На краю. Воспоминания, исследования

Наши мёртвые нас не оставят в беде,
                Наши павшие, как часовые…
Владимир Высоцкий

Сегодня под утро приснился мне страшный и тревожный сон. Сегодня во сне мне прилетела пуля в лоб. Сначала была блескучая, мгновенная вспышка, потом послышался резкий хлопок, и уж потом пуля безболезненно проломила мою голову, и я проснулась.
Говорят, святому святое снится. А мне-то к чему? Я не богатая, живу на пенсию, которой мне хватает на всё самое необходимое. А больше мне и не надо. А что я с ним делать-то буду, с большим-то? Дурака валять? Ну, уж нет. Не дождётесь.
Конечно, жизнь – штука такая, что поневоле задумаешься, если не о себе, так о людях, которые меня окружают. Вот, например, вчера мой внук, десятилетний четвероклассник, сказал мне: «Бабушка, я хочу быть, как ты, писателем». Я поёжилась от его слов. Вот уж чего я не желаю ни ему, ни кому-либо ещё, так это писательской судьбы. Сама-то я начала писать, скорей всего, от безысходности. Надо было куда-то девать себя, ну, вот и дела… Я люблю всё красивое: музыку, живопись, балет, стихи и прозу, но всё это в высших их проявлениях, то есть такого качества, где присутствует безупречное образование, интеллигентность, мастерство. Я люблю всё то, что завораживает, влечёт к себе, делает людей лучше, возвышеннее, зовёт к совершенству, а не тащит к пошлости, безграмотности, низкопробности, гордыне, которые у нас, в 21-м веке, кое-кто возвёл в степень культа. К сожалению, приходится слышать такие слова: «Если в твоих рассказах не будет стрелялок, пугалок, убийц и убиенных, если твои герои будут копаться на огороде среди грядок, будут стирать бельё, готовить еду, мыть полы в доме, то ты ничего на них не заработаешь».
Сейчас, конечно, в век неизвестно чего, сатана по-прежнему норовит править бал. Ну и пусть. Всё равно ему придётся обойтись без меня. Мои рассказы – это не пособие для начинающих преступников. Это рассказы о людях, которые, несмотря ни на что, умудряются быть здоровыми, счастливыми, добрыми,  трудолюбивыми. Они живут во благо ближних, а не во вред им.
Так вот, о безысходности, которая вовлекла меня в писательство. По моим физическим и материальным возможностям литература была единственным, доступным для меня, занятием.
Помню, в четвёртом классе писали мы изложение по сказке А. М. Горького «Старуха Изергиль». Помню, описывала я взбесившийся от непогоды лес, блеск молний, которые раздирали на части небо, дождь, который лавиной обрушился сверху и топил землю. Описывала я треск ломаемых бурей деревьев, их стон и жалобу на безвременную кончину, и во всём этом хаосе группу перепуганных, несчастных, обречённых людей, которые метались среди деревьев в поисках спасения.
На другой день наша учительница зачитала в классе моё изложение и сказала, что у меня есть способности к литературному творчеству. Её слова не произвели на меня никакого впечатления. Скорее удивили. Я ведь переписала слова А. М. Горького, которые запомнились мне при прочтении сказки. Только и всего. Правда, я писала в то время стихи, но тетрадка, в которую они записывались, куда-то пропала. Ну, и Бог с нею, не будем о ней горевать. А ещё я написала примерно в то же время рассказ «Танечка». В нём речь шла о бедной девочке, очень больной,  которая всё время сидела на кровати, обложенная со всех сторон подушками. Сидела она, молча, сидела и, молча, умерла.  Рукопись вскоре потерялась, об этом я жалела. Возможно, я напишу этот рассказ по памяти, спустя несколько десятилетий, которые отделяют меня от тех печальных событий. Надо вспомнить это время и себя в этом времени, и своих братьев, и сестру, и маму, которых уж нет. Я была старше Тани года на три или четыре. Удивительно то, что я не ощущала тогда голода. Я могла быть малокровной, худой, бледной, но не голодной. Почему? Один, очень умный, мусульманин сказал: «Надо побывать в аду, чтобы потом оценить рай». Я не знала, что значит – быть голодной, потому что не знала, что значит – быть сытой. Пустой желудок можно набить картошкой сырой или варёной, толокном, варом, солью, глиной, какой-нибудь съедобной травкой. Я не ощущала вблизи себя взрослых людей. Они, конечно, были, но они были очень заняты работой. Жизнь их складывалась очень трудно и непросто. Казалось, им всем было не до нас, убогих, золотушных, рахитичных, неразвитых, трудных деток. Складывалось впечатление, что им было бы лучше жить на свете, если бы нас не было совсем.  Кроме того, я всё видела вокруг себя в тусклом свете по причине плохого зрения. Я не понимала, не представляла, что можно видеть всё по-другому, что существует другой мир – светлый, яркий, отчётливый. Я не понимала, что в недавнем прошлом была война, которая убивала и после того, как она закончилась. Взрослые не говорили о войне. Они вообще мало говорили, они всё время думали и думали, много курили.
