Артана 2

А в это самое время бабка Мариша вела неторопливо беседу со Славиком.
– Эхе–хе–хе, негоже, добрый соколик, обиду чинить убогому.
– Это Полифем–то убогий? – искренне удивился Кошечкин. – Да он девочку палкой поколотил, а я его всего лишь ногами сшиб на землю, а то бы он искалечил или убил Галю. И всего–то за то, что кино в щелку в окно смотрела.
– Славик, а ты хоть понимаешь, почему он стал таким? – тепло сказала бабка Мариша, взъерошив его короткие волосы. – А ведь когда–то, много лет назад, Пантелей был очень красивым и веселым парнишкой, даже с соседских деревень девушки на него заглядывались. Тогда он был одним из главных местных заводил в Камышах, но всё сразу изменилось после одного непотребного случая. Набрал Пантюха со своими друзьями как–то на военном полигоне стреляных гильз и возвращаясь домой они по дурости–то на дороге и развели костер. Знамо дело в гильзы налили воды вставили в них пули, да и побросали их в костер. После, залегли да и стали ждать, почему–то не стреляло. Тут Пантелей, как старшой, сказал: «пойду–ка я посмотрю, может выкатились те ненароком». Да и взяв сучковатую палку, шустро направился к костру. Да только несчастный командир–заводила не успел даже сделать и несколько шагов, как началась страшная пальба и тот громко вскрикнув, закрыл плотно руками свои глаза. Сквозь его пальцы стала просачиваться кровь. Пантюха катался по траве и дико визжал. Друзья, которые были с ним, бросив его у дороги одного, разбежались кто куда. А Пантелей, дождавшись, когда стемнело, пришел домой и забился под крыльцо и трое суток оттуда не вылезал. Хорошо, отец Саняка догадался заглянуть туда. С тех пор Пантюху начали дразнить, особенно дети. Поэтому он их и не любит. А друзья предали, с тех пор он не верит в дружбу. Замкнулся в себе. А когда повзрослел, стал считать, что жизнь не удалась. Детвора дразнила, а сверстников своих на дух не переносил. Да и какая девушка в деревне пойдет замуж за одноглазого. Вот он и запил, найдя себе собутыльника Чуваляка. А девочка, которую ты защищал, должна была понести наказание по воле богов. И чему только вас учит Василий. Пора вам уже постигать гармонию природы. А вы до сих пор кулаками правду отстаиваете. И зачем ты берешь на себя грехи Пантюхи? И не Циклоп он, он и не Полифем, а человек которого зовут Пантелей Александрович. Вы же сами его делаете таким или может забыл как зовут ту девочку, которую ты защищал?
 – Язва, – сказал Кошечкин.
 – Ну вот видишь, ее даже свыше пометили, шрамом на всю щеку. А перед Пантелеем надо извиниться. Снеси–ка ты ему, Славик, турецкий барабан. Он у меня на чердаке давно валяется. Трофей давний, военный, думаю угодишь. Кошечкин достал барабан и засунув его в рюкзак отправился в клуб. Войдя в кинобудку и поздоровавшись, смущенно сказал:
 – Пантелей Александрович, я прошу вас простить меня за свой недостойный поступок, это я тогда сшиб вас с ног возле клуба.
И Варяг, вынул из рюкзака старый, потертый турецкий барабан. Увидев его, Пантелей просто оторопел и у него от этого великолепного подарка и чистосердечных признаний отнялся дар речи. После непродолжительной паузы он сказал:
– Спасибо за подарок. Я еще с детства мечтал иметь свой барабан. А в школе был первым барабанщиком. А ты, Славик, приходи смотреть кино бесплатно. – И на его единственном глазу заблестела скупая мужская слеза. – Да, Славик, ты прав, нельзя держать зло в сердце. А детей я больше гонять не буду, –  и он подал Славику как взрослому руку и дружески пожал ее. После работы довольный Пантелей пришел домой и сказал Саняке:
– Ты вот, батяня, свою машину на гармошку поменял. А вот мне хороший человек подарил мечту детства, смотри какой красавец, – и он с гордостью поставил на стол большой турецкий барабан.
– Да.., – радостно сказал Саняка, – есть теперь чем на свадьбе у Чуваляка народ повеселить. И не удержавшись, Пантелей взял в руки палочки, и по Камышам разнеслась барабанная дробь. Мимо проходил Бурум. Услышав звуки барабана, не смог преодолеть своего любопытства и зашел к Саняке.
 – Александр Данилович, мое вам почтение! И вам, Пантелей Александрович. Ансамблю решили сварганить? Это дело хорошее. У меня балалайка есть, да и навыки я не потерял струны теребить. Ну, а солистка Манька Кулицкая, до сих пор чудный голос имеет. А у Пантелея Александровича в клубе репетиции можно проводить.

Увидев одиноко сидящую Ирину, Кошечкин подошел к ней, и мягко опустившись на траву, сел рядом. Она чувствовала его дыхание и не оборачиваясь сказала ему:
– Сыграй мне, Славик, что–нибудь старинное, это очень помогает рисовать.
Кошечкин тут же достал из за пазухи свирель, которую ему смастерил дядя Вася и над рекой понеслись звуки печальной мелодии. Нарушая покой, неожиданно сзади раздался топот мчавшегося галопом коня, который резко оборвался у Ирины и Славика за спиной. Обернувшись, они увидели Маринку Атаманшу, дочь лесника Владимира. Она гордо сидела на породистом скакуне, вороной масти, явно позируя.
 – Присаживайся, есть разговор, – сказал Славик.
И та ловко спрыгнув с седла быстро спутав коню ноги упала на траву рядом с друзьями.
 – Марина знаешь, – сказал Славик, – нам нужно укромное место в лесу, где не ступала нога грибника и охотника.
Та слегка подумав сказала:
– Такое место есть, у Белых ключей, Цыганской поляной называется. Когда то там давным–давно укрывался цыганский табор. Про это место даже ходили легенды, связанные с нечистой силой, поэтому туда люди не заглядывают и обходят его стороной. Было еще одно место, но его занял Душман со своей армией под штаб. Заседают частенько, через дыру в землянке сверху все слышно, о чем они говорят. Какой–то танк монтируют, про девочку с зелеными глазами и резидента, а еще про Галю, которая им помогает агентурными сведениями.
– Марина, а можешь ты нам за одно и это место показать, – попросил ее Славик.
– Отчего же нет, легко, оно совсем не далеко от Цыганской поляны, – согласилась Атаманша.
– Ну, а портрет твой я потом дорисую, тут такие дела заворачиваются, – сказала ей Иришка. Но Марина уже была в седле и крикнув:
– Встречаемся вечером у Кривых озер, – исчезла из виду. А к ним уже приближались Юртабас с Аленкой. А Шаман, Рома и Галя остались допивать чай. Юртабас пожав Славику руку, спросил:
– Ты куда пропал? Мы ждали–ждали…
– Знаешь, Юртабас, нам поговорить надо срочно, пока здесь все свои. Тут такие дела заворачиваются! Я вот только что с Атаманшей пообщался, интересный разговор получился. Обещала она укромное место для астродрома показать. И еще кое–что… Собираемся у Кривых озер, там и поговорим. Нужно взять с собой пилу, топоры, лопату и быть предельно осторожными, душмановцы следят за каждым нашим шагом. А Страшилка работает на них. Ну все, уже идут. И Химичка у Ромы на хвосте.
Когда они подошли Галя сразу же спросила:
– А что это тут делала местная Амазонка?
– Я с нее картину пишу, – сказала Ирина, – осталось немного два сеанса и закончу, а  сегодня у меня вдохновения нет.
– А меня нарисуешь? – спросила Галя.
– Ладно, когда будет свободное время, – ответила Ирина.
– Только в профиль и с левой стороны, однако, – насмешливо сказал Юртабас.
– А тебя только возле Чума и на Олежке верхом, однако, – отпарировала Страшилка, а потом пропела:
– Самолета хорошо, а оленя лучше, дирижабля хорошо, а оленя лучше, – специально переводя разговор на летательные аппараты. Это как раз подтверждало слова Атаманши.
