В паутине преступлений

                Повесть написана в содружестве с подполковником
                милиции Михаилом Михайловичем Полянским.

  В городе дождик – что манна небесная! После надоевшей духоты, пыли и выхлопных газов проезжающих машин потянет лёгкой прохладой, грудь дышит, не надышится озоновым воздухом, насыщенным влагой, чистотой и нежной свежестью. Выглянет солнышко, засветится всё навстречу дневному светилу, засверкают, засеребрятся под ослепительными лучами лужи, ручейками сбегающие в канализационные стоки, и вот уже модницы, ловко обходя их, весело и уверенно зацокают каблучками по асфальту. А в деревне и того лучше, хотя асфальта по улицам, кроме райцентра, нет нигде и в помине. После продолжительных раскосых дождей в вечном, глубоком и просторном небе установилась роскошная яркая синь, в воздухе, напоенном и умытом каплями дождя, такая невинность и целомудрие, что сердце немеет от восторга. Томится, мается порой сиротливая душа, прикованная, как цепями, к человеку, порочному и грешному, к определённому Богом месту и времени! Вольной птицей хочет взлететь к океану небесному! С высоты гор, что виднеются вдали, хочет дотянуться, прильнуть, как к матери родной, к простору Вселенной.
   Оперуполномоченный Георгий Михайлович Поляков, высокий, молчаливый средних лет мужчина, всю дорогу погружённый в свои думы, глубоко вздохнул. Когда доехали до места, вышел из милицейской машины, приветливо кивнул водителю и, чуть сутулясь из-за большого, под метр девяносто роста, зашагал к зданию райотдела милиции, куда приехал в командировку из области по поводу убийства человека. Он и поехал-то на задание в этот раз не очень охотно, полагая, что местные милиционеры и сами справятся с этим делом. Но полковник Ефимов заметил, что у тех дело зашло в тупик. Нужен свежий, незамыленный глаз.
– Здравия желаю, товарищ майор! – вскочив со своего места, поприветствовал начальник районного отдела седоусый капитан Иванов Георгия Михайловича, вошедшего в его кабинет. – Рад видеть вас. Надеюсь, нормально доехали? Обед для вас давно готов, потом банька. А завтра уж начнёте следствие… – Иванов улыбнулся, желая получить одобрение вышестоящего по званию.   
  – Ну, нет! – протянул Поляков, крепко пожимая капитану руку. – Сначала в морг, посмотрим труп, потом всё остальное, – добавил он, придерживаясь того правила, что прежде всего должен загрузить мозг, дать работу для него. Пока он обедает, отдыхает, кора головного мозга выдаст соответствующую оценку полученной информации. А это, в свою очередь, ускорит следственный процесс – не век же ему протирать штаны в этом захудалом местечке. Он знал, что не скоро успокоится, разум его будет до тех пор анализировать все детали и версии, пока не подскажет, не представит, не выдаст картину произошедшего убийства.
   – Вы уж простите, – задетый тем, что областной представитель не оценил его гостеприимства, протянул начальник милиции. – Но, я думаю, вам никогда не найти убийцу!
   – Почему? – удивлённо приподняв густо заросшие брови, майор пытливо поглядел большими серыми глазами на немолодого блюстителя порядка районного масштаба.
   – Потому что убитому Куприянову, обладающему, скажем, прямо-таки скверным, сварливым характером, желали смерти многие, – капитан скептически скривил рот, адресуя своё пренебрежение отчасти и прибывшему, как ему показалось, выскочке-майору. – Задира был страшный – не любили его мужики, били часто! Мои сотрудники, можно сказать, вдоль и поперёк про-чесали село. Всех подозрительных допросили, никаких следов!
– Поживём – увидим! – хмыкнул оперуполномоченный и добавил загадочно: – Цыплят по осени считают!
Он понимал, что, кроме профессиональных навыков и методов, при расследовании необходимы тонкая интуиция, логика и аналитический ум. Себе, особенно своей интуиции, он верил! У него было особое чутьё на любую мелочь, которая может стать главной и решающей при поиске убийцы, иначе собранный материал по делу будет лежать мёртвым грузом, как на этот раз у местных сыскарей, и не даст ожидаемого эффекта.
Водитель милицейского «УАЗика» высадил их с капитаном Ивановым, возле больничной ограды, откуда виднелось в окружении двухэтажных лечебных корпусов приземистое серое здание морга. Поднявшись на низенькое каменное крыльцо, открыли дверь в чистенькое, холодное помещение с белым кафелем на стенах и «кирпичной» плиткой на полу, где их встретил смуглолицый, лет под 30, далеко не в свежем халате медбрат. Он подвёл их к лежащему под простынёй трупу Куприянова, сам деликатно удалился в подсобку.
   – Его нашли на берегу реки Бугурусланка, когда он, завёрнутый в одеяло, с прикреплённой для груза железкой, всплыл, и его прибило течением к зарослям камыша,– рассказывая, Иванов открыл вспухшее, отливающее синевой лицо мертвеца. – Получение черепно-мозговой травмы, по мнению эксперта, стало возможным или при падении, или при нанесении удара твёр-дым и тупым предметом.
   – В одеяло был завёрнут? Явно не хитроумное преступление – дилетанты, – пробормотал Поляков, разглядывая рану на затылке мертвеца. – А во что он был одет, Прохор Митрофанович? 
   – Был в майке и в трусах, а одеяло скручено проволокой, вернее, телефонным кабелем, – с готовностью ответил тот.
  – А не могли это сделать члены семьи Куприяновых, которых он терроризировал и которые больше всего страдали от его жёсткого, неуправляемого характера? – Георгий Михайлович, обернувшись, вопросительно посмотрел на капитана. – Дыма без огня не бывает! Как вам такая версия?
   – Быть  того не может! – отрицательно покачал седой головой Иванов. – Мы уже беседовали с родными Куприянова. Сын у него – десятиклассник, отличник учёбы. Жена-библиотекарь – милая, славная, трудолюбивая женщина, о которой хорошо отзываются и коллеги, и читатели. К тому же, Мария Васильевна заботливая мать и умная собеседница, – начальник милиции вдруг широко улыбнулся, излучая дружелюбие по отношению к Куприяновой, тем самым снова отметая от неё подозрение сутуловатого Полякова.
   – Ну, ладно, на этот вопрос с наскока не ответишь, – правильно поняв улыбку Иванова, нахмурился тот. – А какие версии вы ещё рассматривали, Прохор Митрофанович? Может, выпивку с кем-нибудь не поделили?
   – Было такое дело – гуляли выпивохи на полянке в уреме. Александр Данилов подрался с Куприяновым, который исподтишка стянул у него бутылку. Их разняли. Но Александр, разгоряченный выпивкой и дракой, выкрикнул: «Я тебя убью!» Эти слова никто бы и не вспомнил, если бы не случилась эта беда с Куприяновым. Некий доброжелатель, вспомнив об угрозе Данилова, донес об этом в районный отдел внутренних дел.
   Участковый милиции нашёл подозреваемого в правлении колхоза, где Александр только что получил зарплату в бухгалтерии и, выйдя оттуда, умиротворенно похлопывал себя по нагрудному карману рубашки, куда он положил денежные купюры.
   – Я задерживаю вас, гражданин Данилов, – представившись, сказал участковый.
   – В чем дело? – удивленно и строго спросил Данилов, жестом отстраняясь от милиционера.
   – Вы подозреваетесь в убийстве Куприянова.
   – Я? С чего вы взяли? – колхозник стоял как громом поражённый. Сотрудник правопорядка, воспользовавшись заминкой, вызванной недоумением, достал наручники. – Сами пойдёте или надеть их на руки?
   Евгений Титов, напарник Данилова, вышедший из бухгалтерии следом за приятелем и слышавший слова обвинения, удивился:
   – Когда он мог убить Куприянова, если мы каждый день, с утра до позднего вечера, пасём с ним колхозное стадо? 
И всё-таки милиционеры продержали колхозника в камере предварительного заключения двое суток, пытаясь дознаться, не он ли это сделал. Но алиби Данилова подтвердили многие, в том числе родные и председатель правления, возмущённый, что держат в камере ни в чём не повинного человека и очень нужного в колхозе работника. Пришлось его выпустить. Проверили алиби и остальных собутыльников. Всё чисто.
   – А при каких обстоятельствах нашли утопленника?
   – Речка Бугурусланка унесла труп довольно далеко от места его проживания, – Прохор Митрофанович помолчал, почесал начавший лысеть затылок. – Когда мертвеца прибило к камышам на берегу, купавшиеся в речке ребятишки заметили это. Взрослые сообщили в милицию. Начались поисковые мероприятия. Помог шрам на животе – прооперировали его от грыжи. Сделали запрос в несколько близлежащих районных больниц, откуда дали списки прооперированных, состоящих из 20 человек из разных населённых пунктов. Возраст четверых мужчин совпал с приблизительным возрастом утопленника. Участковые по указанным в списке адресам побывали в семьях прооперированных людей. Трое оказались живы, а вот четвёртого – Куприянова – дома не оказалось. Пропал якобы, больше двух месяцев дома не появлялся.
    – Так! – насторожился Поляков. – И почему жена не сообщила в милицию, что муж пропал?
    – Мы тоже задавали этот вопрос Марии Васильевне. Ответила, что муж не первый раз уходит из дома неизвестно куда, а потом появляется, не докладывая, где был. «Калымил» в разных сёлах – бани строил, крыши домов обновлял, крыл. Поэтому его отсутствие не особенно взволновало жену. Думала, придёт, снова будет мотать ей нервы – выпивал он сильно, – добавил Иванов на недоумённый взгляд старшего офицера.
