Торпеда травит...

События эти происходили давно – в самом начале «восьмидесятых» прошлого века. Я, как сказали бы пару сотен лет назад, был гардемарином – курсантом «на выданье», у которого вся учеба уже, как таковая, закончилась, остались только написание и защита диплома, государственные экзамены (в том числе «Научный коммунизм» - кто не изучал, тот не поймет) и военная стажировка. Вот на этой самой стажировке я и находился. Был декабрь месяц.

Поскольку военная специальность всех курсантов нашего факультета была – командир БЧ-1 подводной лодки (штурманско-навигационная боевая часть), вполне логично, что проходили мы свою стажировку на базе подводных лодок Балтийского флота. Базы этой уже нет и в помине, поскольку располагалась она на территории ныне иностранного государства. Да, к тому же члена НАТО. Мир перевернулся. А тогда все было – СССР.

Мы – курсанты – были расписаны по лодкам. А мне и еще троим моим одногруппникам «повезло» больше всех –мы попали на лодку, находящуюся в боевом дежурстве. Это значит, что оружие на борту и никаких увольнений. Ну, и командир нам попался самый что ни на есть настоящий. Нас – курсантов, он счел своим долгом непременно окунуть максимально возможно в подводную «романтику», беря во все выходы лодки в море. Фильм «72 метра» смотрели? Очень похожие персонажи с героем Андрея Краско. Только у того прозвище было Янычар, а у нашего Гондурас. Потому что все у него были «гондурасами». «Эй! Гондурасы! Марш на лодку!».
Первое, что бросалось в глаза,глядя на нашего командира,-  идеальная военная выправка. Скажу честно, на флоте далеко не все могут этим похвастать. Были в эскадре командиры лодок, глядя на которых сразу возникал вопрос, а как они вообще в главный рубочный люк пролезают? Гондураса же можно было узнать в любой толпе офицеров, совершенно не видя ни лиц, ни погон, исключительно по безупречной осанке. И китель, и шинель на нем сидели идеально. Как ни на ком другом.
Внешне он был чрезвычайно суров. Но никогда я не видел у него выражения злобы на лице. И при всех его «рычаниях» на личный состав вверенной ему лодки как-то сразу становилось очевидным, что чего-чего, а подлости от этого человека никогда ждать не стоит.
Ну, а начало почти всех его речей перед экипажем сегодня могло бы стать эталоном вступительного слова спикера Госдумы перед депутатами. Потому что начинал он свое выступление, как правило, фразой:
- Народные деньги жрете!
И при этом был наш Гондурас откровенным подкаблучником. Если говорил по телефону с женой, то чуть ли не по стойке «смирно» вытягивался перед телефоном, и отвечал почти так же, как ему отвечал на службе срочник-первогодок – только «есть» и «так точно», никаких возражений. По-моему, это совершенно нормально. Для хорошей атаки нужен в первую очередь надежный тыл, который надо любить,  беречь и не бояться компромиссов. Беда, когда наоборот. Войны командиру и на работе с головой хватает.
В то время проблема «дедовщины – годковщины» (официально «неуставные отношения») в армии стояла довольно остро. Только не на нашей лодке. Именно после знакомства с Гондурасом я понял для себя, что проблема эта целиком результат воли командира. И спрашивать за нее надо с командира. Захочет – ничего подобного не будет. Гондурас мог появиться в столовой в 7 часов утра, специально на час раньше выйдя из дома, чтобы убедиться, насколько полноценно питаются на его лодке новобранцы. И беда, если тарелка старослужащего оказывалась заметно богаче. Не только восстановит справедливость, но и заставит обеспечить молодому бойцу доппаек за счет  зарвавшегося старослужащего. Мог появиться в казарме и ночью. Конечно, были попытки и на нашей лодке «чтить традиции», но Гондурас знал все, что творится в его «королевстве», и попытки эти достаточно жестко пресекались. При этом никогда к подобным делам не привлекались никакие сторонние структуры – ни политотдел, ни, тем более, военная прокуратура. Нарушителю вполне хватало общения с командиром один на один, чтобы навсегда забыть о своих амбициях. Все-таки, мастер спорта по морскому многоборью. Сор из избы Гондурас не выносил, но и мусора на лодке не допускал.
Вот такой был Гондурас – и командир, и  мужик.