 – Для меня то олешка хорошо, зато для тебя мопеда, однако, лучше, – не удержался от укола Юртабас.
И Страшилка сразу же замолчала, чтобы не развивать эту тему, так как Чукча тоже был востер на язык. И мог помешать ей в добывании информации. Чтобы избавиться от Страшилки и закончить разговор, Юртабас предложил друзьям переплыть на небольшой островок. Все дружно согласились, зная, что Химичка не умеет плавать. Аленка опытная рыбачка плескалась в воде не хуже рыбы. Ее научил дядя Вася, а Ирина же регулярно посещала городской бассейн. Поэтому они изящно плыли, не отставая от мальчиков.
Оставшись на берегу одна, Страшилка растерянно хлопала глазами, на которых от злости закипели слезы. Как она возненавидела Юртабаса, проклиная себя за то, что дразнила его олешкой. И он нанес ей ответный удар.
– Какая я дура, из–за этого все испортить!
Вдруг ее взгляд остановился на большом обломке сваи, который прибило к берегу. Она подобрала кусок доски и взгромоздилась на это бревнышко, которое было тяжелым и скользким. Прижавшись к нему всем телом, она стала грести обломком доски по направлению к острову. В это время ребята подплывали к нему. Ирина, плывя рядом с Чукчей сказала:
– Может нехорошо сделали, оставив Галю одну, ведь она была с нами в одной компании.
– А хорошо шпионить за нами и сдавать Душману нас, однако, за тридцать серебряников? Иудина внучка, – процедил сквозь зубы Юртабас.
Выбравшись на берег дружина собралась в середине Острова.
– Ребята, – сказал Славик, – у меня есть идея! А что если нам устроить..., – и он перешел на пониженный тон.
Галя, которая подползла совсем близко, смогла уловить только отдельные фразы.
– Пантелея не будем трогать, – сказал Славик, – Ну а с орденом Кутузова это конечно забавно, человек он оказался хороший, тем более не будет больше обижать детей, – и опять перешел на пониженный тон.
– Партизан Саняка, – сказал Юртабас и больше Галя ничего не услышала.
Вскоре ребята поднялись и пошли к берегу. Здесь они увидели бревнышко,  которое прибило к нему водой. Чукча сказал:
– А давайте–ка его, братцы, на берег выбросим, а то дяди Васины снасти может порвать такая махина с сучками, однако, – и вся команда напрягаясь, выкатила ее на песок.
– Может кому на дрова сгодится, – сказал Шаман Семинола, – или на костер.
– Если высохнет когда–нибудь, – сказал Слава Кошечкин, – оно ведь насквозь пропиталось водой.
А Галя в это время, раздвинув кусты, лежа, наблюдала за их работой, скрипела зубами от злости, но боялась выйти, чтобы себя не обнаружить. Дождавшись, когда ребята уплыли, она вышла из кустов и сев на бревно горько заплакала. Потом на ее лице промелькнуло осмысленное выражение и она решительно схватив обломок доски, которым она гребла начала рыть канаву от бревна к воде. Она упорно откидывала песок, который скрипел у нее на зубах, попадал в глаза, но Галя продолжала свой нелегкий труд. Наконец вода подошла к бревнышку, и Страшилка напрягая все силы, сдвинула его с места и усевшись на него, гребя доской поплыла на другой берег. Спрыгнув с бревна на сушу, измазанная и мокрая Галя осторожно огородами пробралась домой и переодевшись, побежала искать Игоря Китайца. Возле дома Игоря она увидела Духарю, которая закутав свое лицо в бордовый платок, втихаря набирала воду из Груняшиного колодца. Однажды днем Опара увидев из окна ту с грязным поломойным ведром, прогнала ее прочь, и теперь Чувалячка увидев Галю, испугавшись и забыв закрыть крышку колодца, по быстрому с добычей чесанула домой, в который и сиганула потом Лукерьина коза Мотька. Первым с утра набрать воды пришел Пантюха–Циклоп. Опустил ведро вниз, он почувствовал как оно обо что–то ударилось, опустив его еще раз он опять ударил козу по рогам. И та,  разозлилась от такой наглости, начала бодать ведро, устроив такой грохот в колодце. Набравшись храбрости, Пантюха потихоньку заглянул своим единственным глазом в колодец и увидев черта, который рогами крушил его ведро. От страха он чуть не упал в колодец и забыв про другое полное ведро рванул домой. Зубы у Пантюхи стучали от страха и по дороге он чуть не сбил Лукерью с дочкой Натой. Обе они кричали: «Мотька, Мотька!», а у Наты по щекам текли слезы. Увидев его, она бросилась к нему и сказала:
– Дядя Пантелей, а у нас коза Мотька пропала, еще вчера домой не пришла.
И тут до Пантелея дошло, что это коза в колодце до смерти напугала его. Оправившись от страха, он сказал, что как раз бежит к Буруму за веревкой, чтобы достать козу из колодца. Нату отправили за Санякой а Лукерья побежала к колодцу где скапливалась толпа. Зайдя к Буруму, Пантюха взял веревку, а Бурум прихватив с собой багор, и отправились оба спасать козу. Попавший им навстречу Чуваляк пристроился к ним, почуяв что здесь может обломиться выпить. Когда они подошли к колодцу, возле которого уже собралась почти вся деревня, и Саняка был уже там. А Груняша стоя в центре толпы, ухватившись за живот и давясь от смеха, рассказывала народу:
– Смотрю значит я из окна, грохочет кто–то, пригляделась, а это Пантюха, побросал ведра и без оглядки рванул от колодца.  Вышла значит я из дома, заглянула в колодец и увидев козу Мотьку поняла от какого нечистого духа он спасался. Допились, – сквозь смех говорила она. – Три поросенка. У одного черти по крышам ходят и ведьмы летают, у другого всю ночь приведения мучают в огромных количествах, ну а третий черта в колодце выловил. Умора!
Первым в колодец решили опустить Саняку, дав ему мешок, что бы козе на голову одел. Коза брыкалась и пыталась боднуть Лыкова, тогда в колодец опустили Циклопа в помощь отцу. Они и вдвоем не смогли справиться с ней. Только собрались опустить туда еще и Бурума, но в это время верхом на лошади подъехал лесник Кольчугин Владимир. Не слезая с лошади, он заглянул в колодец и спросил у толпы:
– Чем занимаются эти трое калек?
– Двое, – поправил его Чуваляк, который держал веревку.
– У кого мозгов нет, тот больше других калека, – и достав из торбы клочок сена, он привязал его к концу веревки и опустил в колодец.
Голодная коза перестала брыкаться и тянулась к сену, которое Владимир медленно поднимал, не давая ей его ухватить. Наконец показались рога, за которые ухватился Владимир и с помощью Агафона и Бурума вытащили козу из колодца. Ната Бяшкина сразу же кинулась к ней  и стала обнимать её и гладить. Уставшая же Мотька после долгой борьбы лежала на траве и тяжело дышала. В это время мимо толпы проходил Кошечкин, не обращая внимание на мокрую козу и ротозеев, оживленно гомонивших возле колодца. Из толпы раздался вдруг писклявый крик Душмана:
– Эй, Варяг, можно подумать тебе не хочется посмотреть!
– Помогать уже поздно, а глазеть на несчастную козу не дело, – коротко ответил Славик, и мельком окинув толпу взглядом, загадочно улыбнулся.
– Такой же как Васька–афганец. Ведьмы Мариши выученик, – со злорадством громко сказала Груняша.
– И хвостик такой же, – добавил Майор Чавкин, держа за повод дворнягу Тайсона, который с лаем рвался к козе подрагивающей от холода всем телом, а другой рукой он показал на Аленку, которая шла не оглядываясь следом за Славиком.
Но тут лесник Кольчугин резко их оборвал, посмотрев в сторону Груняши:
– Не вам запечным тараканам осуждать Василия и бабку Маришу.
