Фобия

«Сколько времени уже?» — подумал Никита, взглянув в сторону. Странно, что он задал этот вопрос, но не удосужился посмотреть на часы. Вокруг всё так же была тишина. Никого. Птицы летали, но тихо и быстро, словно куда-то спешили. Под ногами копошились насекомые, тоже тихо и быстро. Потемнело. Мужчина поднял глаза — небо совсем нахмурилось, погода менялась стремительно. Вот-вот начнется дождь, но Никита сидел, не двигаясь, и снова уставился на каменное надгробье с выгравированным именем, датами рождения и смерти. 
«Пускай ливанет. Сахарный я что ли?» — подумал он, откинувшись на спинку лавки и не отрывая взгляда от камня. 
— А ведь у нас могла бы быть прекрасная жизнь, — прошептал мужчина, опуская взгляд. 
Он никогда не говорил с ней после того… как она погибла. Зачем было говорить, если она и при жизни не слышала его? Что могло бы измениться после смерти? А сейчас? Сейчас было непонятно, что именно заставило его заговорить. 
— Я бы любил тебя, гладил бы по вечерам, когда ты засыпала на моем плече, терпел бы, как твои волосы щекочут мне бок… и как я вытаскиваю их отовсюду, даже из трусов, — Никита усмехнулся, вспоминая былые деньки...
 
— Да ну что за чёрт! — возмутился он, вытаскивая с вилки длинный темный волос. — Надя! Ну какого черта?! 
— Что опять? — из комнаты послышался тонкий голос, уже наполненный обидой. 
— Опять твои волосы в моей еде! — мужчина демонстративно вертел в руках вилку. 
— Ну давай я налысо побреюсь! — фыркнула она и скрылась в комнате. 
— Может, и надо, — тихо пробормотал он, злобно стряхивая опостылевший волос с пальца...

Никита открыл глаза и снова посмотрел на выгравированное на надгробье имя. Тишина вдруг резанула по ушам. Птицы снова перескакивали с дерева на дерево, едва успевая расправить крылья, и тут же замолкали, уединяясь на тучной ветке. 
Первая капля холодного дождя упала ему на нос, обжигая кожу. Никита не шевельнулся, безропотно чувствуя, как капля скользит по переносице, превращается в слезу и катится вниз, к губам. Он продолжал смотреть на надгробье…

— Надя! — позвал он в трубку, стоя у машины под проливным дождем, хлопая по карманам. 
— Ну что? — возмутилась девушка. — Иду уже, 5 минут! 
— Ключи от машины возьми, — шипел он, озираясь по сторонам, не видит ли его кто. Мокрый, в черной кожаной куртке, он крутился возле машины. Как подозрительно он выглядел! А Надя уже три часа собиралась. Три часа! В магазин!...

Внезапное дуновение, которое проползло по лицу, как краб, и мужчина тут же открыл глаза, вздрогнув. Дождь льет как из ведра, так же, как в тот день. Вокруг никого, как и в тот день. Но что это за движение было около его носа? Кто-то будто дотронулся легкой пушистой вуалью и исчез. Холодок вновь пробежался по спине, словно шило ковыряло его кожу вдоль позвоночника. Никита поежился. Холодно. Стало вдруг чертовски холодно. Он поднял воротник и вновь обернулся. Никого. Взгляд вернулся к надгробью, и тут же внутри похолодело всё, а не только вдоль позвоночника. Все органы в одну секунду приостановили свою деятельность и с ужасом замерли. 
— Что за…? — прошептал Никита осипшим голосом, едва слышным. Его глаза неотрывно, не моргая, таращились на надгробье, на которое он смотрел уже сколько-то времени, и с ужасом не могли найти привычной надписи: «Надежда…» 
Надгробье словно превратилось в обыкновенный обточенный камень. Мужчина вскочил с лавки и одним прыжком оказался у ограды, ища привычные высеченные в камне буквы. Взгляд ощупывал каждый миллиметр мрамора, но так и не смог найти того, что искал. Мужчина с ужасом обернулся — никого. Только плачущие деревья грузно свесили темно-зеленые листья, померкшие и недвижимые. Под ногами скапливались лужи. Сначала прозрачные. Земля под покровом лужиц выглядела так, будто это был особый арт-дизайн, бережно уложенный в аквариуме. Потом поднялась муть, заволокла собой открытые пейзажи, стерла понимание…
Хруст. Тихий, где-то позади. Никита резко обернулся и интуитивно сделал пару шагов назад, наступив в лужу — и тут же залил, побитый временем, кроссовок. Но, странно, никаких холодных и неприятных ощущений не было. Мозг был занят другим: поиском того, кто издал этот почти беззвучный и в то же время оглушительный хруст где-то поодаль. 
Никита был уверен — именно кто-то, неловко ступив, надломил не успевшую промокнуть веточку. Не что-то. Кто-то.
Сердце разгонялось всё быстрее, напоминая отчётливую барабанную дробь, не способную сбиться с заданного ритма. Дыхание участилось. Уже были слышны лёгкие, осипшие звуки — они едва успевали вырываться из постоянно вздымающейся груди. Ему казалось, что он вот-вот задохнётся. Умрёт от страха. 
Что за удивительное чувство?.. Эмоция? Да — страх? Тело будто сковали мгновенно окаменевшие мышцы. Звук биения сердца, словно провалился ниже — в живот, в желудок, сжавшийся до размеров напёрстка. Скрутило в тугой жгут. 
Упавшее, судорожно колотящееся сердце… жгутик вместо желудка… глыба, тянущая вниз — всё это заставляло Никиту вертеться на месте, как механическую юлу, чьи шестерёнки питались какой-то сверхъестественной, нескончаемой энергией.