   – Я думаю, это дело рук его родных… – возвращаясь к своей версии, размышлял вслух опытный оперуполномоченный, когда они вышли из морга и по асфальтированной дорожке больничного двора направились к стоянке машин за ограждением. Если его сознание зацепилось за эту версию, значит, в этом что-то есть. – Завёрнут он, скорее всего, в своё, в домашнее, одеяло. Да ещё в майке и в трусах, как будто только что с постели поднялся. Кстати, какого цвета одеяло? Оранжевого? Пусть сотрудники узнают у соседей Куприяновой – не выносила ли та выбивать такого цвета одеяло на улицу? И про кабель надо поспрашивать в местном сельмаге. – Серые большие глаза Полевого возбуждённо заблестели, им овладели профессиональный зуд, нетерпеливое желание тут же опросить жену и сына Куприянова, чтобы убедиться, что его версия правильная, и тогда дело будет оперативно раскрыто. Но Прохор Митрофанович воспротивился. Как можно работать голодным? Да и обед, приготовленный в милицейской гостинице для областного гостя, остынет.
Распорядившись, чтобы к определённому времени пригласили жену убитого на допрос, майор вместе с капитаном отправился в гостиницу.

Перед оперуполномоченным Поляковым сидела симпатичная, но рано начавшая увядать женщина. Георгий Михайлович, оторвавшись от дела об убийстве Куприянова, выпрямился, поднял на неё добрые лучистые, слегка озабоченные серые глаза.
   – Мария Васильевна, расскажите, что произошло тогда между вами и мужем? – сделав упор на слове «тогда», внезапно спросил Полянский и, при-готовившись к долгому разговору, ослабил галстук на рубашке, расслабился, оперевшись на спинку стула и вытянув под столом длинные, стройные ноги.
У женщины от слова «тогда» сердце ухнуло вниз. Похолодев, она прикусила губу, глаза тревожно забегали. Неужели оперуполномоченный догадывается о её причастности к смерти мужа? Она была словно натянутая струна, видимо, потому, что изо всех сил старалась держать себя в руках. Поляков подметил про себя, что руки библиотекаря мелко вздрагивают, дрожат – та спрятала их в карман жилетки. Наверно, и в голове её сейчас сплошной туман, мешавший  здраво мыслить и соображать.
    Ему стало жаль Куприянову. Он, высококлассный специалист и хороший психолог, понял её состояние. Заметно, что женщина сломлена – на неё не стоит напирать, изобличать, проявлять жёсткость. Спешка и давление в данном случае совершенно неуместны. Та и без того готова признаться – груз ответственности за содеянное, страх и боязнь за своё и будущее сына, свалившиеся и угнетавшие довольно продолжительное время, подмяли её, слабую, беззащитную.
Действительно, сил сопротивляться внутреннему напряжению у Марии Васильевны, не осталось. На смену желанию упираться, всё отрицать пришло намерение быстрее получить оценку произошедшего от профессионала в ли-це прикомандированного из области милицейского офицера. Да и облегчить свою совесть, она, чуткая, с ранимым сердцем, поняла, будет легче перед этим неравнодушным, мягкосердечным, с виду даже мягкохарактерным мужчиной, во взгляде которого читались сочувствие и понимание. Ведь убийство произошло нечаянно. Она, в конце концов, защищалась! В надежде сохранить участие и доверие офицера милиции она, торопясь и сбиваясь, приступила к откровенному и далеко не к весёлому повествованию. Рассказчицей эрудированная и начитанная библиотекарша оказалась замечательной. И чем дальше Мария Васильевна излагала свою безрадостно-печальную повесть, тем больше раскрепощалась, видя устремлённый на неё задумчивый и сострадательно-заинтересованный взгляд Георгия Михайловича. Речь женщины, по мере того, как она успокаивалась, полилась плавно и неторопливо, нерешительность и подавленность исчезли, уступив место стремлению оправдать себя в глазах этого ещё довольно молодого и, как ей показалось, чуткого мужчины.
***
Библиотекарю Марии Васильевне Куприяновой снился сон, повторяющий с ней случившееся наяву. Она исповедовалась священнику и, рассказывая о своих грехах, с волнением поведала, в том числе, и о любовной связи с соседом Павлом. Священник перекрестил женщину и назидательно-менторским тоном провозгласил, что прелюбодеяние – смертный грех, надо молиться, иначе пребывание в аду ей обеспечено. Мария густо покраснела, в этот момент ей было не до страха за будущую загробную жизнь, было стыдно за своё падение, о чём она вынуждена говорить чужому человеку, хотя и служителю церкви. Можно было, конечно, пойти на соборование, после чего грехи, в которых нелегко признаться, якобы прощались без исповеди. (Хотя кто-то при ней говорил, что на соборовании прощаются только те грехи, о которых человек забыл по какой-то причине, по давности, по неосознанности). Но у этого священника свой бизнес – он наживается на человеческих грехах. При-езжая из города в местную церковь справлять службы, тот заломил с сельчан за соборование двойную плату – 500 рубликов. Марию возмутил его аппетит – что сельчане самые богатые люди?! – и она в пику священнослужителю отказалась от этой процедуры.
Глубоко верующей Мария Куприянова, как и все советские люди, воспитанные социалистической системой, отрицающей существование Бога, никогда не была. Но присутствие в жизни людей необъяснимых явлений всё чаще заставляло её задумываться о наличии параллельных миров и потусторонней загробной жизни, что пугало и настораживало. А ну как действительно существует жизнь после смерти и придётся держать ответ за нравственное падение, попасть в то место, где тебя будут окружать грешники с чёрной, как смоль душой, темные силы затиранят бессмертную душу! Мелькнувшая молнией мысль заставила её вздрогнуть и проснуться.
     Завязалась их любовь с Павлом Алёшиным, приехавшим с матерью и двумя детьми из Средней Азии, как-то неожиданно легко и непринуждённо. Мужчина не был ни узбеком, ни таджиком. Корни его предков  были здешними. В трудные послевоенные годы мать Павла юной девушкой после окончания курсов продавцов уехала к сестре в посёлок Мурун-Тау в Узбекистане, где располагалась геологическая экспедиция, вышла замуж за водителя, с которым вскоре, однако, разошлась. Сына Павла Полина Матвеевна вырастила одна. Позже молодой человек, как и отец, будет работать после окончания техникума у геологов сначала крановщиком, потом бурильщиком. Завёл семью, двух ребятишек – сына и дочь. В 90-е годы многие жаловались на дискриминацию русскоязычного населения в бывших советских республиках. Но в местности, где проживала семья Павла, этого давления не было.  В Узбекистане жилось им неплохо – тепло, много фруктов и ягод, которые можно было дёшево приобретать на рынке. Но любимая жена Павла умерла от рака, и, чтобы ничего не напоминало об этом, поддавшись общему настроению, на семейном совете приняли решение выехать на историческую родину матери.
Однако родина встретила их неласково. Полина Матвеевна надеялась, что ей, уроженке этой местности, ну и соответственно сыну с детьми, сразу же дадут гражданство России. Но из-за несовершенства законодательства это произошло лишь через долгих четыре года. Павел, правда, времени зря не терял. Купив пятистенный домик рядом с Куприяновыми, мужчина перестроил его на свой лад, добавив несколько дополнительных комнат, провёл газовое отопление, водопровод, канализацию.
    Сыновья Павла и Марии, учась в одном классе, быстро нашли общий язык и крепко подружились. Коля готов был дневать-ночевать у друга, потому что дома из-за пьянок отца не утихали скандалы. Однажды уже стемнело, а Коля всё не шёл ужинать домой. Мария собралась за сыном. Только нерешительно переступила порог соседей, Полина Матвеевна, ещё не старая, приветливая женщина, как Мария ни отнекивалась, как ни убеждала ту, что её ждёт готовый ужин у себя дома, затащила на кухню, где пекла блины, и начала потчевать выпечкой. Подошёл кареглазый, скуластый Павел, поздоровался, а когда узнал, что Мария Васильевна пришла за сыном, сказал, что ребята битый час корпят над трудной задачкой в детской комнате, – их желательно не отвлекать от этого.
Мужчине нравилась простодушная соседка с миловидным лицом и русыми пышными волосами, но познакомиться с ней ближе до сих пор не по-лучилось. Налив чаю себе и женщинам, Алёшин присел напротив, придвинул ближе к Марии смородиновое варенье, и потекла неспешная беседа о школе, сыновьях, которые под влиянием Павла собрались поступить в институт, чтобы стать геологами. Говорил мужчина веско, спокойно, но зрачки добрых и умных карих глаз расширились, что свидетельствовало о заинтересованности и удовольствии от общения с симпатичной соседкой. Той тоже так тепло, радостно и уютно показалось в тот вечер в доме Алёшиных, что она невольно сама зачастила к ним – то рецепт выпечки попросит у хозяйки, то варенье, которое особенно удалось ей, принесёт. Полина Матвеевна с сыном только радовались этому обстоятельству.
А когда женщина долго не появлялась у них, одинокий и пасмурный Павел откровенно скучал по беседам с нею. Тяга, влечение к Марии, стремление добиться взаимности у мужчины вскоре стали настоятельной потребностью. Павел выходил на улицу, в упор смотрел в окна соседнего дома, силой мысли и желания призывая Марию выйти хоть на минуту во двор, чтобы через невысокий штакетниковый забор, разделяющий их придомовые территории, перемолвиться с понравившейся женщиной словом, убедиться, что она также рада видеть его, как он её. И та, «услышав» Павла, действительно, выбегала то покормить живность, то с авоськой в руках в магазин за хлебом. Радостно приветствуя, он махал ей рукой, пытался завести разговор. Мария Васильевна, охотно откликалась на его душевный позыв, приветливо улыбаясь при этом, и всё же короткого, на ходу, общения ему было явно мало – мужчине хотелось постоянно находиться рядом с ней.