– Да этот Ирод меня чуть не утопил, – со злостью процедил сквозь зубы Чуваляк, – а у его бабки Мариши нечистые дома живут, сам видел.
– С крутого перепою и не то можно увидеть, – сказал лесник. – Не только чертиков, но и самого Сатану.
В толпе многие сразу закрестились.
– Ну а Василий правильно сделал искупав в Уршаке. Утопить тебя за эти дела было нужно. Ишь, повадился с чужих снастей рыбу воровать. Если он тебя не утопил тогда, пожалел, то я это сделаю с превеликим удовольствием хоть сейчас, – и он обнажил свои мускулистые руки. – Ну а бабку Маришу то за что порочишь, Генашка. Уж не за то ли, что спасла твое мужское хозяйство, когда ты в бане упившись пивом парился и если кто не знает про тот случай, могу рассказать. В Камышах потом целую неделю народ не мог разогнуться от хохота. А дело было так. Лежал наш Генашка на полке. Хорошо бабка Духаря протопила баньку с ароматом. Ну а полку как известно всем изготовил великий плотник Ваня Рогов. Настелил доски с такими большими дырами от выпавших сучков и не почувствовал наш герой как провалились его причиндалы по одному в дыру. Ну а когда захотел подняться хлопнуть пивка, то от страха чуть дух и не выпустил. Заорал тут наш Генашка благим матом, решил что банник его за одно место держит. Собралась тогда вся деревня, а помочь никто не может. И пришлось тогда звать бабку Маришу, освобождать нашего героя от цепких лап нечистого. Благо она с ними дружит, – шутя добавил Кольчугин.
Возле колодца раздался хохот. Даже Груняша не смогла удержаться от смеха, вспомнив всю эту историю. А Владимир, вскочив на лошадь, исчез в другом конце деревни. Вдруг возле клуба на большом столбе заработал репродуктор, который долгие годы молчал. Из него раздался приятный голос ведущей программы.
– А сейчас, – продолжал голос, – мы расскажем вам о героях, проживающих в деревне Камыши на реке Уршак. Это истинные сыны России, которые в трудную минуту встали на ее защиту. Спустя долгие годы Родина нашла своих героев. Указом правительства Лыков Александр Данилович награждается орденом Ленина и медалью Золотая Звезда, который будучи юным партизаном, совершил свои подвиги под знаменем легендарного Ковпака. А также юного разведчика, сына полка обладателя крапового берета из подразделения спецназа Гуляпкина Алексея Геннадиевича медалью за мужество. Прикрывая отход спецгруппы, он стоял на смерть. Честь и слава героям. В Камышах также есть неприметный и скромный труженик, который из года в год вносил свой вклад в дело сельского хозяйства. Благодаря таким людям у нас всех хорошо накрыты столы и мы живем в достатке. Это Гуляпкин Геннадий Захарович, отец юного героя. Родина наградила его Орденом Трудового Красного Знамени. А теперь послушаем любимую песню Героя Советского Союза Лыкова Александра Даниловича «Орленок».
Толпа стояла у колодца разинув рты. Наконец Груняша сказала:
  – А мы и не знали, кто бы мог подумать…
– Чего не знали? – спросил Саняка, стоя на одной ноге и опираясь о сруб рукой. Протез он уронил в колодец, когда его поднимали наверх.
– Ну, то, что вы воевали… и герой, Александр Данилович, – заикаясь ответила Груняша, – Никак не пойму, все в голове перемешалось, вроде из Камышей никуда не уезжал и ногу комбайном оторвало, за то и машину выдали, и на тебе, герой, –  прошептала она, боясь как бы ее не услышали.
Один только Бурум быстренько сориентировался.
– Александр Данилович, – подобострастно залепетал он, обвязываясь веревкой, – а ножку вашу мы мигом достанем.
Но тут Чуваляк важно подошел к нему и сказал:
– Зачем лезть в колодец, дурья твоя башка? На то есть багор, – и подал его Буруму.
Народ начал расходиться, одна только Манька Черепаха стояла как громом пораженная, до нее только сейчас стало доходить, какого жениха она потеряла. А Саняка стоял безмолвно и по щекам его текли слезы. К нему пришла слава и почет и сына теперь никто оскорбить не посмеет. В этот момент к нему подошел Бурум с протезом в руках и опустившись на землю начал привязывать его к Санякиной культе, стоящий рядом Чуваляк резко оттолкнул хилого пожарника. И сам укрепил протез.
– Это дело надо бы обмыть, – сказал Саняка.
– О чем базар, Данилыч, сегодня вечером собираем мужиков и обмоем, – сказал Чуваляк.
– Давай, Захарыч, лучше у меня на ферме. Пусть несут у кого что есть как на фронте.
– Во сколько собираемся? – подобострастно пролепетал Бурум.
– А тебя, горбатая Мартышка, никто не приглашает. Сват хренов, – процедил сквозь зубы Чуваляк.
Его слова услышала Манька Кулицкая и в расстроенных чувствах побрела домой. Герои не обращали на нее никакого внимания. А вечером на ферме была большая пирушка. Не было только на ней пожарника Дырина. Расстроенный Бурум, приводил в порядок запущенное хозяйство. Даже не стал на улицу выпускать поросенка Борьку, с которым забавлялись дети. А нарвав лебеды, бросил ему в сарай. Огорченные же дети не дождавшись друга разошлись по домам. А Бурум почистив щеткой своего сивого мерина, насыпал ему в ясли овса и стал чистить конюшню. Работа его успокоила и он от усталости завалился на охапку сена, уснул под хрумканье лошади.
А на ферме гулянка уже была в полном разгаре и пьяный кузнец Агафон, прислонившись спиной к бревенчатой стене, рассказывал, как его чуть не женили по молодости:
– Поехал я как то, мужики, в соседнюю деревню, на свадьбу. А был тогда этот сухой закон Горбатого. И пришлось тогда нам, братцы, кумыс ящиками пить, чтобы значит забалдеть, как следует. Так вот,  набрался я изрядно. Хоть и пьян, чую, запала на меня одна вдовушка. Хозяйкой оказалась справной. Целых два дома имела, да и готовила она даже очень не дурно, за месяц растолстеешь, – это раз плюнуть. Так вот, сидим раз за столом у нее. Гостей навалом, а мальчик сынок ее Дениска и говорит: «а давай, мама, этого дядю к нам в папы возьмем». Лариса то, как стояла с чугунком, так и застыла на месте. А народу весело, не первую стопку приняли, гогочут, подтрунивают. Ну, а я назло им всем по вечерам к этой дамочке захаживать стал. Ну, дело и пошло, вот–вот сладится. А тут как то мужики надумали всей компанией погулять в город смотаться. Переправились на лодке через речку, прошвырнулись, как следует, в городе и обратно тем же путем домой. А погода солнечная и речная прохлада освежает. Романтика! А до этого доверила мне Лариса огромный ключ от амбарного замка, которым заперла свой дом. Плывем, значит по Уршаку – красота! И тут дернуло ее, говорит она мне: «Смотри, Агашка, ключ не потеряй!». И начал я тут его искать, сделал испуганное лицо, шарю по карманам, а его нет как нет.  «Наверно утопил его, – говорю ей, – когда наклонялся над водой.  Вот ведь какая досада!» И опять начал выворачивать карманы и трясти одежду. «Все, – говорю, – потерял, нет ключа, что будем делать?» И тут дамочку так от злости прорвало, что в такой запал вошла. «А пойдешь ты сейчас, Агафон, в магазин и купишь новый и все, чтобы было в ажуре как полагается. Пока я за Дениской в садик схожу, чтобы было все сделано, понял? – орала она на всю округу». «Знаешь, что подружка, – говорю я ей, – хороша ты, девка, только не для меня, а ключик то вот он, возьми, не надо его искать на дне речном, – пошутил я, – Это у нас так сказать называется на вшивость проверочку не прошла, и на оладьи я к вам больше не ходок!» И стоит краля моя как громом пораженная, и слов то у нее нет, побледнела вся, губы трясутся. На том вся любовь и кончилась. А ведь круто запала, и серьезные намерения имела, да жадность чрезмерная подвела.