Я не понимала, кто мы все, кто я, для чего мы все живём – всё сожрало это время, конец 50-х годов двадцатого века.  Мне стало дурно, когда я поймала себя на этих мыслях. Что делать? Сунуть под язык глицин и бросить Таню? Нет. Я всё же попробую справиться со своей слабостью и написать рассказ о девочке по имени Таня, употребив все краски и слова, которыми я располагала в начале 50-х годов прошлого века.
Пятидесятые годы сменились шестидесятыми. Хрущёвская «оттепель» ознаменовалась для меня тем, что в магазинах нашего города стали продавать мясо, молоко, сливочное масло, сметану, фрукты. Это было неслыханно! В короткое время я освоила эти продукты. Здоровье моё улучшилось, интерес к жизни, к происходящему усилился многократно.
Однажды у нас в школе, в вестибюле, появилось объявление: такого-то числа, в такое-то время, в актовом зале будет прочитана лекция (о чём бы вы думали?) о любви. Мы, старшеклассники, были очень озадачены. Дело в том, что директор нашей школы, в прошлом лётчик, фронтовик, был человеком очень строгих правил. О любви он и слушать не хотел. «Я не хочу, – говорил он нам, мальчикам и девочкам, – чтобы кто-нибудь из вас принёс мне кого-нибудь в подоле!» Почему кто-нибудь из нас принёс бы в подоле кого-нибудь ему, а не своим родителям? Не понятно.
В назначенное время актовый зал был забит до отказа. На кафедру взошёл лектор. Представьте себе маленького худенького человечка в светло-сером костюмчике, с худощавым личиком, на котором застыло кисло-назидательное выражение. И этот человек собирался говорить нам о любви!?  Мы были в недоумении.  А он заговорил о любви, вернее, об её последствиях.  О! Не подумайте, что речь пошла о тех последствиях, которых так боялся наш директор. Речь пошла о бракоразводных процессах и дележе совместно нажитого в браке имущества. Когда-то Гоголь Николай Васильевич сказал: «Скучно на этом свете, господа». Вот и мне тогда сделалось скучно.
Подобное чувство я испытала спустя несколько лет. Я работала в политехническом институте библиографом. Тогда вал литературного творчества накрыл меня с головой. Я писала пьесы. После нескольких попыток я почувствовала себя профессионально способной для этой работы. Я пошла в офис местной писательской организации. Он тогда размещался на главной улице нашего города, в просторной комнате на третьем этаже величественного здания, построенного, я думаю, ещё в 19-м веке. В этой комнате находились два человека. Один из них сидел на стуле спиной к входной двери. Он что-то печатал на пишущей машинке. Другой – высокий, худощавый – сидел за столом лицом к входной двери.  Он был бледен, одет был в чёрное зимнее пальто и вид имел совсем не творческий.
Я поздоровалась и сказала, что принесла свои рукописи для опубликования. Человек в чёрном пальто не удивился и не обрадовался. Он сказал, что они берут рукописи для опубликования от профессиональных писателей, которым надо платить за их труд, которым надо самим кормиться и кормить свои семьи, своих детей. Я сказала, что готова предоставить свои рукописи безвозмездно. А он мне ответил, что это невозможно, потому что так нельзя. Тот, который сидел спиной к входной двери и стучал на пишущей машинке, перестал стучать, понурился, вобрал голову в плечи и не обернулся. Я так и не увидела его лица. Посмотрела я на них, посмотрела, сказала «до свидания» и ушла.
Почему я ушла? Почему я сдалась без боя? Трудно понять, но мне до сих пор кажется, что я тогда, в тот момент, была сильнее, обеспеченнее и независимее этих людей.
У меня бывали моменты, когда я выходила из творческого запоя, и тогда мне хотелось избавиться навсегда от этой напасти.  Я говорила себе: «У тебя семья, у тебя работа, у тебя растёт сын. Зачем тебе эта морока? Кому это нужно? Книг выпущено в свет много, очень много. Твоих там только не хватает!» Всё это так. Но вот кто-то из писателей сказал: «Творческое вдохновение – это внезапное проникновение в истину». Вот где таится корень зла.