По-настоящему повезло тем курсантам, что оказались приписаны к лодкам, имеющим на борту ядерное оружие. К таким субмаринам нашего брата просто не подпускали на пушечный выстрел. Сидели себе гардемарины в казарме и играли целыми днями в карты. Или стенгазеты рисовали.

Лодка наша была, если это кому-то что-то говорит, 613-го проекта. Аж 1953 года постройки. Тем не менее на тот момент еще была в строю. Один из наших курсантов, впервые попав на такую субмарину, так сформулировал свое впечатление:
- Сначала построили лодку, потом ее вооружили, а потом вспомнили, что на ней еще кто-то должен служить.

В общем так, подводный гальюн (туалет по-сухопутному) фактически можно посещать, если глубина погружения не более 30 метров. Да, и то не всегда по любому желанию. Надводный гальюн – это между прочным и легким корпусом. Но, как следует из названия, доступен он только тогда, когда лодка находится в надводном положении. Расположен на уровне главной палубы, по которой просто гуляет волна. Уж, как повезет, если волна приличная. Может, и все обойдется, а может, и накроет с головой. И это в декабре на Балтике. Спим на гамаках, что располагаются под стеллажами с торпедами в первом (торпедном) отсеке. Изо рта идет пар – не жарко.

Закончилось боевое дежурство, тут бы и радоваться, но буквально сразу нас посылают на несколько дней обеспечивать учения морской авиации. Суть учений – лодка перемещается в назначенном квадрате в подводном положении, а самолеты ведут ее поиск. Как только находят, производят учебное бомбометание. Если акустик лодки слышит падение в воду учебной глубинной бомбы, лодка выстреливает на поверхность сигнальный патрон – этакий небольшой ракетоподобный снаряд, который отстреливается от корпуса лодки и следует до всплытия на поверхность. Далее он горит, озаряя своим светом пол горизонта. По разнице мест падения учебной бомбы и этого светящегося сигнального снаряда определяется успех учебной атаки лодки с воздуха – летчики получают свои «пятерки» и «двойки».
Еще стоит отметить. Погрузка-выгрузка боезапаса (а это здоровенные торпеды или примерно такие же по величине мины, либо и то, и другое) – процесс весьма трудоемкий, ответственный и требующий особого режима. Это не патроны в рожок автомата набить. Поэтому, если лодка находится не только в боевом дежурстве, но и просто в составе боевого соединения, как правило, оружие находится на борту постоянно. Не пистолеты и автоматы членов экипажа, а самое что ни на есть предметное – торпеды или мины, или и то, и другое. Поэтому и в этот исключительно учебный поход наша лодка вышла с полным торпедным запасом. Лежишь в гамаке, укрывшись поверх шерстяного одеяла еще и шинелью, а над тобой висит на стеллаже торпеда, а над ней еще – романтика… Офицеры не как в кино – в кителях с сияющими золотом погонами, а, как правило, просто в фуфайке, а кто-то под нее еще и белье из верблюжьей шерсти одел, что в комплект ИСП-60 входит (изолирующее снаряжение подводника для аварийного выхода из затонувшей лодки или подводных работ). Через пару суток все еще и щетиной на лицах покрываются – бриться на подобной субмарине –  роскошь непозволительная.

И здесь я, пожалуй, сделаю этакое лирическое отступление. Нисколько не умаляя и героизм, и первостепенную важность всех наших сухопутных войск, все же отмечу особую культуру и интеллигентность любого флота – и надводного военно-морского, и подводного, и гражданского. Еще Пикуль об этом писал. Это не просто кем-то продекларировано. Это – совершенно объективная реальность. Просто в этом замкнутом пространстве (а уж на подводной лодке, так и вовсе в толще воды на глубине) абсолютно все – и командир, и старшие офицеры, и только вчера призванный на службу восемнадцатилетний мальчишка – находятся в совершенно равных условиях перед любой опасностью. А если есть шансы на спасение, то именно командиру предписано покидать свой корабль последним. Нет тут разных эшелонов обороны, нет передовой и тыловых блиндажей. Но есть понятие экипаж. Этакое единое и неделимое. И вот в этом экипаже, когда нет никого посторонних, блестящие мундиры никакой смысловой нагрузки не несут. Зато замерзнешь в таком в декабре в северных водах очень быстро. Поэтому фуфайка, под ней шерстяное белье, а на голове зимняя шапка-ушанка. Напомню, лодка 1953 года постройки. На атомоходах уже тогда все было совершенно по-другому. Но атомных подводных лодок на Балтике не было никогда.