– А у меня, мужики, такой случай был, – сказал Пантюха. – Поехал я по надобности в город за фильмом, целый день промотался, а к вечеру такой аппетит прорезался, решил зайти в столовку, попробовать, чем городские травятся. Набрал я, значит, еды целый поднос и по прилавку двигаю его к выходу и вот впереди меня никого, надо деньги в кассу платить. Деньги в кулаке держу смятые, чтоб из кармана не свистнули. Поднимаю глаза, а там такая красавица на кассе сидит, как в сказке. Глаз не оторвать. Ну, значит, начал я ее кадрить. Шуры–муры, в общем, все на мази. Договорились встретиться с ней после работы у входа в столовую. Пока уплетал котлеты, думаю: «Что–то здесь не так, чтобы такая цыпочка и сразу согласилась со мной деревенщиной на свидание пойти». Известное дело не стал я ее встречать, как договорились, а спрятался за большим деревом. Так вот, смотрю, народ начал выходить из столовой, а моей лапоньки все нет и нет, а у меня уже вот–вот терпение лопнет. И тут, батюшки мои, вываливается Лизуня прекрасная на костылях, а правой ноги то до бедра не хватает. Ну, думаю, это ошибка, не может такого быть. Так нет, она озирается кругом, это она значит меня глазами зыркает. Ну, тут, братцы, мои такого деру я дал и не помню, как в деревне очутился, хорошо хоть фильм не потерял. Вот как можно опростоволоситься, а если прилипнет, и обухом не отшибешь.
– Что верно, мужики, то верно, – сказал Саняка, –  в нашем деле надо ухо держать востро, да зенки разувать по полной программе, а не то полный афронт может случиться.
– А вот у меня тоже случай был, – сказал уже изрядно захмелевший Чуваляк, – пошел я как то…
Но тут его перебил Агафон:
– …к Маньке Черепахе свататься. Это мы все видели!
И вся компания весело загоготала, а Генашка сразу побагровел:
– Ну, Бурум, погоди, поплатишься ты за свои подлые штучки! – и он погрозил кулаком в сторону каланчи, которая хорошо выделялась на фоне низких деревенских построек.
– Давай, наливай, – нетерпеливо проворчал Хундер, – потом разберешься, а сейчас надо повторить за наших героев.
Все враз оживленно загомонили, подставляя посуду под горлышко бутыли. У Саняки глаз был набитый. Одним движением руки плескал самогонку как аптекарь, хоть линейкой замеряй, – не придерешься. Все дружно чокнулись и занюхав корочкой хлеба принимали дозу до дна, чтобы не оставлять зла, а потом с шумом выдохнув, начинали чавкать уничтожая съестные припасы.
– Хватит о бабах, – сказал Ваня Крот, – пусть лучше наши герои расскажут нам о своих подвигах.
Саняка, Чуваляк и Душман сразу приняли важный вид и посмотрели на своих собутыльников, как на людей, которые не видели жизни суровой и страшной той, которую им пришлось пройти с честью и достоинством. И тут Душман раскрыл рот, видимо хотел рассказать, как бился до последнего патрона в горах Афганистана, но Саняка, крякнув, сказал:
– Мужики, об этом никак не рассказать, это можно только почувствовать. Это словами не передать, когда у тебя от страха душа в пятках и под ложечкой сосет, а потом память отшибает как после запоя. Давайте еще по одной выпьем, а рассказывать нечего, по радио всю правду матку вы своими ушами слыхали, – и он опять стал разливать спиртное.
Только один Крот перевернув свою кружку, сказал:
– Все хватит, мужики, я больше не буду пить эту Лукерьину соляру.
–  Ну как знаешь, – сказал Хундер, – а я могу и за тебя выпить, для такого трактора как я эта соляра самый раз будет.
– Лучше ее пить, – сказал Чуваляк, – чем как Мартын Душило свежую кровь кружками хлестать.
– Нашли про кого вспомнить, где он только не работал, – сказал Агафон. Рассказывают, будто его выгнали из больницы, ну где баб одних лечат. Это когда он там кочегаром толи истопником устроился. А было дело так. Это участковый Колганов рассказывал, бумага тогда из города пришла ему. Задержался как то тамошний доктор, в пробку попал. Ну это у них в городе бывает, когда машин невпроворот и часами торчишь.  Ну тут Мартын и решил вместо него обход сделать. Одел белый халат и по всем палатам прошел и тщательный осмотр произвел. Какой же был скандал, когда настоящий доктор по второму кругу пошел. Хотели на Мартына в суд подать, а потом просто выгнали и все, зато прозвище за ним так и осталось – Гинеколог.
– А, правда, что у него череп пластмассовый? – спросил у Агафона Чуваляк.
– Да кто его знает. Но что маньяк это и так видно. Сейчас в Булгаково пристроился, в женской бане истопником работает.
– Ну, хватит болтать, а то уже стаканы нагрели. Давайте вздрогнем, – сказал Саняка.
Один Ваня Крот, не переставая, молотил закуску и похлопывая по своему  тощему животу приговаривал:
– Душа есть просит.
Но тут Хундер заорал на него:
–  Это не душа, а утроба твоя ненасытная. Кончай жрать, Гроботёс. Нам тут еще до утра сидеть, а ты почти все слопал.
–  Все, мужики, ухожу, – сказал Рогов, незаметно пряча за пазуху большой кусок соленого сала.
Никто этого даже и не заметил, потому что все были уже хорошие и каждый старался рассказать что–то важное, не слушая остальных. А Крот с богатой добычей поспешил в свою нору кормить своих деток.

Проснувшись утром, Бурум поехал к реке, набрать воды в пожарную бочку. И тут он увидел красивую обнаженную женщину, от которой исходил неземной свет. Она стояла на берегу реки, спиной к пожарнику и воздавала хвалу солнцу, протягивая к нему руки. На голове у нее был венок из полевых цветов. Потом она стала входить медленно в воду, а Бурум же стоя в кустах, затаил дыхание, ровно онемел и нежно поглаживал лошадь, чтобы та ненароком не заржала. Постепенно  Всеслава вошла в воды Уршака, которые искрились, отражая восходящее солнце. Дырин, трясущимися руками привязал к кустам лошадь и пополз по густой траве, оставляя за собой длинный след. Наконец, выбрав удобную позицию возле места, где оставила одежду богиня Мерцана, он устроил засаду и стал дожидаться, а из травы торчал его горб как маяк в море. Вдруг сзади у него за спиной раздался шорох, и Всеслава удивленно спросила его:
– Дядя Костя, вы что–то потеряли? Если лошадь с бочкой, то она вон там, в кустах привязана, – и весело рассмеявшись, пошла одеваться.
Бурум, как пойманный вор, густо покраснел, и не в силах был оторвать взгляда от изумительной женской красоты, от которой исходила доброта заполняющая все вокруг. Хотелось петь и радоваться жизни. Вокруг все наполнилось какой–то волшебной силой, и Бурум почувствовал слияние с природой. От первозданной красоты у него зашумело в голове и очарованный Бурум не понимал, что с ним происходит. Наконец сознание покинуло его. Очнувшись, он никак не мог понять, что это было: то ли это сон толи явь. Как пьяный Дырин отвязал лошадь, и забыв набрать воды поехал домой, на лице его отражалось глупое выражение в виде вымученной улыбки. Все мысли его были о Всеславе. Он вспоминал как она впервые появилась в Камышах и поселилась в доме у дедушки Ратши. Жители деревни так толком и не поняли, кем она приходится ему, так как он был человеком не особо разговорчивым. Единственным человеком, с кем он мог немного поговорить,  это была бабка Мариша. Носил он холщовую рубаху до колен с вышитыми непонятными знаками по вороту и по подолу в виде узоров. Седые волосы стягивал кожаный ремешок с металлическим знаком, ходил в широких штанах и босиком. На кожаном ремне, которым он подпоясывал рубаху, была пряжка с выбитым на нем летящим соколом.