Проникнешь внезапно в какую-нибудь истину, и надо срочно поведать о ней всему миру, иначе она сожрёт тебя. Поведаешь, а потом эта истина делается достоянием публики. А публика – это такая стерва – она может вознести автора на небывалую высоту, а может и закопать его глубоко в землю. На её совести много чёрных пятен. Лучше не смотреть в эту сторону и не принимать ничего оттуда. Недаром же говорил великий Пушкин Александр Сергеевич:

«Веленью божьему, о, муза, будь послушна
Гоненья не страшись, не ведая венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца».

Припомнила я события, описанные мною выше в этой статье (я имею в виду лекцию о любви в школе и свою встречу с литературными деятелями в офисе местной литературной организации) потому, что я поняла: как бы я ни любила, как бы ни была одарена свыше, всё упирается в деньги. Увы! Как ни совершенна наша мораль, как ни велики наши революционные искания и метания, а Сатана по-прежнему правит бал, и мне с ним, то есть с Сатаною, не справиться.
Всё же мне удалось на какое-то время попасть в печать. Мои рассказы печатались в местных газетах, кое-что читали на «Радио России» и на местном радио. Я даже немного заработала на этом денег. А потом произошло то, что произошло. Двери редакций наглухо закрылись. Печататься можно было, но за деньги. Умно было придумано.  Некоторое время я продержалась на этом, а потом отошла в сторону. Нашу страну и так называют Страной дураков.  Это ещё можно терпеть, пока не знаешь, что ты, то есть я, дура, но когда поймёшь это, тогда всё меняется. Тогда не ждите меня в своих коммерческих стойлах. Всё равно это ничего не даёт никому: ни тем, кто пишет, ни тем, кто читает.
Единственное пристанище осталось – это Интернет. Он хоть не обирает авторов и даже, я это заметила, пытается им помогать по мере своих возможностей. Это хорошо.
Есть ещё одно обстоятельство, которое тормозит меня у входа в литературный мир. Это страх написать что-нибудь такое, за что тебя удивлённые потомки совсем не похвалят. Я вот удивлялась, читая кое-что у А. М. Горького, Л. Сейфуллиной, Ф. М. Достоевского и других известных, даже знаменитых, писателей. Интересно узнать, как это было?
После взрыва в Чернобыле в 1986 году я поняла, что советской власти у нас нет, и коммунистическая партия Советского Союза – это какое-то такое общественное образование, которому лучше не быть. Меня эти мысли так захватили, что я написала письмо одной не разочарованной коммунистке, а она, эта коммунистка, показала моё письмо крупному партийному деятелю умирающей партии. Он сказал в передаче по местному радио, что автор письма, я то есть, поначиталась демократической литературы и теперь несёт всякую демократическую дурь. Если бы это было так… Я – библиотекарь. К нам в библиотеку поступали списки общественно-политических книг, подлежащих изъятию из фонда библиотеки, как вредные для существующего у нас строя. Мы проверяли фонды, но «вредных» книг не находили. Очевидно, их изымали прежде, чем они становились достоянием читателей. Так что почерпнуть вредную идеалогию мне было неоткуда. И всё же…
А. М. Горький – его пьеса «Враги». Один из героев этой пьесы, некто Пологий – личность мерзкая, шпион и предатель, говорит жалобно о том, что он любит выращивать у себя на огороде огурцы, а «мастеровые ребята» оборвали его «огурчики». Наша семья всегда имела садовый участок, и мы выращивали на нём не только огурчики, но и помидорчики, капусту, яблоки, смородину, малину и всякую зелень. Представляете, если бы наш огородик кто-нибудь ограбил, я бы тоже расстроилась. Этот огородик был не столько воплощением моего обывательского интереса, сколько средством для существования. Во всю мою жизнь, исключая несколько хрущёвских лет да теперешних дней, мы жили под страхом продуктового дефицита. Ведь государство не справлялось с нашими потребностями, не могло справиться. Я не знаю, кто и когда придумал такую штуку, как садовые участки, но он или они сделали великое дело для нашей страны, для народа. Мало того, что народ был спасён таким решением от голода, он был ещё и приучен самостоятельно мыслить, рассчитывать свои возможности по-государственному, приобщил его к такому образу жизни, при котором  зарубежная нечисть была нам не нужна и противна.