А наш Гондурас, бывало, говорил:
- Я знаю, что в случае войны моя лодка выйдет в море только один раз. Но пару гондурасов я с собой на дно прихвачу.
В данном случае под «гондурасами» следует подразумевать корабли вероятного противника. И глядя на самого нашего Гондураса, никто в этом и не думал усомниться. Этот точно прихватит.

Итак, лодка благополучно добралась до места учений, погрузилась на заданную глубину, акустики стали слушать, как нас условно бомбит наша морская авиация, а командир минно-торпедной боевой части  отстреливал в ответ на падение учебной бомбы сигнальную ракету. Все очень даже прозаично. Мы же – стажеры-подводники - просто валялись в гамаках первого отсека, наблюдая за жизнью лодки изнутри.

Сколько времени мы так должны были обеспечивать учения, никто сказать не мог. Не исключаю, что и командиру изначально это было неведомо. Все указания поступали по радиосвязи с базой. Конечно, засекреченной и строго в сеансы связи, для которых лодка должна была всплывать. Ну, а весь экипаж устремлялся на палубу, чтобы перекурить (под водой всякое курение на лодке строжайше запрещается – это действительно чревато самыми фатальными последствиями) и …конечно, воспользоваться никак не ограниченным какими-либо техническими условиями надводным гальюном. Вот такая проза жизни, но из такой «песни» это слово выкидывать категорически нельзя – сразу теряется смысл самой песни. Если по всем правилам, то выход в надводном положении на открытую палубу (даже в ограждение рубки) разрешается по одному человеку из отсека. Для чего этот выходящий берет бирку с номером своего отсека и вешает на крючок в ограждении рубки. Залезая внутрь корпуса, он забирает бирку и либо возвращает на штатное место, либо передает следующему обитателю своего отсека, пожелавшему выйти наружу. Заведен такой порядок на случай срочного погружения, когда некогда проверять наличие людей в лодке по головам. Командир просто смотрит, есть ли бирки в ограждении рубки и, если нет, задраивает главный рубочный люк и отдает команду на погружение, будучи уверенным, что никто не останется за бортом. В нашем случае никакой срочности не ожидалось, поэтому из отсеков выходили все желающие. Точнее, абсолютно все. Потому что…желали все.  Ну, сами понимаете… Да, для справки – задраивает и отдраивает главный рубочный люк исключительно командир. Люк на лодке 613 проекта весил, кажется,…около 160 кг. Может, и больше. Но точно не меньше. Открывался командиром вручную - спиной, головой, руками, всем, чем придется. Как? Понятия не имею. Но был наш Гондурас мастером спорта по морскому многоборью, поэтому как-то справлялся.

Любые планы любых морских мероприятий запросто способна поменять погода. Стихия – она сильней любых человеческих устремлений, и заставляет считаться исключительно с ней, если ей того захотелось. Внезапно Балтика буквально почернела. А, скорее всего, внезапность эта стала результатом всплытия лодки на поверхность – под водой все было тихо, а тут на тебе… Почему такой шторм заранее не попал в прогноз погоды, мне неизвестно. А, может, решили, что как-нибудь обойдется. Не обошлось.

Дизельная лодка в отличие от атомной имеет очень существенный недостаток – конечный запас электроэнергии, сосредоточенный в аккумуляторном отсеке. Под водой дизельная лодка идет исключительно на электромоторах, которые питаются от огромного количества аккумуляторов, собранных в этом самом отсеке. Но сколько бы аккумуляторов ни было, количество их все равно конечно, и рано или поздно в подводном положении заряд падает до уровня, когда аккумуляторы надо заряжать. В море зарядить можно только от дизель-генератора. А для работы любого двигателя внутреннего сгорания необходим воздух. Причем, много. Над водой его сколько угодно. А вот под водой…Даже если собрать весь воздух внутри лодки, это буквально на пару секунд работы дизеля. Чтобы было понятно – если встать на скоб-трап в боевой рубке под главным рубочным люком при работающих дизелях, кажется, что у тебя на плечах стоит еще кто-то – такой воздушный поток давит сверху.
Поэтому, хотя под водой никакого шторма нет, и лодка идет мягче, чем машина едет по паркету, а наверху шторм и волна шестиметровая, никуда лодке не деться, если сели аккумуляторы – всплывет. Можно лечь на грунт, но помимо собственно электромоторов есть масса других потребителей электроэнергии, без которых просто невозможна жизнедеятельность. Да, и дышать чем-то надо. Патроны регенерации тоже не бесконечны. Вот на атомоходах – другое дело. Там, напротив, главное не дать энергии разгуляться, там система охлаждения во главе угла, а уж с разогревом все в порядке. Воздуха для ядерной реакции не требуется вовсе.