    – Соседка, заходи к нам на огонёк, – приглашал он при каждом удобном случае её.
Муж Василий, крупный, неотёсанный мужчина, увидев однажды, разговаривающего через забор соседа с женой, заподозрил неладное.
    – Неужели ты думаешь, что он любит тебя? – в кривой ухмылке, адресованной Марии, и в голосе звучали ревность и пренебрежение к ней, неизвестно почему терпевшей его пьянки.
    – Куда уж нам, со свиным рылом да в калачный ряд! – с безотрадной горечью ответила Мария, понимая причину наплевательского отношения к себе со стороны супруга. Василий принадлежал к той категории людей, обладающих нахрапистым характером, которые ставят всех, кто не может дать достойный отпор давлению с его стороны, ниже себя, и, пользуясь слабостью их натуры, помыкают ими. И всё же, что-то подсказывало женщине, что Павел далеко не безразличен к ней.
В сенокос соседи вместе начали готовить корм для живности – на не просыхающего от пьянок мужа надежды у Марии никакой! Тот живёт –  лишь небо коптит. А Павел с матерью по примеру соседки тоже решили при-обрести корову. Библиотекарь с Павлом косили лесную траву, а ребята с восьмиклассницей Таней и Полиной Матвеевной ворошили, потом собирали подсохшее сено в копёшки. Завезти корм во двор Куприяновых и к себе Павел нанял грузовик. Когда подвезли последним рейсом вторую машину с се-ном к сараю Марии, навстречу им из предварительно затопленной хозяйкой бани выскочил как чёрт из табакерки взъерошенный, помятый со сна Василий.
    – Вот и помощник тут как тут, сейчас будем сено в омёт складывать! –  обрадовался Павел, изрядно подуставший от непривычного занятия. 
    – Тебе надо – ты и складывай своё сено! – огрызнулся тот. Зрачки пустых водянистых глаз Куприянова сузились – он был настроен агрессивно по отношению к соседу.
    – Так оно не моё, а ваше! – удивился и возмутился одновременно сосед. По его тону чувствовалось, что Вася так просто не отделается от него. – Жена твоя косила – это ваша доля. Зима спросит, что летом припасено. Ты что, Куприянов? как говорится: «Баба бегает, а мужик не телится!».
   – Да пошёл ты… – выругался выпивоха, уязвлённый замечанием Павла, и, качнувшись, весь словно побитый молью, направился к воротам.
   – Понятно! – ухмыльнулся Алёшин. – Что, похмелье замучило?
    – Твоё какое дело? – вскипел Вася. – Некогда мне… – и, открыв калит-ку, он, шатаясь, пошёл вверх по улице к заветному дому, купить очередную бутылку с выпивкой, чтобы опохмелиться.
   – В таком виде его лучше не трогать, – жалко улыбнувшись, смущено пробормотала женщина. – Всё равно от него толку мало!
    Мария с некоторых пор перестала видеть в супруге мужчину, а лишь балласт, довесок к хрупким женским плечам – ему давно не было дела ни до неё, ни до сына, что уязвляло до глубины души. Тот, правда, и раньше не проявлял особого усердия в личном подворье, а теперь, когда начал злоупотреблять спиртным, и вовсе стал никудышным хозяином. Василий избегал физической нагрузки, перекладывая всё на жену. Много раз женщина пыталась склонить его к тому, чтобы дал  корм живности и навоз из-под коровы и поросят  почистил. Он демонстративно поднимался с пенёчка, на котором, сидя, орудовал, выковыривая из старых, собранных со всей округи железок и деталей цветной металл для продажи, и уходил восвояси. Однажды, пытаясь остановить его, она схватила мужа за полу куртки.
    – Ну, пожалуйста, Куприянов, почисти навоз, мне нездоровится!
    – Отстань, потом! – рявкнул он. Но жена-то знала, что этого ей не дождаться и, не отпуская полу его куртки, настойчиво потребовала:
    – Убери навоз! Мужик ты, в конце концов, или нет! – Тот, вырываясь, обернулся и пнул её носком кирзовых сапог в ногу так, что Мария ойкнула от боли и отпустила его.
   – Ты инфантильный, отсталый в своём развитии тип! – видя, как нога наливается синевой, чуть не плача, простонала женщина. – Как же мне надоело нянчиться с тобой! Сколько можно терпеть твою лень – ни в чём нельзя положиться на тебя!
    А нянчиться с Василием, опустившимся на самое дно жизни, жертвенной по натуре жене, действительно приходилось немало. Она отпаивала его молоком и кефиром, когда тому становилось плохо в безнадёжно пьяном со-стоянии; в целях очищения организма от алкогольных ядов давала чай с мёдом, лимоном и с натуральным яблочным уксусом, приготовленным из плодов с собственного сада. Искала повсюду его пластиковые бутылки со спиртом и, чтобы меньше доставалось ему этой заразы, выливала в унитаз. «Конфисковывала» и найденные в карманах мужа деньги, чтобы увеличить промежутки между загулами, и организм мог очиститься во время перерывов от накопившихся токсинов. Будь рядом участковая больница, можно было подсадить его на благодатную капельницу, смывающую ядовитые шлаки и уменьшающую алкогольную зависимость. Но в пылу необдуманных реформ на селе участковую больницу закрыли, лечить негде не только алкоголиков, но и стариков, детей. Да и при настырности и упрямстве Василия не факт, что он согласился бы лечь в больницу. По крайней мере, в фельдшерский пункт, куда жена зовёт его, чтобы оказали помощь при интоксикации, он не соглашается идти – считает это позором для себя. Да и алкоголиком Вася себя не считает. Терпеть его бесконечные пьянки уже нет сил – пьющий мужчина подобен пожару в доме!
    – Давай, Павел, я на омёте буду сено принимать, а вы с Колей и Андреем кидайте вилами наверх, – мыслями всё ещё находясь в прошлом, с грустью предложила Мария Васильевна. И они принялись за дело.
Коля, коренастый, сильный, несмотря на юный возраст, давно приученный к тяжёлому сельскому труду, на удивление ловко и умело вонзал навильник в сваленное с машины сено и кидал наверх, ни на йоту не уступая взрослому Павлу. Андрею, худощавому и жидковатому по сравнению со сверстником, было далеко до Коли. Активные движения смели уныние женщины, в которое она впала было, и она, счастливая, что им помогает сам Павел с сыном, изредка роняя весёлый смех, продолжала аккуратно укладывать пласт за пластом подаваемое сено. Между делом Мария бросала короткие взгляды на Павла – ей было приятно поглядывать на предмет своего обожания. Незаметно осилили омёт. Четырёхугольной формы, продолговатый, с двухскатной вершиной, он возвышался под синим безоблачным небом как величественный исполин.
    – Омёт получился что надо! – восхитился Павел, когда завершили его. Это было довольно непростым делом для него, далёкого от сельских занятий человека. – Маша, где ты так сноровисто наловчилась управляться с этим далеко не женским делом?
   – Жизнь научила! – улыбнулась та наверху. – И в косьбе набила руку, и омёты складывать, вершить поднаторела.
   – Папа, мы съездим на велосипедах на пруд, искупаемся? – встряхивая с себя сенную труху, попросил разрешения Андрей. Тот согласно кивнул.
   – Баня готова, там мойтесь, – предложила Мария Васильевна, поправляя взмокшие от пота волосы.
   – Нет, в баню мы вечером, перед дискотекой в клубе сходим, – возразил Коля и, схватив руль стоявшего в сарае спортивного велосипеда, устремился вслед за Андреем, который убежал к себе во двор за двухколёсным другом.
   – Ну, слезай, вершительница омёта, – улыбнулся мужчина, протягивая руки к ней.
   Та кинула вилы на землю, и, придерживая полы лёгкого цветастого сарафанчика между коленями, скользнула вниз. Павел, поймав её на лету, поставил на ноги и вдруг, задохнувшись от жара эмоций, плеснувших в голову, притянул к себе, крепко обнял за плечи. Женщина слабо, чуть заметно от-толкнула его от себя, и он, чуткий к этому движению, придерживая за хруп-кие плечи, слегка отодвинулся от неё и близко-близко увидел ярко-синие, как небо, глаза, в которых затаились испуг, смятение и растерянность. Разумеется, Мария надеялась на подобную с его стороны инициативу и ждала ее, тем не менее, его объятия стали для неё полной неожиданностью. Библиотекарь давно питала к Алёшину непреодолимые, глубокие чувства. И это не было подобием юношеской влюблённости, которое она испытывала когда-то к Василию, будущему мужу, и, ошибочно приняв за любовь, ответила «да» на его предложение руки и сердца. Позже придёт озарение, что выбрала в спутники жизни, в общем-то, чужого, эгоистичного и, главное, инфантильного и явно не доброго человека, рядом с которым чувствует себя одинокой и беззащитной; кроме того, недалёкий муж далёк от её духовных потребностей – душевную пустоту тот восполняет винопитием. Как, наверно, счастливы те женщины, чьи мужья трезвенники, без напоминания занимаются детьми, хозяйственными делами, заслоняют слабых половин от трудностей и жизненных невзгод, что придаёт тем чувство надёжности и уверенности.
   Судьба подкидывает Марии шанс изменить семейную жизнь – почему бы не воспользоваться им? Об этом свидетельствуют объятия хорошего, надёжного и порядочного мужчины, но почему так тревожно и тоскливо вдруг стало в груди? Сердце колотилось и словно огнём палило и припекало, болело, давило и рвало на куски. Хотелось рыдать, плакать и кричать от горечи. Видно, это не кончится добром для неё, и подсознание, наперёд зная о чём-то таком, что она даже не предполагает, сигнализирует смутой в душе и беспокойством. Небольшая аккуратная грудь Марии бурно вздымалась, сердце билось неровно и неуёмно.