Всеслава помогала деду по хозяйству, а в свободное время ходила по окрестности разговаривала с местными жителями, представляясь археологом, расспрашивала их о курганах, искала нагромождение камней, которые и показал ей Бурум. Это было то место, где Шаман Семинола проводил свои магические обряды. После этого пожарник не встречал Всеславу. Про нее ходили странные слухи, будто она исчезала, а на ее месте появлялся совсем другой человек. Многие не верили в это, как и в чертей, которые гуртом живут в доме у бабки Мариши. Размышления пожарника прервала резко затормозившая красная пятерка, вся в ржавых пятнах, от которой мерин резко дернулся и бочка, накренившись, чуть не упала. Из машины высунулся коммерсант Хундер и во все горло довольно захохотал:
– Ты чего это, мартышка, с пустой бочкой туда–сюда катаешься? Ну, будь здоров сват, жди гостя, – и захлопнув дверцу, рванул дальше, поднимая уличную пыль и разнося звуки любимой песни «Нас не догонишь» в исполнении Тату.
Прочихавшись от пыли Бурум, озадаченно задумался над словами Копытова, и от нехорошего предчувствия у него сжалось все внутри и заныло сердце. С невеселыми думами он не заметил, как приехал домой. Покончив со всеми делами он, закрыв дом и пожарку, забрался на каланчу и не заметил как задремал. Снилось ему, что он молодой и красивый стоит в Церкви, а рядом с ним Всеслава в подвенечном белом платье, а священник в красивых одеждах совершает над ними обряд бракосочетания. Все жители Камышей просто умирают от зависти, на душе у Бурума счастливое блаженство. Вдруг он почувствовал, как кто–то ухватил его за грудки и ноги оторвались от пола, а в нос ударил неприятный запах перегара. Проснувшись, Бурум с ужасом увидел перед собой разъяренное лицо пьяного Чуваляка, тот кричал:
– Думал не найду, горбатая мартышка, да за такие дела я тебя сейчас с каланчи сброшу! Опозорил героя труда перед народом.
– Побойтесь бога, Геннадий Захарович, – лепетал от страха пожарник, – Ты как есть, герой, это бабы завсегда так ломаются поперва, а потом отбоя от них нет. С орденом то не только Манька Черепаха, но и любая девка пойдет, не то там какая–то вдова с хвостиком.
Чуваляк услышав лесть, слегка ослабил хватку, и ноги Бурума опустились на пол, тот сразу ободрился и дрожащим голосом добавил:
–А у меня выпивка есть, сядем рядком, Захарыч, потолкуем ладком.
– С этого и надо было начинать, – радостно согласился Чуваляк и отпустив Бурума он, от предвкушения удовольствия, стал потирать руки, услышав про выпивку, – тащи свою сивуху сюда, раздавим по маленькой, о чем базар!
Бурум опрометью бросился по ступенькам вниз с каланчи и вскоре над площадкой показалась его всклокоченная голова, а потом и все его тщедушное щуплое тельце с большим горбом на спине. В руках он держал бутыль самогона. Увидев её, Чуваляк аж крякнул от удовольствия.
– Может вниз спустимся, Захарыч, – радуясь, что все обошлось, елейным голосом пропел Дырин, – там и закусь сварганим?
Чуваляк увидел трясущиеся руки Бурума сказал:
– Дай–ка сюда от греха тюха, а–то ещё разобьешь ненароком, – и он, ухватив бутыль растопыренными лапами, прижал к своей груди, как ребенка, начал осторожно спускаться вниз.
Бурум следом за ним. Когда они в дупель упились, Пожарник сказал Генашке:
– Пиши записку Маньке, я тебе продиктую.
– Ша, хватит измываться над героем.
– Напиши, что ты крепко ее любил и теперь уходишь к другой женщине, пусть поревнует, на коленях приползет, – продолжал Бурум, еле шевеля языком, – я ей потом это письмо сам отнесу, – добавил он, забирая каракули Чуваляка.
Гуляпкин с трудом встав, сказал:
– Ну все,  мне пора домой, – пошатываясь, он вышел из пожарки и тут же рухнув на землю, уснул.
А в это время, Бурум захотел покурить и машинально оторвал часть записки на самокрутку, где было написано «…к другой женщине». В это время мимо пожарки проходили Аленка с Ириной. Увидев пьяного Чуваляка, они разрисовали того акварельными красками красного и синего цвета.
– Может хоть это отвлечет народ от наших дел и даст немного выиграть времени, – сказала Ирина, пряча краски, которые она всегда носила с собой.
Проснулся Бурум, голова гудела с похмелья, как котел. Он потер виски и стал вспоминать как они спустились в пожарку и начали пить самогонку, а дальше ничего не мог вспомнить. Увидев записку на столе, он развернул ее и прочитал: «Маруся, я любил тебя крепко и теперь ухожу совсем». Каракули были Чуваляка, потому что кроме него в Камышах так плохо не писал никто, даже Саняка. Встревоженный Бурум выскочил из пожарки с запиской в руках, и увидев распростертое окровавленное тело Чуваляка. Он, толком с крутого похмелья не разобравшись, кинулся бить в пожарные била.
Судя по содержанию записки, Бурум решил, что Генашка покончил с собой из–за безответной любви. На звон била собралась огромная толпа с ведрами топорами и лопатами. Все спрашивали: «где горит?», но увидев разбившегося насмерть Гуляпкина, мужики снимали кепки, а богомольные говорили: «Свят, свят! И крестились..». Бурум был в центре внимания:
– Я не виноват! Он сам бросился с каланчи от любви, это так бывает.
– Так только в кино бывает, – судачили бабы и ругали Маньку Черепаху, – довела мужика до смерти, и даже орден сердечный не успел получить, – жалели они Чуваляка.
– Покойничек был не дурак выпить, давайте, хлопцы, помянем его, – сказал Саняка, – доставая из–за пазухи бутылку самогона.
К нему присоединился Пантелей, Бурум, Ваня Крот, Агафон и другие. Услышав бульканье и почуяв запах самогонки, Чуваляк открыл глаза и сказал:
– И мне налейте.
Бабы в испуге шарахнулись в разные стороны, а мужики расхохотались.
– Его только выпивкой и можно оживить, – сказал Ваня Крот.
– Ирод ты, бессердечный, разве можно так шутить с любовью, – сказала Манька Черепаха, – у меня все внутри оборвалось и сердце защемило. Слава Богу, жив, любимый мой, – и присев на корточки она стала обтирать его лицо свои платочком. А потом, подняв Генашку на ноги и обхватив за талию, повела домой.
– Давайте, хлопцы, выпьем за воскрешение из мертвых как на фронте, – сказал Саняка, тяпнув стакан самогона, громко крякнул и закусил луковицей, которую достал из кармана штанов.
Игорь Китаец, сидя на мопеде, обернулся назад и сказал Страшилке:
– Ну вот, Черепок и Душман будут сводными братьями.
– Это еще как сказать, время покажет, – ответила Галя.
Народ начал понемножку расходится. А на следующий день по Камышам шел красивый мужчина. Одетый с иголочки, под руку с Манькой Черепахой. Все бабы заахали и с не поддельной завистью смотрели ей вслед, которая шла гордо и как всегда не спеша.
– Так это же Чуваляк! – вскричал Бурум и пальцем показал на выбритого с модной прической, пахнущего дорогим одеколоном спутника Маньки.
– Ну и дела! – сказал Саняка, от удивления разинув рот, и чуть не выронил хромку.
– Ну чаво рты то поразевали? Героя труда не видали что ли? – сказала Черепаха и они с Генашкой пошли дальше.
– Хлопцы, да за это надо выпить, видите, что любовь с людьми делает, – сказал Саняк.
