Длиною в жизнь

  - Эва, - строгий бабушкин голос оторвал меня от наблюдений за майским жуком, который, насупившись, сидел в банке.
 
   - Отпусти это несчастное насекомое. Неужели ты не видишь, что он просится на волю. Зачем ему твой любопытный нос через стекло? И для чего ты положила в банку столько одуванчиков? Он же их не ест!

   Бабушка номер один была очень образованной и правильной. Она играла на пианино «серьезную» музыку и терпеть не могла мой облупленный от майского солнышка нос, веснушки и рыжие кудряшки, которые, как ни старайся причесывать, не слушались, рассыпаясь непослушными завитками по плечам. Меня это не удручало, а вот бабушку выводило из себя.
 
   - Девочка всегда должна быть маленькой леди, - начинала она одну и ту же скучную фразу  каждый день, расчесывая пружинистые прядки и пытаясь заплести их в косички.

А я мечтала о том, что, когда вырасту, остригусь наголо, как дядя Дементий, который подарил мне книжку «Дон Кихот», чтобы уже никогда не мучиться с никому не нужными  прическами.

   - Какой характер, такие и волосы, - говорила бабушка номер один сама с собой, -  удивительно непослушный ребенок, - горестно вздыхала и добавляла, -  цо то бенде, цо то бенде…

Что это за «бенде» я не знала, потому что, если спросить, то тогда на улицу придется выскочить только к ужину. Вообще этой бабушке нужно было задавать как можно меньше вопросов. Я это усвоила с возраста «почемучек». Вот у мамы спросишь:

   - Почему платье пачкается само по себе?

Она улыбнется и ответит:

   - Потому что кто-то очень любит валяться на траве и в розовом платье кататься на велосипеде по лужам.

И сразу становится понятным, что дело не в платье, а в той самой неугомонной девочке, которая ну никак не хочет быть настоящей леди. А вот если задать тот же вопрос бабушке номер один… Тебе начнут долго и заунывно объяснять, что происходит с ворсом ткани, когда она соприкасается с песком, потом расскажут, как  с точки зрения химии меняется полотно при встрече с мокрой глиной. Про никчемную девочку вспомнят в самом конце, когда ты начнешь засыпать на стуле от скуки и убаюкивающего  голоса.

   - Эва. Не спи. Ты спросила, я объясняю.
 
Я раскрывала глаза, превращая их в круглые маленькие блюдца, таращилась, как отравленный дустом таракан, и изо всех сил старалась быть серьезной. А как, скажите, можно было не смеяться, если очки сидели у бабушки на самом кончике носа, готовые спрыгнуть в самый ответственный момент ее поучений? Как можно было не смеяться, если чашки подмигивали маленьким синим незабудкам на тарелках, а пирожок, который я не доела,  раскрыв рот, показывал самое вкусное внутри себя – изюм с лимоном. Но маленькие леди не могут есть, пока с ними говорит уважаемая бабушка… Пирожок дразнил,  мир вокруг смеялся, а бабушка очень ответственно подходила к вопросу воспитания «невозможной» девочки.  Но я ее очень любила, несмотря ни на что.

   - Учись общению, - говорила пани, - терпи и выслушивай, не вскакивай со стула раньше времени, не клади локти на стол, не болтай ногами, не всовывай половину лица в стакан. Что за глупости рисовать из кефира белые усы? В  твоем возрасте пора быть серьезной.

   Моему возрасту было шесть лет отроду. И я росла и развивалась  неправильно, не по бабушкиному, как луговая трава. А из меня мечтали вырастить розу…
 
   Зато бабушка номер два была совсем другой. Не умной и не воспитанной, как говорила бабушка номер один. Но она была доброй, как феи в детских снах. У нее был всего один недостаток: она любила меня закармливать. А я терпеть не могла есть, ведь это так скучно. Особенно суп и кашу. Я читала книжку про американского мальчика Майкла, которому родители на обед оставляли томатный сок, фрукты и пушистые сладкие пончики. Вот это жизнь!  Мне очень хотелось жить в Америке, потому что там не мучили детей супом и утренней кашей. Но мама говорила, что в Америке не все так прекрасно, как я думаю.  И вообще, суп детям полезен и поэтому его нужно есть обязательно. Никакой томатный сок супа не заменяет. Моя мама была детским врачом и я ей верила.

   До сих пор при любом удобном случае я, взрослая, покупаю себе на обед томатный сок и вспоминаю улыбчивую девочку в розовом платье… Чем больше ребенок не добрал исполнения маленьких «хотелок» в детстве, тем вкуснее и радостнее добывать их и реализовывать, когда вырастаешь. Правда, стричься наголо  я, еще в школе,  передумала. А вот к кашам так и не привыкла. Орехи и финики лучше, не правда ли?




   Обе бабушки верили в Бога. Одна водила меня в Костел, другая – в Храм Святого Духа , что на Даниловском кладбище. Этот Храм никогда не закрывался и поэтому бабушка верила в то, что Бог оттуда никуда не отлучался. Мне нравилось  быть и в Костеле, особенно, когда там играл орган, и в православном Храме, где пел очень красивый и нежный женский голос молитву, которую я выучила самой первой: «Отче наш». Еще мне нравилось, когда хор громко  пел: «Яко с нами Бог».

   Бабушки все время спорили друг с другом. Номер первый говорила, что я через год пройду конфирмацию в Костеле и рассказывала, какое белое и красивое платье она сошьет для меня на этот праздник. Бабушка номер два приходила в ужас от одной мысли, что я так и останусь католической Евой, вместо того, чтобы получить крещение в православном Храме с именем Мария.  Родители давно устали от этой войны  без перемирия. Они просили только об одном: не переиначивать метрику.

   - Ева – прекрасное  имя, - говорила мама. – Я не понимаю, Дарья Михайловна, отчего вам оно не нравится.

   - Как же оно может мне нравится, - отвечала ей бабушка номер два, - когда женщина с этим именем соблазнила мужа своего  и в итоге весь род человеческий стал смертным?

Я мотала головой из стороны в сторону, чтобы лучше всмотреться в лица спорящих. А иногда начинала реветь в полный голос, потому что  верила в то, что у меня заберут имя и я  стану безымянной. Кто же со мной станет дружить, с такой?
 
   В скорбные детские минуты в споры вмешивался папа, брал меня на руки и уносил к себе в кабинет.

   - Совсем ума лишились, - бормотал он тихо, - не дрейфь, Ева, мы с мамой  тебя бабушкам на растерзание не дадим.

   И вот однажды, прямо накануне лета, бабушка номер два украла меня тайком от всех и окрестила в  православном Храме. Я до сих пор помню  очень большой и красивый Образ Матери Божией, возле которого стояла крестильная купель. Много лет спустя я узнала, что это был Образ Иверской иконы Божьей Матери. Он и поныне там. Помню  отца Геннадия, который ходил вокруг купели, а меня в розовом полотенце нес за ним дядя Эдик, папин одноклассник, которого мне следовало теперь  называть крестным отцом.  Помню аромат ладана и очень странную фразу, которую произнес батюшка:

   - Девочку твою, Дарья, Царица Небесная к себе возьмет. Не для этого она мира. Но ты не плач, радуйся. Не часто такое случается в наше-то время. И никакая твоя Ева не Мария. Она – Иулиания. Самая настоящая Иулиания. Так тому и быть.

   А дома нас ждал скандал. Все кричали друг на друга. Только бабушка номер два сияла от счастья. Это теперь, взрослая, я понимаю, что она думала про мученический венец над своей головой. Ведь ее стараниями  была спасена внучка… Бабушка номер один хваталась за сердце, мама отпаивала ее коричневыми, противно пахнувшими  каплями, а папа  пытался  строгим голосом остановить скандал.

   - Что случилось, то случилось. И хватит рыдать. Юлька, так Юлька.  К ее характеру это имя подходит куда больше. Привыкнем.
 
И улыбнулся мне по-дружески:

   - Ты как сама-то?

   - Пап, а как я девочкам объясню, что теперь уже не Ева?

   - А ничего и никому не нужно объяснять, - сказала бабушка номер первый. – Мы тебя Евой назвали, так ей и останешься.

И тут впервые я, маленькая  девочка, так и не ставшая леди, вдруг проявила характер:

   - Матери Божией это не понравится. – Сказала я, как взрослая. - Она назвала меня так, пусть так и будет.

Бабушка вновь схватилась за сердце и в очередной раз произнесла фразу, от которой мой папа пришел в дурное расположение духа:

   - Вот, Владенька, мезальянс налицо. И ты никогда не сможешь найти общий язык с этой семьей. Если бы был жив твой папа…

   Мое Крещение  никто  не отметил поздравлениями, подарками и праздничным обедом. Месяц в доме никто друг с другом не разговаривал. А потом мы уехали на дачу. Но это уже следующая история. 

***
 Переезд из города на дачу каждый год считался сакральным  событием. Бабушка номер один писала длинный список вещей, чтобы  не забыть «самого главного». Бабушка номер два недоумевала для чего в летнее солнечное время  нужно тащить с собой за город библиотеку с книгами, нотами, пяльцы, мулине для вышивки и еще целую кучу абсолютно бесполезных вещей.  Справедливости ради хочу  сказать, что бабушка номер один, по приезде в деревню,  уже через неделю складывала в чемодан городскую ненужность и целыми днями пропадала в лесу и на речке, ну, и конечно, в свободное «от природы» время ловила меня «для воспитания». Правда, это не всегда удавалось, но энтузиазм никогда ей не изменял.
 
   - Эва, - спрашивала накануне отъезда  бабушка номер один, - ты приготовила список необходимых тебе вещей для дачи?

   - Юлюшка, - тут же вступала в разговор бабушка номер два, - ты только не бери все подряд. Когда вернешься в город, вдвое соскучишься  по игрушкам. Радоваться им будешь, как новым!
 
Обе бабушки обменивались испепеляющими взглядами, но «при ребенке отношения не выясняли». Папа запретил им это делать категорически.
 
А я больше всего радовалась тому, что на дачу не брали пианино. Целых три месяца без гамм и пьес – это же праздник сердца!
 
    Дедушка, который у нас остался один на всех, потому что второй ушел на Небеса, никаких списков не составлял. Он брал с собой рыболовные снасти и корзинку с котом Пафнутием, его другом и главным реаниматологом после общения с бабушками. Про кота я расскажу потом особо, потому что он был таким необычным, ну, совсем, как человек!
 
    - Юлька, - говорил дедушка, бери красные резиновые сапожки, панамку и «Алису в стране чудес». Все остальное на даче есть.
 
    По приезде «на природу» с меня снимали розовое платье с воланами, банты-пропеллеры, лаковые белые туфельки и белые носочки. Эта одежда на даче не полагалась. Надевали яркий цыганский сарафан, рыжие сандалии, волосы до осени в косы не заплетали. Их свободно трепал ветер, свивая в колтун,  и бабушка номер один, глядя на этот «колхозный волюнтаризм» начинала утро с валокордина.
 
    - Какой ужас, - говорила она, - ты похожа на маленькую разбойницу. -  В этом приюте для городских родственников слово «леди» и не ночевало.
 
    Может,  от строгости характера, а, может, от того, чтобы насолить бабушке номер два,  бабушка номер один каждый день заставляла мои руки играть гаммы… На краешке столешницы в столовой.
 
    - Кисть и пальцы должны сохранять гибкость, - говорила она голосом классной дамы.

    - Это в семьдесят лет, конечно, актуально, - поддерживал ее дедушка, - но у девочки и косточки-то еще мягче мягкого. Гибкость… Вы, пани Леокадия, еще бы ее за учебники засадили.

Пани поднимала безукоризненно причесанную голову  так, что ее нос задирался вверх вместе с подбородком и с интонацией королевы отвечала:

    - Благодарю за блестящую мысль. Обязательно воспользуюсь советом.

Дедушка растерянно моргал, его шея и нос  становились краснее креветок… Но в эту минуту всегда на помощь приходил Пафнутий.
 
   - Скорую помощь вызывали? – Спрашивал его красноречивый взгляд.

Дедушка брал кота на руки, тот урчал громче  закипающего электрочайника, и со временем цвет шеи и носа его хозяина  выравнивались, приобретая естественный оттенок.

    Дедушка… Когда я шкодила (а это случалось не редко), бабушка номер один делала строгое лицо, а я бежала к нему и кричала: «Дедка Леонидка, спаси!». Меня подхватывали сильные руки, подбрасывали вверх, потом обнимали. Бабушка укоризненно качала головой и повторяла: «И что из нее получится при таком воспитании?».

    Я никак не могла понять, зачем мои самые любимые люди воевали друг с другом. Лишь позже, по мере взросления, истина открылась в самом банальном свете. Вспоминать об этом и грустно и смешно одновременно. Маленькую девочку распиливали пополам из-за любви? Нет! Исключительно по идейно-классовым соображениям. Уму не постижимо...
 
    Одно из первых своих стихотворений в седьмом классе я так и назвала: «Разорванная пополам».

***
   - Нет! Это совершенно невозможно!
 
Бабушка номер один обмахивала себя газетой, словно веером.

   - Ты только посмотри на себя, наполеоновский солдат на смоленской дороге!

Солдат стоял в испачканных шортах, порванной футболке, растрепанный, с ссадинами на руках и коленках.  Сжатыми кулачками он размазывал сердитые слезы по чумазым щекам. Солдату было обидно до невозможности! Его ругали за правду. И он героически  молчал.

   - Боже, деточка, что случилось? – Ахнула бабушка номер два, спускаясь с крыльца и на ходу обувая шлепанцы. – Кто тебя так?

   - Вот, Дарья Михайловна, последствия вашего воспитания. Вседозволенность ребенку вредна и даже опасна. Усвойте это, наконец, пока наша внучка в один прекрасный день не отправилась устраивать революцию в соседнем государстве.
 
Бабушка номер два в этот раз растеряно молчала. Что тут сказать?  Потом, спохватившись, она сняла со стены сарая корыто, налила в него из желтых ведер прогретой солнцем воды, и стала меня раздевать.

   - Ничего-ничего, - утешала бабушка, - сейчас мы вымоемся, причешемся, наденем платьице и все забудется.

   - Что тут происходит, - спросил дедушка, вернувшийся из сада, где он копал червей для рыбалки.

   - Полюбуйтесь.

Бабушка номер один победоносно показала на кучку испорченной одежды и на меня уже практически отмытую бабушкой номер два.

   - Подралась, что ли? – Спросил дедушка. – Ты не молчи, а докладывай по всей форме.

   - Подралась. – Огрызнулась я все еще сердито.

   - С кем?

   - С Юркой Романовым.

   - Это что еще за Юрка? Надо говорить с Юрой, - снова вмешалась пани.

   - Никакой он не Юра, а самый настоящий Юрка, -  сердилась я, отчетливо понимая, что леди мне не быть во веки веков.

Бабушка номер два уже вытирала меня пушистым полотенцем, будто пыталась побыстрее спрятать все улики дворового бесчинства.

   - Из-за чего сыр-бор? – Продолжал спрашивать дедушка.

   - Из-за Вовки. Мы с девочками играли, Вовка пришел к нам, и мы его приняли, а потом пришел Юрка и начал всех дразнить. Меня обозвал Юлькой-капризулькой и Юлькой-свистулькой, сказал, что я задавала. А потом начал дразнить Вовку. А Вовка еще маленький, он испугался и заплакал. А Юрка стал еще сильнее его дразнить…

   - А вот если бы тебя по-прежнему звали Евой, он бы не смог придумать такой противной дразнилки, - вставила пани.

   - Мне все понятно, - сказал дедушка. – Медаль я тебе выдавать не буду. Случай ординарный. Поступила правильно. Будем считать инцидент исчерпанным.

Я тогда половину слов не поняла, которые сказал мой загадочный дедушка-танкист. Кто такой инцидент и за что его исчерпали? Но зато стоически терпела, пока бабушка мазала зеленкой ссадины. Дедушка говорил, что настоящий герой должен уметь терпеть. А я очень хотела быть настоящим героем.
 
   В  то время, как мы устраняли последствия уличной  драки и бабушка номер два стирала, снятые с меня улики,  калитка тихо отворилась и к нам зашла бабушка Юрки – Анна Романовна.

   - Вы, уж, извините Юру, - попросила она, - он у нас безотцовщина, ремня дать некому, вот и не справляемся. Озорует с утра до вечера. А вашу девочку он любит. Просто его с собой играть не принимают другие дети, вот он и злится. Я его крапивой настигала до красной попы. Пусть подумает, как с девочками драться.
 
   - Анна Романовна, - сказала бабушка номер один, - они оба хороши. Наша сорви-голова с прорехами в воспитании тоже двух мальчиков стоит. Они с дедушкой в войну играют, понимаете ли… Это вместо того, чтобы девочку учить декламации, манерам и прочему. Вы, наверное, погорячились. Крапива... Она же так щиплет...

И добрая  пани снова подняла глаза к небу.

Сейчас я думаю, что переполох после первой драки в моей жизни, нужен был исключительно для того, чтобы я запомнила: защищать слабых нужно. Нужно и все! Без всяких декламаций,  деклараций и индульгенций… Вот бы знать тогда эти мудреные слова и рассказать их дедушке. Мы бы втроем посмеялись: он, я и Пафнутий.
 
    На самом деле кот был свидетелем всех жарких  событий. Он уютно устроился на широких  перилах крыльца, подогнув под себя передние лапки так, что стал похож на рыжий безногий кабачок. Пафнутий  наблюдал сверху нашу человеческую возню. О чем он думал? Может быть, о том, что люди – странные существа? Он дрался с самого детства. И его никто не наказывал за порванное ухо. Только водили к ветеринару и подлечивали боевые раны.

    Когда шум-гам немного утих, кот встал, выгнув спину колесом, сладко потянулся и отправился со двора на улицу. Просто погулять… Завтра они собирались с дедушкой на рыбалку, поэтому ему надлежало быть в форме.   

***
 Каждое лето бабушка номер два варила вишневое варение для всей семьи. Подготовка «сырья» (вот еще одно очень смешное слово, которое я выучила в шесть лет)  превращалась в веселый ритуал: вся семья садилась вокруг огромного круглого стола на веранде и шпильками из кос бабушки номер один вынимала зернышки из ягод.

   Кот Пафнутий лежал на плетенном кресле-качалке и лениво наблюдал за мельканием рук. Он недовольно  подергивал ухом при очередном взрыве хохота, по-видимому сожалея, что его трудную судьбу доверили такому большому и в целом легкомысленному семейству. А в это время семейство, не обращая внимания на душевные терзания кота, делилось друг с другом  веселыми историями, которые почему-то называло анекдотами.

   У меня, шестилетней, никогда ( да и до сих пор) не получалось вынимать косточки, не помяв ягод. Поэтому я слонялась по периметру веранды в поисках маленьких летних паучков. Они плели кружева, а я смотрела.
 
   - Эва, - говорила бабушка номер один, - ты учишься вязать у господина паука?

   - Да, - отвечала я ей на полном серьезе. – Вот научусь и свяжу тебе шаль.
 
А ведь так и не связала…

   Для  внучки  бабушки отдельно готовили «лечебное» варение – вишневое с косточками.  Его укладывали в круглую баночку с бордовой крышкой. Наклеивали на бочок лейкопластырь и подписывали:  «Для Евы», - делала пометку бабушка номер один. «Для Юлии», - старательно выводила химическим карандашом строчкой ниже бабушка номер два.  И вот когда мое настроение по осени или по зиме  уходило со второго  этажа на первый, бабушка номер один доставала летнее лакомство, заваривала чай из клевера и звала к столу:

   - Эва, детка, давай лечить сплин!

   Я и тогда не понимала, что именно случалось во время чаепития,  да и до сих пор не очень-то понимаю. Но грусть-тоска каждый раз исчезала. Думаю, что она не улетала в форточку и не выбегала через дверь, потому что через какое-то время возвращалась хитрым лазутчиком. Когда? Например,когда я приносила домой двойку.  Когда меня не выпускали гулять, заматывали горло колючим шарфом и заставляли пить горячее молоко, в котором плавал желтый кусочек сливочного масла. Вся эта акварель быстро затягивалась пенкой… Брррр… Когда парили ноги с сухой горчицей, а потом надевали шерстяные носки. Я их терпеть не могла, потому что бегала практически всю зиму по полу в одних колготках. Когда, к приходу важных гостей, все мои камешки, засушенные листики, цветные резиночки и всякую разную бесценную мелочь убирали с глаз долой. А потом я находила ее поломанной, раскрошенной, смятой... Одним словом, причин для печали хватало.   А вот куда она девалась во время чаепития?

   Бабушка номер два озабочено ходила по комнате, заглядывала во все углы и приговаривала:

    - Уходите беды-огорчения от нашей девочки, приходи радость вечерять с нами.

Я смеялась, глядя, как она ищет мою скуку в буфете, в платяном шкафу, в коляске для куклы и даже под скатертью на столе. Устав, она садилась на стул, а бабушка номер один важно сообщала:

    - Скука ушла. Настроение вернулось!

Милые спектакли детства! Сколько их было!

    То ли косточки  тщательно обсасывать  интересно до невозможности, то ли горько-сладкий вкус вишни имел на меня волшебное воздействие, не знаю. Но лечение срабатывало. И буквально через час обе бабушки уже сожалели о слишком быстром выздоровлении внучки, потому что неугомонная девочка находила задания и занятия  обеим сразу.
 
    Не менее хлопотным и долгоиграющим делом был сбор и заготовка маринованных маслят, да засолка подорешников.  Собрать, очистить, приготовить, разложить по банкам эти лесные милости – целая история. И тут меня бабушки использовали на полную катушку. Вы же знаете, что маслята растут исключительно под елками?  Для малышки-коротышки куда легче ползать  по земле, чем упитанным бабушкам. Вот я и ползала.  Руки после сопливых маслят быстро становились мокрыми, клейкими  и почерневшими, к ним прилипали засохшие иголки… Ну, такое мучение…

   - Терпи. – Говорила бабушка номер один. – Для семьи стараешься. Когда вырастешь, детей своих научишь тому же.
 
Я думала о том, что никаких детей у меня  не будет,  хотя бы потому, что  мне никогда и никого  не хотелось мучить.

А бабушка номер два, вздыхая, повторяла:

  - Ищи, деточка, ищи. Бог терпел и нам велел.
 
А я все никак не могла понять, зачем Богу нужны были маслята, если Он – Дух? Чем он есть-то будет? Но спрашивать у бабушки номер два в присутствии бабушки номер один не решалась. Вдруг опять поссорятся? А потом забывалось…  Когда подросла,  ответ нашелся сам собой.

   Что же касается подорешников,то в той местности, где мы жили на даче, ими  называли грибы белого цвета,без молочка при срезе, хрустящие, подземные и чрезвычайно вкусные.  Искал их вместе с нами Пафнутий. Вообще-то, как я теперь понимаю, он был котопёс по характеру и способностям. Дедушка приучил его по запаху находить грибы, присыпанные землей и слоем сосновой хвои.  Кот справлялся. Мы с Пафнутием при сборе грибов становились героями дня! Я получала в награду пышные, румяные, душистые оладушки с изюмом, а ему доставалось блюдечко со сметаной.
 
   Сарафанное лето, любимые люди, теплые закаты, луговые цветы, веселые подружки, речка, рыбки,  игры… Сегодня я знаю, что очень многое формировало сегодняшнюю Юлию Владимировну. Но совершенно точно: ничего из детства не прошло мимо, все сохранилось не только в памяти…  Сердце   заполняет  солнечное  чувство благодарности за детство.  Уже в школе я прочла слова Максима Горького о том, что если человек вспоминает о своем детстве с радостью, значит это высшая аттестация его семье. Воистину.
   

***
 Замоскворечье  когда-то было одним из самых уютных мест в Москве: в далеком прошлом купеческое, как пирог на четыре угла, начиненное маленькими дореволюционными  особнячками.  Мое детство прошло в одном из таких домиков: то ли купца Карасева, то ли его брата… Даже бабушка не могла сказать точно.  К 90-м годам по плану реконструкции от них ничего не осталось. А жаль… В старых домах жил Дух провинциальной Москвы -  доброй, с традициями гостеприимства, радушия, тепла и простоты. У каждого строения имелся свой двор, свой дворник, который следил за порядком,   и, конечно, полный набор своих котов, которые в марте так громко выясняли отношения, что папе приходилось каждую ночь гонять их с большой березы под окном. Иначе не уснуть. Большие, просторные и светлые комнаты, потемневший от времени  дубовый паркет, метровая  толщина стен,  высоченные потолки с лепниной,  изразцовые печи, камины. На  широченных подоконниках стояли в огромных ведерных горшках всевозможные гигантские цветы, которые современные дизайнеры помещают  на пол.   Как жаль, что сегодня место этих домов заняла безликая бело-серая одинаковость построек 80-х…

   Наше большое и веселое семейство занимало весь второй этаж, а на первом - дружно жили Мироновы и Сытины, у которых было по дочке. Три подружки. Три юлы. Три перпетуум-мобиле.  И, конечно, хождение по кругу в гости друг к другу.  Как же весело дружить!

   Рождество две бабушки отмечали в разное время. Поэтому с самого детства у меня было два Рождества! Бабушка номер один пекла рождественские кексы. За всю свою жизнь я  ничего вкуснее  не ела. Они состояли из теста с изюмом, цукатами, орехами, тертой цедрой лимона и апельсина… Когда пеклись в «чуде» эти огромные праздничные «бублики», дух разливался даже по соседним дворам. День рождения бабушки номер один приходился на 22 декабря, но его отмечали вместе с  Рождеством. Она говорила, что праздники тоже нужно экономить, иначе они могут  потерять свою ценность. 24 декабря бабушка шла  угощать кексами всех соседей по дому, потом  надевала нарядное темно-синее платье с белым кружевным воротничком, прикалывала брошь «камею» и с торжественным, строгим, но очень добрым и светлым лицом шла в Костел. Меня с собой не брала. Говорила:

   - Чуть позже.
 
 На католическое Рождество собирались гости: мои бесчисленные тетушки и дядюшки. Они привозили с собой пряники, конфеты, фрукты и, конечно, игрушки  на елку, которую всегда наряжали 22 декабря. Так скромно отмечали  День рождения бабушки номер один.
 
   Бабушка номер два к 7 января, к нашему православному Рождеству пекла пироги. Они тоже были особенными! Наивкуснейшими! Ее кулебяки, непостижимые, непревзойденные, обнимали теплом вторую половину семьи. В этот день к нам  приезжали  гости из Серпухова, с родины моего папы…
 
   Пафнутий терпеть не мог суеты. Бедный кот был готов сбежать на все Рождественские каникулы куда глаза глядят… Но ароматы рыбы, мяса и колбасы держали его на привязи, словно приговоренного к страсти чревоугодия... Он наедался в праздники, как самый отъявленный эпикуреец и валялся у теплой печи в полубессознательном состоянии, переваривая несовместимое и наслаждаясь жизнью… Бабушка номер один смотрела на это «кошачье безобразие» и поучительным тоном, воспитывая меня,   говорила:

   - Вот, Эва, смотри на этого ленивца и любителя сладко поесть и запомни: сытое брюхо к учению глухо.

   - Да будет вам, Леокадия Иосифовна, - вступалась за кота бабушка номер два.  -  Ему, кроме ловли мышей, в городских домах делать нечего. А мышей у нас нет. Вот он и разбаловался.

   - А вы, Дарья Михайловна, напрасно этого трутня защищаете, - не соглашалась с ней бабушка номер один, подсовывая под нос «эпикурейцу» кусочек докторской колбасы и гладя его по спинке, -  я думаю Пафнутий  из рода котов какого-нибудь  императора. Уж очень он любит вкусно поесть. Смотрите, он уже скоро весь коридор собой займет: не пройти, не проехать. И брюшко у него, не как у кота, а как у песца. И только подумайте - от докторской колбасы нос воротит! Язык ему телячий подавай!
 
   И она сдвигала брови…  Но я-то знала, что  все разговоры про кота велись не всерьез, а так, понарошку.
 
   В шесть лет мне объяснили, кто такие – эпикурейцы. И я поняла, что это были самые веселые и  неунывающие люди!
 
   Когда меня ставили в угол, чтобы я подумала над своим поведением, то, воспоминания об эпикурейцах помогало легче переносить наказание.  Подумаешь, постоять полчаса без дела?
 
   А ставить в угол было за что. Однажды мы с Пафнутием, который решил вспомнить молодость, так распрыгались, что раздавили коробку с набором елочных игрушек. Папа с неумолимой твердостью отправил меня в угол, а Пафнутия - на половину дедушки с приказом даже носа своего хулиганского не высовывать. Арестованный кот уже утром,  как ни в чем не бывало,  терся об ноги бабушек на кухне, которые в четыре руки стряпали на больших плитах праздничную еду.
 
   Вообще-то взрослые и дети становятся ровесниками, когда речь заходит о праздновании Нового года. Мои папа и мама, как маленькие, выхватывали игрушки друг у друга, чтобы первыми повесить их на елку. Они чуть не ссорились из-за того, кто будет вешать  флажки и гирлянды, а когда дело доходило до украшения окон, светильников и мебели, то… Я предпочитала делать вид, что ничего не слышу. Ну, как дети, честное слово!

   Меня усаживали за стол, давали мамины маникюрные ножницы и поручали вырезать снежинки из белой бумаги. Восхитительное занятие! Все снежинки получались разными и совсем кружевными. Потом я склеивала разноцветные фонарики и делала открытки. Это рукоделие складывалось в плоскую корзинку для подарков. Тетушки и дядюшки увозили с собой всю мою рождественскую макулатуру, а я была преисполнена счастьем, как выдающаяся творческая личность!  Бабушки в один голос говорили:

   - Если ты приносишь пользу, значит, живешь не зря.

В Рождественские праздники быть полезной так легко!
 
   Завтра, 22 декабря,  в честь Дня рождения бабушки номер один, мы будем наряжать елку. Надеюсь, что не поссоримся))…

***
   Дня за три до прихода Нового года обеденный стол в гостиной был завален листьями ватмана, фотографиями, кусочками цветной бумаги, надписанными прошлогодними открытками, вырезками из журналов и детских книжек, которые хранили именно для таких случаев.

   Под большим желтым абажуром, почти касаясь друг друга лбами, дедушка, две бабушки и я мастерили домашнюю стенгазету. Пафнутий шатался по столешнице без дела и его периодически снимали на пол, чтобы не мешал. Но кот хотел быть в курсе. И когда мы отвлекались на активный творческий процесс, мягко вскакивал на краешек стола, замирал, выжидая,  а потом упрямо вновь прокрадывался в самый центр  до момента очередной эвакуации на пол.
 
   Статьи писал дедушка, аппликации к ним делали бабушки, я обводила цветными карандашами фотографии и заметки. Одним словом, работа издательского дома в Духовском переулке кипела с короткими перерывами на еду и прогулки. Стенгазету заполняли статьями о каждом члене семьи. Описывали веселые истории, случившиеся в уходящем году.  Дедушка настаивал и на поучительных, но бабушки единогласно постановили:  нечего портить людям праздничное настроение. Пусть себе воспитывает детей после  каникул. Дедушка объяснял, что потом все снова сбегут на работу, в детский садик, на базар и в библиотеку и ему останется только кота воспитывать. А это бесполезно, потому что он уже взрослый и полноценному воспитанию не подлежит. Бабушки принимались с ним спорить.  Я и Пафнутий в голосовании не участвовали по несовершеннолетию и отсутствию документов, подтверждающих личность. Какая несправедливость!!! Мне очень хотелось поместить статью об отмене наказаний «углом». Но дедушка оказался в меньшинстве. Воспитательные статьи полетели в корзинку с мусором.
 
   С тех самых пор, с тех самых стенгазет началась моя дружба с гуашью. Густая, сочная краска ровно ложилась внутри нарисованных карандашом букв.  А они, блеклые и невзрачные, вдруг оживали, смеялись, строились в праздничные ряды, в теплые слова и пожелания!  Это  казалось настоящим волшебством!

   Снег на больших алых заголовках делали из ваты, присыпанной мелким перламутровым  бисером. Он сверкал, как настоящий, который так красиво  переливается в солнечный день на улице!
 
   Готовые листы ватмана развешивали в гостиной. Для этой цели снимали со стены ковер, сворачивали его в рулон  и уносили в кладовку до Старого нового года. Именно 14 января,  по утверждению семьи, можно опускать занавес и разбирать праздничные декорации.
 
   К нашей ежегодной стенгазете было очень легко подойти. Все, кто хотел, могли читать смешные и веселые истории.  Мои подружки рассказали своим родителям про наши выдумки и мода на стенгазету пошла бродить по дому, затем  по дворам…  Ребята с удовольствием обменивались «смешинками». Все участвовали в подготовке к празднику, всем было весело!
 