Они никогда не делились с Павлом о своих переживаниях, лишь глаза, устремлённые друг к другу, говорили выразительнее слов о подлинных чувствах. Алёшин понимал, что нравится ей, однако почему она с такой непонятной реакцией восприняла его пылкую ласку? Считает, что она, замужняя особа, не имеет право на эту долгожданную радость и взаимность? Словно подтверждая его мысли, в потемневших синих глазах Марии появилось выражение тонкой грусти и неизбывной печали. Жалость и боль за любимую женщину захлестнули Павла.
     – Машенька, милая, не отталкивай меня! – в экстазе прошептал он и жарко припал к её губам – что он, мужчина, мог ещё предложить той в мо-мент вспыхнувшей страсти? Мария, несмотря на сковывающие её условности, была благодарна за чувственный напор Павла и, сама не меньше его желавшая томно-страстных ласк, вся вспыхнув, в ответном порыве, наконец-то, обвила руками крепкую шею Алёшина. Затем неожиданно для себя потянула его в дышавшую жаром баню.
    Войдя вслед за Машей в предбанник, Павел накинул крючок на дверь, начал раздеваться. Женщина, опередив его, скинула с себя сарафанчик, в однотонном черном лифчике и такого же цвета трусиках забежала в баню. Набрав кипятка в деревянный ушат, она разводила её с холодной водой из фляги. Забрав у неё ковш и поставив его на полок, мужчина в сладкой неге прильнул к обольстительному, нежному телу возлюбленной, расстегнул крючки бюстгальтера...
     – Погоди, – шепнула та, блеснув синью глаз. В ожидании давно не испытываемого блаженства близости с мужчиной, к которому бесконечно влекло её, Марии даже не показалось странным, что в ней не осталось ни капли неловкости и стыда. Всё заслоняло непреодолимое влечение к нему. – Давай сначала смоем житейскую грязь, пот и сенную труху.
Он был словно в угаре, но, согласившись с ней, кивнул утвердительно головой. Надежда на счастье, которую Павел питал с тех пор, как познакомился с Машей, была реальной, и он был признателен за это судьбе. 
С тех пор при каждом удобном случае мужчина увозил свою Машеньку на «жигулёнке» в лесные поляны, где косили до этого сено, и там под живи-тельной тенью осинок и заневестившихся берёзок влюблённые отдавались вспыхнувшему всепожирающему огню страсти. Муж вносил столько негатива в жизнь Марии, что у неё совершенно не было желания даже изредка переспать с ним.  В отличие от супруга-алкоголика Павел был трезвенником, в делах интимных Василий не был ему ровней – любовник был неистощимо пылок, знал, как вызвать у Марии ни с чем несравнимое блаженство. Тело женщины, словно берёзовый лист на ветру, трепетало в сильных и ласковых мужских руках – оба наслаждались сладкой близостью. Но разве только в этом было дело? Кроме партнёра в постели в лице Павла Мария встретила настоящего друга и опору, на которого можно во всём положиться, который брал на себя решение её многочисленных проблем.
Павел предлагал перейти жить к нему. Полина Матвеевна, догадываясь об их взаимности и тайных встречах, тоже при каждом удобном случае добродушно ворчала и намекала, что пора ей развестись с мужем и расписаться с Павлом, а не греховодничать. Но Мария всё не решалась оставить Василия одного, остерегаясь, что тот спалит дом и сам сгорит в нём, куря в постели в нетрезвом виде, или умрёт от голода и избытка алкоголя в крови.
Так как же быть? Она, как и большинство счастливых людей, и окружающих хотела видеть счастливыми. Но кто подскажет, как ей, самой обретшей взаимную любовь, одновременно спасти и Василия? Ведь неплохим работником был в колхозе, а теперь превратился в настоящего зомби! Жизнь без цели, что выстрел без прицела. Неужели нет выхода с алкогольного дна, куда тот себя за-гнал?

***
     Однажды в раннее воскресное утро Мария Васильевна поднялась с постели и прошествовала на кухню, снова раздумывая над вечным вопросом «как быть?», которым задаётся каждый человек, находящийся на распутье. Словно услышав мысли жены, из спальни вышел и последовал за ней на кухню с утра пьяный супруг. Видно, всю ночь сосал то ли «палёную» водку, то ли технический спирт,  которые приобретает в долг на дому у проживающих недалеко от них торгашей. «Повезло» ему, Василию, – удобно, не надо бежать с утра или поздно ночью в магазин, где такому, как он, алкашу, вряд ли дадут в долг. О частниках, «подпольно» торгующих спиртным, на  деле известно даже в местной милиции, но никакие меры при этом не принимаются. Может, подмазали их, сотрудников? Или те ждут, когда поступит от самих сельчан официальное заявление, чтобы завести дело на наглых перекупщиков и торговцев спиртным? Но кому хочется портить отношения с ними? – еще избу или баню спалят в отместку. Только звякни в дверь к продавцам, чуявшим свою безнаказанность и жирующим на деньги, полученные от реализации нелегального товара, сразу же откроют, снабдят заветной бутылочкой, естественно, записав, в большую амбарную тетрадь должок. При случае, Василий сдаст собранный «цветмет» или «подкалымит», рассчитается с ними. Этого тот придерживается строго. Ещё не было случая, чтобы он когда-нибудь не отдал долга. Руки у него золотые, он и плотник, и электрик, и сварщик. И хоть его давно не держат в на ладан дышащем колхозе за неумеренное питьё, без работы он не сидит. То фермер его пригласит подварить технику и сельхозинвентарь при подготовке к посевной, то жители близлежащих сёл попросят сменить проводку в доме, баню срубить, крышу обновить. Дают за работу, конечно, мизер, но ему хватает на выпивку. Жене, несмотря на возмущённые возгласы, деньги, конечно, не перепадают, сам тырит их у неё при случае из кошелька, а свои умело припрятывает в потайных местах. Мария, ругая его, из жалости всё равно подкармливает мужа – жильё-то он заработал ещё в те времена, когда колхоз был на подъёме и строил дома-коттеджи для специалистов и таких, как он, работяг, не знающих выходных и отпусков. Теперь в благодарность за крышу над головой жена, по его мнению, просто обязана содержать его, безработного!
    Сына Мария Васильевна, конечно, тоже поднимает одна. Отец не касается ни вопросов воспитания, ни его содержания. Себя бы обеспечить выпив-кой! С каждым днём это становится всё труднее в разорённом реформами селе – заброшены, не на что обрабатывать поля, закрываются фермы. Объём работ уменьшается, безработные сельчане разъезжаются по городам и весям в поисках средств к существованию. Одни престарелые да любители спиртного, типа Васи, остались здесь. Много ли старикам надо! У них даже подсобных хозяйств нет, где бы требовалось приложение трудолюбивых когда-то, а сейчас все чаще дрожащих от похмелья Васиных рук. Старушки трясутся над каждой копейкой – у них не выпросишь в долг, хоть умирай на глазах от похмельного синдрома. Каждая не только на лекарства и неподъёмные коммунальные тратит пенсию, но и копит гроши, чтобы подкинуть детям для погашения кредитов или внукам-студентам для оплаты учёбы в коммерческих ВУЗах. Тяга к учёбе не ослабла у сельчан и в пору дикого, бездушного капитализма. Наоборот, молодёжь, правда, лучшая её часть, ещё больше стремится к учению, надеясь тем самым обеспечить себя любимой и престижной работой, а будущую семью лучшим куском. Вон и Коля с Андреем мечтают стать геологами.
        Но об этом Василий думает меньше всего, умные мысли очень редко приходят в зомбированную алкоголем голову. Он даже книги перестал в последнее время читать – не идут они ему в голову. А ведь в молодости был тем ещё охотником и любителем детективного чтива. Он в своё время даже посмеивался над женой, которая из-за ежедневных домашних дел и хлопот в подворье редко могла позволить себе почитать хорошую книжку. А сейчас круг его интересов сузился до заветной бутылки и кастрюли с едой. Мария, ёрничая, говорит, что у него клетки головного мозга давно высохли от спиртного, а их остатки после каждой очередной попойки он благополучно удаляет с башки, выливая в унитаз вместе с мочой. А ещё зло подшучивает, что по гороскопу супруг однозначно кот, поэтому-то в супе он ценит только мясо. Не подумайте, мол, что он из кастрюли лапой его вылавливает. Признаки цивилизации еще не все потеряны. Все культурно!
    Пройдя на кухню, мрачный Василий, сутулясь, сел за стол.
    – Меня удивляет одно, как легко ты даёшь обещания бросить пить, а сам с утра лыка не вяжешь! Ты – хозяин, нет, своему слову? – Взглянув в холодные, бессмысленные, полубезумные глаза мужа, Мария Васильевна поняла – говорить с ним на эту тему бесполезно. И не только потому, что тот сей-час нетрезв и вряд ли осознаёт смысл сказанного ею, но и из-за сложившихся убеждений, что держать слово для него, эгоиста, не выгодно, а значит, совсем не обязательно. Одним словом – полное отсутствие признаков того, что люди называют чувством ответственности и порядочности.
    – Мне кажется, для тебя слова о надёжности мужского плеча, верности данному слову несовместимы с твоими убеждениями, – добавила она больше для себя, чем для него, – она заново открывала для себя родного и любимого некогда мужа.
    – Чего?! – Куприянов, не понимая, с враждебным недоумением вылупился на Марию, но тут внимание его что-то отвлекло, глаза тревожно забегали, и он прилепился к окну, выходящему во двор. – Вон они, наркоманы! Надо поймать их, звони к генералу. Звони скорее к генералу, я сказал! – заорал он на жену.