Но — вокруг никого не было. И отсутствие чего-либо видимого не успокаивало. А надпись на надгробье по-прежнему не появлялась. Нервы не выдержали. И Никита, не оглядываясь, лишённый страха и рассудка, рванул прочь с кладбища.

Дождь лил. И чем быстрее мужчина бежал, тем больше усиливался ливень. Перед глазами — водяная стена, полностью скрывавшая обзор. Кроссовки черпали воду из всех луж на дороге. Звуки падающей с неба воды будто исчезли: в ушах остался только гул — пульсирующий, разгоняющий кровь.
Никита даже не понял, как вырвался из пугающего, зачарованного круга дождя, гнетущей тишины и всей той мистической чертовщины, что вцепилась в его перепуганное до предела тело. 
Едва пересёк ворота кладбища он, не заметив в асфальте ямы, споткнулся и с грохотом рухнул коленями на шершавую поверхность, посыпанную мелкой каменной крошкой. Прямо перед изумлёнными людьми, шедшими навстречу, к кладбищенским воротам.
— Вы в порядке? — первым нарушил тишину изумления мужчина, стоящий рядом с взволнованной женщиной, держащей букет искусственных благородных цветов.
Никита поспешно оглянулся, потирая колени, не понимая, что происходит. Никакого дождя на улице не было. Более того, с неба светило яркое солнце, а маленькие лучи, слившиеся в куполообразную сферу, разрывали глаза, не защищённые тёмными очками. Недоумение на лицах стоящих перед ним незнакомцев было прочитано, как трепещущая реклама яркими цветами. Оно и понятно: насквозь мокрый парень свалился буквально чуть ли не на голову. В его глазах — животный ужас, лицо — бледное, как у покойника, грязный, будто только что выбрался из могилы.
А может, его действительно по ошибке закопали, захоронили, и вот сейчас он очнулся несколько минут назад в заколоченном гробу, засыпанный слоем земли в несколько метров? Тогда да, его состояние можно понять. Хотя, не дай бог, такое пережить на собственной шкуре. Но почему мокрый? До нитки вымок! Будто только вылез из бассейна. На улице уже который день стоит изнуряющая летняя жара, и никаких облаков не прогнозируется ни завтрашним прогнозом погоды, ни окружающей обстановкой.
Никита не обращал внимания на мужчину и женщину, которые то и дело что-то спрашивали и пытались помочь. Он поднялся с асфальта и, как юла, начал кружиться, оглядываясь, ожидая увидеть там неописуемое нечто — мистического преследователя, который окончательно лишит его разума и способности воспринимать реальность, заставит отказаться от уже давно сформировавшегося мнения о волшебстве, бестелесных сгустках, магах и колдовстве. Даже о религии. Столкнувшись напрямую с чем-то необъяснимым, Никита всё же предпочитал верить, что это у него проблемы ментального характера, что он просто сошёл с ума и поэтому ему мерещится то, что не может существовать — то, что своим существованием могло бы нарушить все законы, веками разрабатывавшиеся и подтверждённые опытом всего человечества. Никита вздрогнул от своих же мыслей. Он окончательно поднялся на ноги, буркнул что-то неразборчивое в ответ встревоженным людям и похромал прочь от проклятого кладбища. Не оглядываясь. Никита был уверен, что то, что чуть не убило его первобытным страхом, не выйдет за пределы кладбища. Ведь так? Не выйдет? Если бы оно могло покинуть территорию мёртвой земли, оно непременно бы последовало за Никитой.
Мужчина ковылял, отдаляясь от жуткого кладбища, не замечая, как тёплая струйка крови стекает с разбитого колена, смешиваясь с водой, скапливающейся на мокрых штанах. Он не замечал, как на него смотрят встречные люди, таращатся из машин, тормозящих у светофоров. Он сейчас был изгнанником! Внешний вид определил его статус в обществе буквально по щелчку пальцев. Грязный, вонючий бомж, алкаш, а может, и наркоман. А значит — потенциальный убийца, если до этого никого не убивал. Люди шарахались от него, выказывая на лицах раздражение и брезгливость, не пытаясь скрыть, а наоборот, нарочно демонстрируя своё отвращение. Поведение окружающих, настигшее самосознание и стыд, не позволили мужчине сесть в подъехавший автобус. Что подумают о нём пассажиры? Лучше уж пешком.
Всю дорогу Никита, под воздействием воскресшего разума, пытался проанализировать, что с ним произошло на кладбище. Рациональность настойчиво подвергала сомнению произошедшее. И мужчина пришёл к выводу, что ему всё это померещилось, и ничего больше. Ничего не произошло на самом деле. Он всё больше уверял себя в том, что, вернись он сейчас на кладбище, не увидит ни единого подтверждения того, что там происходило что-то необычное. Но идти проверять он отказался и ускорил шаг в сторону дома, всё ещё шлёпая мокрыми кроссовками, оставляя за собой следы.
Едва Никита закрыл входную дверь на все замки, как у него отлегло от сердца. Захотелось выдохнуть, так как только в квартире он наконец почувствовал себя в безопасности. Мужчина скинул подсохшую на палящем солнце одежду и глубоко вздохнул, разглядывая своё отражение в зеркале, пытаясь найти в нём признаки безумства. В его внешности ничего не изменилось: он не поседел, не полысел, не осунулся, глаза на месте, но вот в глазах Никита увидел нечто новое.
После смерти Нади, уже много времени назад, в отражении своих глаз он наблюдал скорбь, потерю и забытое чувство вины где-то в глубине черных зрачков — то самое, которое Никита старательно отрицал и пытался уничтожить. Его самые нелюбимые отголоски. Сейчас в собственных глазах Никита видел только страх, непонимание и метание между правдой, которую он знал до сегодняшнего дня, и правдой, обрушившейся на него водопадом. Сомнения.