   Закончив со стенгазетой, мы принимались склеивать   нарядные бумажные пакеты для подарков. Украшали их шнурками, аппликациями, мишурой… Но самое интересное начиналось потом: подарки прятали. И, чтобы их найти, нужно было по вложенным в разные места записочкам перевернуть вверх тормашками весь дом! Это же так весело – переворачивать дом с ног на голову, когда тебя никто за это не поставит в угол!  И тут главным становилось не перепутать записки и подарки. А то может случиться огорчение. Напишешь: «Ищи подарок  на антресолях в прихожей».  Спутаешься и он, чудом, окажется в буфете.
 
    Бабушки упаковывали и писали записки для мамы, папы, меня и дедушки. А мы с дедушкой то же самое делали для них. А папа с мамой – для всех нас!
 
    Вы только представьте: вечер праздника, 31 декабря, мы нарядные и веселые  бегаем по дому, отыскивая свой подарок. Бывало, заглянешь под елку, а там записка: «Еве искать в мамином сапоге!». Прибежишь к сапогу, а там: «Еве искать под покрывалом на диване». И снова достаешь бумажный навигатор: «Еве искать в пустой кастрюле в кухонном столе»… А, уж, когда прочтешь: « Юльке искать под крышкой пианино», - то сразу догадываешься, что это сюрприз от папы. И вот все бегают, ищут свои подарки, смеются, а Пафнутий носится следом и никак не может понять – съезжаем куда или что похуже случилось  в хозяйстве накануне праздника?
 
   Потом каждый из нас находил удобное место: в кресле, на диване, у письменного стола в кабинете для того, чтобы спокойно рассмотреть новогодние драгоценности. И в этот самый момент терпение кота окончательно взрывалось. Ему же было очень интересно: что же такое вытаскивают из больших пакетов? Но поскольку люди рассыпались по дому горошинками, разве за всеми уследишь? Кот изнывал от любопытства, но поспеть везде у него ни разу  не получилось. В итоге, рассердившись оптом на всех, он крался к наряженной елке и…. Бабушка номер два хватала его на руки и уносила в детскую с мисочкой, где кусочки уточки примиряли обиженного кота с реальной действительностью.
 
   В мое время дети уже не очень-то верили в Деда Мороза. Но я до сих пор не знаю ребят, которые бы не радовались подаркам.  Подарки любят все! В сущности, забота и любовь часто проявляются и таким вот способом… Праздники должны быть! Это очень хороший способ объясниться в любви тем, кто тебе нужен и дорог…

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.
Всякий раз мы смотрим на вещи не только
с другой стороны, но и другими глазами -
поэтому и считаем, что они переменились.
         Блез Паскаль.


   
   Валерка Борисов, синеглазый красавец – первый парень на деревне, хорошо знал себе цену. Каждый день он ходил на танцы в Егнышевку за три километра – туда и столько же обратно. С ним ходили и местные  пацаны, у которых только-только начинали пробиваться усы. Валерка поглядывал на них свысока и снисходительно давал советы, как не потерять в себе мужика, влюбившись в  девчонку. Он считал, что ни одна из них не стоит, чтобы голову из-за нее терять. Ребята поддакивали своему вожаку и, засунув руки в карманы, курили стоя на углу танцплощадки. Они с видимым безразличием снизу-вверх оглядывали проходящих девушек и независимо ухмылялись: «Пусть заслужат, чтобы их пригласили». А девушки стайкой, повернувшись к ним в презрительной позе «спиной», изо всех сил демонстрировали, что эта  свора из деревни их совершенно не интересует.  Так проходило лето. Встречи-расставания, заезд длился 12 дней. Подружки уезжали, прибывали новые. И  все начиналось с начала.  Неизменной оставалась  лишь  песня, которую крутили на танцплощадке:

                «Летящей походкой ты вышла из мая,
                И скрылась из глаз в пелене января»
   
   Днем Валерка работал. Не в том смысле, что ходил на работу. Он матери помогал: косил, таскал воду с реки для огорода, приглядывал за двумя младшими  сестрами, гонял овец, чистил коровник. Одним словом, по полной использовал свои предпоследние каникулы. Впереди был девятый класс, а потом – десятый и армия. У него даже своя философия была: до армии – никакой любви.
 
   И нужно же было такому случиться, что в деревне соседний с Борисовыми  дом продали семейству москвичей, которые (как говорили местные, крутя пальцем у виска) приехали за 250 верст из столицы любоваться красотами Оки. Приехали летом  в полуразрушенную избу, занялись ее ремонтом, распахали землю под огород, посадили яблоньки, а в июле,  на все готовое, привезли любимую и единственную внучку.
 
   Девчонки в деревне были крепкими, загорелыми, веселыми, приученными к физической работе. Ни одна из них в карман за словом не лезла, лучше не задевать. А эта, городская барышня, была  высокой,  бледной,  худющей. Две большие косы, туго заплетенные, сзади укладывали в «корзинку», отчего голова девочки всегда была чуть-чуть запрокинутой. Отец так и называл ее: «шейка-ниточка». Она была молчалива и  застенчива. С деревенскими не играла. Ходила с бабушкой по грибы-ягоды, а больше сидела с книжкой возле реки, пока  отец ловил рыбу.
 
   Валерка ее  старательно не замечал.  Каждый день, когда она приходила за утренним молоком, он «случайно» сталкивался с ней. А она, испуганно и робко здоровалась, отчего-то называя его на «Вы». Он буркал в ответ нечто непереводимое, и не глядя шел прочь. Так продолжалось две недели. А потом девочку увезли в город. Валерка почувствовал себя не уютно. Но в голову брать не стал: «Подумаешь! Краля городская. В оборках,  да с бантами. Видали и получше».
 
Но на всякий случай поинтересовался у матери:
 
   - А что это, городским у нас не понравилось, что ли?

   - Да нет, в другой год  на лето  приедут. На  курорты  теперь полетели.

   И пошла привычная жизнь по-старому. Только нет-нет, да  и встанут перед глазами два банта-бабочки и  опущенные длинные ресницы.

   
 


    Год прошел незаметно. Наступил июнь, начались последние летние каникулы в Валеркиной жизни. И, как-то неожиданно для себя, парень  вдруг понял, что каждый день, ходя на танцы в Егнышевку,  он  волей-неволей думал об этой маленькой москвичке: «Приедет – не приедет… Салага, - говорил себе  Валерка, -  пацанка, что об жизни знает? Спит, небось, до 8 утра  да плюшками балуется». Но это как-то не убеждало. И чем больше он думал о Юльке, тем сильнее на нее злился. Ему было не понятно, почему так противно ноет где-то глубоко в груди, почему так дергано-неспокойно.  И он в свободное время  катался на мопеде мимо ее  пустых окон: « Дорога-то вдоль деревни одна, не по полю же  их дом  объезжать», -  сердито убеждал сам себя Валерка.

    И вот, наконец, они приехали. Он издали увидел  голубую машину и  сильные руки ее отца, разгружающие содержимое багажника.  Юли не было видно. А ее бабушка сидела на лавочке, отдыхая  с дороги.
 
    - Здрасте, - Валерка подошел поближе к машине. – Может помочь чего?

    - О, Валера, здравствуй, сосед.  Возмужал – не узнать.  Да что помогать? Справимся, спасибо.

    - Давайте, что ли воды принесу, с дороги пить захотите или сготовить чего.
 
    - Ну, спасибо, принеси. Юля,  - крикнул отец, -  ведра  тащи для воды.

    Она вышла из дома, неся в руках два красных пластмассовых ведра. Валерка смотрел, не отводя глаз. Ничего себе – «пацанка». Навстречу шла  девушка, очень юная, но все-таки девушка. От прошлогодней девочки-подростка остались только пушистые темные ресницы. Вместо кос – короткая стрижка, брюки-клеш голубого цвета и клетчатая рубашка, завязанная узлом на голом животе.
 
    «Ну и ну», - Валерка от смущения резко выхватил у нее из рук ведра и быстро зашагал к колодцу.  Не дошел, добежал.  Плеснул на голову ледяную воду. Жилка на виске стала утихать и шум в голове остановился. «Ну и ну», -  никаких других слов на ум  не приходило. Сел на землю у колодца, переводя дыхание. И вдруг  отчетливо понял, что скучал. Весь прошедший год скучал по этой крале  столичной. Раздражение на нее, на себя, на всю эту путанную сердечную дурь опять захлестнуло изнутри. Валерка никак не мог  понять – зачем ему все это, для чего мучиться?  Жил себе спокойно. А тут… Он  резко встал, схватил полные ледяной воды ведра  и  быстро понес соседям.   Потом, не задерживаясь,  побежал к  себе домой, ссылаясь приветливому отцу Юльки на неотложные дела.
 
   Вечером, сидя с сестрой на крыльце спросил:

   - Натаха, ты с московской дружишь?

   - Не-а, - Наташка помотала головой, - а чего?

   - Чевочка с хвостиком, девка-то хорошая, может, научишься чему?
 
   - А чему?

   - Хвостом не крутить, вот чему, -  опять рассердился Валерка, встал и быстро  прошел в горницу.

   «Тоже мне, свет клином не сошелся, подумаешь...» Он бережно достал с вешалки новые брюки-клеша. Мать в городском ателье пошила -  серые, в полоску. « Мы тоже не лаптем щи хлебали, тоже в моде понимаем», -  не унимался  Валерка, ругаясь не понятно с кем.  Клеша напоминали две маленьких юбочки. И выглядели брюки как-то немного «чересчур». Но провинциальная мода именно этим чуть-чуть и отличается от «столичной».  Поглядев в зеркало и намочив непослушный вихор на голове, Валерка побрызгал себя одеколоном. По горнице поплыл душный запах «Русского леса». Грозно нахмурился в ответ  на веселый, насмешливый и понимающий взгляд сестры. Накинул  куртку и пошел к дружкам. Стайка отправилась в Егнышевку. 

 
   


   - Чудной  мальчик, сердитый какой-то, - отвечала Юля на вопрос бабушки: «Почему это Валерка так быстро сбежал, чуть ведра не опрокинул».
 
   - Ты, деточка, сходи к тете Вале, спроси про молоко. Скажи, что мы  хотели бы брать по три литра в день, если у нее есть такая возможность.

   - Когда сходить, бабуля?

   - А вот завтра и сходи. С утра. Как проснешься, так и сходи.

   - А если я рано проснусь? В том смысле, что людей беспокоить неловко.

Бабушка покачала головой.

   - Ты хоть знаешь, во сколько тетя Валя встает на утреннюю дойку?

Юля засмеялась:

   - Бабуля, корову доят три раза в день. Утром, в полдень и вечером. Я о том, что к тете Вале пойду и всех перебужу.

   - Это кто к тете Вале собирается? – Отец вошел в комнату с полотенцем через плечо. – Пойдешь со мной на реку?

   - Володя, даже не думай, - бабушка умела проявлять характер, - июнь месяц, вечера еще холодные, застудишь девочку.

Юля с папой озорно переглянулись.

   - Я не буду купаться, бабушка, просто на воду посмотрю, ладно? – она ласково потерлась головой о мягкое плечо.

   - Иди, только в воду ни-ни.

     Юле нравились вечера на Оке. Река дышала туманом, увлажняя белый и мелкий песок  после жаркого дня. У самого берега вода была, как парное молоко.  «В воде теплее, чем на берегу», - говорил отец, приглашая робкую дочку  искупаться. Она недоверчиво входила в реку по щиколотку, замирала от удовольствия, а потом, делала шаг назад, каждый раз пугаясь быстрого течения. Сейчас она осталась на берегу,  любуясь отцом, который  плыл,  большими взмахами рассекая желтовато-бурую воду. Очень красиво плыл.  Стилем баттерфляй.
 
   Когда Юля думала об отце, то всегда ощущала его сильным, спортивным, уверенным в жизни, веселым. И каким-то, особенно умным. Только однажды, пробравшись ночью в его кабинет из детской, она в первый раз увидела отца серьезным и сосредоточенным. Это был не знакомый ей человек. Он, склонившись над столом, разворачивал рулоны бумаги и сосредоточенно что-то в них искал. Потом она узнала -  это были  исследования электронно-вычислительной машины. Отец в те годы работал в институте Курчатова. Их отдел изучал какую-то "космическую проблему"  для  прорыва в науке.  Юля тогда не до конца поняла, что это за «прорыв» такой.

    С реки зазвенело:

   - Дочка, не  бойся, айда ко мне! Мне-мне-мне… - веселилось эхо.

   - А как же бабушка? – крикнула она громко, - шка – шка -  шка …, -озорно передразнило оно девочку.
 
   - А мы ей не скажем, - отец  плыл  к берегу.

   - Папа я боюсь течения, очень сильное.
 
   - А ты не заплывай к середине. Катера уже не пойдут, купайся у берега.

   - А полотенце?
 
   - Юлька, ты у меня самая предусмотрительная девочка на свете.

Отец, шутя, повесил ей на голову свое, сухое, пушистое полотенце  и опять вошел в воду. Через некоторое время его голова маленькой точкой   виднелась далеко впереди. Течение у реки было настолько быстрым, что против него идти и то было трудно, не то, что плыть. Скинув одежду, Юлька, замирая, вошла в воду.


   

   Прокричал петух. Голосистый. Будто над самым ухом. Юля сбросила одеяло и в одной пижаме выскочила на двор. Солнце встало, небо, серое на западе, было светло - голубым на востоке. Ни единого облачка. И пахнет… Воздух можно пить… Быстро побежала в импровизированную душевую, которую отец смастерил рядом с хозблоком. Засунула кипятильник в ведро, нагрела воду и стала мыться.  Куст  сирени, который рос рядом с душем,  был сплошь покрыт белыми крупными цветами. Юлька протянула руку через уголок  полиэтиленовой занавески и сорвала кисть  ароматных цветов. Положила их в воду, которая превратилась в  «душистую». Радость, переполнявшая  всю ее изнутри, била через край от этого прозрачного утра, от мягкой, шелковой воды, от запахов луга, травы, цветов сирени вперемешку с таким удивительным   сыровато-ночным, не прогретым запахом земли. Она стала  напевать свою любимую детскую песенку:


                "Отчего мне весело? Оттого что песенка,
                От того, что песенка села к нам на лесенку.
               
                Отчего мне весело? От того что солнышко,
                От того, что солнышко глянуло в оконушко…"


    Накупавшись, оделась и пошла к тете Вале -  спрашивать про молоко. Навстречу с ведрами шел Валерка. Увидел ее: « Ишь ты, проснулась ни свет, ни заря королева столичная», - подумал и отчего-то еще больше на нее разозлился.

    - Доброе утро, Валера, - Юля улыбнулась вечно хмурому соседу.

 Парень  явно ее недолюбливал. Но она никак не могла понять, в чем перед ним провинилась.
 
    - И тебе, - он быстро зашагал к колодцу, гремя пустыми ведрами.
 
Пожав плечами, Юля  подошла к их калитке. Тетя Валя выгоняла корову в стадо.
 
    - Ну, здравствуй, соседушка. Чего это так рано поднялась? У тебя, вроде как, и коровы-то нет. Поспала бы еще.
 
    - Здравствуйте, тетя Валя. Меня бабушка  за молоком прислала. Спросить.  Мы сможем у вас его  покупать?

    - А чего ж не брать? У меня молоко знатное. Вам сколько нужно?

    - Три литра на день.

    - Вот и хорошо. Будешь вечером ходить, прямо парное брать. Сегодня и приходи. Часам к девяти. Смотрю я на тебя Юлюшка, выросла. Прямо барышня стала. Ты в каком классе-то?

    - В восьмой перешла. Мне четырнадцать исполнилось.

    - Ох-хо-хо, растете быстро. Ни успеешь оглянуться, и замуж выдавать. Моему Валерке уже семнадцать отпраздновали.
 
Юлю отчего-то  смутил этот разговор и она, вежливо простившись, пошла  домой к бабушке.

   Отец «налаживал быт», так Леокадия Иосифовна называла все, что поручала ему по хозяйству.  Подключал газовый баллон, ставил бочку на душ, растапливал печь, которая «дымила» после зимы, чтобы просушить.  Ему сегодня нужно было возвращаться в Москву на работу.  А бабушку оставляли с внучкой на все лето.
 
   - Ну что, детонька, будет у нас молоко?

   - Будет бабуля, по вечерам станем брать. Пап, дай я тебе помогу.

Отец засмеялся, стоя на крыше «душевой»:

   - Ты, помощница, пойди на реку рубашку мне простирни. А потом завтракать будем. После обеда мне в дорогу.
 
   Юля взяла рубашку отца, маленький пластмассовый тазик и пошла на реку. Солнце было утренним, не жарким, ласковым. Вдалеке, на заливном лугу паслись коровы, шустро бежал катер по Оке, овода еще не начали свое кусачее дело, а комары пошли спать. Самое замечательное время. Она сняла шорты и майку,  оставшись в голубом, усыпанном синими васильками, купальнике. Зачерпнула в таз воды и стала стирать папину рубашку.

   Сзади раздалось предупредительное покашливание. Юля быстро обернулась. Нахмуренный и сердитый, как всегда,  Валерка полез в воду. «Берега ему мало что ли?», - подумала она, чувствуя себя неуютно от этого вечного Валеркиного недовольства.
 
   Плавал он не так, как ее отец, а как все деревенские ребята – саженками. Но плавал красиво. Фыркал, как морж. А когда вышел на берег, на солнце блеснуло бронзовое от загара тело с сильными развитыми мышцами. «Когда это загореть успел?», - подумала Юля и отметила, что ее одноклассники не такие. Длинные, худющие, бледные и слабые. Она улыбнулась: «А сама-то? Как белая гусеница, а туда же…». Рубашку выложила из тазика и понесла мыльную воду подальше от берега, к кустам. Валерка это отметил, и ему понравилось,  что москвичка реку не пачкает.
 
   - А чего не купаешься? – спросил он ее подобревшим голосом.

   - А я уже сегодня купалась дома.
 
 Юлька взяла рубашку и понесла ее полоскать.Зашла в воду по колено и оцепенела – вода была ледяная, не то, что вчера вечером.
 
   - Это как – дома? – удивился Валерка, - зима, что ли? А река на что?

   - Папа нам с бабушкой душ сделал.

 Она вышла из воды с посиневшими губами, покрывшись гусиной кожей от холода.

   - А-а-а, ну, конечно, душ – дело хорошее, но река – лучше. Идешь домой?
 
   - Я хочу немножко на солнышке погреться, замерзла. Ты не беспокойся, я знаю дорогу.

   - Мне больше нечего делать, только об тебе беспокоиться, - Валерка опять начал сердиться.

   - До вечера, Валера. Я к вам теперь по вечерам за молоком ходить буду.

   - На здоровье, только меня вечерами не бывает.

   - Я знаю… А меня на танцы не пускают и в кино тоже. Говорят – маленькая еще.
 
   - Ага, маленькая, почти с меня ростом, - Валерка хмыкнул, - Натаха, как и ты по возрасту, а  мать ее у своего подола не держит.

   - У меня родители строгие и бабушка тоже. Но ведь танцы – не главное в жизни. Я читать люблю про звезды, астрономию люблю, еще стихи. Знаешь, я целый рюкзак книг привезла. На все лето хватит. Если хочешь, зайди к нам, я тебе их покажу. Может быть, тебе тоже что-нибудь понравится, возьмешь себе.

   - А у тебя «Три мушкетера» есть?

   - Есть и продолжение тоже есть.

   - Да ну? Дашь почитать?

   - Конечно, дам. У меня и другие хорошие книги есть. Я здесь их оставлю. А то родители говорят, что нам самим скоро жить негде будет – одна сплошная библиотека. Я подарю тебе «Трех мушкетеров».

Глаза Валерки широко раскрылись. Он и мечтать не мог о таком подарке.
 
   - Пойдем домой, Юля. Вишь, солнце уже жарит, сгоришь. Ты же белая, как булка. Будешь потом сметаной кожу лечить.

   - Пойдем, - она послушно стала одеваться. А Валерка взял тазик, чтобы «помочь».
 

   


   Вечером, когда соседские девчонки пришли «на лавочку» к дому москвичей, знакомиться, Юлька играла в бадминтон с Наташей или Натахой, как ее звал брат. Они уже подружились.  И новая «городская» игра Наташе понравилась. Гонять москвичку за воланчиком было весело. Девчонки выстроились в очередь  -  «продолжать с победителем». Так начались их совместные вечера. Каждый день ребята уходили в Егнышевку, а девчонки собирались «на пятачке»: играли в «садовника», в «разрывные цепи», в «штандр-стоп», в «море волнуется, раз…», в «вышибалы», в «казаки-разбойники». А бабушка сидела на лавочке и строго следила за тем, чтобы «головы не расшибли». Юля играла вместе со всеми, но нет-нет, да и посматривала на калитку соседнего дома. Как по расписанию, ровно в семь часов,  Валерка выходил на деревню, присоединялся к мальчишкам и они отправлялись на танцы. «Как ему не надоело?», - думала она. А однажды решилась спросить Наташу:

    - Что они каждый день делают на танцах? У них  там, девушки есть?

    - Ни что, а чего, -  поправила ее Наташа.

Юля  улыбнулась, оспаривать не стала. Зачем обижать?

    – Дурака валяют, вот чего. Мамка и та ругаться стала, только одежу треплют попусту.

Так и не поняла Юля, что такого интересного нашли ребята на танцах в Доме отдыха?
   

   


    Как-то  днем в июле, уже в покос, Наташа прибежала к  ней с криком:

    - Иди помогать, сено пропадет!

Девчонки выскочили на двор. С запада приближалась черная-пречерная туча. Еще полчаса и на сухое и душистое сено, заготовленное для коровы на зиму, выльется столько воды, что весь труд пойдет  насмарку. С соседних домов бежали на подмогу. Наташа дала Юле грабли, и они начали быстро сгребать сено. А Валерка и другие мужчины, собирали это сено вилами и несли к большому амбару. Было весело вместе спасать душистую и вкусную  коровью еду.  Юля старательно, но неумело скребла граблями по сену. Натаха засмеялась:

     - Ну, что, будешь теперь знать, как молоко достается?

     - Цыц, ты, болоболка, - вдруг услышала она совсем рядом голос своего заступника.

     Валерка, одним махом,  поддел вилами кучу с сеном, которая казалась больше, чем он сам, и быстро понес в укрытие. Она залюбовалась его силой, ловкостью, мужественностью. Конечно, он не сражался на дуэлях ради прекрасной дамы, не дрался на шпагах. Но в нем  было что-то от этих сильных и смелых рыцарей прошлого. С ним было не страшно. От него исходила надежность, как от отца. Юле это понравилось. И она еще быстрее заработала граблями.
 
    Первые тяжелые и редкие  капли скользнули по щеке. Девчонки с хохотом и визгом побежали на сеновал, в амбар. Забрались под самый потолок. Взрослые тоже не торопились домой. Стояли внизу, под крышей у растворенных больших дверей и смотрели на стену дождя, который обрушился, вперемешку с молниями и громом. Мужчины, изредка  и неспешно переговаривались, степенно отмечали, как это хорошо, что они оказались у себя на усадьбах  и смогли помочь Борисовым. А женщины, посмеиваясь, планировали вечером собраться за большим столом, угоститься, чтобы отметить «спасение сена». Все единогласно решили вечером устроить застолье.
 
     Юля лежала на спине. Тело болело с непривычки, душистое сено убаюкивало. Шум дождя походил на колыбельную.
 
    - Намаялась? – раздался совсем над ухом знакомый голос.

Она вздрогнула и открыла глаза. Валерка сидел рядом и травинкой пытался щекотать ее щеку.
 
    - Я в порядке, - она почувствовала, как к лицу приливает краска. Быстро села. – У вас сегодня вечеринка?

    - Ну, да, так положено. Сегодня – нам помогли, завтра – мы, если надобность будет.

    - Значит, мне за молоком не приходить?

    - Почему?

    - У вас же гости,  неудобно как-то.

    - Чудная ты. Живешь, будто извиняешься.
 
Валерка сказал это как-то непривычно для самого себя, по-доброму, что ли.

    - Ты о чем?

    - Да вот думаю,  что ты за девчонка такая? С тебя ведь глаз спустить нельзя, пропадешь, сгинешь без досмотра.

    - Ну, это же не правда, Валера. Я очень самостоятельная. И езжу везде сама. И уроки со мной никто никогда не делает. И  в магазин хожу. И потом, не такая я уж и маленькая, мне пятнадцатый год.

    - Да я не об этом. Уроки… Ты хрупкая какая-то, того и гляди – сломают. Жизнь – она штука суровая. Не ты, так тебя.
 
    - Ну, это, наверное, в вашем мужском мире, такое бывает. А нам-то кого бояться?

    - Не скажи. Вырастешь – поймешь. Мышцы отрасти, как у Натахи, - и брат со смехом «утопил» сестру в охапке свежего сена.

    - Во, дурак, - Наташка от неожиданности растерялась, но только на минуту.

Следом за этим в брата полетела куча не меньше. И Валерка со смехом повалился на спину, отбиваясь от каждой новой охапки с поднятыми руками.

    -  Вот так надо, учись, - со смехом сказал он Юле. – Эта себя в обиду не даст.

    - Вы, там, малые, цыть. Цыть, говорю, – дед Иван вынимал из волос сухую траву, которая летела сверху, где возились ребята. – Воно что придумали, сеном кидаться. Грабли об вас ломать не буду, а крапивы в штаны наложу. Вот тогда посмотрим, как вы посмеетесь.
 
    Дед Иван был добрый и заводной. Ребята его любили.  Слыл по деревне  знатным рассказчиком и  собрал за всю свою долгую жизнь  такое множество историй, что, сколько ни рассказывал, никогда не повторялся. Любил выходить вечерами на завалинку, в теплой шапке и тулупе даже летом. А когда над ним смеялись односельчане  и предлагали еще валенки надеть, то говаривал:

    - Доживете до моих лет – тогда узнаете, как кровь останавливается в жилах и тело не греет.

Он никогда и ни на кого не обижался. Только посмеивался вместе со всеми.

     Летние дожди долгими не бывают. Ливень закончился, и на синем небе опять засияло яркое и жгучее июльское солнце. Все стали расходиться по своим делам. Ребята «съехали» вниз по сену и тоже пошли по домам.
 
     Юля смотрела в небо. Туча, заметно посветлевшая, отдав только половину дождя, поплыла дальше «пугать» другие деревни.
 
    «Хрупкая», - что он имел в виду? – задумчиво размышляла  девочка  по дороге домой.  В ее комнате висело большое старинное овальное зеркало, оставшееся  от прежних  хозяев. Оно было таким старым, что, глядясь в него, человек отражался как в дымке, или в воде, словно через  какое-то полупрозрачное покрывало. Юля заглянула  в эту загадочную гладь. На нее смотрела загорелая девочка с очень большими карими глазами. Длинные и пушистые ресницы затеняли глаза, как шторы окна, не пуская свет внутрь. От этого глаза казались еще темнее, бархатнее что ли… Бледность щек заменилась здоровым земляничным румянцем. Она вспомнила, как когда-то читала в «Войне и мире» про глаза княжны Марьи. Там было о том, что когда женщинам говорят о красоте их глаз, значит, все остальное было не очень…

     - Бабушка,  - она вышла на террасу, - я – красивая?

Бабушка  внимательно посмотрела на внучку:

     -  Если ты сходишь в душ после вашей уборочной, расчешешь волосы, чтобы твоя голова не походила на Страшилу из Изумрудного города и наденешь платье вместо шорт, то, по моему мнению – да.

Юля звонко засмеялась, обняла бабушку и послушно побежала на Оку, схватив по пути свое любимое розовое полотенце.
 
    Валерка уже плавал. Две его сестры загорали на белом горячем песке. И только яркие  непросохшие купальники выдавали их недавнюю дружбу с водой. Юля с разбегу влетела в реку. Сердце остановилось на мгновение от встречи с обжигающим холодом.  Но она знала: еще минута и все пройдет. Разгоряченное тело приспособится, вода станет ласковой, и можно будет плыть. Как хорошо жить! Как же удивительно здорово жить на свете всем вместе: и папе, и маме, и бабушке, и Наташе, и Наде, и… Валере…


   

   

     Вечером, долго вертясь перед зеркалом, Юля спрашивала бабушку:

     - А когда ты была молодая, ты какая была?

     - Красивая, - бабушка улыбнулась воспоминаниям.

     - Да нет, бабуля, то, что красивая, это понятно. Я же видела твои фотографии. А вот по характеру, какая?

     - А с чего ты решила, что характеры у людей сильно меняются за жизнь?

     - Валера сказал, что нужно мышцы отрастить, чтобы выжить. Ну, я думаю, что это он в переносном смысле сказал. Образно.

 Бабушка задумалась. Она вспомнила войну, смерть, голод, оладьи из картофельной кожуры, золотое обручальное кольцо, которое пришлось обменять на буханку хлеба, проданную скрипку Амати,  для денег  на похороны дедушки…. Столько всего было в жизни. И она почувствовала, как ей до боли хочется уберечь внучку от взрослых проблем. Или хотя бы немного отдалить то время, когда мышцы будут необходимы.
 
    - Знаешь, Елочка,  давай мы с тобой будем решать вопросы по мере их поступления. Зачем нам думать о плохом в будущем? Может быть, в твоей судьбе запланировано гораздо больше хорошего? Мне кажется, что лучше в это верить.

    - Я решила, что стану сельской учительницей. Буду ребятам литературу преподавать.

Бабушка тепло улыбнулась, понимая сиюминутность решений в этом возрасте, а вслух сказала:

    - Вот и хорошо. А куда это ты наряжаешься?

    - Да так просто, по платью соскучилась. Все шорты, да джинсы. Я пойду на лавочку  к девочкам.

    - Иди. Про молоко не забудь. Бидон висит на заборе.

Юля выскочила на двор, навстречу ей быстро шла Натаха.
 
    - Я думала ты уже не выйдешь, - подружка внимательно разглядывала шелковое платье москвички. – А ты чего так вырядилась? На танцы идем?

    - Нет, ты же знаешь, меня не пускают. Просто по платью соскучилась.
 
    - Красивое, - Наташа мечтательно потрогала воланы на подоле. – Мне мамка обещала в городе пошить платье для выпускного. Пойдем к ней, пока никто не пришел, хочу платье показать. Пусть такое пошьет.

    - Пойдем, - Юля послушно зашагала вслед за резвой и  активной подружкой.

    Тетя Валя на уличной  кухне жарила оладьи, в печке дымился чугунок с картошкой, на столе, покрытом розовой клеенкой в мелкий цветочек, уже были расставлены миски с огурцами, помидорами и  сметаной.
 
    - Мам, - Наташа подвела Юлю к матери, - пошей мне такое же платье на выпускной.

    Валентина внимательно осмотрела наряд.

    - И где же я тебе такую ткань-то возьму? Подумай головой-то своей.

    - В Алексине возьми.

    - И-и-и, Натаха,  когда ты уже поумнеешь? Нет у нас в райцентре таких тканей. А фасон я запомню. Красиво. Можно из другой ткани пошить, не хуже будет. Ладно, не мешайте. Уже скоро восемь, люди придут. Коров  пригнали. Юлюшка, ты молоко пораньше забери, а то потом мне некогда будет. Натаха подоила корову.

    - Спасибо, тетя Валя, я сейчас только за бидоном схожу. Я быстро.

Юлька  раскрыла дверь на улицу и чуть лбом об лоб не стукнулась с Валеркой. Он нес охапку дров для печи. Она растерялась. Вот уже целый час, как тот должен был охмурять девушек на танцплощадке, а вместо этого – дома остался.
 
    - Ты куда летишь? – Валерка отпрянул в сторону.

    - За бидоном, сейчас вернусь.

Наполненная какой-то неведомой ей радостью, она вбежала в калитку своего палисадника. Бабушка подвязывала флоксы.

    -  Молоко уже готово, сейчас принесу, -  схватила с забора бидон и пулей полетела обратно.

Бабушка вздохнула про себя. Она уже несколько недель, наблюдая за внучкой, чувствовала, да и видела  перемены: «Уж не влюбилась ли?» 
   


   
   Односельчане  плотно сидели за столом. Неспешно ели, закусывая мутную жидкость, налитую в большую и пузатую бутыль. Юлька никогда не видела таких огромных «посудин».
 
   Ребята сидели возле уличной печки, притихшие, и смотрели на гаснувшие угольки. В воздухе пахло оладьями, дымком, смородиновым листом и сеном. Дядя Петя негромко перебирал кнопочки гармошки. А потом пришло время песен. Слегка захмелевшие, дружно запели: « по долинам и по взгорьям», «парней так много холостых,», «матрос Железняк-партизан»…

   - А ты почему сегодня на танцы не пошел? Надоело? – Юля спрашивала, не глядя на Валеру.

   - Да, надоело, хватит. Лету скоро конец, в Тулу уеду доучиваться, а потом – в армию. Так и дома не побуду за этими танцами. Надоело.