    – Не кричи! – притормозила его Мария Васильевна. – К какому генералу? Откуда взяться наркоманам?
Приподняв занавеску, женщина наклонилась к окну. Никого она в загороженной придомовой территории не увидела и засмеялась невесело. Допил-ся до белой горячки мужик. Что хочешь, то и делай с ним! Как же она устала от его пьянок и безрассудного агрессивного поведения! Мария зябко повела плечами. Где-то она читала, что естественное состояние человека – жизнь в условиях напряжения, борьбы, стрессов. Без этого он вырождается, превращаясь в примитивное существо, способное лишь на удовлетворение физиологических потребностей – еды и сна. Такие существа избегают проблем, хо-тят быть свободными от необходимости преодолевать трудности. Но ведь, пока человек остаётся им, он не может наслаждаться абсолютной свободой, не принося ей в жертву всё и всех, в том числе и семью, ибо семья и дети – это обязанности и ответственность. Стремление к чрезмерной свободе приводит к деградации личности и вырождению общества. Алкоголики тоже безответственны, может, поэтому они так быстро деградируют?
    – Я говорю, звони к генералу! – вытаращив глаза, продолжал тем временем вопить Куприянов. Женщина невольно поёжилась. Однако кривая ухмылка, как знак, что она встревожена и обеспокоена, но удерживает ситуацию под контролем, появилась на её лице. Чтобы как-то успокоить его, она взяла мобильник, сделала вид, что набирает номер.
    – Товарищ генерал, рядовой Василий Куприянов докладывает, что появились наркоманы. Что делать с ними? – после небольшой паузы, добавила: –  Ясно, сейчас передам ему ваше распоряжение.
    Опустив трубку, Мария сказала взвинченному супругу, что генерал благодарит за службу и велит ему отдыхать, а наркоманов распорядился поймать омоновцам.
    – Дай пожрать! – глядя на жену осоловелыми и сумасшедшими глазами, потребовал Василий, тут же забыв о наркоманах.
– Сейчас кашу сварю, а потом пирог с яйцами и луком приготовлю, – снова поёжившись от безумного взгляда, сказала женщина. Противоречить тому в таком состоянии было небезопасно. Да и не желала она с утра вступать в конфликт с ним, портить себе воскресного настроения, не хотелось будить скандалом и сына-подростка. Пусть отоспится, отдохнёт парнишка, завтра ему рано вставать, ехать за 10 километров в соседнее село в школу. В селе, где жила Мария с семьёй, среднюю школу, сославшись на уменьшение обучающихся детей, районное начальство закрыло. Впрочем, разве только оно повинно в этом. Политика правительства в период злополучной пере-стройки оказалась вдруг повязанной с советами заокеанских консультантов, на деле злейших конкурентов, к кому так чутко прислушивалась наша «элита». А соперники, как известно, завсегда рады посоветовать то, что ослабляет противника не только экономически, но и в области науки и образования. Рекомендация экономить за счёт детей, больных и пенсионеров, которые не способны к протестам, пришлась представителям верхушки, занятым в тот момент своим обогащением, как нельзя кстати. Оптимизация, будь она неладна!
    Василий тем временем полез в холодильник, достал оттуда яйца, которые она купила для выпечки. Уселся за стол.
   – Может, щи поешь? – предложила жена, понимая, что после того как он хорошо приложится к еде – алкоголь стимулирует аппетит – яиц для вы-печки не останется.
   – Наливай! – распорядился хозяин дома, разбивая и проглатывая одно яйцо за другим. Жена, разогрев, налила в тарелку щей, поставила перед ним, подала хлеб, ложку. Тот, зачерпнув со дна гущу, увидел, что мяса нет, швырнул со всей силой тарелку на пол. – Жри это пойло сама, я что, свинья, недельные щи хлебать!
   – Какие недельные? – возмутилась женщина, подбирая разлетевшиеся осколки от разбитой тарелки. – Только вчера вечером сварила. Я что ли виновата, что ты ночью всё мясо, словно жирный котяра, из кастрюли выловил?
   – А ты кто такая? – Вася вдруг уставился на жену дикими, налитыми кровью глазами.
   – У тебя белая горячка! – бросила Мария и, схватив половую тряпку, начала вытирать мокрый пол. – Жену собственную перестал узнавать.
– А, сучка, это ты! – Выпивоха вдруг схватил нож со стола и кинулся на неё. Та еле успела разогнуться и с расширенными от ужаса глазами со всей, невероятной, непонятно откуда взявшейся силой швырнула, оттолкнула его от себя. Не удержавшись на ногах на скользком от разлитых щей полу, Вася полетел и, сбивая на своём пути табуретки, стукнулся о край тумбочки, упал на пол.
Услышав грохот, на кухню вышел заспанный Коля. Мать, постаревшая вмиг, сгорбившись, сидела на табуретке, словно весь мир, рухнув, расплющил, уничтожил её.
    – Мама, что случилось?
    – Я убила твоего отца! – промолвила та вяло и апатично, но зрачки её небесно синих глаз были увеличены – она явно испытывала душевные страдания. – Звони в милицию!
    Паренёк, побелев, сначала застыл от испуга, затем, опомнившись, завопил:
    – Не надо в милицию! Может, обойдётся! Может, он жив!
    – Нет, не обойдётся – он сразу умер! – опустив глаза к долу и ещё больше ссутулившись, промолвила та безнадёжно.
    Мальчишка жалобно заскулил:
   – Мама, а как же институт, если тебя посадят? Я никогда не стану геологом?
   Мария Васильевна, подняв на сына тоскующие глаза, усадила рядом на табуретку, притянула его голову к себе, и оба зарыдали от испуга и жалости к убитому, но больше, пожалуй, из-за отчаяния за порушенные надежды. Женщина думала о неосуществимости мечты сына и о своей загубленной жизни. Так мало радости перепало ей, так хотелось получить хоть чуточку любви, ощутить рядом надёжное мужское плечо. Но один грех влечёт за собой другой. Грех прелюбодеяния – теперь вот убийство.
    – Мама, как это случилось? – наконец, спросил Коля.
    – Папа бросился с ножом на меня – я оттолкнула! – сникнув, мать вытерла кухонным полотенцем мокрые глаза, вздохнула печально. – Он упал, стукнулся о край тумбочки.
– Мама, ты не виновата, ты защищалась!
– Да. Но неизвестно, как на это посмотрит милиция – свидетелей-то не было. Вдруг решат, что я хотела избавиться от него…
И вот их обоих снова вызвали на допрос в милицию.
***
– А как вы догадались, что между нами что-то произошло? – завершив свою грустную историю, обратилась Куприянова с вопросом к Полякову – она побледнела, губы задрожали, ею снова овладел страх.
– Было проверено несколько версий убийства, Мария Васильевна. Там всё чисто. Остался закономерный вопрос: если не вы, то кто? Муж ваш был в нижнем белье и завёрнут в домашнее одеяло, значит, погиб он дома. – Георгий Михайлович, воззрившись на неё большими серыми глазами, добавил: – Я предположил было, что ваш сын чем-то проломил ему голову, чтобы успокоить его, пьяного и агрессивного.
– Нет, нет, он тут ни при чём! – воскликнула та.
– А чья идея завернуть тело в одеяло и утопить его?
– Моя! – торопливо проговорила Куприянова, опережая оперуполномоченного, который хотел добавить, не сын ли предложил это сделать, чтобы замести следы смерти отца. А у самой в голове, словно колокол, звучали Колины слова: «Я знаю, что делать! Он пил с дружками, дрался, придирался к ним! Могут ведь подумать, что собутыльники убили его? Тело закутаем в одеяло и с грузилом утопим в речке. Никто и не подумает на тебя, мама!»
    Дождавшись ночи, мать с сыном под покровом темноты сделали так, как запланировал Коля.
    Поляков, догадываясь о простительной хитрости женщины, только головой покачал, как же сильна материнская любовь! Куприянова всё готова взять на себя, лишь бы только на чадо не упала тень подозрения!
– Я попросил сотрудников милиции опросить ваших соседей. Те сказа-ли, что оранжевое одеяло, в которое был завёрнут утопленник, ваше – его вывешивали, когда к Пасхе выбивали постельные принадлежности от пыли. И кусок кабеля, обёрнутый вокруг одеяла с трупом, как оказалось, тоже при-надлежит вам – его привез товаровед по вашему заказу в местный сельмаг, когда проводили вам телефон. Значит… – полувопросительно произнёс Поляков, ожидая от неё продолжения.   
   – Да, да, это я убила его, я! – снова подтвердила свою вину Куприянова – хрупкие женские плечи затряслись от неудержимых рыданий. Нервно ломая тонкие пальцы на руке, Мария Васильевна продолжала: – Арестуйте меня, только сына не трогайте – он ни в чём не виноват!
   – Вы действовали в рамках закона о необходимой обороне, – кинув сочувственный взгляд на сжавшуюся в комок женщину, Поляков, успокаивая, мягко коснулся широкой ладонью её тонкой кисти, потом, налив из графина воды в стакан, подал ей.
    И всё же, Мария Васильевна не находила себе места в ожидании суда. Мало ли как может всё обернуться. Вдруг, действительно, сочтут, что она ради Павла решила убрать мужа с дороги… Но Георгий Михайлович оказался прав. Суд признает действия Куприяновой как неосторожное причинение смерти в процессе отражения опасного нападения, которое не может расцениваться как превышение необходимой обороны и не влечёт за собой уголовной ответственности. Марию Васильевну освободят прямо в зале суда, где, окружив, её будут обнимать сын и Павел с детьми и Полиной Матвеевной.