— Чёртов трус! — с злостью подумал мужчина, вновь и вновь оглядывая своё отражение в зеркале. — Опешил, как трусливый заяц, как девка… сбежал. От чего? Да кто ж знает! — Он ещё раз окинул брезгливым взглядом себя в зеркале и пошёл в ванную.
В силу привычных убеждений Никита считал, что мужчинам не полагается валяться в горячих ванных — что это удел барышень: напускать пены, засыпать лавандовой соли, заниматься релаксом. Но сейчас он стоял, пристально смотрел на ванную и… заткнув слив пробкой, включил потеплее воду. Ему нужно было расслабить сжавшиеся в атом разум и сердце, размотать жуткий клубок, в который сбились нервы. А как ещё можно расслабиться? Пойти водки нахлебаться — это то, как мужчины разрешают напряжение, недоразумения, да вообще всё, что угодно. Но именно в этой ситуации Никите впервые захотелось насладиться теплом, особенно после того, как, ещё будучи на кладбище, его схватила железная рука мороза в летнее время, от чего до сих пор потряхивало. Поэтому ванна. Ничего страшного, если он 10 минут полежит в тёплой воде и смоет с себя некротическую энергетику. Именно в этом, скорее подсознательном желании, чем в сознательном, он не хотел признаваться. Конечно же, он просто хотел помыться. При чём тут некротическая энергетика? Он не верил в эту чушь. Никогда не верил. Это иррационально! Он не психопат.
С этими мыслями тело медленно опустилось в воду, а руки принялись незаметно и ненавязчиво тереть кожу.
Тёплая ванная постепенно расслабляла мужчину, мышцы распрямлялись, успокаивались и теряли хватку. Веки тяжело опускались, и Никита всё ещё боролся с собой, чтобы не уснуть. С детства ему твердили, что в ванне спать нельзя — утонешь. Когда Никита был ребёнком, он очень боялся этого «утонешь», потом, когда стал постарше, на те же предупреждения отвечал матери, что он мужчина, а мужчины в ванне не валяются, а раз не валяются, значит, не могут утонуть. И больше эту тему можно не поднимать. Но каждый раз, когда речь заходила о ванне, мама всё равно предупреждала цокающим языком об опасности, подстерегающей её сына.
Никита согревался, думая о матери и её мнительности, проявляющейся во всём. Воспоминания немного отвлекли его от мыслей о кладбище и о том, что там произошло…
Никита с трудом открыл глаза. Сколько прошло времени? Он что, уснул? Спал в ванне, полной воды? Как это возможно? Он хотел было пошевелиться, но тело затекло. Только сейчас Никита понял, что вода остыла, да так сильно, что казалось, его бросили в воды Атлантики. Холод, пронизывающий организм тонкими иглами, заставил Никиту пытаться двигаться, невзирая на боль. Он вытащил руку из воды, желая поскорее вцепиться в бортик ванны, служивший опорой, но тут у него вновь промчался холод по внутренним органам, и чувство упавшего желудка вернулось. То самое чувство, которое он испытал на кладбище.
Никита с замирающим ужасом в глазах и сердце смотрел на свою руку. Ни для кого не секрет, что после долгого нахождения в воде кожа на кончиках пальцев временно деформируется — скукоживается, морщинится, становится отталкивающей на вид. Но сейчас дело было не в морщинистой коже. Дело было в том, что эта самая кожа при движении снималась с руки, словно перчатка — целостным, полупрозрачным куском, падающим в воду.
Никита завизжал не своим голосом — тонким, звонким и осипшим одновременно — и с диким испугом рванулся из ванны. Пальцы обеих рук вцепились в края ванны, пытаясь приподнять мокрое тело, но это оказалось не так-то просто. Оно словно впитало в себя воду, как губка, стало вялым, тяжёлым, неподъёмным. Никита рывками поднимался, но его тут же снова тянуло вниз, как камень — и он с грохотом шлёпался обратно, вздымая фонтан брызг, заливая кафельный пол. Но несмотря на то, что в панике он вылил чуть ли не полванны на пол, уровень воды в самой ванне не изменился — она всё так же скрывала его тело под собой, каждый раз заливаясь в нос и вызывая резкие, мучительные ощущения в носоглотке.
Удушающий кашель начал рвать лёгкие, которые, казалось, обжигала ледяная вода. Никита буквально захлёбывался, но всё ещё пытался вырваться из неумолимой водяной хватки. Сквозь пелену перед глазами он на мгновение заметил силуэт, возвышающийся между его ног — прямо из воды. Он хотел бы рассмотреть его, убедиться, что не мерещится, но для этого надо было прекратить бороться. А он не был готов — не ради какой-то призрачной тени, которую, возможно, он вообще придумал, — умирать.
Оголтелый страх, намертво сковавший мышцы, не исчез. Собрав последние силы в кулак, Никита рывком вытащил уставшее, налившееся тяжестью тело из воды и выпал из ванны, шлёпнувшись на холодный, залитый водой кафельный пол... и зарыдал. Сжавшись в давно забытую позу эмбриона, взрослый мужчина беззвучно плакал, вцепившись в голову обеими руками. Ему хотелось заползти в раковину, спрятаться за плотными створками от пугающего мира. Мира, ставшего вдруг чужим, злым, непонятным. Мира, который грубо вывернул его сознание наизнанку, раскидав внутренности наружу. И теперь нечто стояло с дубинкой — и безжалостно выбивало вековую пыль, очищая прозревшие глаза от плотской паутины.
Никита понимал: мир перевернулся. Но жесткий, взращённый с детства рационализм твердил: «Ты сошёл с ума. Твоя жизнь закончена. Ты — долбаный психопат. Всё. ВСЁ!»