   - И завтра не пойдешь?

   - И завтра не пойду. С вами в бадминтон или в волейбол поиграю. Пустите?
 – Валерка спрашивал ласково, и казалось, больше не сердился.

   - Конечно, пустим. Может, и ребята с нами тоже поиграют, не пойдут в Егнышевку?

   - Я им не хозяин. Пусть сами думают. Пойдем, погуляем?

   - Пойдем.

     И они пошли по проселочной дороге вдоль маленькой деревни, как взрослые, на плечи Юльки был накинут Валеркин пиджак. В темноте светлым пятном вырисовывалось бледно-голубое шелковое платье в оборочках.  Она рассказывала ему про созвездия, показывала, отыскивая некоторые из них на небе.  Говорила про книжки, которые читала, про поездки-путешествия с родителями  и еще про то, чем хочет заниматься в жизни. Он слушал внимательно, отвечал односложно. Какой-то чужой, неведомый, завораживающий мир открывался ему через эту девочку, серьезную, как оказалось, не по годам. Валерка не знал многого из того, о чем она рассказывала, что видела, где побывала. Это было из какой-то другой, недосягаемой  жизни, куда он смог теперь путешествовать вместе с ней.  Но, несмотря на удивление и уважение к ее «взрослости», он ощущал осознанную необходимость уберегать и защищать ее от всего мира, такую необычную и такую хрупкую. Сердце его больше не противилось. Оно сдалось и шагнуло навстречу первому чистому и сильному чувству.
 
    «Как большие», они  тихо гуляли по деревенской улице.  Над их головами,  вместе с полной  Луной,  плыла  красивая песня, которую  запевала тетя Валя своим ладным и глубоким голосом: «Зачем вы девушки красивых любите, не постоянная у них любовь».
 
    У калитки, отдавая Валере пиджак, Юля ласково сказала:

    - До завтра.

    - Уже до сегодня – улыбнулся  ей Валерка.



 

   Дни летели. Август пришел вместе с проливными дождями. Сидя на терраске с томиком французских поэтов, Юлька грустно смотрела на улицу. Гулять в такую погоду ей не разрешали.  Валерка приходил на лавочку, но она пустовала. Девчонки сидели по домам. Идти на танцы в Егнышевку было вообще бессмысленно. Он скучал.
 
    «Скоро она уедет», -  грустно думал  Валерка, - «И я не увижу ее целых три года».  Впереди его ждал десятый класс, а потом сразу – армия. «Меня заберут в мае, а она только в середине июня закончит учебу»,  -  ноющая тоска сжимала сердце. Он отгонял свои  предчувствия, но опыт других ребят говорил ему, что четырнадцатилетняя девочка – пацанка, ждать его не станет. Да и понимает ли она, что такое ждать? Забила себе голову книжной ерундой, живет в каком-то мире придуманном. Но где-то в глубине души он отчетливо понимал, что именно этот Юлькин «выдуманный» мир и притянул его душу к ней навсегда.  Там были красивые дамы, рыцари, сражения, благородные порывы, слова чести –  там  была красота человеческой жизни, которую он очень хотел узнать глубже. И Валерка  начал  читать. Читал все, что его маленькая подружка привезла с собой на дачу.  Вот только поэзии он никогда не понимал. А она ее очень любила. «Фиолетовые руки на эмалевой стене…», - что за бред? И тут ему попался томик стихов Иосифа Бродского, который был самым последним в книжной связке, подаренной ему Юлькой. Он открыл томик стихов:  «Я не то что схожу с ума, но устал за лето», - прочитал он  и почувствовал, что отозвалось.  «… И, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,» - это было тоже похоже, а в остальном – сложно. Силясь прочитать еще несколько стихотворений, он вдруг остановился на таком понятном, что сердце сразу же  узнало: «Это про нас, про мать, про отца, про нашу жизнь»:

                "В деревне Бог живет не по углам,
                как думают насмешники, а всюду.
                Он освящает кровлю и посуду
                и честно двери делит пополам.
                В деревне Он - в избытке.
               

                В чугуне Он варит по субботам чечевицу,
                приплясывает сонно на огне,
                подмигивает мне, как очевидцу.
                Он изгороди ставит. Выдает
                девицу за лесничего. И в шутку
                устраивает вечный недолет
                объездчику, стреляющему в утку.
                Возможность же все это наблюдать,
                к осеннему прислушиваясь свисту,
                единственная, в общем, благодать,
                доступная в деревне атеисту."


Валерка радостно прочитал еще раз. Понятно. Очень просто и понятно. Значит, есть стихи, которые и он сможет выбрать для себя. И потом сказать: «Оказывается, я тоже люблю поэзию», - сказать этой маленькой зазнайке с вздернутым носом. – «Эх, - он  оглядел свое сокровище на полке, - Маловато книжек», - а библиотеки в деревне не было. – « Ну, ничего. Впереди десятый класс, Тула, все-таки областной город, там и начитаюсь…».

   


   - Бабушка, -  ныла Юлька, - бабушка, мне скучно…

   -  Ну, ничего, дорогая, сейчас я специально для тебя выпишу из столицы духовой оркестр, ты не против?

   -  Духовой? Конечно,  я против. Что это еще за выдумки, - голос повеселел. – И когда же кончится этот дождь?

   -  А что тебе дождь? Лето было сухим. Как природа зиму перенесет, если и в августе без дождя?

   -  Какая ты правильная, а я хочу на улицу, - занудствовала Юлька.

   -  Надевай плащ, сапожки и иди. Кто тебя держит?

   -  Так никого из девчонок нет, с кем гулять?

   -  Ох,  Елочка… Пригласи Валеру завтра к нам в гости. Пойдешь за молоком вечером и пригласи. А то, и правда, до Москвы не доживешь, завянешь от скуки провинциальной, - бабушка с любовью посмотрела на внучку.

Только  вчера она катала ее в коляске по скверу, а тут, нате вам, похоже все-таки влюбилась.

   Валерка пришел «парадный» - брюки-клеша, рубаха голубая, новая; принес первые яблоки – белый налив. Степенно поздоровался:

   - Мир вам в дом.

Юлька вытаращила глаза: «Это что-то новое». Бабушка  серьезно ему ответила:

   - С миром принимаем. Все уселись за круглый стол на террасе. Дождь барабанил в окна, лампа горела, мигая от недостатка напряжения, по радио тихо играла музыка. На террасе было тепло и уютно, отец установил по периметру обогревающие батареи.
 
    - Хорошо у вас, - Валерка осмотрел пространство, - как у художников в Нижнем.
 
    - А что ты у них делал?
 
 Юлька впервые слышала о художниках из соседней деревни. Они в Верхнем жили, стало быть, речь шла о соседях.

    -  Да крышу мы с отцом им перекрывали. Хорошие люди и заплатили  по совести.

    -  А ты и крыши умеешь строить? –  градус удивления и уважения поплыл вверх.

    -  Так любой парень в деревне это умеет: дело не хитрое.

Бабушка, укутавшись в теплую шаль, пошла в комнату за конфетами.
 
    -  Юлька, ты уедешь скоро, - заторопился Валера, -  я тебя три года не увижу.
 
    - Почему?

    - Потому что меня призовут до того, как твоя учеба окончится.

 Глаза девочки погрустнели. Три года…. Это же целая вечность….
 
    - А ты будешь мне письма писать? –  спросила она.

    - А то, буду, конечно. Ты дождись меня из армии. Ну что такое три года, если у нас вся жизнь впереди. Мы потом с тобой ни на один день не расстанемся. Не грусти.

Крупная слеза медленно поползла по щеке, за ней другая…

    - Юлька, ну не надо, не плач. Вот увидишь, время пройдет, не заметишь как. У тебя в городе своя жизнь наладится. Ты говорила, что готовиться к институту станешь. Ребята обзавидуются – девушка у меня ученая.

Она улыбнулась сквозь слезы:

    - Мне до ученой еще очень долго.

Бабушка принесла конфеты, мельком взглянула на расстроенные лица ребят.

    - Валера, а ты ведь можешь приехать к нам в гости на зимние каникулы. Мы будем тебе рады.

Юлька с визгом повисла у бабушки на шее:

   - Я тебе говорила, что ты самая лучшая? – она целовала бабушку в щеку.

   - Говорила, говорила.

Валерка смущенно заулыбался. Он и не ожидал такого поворота событий.

   



   Прошли две недели. Дождь не унимался. Единственная возможность встречаться  - это «походы за молоком». Утром Юлька приносила бидон, и они могли поговорить полчаса, пока мать Валерки не заставляла его помогать ей по хозяйству. А вечерами он сам относил московским молоко. И у них был целый час, чтобы побыть вместе. Потом, бабушка отправляла внучку спать.

   И вот  в середине августа, Юлька, очень огорченная, сказала Валере, что  за ними приезжает папа, чтобы насовсем ее увезти. Родители перевели девочку  в спецшколу, нужно было приготовить новую форму, купить все для учебы, книги какие-то дополнительные, словом отдых заканчивался, и прекращались их с Валеркой встречи.

   Накануне отъезда они сидели на террасе. Прощались.

     - Знаешь, Валер, - сказала Юлька  задумчиво, - я никогда не буду заставлять своих детей делать что-то против их воли.
 
     - Будешь, куда ты денешься. Ребятам волю дать, так их потом в кучу не соберешь.
 
Он изо всех сил старался поднять ей настроение.

     - У нас с тобой будут дети. Ты будешь их любить и баловать. А я – держать в строгости. Отцы на то и нужны. Мать завсегда детей распускает.

     - Ну, по тете Вале этого не скажешь, - Юлька улыбнулась.

     - Да это потому, что отец  с утра до вечера на службе. Она и за себя и за него. А мы с тобой никогда расставаться не будем.
 
     - А работать как же?

     - И работать будем вместе.

     - Валер, а кем мы будем работать?

     - Да разберемся ближе к делу, - он смущенно улыбнулся. Ее лицо оживилось.

     - Вот здорово, - Юлька начала мечтать, - я приеду сюда в школу – детей учить, а ты кем будешь?

     - А я буду вести уроки труда и физры. А еще могу чинить там, ну и всякое такое.

     - Ну да. А корову заведем?

     - А куда ж мы без коровы? Кормилица. Можно в школе завести, чтобы детей молоком поить.

     - Ну, одной коровы будет мало.

     - Ага, стадо заведем, - Валерка хохотнул.
 
     - Тогда и стадо на тебе будет, - Юлька тоже развеселилась.

     - А что, можно и баранов держать, тогда и мясо свое будет.

     - Прямо, как в Европе, не школа, а пансион.

     - А пансион – это что?

     - Ну, это когда и дом и школа – вместе, где дети живут, учатся.

     - А-а-а, это как интернат?

     - Ну, что-то вроде того.

   В этот вечер они просидели дольше обычного. Бабушка занималась сборами и  добавила им «личное солдатское время». Но все когда-нибудь кончается. Закончился и этот день. А наутро  приехал отец, веселый, загорелый. Они с мамой ездили на море. Юлька повисла у него на шее, очень соскучилась.
 
     - Приветствую вас, барышня,  загорела, потолстела, возмужала.

     - Папка, ты это прекрати. Тут дождь идет каждый день. Не очень-то под ним загоришь. И джинсы у меня те же самые. Влезаю, как видишь.

     - Значит, только щеки выросли, - отец очень радовался встрече.  -  Елочка, не могли мы тебя с собой взять на море в этот раз. Мы же не в отпуске – в командировке были. Но мы с мамой решили исправить эту чудовищную несправедливость. На зимние каникулы все вместе  едем кататься на горных лыжах в Альпы. Как ты? Рада?

     - На зимние каникулы? – Лицо Юльки вытянулось от целого вороха противоречивых чувств.

     - Что-то не так? – отец удивленно смотрел в растерянные глаза дочки.

 Юлька смутилась, но все-таки вымучила улыбку:

     - Ну, что ты, папа, все так. Это здорово.

     - Давай в городе это вместе с мамой обсудим. У нас еще уйма времени. Кормить меня кто-нибудь будет?

     - Кормить тебя будет бабушка. А мне тут по делам  нужно сбегать.

     - По делам? Ну-ну, по делам, так по делам.

Отец прошел в дом, а Юлька побежала к Валере.

     - Леокадия Иосифовна, -  спросил он  тещу  уже после завтрака, - а что с Елочкой?
 
     - Дела сердечные, - вздохнула она.

     - Неужели?

     - Влюбилась наша девочка. Но ты Володя не беспокойся. Она еще дитя совсем. Это у нее так – романтическое приключение.

     - И кто же избранник?

     - Сосед наш, Валера Борисов.

     - Вот как, - Владимир Иванович задумался. Потом спросил:

     - А у них, что общего может быть?
 
     - Юность, - коротко ответила бабушка.

     - Ну, хорошо, с глаз долой - из сердца вон. Приедет в Москву, пойдет в новую школу, впечатления разные,  ребята новые, там такие корифеи учатся, я посмотрел. А зимой мы с Владей собираемся в горы на лыжах.

     - С Юлькой? – Бабушка  тоже смутилась.

     - Конечно. А что такое? Что за тайны мадридского двора? И дочка как-то странно отреагировала.

     - Дело в том, Володя, что я на зимние каникулы Валеру к нам в Москву пригласила. Они оба очень обрадовались.

Владимир Иванович замолчал. Ему показалось, что теща перегибает…  Он категорически отказывался представлять свою дочку в компании с Валеркой. Но решил сгладить ситуацию. Опять став улыбчивым оптимистом, примирительно добавил:

     - До зимы дожить нужно... Поживем – увидим, правда? Что сейчас говорить? Да и Владя, что скажет по этому поводу? Перенесем разговор в Москву.

     - Конечно, - бабушка была мудрой.

    Юлька быстрым шагом шла к Борисовым. Тетя Валя во дворе варила «повидлу» из летних яблок, а зимние еще не скоро срывать, пусть повисят, покрасуются.

     - Ты чего это, Юлюшка? Молоко с собой брать будете? Вон, на крыльце стоит – утрешнее.

     - Да, будем. Спасибо, тетя Валя. А Валера дома?

     - Нету, я его на пилораму отослала, там горбыль есть по дешевке, нам к зиме надо сарай для телушки поправить.

     - А он когда вернется?

     - Да к вечеру и вернется. А что? Тебе он зачем?

     - Попрощаться хотела.

     - А вчера не напрощались еще?

Тетя Валя вдруг подняла глаза от своего варева и посмотрела на нее так, словно впервые увидела,  словно о чем-то догадалась именно в эту минуту.
 
     – Видать не напрощались... Ох, молодость, молодость... Вы когда едете-то?

     - Через пару часов, - сказала Юлька, едва сдерживая рыдания, которые так и рвались наружу.

Она поняла, что мать Валерки догадалась о том, что их дружба перестала быть просто дружбой. Испугалась, смутилась, неуклюже взяла бидон с молоком и очень медленно пошла к калитке.
 
Обернулась, когда по щеке поползла первая слезная капля:

     - До свидания, тетя Валя. Скажите ему, что я письмо пришлю.

     - Скажу. Чего не сказать? Бог вам в помощь. Езжайте. Мы за домом присмотрим.

А потом как-то тепло и по-матерински добавила:
   
     - Хорошая ты девочка, Юлюшка, храни тебя Бог.


   Юлька принесла молоко. Глаза были на мокром месте. Отец делал вид, что ничего не происходит. Только бабушка понимающе спросила:

     - Не застала?

Юлька помотала головой:

     - Нет, не застала.

     - Давай-ка, деточка, свои вещи в одну кучку собирай, чтобы ничего не забыть.

     - А что у нас тут за вещи? - отец зашел с улицы.

 Он загружал машину.

     - Да всякая ерунда, пап, - Юлька  посмотрела на чемодан и сумку.

     - Не стал тебе говорить, дочка, хотел сюрприз сделать. А потом подумал: а ну их, сюрпризы эти…  Мы  ремонт у тебя в комнате сделали, мебель поменяли. Ты уже в девушку превратилась, выросла из своей детской. Мама все  сама выбирала. Она твой вкус знает. Это я к тому – подумай, нужно тебе всю, как говоришь, ерунду домой везти? Ты же через пару дней за всем новым поедешь по магазинам.
 
     - Знаешь, пап, мне все равно. Если в машине места мало – можно и не брать. Она повернулась и пошла на улицу.

     - Володя, возьми все, что она насобирала. Пусть в Москве выбросит со временем, - бабушка подвинула сумки под ноги зятю.

     - Берем так берем, - Владимир Иванович одной рукой схватил и чемодан и сумку, показывая, что другая совершенно свободна.

 Теща заняла ее корзиной с провизией.

   Машина отъезжала от дома спустя три часа.  Сидя на заднем сидении, Юлька грустно смотрела на свою любимую березу, которая осталась позади, на лавочку, где они с девочками играли все лето, на калитку соседей, откуда Валера ходил в Егнышевку, как на работу. Впереди была совсем другая, столичная жизнь и она изо всех сил пыталась встроить в нее этого доброго и любимого парня. Но  тут она вспомнила вчерашний разговор с бабушкой:

    -  Расстояние – это просто единица измерения. Это не совсем та реальность, в которой живет человек, - сказала ей бабушка. – Валера будет с тобой вместе, если ты этого захочешь, всегда.

    -  И где же он  будет жить со мной? – удивленно спросила  внучка.

    -  Вот здесь, - бабушка приложила ладонь к ее груди. – Он будет жить с тобой в твоем сердце. И километры тут вообще не при чем.

    Машина выезжала на шоссе. Прощай лето. Прощай Ока.
   
    А в это самое время Валерка подъезжал на лошади к дому. На телеге громоздилась куча горбыля. Увидев на влажной от дождя траве следы  протектора, он все понял. Быстро распряг лошадь, прыгнул верхом и  галопом поскакал следом за своей любовью.

    - Куда? – выскочила из дома мать, - убьешься, Валерка, вернись…

Но он не остановился. Это был первый раз в жизни, когда он ее не послушал.  Через пятнадцать минут среди берез  показался  выезд на шоссе. Валерка пришпорил коня.
 
     Дорога  до горизонта была пустой. Остался только след от мокрых колес машины  отбывших домой москвичей.

   



   Утро заглядывало в окно сквозь тонкие голубые шторы. На кухне мама и папа  обсуждали планы на день.   Выплывая из сна, Юлька  пыталась продлить «просыпание». Пора.  Она открыла глаза, села в кровати, тряхнула головой: «не выспалась». Кончалась четверть, и  ей нужно было сдать еще один зачет по  «Истории искусств».  Просидела полночи – готовилась. Голоса в кухне становились громче, но сразу стихли, когда заговорила бабушка. Девочка улыбнулась: «Серый кардинал  пришел», - так папа называл ее бабулю и свою тещу.  «Обсуждают, - подумала Юлька, - специально увозят на каникулы, чтобы Валера не смог приехать. Как  будто нельзя было в другое время в эти Альпы отправиться». Раздались шаги и в дверь постучали:

     - Войдите,  -  она  вскочила с кровати и в пижаме пошла навстречу к двери.

     - Утро доброе, солнышко, - мама улыбалась дочке и новому дню.

     - Доброе утро, мамочка, - Юлька поцеловала маму. - Что нового?
 
     - А ты думаешь, что между моим вчерашним: - «Ложись спать немедленно»,  и сегодняшним: «Утро доброе», - произошло много событий? – Мама шутила, как всегда. – Знаешь, Елочка, мы с папой взяли билеты, все оформили и улетаем через два дня.

     -  А я?

     -  Куда же мы без тебя? И ты, конечно. У тебя есть день, чтобы проверить, не нужно ли купить что-нибудь. Мне некогда, я дежурю сутки.
 
     -  А папа?

     -  У папы  защищается аспирант. Так что ему тоже не до  нас.
 
     -  Все деловые.

     -  А ты?

     -  А я – больше вас всех. Провалю сегодня зачет. Жизнь медом не покажется.

     -  Не провалишь, все будет хорошо. Вот увидишь. Ты – умница. – Немножко подумала и нежно добавила, - и красавица, каких свет не видел.

Мама поцеловала повзрослевшую  дочку и поспешила одеваться, папа крикнул из прихожей:

     - Елочка, удачного тебе дня! - А потом добавил свое дежурное: – Владя, я грею машину.

«Все, как всегда. Одно и то же. Как им не скучно?»  Юлька прошествовала на кухню:

     - Доброе утро, бабуля.

     - И тебе, детонька. Что-то ты не торопишься?

     - У меня зачет в десять утра. Успею.

     - Вот и хорошо. Я вчера вечером за почтой ходила, - глаза Юльки заблестели, - тебе письмо.

Девочка обхватила бабушку за плечи, пытаясь достать конверт, который та  держала в высоко поднятой руке прямо над головой.  Леокадия Иосифовна смеялась, как молодая.

     - Ну, бабуля, дай, - Юлька допрыгнула и схватила конверт. Быстро вернулась к себе в комнату и услышала вслед:

     - Приличные девочки конверты не рвут, а обрезают.
 
   Ножницы лежали на письменном столе. «Приличная девочка» разрезала боковую часть конверта и с замиранием сердца вытащила… один листок. «Опять, - расстроилась Юлька. – Ну почему он так мало пишет? Только начнешь читать  и конец».

«Здравствуй, милая. Как твои дела? У меня все хорошо. Я учусь. Читаю по  списку, который ты прислала. Бондарева прочитал «Горячий снег», понравилось.  А вот Шемякин и Жуховицкий, как-то посложнее пошли. Но больше всех  мне понравился Ремарк. Знаешь, «Жизнь взаймы» - сильная штука. Что еще нового?  У матери брать деньги не могу. Тяжело им, сестер поднимать нужно. Вот я решил устроиться на работу. Разношу телеграммы на почте. Денег теперь хватает. Утром учусь, а потом – работаю. А вечером – уроки  и книги. Время бежит быстро. Ты на родителей не обижайся. Они как лучше хотят. Потерпим. У нас вся жизнь впереди. В горы, так в горы. А мне потом напиши, интересно, как там люди живут. На этом заканчиваю письмо. Твой Валерий.»

Она разочарованно еще раз пробежала глазами  текст. «Это не письмо, записка какая-то.  Ремарк ему понравился…». Юлька не понимала, что  и думать  по поводу всех Валеркиных писем. Одинаковые. Сжатые. Невыразительные.

    - Бабушка,  а тебе письма в молодости писали? –  Крикнула она из комнаты.

В ответ – тишина. Юлька вскочила и прибежала в кухню. Бабушка выложила на стол творог и поставила чашку с молоком.
 
    - К завтраку одеваются, а  не бегут в пижаме, - прокомментировала она строгим голосом.

    - Я тебя спросила, когда ты была молодая, тебе письма писали?
 
    - Вот теперь ты спросила правильно. Подошла и спросила. А кричать из своей комнаты – не прилично.  Вообще,  кричать – не прилично.
 
    -  Бабуля, да знаю я все это.

    -  Знать ты можешь сколько угодно, я  тебя прошу, чтобы твои знания как-то формировали твои привычки. Приедешь в Европу и начнешь кричать через улицу. Где такое видано?

    - Не буду я кричать в Европе, да и некому мне там кричать. Ты мне скажешь про письма или нет?

    - Скажу, когда ты примешь душ, переоденешься, и выйдешь к завтраку. Обязательно расскажу про письма. Мне их много писали.
 
    - Когда ты в гимназии училась или уже со своими благородными девицами?

Бабушка услышала иронию, но хладнокровия не потеряла:

    - Деточка, давай все по порядку.

«И  правду папа говорит – наша бабуля будильник проглотила, с тех пор у нее обостренное чувство правильности и своевременности», - проворчала про себя Юлька. Но вполне дружелюбно. Бабушку она любила самозабвенно.

     Когда юная леди, с прямой спиной, аккуратно одетая и причесанная вернулась к столу,  Леокадия Иосифовна уже сидела на стуле, а перед ней лежала стопка пожелтевших листков и старых открыток, аккуратно перевязанных атласной ленточкой. Развязав лиловый бантик, она достала верхнее письмо.

   - Ну, слушай: « Почтеннейшая пани Леокадия. Вчера встретил Вас в опере, но не посмел подойти. Вы были в сопровождении пана Завадского, и я не решился выразить в его присутствии свое почтение не только Вашей красоте, а и уму. Буду надеяться на скорую встречу в четверг на музыкальном вечере у  Ходецких. С глубочайшим почтением...». Еще? – Бабушка посмотрела поверх очков.

   - Еще.

   - «Сердечно приветствую пани Леокадию, милую и близкую по воспоминаниям о далекой юности. Желаю радостней и ярче праздновать чудную молодость и стремиться в мир духовной красоты и в царство светлых сказок».

   - Еще?

   - Еще.

   - А на экзамен не опоздаешь?

   - У меня зачет. Ну, бабуля, еще.

   - «Глубокоуважаемая Леокадия Иосифовна.  Долго, долго я крепился, чтобы написать Вам. 15 – го я видел Вас. Вы были так хороши, что я уже довольно пожилой человек – не выдержал. Мне хотелось в тот же миг подойти к Вам, но чувство вежливости не позволило. Помните? Вы все оглядывались. Это я  упорно смотрел на Вас, но когда наши взгляды встречались, я, опуская глаза, делал уныло-усталый вид!  О! Как я ликовал в это время!  Я чувствовал себя в тот миг счастливым. Вы не верите? Жаль. Будьте здоровы и счастливы», - бабушка вздохнула.

   - А от кого эти письма? – спросила Юлька.

   - Не знаю.

   - Это как это? – девочка смотрела на лицо бабушки широко раскрыв глаза.

   - А вот так. И никогда не узнаю. Здесь  подпись – Nemo. А это значит  - «Никто».

   - Вот это да. Ну и времена были…

   - Хорошие или плохие?

   - Замечательные! – Юлька встала из-за стола, - спасибо, бабушка.  Я хочу тебе сказать,  что лучше тебя никого на свете нет. Честно. Пожалуйста, не убирай открытки. Вместе вечером посмотрим еще?

   - Если скинешь зачет, - очень современно ответила Леокадия Иосифовна.

   Вечером они, как всегда, лежали  на широкой бабушкиной кровати,  Юлька читала вслух надписи на открытках:
 
                Ты странная, то вся порыв и ласка,
                То, словно тающая льдинка, холодна.
                То откровенна ты, то на тебе вдруг маска,
                И не могу понять - глупа ты иль умна.
                То озаришь меня надеждой сладкой…
                То, вдруг, тебе я сразу надоем.
                Порой, ты кажешься мне странною загадкой,
                Вгляжусь внимательно - загадки нет совсем.
                Два полюса сошлись в тебе невольно:
                Наивность детская и мудрый ум змеи…
                Люблю тебя безумно и безвольно,
                Порой, мне хочется тебя ударить больно,
                Порою, ноги целовать твои.
                Nemo.


        - Да что же это за несправедливость такая? – Юлька возмущенно
 уставилась на старую-престарую открытку. - Обидно до слез. Так любил и не проявился.
 
        - Ты просто еще не знаешь, что любить – это вовсе не значит владеть, - бабушка обняла худенькие плечики внучки. – И потом, не все могут так красиво говорить. Некоторые думают так же красиво, а выразить не могут. И вообще-то, это  не его стихи.

       - Да-а-а? А чьи?

       - Был такой поэт – Александр Перфильев.

       - Я его не читала.
 
       - Вот видишь, сколько у тебя хорошего впереди. У нас есть его стихи. Напомни мне, найду.
 
       - Да, - Юлька задумалась, -  вот видишь, если сами не могут, то хоть чужие стихи посылают… а тут… – А можешь еще прочитать?

 Бабушка взяла другую открытку:



                Догорают медленно свечи,
                Монотонно играет рояль.   
                Тень упала на белые плечи
                И в глазах твоих карих – печаль.
                И по грустному трепету клавиш
                Ощущаю движенье  души…
                Ах, зачем ты мне сердце печалишь?
                Знаю я, ты надолго заставишь
                Вспоминать этот вечер в глуши…
                В сердце болью вливаются звуки
                И сжимается грудь от тоски,
                И дрожат твои бледные руки,
                Как измученных роз лепестки…


         - Бабушка, я тоже хочу, чтобы мне такие стихи посвящали. Чтобы красота  чувств была. А папа говорит, что время другое.

         - Время, конечно, другое, твой папа прав. Но есть один секрет. – Бабушка внимательно посмотрела на внучку.

         - Ну, говори, не томи душу, - попросила Юлька.

         - Какое бы не случилось время,  твоя половинка тебя отыщет.

         - Это как?

         - Половинка твоей души где-то есть. И она так же сильно, как и ты тебя ищет. Вы очень родные, единые. Когда вы встретитесь, то вместе вам будет легко, как дышать. А все остальное – пустая трата жизни. Размен. И лучше – ничего, чем суррогат. И время, как ты понимаешь, тут не при чем.

   Когда Юлька лежала  в кровати у себя в комнате, пытаясь заснуть, ей очень хотелось представить, как  Валера напишет для нее такие же красивые письма и возвышенные стихи. Засыпая, она подумала: «Надо не забыть в список литературы для него включить Александра Перфильева… пусть учится…».


      



    Пролетел год. Валерку забрали в армию. Он писал ей письма каждую неделю. Спокойно рассказывал Юльке  про свое  «житье-бытье», коротко и без эмоций. Каждый раз она ждала, что он напишет, как  скучает по ней, как  она ему нравится,  как  его интересует ее жизнь. Но ничего подобного не было в этих «записках»:  так Юлька  стала называть сжатые послания. Риторический вопрос «Как твои дела?», который он задавал в каждом письме, вынуждал ее описывать свою жизнь без него. Но с каждым разом она делала это все короче и короче. А потом просто стала думать, что так он проявляет вежливость,  а вовсе не интересуется ее настоящей жизнью, потому что никаких комментариев на ее эпистолярное творчество он не давал.
 
    Поначалу она скучала, потом сердилась, а потом  смирилась с тем, что их пути  разошлись. «Дружить, так дружить», - сказала себе Юлька, - «романтика сегодня не в моде».  Но как она ни боролась с собой, природа брала свое. Ей нравилось быть женственной, не модной, «не крутой», ей нравились поэты серебряного века, ей нравились вечера классической музыки, куда она ходила с родителями два раза в месяц. Ей нравились воспоминания бабушки о возвышенных отношениях, о вежливых беседах. Но порой,  становилось страшно. Потому что среди своих одноклассников она  никогда не пользовалась популярностью. А ведь ей жить дальше среди них. Любимая учительница по литературе, как-то сказала ей:  «Иногда мне кажется, что твоя душа ошиблась, выбирая время для жизни на Земле. Либо ты пришла  из пошлого, либо - из очень далекого будущего».
 
   Временами она вспоминала совет Валерки: «Мышцы отрасти. Не ты, так тебя». Мучилась, пыталась поиграть в современную девушку, но быстро сдавалась, потому что издеваться над собой было муторно  и  бессмысленно. Именно тогда, совсем девочка, она выбрала единственную мудрость жизни - быть всегда подлинной. И никаких компромиссов, на которые часто идут юные души, чтобы не оставаться в вынужденном одиночестве.  Тогда же она написала свое первое  подростковое стихотворение:

                «Одиночество – это пророчество
                Одиночества до конца.»

Стихотворение было длинным и заканчивалось словами:

               
                И в этом моем одиночестве,       
                В этом холоде на огне,
                Как, порой, мне до боли хочется,
                Чтобы ты приходил ко мне.


    Хотела отослать стихи Валерке. Но передумала: «Решит, что я ему навязываюсь». А это было не так.
 
    Юлька читала про переходный возраст, понимала, что мается не одна она, просто  у других ребят были другие проблемы. А в целом «болели» все.  Бабушка, во всей своей «правильности», давала односложные рекомендации: - «Безделье порождает пороки. Трудись». И Юлька бегала на подготовительные курсы, корпела над задачниками по математике, слушала лекции в планетарии, и еженедельно посещала «Иллюзион». Старые фильмы, которые никогда не шли широким показом в кинотеатрах, – это было для души. В какой-то момент она решила, что бабушка права, объясняя внучке про целостность: «лучше никого, чем вместе с кем попало».
 
     В один из вечеров, когда они  вместе смотрели «Семнадцать мгновений весны», сообщила:

    -  Замуж не пойду.

    -  Напрасно, -  пани, как всегда, была невозмутима.

    -  Ничего не напрасно. Буду с тобой жить.

    -  Еще гениальнее. А когда умру?

    -  Пока  не решила. Уеду куда-нибудь.

    -  В это «куда-нибудь» тебе придется брать с собой одну очень депрессивную особу. Так что ни мечтай об освобождении.

    -  Это кого еще?

    -  Себя.

    -  Да ну тебя, бабуля.

    -  Выкладывай, что произошло.

    -  В том-то и дело, что ничего. В моей жизни вообще ничего не происходит.
 
