Клуб Вальяжных Негодяев. Глава 3

Лилька начала меня мелко видеть и даже перестала здороваться. Так бывает: ты кожей чувствуешь, что человек остыл к тебе до нуля, а подогреть его не можешь. Она просто бросила меня в учебном потоке как подыхающую рыбу, у которой вырастает по «хвосту» за каждый новый день сессии. Преподаватели больше не подмахивали мне зачётку не глядя, ибо золотым активом «Бодрян» я быть перестал. Мои ребята начали работать по своим сценариям, а, вернее, по чужим копиркам, ещё вернее, по копиркам чужих копирок и повторам самоповторов.
Единственным верным мне человеком оставалась Плюхарева. Она протянула мне руку немощи. Сначала глупая пыталась давить, потом подчинить меня через ласку и участие, угрожать и мотивировать, при этом всякие потуги на близость отвергала. Позже она призналась, что ей отчаянно хотелось красивого захода: цветов, шампанского, тарталеток, а все мои деньги, очевидно, уходили на проезд и обувной клей.
Я, действительно, много ездил. Наше стендап-комьюнити цеплялось за любую площадку: бар, ДК, ИК – не важно. Запитали микрофон и – вперёд! Не суть: кафе или антикафе, главное, улыбнуть народец. Когда на проезд не хватало, приходилось идти пешком через весь город, и штиблеты мои бесстыжие открывались миру.
И пусть сейчас я пинал дырявыми кедами ветер перемен, впереди было великолепное и непуганое будущее. Это витает в воздухе, когда тебе 18+, и горе тем, кто этого в себе не ощущает. Самоуверенность – топливо молодых!
Плюхарева тоже не хотела, как все, она хотела быть моделью и в каждом диалоге с ней я развлекался как мог. А мог ли не развлекаться?
– Скажи мне, моделью какого самолета ты хочешь быть?
– Я хочу быть обычной человеческой моделью!
– Я бы все-таки посоветовал кукурузник!
– Ты – энергетический вампир, Гош. Я тебе помогаю, а ты...
– Я могу быть ассистентом фотографа, могу закрыть рукой твой огромный нос или рот!
После таких разговоров Плюхарева всегда смотрелась в зеркало, а я мог украдкой посмотреть на неё. Нет, конечно, что-то в ней, безусловно, было и било в самую точку, но зерно это было ею ещё не понято и заперто в долгий ящик.
Именно я научил Плюхареву по-настоящему обижаться. Не принижайте во мне этого! Обида – мощное оружие и первейший навык женской самообороны. Когда критическая масса обид перевалила за тонну, Плюхарева сломалась в районе каблука. Это была эпичная истерика – она плакала и смеялась одновременно, ходила по асфальту пауком и грязно ругалась.
Я тогда просто взял её на руки и нёс через целый микрорайон. Она обижалась, но держалась цепко до самой мастерской. Изгиб её бедер идеально ложился в руку, от волос пахло свежим сеном и корицей.
Хорошая была мастерская: много обуви, старый мастер и никаких камер. Пока Плюха щебетала с ремонтником, я высмотрел и украл себе отличные кроссовки. Хорошая реплика, почти новая, на ноге сидят идеально, как влитые, только правая подошва странно скошена под углом, словно кто-то орудовал напильником. Я немного подумал над этим и просто сложил их в набрюшный карман толстовки – таков был мой план овеществления...
Плюхарева не оценила. Она плакала, бранилась, делала серьёзное лицо. Требовала больше никогда не воровать и платить за всё аки лох.
– Пойми ты, дура грешная, если я не пришёл голый, значит, я что-то украл! В нашей семье нет карманных денег, нет НЗ и бюджета! Волков ноги кормят. Я ворую всё, что стоит дешевле тысячи рублей, чтобы не попасть под уголовку! Это моя естественная схема бытия!
– Я больше не могу с тобой рядом быть – ты меня разрушаешь!
– Помири меня с Лилькой, ей –  нормально...