Никита сжался ещё сильнее. Новый поток отчаяния в очередной раз сбил дыхание. Он пытался ловить воздух, но тот, будто издеваясь, не желал проникать в его лёгкие. Пальцы судорожно сжимались, не замечая застрявших между ними прядей тёмных волос. Агония, жестокая и неотвратимая, пронизывала каждый орган, окутывала всё тело, лишая его воли, свободы, ощущения реальности.
Спустя некоторое время, как только Никита почувствовал, что страх и паника отпускают, и, наконец-то, возвращается способность шевелиться, он голышом переполз в спальню и, не разбирая кровати, грохнулся на неё, завернувшись в покрывало, как куколка бабочки.
Он смотрел в потолок, в ночной темноте, где шарахались блики от уличных фонарей, света фар проезжающих машин, расплывчатые тени деревьев, ветвей — и ещё чего-то, образуя пугающую картину ожившего театра теней. Неприятно. Предвещающе. Вызывающее холодок на коже и неминуемые мурашки.
Никита задумался. Он пытался понять, потерял ли рассудок или всё, что с ним происходит — настоящая, никому не известная реальность? В любом случае, ему конец. Если он сошёл с ума — его упрячут в психушку, наколят седативными, превратят в овощ, а там и смерть… Примитивная до боли: подохнуть, как завядшая в мешке луковица, о которой все забыли. Потом эту тухлую луковицу поднимут, брезгливо поморщатся от вида и запаха — и выбросят за ненадобностью.
Если же это, напротив, — открывающаяся новая реальность, то всё равно конец: никто ему не поверит. Он сам себе не верил — о чём тогда говорить? Люди — они другие. Они не поймут, не поверят, пока не окажутся под кожей того бедолаги, чью жизнь и боль нужно прочувствовать. А без этого — для других не существует иной реальности. И как ни крути, когда ты познаёшь что-то иное, радикально отличное от привычного, ты остаёшься один. Может, не сразу, не по щелчку пальцев, но в итоге — один. Общепринятая реальность не имеет ничего общего с книжно-фантастической. В реальной жизни у Гарри Поттера не было бы ни Рона, ни Гермионы. В борьбу его бросили бы в одиночку.
И что теперь делать? Позвонить Тохе? Или сразу сдаться санитарам? Бороться с неизвестным или глушить реальность волшебными пилюлями, создавая другую — менее тревожную?
Размышления прервал звук капающей воды. Никита осторожно стянул покрывало с головы, нехотя оторвал голову от подушки и попытался что-то разглядеть в темноте спальни. Всё было скрыто тенью, под покровом ночи, обнажая лишь неясные очертания и силуэты.
Кап. Кап. Кап. 
Никита прищурился, вглядываясь встревоженным взглядом в темноту. Медленно, глухо, словно время замедлилось, где-то капала вода. Каждая капля с грохотом разбивалась о ламинат, пронзая уши.
Он решился приподняться, ещё крепче укутавшись в покрывало. Вдруг оно спасёт? Превратится в щит, которому не снилась мощь ни одного воина в мировой истории? Сжимая этот воображаемый щит, Никита спустил ноги на пол и тут же повернул голову в сторону открытой двери. Именно оттуда звук кап-кап доносился всё отчётливее.
Там, прямо у двери в комнату — ту самую, которую он, как помнил, захлопнул, вбегая в спальню, — стоял силуэт человека.
Сердце вновь сорвалось вниз и с силой ударилось о дно грудной клетки, трепыхаясь, пытаясь найти ритм. Дыхание сломалось: тело требовало вдоха, каждая клетка кричала о кислороде, но ноздри словно закупорились, а рот выдыхал остатки драгоценного воздуха.
Никита дрожащими руками поспешно протёр глаза в надежде, что с ним играет изнемождённый разум. Сейчас он протрёт их, словно линзы, и то, что стоит в дверях, исчезнет — как мираж. Но ничего подобного не произошло.
Он осторожно открыл глаза — и тут же отпрыгнул назад, соскользнув с кровати на пол. В спину ударила жгучая боль: он ударился о деревянное ребро кровати. То, что секунду назад стояло в дверях и словно колебалось, решая, можно ли войти, теперь уже находилось в полуметре от смертельно перепуганного мужчины.
Никита закричал чужим, неузнаваемым голосом и попытался бежать, безуспешно суча ногами по мокрому полу. Пол становился всё влажнее с каждой секундой. Находясь в шоковом состоянии, Никита едва успевал осознавать детали: как с пальцев незваного существа, с кончиков его волос капала густая, чёрная вода. Под ногами обоих уже образовалась приличная лужа.
Не контролируя себя, не понимая как, Никита каким-то чудом полуползком, на четвереньках, выскочил из комнаты, утащив за собой покрывало, которое всё ещё путалось в ногах.
Происшествие моментально расставило всё по местам. Никита понял: он больше не может скрывать то, что пережил. Он был готов делиться своей реальностью с кем угодно — наплевать, куда его после этого засунет мир. В психушку, в ад, в центр изучения аномалий — всё равно. Он остро нуждался в помощи и уже не мог здраво оценивать происходящее.
Он выскочил за дверь и захлопнул её с такой силой, что в подъезде с потолка осыпались кусочки штукатурки. Никита этого не заметил. Он вихрем вылетел из квартиры и, не дыша, промчался три этажа вверх, где с истерикой заколотил в чёрную железную дверь.
— Тоха! Помоги мне! — орал Никита, не переставая лупить кулаками по металлу. — Открой! Скорее, твою мать! Помоги!!!