    -  Твою жизнь делаешь ты. И если в ней ничего не происходит, значит именно ты – большой бездельник.

     -  Нет. Есть вещи, которые от меня не зависят.

     -  Например.

     -  Мне очень не нравятся те ребята, которые за мной бегают, а тех, которые мне подходят,   не могу нигде встретить. Валерка пишет дневники-отчеты, а не письма к девушке. Никому не нужна.

     -  Поняла…

     -  Тогда сформулируй, чтобы и я поняла.

     -  Елочка, ты любишь любовь. Именно она тебе нужна, чтобы осознавать что  есть жизнь. Любовь - это твоя сущность. Так уж случилось. И с этим тебе будет сложно выживать. Но, видно, ничего не поделаешь. Будешь учиться.

   Внучка долго и удивленно молчала. Потом посмотрела на бабушку:

     -  Да.  Только я называла это иначе. Все время думала, что любовь связана с кем-то конкретно.

     -  Конечно, с кем-то конкретно. Любовь навсегда связана  с тобой. И сопротивляться этому совершенно бесполезно.  Когда ты любишь сама, то всегда и везде ты свободна. Никто и никогда у тебя это забрать не сможет. Если ты ждешь любви от другого человека, то есть большой риск в подмене понятий. Зависимость от любви другого – только зависимость, слышишь, не любовь.

    -  Но я хочу, чтобы меня любили.

    -  Но ведь тебя любят папа и мама и я. И ты это хорошо знаешь. Значит, не в этом дело.

    -  Не в этом. Как же все трудно стало. Как хорошо было летом в деревне еще  год назад. Никаких сложностей.

    -  Привыкай разбираться, а не рефлексировать. Это называется взрослеть.

    -  Бабуля, а как ты думаешь, может быть, мне не на «Журналистику» поступать, а на факультет «Психологии»?
 
Бабушка задумалась.

    -  Знаешь, я бы тебе вообще эти профессии не посоветовала. В журналистике трудно быть честным и искренним. А значит, придется лгать. Для тебя это сложно. А психология? Это возрастная профессия. Ну, скажи, как без опыта в жизни можно слушать чужие души?  Представь, как разделить боль другого человека юному созданию? Мне кажется, что в психологи нужно идти зрелым, мудрым людям. А то столько можно дров наломать  с чужими-то жизнями…

    Юлька пошла к себе – думать.


   


   Время шло.  Заканчивался ее 10 класс.Первый экзамен сдан. Она написала сочинение на «отлично».
 
   Одноклассницы собрались группой, чтобы погулять в парке Горького – «голову проветрить». Накатавшись на каруселях, набродившись по аллеям до самого Нескучного сада, уже ближе к вечеру  девчонки разбредались парами. Подходил парень. Знакомился. И они сначала шли сзади, потом поодаль, а вскоре исчезали на соседних дорожках, в беседках или кафе.
 
   Юлька осталась одна. Всех забраковала. Никто не приглянулся. Она медленно пошла к выходу, спустилась в метро. Остановилась на платформе в ожидании поезда. Невдалеке стоял парень спортивного вида, с кожаным портфелем, в джинсах и рубашке «поло». Улыбнулся ей. Внутри что-то сжалось.  Забыла про «недотрогу». Ответила улыбкой. Вместе вошли в вагон. Вместе доехали до Войковской. Оказалось, что живут совсем рядом. Решили погулять. Он заканчивал МИФИ и оставался в аспирантуре. Занимался астрофизикой. Юльку тогда поразило это странное совпадение.  Она была внучкой звездочета, дочкой звездочета, и могла стать девушкой звездочета. Бывает же такое совпадение!

    Они не могли наговориться друг с другом.  Все бродили и беседовали. Домой вернулась с запозданием. Мама открыла дверь и улыбнулась:

    - Не гаси глаза, я тебя бабушке покажу.

    - Что там опять случилось? – Бабушка вышла из своей комнаты.

    - Мам, ну смотри. Как у меня на озере Рица.

    - Так-так. – Бабушка демонстративно надела очки, - точно, светят и слепят. Ну вот и  хорошо, а то я  всерьез подумала, что она у нас в девках останется.

   Папа вышел из кабинета, потянулся:

    - Девочки, а давайте чайку попьем? – Он обнял маму и бабушку.

    - А я чья девочка?

Владимир Иванович посмотрел через плечо  на дочку и сказал, улыбаясь:

    - А вот это мы сейчас и выясним.

За чаем Юлька рассказала родителям, что познакомилась с замечательным парнем – звездочетом. Что они договорились завтра созвониться и встретиться.
 
    - Ты только, дочка, экзамены не завали, - попросил отец, - любовь – любовью, а дело – делом.

Мама с бабушкой озорно переглянулись. Юлька поняла:  их  трое – заговорщиков. Папа это тоже понял. Предложил, сдаваясь:

    - Пригласи парня в гости.

    - Так сразу?

    - Ну, не сразу. Вот мы с мамой вернемся из командировки – и пригласи.

    - Знаешь, пап, а Саша очень на тебя похож, - сказала Юлька радостно.

    - И хорошо, и плохо.

    - ???

    - Хорошо, потому что – стоящий парень. А плохо, потому что теперь у меня конкурент.

Дочка  обняла отца за шею и нежно поцеловала в щеку:

    - Не волнуйся, ты у меня вне конкуренции.



   



    Юлька   влетела в подъезд  и  торопливо стала вынимать почту из переполненного  ящика. На пол  из рук  выскользнул  конверт.  Узнав  отправителя,  она улыбнулась. Такие письма ей получать не в первой. Быстро подняла  послание и, перепрыгивая через ступеньку,  побежала в квартиру.
 
    Бабушка затеяла пироги.  По всему дому  плавал аромат лимонной цедры,  ванили  и  творога. Сбросив  почту  в  кучу на столик в прихожей, забрала  письмо – оно было от Валеры.  Босоногая, пробежала в кухню.  Утащила   котлетину  из холодильника,   поцеловала на ходу бабушку  и плюхнулась на маленький диванчик.
 
     - Мне никто не звонил?

Бабушка  выкладывала тесто в формы  –  бубликом.

     - Если ты про Сашу, то он не звонил.

     - Бабуля, ну скажи, как ты все понимаешь?

     - Я мудрая черепаха Тортилла. Письмо от Валеры?

     - Ну да, от него. Он же скоро демобилизуется. Как незаметно  три  года пролетели…

     - Для тебя-то, конечно, не заметно, а вот для него,  думаю, заметно.
 
Юля вскрыла конверт.

«Здравствуй, милая. Считаем с ребятами дни  до дембеля….»

Зазвонил телефон. Бросив письмо на диванчик, Юлька побежала из кухни в гостиную.
 
     - Алло!

     - Привет, Лианка! Ты собираешься в «Иллюзион»?   Я уже скоро подойду к кассам.
 
     - Привет! Еще как собираюсь!  Уже выхожу.

     - Юльчик, мне тут ребята голову сверлят. В субботу  вечер в МИФИ. Они девчонок с филфака приглашают. А я хотел с тобой прийти. Как ты на это смотришь?

     - Я ведь пока не с филфака, -  заскромничала  Юлька.

     - А разница?  Скоро будешь. Зато  -  самая молодая, самая умная и самая красивая!  Почему физиков всегда к лирикам тянет?  Так «да» или «нет»?

     - Сашенька, я боюсь. Вы там уже выпускаетесь, а я только-только начинаю. Это как первоклашек в гости к выпускникам привести.

     - Я же с тобой буду.

     - Давай при встрече обсудим, а то пока препираться станем, опоздаем. Зря за билетами столько простоял что ли?

     - Как всегда, на троллейбусной остановке?

     - Как всегда.

Она влетела в кухню, на ходу доедая   котлету.

     - А пообедать? – Бабушка грозно посмотрела поверх очков.

     - Некогда, у нас билеты на « Мост Ватерлоо», буду поздно. Мы зайдем куда-нибудь перекусить, ты не беспокойся.

    Хлопнула дверь. «Перекусить... Забыла, когда последний раз ела по-человечески, кожа, да кости», -  ворчливо подумала   про себя Леокадия Иосифовна, вытирая влажные руки полотенцем.
   
    На диване  в кухне сиротливо лежало брошенное   солдатское письмо…

 « Здравствуй, милая…».

Бабушка сложила листок пополам и убрала обратно в конверт. Решила отнести в комнату внучки. Может быть, вечером прочитает.

   «Ничего удивительного», - подумала  она, когда шла в Юлькину комнату, - «ничего удивительного. Масло с водой не смешать». Она глубоко вздохнула, вспомнив что-то свое…   «У нее начинается студенческая жизнь, новые друзья,  да и Саша, похоже, серьезно ухаживает…».  Ей нравился молодой физик, хотя видела она его только из окна. Он чем-то напоминал ей ее  мужа в юности.  Или зятя?  «Как все повторяется», - покачала головой ясновельможная пани, вспомнив, как дочка в первый раз  представила родителем  своего будущего мужа – отца Елочки.  Это было в Доме отдыха на озере Рица.  Как будто вчера… Даже институт тот же…
   

   


     Поздним вечером, когда трамваи возвращаются в депо, прохожих на улицах почти нет, а потухшие  окна домов, сливаясь со стенами,  создают эффект безжизненности,   город населяют влюбленные. На скверах, в тени подъездов, в пустых вагонах метро и троллейбусов обнимаются и целуются, молодые и постарше,  романтичные и не очень,  счастливые, радостные, словом  -  все те, кто подвержен этому вирусу, этой эпидемии или, скорее, пандемии под названием  «любовь».
     Саша обнимал худенькие  Юлькины плечи. Голова кружилась, когда  он смотрел в нежные, по-детски доверчивые глаза девушки. Ему так хотелось поцеловать ее, но он не торопился  разрушать  чистую безмятежность  их первого чувства.   «Хрупкая», - пронеслось в его голове. «Беззащитная, несмотря на всю свою видимую  эмансипацию. Эта девушка –  моя судьба».  И  он точно знал, что ни за что  не станет  пугать ее своей мужской торопливостью.  Он ждал, когда и  она будет готова двигаться дальше  вместе с ним  по  долгому пути узнавания друг друга.
 
      - Спасибо, фильм замечательный. Знаешь, мне очень нравятся старые фильмы. Прошлые взаимоотношения. И вообще -  в те времена как-то все чище что ли было…

 Юлька задумчиво смотрела сквозь радугу фонаря.

      - Можно я тебе  стихи почитаю? -  спросил он у нее.

      - Ты же знаешь, я очень люблю стихи.
 
      - Может быть, почитаешь вместе со мной на вечере?

      - Может быть…

Он тихо  начал:


                У вас такие славные глаза,
                Чуть- чуть прикрытые опаловою дымкой...
                То искра смеха в них мерцает невидимкой,
                То проскользнет нежданная слеза...
                У вас такие славные глаза;
                Пусть карандашик к ним слегка причастен,
                Но взгляд их иногда бывает странно властен
                И кажется, что может быть гроза...
                А вечером как будто бирюза
                Проглянет в них сквозь дымчатыя дали...
                Какие добрые тогда у вас глаза,
                Как много в них прощенья и печали...


    У Юльки перехватило дыхание. Этого просто не может быть. Как? Откуда? Этот аспирант,  астрофизик,  спортсмен  и  душа компании мог читать Перфильева?

        -  Тебе понравилось? – Саша  ласково смотрел на девушку.

        -  Очень. Я тоже люблю эти стихи.

        -  А я тебе всегда говорил, что мы – родственные души.

        -  Манипулятор, как сказала бы моя бабушка.

        -  От меня не нужно защищаться, Лианка. Я сам готов тебя защищать от всех.

   Она  улыбнулась:

        - Ты еще папу моего не знаешь, защитник.

    Саша смутился:

        - Не хотел тебе пока говорить, но твоего папу я знаю очень хорошо. Он был руководителем моей научной группы в Курчатовском. Мы там на последнем курсе подрабатывали.

        - И  он про меня не рассказал? –   удивленно спросила Юлька.

        - Да нет. Я и не знал, что у него дочка есть. Он на работе – только о работе.

        - Конец света… Подожди, но ты же его еще не видел.

        - Ну как это не видел? А кто тебя на машине подвозил  на Манежную? А я у входа в универ ждал? У меня, когда он тебе дверь открывал, тихий шок случился. Боялся с лицом не справлюсь.

        - Да уж, - Юлька  вдруг ощутила себя уставшей от избытка эмоций.

        - Давай–ка  я тебя отдыхать отпущу, - Саша  увидел, что на сегодня  впечатлений  больше, чем достаточно. – До завтра.

   Она ласково улыбнулась и юркнула в освещенный подъезд.

   Бабушка  сидела в прихожей у телефона в образе  вахтера-перфекциониста,  который   бдит,  невзирая на ночь рядом со справочником.  Он был открыт на странице:больницы.

        - Бабуля, я такая счастливая, - Юлька, как обычно, но сегодня более виновато, потерлась головой о мягкое  бабушкино плечо.

        - Пользуешься тем, что родители в отъезде? –  в голосе прозвучала суровость.

        - Да ничем я не пользуюсь. Просто я влюбилась. Сильно-сильно.

        - Так ведь ты и раньше влюблялась, и ничего, проходило, как я теперь понимаю.Скорую не вызываем?

        - Это ты про Валеру?  Да, - Юлька  театрально  развела руками, - чего только в детстве не бывает! - Она резво захлопнула справочник.
 
        - Какое детство? - Бабушка тяжело поднялась со стула. -  Ему двадцать лет, а тебе, дурехе, – семнадцать.

        - Бабуля, все это было... мило, если хочешь.  Помнишь? Как там,  у Ромео и Джульетты?  Ей четырнадцать, а ему семнадцать. Как и нам с Валерой тогда, очень давно. Те умерли, а мы – выросли.
 
        - Да, - бабушка глубого вздохнула и медленно пошла по коридору  в сторону кухни, - хоть ты по имени и тезка Джульетте, а  в душе, видимо, не очень.  Ты что же думаешь, что и он про тебя забыл? Я ведь почему заостряю? Возвращается он из армии, срок подошел.

        - Я вообще на эту тему не думаю.  За три года  - ни одного слова о любви. Он мне, как брат. Наша переписка  лишена всякого смысла. Я ему письмо напишу. Что  встретила  Сашу, что и  у него тоже кто-нибудь появится. Словом, ты права, нужно  определяться:  вся эта детская чепуха между нами  закончилась так и не начавшись.

     Бабушка с внучкой остановились возле большого овального обеденного стола.

        - Детонька, я тебя только об одном прошу, если будешь писать, думай над каждым словом.  Не все так легко и просто, как тебе кажется. Иди в душ, я согрею для тебя молоко. Потом спать.  Утро вечера мудренее.

     Укутавшись в пушистый халат, Юлька вошла в свою комнату после душа, аккуратно неся полный стакан теплого молока. На  письменном столе лежал  конверт.  Она  вытащила сложенный пополам листок.

   «Здравствуй, милая. Считаем  с ребятами дни до дембеля.  Скоро мы с тобой  опять будем вместе плавать в Оке, кататься на мопеде, ходить на колодец, сушить сено. Опять заживем нашей с тобой  общей жизнью. Дождемся, наконец, конца нашей долгой разлуки. Дни остались.  Я тут тебе стих написал. Не мой, конечно, переделал, но зато  честно, как я про тебя думаю.

Со мной твориться что-то непонятное,
И дышится, как раннею весной.
И в зеркале смеешься ты любимая.
И только ты со мной.
И сны я вижу непонятные,
Когда по стеклам пробежит рассвет.
Шагаю по земле, держа твои ладони теплые,
И счастья большего на свете нет.
И полюбил с тобой тебя я,
И я хочу тебя увидеть вновь.
И девушки прекрасней нет тебя, родная,
И рядом ты со мной, моя любовь.

Ты уж извини, если стихи не  похожи на твоих любимых декадентов, сознаюсь, я не мастак писать. Любить и беречь тебя буду всегда. В этом можешь не сомневаться.  Твой Валерка.»

   Она сидела в каком-то оцепенении. Потом прочитала снова. И еще раз.  Буря внутри, которая до боли сдавила  грудь, мешала дышать, вынимала  душу,  становилась невыносимой. «Что же теперь будет?  Почему он раньше всего этого не писал? Что я теперь буду делать?  И как он будет со всем этим? Что с ним теперь станет?», - вопросы, бессмысленные по сути, были для нее наполнены таким глубоким содержанием, что она не уставала их повторять вновь и вновь. А ответов – не было.

      - Бабушка! - Юлька побежала через просторный коридор в дальнюю комнату. – Бабушка, я погибла!

Леокадия Иосифовна   читала, лежа, уже почти готовая ко сну. Внучка, по привычке скользнула к ней под одеяло:

      - На, читай сама, - протянула листок, рука дрожала.

  Бабушка  внимательно прочитала письмо. Вздохнула, посмотрела на внучку:

      - Вот видишь, не все так просто во взрослой жизни. Начались и ваши с Валерой университеты.

      - Что мне делать!?

      - А у тебя есть варианты?

      - Нет, я в Сашу влюбилась, и он меня любит. Я не виновата. Так случилось. Я просто выросла. Валерка мне не писал ни о чем таком никогда. Почему именно сейчас? Зачем? Как же он не понимает? Вот он пишет про купание в реке, про сено, про мопед этот дурацкий… Как будто, у него время остановилось. А ведь столько всего произошло за эти три года. Где он был? Почему ни слова не говорил о своей любви?
 
      - Елочка, пойми ты, наконец, оно и впрямь для него остановилось. Его же не было в этой нашей реальности.  Он находился  в другом измерении, если хочешь. Он служил, а это  - жизнь в жизни. И потом, я думаю, это было очень благородно с его стороны. Он дал тебе полную свободу. Он не связывал тебя словами о любви.  Редкий парень так поступает. Так себя ведет тот, кто любит по-настоящему.
 
      - Но ведь я-то жила здесь, бабушка.  Среди  событий.  И я писала ему обо всем. Я хотела, чтобы он участвовал в моей жизни, а вместо этого: « Как у тебя дела? У меня все нормально». Я не хочу быть виноватой, я умру от этого. Я не хочу, чтобы он был не счастлив из-за меня. Чтобы мучился. Я не смогу жить, зная, что он, такой верный и благородный, останется брошенным... Погибла... я погибла...

      - Ну, ты успокойся.  Пока он ничего не знает.  И ведь то, что с тобой случилось, не вчера началось. Просто нужно думать, как ему об этом сказать и когда. Так что давай-ка ложись спать. Утро вечера мудренее. Кто ночью такие вопросы обсуждает?

      - А ты сказала про университеты, что ты имела в виду?

      - То, что ты начинаешь обучаться -  как выбираться из самых тяжелых ситуаций и так, чтобы не навредить никому – ни себе, ни другим.

      - Понятно, - Юлька вылезла из-под одеяла и, повесив голову, поплелась в свою комнату. Ей было ничего не понятно.

   Уткнувшись носом в подушку, попыталась заснуть, в виске  застучало оправданием:


              Нет рассудительных людей в семнадцать лет!
              Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады.
              Шумливые кафе. Кричаще-яркий свет.
              Вы направляетесь под липы эспланады.
              Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин
              Пьянит такая ночь... Как будто бы спросонок,
              Вы смотрите вокруг, шатаетесь один,
              А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.


Нет, Рембо не помогал.  Ни в этот раз.
 
       «Любить и беречь тебя буду всегда», - эти слова заглушали  легкую  изысканность француза, били, как набат, были, как приговор: ни убежать, ни спрятаться.  Она горько и безвольно заплакала в подушку, впервые в жизни ощутив неизбывность горя.
    Со слезами в первом крике  эта девочка пришла в мир.  Со слезами  и криком души она переходила из детства во взрослую жизнь.


ПУТЬ ДИЦЗЫ.

 Просыпаюсь от невообразимого шума. Рассвет только-только кошкой-гуленой  крадется в небо. Уже не ночь, еще не утро. Первая мысль: «Проспала на работу». Вскакиваю, хватаю халат…  И в этот момент просыпаюсь окончательно.
 
   - Тик-так,   тик-так,  тик-так, - здоровается моя крошечная серебристая радость из Киото.

 Обещали, что будильничек  будет работать сто лет без ремонта. Нужно вписать его в завещание. Стрелочки говорят, что  не опоздала:  время 6-30 утра.  Вздыхаю с облегчением. Успею  душ принять и с чаем поздороваться. И тут до меня доходит, что сегодня 23 февраля,  красный день календаря, выходной. Минуточку…
 
   Ор в районе прихожей нарастает. Прислушиваюсь и вздрагиваю от ударов кувалдой по входной двери! По моей новенькой двери,  обшитой белоснежной  кожей.  Шаолиньское терпение улетучивается, словно мы с ним и не встречались.

   - Хозаин!!! Иды суды!!!  -  Вопит замочная скважина. – Хозаииииииин!!!
 
   - Урою!  -  Грожу тихим шепотом пространству, допустившему утренний  вандализм.

   Моя внутренняя сладкая парочка, психолог и ученик мудрого Ши Фу, похоже,  на пару отправились кофе попить у Мяснова, оставив разбуженную недовольную дамочку один на один с шумным  «тигрой».
 
   Рывком открываю дверь. На пороге стоит  азиатский брат.

   - Двэр  ломать? – Спрашивает на полном серьезе.
 
Улыбка лучезарнейшая! Глаза смеются.  Во мне происходит  сшибка мечты с реальностью.   Такое впечатление, что Шаолиньского монаха переодели в  синюю униформу с надписью на груди «Ремонт».
   
   Сонные соседи выясняют отношения с его коллегами. Все пытаются защитить прекрасные двери, категорически не понимая для чего их нужно на что-то заменять.  Лилия Николаевна, женщина очаровательная в своей невозмутимости, достает из складок утреннего пеньюара изящный розовый телефончик.
 
   - Алло, - говорит она слегка капризным голосом дамы, привыкший к повиновению всех  из списка контактов, -  доброе утро, Клавдия Андреевна. Как вам спалось? Я не разбудила?
 
Для справки: Клавдия Андреевна – директор нашего кооператива. Сочувствую...
 
    Я продолжаю смотреть на  «шаолиньский» десант  и вдруг понимаю, что там, у них,  уже давно все встали, помолились  и пошли на тренировку.

   - Нет-нет, - говорю уже почти доброжелательно, -  дверь  ломать не надо, пусть  живет.

Он становится еще лучезарнее и  сразу соглашается :

   - Пусть живет!

Три месяца длится этот сериал  с капитальным ремонтом в доме в самый разгар зимы...

   Надо бы спросить учителя: почему мне никак не удается выспаться? Ради чего Мироздание будит меня, бедную разнесчастную зайку,  ни свет ни заря?  Или укладывает спать только под утро?  Не успела я мысленно предъявить претензии к Вселенной, как у меня на кухне  пискнул  телефон.  Пришло сообщение: «Практиковать терпение – самый эффективный способ сохранять духовное спокойствие».  Я засмеялась и мысленно  подписала  «спаслание»  -  Ши Фу.

***
 Сколько лет человеческой цивилизации? Немного  в сравнении с возрастом Вселенной. Мы еще такие маленькие, такие  неразумные, воюющие в общей песочнице за совочек и ведерко, чтобы самостоятельно лепить эксклюзивные  куличики из песка. Мы еще не осознали, что у каждой человеческой жизни есть своя задача. Что мир расширяется не только по горизонтали, но и по вертикали, и под углом, а наша душа  догоняет убегающие звезды. Не понимаем, как важно для человека время живой жизни.  Иногда мне думается, что Земля –   это утроба Мироздания, то самое место, где  вынашиваются  души.  Но тогда мы же можем родиться в иной мир  недоношенными?  Но нам некогда думать о таких мелочах.  Человек долго-долго взрослеет, потом долго-долго учится, потом создает семью, потом помогает детям растить внуков.  Кажется, Иккю Содзюн написал, что «Беда не в том, что ты не можешь найти ответ на свой вопрос. Беда в том, что ты не находишь вопросы, на которые в этой жизни стоит искать ответы». Не находим.  А все потому, что  некогда. Нам все время некогда. Ну, что же?  Значит, пока так… Значит, еще не пришло время принять жизнь, как дар…
 
    Ши Фу краем глаза взглянул на исписанный лист.

    - У  веточек ясеня в вазе  воды не осталось. Ты это… Поди и долей. Вселенная подождет. Не впервой ей.

    Прошел мимо,  с помощью горстки слов снял с ветвей философского древа, поставил на землю, стряхнул  пыльцу  «великих мыслей» с розовых кудрей и легко вернул в реальность.

    А когда  я позже  протянула ему свой философский  трактат, сказал:

    - Не, читать  не буду. Слишком много буковок.

«Как невозможно описать естественное движение горного ручья, так и не объять в словах тишину разума». А кто это сказал?  Сейчас уже не вспомню…

***
 Я спросила:

   - Что такое Дзен?

И ты ответил:

   - Это созерцание. Посмотри в окно. Что ты видишь?
 
   - Клен. Мы здороваемся друг с другом весной и прощаемся осенью. Мы оба в Пути.    Я - не покидая дома. Он - места за окном.
 
   - Теперь ты понимаешь?

И я поняла, отчего так не любила с самого детства рвать цветы для букетов. Да, мне было очень больно,  когда цветок умирал в моих руках или всего  несколько дней жил с оторванной головой в вазе ради украшения гостиной…  Но  глубже осознать это мне было не дано. Сегодня учитель оживил  еще один крохотный кусочек меня. Я узнала, что:

              Как только пытаешься взять в руки цветок,
              Для изучения или наслаждения им,
              он теряет свои очертания и ароматы,
              а потом исчезает для тебя навсегда.

То, что сорвано, исчезает из жизни навсегда…  Оно не само  прекращает свой путь. Но ты делаешь  это с ним.

Я  осознала, что путь насилия – всегда только один. Он применим и к цветам, и к людям, и к деревьям, и к птицам, и к галактикам и к планетам… Все в этом мире проходит свой путь от начала до конца и в него не следует вмешиваться личными смыслами.

   Мы полагаем, что узреть человеческую природу трудно или даже невозможно? И не трудно, и возможно. Главное, пока не все выросли,  научиться жить среди сорванных  цветов и  лепета «взрослых» детей, не слыша его.

   Ну, что же? До просветления : «Коли дрова и носи воду». После просветления: «Коли дрова и носи воду».  Как мало сказал учитель, но как много он сказал. Не словами:  от сердца к сердцу.

***
 Человек пытается искоренять во внешнем мире  то, что ему не нравится в самом себе. Любой протест – это компенсация собственных дефектов. Как в том милом фильме «Трембита»:
 
   - Ну, и что, что я – против? Может, у меня характер такой, что я всегда - против?
 
Наблюдать за подобным поведением   занимательно с точки зрения изучения  и грустно -  с общечеловеческой.  Людям никак не удается выйти на более высокий уровень абстрагирования из-за  страха столкнуться  с тем, что не соответствует их  картине мира. Признать: "Я – не о'кей" , -  больно. А разбираться, в чем конкретно  не о'кей - стрёмно.  Сподручнее для ЭГО  бегать с оружием за теми, на кого  возложили  ответственность за личную несостоятельность,  за плохое управление государством, за денежные  нехватки, за неподтвержденность…
 
   Нападают, пугают:

   - Помни! Я все равно тебя ПОБЕДЮ!
 
Или ПОБЕЖДУ?
 
   Есть такие «ученые люди», которые  бояться всего неизвестного, воюют с оппонентами, до последнего отстаивая уходящие в небытие, покрытые пылью теории. Воюют до болезни, до готовности НЕ БЫТЬ. Лишь бы только не зайти в то новое, что  пугает апокалипсически.  Как им объяснить, что невозможно знать и контролировать все? И что они далеко не все знают?  Что менять мировоззрение не страшно и даже полезно? Что есть море непознанного,  лично ими не охваченного? Куда там… Они убеждены, что вы – не  о’кей и точка.
 
   Есть хронические «весельчаки». Эти скачут.  А присмотришься   к выражению их глаз и понимаешь, сколько  всего болезненного скрыто за этой «спасительной» веселостью. И страх свалиться в депрессию, и просьбы о любви, внимании, признании… Много чего.  Да и  проговариваются они, конечно,  если внимательно слушать. Настоящие радость и счастье ни в рекламе, ни в призывах не нуждаются. А  придуманные -  не обезболивают. Поэтому скачут:
   
 - Не болит! Не болит! Не болит!

Скачут, но не вылечиваются.   И тогда громче звучит призыв:

   - Всем скакать со мной! Всем, всем, всем!

Даже, если у других беда, если похоронку получили, если химию проходят в связи с онкологией…

   - Все равно скакать! Я так вижу жизнь! И не пишите, не говорите о том, что где-то или кому-то плохо, меня это вгоняет в депрессию.
 
И так грустно  становится от этого «скакания», что остается одно – повернуться в другую сторону и уйти, потому что тут тебе не продохнуть от постановочного счастья. Тут своя карта мира и упертый режиссер, забаррикадировавший себя от реальности.
 
   А есть «протестники», зовущие в революции. Они относятся к государству, к ближним, как подростки к родителям.
 
   - Дай, дай, дай! А иначе я тебя не люблю! И ты меня не любишь!

Под руку «нелюбви» попадает и простой начальник, и премьер, и президент… Да мало ли кто? В семьях тоже могут случаться революции. Тогда и там раздают шлепки.    Подростковый эгоизм  всегда винит и кричит. Просто у одних буйствует снаружи. У других – внутри. Но для того, в ком живет,  звуки всегда в децибелах.

   Страсти-мордасти, как говорили наши бабушки.    Я - О’КЕЙ, вы – не О’КЕЙ. Всегда поиск виноватых.

   Да, мы существа конкурирующие друг с другом и очень разные. Живем в неидеальном мире среди неидеальных людей. Перетянуть  всех в свою, личную  карту бытия невозможно. Да и нужно ли? Проблемы, выведенные во вне и возложенные на плечи других, покоя  душе  не приносят. Все психологи в один голос просят:

   - Начните лечить мир с себя. Попробуйте себя одолеть. Другого пути улучшить жизнь – не существует. Потому что  жизнь –  это вы и есть.



   - Как громко ты протестуешь, даже в моей комнате слышно.

 Ши Фу вошел ко мне  с улыбкой Будды, держа на руках рыжего друга. Оба они безмятежны. Японцы… Что с них взять?
 
   - Оставь в покое Японию, - говорит он.
 
И вдруг подходит ближе и ласково гладит по голове слегка шершавой ладонью.

   - Расти, - говорит он и опять уходит к себе.

Иду на улицу. В снег.  Он в апреле особенный, мокро-пушистый. Воробьи засели в кустах колючего шиповника и вопят на весь микрорайон. Вороны облепили провода над подъездом, косят глазами, перекаркиваются. Смотрю на шагомер, засекаю…  А почему, собственно, следовать плану:  ежедневные  шесть километров? Удваиваю время активной медитации. Велено расти. Расту.


***

 Великий пост самое тихое, самое кроткое, посвященное размышлениям о вечном время.  Сегодня идут военные действия.  Казалось бы,  какое, уж, тут уединение и созерцание?  И тем не менее…  Небо открыто… Физически видно, как белым огнем летит  вверх соборная  молитва, как становятся для всех очевидной необходимостью  доброта и сострадание. Русские  знают, что беда объединяет. Все меньше слышится  пустых призывов к миру во всем мире. Люди  поняли, что планета разделилась на тех, кто этот мир ищет и тех, кто хочет  воевать любой ценой и до бесконечности, чтобы продолжать паразитировать на других, обворовывать, обогащая лишь себя. Как же грустно… И как же дико…   Этот Великий пост – особый, он про человеческие зернышки, которым  предназначено, уготовано свыше  вырасти в новые сорта пшеницы и накормить хлебом всех, кто захочет его принять.
 
   Сегодня спросили, как внутри моей  души уживаются меж собой православие и дзен буддизм. Я подумала и уклонилась от ответа.  Почему? Наверное, потому, что тот, кто знаком с философией дзен никогда бы не задал подобного вопроса. Адепты этого учения  доброжелательно относятся ко всем другим  религиям. И в этом проявляется их деликатная терпимость. Мне  же  близки и  соприродны  молчание, созерцательная  тишина,   повествовательность, скупость в эмоциях, уравновешенность, выстроенный спокойный ум,  отсутствие какой бы то ни было  экзальтации, а также минимализм во всем. Буддизм умеет обучать этому быстро, со знанием дела.    Чего мне не хватает в буддизме?  Мне не хватает в нем Любви. Личностной, всеобъемлющей, абсолютной в своих проявлениях. Мне в нем не хватает Христа.  Возможно, я одна такая «неправильная», такая «усеченная» с точки зрения «религиозного законодательства», но так, уж, случилось.
 