За день подводных активных скитаний игры в войну с авиацией, аккумуляторы нашей лодки изрядно сели. Поэтому, надо было в обязательном порядке, как говорят подводники, «бить зарядку». Лодка всплыла и тут же попала в объятия балтийского шторма. Шторм на Балтике достаточно специфичен, потому что волна всегда короткая. Негде волне разгуляться. А короткая волна опасна разрушениями – она не только качает, но еще и сильно бьет. Уже много позже, на океанском судне, на котором мне довелось работать, балтийская короткая волна просто «слизала» около 20 метров фальшборта – металл толщиной 17 миллиметров. Хотя это же судно без разрушений прошло в океане через шторм с высотой волн в 15 метров (пятиэтажный дом). Вот в такую короткую шестиметровую волну лодка и всплыла. Причем уже в темноте. Теоретически существует на лодке режим РДП – работа двигателя под водой. Когда подобно перископу выдвигается труба забора воздуха для двигателя. Но, еще раз повторюсь, лодка 1953 года постройки, и…открою секрет – перископ на лодке уже вообще потерял способность подниматься. Хотя спирт на протирку оптики перископа регулярно дважды в месяц получали в обязательном порядке. Ну, это святое, и от состояния самого перископа никак не зависящее. Подозреваю, что с трубой РДП все обстояло еще печальнее. Да, и в принципе, чтобы шестиметровая волна не залила трубу РДП, идти пришлось бы в надводном положении. Но так идти, ничего перед собой не видя вовсе, если главный люк все-таки закрыть, никого не имея на мостике, это уже грозит бедой не только лодке, но и окружающим. Поэтому, главный рубочный люк приходится держать открытым, а вахтенным офицеру и матросу зорко смотреть вперед и вокруг. Мостик на лодке закрыт только от лобового удара волны, и, если волна накрывает лодку «с головой», а точнее с рубкой, мостик становится гигантской ванной, в которой вахтенный офицер стоит по самую шею, а сливное отверстие такой ванны (по-морскому – шпигат) – главный рубочный люк – вся вода, оказавшаяся на мостике, далее окажется сначала в боевой рубке, а потом в центральном посту. Не такая лодка и большая, чтобы весьма существенный объем влившейся через люк воды не представлял опасности для остойчивости – мало того, что принят дополнительный груз выше метацентра, так еще и сплошь свободные поверхности.

Стоп! Пошли уже заумности, непонятные массовому читателю. Заканчиваю. Плохо очень для лодки заливание через главный рубочный люк. К тому же на сильном волнении. Опрокинуться может. А это вытекание электролита из тех самых аккумуляторов, и…все.

Ну, и каждое такое заливание автоматически означает смену вахтенных офицера и матроса, которым необходима абсолютно полная смена всей одежды и хоть какое-то время на обогрев после декабрьского купания.

Даже в океане на 15-метровом волнении на океанском судне я не встречал такую качку, как тогда на лодке. Чтобы наглядно представить – на моей койке-гамаке поверх шерстяного одеяла лежала суконная шинель. На одном из кренов шинель свалилась под ноги. Кренометр в этот момент зафиксировал угол в 47 градусов.

Что же касается нас - гардемаринов, то мы на данный момент были уже отнюдь не новичками в море. Прошли не одну морскую практику. Все бывали в океане. Я успел дважды пересечь Атлантику и побывать в Тихом океане. Поэтому, вопрос морской болезни изначально не стоял. Однако, именно с такой качкой все мы столкнулись впервые – часто, очень резко, множественные удары по корпусу лодки и при этом очень большой крен. В общем, из нас четверых двое все-таки слегли. Автор сего повествования и еще один наш гардемарин, кстати, мой тезка, остались вполне работоспособными. Ладно мы, уже имевшие за плечами морской опыт и либо познавшие, что такое морская болезнь, и как с ней справляться, либо вовсе ей не подверженные. Жалко было смотреть на тех новобранцев, для которых подобное случилось впервые. И сразу в таких количествах. Смотря на их зеленые лица и совершенно отсутствующий вид, пожалуй, именно тогда я окончательно уверился, что армия должна быть исключительно профессиональной. По крайней мере, в таких специфических отраслях как флот.