– Отец, не дал ему досказать Пантюха, – может и мне посвататься к Лукерьи? Чего одному век то коротать, да и хозяйка нужна в доме. Я ведь тоже не лыком шит, школу с золотой медалью закончил, на агронома пойду учиться. Как ты думаешь, не откажет? Да и ее дочка к сердцу прикипела.
– Ну, по этой части, сынок, я тебе не советчик. Погутарь с Бурумом, он в этих делах большой мастак, как скажет так и делай.
– Какие же мы, бабы дуры, такого жениха проглядели, – сказала огорченно Лукерья и стала шарить глазами по толпе, явно кого то разыскивая.
Груняша, заметив как она крутит головой, ехидно сказала:
– Ну вот и энта в свово прынца одноглазого вцепится, а все скажут любовь.
– Не тебе о любви судить, Квашня, – вдруг резко взорвалась Духаря, переходя на визг, – много ты понимаешь в этом деле. Мой то Генка герой труда, да и внук вскоре медаль получит. Если хочешь, чтобы мужик был мужиком, не держи его под каблуком, как ты своего Агашку, не рыба не мясо, хоть и кузнец он не плохой, а все равно не мужик, – продолжала кричать в запале Духаря.
– Ах, как все ты быстро забыла, как сынка то твоего Манька на помойку выбросила и тебя грязью поливала, и внука твоего Душмана уродом называла, наркоманка несчастная, – начала в раж входить Груняша. По части ругаться это была ее стихия.

Жизнь в деревни шла своим чередом. Чуваляк и Черепаха подали заявление, и теперь у Лукерьи работы было невпроворот. Нужно было нагнать огромное количество самогонки, чтобы упоить всех в Камышах. Однако, только Груняша не получила приглашение на свадьбу и поэтому ехидно зубоскалила по поводу жениха и невесты.
– Что может дать в потомство червяк и черепаха, если только крокодила? – ерничала она.
Но народ не обращал на нее никакого внимания, только урядник Кондрат отец лесника Владимира сидя на бревнах в казачьей фуражке со сломанным козырьком, покуривая трубку сказал:
– И чего ты не угомонишься, Аграфена, все–то тебе не так!
А неподалеку, как всегда, выстроилась очередь из малышей, желающих прокатиться на поросенке Борьке, который с веселым похрюкиванием, довольный возил по кругу детей, а они с замиранием сердца восседали на нем. Борька был всеобщем любимцем, он даже прыгал через скакалку, кувыркался через голову, играл с ними в догонялки. В общем, был проказник и шалун, а когда Бурум шел загонять Борьку в сарай, все дети провожали его и долго не расходились. К очереди подошла Бяшкина Ната, держа в грязной руке свиное соленное сало с хлебом. Она, злорадно смеясь сказала, обращаясь к детям:
– Катайтесь, катайтесь пока, недолго вам осталось, скоро порубит Мартын вашего пятачка на бутерброды, – и, подражая Груняше, довольная, захохотала, выпятив свое брюшко и откинув назад голову.
Очередь вся сразу сникла. Это не укладывалось в детском сознании.
– Ты плохая! – сказала трехлетняя Катя возмущенно.
– Уходи! – закричали малыши.
– Посмотрим, – сказала Ната, –  как вы этого Борьку будете на свадьбе уплетать. Костя Бурум продал вашего пятачка Маньке Черепахе.
Тут со своими бойцами подошел Душман, пряча за спиной противогаз и весело спросил детишек:
– Хотите я вам слоника покажу?
Забыв про Нату, детвора дружно закричала:
– Хотим, хотим!
– Тогда закройте все глаза, и не подглядывать, пока не скажу.
За это время Душман шустро напялил себе на голову старый противогаз и кинулся на них, трубя в шланг. Армия зашлась от хохота, держась за животы,  глядя на испуганную детвору,  разбежавшуюся кто куда. Одна лишь Катя стояла от страха, ни живая ни мертвая. Душман снял противогаз и давясь от смеха, поманив ее пальцем, сказал:
– Ты чего там стоишь, иди сюда.
– Дядя Леша, а ты не будешь показывать слоника?
– Иди не бойся, не буду. Я просто с удовольствием люблю глотать маленьких детей, – и он оттянув рукой нижнюю челюсть, засунул себе в рот кулак, – мигом проглочу! Видишь, какой он большой?
– А я в сандаликах, – с надеждой в голосе сказала Катя.
– А сандалики твои я выплюну, – безжалостно сказал Душман. И Катя, не удержавшись,  горько заплакала.
В это время скакала галопом по Камышам Атаманша Марина. Увидев, плачущую девочку и хохотавшую бригаду Душмана, она резко осадила коня, подняв его на дыбы. Спросила Катю:
– Кто тебя обидел, девочка? Не бойся, скажи.
– Мандахер меня проглотить хотел, – и показала пальчиком на Душмана.
– Моджахед что ли Душман?
– Да, мой папа его так называет!
И тут ото всюду начала вылезать малышня, а братишка Кати, Сережа сказал, плача:
– Они нашего Борьку продали. На свадьбе будут есть его.
И все дети дружно заплакали.
– Ну с Борькой разберемся, не плачьте. Ну а с этими вояками я разберусь сейчас, – и она наотмашь со всей силы огрела Душмана по спине плетью.
– Ты что, совсем сдурела, что ли? Психопатка! – завизжал Душман. – Я воевал в Афгане, я знаешь, что с тобой сделаю?
– Я не знаю, как ты там воевал, Душман несчастный, но над детьми я тебе не позволю издеваться! А как из ружья я стреляю, все знают, ни одну беличью шкурку не попортила, – и она на прощанье еще раз протянула Душмана по спине плетью. И наехав конем на душмановское войско сказала:
– Будьте здоровы, вояки позорные, – и развернув вороного, умчалась в другой конец деревни.
Команда Душмана стояла как громом пораженная, была жалкой и растерянной, а командир стоял, охая и стоная от боли. Тут Сережа сказал:
– Мы не отдадим нашего друга Борьку, – и дети окружили поросенка.
Бяшкина стояла, боясь сказать хоть слово. Марины здесь не было, но дух ее еще витал в воздухе, пугая хулиганов.
Вскоре Душман оправился от шока и сказал:
– Ну не драться же мне, краповому берету, с какой–то бабой, не мужское это дело.
И все бойцы дружно закивали, соглашаясь с ним, чтобы оправдать свой позор.
Вдруг из местного клуба донеслись звуки гармошки и грохот турецкого барабана. Армия Душмана и Ната рванули туда посмотреть, как будет проходить репетиция нового ансамбля в Камышах под руководством Бурума. Куда уже держала курс солистка Манька Черепаха.
Вскоре из пожарки вышел Бурум и сказал:
– Ну все, ребятишки, пора Борьке домой.
– Дядя Костя, – начали просить дети, – не продавайте Борьку.
– Все, уже поздно,– сказал горбун, – теперь у него хозяйка Манька Черепаха. После репетиции и заберет.
Он загнал Борьку в сарай и закрыл дверь на замок. А ключ засунул под застреху, чтобы не потерять, когда будет возвращаться навеселе. Прихватив новую балалайку, он быстрым шагом направился в клуб. Катя заплакала, остальные дружно подхватили. Тут Сережа сказал:
– Нечего реветь! Надо нам нашего друга Борьку спасать, а потом Марина поможет, она – Атаманша.
По команде Сережи, дети облепили, как муравьи, стоящую возле калитки небольшую пожарную лестницу. С большим трудом они отнесли ее и приставили к сараю. А потом Сережа полез по ней, а дети держали. Хоть он и боялся высоты, но на карту была поставлена жизнь друга. И когда он долез до самого верха, и, засунув под застреху руку, достал оттуда ключ. Дети радостно завопили. Затем, не глядя вниз, Сережа осторожно спустился на землю, все радостно захлопали в ладошки, и пошли освобождать поросенка.
