, раньше старшей, сейчас средней, я всегда кормил кота. Но иногда делал это с удовольствием, а иногда – потому что надо – когда умирал. Я не ходил за грибами уже несколько лет, уже несколько лет я не писал рассказов – я умирал для себя. Не только времени не было, не о чем было писать. Точнее было о чем, так много всего происходило, но…

          В юности я боялся не самой смерти, я боялся проиграть: одноклассникам и однокурсникам, коллегам, друзьям. Я боялся получить оценки хуже других, зарплату меньше других, остаться без девушки, когда у всех уже будут девушки. И смерти я боялся только потому, что она – финал. Если умер, то уже не успеешь наверстать. Вдруг зарплата меньше будет, девушка бросит – впереди жизнь, я если и отстану, то догоню остальных, уж я приложу усилия, я выложусь на все сто, но догоню. Только бы не умереть в момент отставания!..

          В юности я боялся не самой смерти. Мой любимый Есенин умер в тридцать лет. Это ничего, зато он оставил великие стихи, которые будут учить и через столетия, на которые будут накладывать музыку. Пушкин умер рано, Лермонтов… Лучше умереть рано, но уйти победителем, чем пятьдесят один или пятьдесят два года… О, Боже, далась мне эта комната!..

          Ну что ж, читатель, спешу сообщить тебе, что я победил! Я умирал, чтобы победить, и мне удалось. Многие уйдут в шестьдесят и позже, но не успеют дойти туда, куда я успел в свои тридцать семь. Я научился зарабатывать, у меня трое детей, я много путешествовал. Мне повезло узнать великую любовь и великую боль, они часто идут рука об руку. Мне повезло встретить уникальных людей, и я не про губернатора Калининградской области, я говорю о простых русских людях, может быть незаметных окружающим, ничем не примечательных, но с чистой душой. Их немного, единицы, но, Господи, какое счастье, что они были в моей жизни, что они есть!..

          Мне многое удалось узнать про церковь и Бога, и я очень дорого заплатил за это знание. Я узнал многое про секс, я многое успел попробовать, ты прости, читатель, что я говорю тебе про это, но мне тридцать семь лет, а секс – важная часть жизни. В далекой уже юности у нас с другом была шутка, как мы двадцатипятилетние встретили, наконец, девушку, которая согласилась нам дать. И когда она узнала, что мы – все еще девственники, то передумала, сказав, что, раз до этого не пробовали, так нечего, мол, и начинать. Друг смеялся, а я боялся, что эта шутка станет правдой, по крайней мере, для меня. Не стала. Да, и наркотики я тоже пробовал. И бросил без помощи реабилитационных центров, сам. Потому, что понял – это быстрый путь к смерти, которой я боялся из-за нежелания проиграть.

          И вот – я готов. Если завтра придет за мной женщина в черном с косой на плече – будет не обидно. Но, знаешь, читатель, мне очень хочется жить. Уже не для себя, для близких. Растить детей, увидеть внуков – для них. Для тех, очень немногих, кто есть в моей жизни, кто с чистой душой, и кому я, возможно, нужен.

          Вот так и проходит кризис среднего возраста. Когда понимаешь, что тридцать семь умножить на два будет семьдесят четыре, а средняя продолжительность жизни мужчин в России – шестьдесят семь. А значит – позади больше половины жизни. Позади – еще и лучшая ее половина. Было больше сил, больше энергии, была молодость. А будет – старость, будут болезни. Как жаль, что нет Бога, и Вечной жизни тоже, видимо, нет. И тем ценнее временная, единственная, что есть – Жизнь.