В общем, мы с тезкой с любопытством просто взирали на происходящее, а двое других наших стажеров неподвижно расположились в лежачем положении на гамаках, подавляя в себе приступы морской болезни на этой совершенно шальной качке. В том числе и Вадик. Так я решил назвать этот персонаж. Перебирая в памяти имена всех курсантов нашей группы, именно такое имя я и не встретил. Не было у нас в группе никаких Вадиков. Даже в роте, на сколько помню, не было. Оттого и выбрал это имя. Всякие совпадения не просто случайны, они исключены. Прототип искать бесполезно. Он известен только мне. Ну, и остальным непосредственным участникам тех событий. Но где они все сегодня, я не знаю.

Еще важное замечание. Лодка делится на отсеки водонепроницаемыми переборками. Каждая такая переборка способна выдержать давление воды на максимально возможной глубине погружения лодки. Смысл понятен – случись что, потери должны ограничиться только поврежденным отсеком. Касается это и личного состава. Переход из отсека в отсек осуществляется через переходные люки в этих межотсечных переборках – большой круглый люк вместо двери. Размеры его я точно не помню, но раза в три по площади больше, чем главный рубочный люк. Если рубочный люк весит 160 кг, можно просто прикинуть, сколько весит люк переходной. Но этот расположен вертикально, висит на могучих боковых петлях, поэтому для его открытия-закрытия особых неимоверных усилий не требуется. Одна рука и одновременно одна нога вытягиваются вперед, голова пригибается, и так, потренировавшись, можно даже бегом переместиться из отсека в отсек. Имеет такой люк особый клиновой замок для обеспечения герметичности закрытия. Открывается и закрывается этот замок с помощью кремальеры – большой рычаг, расположенный над люком, за счет которого поворачивается шестерня, передвигающая рейку с клином замка. Во время движения все межотсечные люки должны быть закрыты, а переход из отсека в отсек осуществляется по разрешению из центрального поста. По тревоге всякие перемещения между отсеками запрещены – где тебя тревога застала, там и остаешься. Люки все задраены. Не задраить за собой люк, переходя из отсека в отсек, – это сразу объявить всем, что ты здесь совершенно, как сейчас говорят, не в теме.
А еще в каждом отсеке прямо над люком висит этакая табличка. На полированной латуни не написано, а выгравировано, чтобы никогда ничего не стерлось, а буквы заполнены черной краской: «Никто не имеет права покинуть аварийный отсек!» Это святое правило. Такова уж специфика. Любая беда конструктивно локализуется по отсекам, и первое, что необходимо, не дать любой опасности выйти за установленные границы. А потом сражаться с ней в границах отсека. Удастся – отлично. Если нет, то и потери должны ограничиться отсеком. Если же изначально опасность не локализовать, то в силу того, что лодка под водой тоже локализована, трагедия накроет всех.

Нам бы пару часов так продержаться, чтобы аккумуляторы подзарядить, а там уже можно будет нырнуть в тишину и просто ждать. И вдруг лодка как будто врезается во что-то. Ни во что она, конечно, не врезается, а просто неудачно принимает очередную волну прямо на нос. Или, как говорят на флоте, на штевень. Обычно стараются удерживать нос корабля (или судна) под углом к волне, который определяется по специальной диаграмме Ремеза. Но не всегда получается, и время от времени волна попадает прямо на штевень.  А на штевень – это всегда мощный удар. Благо, стоящих на ногах в отсеке никого не было, иначе попадали бы. При штормовании подобное происходит отнюдь не редко. Но… сразу же за ударом все услышали громкое шипение откуда-то сверху в районе межотсечной переборки. Оттуда, где находился хвост торпеды, висящей на стеллаже.
Удар, а следом громкое шипение…Причем в полной, почему-то, тишине.
Вахту в отсеке непрерывно нес его старшина,которому до дембеля оставался буквально месяц (в то время срочная служба на флоте составляла 3 года). Он уже совершенно не страдал морской болезнью, а оттого, несмотря на свой статус матерого «годка» («деды» - это в сухопутных войсках; на флоте – «годки») оказался вынужден постоянно находиться на боевом посту за всех тех новобранцев, от которых требовать что-либо было просто бессмысленно в силу их физического состояния.
Вслед за наступившей тишиной четко звучат комментарии этого самого старшины:
- Торпеда травит!