Ему казалось, что он уже час стучится в эту дверь, и ещё секунда промедления — и то неведомое, что проникло к нему, уничтожит его. Никита не заметил, как разбил кулаки в кровь, не услышал, как щёлкнул замок, и не сразу понял, что дверь начала открываться. Он продолжал колотить в неё и рычать, озираясь в сторону лестничного пролёта, ожидая, что вот-вот оттуда снова появится эта жуткая фигура.
— Мудак, что ли?! — раздался хриплый голос. Тоха, сонно щурясь, схватил его за руку, останавливая: — Ты чего творишь?!
Лишь в этот момент Никита смог отвлечься от кошмара и ощутить реальность. Ту самую — общепринятую. Было тихо. Город погружён в сон. Многоэтажка, где они с Надей купили квартиру несколько лет назад, теперь казалась чужой. Квартиры вокруг — тёмные, сонные. А он — голый, грязный, мокрый, с покрывалом в руках. Большая его часть волочилась по заплеванному полу подъезда. Сам Никита стоял, шатаясь, задыхаясь, с окровавленными пальцами, и лишь его крики, разбудившие полдома, свидетельствовали, что он ещё жив. Или пытается выжить.
— Дерьмо! — прошипел Никита, внезапно осознавший всю картину целиком.
— Чё орёте, дебилы? — из соседней двери высунулось сонное тело. Впрочем, другие разбуженные соседи хотя бы молча выражали своё недовольство. — Ментов вызову, идиоты! — только один мужик продолжал шуметь и угрожать.
— Извини, Васильич! Мы ушли! — Тоха буквально за шкирку втянул малосоображающего Никиту в свою квартиру и захлопнул дверь. Уперев руки в бока, он с недоумением и требовательным видом уставился на съёжившегося друга.
— Что за херня?! — не дождавшись объяснений, наконец спросил он. 
Никита всё ещё озирался, до конца не осознавая, что происходит. Его не пугал ни злой, ни осуждающий, ни пронзительный взгляд Тохи — он словно сквозь него смотрел. Мужчина пытался оценить реальность, выискивая глазами тёмный силуэт в плохо освещённых углах квартиры.
— И??? — снова рявкнул Тоха. — Ты обдолбался, что ли? Аллё!
— Слушай, Тох... — заикаясь, прохрипел Никита, отдирая пересохший язык от не менее сухого нёба. — Я сейчас всё объясню.
— Да уж, будь любезен! — огрызнулся Тоха. Он выключил яркий свет в коридоре, бивший по глазам, и уже собирался направиться на кухню, как вдруг услышал пронзительный крик.
— Ты чего — придурок?! — рявкнул Тоха, машинально щёлкнув выключателем обратно, еле сдерживаясь, чтобы не зарядить другу промеж глаз.
— Не выключай свет! Не выключай!!! — Никита никого уже не слышал. Один щелчок, погасивший свет, показался ему концом света — словно всё живое исчезло.
— Ладно, ладно, успокойся, — осторожно сказал Тоха, медленно убирая руку от выключателя. — Не выключаю. Пошли, хоть кофе выпьем, раз уж спать не судьба.
— Тох... — с трудом выдохнул Никита, всё ещё дрожащим голосом. — Мне кажется, я... сошёл с ума.
— Мне так не кажется, — буркнул Тоха, засыпая растворимый кофе в кружку. — Я в этом уверен.
— Я понимаю, как это выглядит... Чёрт побери, я бы и сам отреагировал точно так же, встреться мне такой же псих, каким я выгляжу сейчас. Но у меня нет объяснения! — Никита снова оглянулся через плечо и вытер лоб тыльной стороной ладони. — Меня что-то преследует.
— В смысле? — нахмурился Тоха.
— Я не знаю... Какая-то чертовщина. Мистика. Сейчас я выбежал из собственной квартиры, потому что там был... силуэт. Оно пришло за мной. И явно не за тем, чтобы чаю попить.
Никита рассказал всё: о страхе, ощущениях, панике, тени в ванной, побеге. Он говорил сбивчиво, но искренне — не утаивая ничего. И впервые за последние часы ощутил лёгкое облегчение. Теперь ещё один человек знает. И вроде как до сих пор не вызвал скорую.
Конечно, выражение лица Тохи нельзя было назвать добродушным. Он был настолько серьёзен, что на мгновение перестал быть просто Тохой — он снова стал Антоном Михайловичем.
— И что ты сам думаешь обо всём этом? — наконец спросил он.
— Понятия не имею. — Никита покачал головой. — Мои мысли не сулят ничего хорошего. Если эта чертовщина действительно преследует меня — это уже тьма. А если на самом деле меня никто не преследует и всё это мне просто показалось... то дела ещё хуже. — Он провёл рукой по лицу. — Но я клянусь, последний раз пил... даже не помню когда. И ты сам прекрасно знаешь — я не употребляю ни психотропные, ни наркотики. Не начинал. Даже не пробовал.
— Я понял. — Тоха сделал глоток крепкого, обжигающего кофе и задумчиво уставился в столешницу, покусывая губу.
— Я не знаю, что делать, но одно понял точно — один я оставаться не могу.
— Пока Танюха у матери, до конца недели, можешь пожить у меня. А когда она вернётся — поговорю с ней. Думаю, смогу убедить немного ужаться с пространством.
— Она же ненавидит меня... — понуро сказал Никита.
— Ну… чуть-чуть. — Тоха отвёл глаза в сторону. — Но я думаю, мы справимся.
Они оба не желали ворошить прошлое. Слишком многое понимали — особенно причины нелюбви Татьяны к Никите. У каждого из них троих было своё видение мира, своё объяснение произошедших событий.