К сожалению, далеко не всегда всё заканчивается так безобидно для окружающих алкоголика родных. Пьянство – источник многих бед. Оно ломает, корежит жизни близких людей. Полякову припомнился случай из практики, когда он восьмидесятых годах прошлого столетия начинал рядовым милиционером в районном РОВД. Ему тогда поручили сопровождать подозреваемую в суд. Для него, тогда еще неопытного сотрудника милиции, было дико видеть, как во время судебного заседания молодая и далеко не крупная женщина, как опасная преступница, стояла бледная с расширенными от испуга глазами за решёткой в клетке. Не верилось, что она могла убить мужа, отца своего ребёнка. 
   – Прошу встать! Суд идёт! – объявила секретарь, и все, хлопая сиденьями деревянных кресел, поднялись, приветствуя женщину-судью с её помощниками.
Под стражей Лидия находилась с тех пор, как она нанесла мужу Колю-не смертельный удар ножом в область грудной клетки. Суд рассматривал все обстоятельства дела, из которых вытекало, что родилась Лида в неблагополучной пьющей семье. Со слов самой женщины перед присутствующими предстала печальная исповедь о сломанной судьбе. Маму с папой лишили родительских прав, воспитывалась Лида в школе-интернате, где были сосредоточены озлобленные жизнью сотни ребятишек, не видевших нормальных семейных отношений и творивших по примеру беспредельщиков-отцов насилие над себе подобными. Девчонкой Лида, защищаясь от этих ранимых, озлобленных и вспыльчивых подростков, носила при себе вилку. Правда, в характеристиках, выданных из школы и с места работы, говорилось о спокойном, не конфликтном характере Лидии. Колюня, же, плотный, кряжистый, наоборот, в нетрезвом виде вёл себя разнузданно, был буйным не только в семье, но и дрался с соседями, за что неоднократно попадал в милицию.
Будучи ещё неженатым, Колюня, настороженно поглядывая из-под низкого лба маленькими, круглыми и тупыми глазками на довольно привлекательную молоденькую Лидию, из ревности избивал её – та вечно ходила с синяками. Когда девушка забеременела, молодые люди поженились, зажили в купленном его родителями доме. Избивать муж стал чаще. С работы Колюня, обезьяна в штанах, возвращался пьяным. Если что-то было не по его, кричал, распускал руки, в результате чего жена получала гематомы на теле и сотрясение мозга. А не понравиться могло многое, например, просьба не пить, отдавать зарплату ей, а не пропивать – не на что было приобретать продукты, содержать ребёнка.
– Зачем жила с ним, если он дрался? – задала судья подсудимой вопрос. Та лишь растерянно похлопала широко раскрытыми от испуга глазами.
Действительно, что удерживало женщину возле мужа-алкоголика, не сумевшего дать ни любви, ни материального благополучия и, словно вампир, подпитывавшегося Лидиной энергией, вытягивающего из неё силы? Ведь до-казано, что пьяницы и алкоголики специально провоцируют агрессией своих жертв, чтобы вызвать у них возмущение и взрыв эмоций, поглощая выделяющуюся при этом недостающую им энергию. Особенно трудно приходится в семьях алкоголиков детям.
    У Лидии, нянечки детсада, оклад был более чем скромным, который она тратила не только на себя и ребёнка, но и вынуждена была кормить и одевать мужа, который не считал нужным вносить свой вклад в семейный бюджет. Уйти ей было некуда – родители тоже спились. Надеялась, что Колюня исправится? – тот много раз обещал бросить пить. Но, увы, этого не случилось! Неуверенная в себе, она, боясь одиночества и бездомности, каждый раз прощала его. Но прощала ли на деле? Недаром в школе-интернате, да и в училище тоже она носила с собой вилку, чтобы дать отпор обидчикам – тихие воды глубоки! Как оказалось, и мужу она не простила побоев и унижений, которым тот подвергал её, жестоко отомстила, по словам адвоката, «находясь в состоянии аффекта и неправильно оценив ситуацию».
В тот злополучный день супруг, здоровенный бугай, снова поднял на неё руку, поливая отборной нецензурной бранью, больно ударил огромным кулачищем в лицо. Ошеломлённая очередной его жестокостью, хрупкая Лида не удержалась на ногах, рухнула на пол. Но гнев придал женщине сил. Поднявшись, быстро схватила подвернувшийся под руку кухонный нож, крикнула в сердцах:
– Я тебя убью, негодяй! – Она не собиралась убивать, угрозой хотела лишь остановить мужа от дальнейших побоев.
– Давай! – дебильный глава семьи, уверенный в своей безнаказанности – трусиха-жена не осмелится тронуть его – выпятил грудь. И она, неожиданно даже для себя самой, ударила прямо в сердце, вымещая свою ненависть за несостоявшуюся жизнь сначала в родительском доме, потом – в мужнином. Это был настоящий бунт, протест против бытового садизма и насилия, сис-тематически творимых над ней. Но в какой агрессивной форме и манере! – другому поведению она, впрочем, и не была приучена в семье родителей.
Но самосуд не допускается в цивилизованном обществе – суд сурово карает за это. Однако, учитывая все обстоятельства, в том числе наличие ребёнка на руках Лидии, признание вины, искреннее раскаяние и первую судимость, судья, далеко не молодая женщина, мудрая и справедливая, на этот раз применила более мягкое наказание, чем предусматривает данное преступление, – 4 года лишения свободы с содержанием в исправительной колонии строгого режима. Двухлетнюю девочку передали на воспитание тётке – в семье родственницы малышке, наверняка, будет лучше, чем у пьющего папаши, останься он жив. 
Сопроводив преступницу в камеру предварительного заключения, Поляков, взволнованный, шёл домой, перелопачивая в мыслях события дня. Думая об этой страшной трагедии, он тогда не мог понять причин пьянства, порождающих подобные преступления. Только сейчас вместе с жизненным опытом пришло понимание, что причина – в обилии спиртного и в его доступности, в «пьяных» традициях и в отсутствии культурных видов досуга на селе. Он уже тогда осознавал, что народ вымирает и деградирует от повсеместного пьянства. Удивлялся, неужели правительство этого не замечает? При-чём позже, на последней стадии своего существования, социалистическое государство уничтожило даже лечебно-трудовые профилактории – ЛТП, куда направлялись на принудительное лечение любители зелёного змия. Якобы пребывание в ЛТП противоречит свободе личности. Конечно, разве можно лишать свободы пьяниц и алкоголиков, обижать их?! Пусть лучше страдают, мучаются, словно в бурлящем, клокочущем котле, кипят с ними всю жизнь жены и дети! Ликвидировали и административные комиссии при сельских Советах, где худо-бедно боролись с пьянством, бытовой жестокостью и садизмом в семье. Правда, в большинстве своем они существовали лишь на бумаге и не могли принимать реальных мер по отношению к пьянству и алкоголизму, захлестнувшими страну. Советское чиновничье-бюрократическое государство не только равнодушно взирало на царящее бытовое пьянство, оно само и спаивало народ. Почти треть бюджета формировалась из продажи алкогольной продукции, уничтожался генофонд нации. Впрочем, и сейчас ситуация не лучше…
       ***
    Сияло майское хлопотливое солнышко, которое, обходя земные владения, старалось проникнуть во все уголки и щели, чтобы осветить, прогреть и возродить к жизни всё живое на свете. На открытых дневному светилу местах, вытянувшись в струнку, зеленела травка. Правда, деревья, остерегаясь утренних заморозков, раскрывали набухшие почки еще робко и несмело.
Весело насвистывая, девятиклассник Георгий Поляков шел с холщовой сумкой за спиной в соседнее село в школу. Полевая дорога шла параллельно крутому оврагу, где мелькнуло несколько фигур одноклассников. Не обращая на них внимания, он прошёл мимо, но тут услышал едва уловимый стон и сдавленные всхлипы. Паренёк настороженно застыл на месте. Он плохо знал этих ребят – ученики в старших классах были сборными из разных сёл – но несколько раз сталкивался с неприглядным поведением этих оболтусов и заступался за тех, кого они обижали. Третируя малышей, переростки Степа Червоточин, Яков Михеев и Евстигней Мерзликин, почти в каждом классе сидевшие по 2 года, принуждали приносить им деньги, заставляли более слабых одноклассников мыть за себя полы в классах, одним словом, производи-ли впечатление забияк, всегда готовых на мелкие пакости. Что на этот раз они вытворяют? Явно опять кого-то обижают. Георгий шагнул назад к оврагу. Когда приблизился к отвесно нависшей  глинистой глыбе, остолбенел на мгновенье. Перед ним предстала картина, сокрушившая сложившееся об этих дружках мнение и представление, как о незрелых, не очень добрых бездельниках и только. Оказалось, те были не так просты, как ему думалось. У этих подонков явно нет никаких представлений и понятий о достоинстве и чести, о дозволенном и недозволенном! Евстигней с Яковом выкручивали руки Дениса Иванова, ученика начальных классов, а Стёпа, стоя сзади него, полуголого и неестественно согнувшегося, совершал непристойные движения, явственно выдававшие характер его действий.
– Эй, что вы делаете, твари!
Увидев Полякова, великовозрастная троица угрожающе завопила: «Иди, иди, куда шёл!» Но юноша, потрясённый увиденным, не задумываясь, спрыгнул в овраг. Не помня себя от гнева, Георгий подлетел к долговязому насильнику и ударом кулака – откуда только силы взялись! – свалил того с ног. Евстигней с Яковом набросились на одноклассника и начали его стукать, дубасить здоровенными, словно гири, кулаками по груди, голове и лицу, раз-бив ему до крови нос и губы. Боли паренёк в пылу драки почти не ощущал, но кровь, запачкавшая лицо, руки и единственную белую рубашку для школы – теперь её не отстираешь! – до того разъярила его, что он, собрав силы, за-светил промеж глаз Евстигнею так, что тот тоже тяжелым кулем шлёпнулся на землю. Георгий тем временем надвигался на третьего противника, Якова, саданул его в скулу. Он намеревался двинуть его ещё раз, но тот, не ожидая очередной затрещины, пустился наутёк. За ним последовали дружки. Георгий, запрокинув голову, дождался, когда остановится кровь из носа, и подошел к Денису, у которого на глазах дрожали, сверкая на майском ярком солнышке, большие оловянные слезинки. Детские пухлые губёнки были искусаны от боли. Подобрав с земли штанишки, державшиеся на резинке, малыш натянул их на себя и потупил  глаза.