   Ши Фу принес целую корзинку шишек. Значит, будет ставить самовар. Едва взглянул на нас с компьютером через приоткрытую дверь:

   - Монитору  исповедуешься?
 
И прошел в кухню. Зажурчала вода, хлопнул дверцей холодильник, кот спрыгнул с теплой лежанки и, подняв хвост трубой, важно прошествовал следом за хозяином. Не стану нарушать их идиллию. Позовут,  если понадоблюсь.


***
«Я увидел, что вы умеете, а также увидел то, что вы не умеете. Ваша техника впечатляет, правда. Она почти безупречна, но у нее есть одно ограничение – вы.  Вами управляют амбиции и гордыня. Ваше умение идет не от вашей души. И уже не важно, насколько хороша ваша техника. Ничего не заменит вам душу». - Вонг Джек Ман. Рождение Дракона.

   Марьинский луг отдыхал под снегом. Наст становился ноздреватым и хрупким. Дело шло к весне. Мы медленно шли по самому краешку, протаптывая узенькую тропинку: всего в четыре следа. 
             
   - Реальность такая, какая она есть. Если приходишь к безоценочному восприятию, то  не тратишь жизнь впустую, пытаясь переделывать  мир под себя. При этом,  твоя энергия сохраняется в балансе, ум в спокойствии, эмоции – в доброжелательности, что бы не происходило вокруг.
 
   - Если бы я была садовником и имела дело не с проблемным полем людей, а с цветами…

   - И на цветы нападает тля, их ломает ветер, бьет град. Ты же защищаешь их от катаклизмов?

   - Да, не все, конечно, к сожалению.
 
   - А люди ничем в этом смысле от  цветов не отличаются. Кому-то нужно их защищать, пока они сами не обучатся это делать.  Есть ключи к каждой профессии. А есть универсальный, отпирающий дверь в любую из них.
 
   - ?

   - Стили в практиках не возникли на ровном месте. Долгие годы мастера наблюдали за поведением птиц и животных. Они заметили, что человек может интуитивно повторять поведение, например, тигра, даже не отдавая себе в этом отчета.

   - ?

   -  Тигр -  большая кошка, которая умеет атаковать в определенных обстоятельствах. Вот тебе задание: подумай, чему ты могла бы научиться у тигра?
 
   -  Но, Ши Фу, я же работаю с поврежденными людьми. Их нельзя атаковать.

Он улыбнулся:

   - Человека атаковать нельзя. А его проблему?

И  добавил, улыбаясь одними глазами:

- Зри в корень, а потом просто съешь оладушек.

***
Полное добро, чистая белизна и нежная утончённость не показывает все свои благие качества.  Ведя же живое к добру, использует простые методы -  слова.  Скрывает свой аромат, чтобы у людей не возникло неправильной мысли о привязанности к нему. Меняет свой внешний вид, дабы ни в ком не вызвать самоуничижения. И всегда спешит к тем, кто в скорби призывает ее по имени. Сострадательное сердце равно  служит всем без исключения.  С терпением, целеустремленностью и усердием  Любящая Доброта,  Благое Сострадание, Искреннее Сорадование и Мудрая Невозмутимость перевозит на лодках к Беспредельному всех ищущих спасения…

   Талым снегом тянуло из открытого окна. Через сетку было видно, как синичка раскачивалась на качелях из кусочка сала, прикрепленного к веточке. Дети катались с горки – мокрые и счастливые. Глубоко пожилая пара осторожно прогуливалась по скользким дорожкам вдоль укрытого льдом пруда, бережно поддерживая друг друга.  Свадебные и скорые повозки тянулись по заснеженным шоссе, разносчики  пиццы и курьеры из «Лабиринта» спешили по адресам… Обычная Жизнь…

   А где-то там, среди звезд и планет, рождались и гасли сияющие миры. Ничего не происходило быстро. Свет Любви и Благодарности копился тысячелетиями. А когда зажигался, то горел неисчислимо  долго в тех Благожелательных, которые никогда и ни за что  не ждали благодарности, но всегда спешили на помощь к любому живому.    Так солнечные лучи умеют  освещать пространство жизни и смерти.

   Гнев, жажда обладания, ложь, стремление к власти терзали планету войнами. Ум был затуманен, врата сердец человеческих закрыты. Сколько их, спящих в кошмарных снах и не знающих о чистых, ясных Землях? Мучение неведения, скупость и зависть, тоска терзали привязанный к ошибочным мыслям ум человечества…

   Полное добро, чистая белизна и нежная утончённость сходила на землю, чтобы однажды улыбнулись леса и цветы, запели поля с облаками и горы вспомнили древние, как мир, сказания о том, что обязательно настанет время, когда  все люди станут свободным светом. Потому что сколь бы  ни было  велико число живых существ, их до самого конца будут без устали выводить на путь спасения те, кто отказался от блага  себя ради их блага…

***
 В три часа ночи меня разбудила скрипка Гаррета. Телефон готов был исполнить весь концерт. Чтобы не перебудить  обитателей заколдованного дома, пришлось лезть под подушку за нарушителем тишины.

   - Алло, доктор,  вы не спите?

   - Уже не сплю.

   - Поговорим?

Можно подумать, что, если скажу «нет», это что-то изменит.

   - Что у вас случилось, Николай?

   - Она от меня ушла. Насовсем. Я подавлен. Нет! Я уничтожен!

Интересно, а с кем же я тогда сейчас говорю? Он, мой бывший и ныне уничтоженный пациент, звонит из другого пространства?

   - Почему вы молчите?
 
Голос полный подозрений. Как обычно. Не проходящая тревожность. Компенсируется лишь на короткие периоды.
 
   - Я не молчу, Николай. Я слушаю вас.
 
   - Устал мучиться, не могу больше. Зачем она старается причинять мне боль, зачем забирает жизнь?

Не люблю я таких вопросов. Если бы меня спросили рецепт винегрета, то было бы совсем другое дело. А тут уровень требования  приблизительно такой: как построить ракету за один день, имея начальное школьное образование.
 
   - Помните, о чем мы говорили с вами в прошлый раз?
 
   - Я сейчас не способен ничего вспоминать.

   - Ну, хорошо. Я попытаюсь вам напомнить. Но сначала налейте себе теплого чая. Потом  сядьте поудобнее, оберните себя одеялом, утеплитесь. Я подожду.
 
   Послышалась возня, потом засвистел чайник, потом меня дважды ударили по уху чем-то тяжелым (наверное, уронили)… Я потрясла не до конца проснувшейся головой, потом из сострадания к ушам включила умеренную громкость и положила телефон на соседнюю подушку. Как же спать хочется…

   - Я тут, - голос был по-прежнему  мало вменяемым.

   - Чай у вас черный? Или зеленый?

   - Черный…

   - А зеленый вы не любите?

   - Терпеть не могу.

   - Хорошо. Это очень хорошо, что вы помните о своих вкусах и предпочтениях.

   - А она всегда заваривала мне зеленый чай, твердила про его пользу. Я ей верил. А она меня мучила.
 
Отвлекающие маневры не прошли. Ну, что, же? Поехали…

   - Николай, мы с вами обсуждали, что в вашей жизни есть человек, женщина, которая причиняет вам боль, но вы никак не можете отпустить ее на свободу. Так?

   - Так…

   - Вы мне неоднократно говорили о том,   что  вам в ней  не нравится. Вы мне сообщали, что лучше изнывать, чем остаться без нее. Но при этом перечисляли огромную кучу ее недостатков. Так?

   - Так…

   - И мы с вами договорились о том, что необходимо идти вглубь себя, чтобы найти ту часть в вас, которая на нее злится и терзает себя. И начать работать именно с собой, именно с этой частью.  Не с женщиной, которая во вне,  а с той частью в вас, которая лишает покоя. Так?

   Он долго молчал…

   - Так…

   - Когда у вас не получается уйти от человека, не получается отпустить ситуацию внутри себя самого, то остается только одно: пройти сквозь эту  внутреннюю боль. Война вне вас абсолютно лишена всякого человеческого смысла. Она ничего не меняет. Больно вам. С этой своей болью и нужно работать. Именно это сейчас с вами и происходит. Работать  трудно и быстро не получится.  Потому что любая трансформация осуществляется в области сердца, то есть в области любви. А вам сейчас  туда не попасть.  Дорога к сердцу забаррикадирована  болью, местью и злостью. С ними в царство любви не пускают. И пока они вас побеждают. Но это временно, как на любой войне.  Чтобы побеждать, необходимо не только психическое, но и физическое здоровье. Вы же не пойдете на бой со сломанными ногами? Так?

   - Так…

   - Перенаправьте свое внимание на другие объекты, позитивные для вас, примите успокоительное, чтобы выспаться, три раза в день кушайте, гуляйте пешком. Это все поможет восстановить телесный  ресурс.  И это процесс ни одного дня.

   - Я вам о любви, а вы…

   - А любовь – это тоже практика. Высокая,  особая,  но практика. Если вы с одним человеком пройдете сквозь эту запредельную боль, убрав все бывшие точки зрения и ненужные мыслеформы от ума, если вы признаетесь себе, что любите человека, который причиняет вам боль, если ваше сердце примет его психозы, жестокость и месть, его нелюбовь к вам, отвратительные поступки… Если вы сможете взрастить в себе подлинную любовь к нему, то в дальнейшем вы сумеете  это сделать и во всех  остальных  случаях.

   - Но практика, которую вы мне предлагаете,   может занять всю жизнь.

   - А разве любовь того не стоит? Любить всех подряд  –  дело нехитрое.  Любить конкретного человека  - подвиг.  И он вам, однозначно, по плечу.

 

   Заскрипела дверь. В проеме показалась голова Ши Фу.

   - Пойдем-ка погуляем, - предложила голова. – Сеанс окончен. Дальше он без тебя справится.
 
На той стороне раздался извиняющийся голос:

   - Вы, наверное, устали? Вам, наверное,спать пора? Уже петухи кричат?

Наверное… Я дала отбой и стала одеваться. На улице  Ши Фу спокойно ходил по дорожкам сада. Куда он меня потащит ни свет, ни заря?

   - А разве это важно?  - Спросил он. – Когда ты научишься вовремя беседовать?
 
   - И что мы будем делать?

   - Стихи читать.

   - Стихи?!!!

Замечательное занятие в четыре утра…
   
* "Где ж вы,мои ноченьки? " - Александр Вертинский.


***
 - Ну, вот, - сказал доктор, - швы сняли, присоединившуюся к ране инфекцию вылечили, еще недельку понаблюдаем и я отпущу вас в  горы или куда вы там намылились?

Уже никуда. Еще неделька и мои друзья и домочадцы  вернутся из дальних краев. Скоро опустеет сад. Разве что поздний чернослив раскрасит мелким  темно-лиловым горохом полинявшую от засухи крону дерева в самом дальнем углу у забора. Именно через неделю пора  будет собираться в город. Лето пролетело, как один день. Или жизнь?
 
   Я вышла из больницы на улицу поселка. Автобус до деревни ждать целый час. Жара. Над асфальтом – марево. Все прячется в тень, даже мухи. Одиноко стою на пыльном перекрестке. Со стороны города поворачивает музейная машина-каблучок. Летит, почти, как иномарка, и лихо тормозит буквально в метре от меня. За рулем -  крепкая дивчина в цветастой рубахе и шортах. Лицо настолько загорелое, что синева глаз выплескивается  наружу  как-то неестественно, мультяшно что ли.  Бейсболка опрокинута на затылок, отчего козырек задрался вверх не просто озорно,  а комично.
 
   - Тебе куда?

 Называю деревню. Она морщит нос.
 
   - Из больнички?
 
Киваю.
 
   - Садись, а то через полчаса поджаришься, как гренок на костре.
Я в полной уверенности, что поджарюсь раньше, быстро сажусь в машину. Лишь бы она не передумала тащиться  за семь километров по лесной дороге.

Едем молча. Она хочет поговорить. Я это чувствую.
 
   - Вы здешняя?

Заливисто смеется:

   - Я из Ржева. У нас тут лагерь неподалеку. Учитель привез.
 
   - Учитель?

   - Или наставник. Да какая разница, как назвать?

   - И чему же он вас учит?

   - Да всему понемногу. Местные сектой называют. Сторонятся. А мы и не обижаемся.
 
   - Как интересно!

   - Интересно, да. Да вы приезжайте к нам, сами все увидите.
 
   - Я пока не могу вести машину, у меня была сильно повреждена нога. Нужно время для реабилитации.
 
Она бросила на меня быстрый взгляд:

   - Хотите я за вами приеду и отвезу к нам в гости?

Я не спешила отвечать. Хотела ли я попасть к неизвестному учителю? Нет. Хотела ли я ехать к незнакомым людям в их палаточный городок? Нет. Я никогда не нуждалась в стае. Даже в переходном возрасте. Всегда была одиночкой-наблюдателем. Заманить меня в команду невозможно. Если только Ши Фу направит? Но он этого не сделает, потому что, по мере внутреннего роста,  человек все меньше и меньше нуждается в сообществе. А он намерен и дальше меня выращивать. Я улыбнулась, вспоминая нежную и мягкую  заботу учителя.
 
   - Я посоветуюсь со своим Ши Фу, хорошо? – Спросила я ее.

 Она промолчала. Дальше разговор не клеился. Деньги за извоз она отказалась брать категорически. Добрые дела положено делать бесплатно!  Я поняла.

   Дома размышляла об этой  странной встрече. Вообще-то  в моей жизни практически все встречи были странными. И люди, которых посылали по судьбе, тоже казались не рядовыми. Если, конечно, рядовые люди в принципе существуют…

   Мы встречаемся друг с другом по разным поводам. Случается так, что потом хотим отменить плохо сыгранный нами  спектакль. Но жизнь не поддерживает сценические приемы. Она ровным счетом ничего не отменяет. И не забывает. И единственная возможность сгладить очередную халтуру – это сыграть заново или изменить   финал. Так сказать,  повторить, но качественнее, на бис!  Сколько в моей жизни было дурно сыгранных спектаклей? Ну… Несколько было. Неумелый режиссер? Халтурщик сценарист? Никудышная актриса? Или все вместе? 

   Плохие стихи можно выбросить или переписать. Сцены жизни можно только прожить иначе, по-другому, и выйти в верный  финал, после которого не будет ни угрызений совести, не списка претензий, ни пустого партера.

   Однажды я читала у Вертинского про девочку с изумительными и печальными глазами.  Лариса Андерсен – трогательный цветок, обнаруживший себя на восточной ветви русского зарубежья и цветущий в атмосфере вечной влюбленности.  Современники давали ей нежные имена: Белая Яблонька, Печальный Цветок, Горний Ангел. В их числе был и Александр Вертинский, поклонник красоты и таланта.  Он писал: « Я хочу отметить появление «странного» цветка, прекрасного и печального, выросшего в «Прохладном свете просторного одиночества». И еще не затоптанного жизнью».

Вы мой пленник и гость, светло-серая дикая птица,
Вы летели на Север. Я вас подобрал на снегу
С перебитым крылом и слезой на замерзшей реснице,
Я вас поднял, согрел и теперь до весны берегу…»

Вертинский говорил, что стихи Ларисы тихи и пронизаны нежной и покорной печалью.

В ответ на ее строки:

…Тихой поступью ходят ангелы
По степным тропам.
Если будем сидеть тихонечко,
Подойдут и к нам…

Он скажет:

И они подходят к ней
И даже очень близко.
Потому что подлинная поэзия
Происхождения божественного.

   Задумчивая, хожу по дому, как доктор прописал. Хожу, чтобы нога вспоминала о том, что и ей дано трудиться и день и ночь… Слоняюсь из комнаты в комнату, а потом, взглянув в окно, зачем-то делаю фотографию уходящего за деревья солнца. И оно не получается.  Белесой тайной прячется в облаках. А фотоаппарат опять выдает странный, немного потусторонний снимок. Это его хобби. Не в первый раз. И вот что интересно: глючит обычно в тот момент, когда я обременяю себя воспоминаниями о плохо сыгранных финалах…

   Александр Вертинский позже напишет ей  стихотворение, которое назовет «Ненужное письмо»... Очень красивое стихотворение... Титаны Серебряного века... Великие Мастера...

   Наливаю в бокал зеленый чай со льдом. Больная нога блаженствует на диване. Пульт включает шестой канал - «Культура».  И ...

Приезжайте. Не бойтесь.
Мы будем друзьями,
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что, увы, никакими словами,
Никакими слезами ее не вернуть.

Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдем за маяк.
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далеких краях.

Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь – похороним, любовь закопаем
В прошлогодние листья в зеленом лесу.

И когда тонкий месяц начнет серебриться
И лиловое море уйдет за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на желтом мысу.

Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино,
И за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.

А любовь мы не будем тревожить словами
Это мертвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими мечтами,
Никакими стихами любви не вернуть.



Так и остаюсь с бокалом зеленого чая в руке. Вечер, посвященный памяти Вертинского в самом разгаре. Телевизор включился именно в тот момент, когда исполняли под музыку стихотворение "Ненужное письмо"...

Лед почти растаял,  солнце  ушло за деревья... От Ши Фу - ни слова.  Чудеса на сегодня закончены.

***
Я  через лупу рассматривала фотографии старинных шелковых кимоно. Какая тонкая работа! Мало найдется  женщин, которые  могут остаться равнодушными к  подобной украшающей красоте.

   Ши Фу заглянул через плечо  и заметил:

   - Гейши любят нарядные халаты и котиков.

   - Во-первых, кимоно, а не халаты, а во-вторых...  Шутишь все?

   - И не думал шутить.

   - Психотерапевт ничем не отличается от гейши?

   - Ну, почему? - Спросил  он вполне серьезно. -  Отличается, конечно.

   - И чем же ?

   - Психотерапевт  ходит в белом халате, а гейша -  в цветастом.
 
    Я потеряла дар речи...

   - Ты это, ужинать собираешься? - Спросил Ши Фу, как ни в чем не бывало.

   - Крекер с маслом, медом и с листочком мяты? - Ехидно сморщив нос спросила я.

Он ответил так искренне, так спокойно, и с удовольствием:

   -  Ага, это очень вкусно.

А  я подумала, что  утонченный вкус эпикурейца  в сочетании с величием Пути...  Ой, молчу, молчу...


***
   
"Любой без исключения человек способен осознанно или неосознанно испортить нам жизнь! Но только при условии, если мы отдали ему свою силу". - Александр Меньшиков.

   Когда у человека хотя бы однажды произошла Встреча с Богом, то он очень ясно начинает видеть  сердцем и  демона.  В этом смысле наш народ   можно назвать ясновидящим, то есть обладающим тонким  внутренним зрением. И вовсе не потому, что мы особо  образованы или начитаны больше, чем  другие.  Нет.  Ум россиян сродни мудрости: сердце почти безошибочно чувствуют, что Божье, а что демоническое. И, выбирая первое, второму не верит и соединяться с ним не хочет. За это от демонов и получает. Но, как говорят: нет худа без добра. Чем активнее демоны, тем  ярче сияет благодать Бога. И тем чаще Бог сам идет  на защиту  человека, который в Него верит.

   Бог предлагает людям любовь. Демоны -  страх.  Бог -  милость. Демоны -  месть. Бог - дружбу.  Демоны -  вражду. Бог - чистоту. Демоны - падения. Бог - свободу. Демоны -  зависимости. И, при этом, они  утаивают от человека, что если он  падает, то ровно  настолько низко, насколько сам себе позволяет. Для чего утаивают?

   А вы как думаете?

***
Я не ожидала, что получу эти два вопроса в ответ на миниатюру "Отстраненно - не значит свысока".

1. Вы же сами писали о безусловной любви ко всему живому? А теперь решили поделить людей на угодных и неугодных?

2. А почему у вас в одной куче и ДАО и христианство?

Отвечаю на первый вопрос. Святые отцы христианства завещали не принимать грех в человеке, но при этом сохранять безусловную любовь к грешнику. Я не вижу в этом противоречий.
Разве мы перестаем любить того, у кого сломана рука или повреждена душа? Болезни тела лечат врачи. Болезни души тоже есть кому лечить. Но невозможно принудить человека с помощью насилия начать исцеление от его болезни. Нужно ждать, когда он сам примет это решение. Сам захочет выздоравливать. Поэтому я, за редким исключением, выбираю отстраненность, а не отвержение. Отстраненность необходима, чтобы человек разобрался с самим собой, со своей жизнью. а на это нужно время. Я не говорю сейчас о преступниках, которые представляют угрозу для многих. Это дело правоохранительных органов. Речь идет об обычных людях, о нас с вами.

 Совсем недавно читала "Легенду о Сухиде". Там обозначена  и еще одна точка зрения:

"Верьте своей душе, она чувствует людей вокруг: если с кем-то нет ощущения понимания и спокойствия, если чувство тяжести не покидает - это камень, который тащить с собой нет смысла. С людьми должно быть легко - тяжестей в жизни и так хватает. Не бойтесь говорить правду и уходить тогда, когда считаете нужным: чужие клубки могут опутать ноги и затянуть в ворох проблем, не давая найти то, чего всегда искала ваша душа".

Не могу сказать, что полностью  разделяю эту точку зрения, потому что  для меня человек -  все-таки меняющаяся вселенная. Спустя какое-то время он может очень сильно удивить теми изменениями, которые в нем произойдут.

Отвечаю на второй вопрос.

ДАО - это не религия. Тут не во что верить.

Это такая же древнейшая философия, как и та цивилизация, из которой она вышла. Культуры Азии и Востока чрезвычайно многогранны и интересны.  Изучая Восток, я открыла для себя удивительную вещь: в отличие от Запада, там подавляющее большинство людей не ищет смысла жизни. Он дан им задолго до того, как его начали искать западные философы. Смысл жизни как бы встроен в  культурные коды стран Азии и Востока.
Разумно ли отбрасывать многовековой опыт этих древних народов? Вот, например, от  Ван Липина:

"Те, кто понимает секрет жизни, взращивают в себе чистый покой, умеряют свои желания, не обременяют сердце внешними вещами. Они оберегают свой дух единством, пестуют его гармонией и соединяются с Великим Течением".

Разве в этих словах  мало мудрости?


***
 Она перешагнула узкий ручей, сбежавший с холма в сторону синей рощи.  Поющий лес  молчал  после увертюры, сыгранной  им восходу. Деревья не торопились  быстро сочинять продолжение. Но женщина  знала, что продолжение  будет непременно. То ласковое, едва слышное, которое люди принимали за шелест крон. Она же  была той единственной, кто  знал о  нежных поцелуях деревьев, об их легких касаниях, о музыке, звучавшей через них. Стоило обнять шершавый ствол и приложить  к  нему ухо, как медленно, словно из далекого звездного пространства  приплывала музыка, которой звучала ее душа. Она могла слышать себя потаенную, спрятанную от всех отшельницу  горного озера. Дерево вдыхало в себя  ее тонкий, невидимый  мир, а потом возвращало его, переводя на язык музыки.
 
    - Пиши о любви, не прося любви, - слышала женщина мелодию себя.

    - Из пригоршни звуков, которые в тебе остались, сложи слово «продолжение» и пусть оно пишет дальше историю тебя. Мы споем ее  всеми кронами так, чтобы и  соседние леса узнали о молчаливой и тихой владычице  вод.

    - Что за ерунду ты пишешь? – Спросил Ши Фу, незаметно подойдя ко мне со спины..

    - Я пишу сказку с хорошим концом.

    - Про что?

    - Про любовь.

Он засмеялся.
 
    - У любви не бывает хороших концов. Она заканчивается рано или поздно со смертью любящих. Пора бы тебе это знать.

    - А как же вечность?

Мой голос немного дрожал от того, что учитель так прагматично говорил о самом бесценном в этом мире – о любви.

    - В вечности у нас будут совсем другие заботы.

    Я стояла у излюбленного места, возле окна. На улице тихо моросил затяжной осенний дождик. И вдруг клен, который я посадила шесть лет назад, протянул тонкую ветку, сплошь покрытую красными, как кровь, листьями, и погладил ею по стеклу. Нет, не так… Он погладил меня через стекло. Я это поняла сразу. Вы думаете, что виноват  был ветер?  А ветра не было. Совсем.

***
«Бес может иногда преобразовываться и в ангела
                света, будучи ангелом тьмы».
                Преподобный Серафим Саровский.


   - Сильные преодолевают преграду, мудрые – весь путь. -  Делится восточным опытом спокойный и ровный голос ламы.
 
   Я готовлю натто, добавляю горчицу karashi и соевый соус, выкладываю на рис, а сверху выливаю сырое яйцо.
 
   Внимательно  слушаю в записи беседу учителя, приехавшего в Россию из далекого горного Тибета. Он рассказывает о том, кто такие ботхисаттвы, как важно учиться преодолевать раздражительность, для чего нужно практиковать молчание. Лама утверждает, что покой и тишина скучны для современного человека. У сегодняшних людей, наоборот, есть повседневная потребность возбуждать свои нервные окончания.  Для меня это не актуально. Мои нервные окончания блаженствуют, когда им предлагается тишина, покой и молчание.
 
   Но  память не к месту услужлива...
   
   Лет пять назад, в хроническом желании помогать тем, кому больно, я по детской доверчивости,  попала в руки  к инфернальным троллям и была вынуждена пройти сквозь самые грязные информационные измывательства. Из всех своих  фейкометов они палили циничной и темной  ложью без устали, изо дня в день, из месяца в месяц. И печальнее всего было то, что их «игрища»  прикрывались религиозными флагами или "глубокими" философскими концепциями.  Пустой болтовней о возвышенном они, как сетью, вылавливали  доверчивых...   «Бесы гнусны», - говорил преподобный Серафим Саровский. И только столкнувшись с ними, понимаешь насколько.
 
   День за днем, месяц за месяцем  они разворовывали  мой  покой.  Восточная философия считает, что забирать не отданное – это  смертный грех, худший из разбоев. Но грех для демонов – естественное состояние. Чему удивляться?
 
   Не успела я прийти  в себя от этой виртуальной экзекуции, как  началась реальная война…
 
   И вот сегодня, наблюдая скорбные  события, происходящие в мире,  я отчетливо формулирую:
 
    - Дежавю.

   После  встреч с существами из антимира нужно очень долго отмываться,  молиться, снова и снова вникать в учения святых,  слушать  благостных и мудрых  учителей, изучать древние духовные практики, пытаться им следовать, чтобы вернуться в полноценную жизнь из мертвой реальности. Выздоравливаешь не за один день. Но полученная прививка помогает, как обещают мудрецы, обезопасить тебя  сразу на несколько жизней вперед.
 
   Сегодня, день за днем я практикую, живя   тихой и, по-возможности, осознанной жизнью.
 
   Ши Фу говорит:
 
   - Для ученика важнее спокойное одиночество, чем хаос, насыщенный людьми.

   Жизнь среди котят и ежиков, лесов и полей с иван-чаем, бескрайнего неба – целебна.
 
   Но у меня не получается до конца ослепнуть и оглохнуть. Я не могу отрицать или не замечать тяжких реальностей  войны,  так похожих на ту, информационную,  через которую проходила сама.  И с каждым днем  спокойствие ума,  благожелательная доброта, безгневие, не успев прорасти внутрь, чтобы снова стать мной,   терзают  душу чужой несправедливостью, жестокостью и обманом.  Доброта и благость  на войне ускользают стремительно. Расчеловечивание  убыстряется усталостью от сражений. Благодать  растворяется прямо на глазах. Душа оказывается  не готовой  стать  гнездом и убежищем для белых ангельских птиц, потому что не успевает    разморозиться  до конца после бед, обрушенных на нее в  прошлом… Дежавю… Фейкометы… Ложь… На ярком фоне красивых слов…
   
   А Ши Фу улыбается умиротворенно и благостно.

   - Что делать? – Спрашиваю я его.

   - Ты воин? – Отвечает он вопросом на вопрос.

 Нет. Я не могу быть воином, хотя воинственный дух живет в какой-то части меня и выходит наружу  несмирением  с насилием.  Однако с военной профессией мне  не по пути.  Правда,  когда воюет моя страна, я с ней до конца, что бы не случилось. Это внутреннее противоречие изматывает.
 
   - Знаешь, о чем сейчас думаю? –  Пытаюсь вызвать его на разговор.

   - Чтобы над чем-то размышлять, нужно иметь чистый ум. Ты уже очистила ум?

Нет. Мой ум представляет собой весьма скорбное собрание противоречащих друг другу мыслей. Внутри него пока не  расслышать чьи-то вразумительные сольные партии.

   - Я устала думать по кругу.

   - Ну, так решись на что-то.

   - В главном – давно.  Но в деталях,  не могу примирить между собой все противоречия.

   - Знаешь что, - сказал Ши Фу, -  делай вместо раздумий и слов для людей то, чему уже научилась. Просто делай. Можешь?

О, да. Это я могу.
 
   И вот сегодня пишу:  не важно, какие обстоятельства складываются вокруг нас. Они могут сменять друг друга как ночь и день. Но во время любых перемен нужно продолжать делать для людей то, что ты уже умеешь, даже если оно кажется незаметным, почти неосязаемым или не востребованным в сию минуту. И еще: никто не один. Твои «другие»  стоят рядом с тобой, спиной к спине и в этом настоящая правда.

   - С сочувствием забинтовать пораненный палец или сшить меж собой надорванные кусочки чьей-то души – одно и то же, - добавляет Ши Фу.

    А потом:

   - Ты это… Не забудь про цветы: их пора пересаживать. Только землю согрей заранее, корни не поморозь.
 
Он не любит долгих диалогов. И всякий раз удаляется в сад. Сегодня  внимательно слушает, как скрипит под ногами последний то ли снег, то ли лед   в тени корней  старых кряжистых яблонь.  Совсем скоро деревья оживут и оденутся в шелк бело-розовых цветов. Жизнь любит украшать серую неприглядность дыханием Красоты. Потому-то  она  всегда сильнее смерти.

***
   Ши Фу не любил долгих проводов. Трудно сказать, зачем он отправил меня в одинокое путешествие. Может быть, хотел проверить насколько мужественно может его дицзы переносить испытания?  Или просто решил таким образом выключить второгодника из привычного пространства, придумав неординарный и чуть-чуть фантастический ретрит?   Мотивы учителя не всегда  известны. Я же по-детски мечтала о встрече с  горными эльфами! Или еще с кем-нибудь из сказочного многоголосья. Но Ши Фу в ответ лишь покачал головой и  ничего сказочного не пообещал: даже встречи с  мудрецами, которые на востоке походили не только на священников, но и на гадателей, магов, целителей и  воинов.  В древних книгах читала, что они могли совмещать в себе искусство, науку и мистику. И, как всякий неофит, я ожидала духовного праздника. Но учитель  обозначил цель поездки односложной фразой:
 
   -  В тебе должно родиться  много «инь».
 
И, как всякий прилежный дицзы, я приготовилась искать и собирать этот непонятный, неведомый и таинственный «инь», расспрашивая по дороге у всех подряд, где такое водится.
 
   Перед самым отъездом учитель уточнил:

   - Страсть к академической науке мешает тебе слушать пространство. Мир не такой, каким тебе кажется. На востоке говорят: если покажешь ребенку птицу и обозначишь ее этим словом, то он никогда не увидит подлинной птицы.
А на мой вопрос, что взять с собой в дорогу, пошутил:

   - Томик Басе и пудреницу.
 
Стихи Басе я давно выучила наизусть,  а пудреница в горах для минималиста была очевидным излишеством.   Вот так ученик, простившись с учителем,  уехал в неизвестность с маленьким голубым рюкзачком, на кармашке которого болтался талисманом смешной востроносый ежик. Я отправилась в чужие земли искать и собирать «инь», а также заново учиться видеть птицу, дерево, реку, горы, травы…



   Когда остаешься наедине с собой в чужих  местах, в иных культурных традициях, среди непривычных  пейзажей, когда язык, на котором говорят местные жители, тебе не знаком, а переводчики (по молитвам Ши Фу) испаряются все, как один, создается впечатление, что ты немного на другой планете. Вроде бы все так, да не так… И я, широко раскрыв глаза и сердце училась встраиваться в новую и  незнакомую реальность.

     Из городского аэропорта до селения, с которого мне предстояло начать поиски «инь»,  пришлось  добираться вместе с проводником целых три дня и две ночи. Он не знал ни одного русского слова, редко заменял беседу со мной улыбкой и периодически что-то говорил нашей общей лошадке, которая, в отличие от меня, слушала и понимала его превосходно.  Первое впечатление, которое у меня сложилось об этих землях, можно сформулировать так: здесь никто никуда не спешил. Неторопливо и вяло  катилось по небу Солнце,  зависая  в полдневном  зените. Лениво ползли облака и  в полном  безветрии повисали пучками не выглаженной ваты на вершинах неподвижных гор. А ближе к ночи  сворачивались уютными клубочками и становились похожими на спящих кошек. Люди были заняты делами, но как-то без суеты и фанатизма. И эта общая картина душевного умиротворения  помогала мне легче проходить адаптацию на чужой земле.
 