А пьеса «Мещане» А. М. Горького. Герой этой пьесы – старик-мещанин Бессонов – отрицательный тип, а я его жалела. Столько горечи, столько отчаяния звучало в его монологах, что, как нормальный человек, я не могла ему не посочувствовать.
Дальше – больше. Читая Достоевского Ф. М. , я убедилась в том, что при проклятом царизме людям жилось гораздо лучше, чем потом при социализме.  Они были даже несколько избалованнее нас, простых советских людей. Почитайте-ка рассказ Ф. М. Достоевского «Слабое сердце». Герой рассказа не смог пережить того, что он не справился со своей работой в срок, и умер. У него всё было в порядке: любимая девушка-невеста, хороший друг, ласковая квартирная хозяйка, отзывчивый начальник по службе, а он взял и умер. Чудеса, да и только!
Но вот недавно я прочла повесть Осеевой В. А. «Динка». Эта повесть окончательно доканала меня. А почему? Да потому, что отец героини повести, девочки лет восьми по имени Динка, революционер, живёт в эмиграции. Его жена, мать Динки, работает корректором в каком-то издательстве. Представьте себе – эта женщина на свою зарплату содержит троих дочерей, младшую сестру, держит и прислугу, снимает за городом дачу, опекает друга семьи – старика-пьянчужку, который время от времени пропивает свою одежду в кабаке, и она, эта женщина по имени Марина, покупает ему всё заново. А в городе у неё ещё есть съёмная квартира. Как вам такое? Наши корректоры, работники культурного фронта, могут себе такое позволить? Этого мало. Недалеко от дачи, в которой обитают герои повести «Динка», на другой даче отдыхает жена очень сановного, богатого человека. Она частенько приходит в гости к своим опальным соседям, потому что дружить с такими людьми тогда, при царе Николае II, считалось делом престижным, достойным уважения.
Дальше – больше. Динкину маму, Марину, увольняют с работы, и она была вынуждена вместе с домочадцами уехать в Киев. Товарищи по революции собрали для неё денег, и она в Киеве снимает или покупает квартирку из пяти комнат, устраивается на работу корректором при каком-то издательстве. Все её дочери устроены на учёбу в частную гимназию. И это всё было в 1907 году при проклятом царизме, при царе Николае II, в семье гонимого жандармами революционера. Чудеса твои, Господи! Сказать больше нечего.
В нашей семье тоже чудес было немало. Дедушка, Сергей Иванович, отец моей мамы, малоземельный крестьянин, украинец, совсем в молодом возрасте уехал в Сибирь, на строительство Восточно-Сибирской железной дороги. Тогда был набор рабочих на эту стройку. Это дело шло под руководством П. А. Столыпина – того самого Столыпина, которого потом убили те, кто больше всего хотел добра и счастья для народов России.
В Сибири, точнее в Красноярске, дедушка выучился на маляра и получил работу в паровозо-ремонтных мастерских. Вскоре он женился на моей бабушке, Евдокии Егоровне, поступил на учёбу в воскресную школу. Там он увлёкся точными науками: физикой, математикой, а больше всего – астрономией. Он даже приобрёл телескоп, и при его помощи наблюдал за звёздным небом. Сергей Иванович не просто любовался звёздами. Он изучал перемещение их на ночном небосклоне, анализировал их движение, описывал свои наблюдения и посылал свои работы в научные журналы. Там с уважением относились к его работе и печатали труды астронома-любителя, самоучки.
У дедушки с бабушкой было четверо детей. Среди них была моя мама, мама Тоня. Через несколько лет рабочий-маляр купил дом, а дети его все учились. Мама посещала гимназию, а её братья – технические училища. Фантастика? Ещё бы! Работал один дедушка. Бабушка вела домашнее хозяйство. Денег хватало. Как же так? Где же каторга? Один О`кей с большой буквы? Почему такое? А всё было просто. Дедушка не пил и не увлекался азартными играми. Все деньги шли на благо семьи, а не в питейные заведения.