– И давно они так издеваются над тобой? – спросил Георгий, протягивая ребёнку руку. Оказалось, каждый раз, как идти школу, те подкарауливали  сироту и по очереди творили над ним насилие. Заступиться, по словам Дениса, за него было некому, родители его погибли в автомобильной аварии, растила его престарелая, оглохшая бабушка, которой и пожаловаться-то было невозможно. На вопрос, почему он не рассказал об этом в школе, мальчишка снова опустил голову и сказал, что ему стыдно говорить об этом учительнице. Георгия он тоже попросил никому и ничего не рассказывать. Иначе Стёп-ка с ребятами не простят ему эту огласку – тогда хоть совсем бросай школу! Паренёк не знал, что и сказать в ответ. Пока он раздумывал, добрались до школы.
О том, что Георгий Поляков раскидал, разметал в драке троицу второгодников, уже стало известно всей школе – те явились на занятия с синяками под глазами и на скулах. Девочки с явным интересом и уважением поглядывали на Полякова, а мальчишки, ценя лидерские качества и независимый характер, заискивали перед ним, добивались его дружбы и внимания.
Прознала про драку и классная руководительница, между прочим, родная тётя Стёпки Червоточина. Племянник, известное дело, представил всё в ином свете. Георгий, по его словам, ни с того ни с сего напал на них, хрястнул, сбил с ног одного, другого, третьего, наделал им синяков. Одним словом, вышло, что ершистый юноша – а он, действительно, был таким, с ярко выраженным чувством справедливости, – ни за что ни про что придрался и поколотил всех троих. Когда уроки кончились, классная дама оставила их, четверых, в классе. Георгия она выставила к доске, как виноватого, а троица дружков, уверенная в своей безнаказанности, развалившись, сидела за парта-ми и, нагло ухмыляясь, с мстительной ненавистью поглядывала на него, что явно не предвещало ничего хорошего.
    – Ты, поганец, зачем налетел и избил моего племянника с друзьями? – набросилась Пелагея Ивановна на Полякова.
– Они знают, за что получили по роже! – с презрительным спокойствием сказал тот. Ноздри Стёпы расширились, губы оттянулись  назад, обнажив оскаленные зубы, лицо покраснело. Но дело было не только в злобе, которую переросток испытывал к Георгию. Он всё-таки трусил, боялся, что Поляков обо всём расскажет тётке. Однако тот, испытывая отвращение к своим недругам, внемля просьбе Дениса, всё же помалкивал о причине драки.
    – Я поставлю перед директором вопрос о твоём исключении из школы! – гневно завизжала классная дама. Ей не нравился Поляков, живой, подвижный, провоцирующий остроумными репликами одноклассников на смешки.
– Не трудитесь, я сам это сделаю, – буркнул Георгий, метнув глазами молнию. – Не хочу учиться в классе, где классной руководительницей вы, Пелагея Ивановна! Вас не за что уважать – вы несправедливы!
   – Что? – снова взвизгнула учительница, ударив его по щеке. – Ты по-смотри, какой гавнистый! Кругом не прав, ещё во всём других обвиняет!
   – Только попробуйте ещё раз обидеть Дениса, из-под земли достану! – адресуя свои слова переросткам, пригрозил уязвлённый Георгий, в голосе которого прозвучала сталь. Хлопнув дверью, он удалился из класса.
Больше в школе он не появился. Так, в знак протеста он бросил учёбу, а позже поступил на водительские курсы по линии ДОССАФ. До Армии Георгий успел поработать водителем, но тогда он и предположить не мог, вернее, не догадывался, что расторопная учительница, вытолкав его из стен школы, не только избавилась от неугодного ученика, но и спасла от ответственности великовозрастного племянничка со шкодливыми дружками.

В районный отдел милиции Георгий устроился, когда демобилизовался в звании сержанта из рядов Советской Армии. Однажды он приехал домой с работы, и мать, собрав на стол немудреный ужин, поведала, что у соседей горе, – их несовершеннолетнюю 14-летнюю девочку кто-то снасильничал.
   – Почему в милицию не обратились? – Георгий, удивлённый, даже ка-шу ко рту не донёс, а положил обратно в миску.
   – Огласки, поди, боятся. Сам знаешь, порченную девку потом никто замуж не возьмёт, – мать присела рядом с ним на лавку и, пригорюнившись, сидела, опираясь локоточком об стол и обхватив подбородок рукой. – Затаскают в милицию на допросы, потом суд – опять позор для девчушки.
   – Но с тобой-то они поделились, мам. Иначе откуда ты об этом узнала? Или дурная слава впереди идёт?
   – Да нет, никто со мной не делился. Видела, как девочка, всхлипывая, прошла в сумерках возле нашего дома в изодранном платье и проговаривала: «Сволочи, чтобы вам пусто было!», – опережая вопрос сына, сказала пожилая женщина. – Да ты ешь, что бросил ложку-то!
   – Мама, что же ты не убедила соседку обратиться в милицию? – серые выразительные глаза парня заблистали сталью. – Ведь преступники безнаказанными остались! А это плодит новые преступления.
   – Легко сказать – убеди! – Анна Карповна мотнула поседевшей головой. – Говорить об этом всё равно, что людям соль на раны сыпать!
Георгий, забыв о еде, решительно встал, сорвал с вешалки кепку.
   – Я знаю, кто это преступление совершил! – и замолчал. Хоть мать и не была болтлива – всё же не следовало об этом распространяться раньше времени. У него внезапно мелькнула мысль, поговорить с Денисом.
Паренька он нашёл возле сарая, где тот выкашивал заросли пырея, сурепки и крапивы.
   – Ого, как ты вымахал, пока я служил в армии!
   – Ты тоже не маленький! – улыбнулся тот, отложив косу и пожав протянутую Георгием руку.
   – Как дела? – спросил Поляков, когда присели на завалинку скособочившейся бабкиной избушки.
   – Надоела эта учёба, – неохотно протянул Денис, теребя заросший вихор. – Всё равно я никуда после школы не поступлю. На что мне учиться – на бабкину пенсию? А ей самой на что жить?
   – Ну, это ты зря! Ты паренёк сметливый, сообразительный, сумеешь пробиться в жизни – только в школе не запускай учёбу! – От поощрительных слов старшего товарища глаза Дениса вспыхнули, осветились радостью. Как мало порой человеку надо, чтобы окрылить его. Похвала, благодарность, как стимул к движению вперёд, нужны каждому. Недаром говорят, доброе слово и кошке приятно! Но люди чаще ругают, критикуют друг друга, забывая при этом сказать вдохновляющие слова в адрес другого.
    – Мне, Денис, твоя помощь нужна! – Тот вопросительно уставился на старшего друга. – Надо разоблачить хорошо знакомую тебе троицу.  Ты ни-чего не слышал о дочери наших соседей?
    – Ходят слухи якобы снасильничали Таньку. Думаю, это дело рук Евстигнея с дружками! – Поляков оглянулся на подростка и догадался, тот испытывает гнев, – брови насуплены, бледные губы плотно сжаты, суженные глаза острыми лезвиями сверкают.
   – Правильно думаешь! – одобрительно кивнул молодой милиционер. – За старое взялись! Если их не остановить, они совершат новое мерзкое преступление. Только нужно так умно разоблачить их, чтобы те не смогли ничего отрицать и уйти от наказания. Сам понимаешь, Танька с родителями из-за боязни огласки нам в этом деле не помощники. Нам с тобой надо составить план, как вывести преступников на чистую воду. Откуда тебе стало известно про Танину беду? Сама она, её родители об этом не могли никому рассказать. Значит?..
– Значит, Евстигней с дружками кому-то похвастались – так и пошла молва по селу, – продолжил его мысль Денис.
– Правильно! Нам предстоит по цепочке найти того или тех, кому они доверили свою неприглядную тайну, и уговорить пойти их в свидетели. С этого и начнём действовать!
    – Здорово! – подросток от нетерпения протёр руку об руку.
    – Денис, а ты сможешь рассказать, как они измывались над тобой? – Поляков строго посмотрел на подростка, потупившего голову. – Неужели не осмелишься это сделать и простишь им все унижения? Так и будешь молчать всю жизнь, а они продолжать посмеиваться над тобой.
    – Мне огласка тоже ни к чему! – покусывая губы, робко промолвил паренёк и снова опустил стеснительные глаза. Психологическая травма, полученная в детстве, не осталась без последствий – у него выработался комплекс неполноценности – растревоженная душа его неприятно заныла.
Поляков нахмурился.
    –  Всё равно они, чувствуя свою безнаказанность, не будут молчать, выждав удобный момент, подгадят тебе, расскажут или твоим друзьям или девушке, когда она появится у тебя. Ты будешь сгорать со стыда, а они хихикать и хохотать от удовольствия. Надо, чтобы они по полной отсидели, чтобы неповадно было впредь так поступать.
   – Я подумаю, – подросток отвёл глаза. – Может, и решусь…
   – А почему нет? – Георгий весело заулыбался. – Мы с тобой вместе всех насильников переловим!