Что это значит? Какого типа торпеды на нашей лодке, никто из нас не знал и не интересовался. Конечно, мы их изучали, но очень ознакомительно – не наш профиль. Вот расчет торпедной атаки – это наше. А чем конкретно стрелять – для нас штурманов не так важно – что заряжено в аппарате, то из него и выйдет. Что там может травить? Запустился двигатель? Но винт не крутится. И чем это в принципе может грозить?
Торпеда – очень сложный и дорогой самостоятельный механизм. И просто так она взорваться не должна. Чтобы привести ее в состояние боевого применения, на лодке есть отдельная минно-торпедная боевая часть во главе с офицером. Помнится, там много всяких ручек, которые надо повернуть и что-то там выставить, чтобы торпеда вышла из лодки именно торпедой, а не просто металлической болванкой. Были случаи, когда на такой вот жуткой качке торпеды, те, что на стеллажах, срывались с крепежных хомутов. Падая, они калечили людей, даже давили насмерть, но исключительно, как просто тяжелый падающий металлический предмет. Были случаи, когда падали со стропов во время погрузки-выгрузки боезапаса. Но чтобы это приводило к взрыву, такое практически исключено. Пожар – это другое дело. Но никакого огня у нас не было. Тем не менее, было отчетливо объявлено: «Торпеда травит!»

На все подобные рассуждения необходимо время. И все они были уж потом. А в этот момент… Было ли страшно? А как вы думаете? И все бы, наверное, просто молча боялись, но внезапно центром всеобщего внимания стал наш герой Вадик. До этого он лежал на своей койке-гамаке совершенно неподвижно, закрыв глаза и показывая всем своим видом, до чего же ему худо. Но практически одновременно с окончанием фразы «торпеда травит» только что неподвижное тело стало подобно взведенной пружине, которую отпустили. Представьте – мгновенно поднимается в сидячее положение само тело, а ноги одновременно опускаются на палубу (на флоте нет полов). Но это еще ерунда. То, что происходит дальше, я больше ни разу в своей жизни никогда не видел. Не просто в жизни, но и во всевозможных номерах разных эксцентриков. Эти подбрасывали и ловили на себя пиджак, шляпу, сигару в рот, а трость в руку. Но обувь в таких номерах не фигурировала. Вадик же, совершенно не глядя вниз, попадает двумя ногами сразу в оба своих ботинка, стоящих на палубе. Не в тапочки, а именно в форменные ботинки со шнуровкой. Я не могу одеть ботинки без помощи рук по одному. А тут сразу оба. И тут же буквально летит к межотсечному люку и… дергает кремальеру.

Далее все происходит уже совершенно логично по классическим законам физики. Многоцентнеровый люк буквально летит в соседний второй отсек, удерживаемый только могучими петлями. Представьте, что невероятно тяжелая стальная дверь распахивается с очень большой скоростью. Если бы во втором отсеке кто-то находился в районе этого люка, последствия были бы самыми жуткими вплоть до летальных. Убивает энергия. А тут ее предостаточно – и масса огромная, и скорость, которая в формуле энергии фигурирует аж в квадрате. Но к счастью, во втором отсеке располагались каюты комсостава, а все офицеры в таких условиях плавания находились или на своих боевых постах в других отсеках, либо в центральном посту, где и вершилась судьба всего нашего морского похода.  Офицерская каюта на лодке – это, примерно, половина железнодорожного купе. Только койка одна, а не две, примерно такой же столик и небольшой шкафчик. Но главное, есть отдельная дверь, а, значит, есть у офицера свое личное пространство. Пусть и такое маленькое, но свое. Чья каюта располагалась в зоне поражения люка, я уже не помню. Только дверь в это чье-то личное пространство была не просто вынесена, но и разбита в щепки. Вадик же улетел в распахнутый таким образом проем куда-то дальше. Правда, вскоре вернулся и молча занял свое лежачее положение.