А потом случилось несчастье. Первая буржуазная революция 1905-1907 гг. Дедушку уволили с работы с волчьим билетом. Он не мог устроиться на работу в другом месте. Дедушка не был революционером, но он сочувствовал рабочим и не скрывал этого. Товарищи не бросили нашу семью в беде. Они помогли дедушке устроиться на работу в земство в городе Воронеже. Там наша семья обосновалась и жила неплохо до 1917 года. Всё было, как было: работа в земстве, научные изыскания, дети учились. Но вот опять беда. Грянул 1917-й год, а потом началась Гражданская война. Земство упразднили, гимназию закрыли. Дедушка с семьёй перебрался на Украину, к своим родственникам. А там творился ужас: то красные, то белые, то совсем неизвестно, кто. Моя мама Тоня была к этому времени вся пропитана революционным духом. Она пожелала уйти в Красную Армию, чтобы сражаться за дело рабочих и крестьян. Удержать её было невозможно. Дедушка поехал за нею, надеясь уберечь свою дочь от ещё больших бед. Недалеко они уехали от своего села. Обоих свалил тиф. Добрые люди привезли их обратно, к бабушке, в жестоком жару и бреду на телеге. Бабушка выходила их. Наша бабушка выхаживала тогда  всех – и своих родных, и заболевших красноармейцев. Она вязала, шила, готовила еду, работала, не покладая рук, спасала всех, кто был рядом.
Мама поправилась и занялась учительством – пригодились ей пять классов образования. Потом поднялся и дедушка. Кое-как дожили они до конца Гражданской войны и при первой же возможности вернулись в Красноярск. В семье был один, кто ушёл навсегда, – старший сын Александр. Как он умер, отчего – неизвестно.
А потом была жизнь в Красноярске, которая била и молотила, но не убила. Только я и мои двоюродные братья пришли к тому же выводу, что сложился у меня при прочтении повести «Динка». Революции – это зло, а не благо. Их не надо. Совсем не надо.  Вернусь к теме. Как случилось, что советская писательница В. А. Осеева написала для советских ребят антисоветскую повесть? Я много думала об этом, но так ничего и не придумала. Можно подумать, что Осеева сама не заметила своей оплошности. Трудно заподоздрить её в коварстве, в злонамеренности. Она очень простодушна. Не заметили этого и тогдашние литературные боссы, критики и политики. А, может быть, им было ни до Осеевой В. А. , ни до её повести? Может быть, они ничего не поняли в ней, в повести,  не увидели, и у них не возникло никаких вопросов? А у меня почему возникли? Время другое? В России в предвоенные годы, во время войны и потом, спустя много-много лет, было немало героических и трагических событий. О бедах можно теперь только сожалеть, а изменить ничего нельзя. Только бы опять не попасть в беду. А попасть легко. Недавно я про нашу культуру и литературу придумала такой стишок: «Тили-тили, трали-вали, мы фашистов прозевали».
Закончить эту статью мне хочется словами моего мужа. Он очень болен. Он – украинец, с Западной Украины. В детстве он пережил гитлеровскую оккупацию, поход Ковпака, бендеровщину, советскую власть. Из всей семьи – их было шесть человек, он один остался жив. Он живёт в России с конца 50-х годов 20 –го века. Хорошо ему жилось, когда он служил в Советской армии. Тогда была крыша над головой, одежда, его кормили и учили. Потом было училище, опять же в России. Там было то же самое, что и в армии, только одежда была другая. А потом была работа, и всё было неплохо вплоть до развала СССР. Тогда он понял, что теряет всё, что он получил. Он почувствовал себя в такой же беде, ловушке, в которой находился во времена своего детства. А когда начались теракты в Москве, Волгограде, Беслане, Волгодонске и других городах, он начал потихоньку депрессировать. И сейчас он так болен, что ему никто не может помочь. Я недавно спросила у него: «Что я могу для тебя сделать?» А он ответил: «Терпеть и жить». Я думаю, это ответ всем нам: терпеть и жить.
А ещё раньше я спросила у него: не хотел бы он поехать на Украину, посмотреть на места своего детства. Он ответил: «Нет. Хохлы плохие». И нахмурился.
А когда в 2003 году у нас меняли паспорта, он до последнего тянул с обменом. Я догадалась: он боялся. При обмене обнаружат, что он – украинец, и его могут депортировать на родину. Он боялся депортации и боялся не обменять старый паспорт на новый. Он боялся оказаться вне закона. Сейчас он спрашивает у меня, что там, на Украине, делается. Я отвечаю: война.
– Опять война, – отвечает он. Отворачивается к стене и замолкает.
А как себя чувствуют у нас латыши, эстонцы, литовцы и представители народов бывшего СССР после того, как их, эти народы, правители предали или продали новоявленному хозяину. Что удержало нас, Россию, на ногах после всего, что пришлось пережить? Дай Бог сил и терпения нам, нашим военным, правительству и Президенту. Дай Бог одолеть новый приступ сатанизма, который поразил Запад и США.
В такой ситуации что делать писателям? Что делать мне? Последовать совету мужа терпеть и жить. По возможности быть полезной окружающим. И всё.