Днём они зашли в опустевшую квартиру Никиты, собрали сумку с вещами первой необходимости и вернулись к Антону. Никита, не желая быть в тягость, начал помогать по хозяйству другу, который, кажется, не слишком страдал из-за отсутствия жены и уже успел погрязнуть в бардаке: гора грязной посуды, засохшие кофейные круги на всех поверхностях, хлебные пакеты, крошки, настолько высохшие, что, наступи на них, — не хрустнут, а воткнутся в ногу, как иголки. Повсюду — рассыпанный кофе и мелкий мусор.
Тоха всегда был таким. Сначала на него жаловалась мама. Потом — девушки. Потом — жена. Никита знал это с девятого класса, с тех самых времён, когда началась их дружба. Потом Антон уехал в университет, устроился на хорошую работу, взял ипотеку в том самом доме, где Никита и Надя купили просторную двушку, готовясь к рождению ребёнка.
Никита никогда не обращал внимания на женские причитания по поводу неряшливости друга. У него было философское мнение на этот счёт: «главное — чтобы в душе не было мусора, а то, чем ты себя окружаешь, — дело десятое». Именно это отношение к быту и беспорядку и стало точкой конфликта между Татьяной и Никитой. Потому что всем известно — вернее, давно укоренилось в стереотипах — друзья мужа — это его враги.
Сколько раз можно было услышать из глубин интернета: «Муж пришёл домой пьяный — с кем пил? С друзьями!» Следовательно, именно друзья «спаивают» бедного мужа, желают зла, заливают в него алкоголь силой. 
Другая, не менее частая причина — муж предпочитает проводить больше времени с друзьями, чем с женой. Тут и обида, и злость, и даже ненависть. В таких друзьях жена видит угрозу: «они рушат семью, лезут в брак, ставят уже не палки — копья в колёса». От таких — держись подальше.
Обратной стороны медали никто не рассматривает.
И ещё одна претензия — они «научат плохому». Или уже научили. Можно продолжать этот список бесконечно. Но и трёх причин было достаточно, чтобы некогда тёплые отношения Тани и Никиты не просто сошли на нет после свадьбы, а переросли в открытую конфронтацию.
Раньше Никита не до конца понимал причину ненависти Татьяны — да и плевать ему было. Ненавидит? Ну и пусть. Но когда Таня начала обвинять его в случившемся с Надей — это перешло все рамки. 
Произошёл настоящий ядерный конфликт: Таня в лицо заявила, что Никита — слабак, который позволил погибнуть своей жене. Это была последняя капля. Никита взорвался такой бранью, что даже самый матерый сапожник покраснел бы от зависти. Тоха тогда едва успел встать между ними — опасаясь, что придётся бить собственного друга. По-пацански он не мог позволить, чтобы на его глазах кто-то ударил его женщину. А именно это, как показалось Тохе, Никита и собирался сделать. 
С другой стороны, Таня наговорила столько провокаций, что, окажись он сам на месте Никиты — едва ли удержался бы, чтобы не придушить её голыми руками. 
С того момента Никита и Татьяна прекратили общение. Встречаясь в подъезде или, реже, во дворе, они оба отводили глаза, делали чересчур брезгливые лица и расходились в разные стороны, будто на их пути лежали протухшие и смердящие отходы с трупным, тошнотворным запахом. 
Приезда Тани оба мужчины ждали в оцепенении. 
Антон лихорадочно прокручивал в голове, что сказать жене, чтобы растопить её лёд, давно превратившийся в холодный металл. Как ввести её в курс происходящего так, чтобы она не решила, что Никита окончательно свихнулся. Хотя, откровенно говоря, даже сам Тоха где-то в глубине души не мог избавиться от подлой мысли: «а вдруг друг и правда тронулся?»  Ну серьезно! Какая, к чёрту, мистика? На дворе XXI век. Цивилизация скачет вперёд саранчой: вот-вот колонизируют Марс, летают по странам железные птицы, роботы убирают, чинят, развлекают, даже трахаются, машины ездят без водителей, автопилоты сажают многотонные лайнеры — и тут Никита заявляет, что его пугает «что-то чёрное», похожее на силуэт человека?!  Что?! Он серьёзно, мать его?!
Недоверие, сначала тихое, как посторонний голос, проникло в Антона. Этот голос, совсем не его собственный, нашёптывал: «Сдай его. Отведи в дурку. Там ему будут рады».  Но Никита ведь — друг. Так нельзя. Даже если он сошёл с ума.  Хотя если Тоха не сдаст его — Таня, уж можно быть уверенным, без всяких угрызений вызовет скорую и отправит бедного Никитоса туда, где стены обиты мягкими панелями и никто не удивляется словам про силуэты. Антону срочно нужно было продумать, как уговорить жену.
Пока Антон пытался осмыслить происходящее и подстроиться под реальность, сгустившуюся в суровые, мрачные тона, омрачившие прежнюю беззаботность, Никита ловил себя на мысли: он в шаге от ясного безумия. Он уже не был уверен в своём рассудке. Он точно в порядке? Вот он, прямо сейчас, лежит на диване в гостиной, окутанный мягкой, но дьявольски пугающей пеленой ночи, покрытый холодным потом. Смотрит в дверной проём, откуда из кухни льётся бледный свет — Антон там что-то делает. И именно там, в этом потоке света, Никита видит силуэт. Он становится всё отчётливее. Женский. Чёрт побери... ЖЕНСКИЙ! И только сейчас, изнемогая от звериного страха, Никита понял: тень принадлежит женщине. 
Крик ужаса, застрявший в горле, будто рыбья кость, не давал ему дышать. Ему хотелось закричать — не своим голосом, призвать Тоху, поднять весь дом. Но он не мог. Рот был открыт, язык отчаянно шевелился, прогоняя воздух, готовый разразиться воплем… Но — тишина. Вакуум. Космический. 