***
Плюшка жила в новострое. Туда она и позвала Лильку. Видно было, что в её жилище ничего ещё не горело, не текло и даже не выцвело. Мне тут было даже как-то не по себе. «Мы, вампиры, предпочитаем коммунальные квартиры!» В своем фамильном гнезде я ничего ни разу не обустроил. Либо ты создаёшь быт, либо он создаёт тебя. Я был создан чуть больше, чем полностью, своей чумазой раковиной, старым трюмо и порезанным колченогим столом. Когда-то я пытался делать там уроки, теперь уже я ничего не пытаюсь…
Да кто я есть? Людской отбросок.
Изгой, гонимый в никуда.
Я некрасив и недоносок, не глядя на мои года,
Я тут как пес среди людей под видом человека.
Я для своих родных злодей, для остальных – калека…
Лёша Маэстро.
Слишком много поэзии в голове – это когда страшно! Страшно, что скажет мне Лилька, страшно, что ей скажет обо мне Плюхарева. Не травите меня критикой, ибо я неоспоримый и гениальный. Просто дайте мне время, возможность и сил на новый рывок, а мнение можете оставить при себе-бе-бе-бе-бе!
Лилька уже стояла за дверью. Даже дверной звоночек кричал об этом: «лильк, лильк, лильк, лильк!» Потом вся это возня в коридоре: обнимашки, поцелуйчики, разувания. Зачем женщины целуют друг друга? Какой в этом смысл без мужчин? Плевать!
– Лиль, мы позвали тебя как старосту поговорить о Гошиной учёбе!
– М-м-м… –  Лилька презрительно поджала красивые губы. – А ему вообще это надо?! –– По-моему, он прекрасно лежит на диване и обтекает.
– Лиль, но его же отчислят, заберут в армию и будут там бить!
– Скорее всего…
– А зачем меня просто бить, давайте сразу – убьём!
– Бить тебя всё же надо!
– Зачем?
– Ты инфантильный и не хочешь взрослеть!
– Я стар и мудр, как великий Ошо!
– Ты будешь паясничать или заткнёшься?
– Я заткнусь! И ты, Плюхарева, тоже заткнись!
Лилька подошла и влепила мне короткую пощечину. Стало больно и очень волнительно.
– Это тебе за Плюху! Ты что позволяешь своему мужчине так с тобой разговаривать? Он, вообще, твой мужчина?
Плюхарева застыла в нерешительности. Её опять толкали к непонятному рубикону.
– И не «мужчина», и не «твой»! – вынесла вердикт Лилька.
Лилька надавила мне на кровавые мозолЯ. Пусть я ничей, но это сейчас, а дайте только время, и гирлянда из женщин повиснет на мне.
– Мы работаем над этим! – отчеканила Плюха.
Всех в комнате обдало запредельной серьезностью. Так, наверное, докладывали в ЦК КПСС о готовности водородной бомбы. Меня вмиг переполнило редкое чувство благодарности – сегодня меня отстояли перед самым важным для меня человеком. «Без пяти минут модель» над чем-то там работает со мной – доходягой и оглодом! Лильку это, почему-то, насмешило до ужаса.
– Вы чего там, мост строите? Ха-ха-ха! Может, вам кирпича подвезти? Ха-ха-ха! Идите сюда, трудяги-работяги мои!
Лилька обняла нас своими прекрасными руками и прижала друг к другу, словно куличи, а я лишь хотел остаться тестом в её руках.
***
После долгих и утомительных разговоров в ход пошла анисовая настойка. Плюха, конечно, протестовала, но в меру, ибо стрессов на неделе у неё выдалось с лихвой. С голодухи мы очень сильно захмелелии. Лильку унесло первой:
– Думаешь, я Плюхареву тебе отдам? Не отдам! Ты до неё не дорос!
– Дык, она же на каблуках!
Плюхарева действительно ходила по ворсу аки по подиуму. Острые шпили каблуков оставляли на ковре оспу. Она была в той прекрасной фазе начинания, когда делаешь миллион восторженных мелочей, вместо одного ключевого действия. Сейчас проходка на каблуках по дому казалась для неё чем-то важным и даже необходимым.