Никакая торпеда не травила. От удара встречной волны каким-то образом захлопнулся главный рубочный люк. Оба дизеля, в последний раз хватанув воздух, что оставался в лодке, успешно заглохли. Но своим последним вздохом создали приличное воздушное разряжение в наглухо задраенном объеме. В первом задраенном отсеке давление оставалось неизменным. Возможно, что давление во втором отсеке достаточно быстро выровняли с пониженным давлением центрального поста, откуда и произошел этот финальный «глоток» воздуха двигателями. А, может, по какой-то причине и люк оставался открытым между вторым и третьим отсеками. Разница давлений, умноженная на площадь люка, создаст ту силу, которая и будет открывать люк, если освободить замок. Разное давление в отсеках – ситуация для лодки вполне рабочая. И на этот случай, чтобы при открытии люка никого не убило, существует выравнивающий клапан в переборке.  Вот этот клапан, как раз, и шипел. Но доработать ему безопасно наш Вадик не дал, рванув кремальеру замка на открытие.

Потом я спросил нашего командира минно-торпедной БЧ, чем, вообще, может грозить то, что торпеда действительно травит? Ответил он, что живых свидетелей подобного нет и не может быть в принципе. А я подумал, что если нет свидетелей, то, вполне возможно, такого и не было. И многие трагические события, которые имели место быть на подводном флоте, произошедшие якобы из-за самопроизвольного подрыва собственных торпед, истинные причины имели другие. А вот на что списали – это уже дело другое. Ракета во время штатного запуска, уже начавшая выходить из шахты, застряла в ней с уже запущенным двигателем – это было. Но тогда грамотные действия командира и экипажа сумели ситуацию нейтрализовать, и никто не пострадал. А командир впоследствии стал Главнокомандующим военно-морским флотом СССР.
Но даже если так. Если свидетелей не остается. Их в любом случае не останется. Это лодка. Дальше кормы не убежать. А если у кормовых отсеков остается хоть какой-то шанс, то отдраить межотсечный люк – это окончательно этот шанс у них отнять. Но и себе никаких шансов при этом не добавить. Это называется паникой – потеря способности думать под действием страха. А страха у нас у всех было предостаточно. Включая и самого командира. Самого Гондураса.

Потом снова попытались возобновить зарядку аккумуляторных батарей. При этом лодку изрядно заливало через рубочный люк. Нас двоих, тех, кто не укачался, командир послал вычерпывать ведрами боевую рубку и выливать воду за борт. А затем... лодку накрыло целиком. Мы стоим в боевой рубке с ведрами, вжавшись в переборки, а мимо нас во весь диаметр главного рубочного люка валится вниз столб воды. И никак не хочет заканчиваться. Следом с криком: «Говорила мама – учись на доктора!»- буквально пролетая боевую рубку, в центральный пост падает вахтенный офицер,принявший ванну по самую шею в водах декабрьской Балтики. Потом навстречу вылетает сам Гондурас, который хватает оставшийся снаружи прожектор и прыгает  назад в центральный пост. Вероятно, по дороге он замечает нас, потому что следующая команда которую он прокричал, была:
- Курсанты! Вниз!
Мы не заставляем себя ждать и мгновенно оказываемся в центральном посту.
Далее командир захлопывает главный рубочный люк и решает закончить неравный бой со стихией, отступив в глубину. С тем зарядом аккумуляторов, какой есть. К тому же, один из двух дизелей отказал, работал только один.
И в довершении сцены после всех команд на погружение уже совершенно не по-уставному наш командир решил прокомментировать ситуацию, так сказать, от себя лично:
- 90% за то, что мы сейчас утонем!
Вот тут у меня хватило знаний, чтобы испугаться еще раз. Причем, уже полностью осмысленно – я хорошо понимал, почему опасность настолько реальная.
Но мы не утонули, а легли на грунт в режиме жесткой экономии электроэнергии.
Собравшиеся в центральном посту офицеры пребывали в состоянии благополучно пережитого апокалипсиса. Вы не поверите, но все улыбались, хотя над нами и было 80 метров глубины Балтики. Командир достал жестяные банки с воблой из, похоже, своего личного запаса. Вобла входила в обязательный подводный паек, но в ограниченном количестве – давали по одной штуке в день. А тут можно было есть, сколько хочешь. Еще открыли банку с сухарями. Вино тоже входит в подводный паек, но уже не помню, было оно на этом застолье или нет? Но главное, меня и тезку офицеры позвали в свой круг. А лично в мой адрес наш Гондурас сказал дословно:
- Этот длинный мне нравится!
И при этом совершенно нормально улыбнулся.
Представляете? Я понравился самому Гондурасу! И он еще и улыбнулся!
А еще хорошо запомнил, как офицер-механик («движок» на лодочном сленге) тут же в этой компании под воблу с сухарями сказал мне:
- А Вадик ваш – шланг!
Вот так вот!