Силуэт сделал шаг вперёд. Медленно. Едва оторвавшаяся от пола ступня бесшумно придвинулась ближе — всего на несколько сантиметров, но эти сантиметры казались метрами. Расстояние между Нечто и Человеком стремительно сокращалось.
И тут, словно спасательный круг, брошенный утопающему, в коридоре появился Антон. Никита был готов облегчённо выдохнуть — тот самый, знакомый всем выдох облегчения. Но... силуэт не исчез. Он по-прежнему стоял на месте, слегка покачиваясь, будто настраиваясь сделать ещё один шаг. 
«Тоха!» — хотел крикнуть Никита. Но голос всё ещё не вернулся. Звуки бродили где-то глубоко, но не поднимались к горлу. Он попытался пошевелиться, хоть жестом показать другу на опасность, сгустившуюся прямо перед ним. Почему он не видит? Почему не пятится в ужасе, не шепчет молитвы? Почему?! Он не видит. Не видит чертов силуэт!
Антон прищурился, вглядываясь в темноту комнаты: Никита, похоже, спал. Слава богу. Наконец-то. После стольких бессонных ночей он спал. Как младенец. 
Антон усмехнулся и сделал шаг, собираясь уйти потихоньку, чтобы ненароком не разбудить уставшего друга. И тут его босая ступня наступила во что-то мокрое. 
«Вода?» — удивлённо подумал он и сделал шаг назад. — «Откуда?»
Он вглядывался в пол, но света с кухни не хватало, чтобы понять, откуда влага и что это вообще. 
Никита же из последних сил пытался подать знак. Но каждая секунда обездвиживала его всё сильнее. Он переставал чувствовать мышцы, как будто нервы один за другим гасли, теряя связь с телом. Последняя надежда на спасение ускользала. 
— Чёрт... — выругался Антон почти неслышно и пошёл за тряпкой в ванную. Дверь в гостиную он прикрыл, не желая тревожить спящего друга. Но этим самым... обрёк его на неизвестность.
— Ник... — прозвучал женский шёпот. И внутри Никиты всё вздрогнуло. Ник. Так его называла Надя, любимая жена. Всегда. Только она. Остальные — даже мать — звали его Никитой или Никитосом. Но Ник — никогда.
— Ник... — снова донеслось. Уже совсем близко. 
Шёпот растекался по комнате, как глухое, приглушённое эхо. В нём не было привычных вибраций. Он казался неестественным. Вязким. 
— Я пришла за тобой...
Удар. Что-то внутри резко стукнуло — по сердцу, по грудной клетке. Рёбра сжались, будто предали собственную костную, несгибаемую природу. Дыхание сбилось. Воздух, словно колючий ёж, метался по лёгким, разрывая их иглами с загнутыми крючками, беспощадно царапающими изнутри. 
Слова — никем не произнесённые, но отчётливо слышимые — сработали как гарпун, метко запущенный в кита. Это Надя. Она пришла с того света. 
Сумасшедший. Никита, наперекор чудовищной реальности, пытался рационализировать происходящее. Он гнал эти мысли, твердил себе, что это — проявление психоза.  Какой к чёрту «с того света»? Кто пришёл? Покойница? Идиот! Психически нездоровый идиот! Завтра — к психиатру. Обязательно. Пусть разбирается с этим дерьмом. В конце концов, он за это деньги получает.
— Ты обещал... — снова раздался тот самый неестественный шёпот. Он, как сверло, медленно ввинчивался в уши. Но теперь всё не ограничилось только звуком. Никита не мог издать ни звука. Даже тонкого писка, хоть мышиного… комариного. Он замер. Замер внутри. Все системы — и так работающие с перебоями — внезапно, молниеносно остановились. 
Кто-то его коснулся. Точно. Что-то холодное и мокрое, будто лапка жабы, вынырнувшей из пруда, прыгнуло на его руку. Хотелось отдёрнуть ладонь, избавиться от липкого ощущения, ведь кожа будто вспыхнула от холода — не морозного, а чужого, злого. 
Мышцы уже начали сокращаться, вот-вот должны были запустить тело в движение… но — ничего. Пустота. Никакого движения.
Тем временем прикосновение расширялось. Оно ползло по руке, будто железное кольцо, постепенно сжимая кисть. Станок. Механический. Безжалостный. Сильнее. Сильнее. И снова — шёпот. 
Уже не просто мёртвый. А змеиный, с шипением, не-человеческий:
— Ты обещал, Ник… Ты обещал.
Внезапно — тишина. Всё исчезло. Всё оборвалось. Тьма рассеялась, уступив место стрекоту лесных насекомых. В лицо ворвался тёплый, густой лесной воздух. Перед глазами — картинка: ночное небо, усыпанное звёздами. Август. Явно август — только в это время ночной небосвод в этих широтах расцветает так ярко и богато. Смена образа. Озеро. Круглолицая луна распластывается на воде, жирным блином ложась на гладь. Вокруг — тишина и зеркало. Лишь вдалеке виднеются островки — крошечные чёрные точки на горизонте. 
Никита чувствует гальку под ногами, перемешанную с песком. Огромные валуны вокруг — их фундаменты омывает спокойная вода. И с ужасом, которого он не испытывал никогда, он понимает, где находится. Какая картина из прошлого пришла.  Куда его вернули. Сердце снова замирает.
На горизонте, в световой дорожке, вытянутой по воде от луны, — женская фигура. Она идёт. Медленно, почти плывёт. 
— Надь… — шепчет Никита, не в силах крикнуть. Он хочет позвать её, но не желает будить друзей, спящих в палатках чуть поодаль, между валунами. 
Она не слышит. Идёт дальше, не оглядываясь. Вода ласково касается её колен, с каждым шагом поднимаясь выше. Тихо шуршит при каждом движении.