– Она теперь всю жизнь на каблуках будет ходить по разным подиумам, а ты будешь голову задирать! Она же красивая, как сама Русь, а «тылы» какие? Ты посмотри! – Лилька впала в комплиментарную фазу опьянения. – Айда ко мне, такую косу заплету!
Плюхарева послушно подставила Лильке русые пряди, и та ловко начала в них шустрить. Пряди натягивались плотнее, обнажая острый контур эльфийских ушей. Скулы проступили рельефней, то ли от света, то ли от общего состояния. Очень захотелось провести по ним рукой.
«Тебе нравятся только те игрушки, в которые играют другие люди…» – процитировал я мысленно собственный материал. Я даже сам и не заметил, как линза моего внимания совпала с фокусом телефона. Сначала я фоткал одиночными, потом очередями. С усердием пчелы я собирал по крупицам чужую красоту. Родную красоту, но не любимую!
Всё бы ничего, но после Плюхаревской косы Лилька начала плести канаты из меня.
– Гоша, тебе очень нужно взрослеть! Ты знаешь, от чего взрослеют мужчины? Есть определённые точки мужания. Мотай на ус: первый секс, первые деньги, армия, автомобиль, ребёнок… Ах, да! Ещё должна быть нормальная драка! Прям конкретная заруба, понимаешь?
– Ужас! Это же культ насилия!
– Заткнись, Плюхарева, тебе надо красиво выглядеть и молчать, а у меня три брата! Я знаю, через какую задницу из мужиков детство выходит!
– Куда уходит детство, в какие города…
– Гоша, я серьёзно тебе говорю. Ты нашего аспиранта Лёнечку видел? Хочешь, как он? Ну, сommon же, будь мужиком!
– А я кто?
– Ты – никто!
– Это – переход на личности!
– Это ты-то у нас личность? Гумус, фарш, амёба несуразная!
– Лилька, это абьюз! – я старался изо всех сил сохранить мягкость. – Тебе завтра будет не очень удобно передо мной. Возможно даже придётся извиниться….
– Ты ещё сам не извинился за те пакости у Володи! Он тебе жизнь спас, а ты…
– А на кой мне нужна такая жизнь?!
– А вот за эти слова я тебя точно убью!
Лилька бросилась на меня прекрасной грудью вперёд. В руках у неё угрожающе затрещал нож для бумаги. Он тут же смешно пискнул, потеряв одну свою металлическую фалангу.
Вреда это мне не принесло, впрочем, как и обиды. Если в тебя целятся дротиком, значит, ты –центр! Не иначе! Быть центром для Лильки – это ли не высшее счастье?
 – Я – режиссёр, а вы – материал. Я из каждого сделаю героя! Слышите? Вы? Меня?! Не смейте умирать!
***
Я её услышал и понял уже на улице. Режиссерская задача была мне поставлена: драка была необходима и достаточна для моего взросления!
Осталось найти подходящего спарринг-партнера… Кажется, у боксеров это называется мешок. Сразу вспомнился Борян с его огузлыми боками. К нему и пойду, пожалуй, – ударим пролетарским кулаком по пищевым излишкам!
Я быстро дошёл до нашей общаги. Убогой и серой, как кусок хозяйского мыла. Борясино окно было мне хорошо известно, и я прицельно начал орать туда всякие гадости, ибо перед ратным подвигом бодрянскому воину необходимо было люто браниться:
– Выходи, козий сыр! Выходи, растудыть твою душу мать! Выходи, секиль гнойный!
Поведение было не моё, да и ругательства какие-то отцовские. Я истерил так довольно долго, но меня уже многие знали и никого это не удивило.
Наконец, кто-то постучал в общаге в нужную батарею, и вышел Борян. Заспанный и недовольный, в каких-то шортах – это было то, что нужно для драки.
– Чего орёшь? Почему просто не позвонил?
– Телефон разряжен, а я заряжен! Я в морду хочу – уже все ноги простудил! Быстрее давай!
Я толкнул его, но он даже не пошатнулся, потом кинулся снова, но получилось не слишком. После нескольких неудачных атак Борян прижал меня к земле и начал давить коленом правду из груди…
Лилька сказала, надо подраться... – наконец смог выдавить я.