  В пути  мы периодически менялись местами: то проводник ехал верхом, то я.   Дорога, обсыпанная светлой пудрой пыли шла вдоль подножия огромной горы   и  я крутила головой по сторонам в попытке рассмотреть и максимально запомнить все, на чем останавливался взгляд. Мне казалось, что я уже жила в этих местах, что я почти дома, что еще чуть-чуть и начну вспоминать события из какой-то прошлой жизни.  Лишь позже мне рассказали местные жители, что горы принимают не всех и не сразу. Мне просто не по чину  повезло с удочерением.

    В короткие ночи  непривычному к подобным путешествиям телу жилось  холодно и неуютно.  Спать под открытым небом,  на земле, где ползают змеи, гуляют жуки и шныряют всякие мелкие грызуны не слишком приятно.  Да еще к утру нестерпимо болят бока и плечи от лежания на жесткой поверхности, а шея вообще отказывается служить голове… Но ныть и жаловаться было некому. Приходилось терпеть и менять привычки диванной цивилизации.

   На рассвете второго дня, вернувшись из сна, как из трудовой командировки,  я увидела местную диковину.   Прямо над головой царственно кружил живой планер с могучими крыльями, с клювом-ятаганом! Орел был так убедительно  красив, что я, затаив дыхание, боялась пошевелиться, чтобы его не спугнуть.  Глаз не отвести! Про что было это мистическое, завораживающее парение? Про абсолютную и совершенную  свободу… И мне остро захотелось хоть на пять минут стать орлом, чтобы слившись с воздушными потоками в небе, покружить вместе с ним над землей, которая  только-только начала одеваться  в летнее разнотравие…  Но пошевелившись, я поняла, что не только не смогу парить на пару с  королевской птицей, но даже сидеть верхом смогу вряд ли…  Поясница болела, как при остром радикулите. Сон на сырой земле  возымел последствия. Пока я разбиралась с почками, обвязывала  поясницу свитером из козьего пуха – единственной теплой вещью, взятой в дорогу, прямо над самым ухом раздалось знакомое   «пырх».   Лошадка,  давно проснувшаяся и наевшаяся молодой сочной травы, звала продолжить путь. Позавтракав холодным чаем из фляги и кусочком городского пирога с сыром, мы  двинулись в сторону поселка. Я сравнивала орла с послушной и милой коняшкой. Он был силен и свободен, она поражала безукоризненным послушанием. Прострел в пояснице вынужденно делал выбор в сторону лошадки. Вспомнив, что ее хозяин  ни разу за время путешествия не дернул  животное попусту, я обняла ее  за шею и наклонившись к самому уху,  тихо поскулила о том, как у меня болит спина. Мне показалось, что лошадка все поняла. Потому что  дальше везла странствующую  калеку  весьма бережно до самого поселка. А проводник как-то сразу полюбил гулять пешком и предоставил мне седло до окончания пути.



   И вот, наконец, к вечеру без особых приключений из вне мы добрались до места. Уставшая и голодная, с окаменевшей спиной, я остро ощущала заброшенность и предательскую близость слез.
 
   Как оказалось, местные сторонились путешественников. Не то, чтобы они относились  к чужакам враждебно, нет. Просто им не было до них никакого дела. Они даже смотрели, как-то мимо, как-то сквозь тебя  с полным внутренним равнодушием. И я, обманутая отелями западной культуры, поняла, что туристов-кочевников любят не все и не везде. В такой ситуации необходимо было с первых же минут избрать нужную  манеру поведения. Саможаление пришлось  отложить до лучших времен. Попытка быстро соображать не увенчалась успехом из-за полученного в дороге стресса. Но выручила интуиция. Она подсказала вести себя  молчаливо,  ненавязчиво, немного отстранено, почти незаметно, но доброжелательно. И этот выбор  оказался самым верным.
 
    Спустя некоторое время ко мне подошла невысокая молодая женщина с прямым и открытым взглядом, взяла за руку и повела вглубь поселка. Через  пару минут нас догнал  крепкий коренастый парень с большой и пустой корзиной в руках.  Они что-то живо обсудили меж собой.  Потом синхронно взглянули в мое лицо. И он спросил:

   - Кто ты? Какая ты? Нам тут без тебя жилось хорошо и мирно. С чем ты приехала к нам? Чего ты хочешь, женщина?

И не понимая, откуда что берется, я вдруг выдохнула:

  - Мне нужна «инь»!

Молодые люди переглянулись.  Не говоря больше ни слова,  они повели меня на соседнюю улицу прямо к маленькому домику, на пороге которого стояла женщина…

   Она поклонилась, о чем-то коротко поговорила с молодой парой. Потом  отвела меня в маленькую, душную полупустую комнатку  со всеми неудобствами за весьма скромную плату. Уважительной причиной заселения, как я потом поняла,  послужило то, что здесь немного говорили на русском языке.

   Женщина  воспитывала дальнего родственника, мальчика, осиротевшего  несколько лет назад. Она была молчаливой, очень спокойной, уютной,  но отчего-то  выглядела утомленной уже с раннего утра.  Случайно я узнала, что ей только что исполнилось 40 лет, но она выглядела на  все 60. Почему? Пресловутое: чем помочь, к счастью, не сорвалось с моего языка ни разу.  Да, собственно,  я и теперь не знаю ответа на  вопрос, какое горе состарило ее преждевременно.  Поначалу  я искала ответ, но  потом перестала. Пожив внутри этого удивительного народа, я поняла: любые знания о другом человеке не исчерпывают полноты его природы. Да и вообще, лезть в душу к кому-то без приглашения…

   Впервые я задумалась о том, чтобы распрощаться со своей профессией именно там и  именно тогда.  Живя в поселке, среди простых и добрых людей, я медленно превращалась из той, которая методично изучала жизни других, в человека, который, наконец,  заинтересовался своей собственной.

    Опекаемый моей хозяйкой парнишка отличался резвостью, постоянно  убегал к друзьям, мало помогая ей по  хозяйству. Он  гонял мяч по пыльному футбольному полю вместе с другими пацанами, ел все подряд с аппетитом растущего организма. Но при этом выглядел худым, почти истощенным. А когда  прибегал за очередной лепешкой, его опекунша шутила:

   - У тебя в животе червяки завелись.

Парень смеялся, показывая белоснежные и ровные зубы, махал свободной от лепешки рукой и снова мчался на поле.

   - Повезло ему с вами, - сказала я как-то женщине.

Она в это время варила овощи на открытом огне печи, вмазанной в пол.

   - Его судьба не во мне, а в нем самом, - ответила та коротко.
 
Вот и все. Больше ни слова…    Молча и методично она  продолжила помешивать зеленую массу в подвешенной над очагом кастрюльке. Может быть, в этом говорящем безмолвии  и  пряталась «инь»?

    Незаметно прошли две недели.  Я пыталась встроиться в жизнь маленького селения  у подножия гор, привыкая к  неспешному и однообразному укладу жизни. Люди здесь  трудились на земле, занимались ремеслами и животноводством. Вставали с рассветом, засыпали, порой, за полночь.
 
    К концу второй недели я отправилась на дальний край поселка -  купить на обед  вяленую прошлогоднюю хурму.  Моя хозяйка подсказала  соседей, которые умели  заготавливать эти плоды как-то особенно, с привкусом меда.  Домик, куда я пришла,  был таким же невзрачным и маленьким, как и тот, в котором  поселилась. Но эту семью односельчане почему-то  считали зажиточной. Меня пригласила пройти внутрь милая  женщина, сельский кулинар-умелец. И тут, к своему изумлению, я увидела на побеленной стене между окон,  красной краской выведенное изречение. Уповая на улыбчивую приветливость хозяйки, попросила перевести  текст. Она не сразу поняла, что мне нужно.  Позвала дочь. Я повторила просьбу, показывая на стену. Девушка улыбнулась и на очень ломаном русском прочла: «Настоящий человек не показывает себя. А тот, кто показывает себя – не настоящий человек». И я опешила. Мои представления о «настоящности» были совсем  иными.
 
   Поблагодарив за внимание и гостеприимство, я  забрала корзинку  с хурмой и отправилась на обед в свою крошечную каморку.  Мой ум, не знавший покоя, пытался спорить с восточной мудростью. А зря…

    Хозяйка нашего домика сидела у окна и чинила порванную пацаном рубашку. На предложение отведать вяленой хурмы, ответила отказом, но как-то мягко, совсем не обидно. Я рассказала ей про надпись на стене. И чтобы снова не получить в ответ молчание, спросила, что она об этом думает.

   - Если вникать в жизни других, то на свою не останется времени. – Ответила она уклончиво.
 
   - У нас говорят: «Умный учится на чужих ошибках», - попыталась я продолжить разговор.

   - Как можно что-то знать, если это не пережить самой? – Спросила она вполголоса.

И было не совсем понятно, к кому  обращены ее  слова… Может быть, к себе?


 

    Дома, в Москве,  я не придерживалась четкого, ежедневного расписания. Любые придуманные ограничения казались мне насилием над природой творческого человека. Как можно ежедневно следовать одному и тому же правилу? Тем более, если в людях с рождения заложена способность к изменениям?  Можно проснуться утром следующего дня совершенно другой, новой, не той, что была накануне. Правда же?
   Оказалось, что режим дня не такая, уж, химера. И здесь, в деревне,  моим перевоспитанием занялись мухи. Никто не травил их  дихлофосом, не вешал липких лент на потолок, не гонял полотенцем на улицу сквозь открытые двери и окна. Про москитные сетки жители поселка, как мне показалось, вообще ничего не знали. Правда, я видела, как  колыбели младенцев завешивали обычной  марлей, которая почему-то отливала  серым цветом. Мухи свободно обитали в домах, плодились, просыпались с рассветом и засыпали  на закате солнца. Их режим ничем не отличался от местного человеческого. И поначалу я предположила, что у поселян с мухами существовала историческая договоренность: не мешать друг другу жить. Первые дни пребывания в деревне, я бродила сонная и сердитая. Когда тебя назойливо будят в пять утра, бесцеремонно садятся на лицо, на руки, залезают под простыню, это выводит из себя. И в итоге первой сдаешься ты, потому что эмоциональная реакция мух  – нулевая. Мне казалось, что им даже нравилось играть в эти утренние догонялки. Со временем, чтобы не умереть от недосыпа,  я начала ложиться с закатом и вставать на рассвете, встроившись в режим насекомых. И тут, уже в который раз,  пошатнулось мое представление о само провозглашенном величии человека.

   Каждый новый день в предгорьях ветер ткал  неповторимый живописный ковер, вплетая в самобытный рисунок с множеством оттенков,  ароматы, усиливающие красоту пейзажей. Вы знаете, чем пахнут цветы дикой сливы? Нектаром? А как пахнет нектар, смешанный с запахом хвои и пыли на перегретых солнцем камнях? А когда, наконец, я добиралась до пенного, быстрого ручья, то глубоко вдохнув его влагу, вдруг узнала привычный для северных жителей запах талого весеннего снега. Чистый и сверкающий в высокогорьях, он сползал вниз, расплавленный лучами близкого солнца и бежал бурными ручейками-речками  к самым подножиям, огибая огромные рассыпанные в беспорядке валуны.  Кроны гигантских древних деревьев, с гладкими, выбеленными ветром и пылью стволами казались мне  похожими на заколдованных волшебников-друидов. Сознаю, что  сравнение с друидами пришло в мою голову по ассоциации совсем из другого  эпоса. Но кто знает, каким  было все изначальное? И как глубоко эти знания спрятаны внутри каждого из нас?



   Мой торопыжный характер и пытливый ум подростка не забывали о главной миссии путешествия: узнать, что такое «инь» , понять, где она цветет, чтобы, собрав ее в большой букет, привести в дар Ши Фу.  Я боролась с искушением спросить у хозяйки домика, что же это за чудо такое, шестым чувством понимая, что она-то, уж,  точно знает правильный ответ.  Но праздные беседы  не приветствовались. Это я усвоила довольно быстро, впервые встретившись  с неведомой мне доселе философией жизни: все главное протекает  глубоко внутри души. И это нужно  непременно укрывать от посторонних глаз. Такая вот на первый взгляд простая истина. Правда, к этому моменту мне уже было известно и то, что чем проще истина, тем сложнее ей следовать.  Горы хранили в себе драгоценные минералы, моя хозяйка –  ценности духа невыразимые  словами. Ее внутренняя жизнь протекала рекой в параллельной реальности. Но она присутствовала и здесь, в живом мире людей. Освоить подобную раздвоенность западному мышлению было не просто. Ученые мужи моего народа много говорили, размышляя вслух  в многотомных литературных и философских книгах. В среде людей обычных, не ученых,  практиковались   посиделки и дружеские  беседы. А тут, в маленьком горном поселке, в скромных деревенских домиках,  люди были не разговорчивы. И это  молчание выглядело   мистически, словно с его помощью человека обращали в сосуд для наполнения настоящей, а не придуманной жизнью.

 

   Местные считали: там, где неудобно жить, вырастают настоящие люди. Их еда была будничной и традиционной, одежда больше практичной и удобной, чем нарядной,   почти этнической, посуды и мебели в домах имелся лишь необходимый минимум. Сложнее всего мне было отказаться от привычки принимать душ утром и вечером. Но намучившись с очагом и  тазиками, я пошла по пути наименьшего сопротивления, два раза в день убегая к крошечному местному водопаду в трех километрах от поселка. Вода в нем была прозрачной, чистейшей, но такой холодной, что  я чуть не схватила воспаление легких. Заметив мое покашливание, хозяйка попросила мальчика отвести московскую утку к горячим природным источникам. Именно  с этого момента мое тело получило все, что ему требовалось. Вытащить из пузырящейся воды с температурой 38 градусов любительницу купаться могло только приглашение уйти в горы, где на покрытой снегом тропе меня бы снисходительно ждала «инь».

 

   Наблюдая за моей необычной хозяйкой, я поняла, что чужой опыт был ей совершенно неинтересен. Жить с оглядкой на других она считала пустым делом. Но с каждым днем ее молчание, перемежающееся парой-тройкой слов, больше и больше открывало мне доселе неведомую мудрость востока. Я впервые в жизни  встретилась с человеком, который говорил короткими «изречениями». Причем своими.  А вкус мягкого молчания, словно приправой,  усиливали улыбка, руки, наклон головы, задумчивость в глазах… И еще, она была притягательно спокойной. Я давно не встречалась с таким внутренним устроением. В моем мире, там, за горами, спокойствие было не в цене. Рулил эпатаж, о котором специалисты давно говорили как о банальной разновидности невроза.
 
   Я наблюдала за тем, как она доила коз, сеяла пряные травы, готовила сыр, пекла лепешки и вдруг совсем неожиданно  вспомнила диалог одного московского духовника с моей  подружкой, которую я притащила к нему на духовную беседу:

   - Батюшка, я вот все делаю, как мне велят. И правила читаю, и на службы хожу, и людей стараюсь любить. Но воз и ныне там. Ропщу, суечусь, сержусь…

   - Ты, как дырявое ведро, - ответил он ей, нацедишь его до краев добрыми словами да делами, а пока несешь, в нем ничего не остается. Все через дырки вытекает.
 
   - И что же мне делать?

   - Замолчать.

   - А надолго?

   - До тех пор, пока не  увидишь себя настоящую. Когда ты, наконец, себе не понравишься, вот с этого момента и начнется в твоей жизни хоть что-то ценное.

   - Так ведь я и так себе не нравлюсь.

   - Еще как нравишься!  Если бы не нравилась, то спрашивала бы о другом.
 Как все-таки иначе видят мир и людей те, кто выбрал путь духовной жизни. Они смотрят в сердце и видят в нем все наши перевертыши, самообманы, лукавство… Так умел видеть Ши Фу.

   Со временем я узнала от этой теплой женщины,  что означала триграмма Кунь. Это была Земля. А когда она назвала меня «уткой»,  то сказала, что есть и триграмма Кань. Это была вода, моя среда обитания по ее представлениям:
 
   - Собирай свое сердце на влажной земле у источника, - сказала она. -  Тогда твоя инь обретет наполненность.

Моя «инь»! Наконец-то! Но о каком источнике шла речь? Где он?



   Когда движение достигает наполненности, оно мягко перетекает в покой. Когда покой достигает своего предела, он плавно перетекает в движение. Открыв для себя эту простую истину, я решила больше  не торопить события и позволить «инь» самостоятельно отыскать нерадивую ученицу Ши Фу.
   
   Пряные травы высаживали здесь практически каждые два месяца. Они росли сильно облиственными, сочными с тем вкусным оттенком зеленого, которого невозможно добиться в теплицах. Да и земля имела какой-то непривычный, слегка красноватый оттенок, утренние росы делали ее влажной к рассвету. Мне казалось, что глину для местной  гончарной  посуды поселяне могли бы брать прямо под ногами, настолько мягкой, пластичной и послушной была здешняя почва.  Но это было не так.
   
   В один прекрасный день мы с новым другом, осликом, пошли побродить по окрестностям. В те дни, когда в нем не было хозяйственной надобности, нас отпускали  погулять.   Ослик почему-то выбирал всегда одну и ту же тропу. Он тихо шел по дорожке, усеянной мелкими камешками, смотрел на мир теплыми глазами-сливами,окаймленными прямыми и припорошенными то ли сединой, то ли пылью ресницами. Он  не мог знать русских слов, но явно понимал, что я нуждалась в собеседнике. Во всяком случае мое воображение убедило себя в этом. И клиническая болтушка отводила душу в разговорах с осликом, потому что со здешними людьми беседы не получались. Кстати,  лошади и ослики встречались в мире гор намного чаще, чем автомобили. Они были  главным транспортом, который обеспечивал  сообщение между населенными пунктами и умели коммуницировать с людьми испокон веков.
   
   Так вот, я решила посмотреть, куда приведет меня серенький малый лошак, если разрешить ему пройти путь до конца дороги. Правда, удовольствие получилось сомнительным: у самых подножий гор прошлогодняя трава лежала густым настом. И в этих шуршащих зарослях селились змеи. А они не были моими любимыми земноводными. Но ослик двигался ровно по середине дорожки, а я в итоге, не поборов свой страх, уселась на него верхом. Зрелище со стороны выглядело весьма комично. Позу лотоса на спине ослика принять не удалось, поэтому длинные ноги так и норовили касаться  тропы. Одним словом, хорошо, что Ши Фу не мог видеть эту пародию.

   Дорога привела к очень глубокой шахте. Ослик остановился метрах в десяти от нее и стал ждать. Я слезла с крепкой спинки и отправилась наградить личное любопытство очередным приключением. Это был карьер с удивительной землей цвета очень светлого песка такой же пластичной, как и везде, вот только очень мелкозернистой по составу. Молочная глина…

   У моей спины есть удивительное свойство: она чувствует, когда кто-то стоит за ней, в мгновение ока появившись из ниоткуда. Я обернулась. Он стоял  в долгополой сероватой рубахе, похожей на рясу,  рядом с осликом и гладил его, приговаривая что-то хорошее, как старому знакомому.
 
  Что нужно делать в таком случае? Если бы я была дома, то вопросов бы не возникло. Но здесь-то как поступить? Странный человек, пообщавшись с моим серым другом, повернулся и исчез в расщелине горы, не обратив на меня никакого внимания. Уф!
 
   - Так что же это за место? – Спросила я ослика. – И кто этот загадочный человек? 



 
   Выйдя из джунглей компьютерного рая, я довольно долго, практически каждый день,  испытывала здесь очень странное  чувство. Оно  походило на  одичалость, на ступор, на растерянность. Меня  отсоединили  от непрерывно жужжащих дикими назойливыми осами негативных событий, происходящих на планете каждую минуту. И предложили совершенно другой образ жизни.  В интернет-пространстве  изобилие дурных новостей сеялось  со скоростью семян чертополоха.  Здесь же, в реальности, лишенной великого  сетевого  колдуна,  пели птицы, росли цветы и травы, люди сажали овощи, шили одежду, ловили рыбу, ткали яркие, словно весенний луг, материи… Никто никого не будоражил и не пугал. Но мой ум, привыкший именно к такому обмену с миром,  отравленный  в самого рождения, по привычке, трудился с утра до вечера, ища негатив даже там, где его и быть-то не могло. Вместо того, чтобы освободить себя от этой беспрестанной внутренней  говорильни,  дитя айфонов  и компьютеров, боялось змей, пауков, ядовитых растений, непонятного человека в сером хитоне… Оно боялось знания и незнания, нового, которое шло в разрез с привычным, оно боялось даже ошибок, от которых никто не был застрахован. Оно размышляло над тем, что не приносило доброй пищи не уму, ни сердцу.
 
   А вот местных крестьян  не занимали ни страхи, ни катаклизмы. Они, казалось, ничего не знали о цивилизации мучившейся там,  за  забором  из  гор, от того, что она в который раз снова  зашла в тупик. Я была жалким ее представителем.

   - Мы с осликом сегодня дошли до большой ямы, где особая почти белая земля. Там живет странный человек.  – Сообщила я своей хозяйке во время ужина.

   - Оттуда берут глину для посуды. – Ответила она. – Человек – учитель.

   - И чему он учит?

   - Как делать посуду.

Вот и все. Проще не бывает.
 
   - Если пойдете туда еще, скажи. Я приготовлю корзинку с едой.

Так вот почему гончар вышел к ослику! А мы заявились в его владения с пустыми руками… Мои фантазии и страхи получили очередной урок.
 
   - А где же источник с влажной землей? – Спросила я хозяйку.

   - Там же. – Ответила она и сразу ушла в свою каморку.




Я лежала на циновке. Тело почти привыкло спать на твердой поверхности. Но ум за ним не успевал и никак не успокаивался. Внутренние монологи продолжались. Я понимала, что с этим нужно заканчивать, но у меня не получалось.

     - Когда настанут последние времена, бегите в горы…

Как-то неожиданно  всплыли в памяти услышанные в детстве  слова…
Как странно… От чего горы могли бы спасти людей?  Какие тайны хранило их величие внутри своих бесчисленных пещер, где застыло само время? Горы видели и помнили  рождение мира в отличие от очень короткой человеческой памяти. Горы давали приют отшельникам, уходящим от войн и разрушений. Они испытывали тех смельчаков, которые пытались покорять их вершины.
 
   Я же, поселившись в этом лучшем из миров, спрашивала: зачем люди провозгласили себя властелинами  мира?  Бог сотворил прекрасный мир. А мы -  какой? Мы построили мир благосостояния? Мир потребления? Мир, в котором побеждало что? Мир, от которого людям осталось  только убегать в горы? В этой маленькой деревне, где я жила уже почти месяц,  никто не  занимался повышением личного благосостояния. Людям просто не приходило на ум ставить проблему изобилия во главу угла.
 
   - Этот год урожайный, - говорили жители, - нам хватит  собранного риса и овощей.

Поселяне  были уверены в том, что изобилие не  делает человека лучше! Исповедуя минимализм, я, наконец, нащупала нечто общее между нашими мирами. Нашла ту очень узкую тропу, которая могла бы стать проходом из одной цивилизации в другую. И в каком-то смысле спасением для нашей.  Не хлебом единым…
 
    Скоро утро, когда же мой ум перестанет трудиться в поте лица? Или что там у него? Я улыбнулась и пожелала себе спокойной ночи. Кажется, внутри меня тихо рождается понимающее молчание...




 На четвертой неделе моего  пребывания в горном оазисе  наши соседи по улице вдруг засобирались   в город по делам.  И я назойливо напросилась к ним в попутчицы. Причина была уважительной: очередной  отпуск подходил к концу, но возвращаться  в Москву  я не торопилась. Городской интернет,  не успевший  оккупировать спрятанную в горах деревеньку, мог помочь мне переслать в клинику просьбу об оформлении  отпуска без сохранения содержания.
 
   Супруги, по доброте душевной, решили взять с собой приставучую утку.  Кстати, кличка «Утка» прилипла ко мне,  как репей к юбке и казалась немного обидной по своей не романтичности.  Но,  по мнению аборигенов, оно точно выражало скрытую от посторонних глаз «водяную» суть. Утешало одно:  местные  не собирались обижать чужеземку умышленно. Они же  не знали русской поговорки:    «глупа, как утка». А вот если бы знали?..   Имя: «Плывущее облако» для моего сердца звучало куда нежнее… Или, например, «Весенний дождь»…  Мне очень нравилось  легкомысленно  придумывать  и менять имена! Новое имя, как новая жизнь! Сейчас я знаю другую истину: важно окончательно не потерять себя среди своих виртуальных представлений о себе.
 
    Кстати, помогало смиряться с образом Утки  природное чувство юмора: кем  только я не казалась окружающим людям за всю свою беспокойную жизнь. Какие только эпитеты не собирала в свой адрес! Им и в голову не приходило, что описывая меня, они рассказывали всего лишь о себе.  Но зачем ждать от обычного человека профессиональных  секретов   психологии?  Нам с коллегами многократно приходилось испытывать на себе громы и молнии тех, кто шел по жизни через иллюзию себя. Такова побочная сторона профессии.
 
    Примерив  ласковый и печальный образ Серой шейки, позже я предположила, что «Уткой» меня окрестили не просто так. Очевидно, у местных был скрытый дар -  видеть сломанные крылья души.  Со временем я и впрямь  узнала, что в забытой (или пока не охваченной?)  глобальной цивилизацией   деревеньке жили Мастера, умеющие накладывать гипс на душевные трещины, ушибы и ссадины…


   

    Пыльный город не поражал воображения от слова «совсем».  Он выглядел каким-то скукоженным, тесным,   маленьким, напоминавшим наши самые дальние райцентры. Впечатление легкой неопрятности усиливалось песочной пылью, которая словно на века припудрила стены домов, стволы деревьев, тротуары и даже пол в банке, куда мне пришлось заглянуть по необходимости.  А вот центральный  рынок жил вольготно,  потому как имелся в единственном экземпляре и пользовался  спросом не только у горожан, но и у жителей разбросанных среди гор деревушек.   В трех небольших магазинчиках продавались, в основном, продукты местных производителей, посуда ручной работы, одежда от местных умелиц-швей, полотенца, расшитые странными знаками, похожими и на иероглифы и на руны одновременно. Рядом с рынком, в самом центре города, расположилась небольшая медсанчасть и единственная в районе школа.  Городок можно было обойти из конца в конец за неполный час. Сонный, лишенный  заметных и запоминающихся достопримечательностей, он все-таки отличался от деревни чуть более  суетливым населением.  И, конечно, лукаво радовал потрясающим колдовством  нашего времени: больницы здесь не выстроили, спортшколы, институты и техникумы -  тоже. Про библиотеки я вообще умолчу. Даже скромного кинотеатра и того  не было. А  интернет был! Проник, просочился, протиснулся, победив  величественную  преграду гор!
 
    Я практически с места в карьер окунулась в клинически вредный для душевного здоровья человека виртуальный мир, в надежде быстро уговорить администрацию  отпустить меня в отпуск без сохранения содержания. Но по пути продвижения к  кабинету начальства,  среди обилия  электронных ловушек,  слегка застряла, споткнувшись о пороги знакомых аккаунтов. Почта раздулась от пустых  рекламных предложений и  писем с очередными заманухами. Новости планеты походили на грязевые потоки с гор…  В соцсетях, как обычно, спешно зарабатывали   деньги, имидж, славу, обсуждали погоду, памятные даты, цитировали высказывания великих в широком диапазоне: от Вольтера до  Святых отцов Церкви…    Виртуальность походила на потерявший дупло осиный рой и резко контрастировала со спокойной повседневной жизнью маленькой деревни. Я все еще боялась змей в прошлогодней траве? Не их нужно было бояться, не их… Интернет  не оставлял  свободного места в душе для создания внутренней тишины, не давал   вырастить  желание и умение слушать  эмоциональную хрупкость живого  мира… И я по привычке, через горы, снова позвала Ши Фу. Так зовут отца маленькие дети, когда у них что-то не складывается:

    - Кто такие все эти люди в сети? – спрашивала я его.

    - Смертные боги, - звучал  в ответ его голос.

    - Тогда кто же такие боги, учитель?

    - Бессмертные люди…

Люди, люди, человеки… Сколько же их  попадало  в сети, опутавшие всю планету?  Кому-то удавалось  высвобождаться, а кто-то  растворял себя  среди волн, течений и молочной пены этого могущественного информационного океана... Порой, тонул в нем…  Об исчезновении утонувших очень быстро забывали, прекрасно обходясь  без  пропавшего в одночасье.
 
    - Отличный упреждающий опыт для изучения  жизни  после смерти, - думала я с грустной улыбкой.

    Когда  меня начало  подташнивать от десятиминутного пребывания во всемирной паутине (штамп, переросший в термин), я решила больше не отвлекаться на соблазны, искушающие женское любопытство.  Прямиком отправилась в виртуальный кабинет руководства с заявлением  о продлении отпуска.  Я планировала дождаться ответа и   тут же  вернуться  домой…
 
    Домой? Какая странная метаморфоза  подсознания… Разве мой дом уже перекочевал к подножию гор?
 
    Главный врач молниеносно ответил на прошение. Он  предложил срочно вернуться на службу и пригрозил увольнением.   Сознавая неоднозначность принимаемого  решения, не слишком мудрая женщина-Утка  выслала заявление с просьбой уволить ее по собственному желанию без  двухнедельной отработки с потерей жалования за накопленные отгулы.
 
Минут через десять получила в ответ грозное:
 
    - Вы пожалеете!
 
 Подумала и отослала сообщение:

    - Может быть… Но не сейчас.
 
   Именно с  этого мгновения горы признали меня окончательно своей и начали лечить поломанные крылья птицы,  покинувшей былую  стаю.  Моя личная сказка расширялась, сплетая в один сюжет  приключения Серой шейки и Гадкого утенка.  А удочерившие беспризорницу горы, как я поняла спустя некоторое время, уже знали, что могут мне  предложить в дальнейшем.

    Увольнение принято отмечать.  Я отправилась на местный  рынок  и купила там у городских ремесленников новую этническую одежду, потрясающе красивый браслет-оберег и сандалии из светлой кожи. Потом, случайно набрела на яркий расписной шатер Мастера по изготовлению мебели. Покупать мебель, не имея дома? Что за блажь? Значит, нужен и дом. Измерив мой рост,  он предложил вариант не слишком высокой кровати с низкими спинками. Я попросила сделать их на двадцать сантиметров выше. Мастер кивнул, не обратив внимания на мои препирательства. Просто сказал:

   - Шею потом лечить будешь

Я хотела, чтобы он и полки для посуды смастерил. Но в ответ получила:

   - Сначала – дом.
 
  Сколько времени суждено мне прожить в этих местах?  Год, два, а, может, всю оставшуюся жизнь?  Я не стала задаваться этими вопросами.  В одно мгновение    затворила за собой дверь,  оставив за стеной из гор  проблемы заболевшей  цивилизации. Я устала от мира, который пребывал в хроническом  противостоянии,  в  бесконечном и бессмысленном  потреблении всеми всего и всех и не находила в нем места для себя. Наступала  пора начать разбираться с собственной духовной  жизнью…  Однажды Лао Цзы сказал: «Кто умеет закрывать двери, не употребляет запор и закрывает их так крепко, что открыть их не представляется возможным».
 
   Ох, Ши Фу, твоя Миклухо-Маклаевна уже в который раз отправилась  осваивать новые тропы.   Ты  знал наперед, что все мои дороги   не будут усыпаны  лепестками белых хризантем… Ведь знал же? Просто умолчал, чтобы не пугать заранее?

   - Истинно мудрый скрывает свой внутренний свет, -  вспоминала я твои слова. – Не спеши,  отдохни, соберись с мыслями. Вот увидишь: чем дальше, тем будет интереснее.

     И вот, спустя два месяца,  я  сижу на берегу маленького озера у самого подножия огромной горы, пиком своим достающей до неба,  и пишу   о повседневных событиях, о здешних людях, о своих маленьких  приключениях.   Что происходит по другую сторону  каменной крепости из гор?   Наверное, там по-прежнему бушуют все ветры сразу? Ну что же? На планете есть разные места для приюта  разных людей. Мой телефон больше не служит интернету. Лето входит в зенит. Жара…

    Не успею оглянуться, как ветра изменят направление. На холодных воздушных санях в долины спустится осень.  Она принесет с собой дожди и унесет легкие, сухие листья далеко от корней  их родных  деревьев… Пока же бело-голубое разнотравье, досыта политое солнцем, распыляет по округе  сказочные цветочные ароматы.

    Мое тело успело покрыться ровным бронзовым загаром, волосы выцвели и приобрели золотистый оттенок, мышцы окрепли от повседневной  физической работы. Я сильно похудела, но не в результате вымученных диет. Просто организм вспомнил, как ему надлежало жить по предписанным человеку  законам природы, частью которой он, собственно,  и был.
 