Сережа был героем, все его слушались. Посовещавшись, решили потихоньку Борю провести через огород, на пустырь. Поставив лестницу на место, бросили ключ в бочку с водой, чтобы не сразу обнаружили побег Бориса. На пустыре стояла заброшенная полуразваленная конюшня. Завели туда поросенка, набросали ему травы, а дверь подперли обломком доски. Погладили по очереди через щель поросенка и тихо разошлись по домам.
А из клуба неслись звуки музыки и звонкий, красивый женский голос пел:
– Виновата ли я, что люблю,
Виновата ли, что мой голос дрожал,
Когда песню я пела ему, –
выводила Манька Черепаха. А возле клуба собрался народ, и все обсуждали это событие.
– Тоже мне, артистка нашлась. Воет, как собака, на луну, – сказала с ехидством Груняша, но на нее зашикали со всех сторон, и она примолкла.
После репетиции руководитель ансамбля «Камышинка» вернулся домой навеселе с солисткой Манькой и завклубом Генашкой Чуваляком, который стал совсем другим человеком после случая возле пожарки, в корне изменившего его жизнь: выпивал теперь редко, по праздникам, старую одежду сжег и в новой выглядел столичным жителем. Определившись в качестве суженого Маньки Черепахи, сказал:
– Хватит филонить, пора устраиваться на работу, деньги на свадьбу нужны, да и орден когда получать буду, неудобно как–то.
И по ходатайству друга Пантюхи перед начальством был назначен на должность завклубом. Теперь он был в Камышах всеми уважаемым человеком. До свадьбы оставались считанные дни, и они с Манькой зашли забрать купленного поросенка у Бурума, чтобы успеть приготовить из него мясные закуски.
Пожарник засунул руку под застреху – ключа не было… Он обыскал все – ключа нет как нет.
– Приходите утром, в темноте чего–то никак не отыщу!
Так руками детей судьба продлила артисту Борьке жизнь. А утром по деревне разнесся слух, что у Бурума странным образом пропал поросенок: сарай на замке, ключа нет и поросенка тоже. Все ломали голову.
– Может, Бурум пустой сарай закрыл, сказал Агафон, а ключ потерял, а Борька где–нибудь гуляет себе.
Но тут Ната Бяшкина рассказала народу, что Маринка Атаманша, когда воевала с душмановцами, обещала и с поросенком разобраться, так что это ее рук дело.
Груняша Охапкина начала выпытывать у детей, кто знает где Борька, но никто не проговорился, хотя взрослые соблазняли им всевозможными сладостями. Особенно трудно было устоять Кате и Сереже, при очень уж экономной матери они жили впроголодь, поэтому отказаться от конфет и пряников было для них настоящим подвигом. Но жизнь друга была превыше всего. Все они отвечали, как один: когда дядя Костя закрыл Борьку в сарай, они, как обычно, разошлись по домам.
Узнав, что поросенок пропал, Манька Черепаха решительно потребовала деньги назад.
– Не могу, – сказал Бурум, – я их потратил на новую балалайку.
Поросенка нигде не было. Решили, что к этому делу Марина причастна.
У толпы, собравшейся возле пожарки, притормозил мопед, за рулем сидела Страшилка, а Брат Шао пристроился сзади, обхватив ее за талию. Ссадив Китайца, Галя начала с треском и грохотом гонять на мопеде, явно рисуясь перед своим учителем Шаолинем, который самодовольно улыбался, наблюдая за Галиными успехами. А зеваки, забыв про поросенка, принялись обсуждать Страшилкину виртуозную езду. Не справившись с управлением, Язва грохнулась посреди улицы вместе с мопедом прямо в пыль, оцарапав себе колено и локоть. Толпа сразу окружила ее. Бабы заохали, а Духаря сказала:
– Не девка, а сорви–голова.
– Ей бы хлопцем родиться, – добавил Саняка.
– А что, сейчас медицина творит чудеса, – вступил в разговор Хундер. И, обратившись к Химичке, с усмешкой сказал: – А ты, девочка, не хотела бы изменить свой пол?
– Если вы, дядя Лера, будете моим донором, тогда я согласна, – отпарировала Страшилка.
В воздухе повисла тишина. Копытов, в полном замешательстве, замер с открытым ртом. После паузы разразился хохот.
– Ну, Язва – как есть язва, – осуждали ее бабы, – и ведь придумает такое, тьфу! – и поспешно крестились. – Да, молодежь пошла, бесстыдство одно и распутство, уши от стыда вянут, а ей хоть бы хны!
Одна только Духаря непонимающе спросила у Агафона:
– А кто полы–то в доме менять хочет?
– Да вот Копытов свои полы хочет поменять на Галины, – сострил тот.
– Полы менять, – встрял Ваня Крот, – это по моей части, – и толпа вновь загнулась от хохота.
Китаец помог измазанной в пыли Гале, у которой порвалась рубашка и джинсы, сесть на мопед. Стоявший рядом Чуваляк, в костюме и при галстуке, поморщившись, брезгливо сказал:
– Фу, какая же она грязнуля!
– Давно ли сам–то чистюлей стал? – осадил его Игорь Китаец. И, копируя лесника Кольчугина, пробасил: – Открою я вам братцы одну загадку природы. После известного всем случая в баню Генашка много лет ни ногой. А тело–то, знамо дело, чешется. Вот и решил герой–то наш искупаться в Уршаке. Тут рыба вся и всплыла кверху брюхом. Сей метод рыбной ловли так и назвали потом – чуваляковский! Как же вся деревня рада была, – всем рыбы хватило. Правда, дядя Вася Саблин сильно ругался, что паршивец какой–то всю рыбу в речке потравил. И ведь придумал Чуваляк – себе в оправдание, – будто со спиртзавода то ли барду, то ли фенол втихаря ночью спустили. Шельма, да и только!
– Эти два сапога друг друга стоят, – сказала Духаря вслед мопеду, который с треском летел по улице.
У толпы уже не было сил смеяться.
– Райкин! – одобрительно сказал Саняка. – И дивчину в обиду не дал! Молодец! Прям как я в молодые годы, когда у Ковпака в партизанах был. Гарный хлопчик!
Тем временем Китаец привез Галю к себе домой, чтобы она привела себя в порядок. А заодно решил похвастаться перед ней своим арсеналом. Когда она вошла в «оружейную палату», даже растерялась. Все стены были увешаны всевозможным железным и деревянным оружием. Страшилка брала в руки то одно, то другое – и от восторга ахала. А Брат Шао был от этого счастлив. Он уже привязался к Гале и не обращал внимания на ее изуродованную щеку. Она же всячески старалась нравиться ему, и Китайцу это было очень приятно.
На стене были развешаны нунчаки, китайские и японские мечи, шпаги, лук со стрелами, множество звездочек – сюрикенов, топоры и другое восточное оружие, в котором Галя совершенно не смыслила, но разглядывала с интересом. А довольный Брат Шао старательно объяснял ей, чем как дерутся. Разговор незаметно перешел на свадьбу Чуваляка и Черепахи.
– Нелегко будет Леше Душману жить с такой мачехой, как мать Черепка. Да и сынок у нее хорош крендель – не зря Багдадским вором зовут: где что плохо лежит, все унесет.
– Это точно, – сказал Игорь. – Он даже у Душмана краповый берет спёр, с которым тот никогда не расставался. И выбрал ведь момент – когда Душман купался. Хорошо, Андрюха Копытов засек, когда тот с добычей в кустах скрылся.
– Ну а потом–то что? – нетерпеливо спросила Галя.
– Потом поймал Душман Черепка, отобрал свой берет и в отместку засунул ему в рот лягушку – и, зажав его, заставил проглотить.