Боря тут же поднял меня мощным рывком. С Лилькой он не спорил.
– Задача ясна, но я тебе в ней помочь не могу. Пошли, наверное, к Зелимхану, он уже пол-общаги с прогибом кинул.
***
Зелимхан был типичным грозным абреком с поломатыми ушами. В каждом его косолапом шаге чувствовалась сила. Мы со всем уважением позвали его в Борясину комнату и выпили не очень вкусного чаю. Я бегло изложил суть дела.
– Гиблый вы народ, русня, если вам баба такие вещи объясняет. У тебя отца, что ли, нэт?!
Я рассказал Зелимхану про отца. Он ещё раз повторил фразу про «гиблый народ», а после позвал меня к себе в секцию. Запись туда велась первого числа каждого месяца.
– Пойми ты! Мне надо сейчас или никогда!
– Сэйчас я ваш гость, поэтому не могу! Да и потом не стану – ещё сЭдеть за тЭбя.
– Что же делать?!
– Упрямый ты… – в позе и в голосе Зелимхана появилось что-то от суфийского старца. – Иди в бар «Каньон», там постоянно какой-то трЭш–мэш творится. Найди такого же утырка и прыгни на него, думаю, схватка будет недолгой.
***
Бар «Каньон» чем-то напоминал сковородку: тут шипело молодое мясо, жались к бортам овощи, мелькали модные перцы и поселковые опята. Всё это подавалось под несъедобным соусом коммерческой музыки.
Организатором этого безобразия оказался один мой знакомый стендапер, которому тоже пришлось рассказать историю моего дня.
– Это очень годный материал – ты можешь подать его сторителлингом! – Заметил мой коллега по цеху.
– Этот жанр мне никогда не давался, извини!
– Ну, тогда аймсорителлингом!
– Шутишь.
– Разминаюсь. Надо музыку перебить, гоу, выступим?
Я рассказал залу свою историю, и она зашла в зал, я-таки вывернул грязное бельё наизнанку. В конце я сказал, что категорически поддерживаю однополые драки и готов сойтись с любым, но никто не вышел.
***
Домой я шел уже утром.  Холод гулял по коже. Я люблю, когда холодно внутри и снаружи. Только холод держит нас в тонусе, ожесточает нутро, ставит волосы дыбом.  Только в холоде можно сохранить себя сильным и собранным.
Навстречу мне ковылял непонятного вида пролетарский оглод. Он сильно хромал: каждая опора на скверную ногу была ему неприятна. Глаза оглода напоминали выжженное поле, а ещё на плече была серая кирпичная буханка на молниях и ремнях. Я сразу вспомнил летовский «Беспонтовый пирожок»:
Каждый день свою я сумку
Свою сумку охранял
Всю свою жизнь
Я сумку охранял
Внезапно он уставился на меня осудительно:
– Здоро;во, сынок.
– Привет, бать. Обниматься не будем, извини…
– Ты в моих кедах ходишь!
– Дядь, это же беговые кроссовки, ну, зачем они тебе? Не в коня овёс!
Мужик опешил и посмотрел на меня как на расслабленного умом.
– Сам ты – конь педальный! А ну, сымай!
– Я пинаю этими кедами ветер перемен и до Москвы дойти хочу!
– А в пойло ты не хочешь?
– Целый день выпрашиваю, никто не даёт!
В бесцветных глазах калича полыхнул животный инстинкт. Это казалось мне куда симпатичнее, чем его прежнее выражение лица. Сегодня на заводе он будет героем, если хорошенько приложит меня. Я стал героем в баре – теперь его очередь. Вселенная каждому даёт шанс и всех сводит по интересам!
Калич чуть замешкался, выбирая позу. Я понял, что ему важно было сохранить равновесие после удара. На завод грязным и кровавым было нельзя. Наконец он приловчился и ударил меня пролетарским хуком больнее, чем ожидалось. Следующая вспышка погасила боль предыдущей. Свет потухал – взросление продолжалось...