    Удалось ли мне стать хоть на каплю мудрее? Вряд ли. А вот счастливее? Да.  Я готовилась   войти в то новое пространство,  где открывается  видение глубинной реальности, истинной природы каждой вещи, которую невозможно разглядеть  с налету  и напрямую. Но именно эта скрытая их сущность и была той подлинностью, о которой  рассказывал  мне Ши Фу. Сегодня  я уже разобралась с произнесенным им коаном:
«Если покажешь ребенку птицу и обозначишь ее этим словом, то он никогда не увидит подлинной птицы».
   
    И пусть меня в который раз  поставили  в самое начало, и я  не сделала еще главного первого шага по этой тропе… Что ж? Сколько успею, столько пройду.
 
    Учитель отослал меня на поиски «инь». Пытаясь найти ее снаружи, я каждый раз промахивалась. Потому что снаружи нет ничего, кроме проекций. Сейчас я спрашиваю себя: стоило ли ехать на другой конец света, увольняться с работы, чтобы найти то, что обитало во мне с самого рождения -  мою женскую природу?  И отвечаю - стоило. Потому что иметь и жить, соединившись с ней, – не одно и то же.  И он хорошо это знал.

    Чем я занята?  Трачу деньги. С их помощью  хочу успеть выстроить до зимы  маленький домик с очагом у расщелины горы, недалеко от гончарной мастерской...

     Пишу  и словно вижу  в глубине себя  смеющиеся глаза Ши Фу:

     - Помни: быть бревном и необработанным куском дерева –   не одно и то же. Теперь думай и над этим.

     - Буду думать, учитель…


 
   

    Учеников, которых самолично обучал Ши Фу, называли дицзы.  То есть, это были те, кто  изучал какой-нибудь вид искусства у прославленного учителя. Со временем ученик становился последователем его школы и имел свободный вход во внутренние покои Ши Фу. Если у ученика не хватало проницательности ума, ему позволялось только стоять перед дверью в покои учителя.

Я внимательно слушала «старшего» из   бригады строителей. Он рассказывал мне то, о чем я не могла прочесть за неимением здесь книг, а знать хотела.
 
    Мой маленький домик рос не по дням, а по часам.   Больше всего доставляло удовольствие то, что  его возводили, используя только  натуральные природные  материалы. Местные власти  разрешили мне расположиться  неподалеку от карьера с белой глиной, на удалении километра от жилья гончарных дел мастера. Это было мудро и справедливо. Ему ни к чему  лишняя болтовня и присутствие чужака по соседству.
 
    Поскольку у меня никогда не было особых склонностей к изучению иностранных языков, половины из того, о чем говорил старший рабочий, я не понимала. Но он был говорливее других аборигенов и по-доброму отечески терпелив, поэтому  нам все-таки удавалось кое-как общаться друг с другом. Позднее я подтвердила на собственном опыте всем известное правило: нет ничего лучше, чем учить язык в процессе ежедневных бесед.
 
    Домики в горах возводили типовые. Они отличались легкой конструкцией, абсолютной функциональностью с полным отсутствием лишних деталей. Прихожая, размером метр на метр, предназначалась для того, чтобы оставлять уличную обувь  перед порогом. Дальше шел проход в, объединенные  друг с другом, кухню и гостиную. Очаг по старинке был вмонтирован в пол.  Маленькая летняя спальня смотрела небольшим окошком на север. В жаркие летние дни там легче спалось. А вот зимой предстояло укладываться рядом с очагом, за неимением иного отопления.  Главным преимуществом моего нового жилья было соседство  озера, берега которого  отходили от дверей дома всего лишь  метров на десять, а это означало, что «Утка» могла наслаждаться водой в течение всего года. Туалет, увы, был на улице и напоминал наши -  подмосковные - на шестисоточных садовых участках. Я пыталась реорганизовать пространство по-своему, но строители сразу же переставали понимать мою речь, смущенно пожимали плечами и повторяли:

    - Не умеем так.

    В практиках на уравновешивание и гармонизацию духа важно иметь партнера. Мне щедро прислали сразу пятерых в лице  рабочих. А вот  в древних книгах я  читала, что местные отшельники пользовались  услугами змей, когда никого из людей не было поблизости. Считалось, что именно змеи, живя в темных и сырых местах, максимально  вбирают в себя энергию «инь». Моя строптивость  была  далека от искоренения.  Поэтому я твердо решила:  пусть в общении со змеями кто-то другой вырабатывает в себе особые способности. А я обойдусь без них.
 
О-хо-хо… Наивная и не слишком умная женщина по имени Утка…

   С первыми лучами солнца я поднималась с циновки и  шла к озеру. Умывшись,   садилась на большой и плоский  темно-синий камень у воды, пытаясь собраться с мыслями и с чувствами. Мои восточные уроки начинались со слов:
 
   - Сердце спокойно, дух безмятежен, сознание молчит.
 
Но в эту же секунду, как по звонку будильника, просыпалось желающее  выжить  западное мышление. Оно потягивалось и, взбодрившись,  включалось в диалог с восточным, издевательски отыскивая в пику ему то, что, как мне казалось, было забыто раз и навсегда и оставлено  по другую сторону горного хребта:

Сколько бы я ни бродила по свету,
Тень, моя тень на холодной стене,
Нету без вас мне спокойствия, нету!
Дождик осенний, поплачь обо мне!*

(*Булат Окуджава, Исаак Шварц)


Конечно, можно было бы  рассердиться на упрямство ума отдельно взятого дицзы-второгодника и начать предъявлять к нему претензии да наказывать ограничениями. Но разве подобные способы  могут хоть что-то поменять  в конечном итоге?  Я продолжала терпеливо и упорно практиковать восточное мышление в надежде, что оно со временем само договориться с западным.
 
   -  Храню  в себе чистоту и покой, –  говорил внутри меня выровненный  Восток в ответ на ехидство  Запада.  –  Я освобождаю себя от всех  прежних заблуждений. Мое сердце превращается в зеркало недвижных и гладких вод.

   - Как бы ни так, -  парировал ему в ответ  западный романтизм. – Поиграешь в новые теории, да и вернешься снова к старым и привычным мечтам у камина в оснащенном комфортом и современной техникой доме. Куда ты денешься от личной убежденности, что твоя единственная любовь – это навсегда? А с такими убеждениями, поверь,  покой  только снится.    Можешь навсегда перестать писать свои нелепые стихи,  запереть себя в темный чулан со змеями, но это  не поможет. Из темного угла пустоты снова выйдет  Модильяни и скажет: «Когда я узнаю твою душу, я нарисую твои глаза». И ты сдашься!  Вот увидишь!
 
    И в какой-то момент я вдруг послушно уступила, шагнув в давно забытое и совсем  не восточное  от Алины Серегиной:

 Вот и книга моя… За открытую примешь ли?
 Здесь витает мой голос и запах духов…
 Не ищи же меня – ни прошедшей, ни нынешней
 В опустевших  скорлупках вчерашних стихов…

    Раньше я часто прибегала к внутренним протестам, если с чем-то не соглашалась. Сегодня же, неожиданно для себя,  позволила жизни течь внутри во всем ее Восточно-Западном  многообразии. Просто сидела на темно-синем камне и наблюдала за тем, что происходило в сердце без всякого желания принимать чью-либо сторону.  Долгая война Востока с  Западом внутри моей души закончилась…

    Потом пришли рабочие и я ушла готовить им еду  на камнях,  специально сложенных для этой цели в некое подобие кострища.  Позже, когда дом будет готов, кулинарные хлопоты  примет  на себя очаг.

    По моему маленькому участку то тут, то там были разбросаны валуны, на которые никто, кроме меня, не обращал внимания. Мое же отношение к камням  продолжало меняться в сторону понимания их истинной природы и сути. То чувство, которое они во мне вызывали, очень походило на любовь. Я смотрела на них, кое-где покрытых налетами мха, серебристой плесени и окаменевшей пыли… И видела  запертую в молчание заброшенность, а еще  красоту, хранящую в себе течение времени.  Тысячи лет пролежали валуны  у подножия горы, тысячи лет мудровала  над ними непогода… Камни напоминали  выброшенных из потока жизни чужаков,  о которых забыл мир с того самого момента, как они  перестали быть горой.
 
    - Соберите все камни вокруг дома в одну кучу. Сделайте из них маленькую гору, похожую на ту, частью которой они когда-то были,  - попросила я рабочих.
 
Молодые парни с удивлением посмотрели на  старшего Мастера, но  тот услышал и правильно  понял мою  просьбу.
 
    - Найди для них место, - сказал он

Я задумалась. И снова, в который раз, в глубине души прозвучали  слова Ши Фу:

    - Не торопись. Будешь спешить, ничему не обучишься.

    - Я позже покажу вам  их  место в будущем саду. Нужно услышать и понять, где они сами пожелают жить дальше.

И впервые за два месяца одинокого пребывания в горах, я поймала на себе понимающий и уважительный взгляд.  Потом старший   ушел  следить за тем, как  его ребята начали  покрывать  крышу. Я краем глаза понаблюдала за их работой. Она была больше похожа на практику. Да, именно на мистическую практику танцующих движений.
 
    Присев рядом с самым большим  осколком горы, я внимательно рассматривала тонкие прожилки, похожие на  красные нити  сосудов, проходящих под кожей многолетней, практически окаменевшей пыли. Поразмыслив, взяла ведро и пошла к озеру за водой. Водоросли, которые местные использовали, как мочалки,  я высушила накануне, чтобы они стали жесткими и  были способны  отчищать  тыльную сторону посуды, закопченной живым огнем.  Сегодня я захотела с их помощью попытаться отмыть усыновленных горных беспризорников.
 
    Женщина, купающая камни… Картина маслом… Но, когда я увидела, как раскрывается замаскированная временем красота самого рядового, на первый взгляд, булыжника, когда  вспомнила слова моей бабушки «глаза бояться, а руки делают», то почувствовала, что энтузиазма хватит надолго.
 
    День подходил к концу. Рабочие два раза прерывались на еду и отдых, а  я упорно продолжала трудиться над  будущей красотой  каменистой икебаны. Хотите верьте, хотите нет, но от заботливой ласки рук  камни просыпались, оживали и выглядели как новорожденные младенцы  после первого купания…
 
    Солнце уходило за озеро. Последний луч скользнул по глади воды и словно перевернул зеркало. Потемневшая  поверхность теперь  больше поглощала свет, чем отражала его. Опускалась ночь. А вместе с ней меня обняла усталость. Она была даже сильнее голода. Поэтому я  решила, что  есть буду завтра,  а сегодня – только спать…





   Банальная, но вполне житейская фраза: «Все когда-нибудь кончается».
 
   Подошло к финалу и строительство домика в маленькой долине у подножия горы-великана. В традициях этих мест  полагалось устраивать  для рабочих прощальный праздничный обед. Если бы у дома был хозяин, то ему  предписывалось традициями сидеть за одним столом со строителями, степенно обсуждая дела общины: урожай, воспитание нового поколения мальчиков, строительство медсанчасти в поселке, календарь  осенних свадеб... Мне, как женщине, всего этого не полагалось.  Я  обязана была со счастливой улыбкой готовить разносолы  и по мере пустеющих мисок подавать одно  блюдо за другим. Когда на улице сорок два  градуса жары,  приготовить пищу впрок при отсутствии электричества, а, значит, и холодильника, невозможно. Все приходилось делать на глазах у сидящих за столом мужчин и сразу же подавать с пылу, с жару, не забывая о красивом оформлении блюд. Местные говорили: "Еда должна сначала радовать глаза и только потом желудок".

    Представьте себе кухню-душегубку: зной, словно в пустыне, но при этом со стопроцентной  влажностью после проливного дождя, которая только усиливает духоту.  Очаг не просто горит, он пылает, а мне необходимо изобрести  не менее десяти вкусных и сытных блюд в традициях  этого народа. Ни макароны, ни кисели здесь в пищу не употребляли. Рецепты местных трапез были не самыми сложными, но чтобы приготовить хотя бы кимчи на целую строительную бригаду мужчин требовались некоторое время и навык. Ни тем, ни другим я не обладала. Еще два месяца назад я бы точно  отказалась  от  такого тиранства над собой, от придуманных тысячелетия назад традиций и от мужской доминанты.  Просто расплатилась бы деньгами за работу и добавила еще некоторую сумму на праздничный ужин в каком-нибудь другом хлебосольном месте. Что же изменилось? Я не знала. Только чувствовала, что изменения  шли из глубины, а не снаружи. Я пыталась вспомнить свою привычку к ропоту и… Не могла.
 
   Когда все разошлись, довольные и сытые,    я отправилась к озеру, чтобы перемыть  посуду, пока к ней не присохли остатки еды. Заодно требовалось  отчистить жаровню от кусочков  пригоревшей пищи, образовавшей по краю темный ободок.   Мне  предстояло обучиться секретам местной кулинарии, как женщине и совершенствоваться в качестве,  дицзы  в сложном  обращении с очагом. Неимоверно трудно выравнивать, то есть  укрощать, успокаивать живое пламя. Сложно  подводить его равномерно под дно местной «кастрюли» в форме летающей тарелки, внимательно следить за тем, чтобы в центре  блюдо не подгорало, а по бокам проваривалось, пропекалось, прожаривалось. Сухая трава в очаге сгорала моментально. Жар от ее огня  был сильным, но чтобы приготовить некоторые блюда требовалось времени больше, чем пять минут. Старший Мастер научил меня делать тугие пучки из прошлогодней травы, похожие на мячики. Они горели дольше и ровнее, если  их  выкладывать в очаге ровным кругом.
 
    Местные женщины с малолетства привыкли к тонкостям приготовления еды на живом огне.  Мне же, освоившей  плиту с встроенной в нее зажигалкой и электро-духовкой, все эти хитрости  казались недостижимым волшебством. Но я знала, что  обучусь и справлюсь.  Просто нужно немного дополнительного времени.

    Еще одним камнем преткновения на пути к свободной и спокойной жизни было собирание сухой травы, в которой обитали змеи.   Я их  боялась.  Но секрет, раскрытый моей  бывшей хозяйкой, помог со временем справиться и с этим страхом.  Во-первых, перед тем, как идти с корзинкой за топливом, нужно было сосредоточиться на внутреннем спокойствии, во-вторых, прежде чем с бухты барахты влезать в змеиное царство, следовало осторожно  и медленно пошуршать палкой в траве. Предполагалось, что змеи тогда уползут сами. Они   не нападали на людей просто так. Мне очень хотелось поверить в доброту ползучих веревок, пропитанных ядом, но гипнотический ужас перед кобрами все еще  побеждал внутренний аутотренинг.  Одинокой отшельнице только предстояло узнать,  что вибрации страха, которые испытывает любое живое существо,  мгновенно передаются окружающему пространству. А оно, в свою очередь, защищаясь, стремится уничтожить,  ретранслятор пугающих  волн.  Одним словом: не бойся сам и тогда  тебя тоже не будут бояться.

    Да! Было еще одно преимущество:  заготавливая на зиму топливо, я практически очищала  территорию вокруг своего дома от всего, что прежде таилось   в полном  одичании.  Чем больше  благоустраивалась земля и сад вокруг жилья  тем дальше уползали, улетали, убегали  в  места, лишенные человеческого присутствия, свободолюбивые «жители» горного микрорайона.
 
    Солнце переплывало в  другое полушарие.  Последние запоздавшие лучи, как и в предыдущие вечера, быстро  переворачивали зеркало озера  темной стороной к небу. И потом стремглав  убегали догонять исчезающую за горизонт звезду.  Я пожелала доброго пути всей светящейся группе.
   
    Присела  у воды, наслаждаясь прохладой. Водоросли щекотали подошвы ног, ни о чем не думалось.  Передохнув минут двадцать, собрала чистую посуду в короб и вернулась домой, где из мебели пока обвыкали только два предмета:  сделанная на заказ и доставленная накануне кровать из темного дерева неизвестной мне породы да низкий прямоугольный стол. Посуду для банкета  я взяла на прокат у своей прежней хозяйки. Завтра ее нужно вернуть обратно. Хорошо бы собраться с духом и в последний раз попросить  в долг ослика, чтобы съездить на рынок и купить необходимую  кухонную утварь.
 
    К новой кровати, как и ко всему в этом диковинном  мире, тоже понадобилось  привыкать. Она оказалась практически такой же жесткой, как и пол. Матрасы здесь набивали утрамбованными до плотности асфальта  водорослями, поэтому от моего ложа, в дополнение ко всем неудобствам, попахивало слегка протухшей озерной водой. Не самый приятный аромат. Но другого спального места не предвиделось. Правда, меня успокоили, пообещав, что запах выветрится со временем. Потерплю или что-нибудь придумаю. Растут же здесь ароматические травы? Значит, не все потеряно.  Вспомнилось оставленное в Москве ложе с прекрасным ортопедическим матрасом, застеленное  постельным бельем из шелкового сатина и невесомо-нежная ночная сорочка голубого цвета, раскинувшаяся на пышной подушке.
 
     Я помотала головой, прогоняя западный эстетизм в отведенный ему временный кабинет в дальнем уголке сознания.  Притих.
 
     Да… В каком-то смысле мне приходилось повторять опыт  Робинзона Крузо. Но ему было легче: у него был Пятница…

     А  чуть позже, тщательно промывая молочного цвета пол после банкета, я вдруг отчетливо поняла, что начиная со следующего утра ко мне  никто больше не придет, чтобы не случилось. Я буду всегда одна, в пустом доме, в чужом месте и без связи с миром…

     Предательские слезы потекли по загорелой впалой щеке. Что поделать?  Иногда не возбраняется побыть слабой…  Наплакавшись, я пошла спать на свое ложе от озерного водяного.  Только  бы  не приснился!
 
     - Выстроить гармонию с миром не так просто, - попытался утешить меня внутренний голос учителя, - научись жить так, чтобы вокруг тебя ничего не разрушалось, ни ты сама, ни люди, ни растения, ни облака, ни светлячки…

     Я улыбнулась, засыпая. Светлячки…  В этом был весь Ши Фу с его безграничной добротой…




     Новый день принес новые хлопоты. Мне предстояло выполнить довольно много разных дел по организации и дома, и сада. Этот творческий процесс на какое-то время отвлек  от неготовности к одиночеству отшельника. И, как ни странно,  суета  помогала  в адаптации.

     Я не сумела повлиять на внешний и внутренний дизайн своего жилья. От меня  требовалось лишь  проявлять  почтительное уважение к традициям и культуре этих мест. Но при всем  проявлении такта,   спать зимой  в доме без отопления казалось подвигом, недоступным для Утки. Эту проблему необходимо было решить   пока не пришли осень и  зима со всеми вытекающими из холода и сырости последствиями. Моя спина не справится с  намеком на тепло от капризного очага. Да и мячиков травы мне в большом  количестве самостоятельно не заготовить. Тогда в прямом смысле придется сидеть в снегу… Об этом приятно думать в летний зной, но зимой в доме должно быть тепло. Нужен генератор и личный ослик для поездок в город. А где здесь  брать бензин для генератора? Где содержать ослика зимой? И чем его кормить?  Где купить свечи? Скоро дни пойдут на убыль. Не в пять же вечера укладываться в постель для сна? И вообще, чем  здесь освещают дома в темное время года?
 
     Я в одиночестве бродила  из угла в угол  по периметру кухни, так ни до чего существенного не додумавшись. Вопросы оставались без ответа. Жилье напоминало мне пустое сердце. Те, кто терял любимых, знают это чувство внутренней пустоты. А у меня не было опыта окончания любви. Поэтому я в который раз испытывала растерянность.

     Через минут десять после начала  гуляния  босиком по дому, по его необжитому пространству, я вдруг переключилась на ощущение  шелковой  нежности плиток на полу и улыбнулась:  дом  включал меня в свою утешительную презентацию. Белоснежные стены тоже казались глянцевыми, словно глазированными.  Их оштукатурили чем-то, регулирующим влажность внутри помещения. У местных жителей были свои технологии для выживания.  Красиво выделялось место для традиционной надписи «взаимодействия». В небольшой нише, предназначенной для букета цветов и особого философского изречения, которому суждено было бы стать связующим между мной и моим жилищем, пока обреталась пустота.  Здешние  люди не умели жить в состоянии разделенности с местом обитания. Дом для них считался абсолютно живым существом, с которым очень важно выстроить теплые и дружеские отношения. Тогда он превращался в место, наполненное энергиями,  необходимыми живущим в нем  людям. У местных, как и у нас, была в чести  поговорка типа: «дома и стены помогают».  В нашей традиции жилье освещали отцы Церкви, открывая тем самым  доступ к охраняющей  благодати. Здесь жители  писали на особом месте «послание», которое могло бы объяснить пространству дома личную философскую доктрину хозяев.  Он «читал» пожелание, собирал нужные волны и изо всех своих метафизических сил начинал устраивать лучшую жизнь тем, кто поселился внутри него. То есть дом и обитающие в нем люди, превращались  в  особый духовно-творческий симбиоз двух встретившихся  пространств: высшего человеческого и тварного земного.
 
     Жители деревни были  уверены в том, что чем древнее дом, тем больше и чаще к нему в гости приходят души прежних, когда-то в нем живших  владельцев и членов их семей.  Поэтому для гостей из потусторонних миров в нижних отделах-кладовых оставляли небольшую и пустую комнату,  крошечную гостиницу, за которой тщательно следили:  постоянно убирали и проветривали. Мой дом был  новым, в нем пока не требовалось заводить такую «гостевую». Ее оформят, те, к кому он перейдет после моей смерти. Они отведут часть кладовой в качестве апартаментов для усопшей души, если та соскучится  по бывшей жизни на  Земле и захочет прилететь с визитом, чтобы погостить некоторое время.
 
     Я бродила и думала  над  устроением подобных отелей для душ и, если честно, мне представлялась очень  трогательной нежная  память потомков, их забота и внимание к тем, кого уже не было рядом с ними.  Местные жители  не приходили к мертвым телам, как мы на кладбище,  они ежедневно ожидали  в гости живые души близких.

     Я понимала, что нам с моим «горным замком» предстоит привыкать  друг к другу. Возможно, соединить  то хорошее,  что  веками сохраняла западная   и восточная культуры. Нужно было с чего-то начинать здешнюю самостоятельную жизнь…

     На следующий  день, когда я уже не ждала ни строителей, ни гостей, он  вдруг появился на пороге  в той же самой сероватой долгополой рубахе, похожей на рясу. В руках держал корзину, прикрытую холстом. Окинул взглядом пространство, внимательно всмотрелся в центр зала, где сиял новизной очаг. Оглядел пустые стены…

Я поклонилась:

     - Входите, пожалуйста.

   Только вчера запланировала  съездить на городской  рынок, чтобы закупить сразу все, что нужно для ведения хозяйства, а тут - гость и шаром покати в смысле продуктов…

     - Не покупай посуду. Я принесу завтра все, что нужно, – коротко ответил он моим мыслям.

Я не удивилась, начиная привыкать  к телепатическим навыкам  Мастеров. Ши Фу тоже легко просматривал содержание моей непутевой головы.

     -  Нужно с чего-то начинать, - сказала я гостю, -  например, сделать  надпись на стене. Собрать цветы и  найти то, во что их поставить. Можно спросить?

Он кивнул.

     - Надпись навсегда остается руководством к действию или ее можно менять?

     - Дом меняется вместе с теми, кто в нем живет, поэтому надпись -  не навсегда.

     - Я не знаю, что написать.  Женщина, у которой я жила, пока строился дом,  сказала, что местные жители считают обязательным дать ему наказ в первый же день после того, как уйдут строители.  Она  уверяла меня в том, что дом этого очень ждет.

     - Хочешь, чтобы в первый раз я сделал это за тебя?

     - Да, - ответила я ему без всякого дамского кокетства.

     Самое глупое, что можно делать в общении с Мастерами, это включать западное дамское охмурение. Находясь рядом с Ши Фу я вдоволь насмотрелась на безмерную  глупость своего  пола  в пустых  надеждах «приручить» учителя.

     Мне показалось, что мои мысли опять просканировали. Когда я научусь  «не думать» в присутствии Старших?
 
     Он улыбнулся. Я поняла: никогда!
 
     - Вернусь завтра с посудой и краской, - сказал горшечных дел Мастер.

     - А можно, чтобы краска была не красной?

     - Можно. Ты  уже знаешь свой цвет?

     - Да. Это бирюза.

Он кивнул и вышел,  ловко и быстро надев по пути сандалии, словно впрыгнул в них.

     Почему я так быстро доверила практически незнакомому человеку дать указание дому, в котором собираюсь жить сама? В былые времена мне бы и в голову не пришло ничего подобного…

     Я пошла к озеру, села на свой синий камень и остановила время…





     К вечеру, когда жара начала спадать, не спеша  отправилась в деревню, чтобы вернуть посуду,  забрать у бывшей хозяйки  свой малочисленный скарб и с помощью ослика завезти на новое место обитания  рис, овощи и фрукты, купленные у местных производителей.
 
    - Ты будешь приходить к нам? – Спросила женщина.

    - А можно?

    - Приходи.  Сегодня ночуй здесь. Уже темно. Вернешься к себе утром.
 
И вдруг достала из большого кармана передника маленький  сверток и, протянув его, как обычно молча, ушла к себе в каморку.

    В свертке хранился красиво расшитый  цветами мешочек. В нем была горсть всевозможных семян! По местным масштабам, подарок просто царский! А еще в нем лежало полотенце  из  тонкого домотканого холста.  Внизу, каймой из красного шелка, горела надпись, которую я с трудом, но перевела: «Не потеряй себя за созданием себя».

    Ранним утром ослик послушно шел по проторенной тропинке. Мне уже не нужно было садиться к нему на спину от страха перед змеями. Они, конечно, оставались на прежних местах, но внутренний ужас понемногу отпускал.
 
    Подойдя к дому, я заметила, что дверь приоткрыта, а в маленькой прихожей на полу стояли знакомые сандалии. Прямо у очага  в царском великолепии была развернута  выставочная экспозиция  посуды из белой глины,  расписанная бирюзовыми узорами. Даже в самых дорогих  столичных каталогах я не видела подобной красоты. Какая женщина сможет устоять, видя такое великолепие? Мой минимализм на короткое время смутился и спрятался в захламленном  кабинете западного мышления. Пусть посидит, не до него сейчас…

    Мастер  мыл кисть в небольшом синем горшочке. В нише  уже стояла ваза ярко-бирюзового цвета с белым орнаментом. В ней  цвела ветка, сплошь покрытая белыми цветами с тонким ароматом каких-то ягод.  Я не могла вспомнить каких… Да и не знала названия кустарника или дерева, у которого ветку  одолжили. В Москве ничего подобного не росло.
   
    Чуть выше моно-икебаны, голубой  лодкой в оттенках памирской бирюзы, по белому морю стены  выплывало послание дому:
 
«В непредсказуемых порывах ветра, в грозах и снежных оползнях  заключена гармония мира. Возьми её».

    Я стояла огорошенная, как ребенок, в котором всегда побеждают эмоции. Сказать, что меня потрясла эта надпись,  - ничего не сказать.
 
   - Благодарю.

И в этот момент ощутила, что впервые в жизни тихо сказанное  слово соединилось с каждой моей клеточкой. Я благодарила его голосом, сердцем, душой, осознанно и спонтанно, с большим эмоциональным  чувством и глубинным, взявшимся ниоткуда покоем. Эта совершенная энергия света, окутавшая душу, была такой незнакомой и такой потрясающей, что я боялась проронить любой звук, любое слово, чтобы не спугнуть ее. Только позже,  поняла, что это были не мои, а его энергии. И они  показались мне  абсолютно непостижимыми…

    Пауза затянулась. Молчание следовало прервать вполне прозаическим вопросом:

    - Сколько я должна денег?

Он назвал скромную сумму. Я отдала ровно столько, сколько он просил, хотя мне очень хотелось дать больше.  Мастер, кажется, снова заглянул в мою голову, ничего больше не сказал, забрав с пола торбу  и  вышел  из дома.
 
    Я стояла у раскрытой двери, ощущая, как уплывает следом за ним покой, тишина и  гармония…

    Вечером, готовясь ко сну, наконец,  дошла до своего царского озерного ложа  и замерла от удивления: над кроватью висела глянцевая белая табличка с каллиграфией: «Ты не сможешь стать такой, какая ты есть на самом деле, пока ты знаешь, какой ты должна быть».

    Я долго не могла уснуть. Ворочалась, думала…    Под утро, все-таки осознав, что  события, которые крутились вокруг меня, были ничем иным, как происками  Ши Фу, я, успокоенная, заснула и проспала до полудня…
 
    - Тревога всегда короче радости, -  голос учителя разбудил  ленивую дицзы, - ты камни не домыла, а пришла пора возводить маленькую гору.

    - Доброе утро, Ши Фу, - сказала я пространству, сладко потянувшись, - знаешь, иногда мне очень хочется, чтобы какая-нибудь фея делала за меня трудную повседневную работу.

    Но он уже не слушал. Разбудив меня, Ши Фу отправился присматривать за другими учениками…
 
    И все-таки особый, магический интернет здесь был!  Ведь Ши Фу и другие Мастера  умели общаться через пространство. И это стоило изучить…



            
    Пока я старательно  отмывала камни, пока пыталась договориться, с веселым, по-детски проказливым  и хронически непослушным  очагом, пока уговаривала жесткое  ложе  сменить аскетизм на милость и перестать мучить мою многострадальную  спину,  проползли  две недели.
 
    Дожди окончательно  иссякли. Сорокаградусная жара, без спасительной  влаги с облаков   обязывала выстраивать деловые отношения  уязвимого живого с ожесточенной климатической неуязвимостью.  Раньше я думала, что только в среде людей  может  процветать абьюз.   Оказывается, он терзал и    природу.  Травы выгорали и сохли  на глазах, превращаясь в бесцветные гербарии. Роскошные цветы, еще неделю назад балующие  свежими яркими красками и щедрыми ароматами, переодевались в скучные серо-соломенные оттенки,  а потом просто умирали на глазах... И только колючки, преобразившие за века листья в иглы, самодовольно повылезали из каждой щели  в горах, стараясь быстро выбросить на свет бутоны  малиново-лиловых оттенков. Кого они хотели обмануть своим пещерным цветением? Кого пытались охмурить?  Вид у них был крайне самодовольный!  Вот, уж, воистину, самомнение не нуждается в подтверждении из вне.

    Я с детства крайне недоверчиво относилась к любым разновидностям шипов. Поэтому никогда не восхищалась ни розами, ни цветущими барбарисами, ни кактусами...  По моему убеждению,  элитарная красота - не повод растопыривать иголки  для сохранения   личной  неприкосновенности.
   
    Мои саженцы приживались медленно, несмотря на то, что я ведрами таскала озерную  воду для полива.  Многие из них погибали. Мудрые  люди все делают вовремя. Бестолковые - сажают сад в июле, а потом оплакивают умирающие растения. Их покорность судьбе стыдила мою глупость каждый день.

    Камни, собранные по всему участку, лежали  грудой в углу на северной стороне, обрастая плотным слоем пыли.  Серебристые лишайники на них  тускнели, но окончательно не утратили былого  ажурного рельефа, и выглядели, как увядающие  кокетки, сохранившие  в сухопарости не красоту, а лишь воспоминания о ней. Тощей женщине  трудно  поддерживать с возрастом сочность и упругую  спелость тела. Оно начинает мумифицироваться годам к пятидесяти,  обрастать морщинами по всему периметру и производить весьма недвусмысленное унылое  зрелище.   Я с грустью смотрела на свои исхудавшие  руки, на запястья с выдающимися косточками, на  осунувшееся и потемневшее от загара лицо с рассыпанными в беспорядке  веснушками, на  обветренные губы, на острые, выпирающие ключицы  в зоне декольте и понимала, что в городских условиях  куда легче сохранять женскую привлекательность. Эта мысль предательски вылезала из-за угла, как «топтун»,  отыскавший потерянную жертву. Единственной его целью было водворение беглянки на известный  маршрут. В моем конкретном случае – назад,  в беззаботную среду сытого обитания, где было предусмотрено все, кроме жизни.   То, что застает человека  врасплох, означает  одно -  оно просто до конца не изжито. Слишком часто мой  лукавый ум подбрасывал мысли об утраченном  комфортном  благополучии.
 
    К концу третьей недели в гости  наведался Мастер из бригады строителей. Он пришел  узнать, когда можно  приступить к очередному этапу работы.   Похоже, на этот раз он не слишком торопился   возвращаться в поселок. Мне несказанно  повезло.  Старший   отличался  добрым нравом, юмором  и  был готов к разговорам с «младенцами».  Расхрабрившись, я  попросила  его рассказать про энергию «инь».  Вернее, про то, как они её здесь   понимают.   Он не удивился странному  любопытству и согласился поговорить «по душам».  Но в глазах загорелись веселые, озорные искорки.  Точно такие же, какие  появлялись  у  Ши Фу, когда он пытался говорить со мной «серьезно».