К утру следующего дня шторм успокоился, и мы благополучно всплыли. Радиосвязь с командованием полностью восстановила душевное равновесие и оптимизм – нам сообщали, что ввиду нашего ущербного состояния (отказ одного из дизелей) мы более не участвуем в игре в войну, и нам надлежит просто следовать на базу. Уж, как доберемся, тогда и ждут. Единственная задача на предстоящий день - доплыть до базы. Пришвартовались уже ночью, помню, около 2 часов было, когда пришли с лодки в казарму.
Я был уверен, что весь офицерский состав прямо с лодки устремится бегом по своим квартирам, к семьям – к женам, к детям. Все офицеры лодки – еще очень молодые мужики. Но к моему великому удивлению офицеры тоже всем составом пошли в казарму и расположились в своей офицерской комнате. Во главе с Гондурасом. А потом…Они позвали к себе нас двоих – тех, кто не укачался, а вычерпывал воду из боевой рубки. На столе появились консервы из подводного пайка. В частности, севрюга. Ни в одном магазине в то время я такие не встречал и не мог встретить в принципе. Уже упомянутые вобла и сухари и, конечно, спирт. Тот самый, что отпускается на обслуживание, в том числе и оптики перископа, который не поднимается уже очень давно. На лодке спирт зовется «шило». Спирт подводники не разводили, а запивали водой. Так сказать, пили в прикуску. На что доктор нашей лодки мне отдельно заметил:
- Ты на них-дураков не смотри. Получишь ожог гортани или пищевода. Набери сначала воды в рот, а потом спирт пей, чтобы вода сначала пошла, и ожога не было. А потом водой запей.
И была речь Гондураса, обращенная к нам – курсантам-гардемаринам, которых офицерская братия приняла, как своих:
- Теперь поняли, почему подводники шило пьют? Потому что каждый выход в море может оказаться последним!

Конечно, трусость в первом бою никогда не бывает. Это правда. Никто Вадику никаких претензий не высказывал. И даже про дверь все позабыли – сломалась и сломалась во время шторма. Бывает.
Но и к столу офицерскому никто не позвал. Ни сейчас, ни в другие подобные «офицерские собрания».

Лежала в памяти эта история почти сорок лет. И вдруг всплыла ни с того, ни с сего. Прямо, как подводная лодка там, где ее никто никогда не ждал.
Всколыхнули эту память всем известные события на Украине. А точнее, поведение людское, с этим связанное.
Вдруг некоторые из тех, кого не одно десятилетие считал настоящим другом, кому всегда старался помочь в любой ситуации, в ком сам по-настоящему нуждался, с кем делился и радостями, и горестями перестали отвечать на телефонные звонки. Но дали письменные пояснения – дескать, никаких обид, никаких претензий, никаких идейных разногласий. Просто нет настроения ни с кем поддерживать контакт. Ушли со связи в одностороннем порядке.
А ты всегда считал их членами своего экипажа. Получается, ошибся? И ошибался десятки лет?
Все, что касается тебя, если ты в экипаже, касается абсолютно всех его членов.  И только их. Ни идеи, ни страны, ни президента и правительства, касается только тех, кто рядом – и подвиги, и подлости.Точно так же, как и ты, все в экипаже боятся, если страшно, и все радуются, если есть чему. И точно так же, никто не ждет какого-то чуда со стороны, а надеется только на того, кто рядом. Такого же, как он сам.
Торпеда травит? Если даже и так, это совсем не повод дергать кремальеру, максимально расширяя масштабы возможной беды. А если нет? Если это всего лишь перепускной клапан? Тогда скоро все придет в норму, закончится поход. И будет накрыт стол для экипажа. А к столу позовут? Если нет, то это действительно большая беда. Беда для того, кто однажды «дернул кремальеру», кому придется искать заново тех, на кого можно положиться. А время еще осталось?  В этом экипаже он уже чужой. Потому, что однажды оказался шлангом, как выразился «Движок».
Берегите свой экипаж!

Октябрь 2022 г.