— Надь! — вновь шепчет Никита, неуверенно делая шаг вперёд. Вода — как парное молоко — обволакивает ступни, тёплая и вязкая. Но ему это не нравится. 
Сквозь тепло он ощущает холодные импульсы. Странные. Неприятные. Страшные. Особенно страшные потому, что Никита никогда не умел плавать и всю сознательную жизнь избегал воды. Даже в жару старался не заходить в открытые водоёмы. В отеле — да, он мог плескаться в бассейне, но лишь у бортика, держась за поручни.
— Иди сюда… — услышал он. Голос прозвучал шёпотом, но не снаружи — в голове. Женщина в воде, вся залитая лунным светом, медленно повернулась и маняще протянула руку.
Время сжалось. Всё вокруг застыло, как кадры, записанные на старую, пожеванную видеоплёнку. Реальность отмоталась ещё дальше назад — в тот момент, когда он и Надя возвращались с очередного отпуска на островах. Они сидели в самолёте, держась за руки. Надя дремала. Её пальцы подрагивали, когда сон втягивал её глубже, но тут же расслаблялись, и девушка тихо постанывала, будто ей было мало — хотелось снов посильнее.
Никита, откинув голову на подголовник, бессмысленно уставился на багажные полки по левую сторону. Лететь было долго. Надюха — молодец: заснула буквально на взлётной полосе. А его терзали мысли. Нехорошие.
В этой поездке он чуть не утонул в океане. Всё потому, что Надя тащила его зайти поглубжея, хотя бы по пояс. 
— Надо же когда-то учиться плавать, — сказала она. 
Но как учиться, если внутри живёт паника? Паническая боязнь воды. Вы понимаете, что это значит? У каждого человека есть свои страхи. Кто-то боится пауков, кто-то — замкнутых пространств, кто-то — высоты или темноты. Но все эти страхи сводятся к одному простому, короткому, но всепоглощающему слову: смерть. Боишься летать? Потому что боишься упасть и умереть. Пауки? Укусит — смерть. Замкнутое пространство? Не выберусь — задохнусь — умру. Каждый страх в итоге ведёт к одной мысли — «Я могу умереть». А смерти никто не хочет смотреть в лицо. Это не та женщина, в глаза которой хочется заглядывать.  Прошли времена рыцарей и их бравады, под сомнением и существование Ромео с Джульеттой, так бесстрашно принявших свою гибель. Даже Болконский, бесстрашно умиравший под небом, всё равно боялся не увидеть его снова. Герои классики остались героями страниц. А в нашей реальности остались лишь тексты и новомодные блокбастеры, где один человек спасает весь мир, не моргнув глазом перед лицом смерти.
А в реальности? Стоит только оглянуться и сразу всё станет понятно.
Никита никогда не считал себя героем времени. Не представлял себя спасителем мира. Он просто — Никита. Обычный. Такой же, как и все. И он боялся воды. Боялся, что водная толща захлестнёт его, и он не сможет вырваться. Он прекрасно понимал: противостоять природе — бессмысленно, даже на уровне мысли. Особенно, когда по новостям говорят, что утонул чемпион мира по плаванию. Наивно надеяться, что он, Никита, не умеющий плавать, сможет победить стихию. В каждом спокойном озере он видел угрозу. Даже в тихой заводи. Зацепится нога за корягу, а под ней — трясина. Засосёт. Не выбраться.
Что за забвение овладело им, когда Надя, словно прекраснейшая сирена, увлекла его за собой в тихие океанские волны… где он споткнулся, упал. Солёная вода обожгла ноздри, и Никита почувствовал, как этот огонь провалился в лёгкие. Как он оказался на берегу, мужчина даже не понял, но зарёкся: в воду больше ни ногой. Зарёкся, да не зарекайся. Следующим же летом он неприятно осознал, что едет в поезде с женой, с Тохой и его женой, с друзьями — прямо в дикие места Петрозаводска. А спустя несколько дней, с ужасом, который превратил его сердце в гранит, он наблюдал, как его жена захлёбывается в нескольких метрах от берега. Пронизывающий холод нес на своих мёртвых устах шёпот супруги: 
— Ты же всегда будешь рядом? Будешь моим хранителем? Не позволишь, чтобы со мной что-то случилось?
Никита шепчет в ответ: 
— Обещаю.

— А что я должен был ответить?! — мысленно прокричал Никита, едва осознав, что всё ещё находится в комнате, в квартире своего друга. Ему никто не ответил. Вместо ожидаемых слов он почувствовал, как вода снова заливает ему ноздри. Мужчина попытался открыть рот, схватить воздух, сделать вдох, но его губы были сжаты холодной рукой, как если бы их сшили стальной нитью. Вода продолжала заливаться в нос, разрывая носоглотку, трахею, лёгкие. Кислорода всё меньше, тело охватывают неконтролируемые судороги. Асфиксия. Чернота перед глазами… Пустота… Всё.

— Нельзя говорить плохо о мёртвых, — прошептала Таня, держа под руку Антона, стоя у свежей могилы, — но говорю тебе, это точно Надюха забрала его.
— Тань! — также тихо прервал её Антон, — хватит, а?
— А что хватит? — незаметно для окружающих возмутилась женщина, — Он ей там наобещал чёрт знает что! Горы свернёт ради неё, а мы решили проверить. Надя типа тонет… Он даже не шевельнулся!
— Да откуда ты знаешь? — Антон отдернул руку.
— Оттуда! Мы пришли, помнишь? Сколько он стоял в одной позе? Это она забрала его. Обещал? Выполняй! Это людям можно обещать и не исполнять безнаказанно, а покойникам… Сам видишь, что случилось.