   - Ребенок, -  вздыхал  мой учитель, - ты  -  вечный земной ребенок.

   - Но я же вырасту, - сопротивлялось все мое естество.

   - Вряд ли… Детское восприятие мира – это на всю жизнь…

Но при всем моем уважении к наставнику, я с ним не соглашалась,  бунтовала, хотя  этот бунт тоже выглядел по-детски: «Как выскочу, как выпрыгну, полетят клочки по закоулочкам!»  Выпрыгнуть из хронического детства во взрослость – душевная легкая атлетика олимпийского уровня.  А мне всегда нравились спортивные достижения! Поэтому я планировала преодолеть саму себя рано или поздно. И пусть Ши Фу потом удивляется!

      
    Мы с гостем  ушли из сада в дом, где в четыре руки занялись приготовлением  чая. Мастер ловко и быстро договорился с очагом, а я, пользуясь уникальной посудой и подсмотренными у здешних женщин  навыками, попыталась, насколько возможно, повторить за ними  приемы проведения чайной церемонии.Разумеется,  все у меня получилось «на троечку с минусом».

    - Ты храбрая и настойчивая,  - после чаепития сказал мне Мастер, - это "яньская" энергия. Но ты терпеливая и  гибкая  – это энергия «инь».
 
И я приготовилась слушать.

    Он неторопливо рассказывал о том, что мир вокруг состоит из двух энергий:  мужской и женской.  Они не сражаются друг с другом, не воюют, но  дополняют одна другую. И это очень красивое зрелище.  Нет ни одного предмета или человека, обладающего единственным видом  энергии. Поддерживать внутренний  баланс мужского и женского начала и есть путь к гармонии. А секрет состоял  в том, что баланс никогда не бывает статичным, а также не распределяется  в равных долях. Это всегда разные пропорции. И научиться  видеть их, управлять ими  и означает удерживать в ладонях  гармонию равновесия, которой мир был наполнен изначально.
 
    Я внимательно слушала  учителя и понимала,  почему там, у себя дома, не соглашалась с  токсичным западным позитивом и лукавым «о-кей». А также, почему противилась накоплению в душе концентрированных страданий и страстей.  Во всех этих акцентуированных эмоциях  не было гармонии. В них предлагалось воспринимать  бесчисленные события  жизни как  замороженный полуфабрикат: либо со знаком плюс, либо со знаком минус. Там энергия не текла, она как бы ломалась, словно лед на реке весной. Но  жизнь, как я теперь понимала, слушая Мастера, пыталась донести до людей   совсем  другое.  Энергия  перетекала не скачкообразно, но плавно и  единовременно.  Правда, местные китайцы  любили говорить : «не дай нам жить в эпоху перемен». Но лично мне перемены нравились. Я думала о том, что именно они  делают человека живым по-настоящему.  Хотя…  Правды ради, важно уточнить: сколько людей, столько философий.   Некоторым, например, заглядывать в душу некогда, некоторым  -  страшно, а некоторые  уверены, что и так все знают и нечего заморачиваться на нюансах.
   
    Мастер  рассказывал  об энергиях «инь», которые таились в тени расщелин.  Оказывается, в ландшафте гор есть места, куда никогда не заглядывало  солнце.  Там  всегда жили  безвекторные сумерки.
 
    - Инь – это гибкость, как у лозы, мягкость, как пух у цапли, податливость и уступчивость, как у глины в руках гончара, покорность, как у цветка, текучесть, как у воды, инертность, медлительность до кажущегося замирания , как у камней… Энергия «инь»  всегда   стремится вниз, к земле, как к матери, у которой в этом мире самая сильная «инь». Она  умиротворяет, успокаивает, ласкает. Она – покой, который призван вынашивать, рождать и  выхаживать. В ней нет  направления движений. В ней вообще нет движения.

    - Но ведь так можно стать диванной подушкой на всю жизнь?
 
 Мастер улыбнулся:

    - Ты забыла про баланс.

    - Приведите мне пример сбалансированной женщины, - попросила я его.

    - Три части «янь» и семь частей «инь» - хороший рецепт для твоего пирога, - ответил он с улыбкой.
 
Да, уж…  Кстати, изучение  духовного  пути,  как оказалось, протекает внутри  чисто «яньской», мужской энергии.  Я снова и снова   наступала на любимые грабли. А ведь Ши Фу отправил меня собирать «инь»…

    - Значит,  жизнь сводится к тому, чтобы искать гармонию во всем?

    - Ты и есть гармония. И Солнце и Земля  предсказуемы и не предсказуемы.  Начни с изучения  себя и тогда обучишься ясно видеть настроение одной капли воды и всего мироздания, - раздался у порога знакомый голос.
 
Горшечных дел Мастер уже подходил (или подлетал?) к нашему угасшему очагу.

    Два Мастера поклонились друг другу. Я смотрела в их безмятежные,  добрые и полные жизни  лица,  наблюдая,  словно за   небожителями.  Но  они, по какой-то причине,  вели себя  просто и очень по-человечески, как и Ши Фу…

    - Я принес тебе новый чайник, - сказал гончар. – Он с секретом. Запомни: редкие и дорогие сорта чая не заваривают крутым кипятком. Достаточно 60-80 градусов. Этот чайник рассчитан на сохранение именно такой температуры.
 
   - Благодарю. Может быть, устроим еще одно чаепитие

Но Мастер-строитель направился к выходу. Я пошла его проводить. А когда вернулась, то увидела, что  очаг весело танцевал, а в новом чайнике готовился неизвестный мне сорт чая, наполняя  терпким ароматом маленькую кухню-гостиную.
   

   Бригада появилась на рассвете. Трудно себе  представить тяжелую физическую  работу  в такой изнуряющий зной. Но на мои куриные инстинкты и заботу о цыплятах запроса не было.  Строители  привыкли к экстремальному лету в своей стране.  Мне даже показалось, что зной их чем-то вдохновлял.  Они демонстрировали   удивительный танец с камнями,  похожий  на  тренировку в монастыре Шаолинь. Мужчины  вызывают восторг, когда демонстрируют свое совершенство в том, что делают. Неважно, кто из них и чем занят. Важна высота профессионализма.  Воин или политик, садовник или инженер, летчик или поэт… Да какая разница!  Все дело в полной реализации!  Вот что по-настоящему красиво!
 
   Я наслаждалась зрелищем. Но недолго. Очень скоро сдалась и уползла в дом. Сорок три градуса тепла без передышки на ночь,  без кондиционера…  Женщине простительно оправдывать собственную слабость.
 
   Через окошко в спальне виднелась  маленькая площадка, на которой то появлялся, то исчезал   Старший Мастер. Он держал в руках набросок  большой горы. Это был план-проект. По нему и складывали  каменную  миниатюру.  Когда он успел сделать рисунок ?
   
   Сложить близнеца оказалось делом не хитрым. Правда, во время творческого процесса возникло одно таинственное  обстоятельство...

   Где-то на уровне двухметровой высоты рабочим понадобилось делать скол, чтобы придать вершине  задуманную форму.  Я продолжала прятаться в доме от палящих лучей, но слышала, как ребята обсуждают  что-то громче обычного.  Вскоре  меня позвал Мастер и показал скол… Камень изнутри сплошь состоял из аметистов совершенной  чистоты и  уникального темно-лилового оттенка, который не часто встретишь на прилавках западных  ювелирных магазинов. Еще через час  в трех других камнях был обнаружен такой-же по объему  схрон  самоцветов…  Клад  обещал целое состояние,  по стоимости значительно превышающее все мои затраты и на поездку, и на строительство дома, и на проживание…
 
    Самоцветы  были найдены на арендованной  земле. Они явно мне не принадлежали. И вряд ли удалось бы вывезти их из страны домой. Могла ли я их продать? Не знаю. Умела ли я заниматься ювелирным бизнесом? Нет. Была ли я рада кладу? Нет. Куда проще раздать его  местным жителям…  Но и этого я не могла осуществить. Восток настолько отличается от Запада самоуважением, сдержанностью и достоинством, что любой дорогой подарок, традиционно нуждается  в равнозначном ответе. Не могла же я  обречь местных жителей на подобные траты в свой адрес.
 
    - Оставь пока камни дома. Потом придумаешь, что с ними делать, - сказал Старший Мастер, передавая мне короб.

Прямо как в сказке про ларец с драгоценными каменьями.
 
    Вечером, оставшись одна,  я стояла и внимательно  рассматривала огромную гору-маму, вершина которой подпирала само небо,  и  ее копию  -  малыша, поселившегося в моем саду.  Это были Ши Фу и я.  Никакие другие образы в голову не приходили. Я  стояла, любуясь памятником нашему дуэту, и вдруг со стороны озера услышала  отчаянный  зов, стон, писк. Кто-то плакал и звал на помощь.  И я инстинктивно рванулась  в центр  густого, непроходимо-колючего кустарника, прямо туда, откуда исходил этот  сигнал  SOS. Почему-то про змей в этот момент совершенно забыла... Храбрая... Как сказал Мастер, это снова  было проявление  «яньской энергии».
 
   Котенок-подросток запутался в жгутах болотной травы. Я осторожно вытащила его из петли, затянувшей и тщедушное тельце, и тоненькую шею, взяла  на руки и увидела, как сильно распухла его передняя левая лапка.

   На меня смотрели изумрудные глазки-бусины, в  которых  притаились  страх и боль.
 
   -  Мы сейчас пойдем с тобой домой, - уговаривала  я шепотом  малыша, -  ты только ничего не бойся.

Он доверчиво замер в руках, уткнувшись  горячим и сухим носом в мою ладонь. Думаю, что сил в нем практически не осталось.  Пока я быстро несла котенка к дому, в голове стучало: напоить, покормить, отнести к гончару, чтобы понять, почему так распухла лапка. Это мог быть укус змеи, перелом, травма с присоединившейся инфекцией… Это могло быть все, что угодно!

    -  Я тебя обязательно вылечу и ты станешь моим Пятницей.
 
И он вдруг тихо отозвался:

   - Мявк…




  Мастер гончар отослал нас  с Пятницей  к поселковому  ветеринару, сопроводив короткой надписью на клочке видавшей виды  бумаги. Скорее всего, она когда-то служила оберткой для вяленой рыбы или чего-то подобного.
 
   Я загрузила котика  в корзинку, которую потом умело прицепила к спине, словно местная крестьянка. Как же быстро адаптируются женщины  к необходимому новому… Вернусь ли я когда-нибудь к  европейским  сумкам от Gregorio?  Кто знает…

   Мой пушистый полосатик  в дороге заснул.  Похоже, он  окончательно поверил в счастливый случай, превративший его  из потеряшки в компаньона.  Лапку следовало лечить как можно быстрее, чтобы зверек мог самостоятельно  ловить себе еду. Холодильника у меня  не было. Сохранять мясо при сорокаградусной жаре  в высушенном виде я не умела. Да и для кого?  Обходилась овощами, фруктами,  рисовой мукой, яйцами и молоком. Пятница же явно не был вегетарианцем. У меня в ведре с холодной водой, которую приходилось менять двадцать раз на дню, лежали в герметично закрытых кувшинах скоропортящиеся продукты. Этим я и кормила котенка. Но больному и истощенному  хищнику требовался белок с аминокислотами. Поэтому по пути в лечебницу я зашла к  бывшей хозяйке, которая пожертвовала малышу на первое время немного вяленой рыбы. Найденыш   ошалел от счастья. Умял двойную порцию, отчего его животик раздулся мячиком.  И снова заснул,  объевшийся  и обласканный.

   Местным ветеринаром оказалась девушка лет двадцати. Она внимательно осмотрела  распухшую лапу, поставила иголки, а потом  наложила лангету и доброжелательно улыбнулась, показав ряд белых, совершенных по здоровью и красоте зубов.
 
   - Скоро заживет. Вы растите его для еды или для дружбы?

Я сначала решила, что неправильно перевела слово. Но потом вспомнила, что здесь  ели кошек и быстро ответила:

   - Для дружбы.
 
   - Если хотите, я загляну к вам через несколько дней.
 
   - Спасибо.
 
Доктор потрепала пациента за ухом. Я оплатила прием и лечение.
 
   У Пятницы, в результате неизвестной нам травмы, произошло смещение коленной чашечки. Если бы он остался в естественной среде обитания, то, скорее всего, не выжил бы. Ловить еду, прыгать, подкрадываться на полусогнутых  с такой передней лапой было проблематично.
 
   Мы вернулись домой к закату. Котик  спал в корзинке. Я вспоминала о том, что за три месяца жизни в поселке  не встретила ни одной кошки. Неужели их всех съели? Отогнав недобрую мысль, решила закончить хлопотливый день  на синем камне у озера, провожая  последний солнечный луч.
 
   В качестве бонуса за дневные труды, разрешила себе просто сидеть  без всяких упражнений  и смотреть на воду.  Созерцание сердцем не похоже на умение видеть глазами.  Но сегодня я думала о том, что соединяя зрение с сердцем человек получает очень важный опыт.

   Женщины –  своеобразные существа. И сложные и предсказуемые одновременно.  Мы мгновенно и от полноты сердца откликаемся на боль других живых существ, потому что в нас изначально вдохнули (или подарили?)  инстинкт материнства, который не желал  признавать  ни  рас, ни национальностей, ни разделяющих народы философских учений, ни всего другого, что  способно заставить людей  враждовать друг с другом.  Женщине соприродно чувство  глубокого, настоящего счастья, когда она помогает кому-нибудь  выжить или выйти из болезненного состояния.  Она, как мать,  способна отогревать  на своей груди весь живой мир.   Наверное, поэтому Мастер-строитель предостерегал меня от избытка  «яньской» энергии, прочно пленившей женщин Запада. Наверное,  поэтому Ши Фу  отправил меня за три моря, чтобы вычистить от прилипших к душе  брендов западного феминизма.  Мужчины  были правы: женские энергии  - это ни с чем не сравнимое чувство полноты, похожее на  теплую, всеобъемлющую,  молчаливую   мудрость умиротворяющего  покоя.  Любая из нас знает (до тех пор, пока не забыла), что получить можно только отдавая, будь то любовь, дружба, соседские или просто деловые отношения.  Мы помним, как прятались в детстве в объятиях мам и бабушек,    передавших нам доброе  чувство  защищенности от бед внешнего мира…  А потом несли эту память и знание своим детям сквозь весь мрак Земли, сквозь бесчисленную смену лун,  чтобы никогда не прекращалась  жизнь… Любовь всегда пытается оберегать от боли…
 
    Я смотрела на темную гладь озера и думала о том, что родиться женщиной  – большой подвиг. Но и бесконечное счастье…
 
    Окончательно стемнело.  Короткие ночи не успевали прогонять духоту.  Раскаленный в дневное время воздух чуть остывал к утру, но это не спасало. Местный климат оказался трудным  для северной женщины. Но ведь «инь» состояла, в том числе, и из терпения…   Пора было возвращаться в домик. Я встала, развернулась и обомлела… Вдоль дорожки, которую рабочие вымостили небольшими светлыми камнями, горели сотни зеленых огоньков!  Я, конечно, читала про восточные ночи со светлячками. Разве могли поэты не петь о такой красоте?  Но лучше один раз увидеть…

   - Вот, Ши Фу, - сказала я воздушному интернет-пространству, - и у нас есть своя иллюминация! Не такие, уж, мы захудалые...
Учитель не ответил. Ну, и правильно: к чему откликаться на каждую мою эмоцию?
 
    Пятница  не спал, скреб кусок холста на дне корзинки здоровой лапкой, возился, высовывал  любопытный нос и открыто за мной подсматривал.  Характер моего дикаря вырисовывался.  Он караулил. А, значит, контролировал.  Улегся только тогда, когда я со вздохом взгромоздилась на свое ложе-тренажер и сделала вид, что сплю.

    Как  же недолго удалось этой уставшей женщине  беззаботно  пожить одной…  Мне все время кого-нибудь подкидывала судьба… И этот кто-нибудь обязательно нуждался в помощи и внимании.  Я думала, что горы укроют меня от служения …  Как бы ни так!  Путь не уставал  подбрасывать  то, что мне полагалось выучить, как таблицу умножения. И я точно знала, что отбросить его уроки –  наивная  глупость, потому что тогда  усложненные задания принесут в мешках, чтобы высыпать по одному в каждый день  легкомысленной жизни.  Рано или поздно я потеряюсь внутри этого небоскреба курсовых работ из творческой лаборатории мироздания. Разумнее учиться проживать и усваивать присланное  сразу, не откладывая на потом… Как бы хорошо человек не плавал в океане Вселенной, отвергнутые опыты, словно подводные рифы, умеют с легкостью  пробивать его лодку…
   

    Через два дня к нам в гости, как и обещала,  пожаловала кошачий доктор.  Она весело улыбнулась пациенту и приготовилась снова ставить ему иголки. Но Пятница, окрепший и почти вернувшийся в исходное положение дикого строптивого  кота, забастовал. Я и не подозревала, что его  коготки могли превращаться в острые и стальные крючки. Но, похоже, доктора он этим не напугал.  Получил неожиданный и быстрый  укол иглой, после чего  сразу обмяк и через несколько минут уснул, побежденный и подчиненный.
 
    Пока кот спал, докторша манипулировала с иголками.  Убедившись в том, что пациент выздоравливает,  сообщила, что спать он будет еще несколько часов.

   - А это не вредно? – Спросила я ее.

   - Нет. – Коротко ответила она в манере местных жителей. - Вы одна тут живете?

   - Думала, что одна, оказалось – с компаньоном, - кивнула я в сторону котенка.

   - У вас хороший дом.

   - Да. Но я не жила здесь в зимнее время. И мне явно не хватает того, к чему я привыкла на родине.

Она вопросительно посмотрела, видимо не понимая, как можно желать чего-то еще, если уже  есть новый дом и  свобода.

   - Мне не хватает некоторых бытовых приборов и  электричества. Готовить на живом огне приятно, но на плите быстрее и удобнее.
 
   - Вы можете купить в городе маленькую газовую плиту с встроенным туда баллончиком.
 
Вот это да! Чего я еще не усмотрела на городском рынке?


   
   Когда встречаются две женщины, обмен опытом и секретами происходит спонтанно  и с  взаимным удовольствием.  В этот день я узнала, что мои мучения с очагом, страх зимних холодов и все остальные трудности решались легко и просто.

   - Хотите мы вместе поедем на рынок? –  Предложила  девушка.

   - Очень хочу!

Я уже предвкушала, как испеку пирог с фруктами в новой духовке, застелю постель бельем и, наконец, заживу в радости и благополучии. В результате обсуждения бытовых проблем, как оказалось, на мою кровать полагался матрас. Доктор весело рассмеялась, когда я стала ныть и жаловаться на жесткость ложа. С таким же успехом я могла бы спать в Москве на деревянном основании под ортопедический матрас и негодовать на твердую поверхность. Значит, когда меня предупреждали о повышенной жесткости ложа, то просто намекали о заказе полного комплекта для сна… Ну, конечно… Восточные тонкости и деликатность ( вдруг у меня не хватило бы денег?) плюс моя отвратительная неспособность к языкам.

   Сказать, что я была счастлива новой дружбе, это ничего не сказать. Добрые полосы сменяют трудные времена… Всегда? Конечно!
   

   Прошло три недели. Пятница  поправился в прямом и переносном смысле слова. Он уже не был похож на тщедушного котенка, умирающего в плену озерной травы. Котик возмужал, окреп и обнаглел.  Ночью охотился, а днем сонно лежал на коврике в кухне и глазами следил за мной, как пес. Он уже почти не ел дома, переходя на полное самообслуживание. И как-то раз принес мне в подарок пару диких мышей. Я, конечно, поблагодарила, но готовить их не стала. Ночью, когда Пятница ушел на охоту, отнесла мышей (фу!!!) подальше от дома  и закопала.
 
   К этому времени у меня уже появилась  уютная, мягкая кровать с постельными принадлежностями, газовая плитка, масляные  напольные лампы, занавески на  входной двери и на окнах из домотканого холста. Два новых словаря, которые порекомендовала  подруга, обещали подтянуть мой чудовищный разговорный. А еще кухню украсила сушилка, а спальню  - полка с резным бордюром для хранения пряных трав в деревянных шкатулках.

   Как странно устроен человек… У меня было все, что нужно для достойной жизни в Москве. Когда я попала в горный поселок, то подумала, что переместилась в средние века и почти упала духом. Но получив назад сущие крохи былого благополучия,  я с благодарностью почувствовала, как меня, словно золотом, осыпали с неба незаслуженными благами.  Самые простые вещи, к которым мы привыкаем настолько, что уже и не замечаем их присутствия, могут стать остро желанными,  когда  их лишаешься.
 
   Теперь я меньше сидела на камне у озера.  Подруга сначала оставалась  погостить у меня. А спустя две недели  и вовсе переехала со своими нехитрыми пожитками. Родители ее давно умерли,  семейный дом сгорел. Она жила в пристройке к  ветеринарной лечебнице.  Это была крохотная комнатенка с окошком, размером с форточку. В жилище помешалась очень узкая кровать аскета, стул и нечто, напоминающее буфет, стол и комод в одном флаконе при минимальном размере метр на метр.

   Она обучала меня всем женским премудростям по ведению домашнего хозяйства,  показывала, как прясть овечью  шерсть, вялить рыбу и мясо, готовить на открытом огне довольно вкусную и простую еду.
 
   Я боялась затеряться в горной деревне? Замерзнуть от одиночества?  Заболеть? Быть съеденной диким зверем? Как оказалось, все эти испытания мне не грозили. Наверное, есть люди, которые не рождаются для подвига. Им предлагается незамысловатая и естественная жизнь. Они рвутся к вершине, а их селят у подножия горы, они хотят покорять океаны, а получают в заботу пологий берег небольшого озера, который нужно чистить от зарослей. Они планируют  выстраивать замки, а им дают скромное  жилище с огородом и единственной клумбой для цветов.  Остается только принимать с благодарностью  те дары, польза от которых, очевидно, будет видна только в будущем.
 
   Ши Фу как-то сказал, что есть люди, которые рождаются для того, чтобы просто сидеть на берегу реки.
 




  Все чаще и чаще стал заходить к нам в гости Мастер-гончар. Я понимала, что между ним и моей подругой происходит что-то доброе, значительное и настоящее. Мы вместе пили белый чай, который приятно охлаждал в зной, а потом  я уходила к озеру и, улыбаясь воде, доверчиво просила для  двух влюбленных света и тепла.
 
   Пятница вошел в силу и полностью вернулся к наследственным  бродячим  повадкам.  Он, как всякий уважающий себя кот, ходил  сам по себе, выпускал когти, когда не желал ласк, редко заглядывал  на огонек, а если и появлялся, то вел себя обособленно и с достоинством. Превратить дикого кота в домашнего –  всего лишь испортить ему жизнь. Мы и не пытались. Он мог пропадать  по неделе, потом возвращаться взъерошенным, уставшим, но довольным. Требовал много молока  и, напившись,  отсыпался у очага до следующего исчезновения.
 
   Я спрашивала Ши фу, как мне жить дальше. Но наш с ним  личный «интернет» молчал.  Учитель словно отпустил меня в свободное плавание. Я чувствовала, что приглядывал, но в полной тишине. Рецептов счастья больше не давал. Проверял на самостоятельность? А что я могла сама?  Пятница не одомашнивался,   у меня не получалось быть  дикой и свободной:  где бы не появлялась, всегда обрастала домом, друзьями, живностью, одним словом – гнездом. Вопросы копились. Ответы на них были сомнительными.  Ум ведь может подбрасывать  все, что захочет! И нет конца и края его изобретательным уловкам. Я размышляла над тем, имеет ли значение, где и с кем живет человек,  если он уже справился с принятием любой ситуации? Живи мы в городе или в лесу, мало что изменилось бы. В лесу не меньше соблазнов, чем в городе. Просто они другие. Но если познать покой, то и город, и лес не смогут накрыть тебя с головой своими проблемами. Я все больше догадывалась о том, что мое тело и есть тот самый  единственный домик, внутри которого я путешествую по этой планете, по этой земной жизни. Когда-то я назвала себя улиткой, бредущей к Фудзияме. Сколько же времени прошло с тех пор? Менялся внешний антураж, но всегда сохранялась внутренняя устойчивость в достижении цели, то есть вектор. И этой энергии «янь» накопилось столько, что Ши Фу и отослал меня на поиски «инь». Он включал мое женское начало… Ради гармонии … Но  стоило ли ехать так далеко, чтобы, наконец, поговорить с собой откровенно, до донышка? Чтобы просто и честно признаться  себе: мне больше по душе прясть шерсть, чем читать трактаты по философии,  больше нравятся естественные, не мучающие тело практики, мне дороже  молчание, чем разговоры. Неужели для этих знаний нужно было отправиться за тридевять земель?

   События, которые вскоре произошли, добавили еще один вопрос.




   Спустя неделю, вечером, совсем перед сном, подруга спросила меня:

   - Тебе нравится гончар?

   - Важно, чтобы он нравился тебе, - улыбнулась я, предчувствуя что-то интригующее.

   - Я выбрала его в мужья. Давно пора заводить детей. И он согласился.

   - Очень рада за вас обоих.
 
   - Ты понимаешь, жить в его мастерской, в скале, неудобно. А в моей комнатенке мы не поместимся вдвоем. Нужно строить дом. И мы хотели просить  разрешения сделать это на твоей земле. У нас не хватит сбережений, чтобы купить землю и отстроиться.
 
   Подруга  смотрела на меня открытым взглядом смелого и честного человека. Даже при такой неоднозначной, щекотливой  просьбе, в ее голосе звучали сила и достоинство. Если я откажу, она поймет и не осудит.
 
   - А мой дом вам не подойдет?

И впервые за время нашего знакомства, я  увидела смятение на ее простом и добром лице. Она растерялась, потому что не ждала подобного вопроса.

   - Твой дом очень хороший. Но семье жить с отшельницей не пристало

   - А с чего ты взяла, что я – отшельница?

   - Но ведь ты строила дом для того, чтобы жить в нем  одиноко. Мы всем поселком это поняли. Ты  пришла искать «инь», чтобы выправить гармонию внутри. Мы уважаем таких людей.  Я ведь тоже не была готова жить с тобой всегда. Просто до зимы хотела обучить  всему, что сама умею. Зимой отшельникам не просто выжить, если они не местные.
 
   Настала моя очередь удивляться. Я слушала ее и по душе у меня разливалось тепло. Вот она – «инь»…  Вот она любовь не изучающая, а излучающая. Вот оно – женское начало, обходящее национальность, государственность, социальное мировоззрение… Я попросила ее жить у меня, потому что то, что она называла «домом», им не являлось. Она согласилась побыть со мной только ради того, чтобы подготовить чужеземку к зиме.
 
   - Я уеду. Вы останетесь  вдвоем.
 
   Она не обрадовалась неожиданно свалившемуся с неба подарку, не прыгала, не хлопала в ладоши. В ее душе происходило нечто глубокое, то что называют работой души. Я решила  оставить подругу в покое.
 
   Вечером, когда я привычно сидела на камне у воды, из болотной травы, почти бесшумно появился  Пятница.

   - Ты опять лезешь туда, где чуть не умер? – Спросила я его строго. – Не делай так больше. Сядь, нам нужно поговорить.

Кот сел рядом, сузив на закатное солнце дерзкие глаза бродяги. Кончик хвоста  не хотел укладывался на передние лапы, а нервно стучал по песку.
 
   Но мы все равно поговорили, невзирая на его душевное состояние. Я спокойно и по-взрослому  рассказала Пятнице о своих планах. Объяснила, зачем я так поступаю. Уверила в том, что он не останется один и всегда сможет приходить к людям, когда только вздумается. Что ему будет, где встретить снег и укрыться  от голода.  Он слушал внимательно. Хвост потихоньку переместился на лапы. Кот все понял. Конечно, не мои слова. Никакой мистики. Он слушал меня внутреннюю, считывал сердце и то, что стояло за ним. И, будучи свободным от рождения, дарил освобождение и мне.
 
   На следующий день, когда к вечернему чаю пришел Мастер-гончар, я и ему рассказала о своем решении.
 
   - Мы приготовим тебе комнату в нижней части дома, чтобы ты могла приходить сюда, когда умрешь, - сказал он спокойно. – И обязательно пристроим большую комнату к дому, чтобы ты могла вернуться сюда при жизни, если захочешь.
 
   - Спасибо. И будьте счастливы. А это вам подарок к свадьбе.
 
Я отдала им  аметисты и, наконец,  вздохнула свободно. Хоть кому-то камни принесут пользу.

   Через две недели собрала в дорогу  голубой рюкзачок, на котором талисманом болтался востроносый ежик… Подруга проводила меня до поселка. Там ждала та самая лошадка, которая ранней весной  привезла меня сюда.

   - Так куда же ты пойдешь? – Спросила  докторша.
 
   - Я?..  Я пойду дальше.

И в  этот самый  момент в глубине моего сердца раздался долгожданный, звонкий и веселый смех Ши Фу.

          И ты, наконец, перестанешь удивляться  бессилию слова.
          Его власть закончится на пороге  молчания.
          Все главное начнется  именно здесь,
          В конце земного листопада  смыслов.
          Ты сделаешь шаг из темного чулана
          И выйдешь на свет, вмещая в себе вселенную.



***


   На  природе распорядок дня меняется сам по себе. Встаешь с солнышком, трудишься, а потом к десяти вечера, вместе с птичками (к соловьям это  не относится) ложишься спать. В Москве жизнь ночная, здесь, в деревне, -  человеческая.
 
   Я каждый летний сезон пишу свои «размышления в отпуске». И они год от года  отличаются друг от друга. Внешние изменения состоят в том, что ушли в небытие грядки с морковкой и свеклой, парники со снедью, заготовки по всяким экзотическим рецептам салатов и овощных консервов на зиму. Почему? Минимализм сделал свое дело, изменив отношение не только к режиму питания, но и ко всему остальному в целом. Теперь я еду в любое путешествие с маленькой и легкой сумкой. «Меньше, да лучше».  Я стала проще. Звучит как-то угрожающе? Нет. Скорее, освобождающе. Каждый день, просыпаясь, я занимаюсь тем, что люблю сегодня, а не тем, что «надо и необходимо» было вчера. И понимаю, что настоящей поэзией во мне  живет сама жизнь. Не строки о ней, не описания, а глубокое слияние с тем живым и прекрасным, что все называют обычным словом «природа». Теперь знаю, что природа - цельный огромный планетарный организм, а совсем не кучки раздробленных людьми кусочков на материки, растения, животных и т.д.   Дух захватывает... Как тут не вспомнить фильм "Аватар"?

   Исчезла необходимость в цветистых фразах, идиоматических оборотах и метафорах, которые  «украшают», но всего лишь подменяют глубину сути... Лишь молчаливое – искренно. Лишь глубинное, внутреннее неподдельно.   Мой Ши Фу как-то сказал, что мир – это большое дерево. Обнимешь его, послушаешь и найдешь свой путь. Да. Можно не  суетиться, не бегать с места на место. Афон всегда внутри. Послушаешь и найдешь.

   Проще… В этом слове слышится: «Не будете яко дети, не войдете в Царствие Небесное». Проще – это искреннее, а для меня – незаметнее, тише... Осмысленнее. Это похоже на «совесть», только вне чужих оценок и формулировок. Доктор Франкл назвал этот внутренний голос  «органом смысла», способностью  жить не в «чужих» установках, не путаться в долгополых одеждах конфликтных ситуаций (политика), не следовать моде на чтение, на отношения, на угождение…   Все это только уводит  себя от себя.  Возможно, пример, который я приведу, покажется смешным и наивным, но сегодня он для меня актуален. Раньше я просыпалась и бежала в сад, потому что это было «надо». Как истый перфекционист я все старалась делать на «отлично». Сейчас внутри меня больше нет оценок. Я не предъявляю претензий ни к Богу, ни к людям, ни к себе. Мир такой, какой есть. Просто я выбрала свою реальность, в которой тишина способна практически на все. В ней не только восстанавливается душевное равновесие, она дает фундаментальное ощущение свободы и мудрости. Я больше не ищу в жизни «вкусненького», не поднимаю себе настроение поездками  или покупками, не заставляю себя писать о том, что (по моему мнению) должно как-то менять мир  или выстраивать его в лучшую сторону. В тишине можно просто быть и жить. И это удивительное освобождение… Был такой фильм "Рождение Дракона". Я его часто пересматриваю. Центральная нить - диалог двух Мастеров. Их преображение,не борьба, а обогащение друг друга. Наверное, я пишу в том числе и об этом...   
 
   А дальше? А дальше начинается преодоление следующих  границ  моего  «я»… 
 
   

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…