– Узнала про это Манька Кулицкая и отдубасила Душмана коромыслом по хребтине. За это он и возненавидел Черепаху. А когда узнал, что отец его собирается на ней жениться, был просто в бешенстве. Поссорившись с ним, выскочил во двор и вопил на всю деревню: «Вот и живи там, а мы с бабкой как–нибудь и без тебя, одни проживем!» А тот: «Ты что, учить меня вздумал, как мне жить и с кем?! Я еще мужик хоть куда!..» Но тут Душман перебил его и передразнил визгливым голосом: «Я мужчина в расцвете сил!.. Ну прям как Карлсон, только пропеллера не хватает». «Ах ты, змееныш! – наливаясь злобой, глухо зарычал Чуваляк и, схватив черенок от сломанной лопаты, начал гонять Душмана по огороду. – Вот татарчонок уродился на мою голову!» – «Я что, сам, что ли, родился? Я еще и виноват!» – огрызнулся Душман. Но тут над его головой со свистом пролетела палка, от которой он едва успел увернуться, иначе точно стал бы калекой. В ответ Душман показал отцу язык и, перемахнув через изгородь, исчез в кустах.
– Да, – сказала, вздохнув, Галя, – одна семейка другой не лучше. А вот у меня мама добрая. Правда, я частенько порчу ей настроение. Характер у меня, говорят, очень прикольный…
После осмотра арсенала Галя умылась, смазала, морщась, царапины йодом, почистила и заштопала одежду. А Китаец, подоив корову, угостил ее парным молочком. Проводив домой Галю, Китаец отправился на совещание.

А в это время Атаманша сидела с ружьем в засаде на кабана, которого она уже давно выследила. Патроны зарядила на крупного зверя. Ждать пришлось недолго. Когда в прицеле появилось его огромное тело, она сразу же выстрелила – почти в упор. Раненый зверь остановился, свирепо раздувая ноздри, понюхал воздух и кинулся вслед за Мариной, которая удирала со всех ног от разъяренного секача. Она совсем не помнила, как оказалась на дереве, которое уже клыками сотрясал кабан. Дрожащими руками, боясь свалиться с шатающегося дерева, она с трудом перезарядила ружье и вновь выстрелила, чуть не слетев с дуба от отдачи. А кабан, захрипев, завалился навзничь. Он был еще жив, и перепуганная Марина сидела на дереве, вцепившись в ветку.
Неподалеку на Уршаке дядя Вася ловил рыбу. Услышав выстрелы в лесу, он, бросив снасти, кинулся на звук выстрела, пригибаясь за кустами и укрываясь за деревьями. Под дубом он увидел огромного секача, который, истекая кровью, пытался подняться на подламывающихся ногах. А на развилке дуба – бледную, еле живую от страха Марину.
– Неужели это ты его завалила, одна? – удивленно спросил ее дядя Вася. – На такого вепря не каждый опытный охотник в одиночку выйдет. Такое только твоему отцу под силу. Достойная смена растет! Что кабан, что медведь – это сейчас такая редкость: на каждого по пятьсот охотников. И как только ты его, такого матерого, выследила! Такого только в музее и увидишь. В рубашке ты, Маришка, родилась… – все говорил и говорил Саблин, чтобы она понемногу пришла в себя.
И, достав из сумки нож, он перерезал горло кабану. А Марина отвернулась от этого зрелища.
– Все, – сказал Василий, – можешь слезать.
– Я боюсь на него наступить, – жалобно прошептала Атаманша.
– Не бойся, прыгай, дочка, я тебя на руки подхвачу.
Марина, с трудом разжав онемевшие пальцы, рухнула в объятья Саблина, друга своего отца, и заплакала, обхватив его за шею. Охотница долго не могла отойти от шока. Рыбак Василий снял с себя военную курточку, укутал в нее Маринку и стал собирать сухие ветки для костра. Когда костер разгорелся, Марина подобралась к нему поближе и села на поваленное дерево. Почуяв запах дыма, подошли Духаря с Акулькой Роговой. Они собирали в лесу грибы – для закусок на свадьбу. Увидев огромную тушу кабана, они удивленно всплеснули руками.
– Ну, Василь Михалыч, ты не только знатный рыбак, но и охотник великий. Таку махину завалил, на три свадьбы хватит, – сказала Духаря.
– Три лета назад огромного сома выловил, когда везли его на телеге, хвост по земле волочился, – заискивающе добавила Акулька, жена Крота, жадно уставившись на кабана.
– Это не меня надо хвалить, это вот молодая поросль не уступает нам, – и он указал на притихшую Марину. Василий еще не договорил, а две женщины, подхватив корзины, уже неслись наперегонки по направлению к деревне. – Ну вот, сейчас вся деревня здесь будет, а лошадь с телегой конечно не пригонят.
Марина к этому времени уже немного пришла в себя, но к кабану подойти не решалась. Неожиданно, у нее за спиной раздался собачий лай. Обернувшись, она увидела отца, ехавшего на вороном коне, рядом бежала собака. Марина снова побледнела и жалобно посмотрела на дядю Васю, который понял ее взгляд и ободряюще подмигнул левым глазом. Собака с радостным лаем кинулась к Атаманше, а лесник Владимир, привязав храпящего коня к ветке дуба, подошел к Василию и крепко пожал ему руку. Они вместе подошли к кабану, о чем–то поговорили, после чего охотник осмотрел секача с головы до ног, и они вновь вернулись костру. Обратившись к Марине, лесник сказал:
– Хороший глаз и твердая рука у тебя, дочка. Выйдет из тебя толк, но смотри: больше без моего ведома никакой самодеятельности. Ясно? – грозно добавил. И все поняли, как он был доволен.
Марина с облегчением вздохнула: больше всего она боялась, что отец не разрешит брать ружье и скакать на Вороном, а без этого она не представляла собственной жизни иначе. Вскоре в лесу раздался шум и треск. Это народ из Камышей бежал смотреть кабана. Как всегда Василий оказался прав: ни лошади, ни телеги не было, одни ротозеи.
Первым выскочил Бурум, тряся жидкой бороденкой, не обращая ни на кого внимания. Он шагами деловито измерил кабана в длину, но его небрежно оттолкнул Ваня Крот и достав из кармана складной метр, стал измерять тушу.
 – Ты что ему гроб собираешься сколотить что ли? – ехидно сказала Груняша, тяжело дыша и вытирая полотенцем с лица пот, добавила: – На такую тушу у тебя, Ванька, досок не хватит.
– Ну это как посмотреть. Кабанчик этот, по сравнению с тобой, просто молочный поросенок.
Все дружно засмеялись. Одна только Манька Черепаха по–тихому подошла к Василию и стала упрашивать его продать кабана на свадьбу. На что он ей ответил:
– Это не по адресу, вон хозяйка, – и показал на Марину.
Услышав это, все кинулись к ее отцу с той же просьбой.
– Это не ко мне, это к дочке. Это ее добыча.
Толпа оторопело уставилась на худенькую девочку–подростка, которую за глаза осудили за похищение поросенка Борьки.
Марина сказала:
– Кабан не продается. Шкуру дарю дяде Васе, а мясо предлагаю вам, дядя Костя, обменять на поросенка Борьку.
Услышав это, Бурум от радости стал потирать руки, но тут неожиданно взорвалась Манька Кулицкая:
– Поросенка ты продал мне, деньги ты получил. значит поросенок мой и я меняю его на кабана!
– Ну уж нет! Нашла дурака! Мне за этого поросенка целого кабана дают, а деньги я с получки верну.
– Ах ты, аферист, за дуру меня держишь! Гони бабки сейчас, пожарник несчастный, – и она ухватив Бурума за грудки начала трясти.
– Кончай базар, – сказал Саняка как самый авторитетный, – Давайте так решим: кто найдет поросенка, тот отдаст деньги Маньке и заберет кабанчика. Все должны быть в равном положении.
Все радостно согласились с предложением Лыкова.
Среди толпы не было душмановцев. Они решили использовать подходящий момент для захвата агента. Все жители Камышей были в лесу, а дружина же Варяга работала на строительстве астродрома.
Поросенка естественно нашла Акулина, она давно знала, где дети прячут Борьку, только молчала до поры до времени. Заплатив Маньке Черепахе долг Бурума, тут же содрала с неё весьма приличную сумму за дикого кабана. А Кольчугина Марина стала хозяйкой поросенка  Борьки.