   Георгий с Денисом, которого старшему товарищу удалось убедить в бесполезности молчания, найдя свидетелей и дав показания сами, помогли следствию быстро довести дело до суда. Преступная троица понесла заслуженное наказание. Полякову руководство РОВД вынесло благодарность за содействие в раскрытии первого в его милицейской практике преступления, а  Дениса поощрило ручными часами.
Вскоре Георгия, как перспективного специалиста, послали учиться в четырёхгодичную Высшую школу милиции в г. Омске. За ним последовала жена Вероника. В Омске у супругов родилось двое детей – сын и дочь.
Предыстория семейной их жизни была незамысловатой и простой. Вероника была дочкой председателя колхоза и самой красивой девчонкой в классе. Она нравилась всем мальчишкам без исключения. Выбор в пользу Георгия девушка сделала сама, и это льстило его самолюбию. Однажды в канун его ухода в армию они случайно встретились на улице райцентра и разговорились.
   – Зря ты бросил школу, – искоса поглядывая на него, сказала Вероника. – Все жалели, что тебя нет в классе.
   – А ты?
   – Что я? – она отвела завитую прядь пышных чёрных волос с миловидного личика, подняла на него непонимающие карие глаза.
   – Ты пожалела, что я больше не пришёл в школу?
   – Ну да, – покраснев, произнесла девушка и, отведя тёмный омут глаз, добавила: – Без тебя скучно стало в классе…
Лицо парня тоже залило алой краской. Значит, не ошибался: он со своей подростковой нескладностью и угловатостью, нравился первой красавице их класса. Но он, чтобы привлечь её внимание и скрыть юношескую робость, только задирал её. То за косы дёрнет Веронику, то подкинет какую-нибудь неловкую шутку в её адрес. Она, конечно, в долгу не оставалась. Отворачивалась от него, заговаривала с каким-нибудь мальчишкой, для которого была кумиром. Георгий, не понимая тогда её маленькой и наивной хитрости, целью которой была вызвать у него ревность, злился и, толкнув дверь класса, демонстративно выходил вон.
   – А меня в армию забирают, – сказал он, заполняя неловкую паузу.
   – Я знаю, – теребя в руках поясок платья, Вероника грустно улыбнулась.
    – Придёшь на мои проводы? – он выжидательно уставился на бывшую одноклассницу большими серыми глазами.
   – Приду, если пригласишь, – скосив на него пристальный тёмно-карий взгляд, ответила та.
   – Так я приглашаю! – воскликнул радостно окрылённый юноша. От сброшенного в кровь адреналина им овладела эйфория. – В воскресенье в восемь вечера. Буду ждать!
Вероника пришла с опозданием на час. Георгий в ожидании девушки места себе не находил, сердце его трепетало – придёт – не придёт? Чутко вслушивался, как в переднюю входили опоздавшие. Их шумно, с упрёками встречали женщины-родственницы, обслуживающие гостей. При появлении Вероники на пороге их дома в ярком крепдешиновом платье и с бусами на шее он рванул из-за накрытого, ломившегося от горячих блюд и закусок стола, подбежал к ней. Взяв за руку, парень под завистливые взгляды друзей, как и он, симпатизирующих Веронике, повёл в горницу, усадил рядом с собой на почётное место, под образами. Ухаживая за ней, предлагал попробовать и подвигал ближе к ней понравившуюся еду. «Рекрут» был горд, что Вероника выбрала его, выпячивал грудь и в перерыве между застольями ни на минуту не отпускал руку девушки из своей, танцевал с ней под звуки гармоники и, с трепетной нежностью прикасаясь к завиткам чёрных волос своей избранницы, допытывался, будет ли она ждать его из армии. Та, заливаясь алым румянцем, отвечала утвердительно и, в самом деле, верно ждала, часто писала письма своему солдату.
«Вероника, дорогая моя, здравствуй! – написал он однажды в ответ на самоподготовке. – Не передать словами, как я скучаю по тебе! Как ты, моя студентка и красавица? У меня всё замечательно – приобретённые в учебке г. Белгорода военные специальности – механика-водителя и «считывающего», очень пригодились мне».
Михаил откинулся на спинке стула, думая о том, стоит ли девушке сообщать, да и интересно ли ей будет, что в части он определяет и передаёт данные о местонахождении международных летательных аппаратов ракетчикам – лётчикам истребительной авиации. Служба в элитных радиотехнических войсках была, отнюдь, не лёгкой. Тем не менее, Михаил сумел отлично проявить себя. В одном из учений по определению параметров «вражеского» самолёта  из девяти радиолокационных станций справилась с заданием лишь команда, в котором состоял Георгий Поляков, что было свидетельством высокого профессионализма, и всему личному составу подразделения была объявлена благодарность. Пожалуй, эти подробности ей ни к чему – ещё подумает, что он хвастается. А вот о заслуженном им десятидневном отпуске домой, наверно, стоит сообщить заранее. Дописав письмо, парень размечтался о том времени, когда он с красавицей-невестой и с друзьями на тройках лошадей, с упряжью, разукрашенной вышитыми цветными мулине полотенцами, и с колокольчиками на дугах поедет расписываться в сельский Совет. Прежде чем усядутся за свадебные столы, под весёлый звон колокольчиков и переливы звонкой гармоники с песнями, весёлым гиканьем и свистом пронесутся и по улицам родного села.
В ночных фантазиях парень приводил молодую жену в родительский дом, где она, проснувшись утром, хозяйничает на кухне в ситцевом халатике и косынке, укрывавшей её чёрные, слегка растрёпанные волосы на голове. Георгий ловил себя на мысли, что она великолепна! Просыпаясь, он желал первой видеть только её. В своих мечтах молоденький солдат прижимал девушку к себе, засыпал и просыпался в её объятиях. Как же хотелось ему, чтобы та прямо сейчас сняла с него одеяло и прилегла рядом, вытянувшись стройным, красивым телом, засыпала на его груди, слушая биение сердца, которое бьётся для неё. Какое счастье по ночам с безмерной, нерастраченной страстью заниматься с нею любовью!

***
После окончания учебного заведения в Омске молодого лейтенанта Георгия Полякова направили в распоряжение Дзержинского района милиции г. Оренбурга в качестве оперуполномоченного. А оттуда – в Холодные Ключи, на территории которого велась комсомольско-молодёжная стройка третьей заключительной очереди газоперерабатывающего завода плюс гелиевого. В числе строителей были и категории условно осуждённых и досрочно освобождённых заключённых, что было большой головной болью для территориальной милиции. Во время выдачи авансов и зарплат завязывались пьяные драки, беспокоили население поножовщина, кражи, разбои, что отрицательно влияло и на криминальную обстановку в целом. Молодой лейтенант активно включился в работу коллектива.
Получив задание, раскрыть мелкую кражу из буфета столовой, Поляков задумался. Из буфета исчезли 10 килограммов мяса и сладости. При таком скоплении криминальных элементов подозрение начальника ОВД Ильина, немолодого, рыхлого мужчины с близко поставленными маленькими глазка-ми, упало на них, и он настойчиво указывал молодому сотруднику на это обстоятельство. 
– Пётр Иванович, кража была совершена ночью, когда в столовой кроме сторожа не было никого – искушение немалое! А что если сам сторож стал вором! – предположил лейтенант Поляков.
– Хватит об этом! – категорично стукнув по столу, прервал его размышления мелкоглазый Ильин.
Аналитический ум Георгия редко подводил его. Чтобы не распылять напрасно усилия, лейтенант проигнорировал менторское указание своего начальника и, проявив личную инициативу, допрос начал со сторожа. Это был лысый, невзрачный мужичок с двумя резко очеркивающими лоб продольны-ми складками. Задавая стандартные вопросы, Поляков зорко наблюдал за психоэмоциональным состоянием подозреваемого. Он знал, если брови собеседника слегка приподняты, но при этом сохраняют прямую форму, лоб пересекают продольные морщины, глаза увеличены, верхнее веко немного приподнимается, а нижнее напряжено, при этом рот приоткрыт, а губы растянуты и распрямлены над зубами — это означает, что тот испытывает страх.
– Признайтесь в содеянном, Михеев, – предложил лейтенант милиции, наблюдая за его реакцией. Сторож пытался замаскировать свои эмоции, выразить полное равнодушие к происходящему, намеренно зевнул, как будто ему хотелось спать, но всё выше описанное соответствовало действительности: колючие, ершистые брови его приподнялись над расширенными водянисто-серыми глазами, веки напряжены, а небольшой щербатый рот приоткрыт. Кроме того, на виске его тревожно билась, пульсировала кровяная жилка, выдающая волнение. – Ведь всё равно придётся отвечать.
 – А  вы докажите, что я украл! – ответил тот, натужно запыхтев.
Невиновный не скажет таких слов, подумал Георгий, видя, что его приёмы дают определённый эффект. Увидев на столе сторожки шахматы, предложил:
– Давайте сыграем! – он надеялся, что тот ещё чем-нибудь невольно выдаст себя. Сторож согласился, а лейтенант согласно задуманному, продолжал: – Что на кону? Если я выиграю, то вы, Михеев, расскажете, как совершили преступление. Хорошо? – Тот невольно кивнул, снова небольшая деталь, выдававшая его.
– Зачем вам 10 килограммов мяса – ведь в общежитии, где вы проживаете, приятели сразу поймут, что оно ворованное, – видя, что Михеев начал проигрывать и, огорчённый, совсем потерял бдительность, спросил оперуполномоченный.
– Да так, попутно прихватил с собой, – пожав плечами, сказал недальновидный и неопытный воришка, на этот раз с головой выдавая себя.
Расплывшийся телом Ильин ошарашено застыл в своём кресле, когда молодой лейтенант в тот же день привел признавшегося в воровстве сторожа в милицию с похищенными из буфета мясом и сладостями. Вышло, что тот, только что начавший свою работу в милиции, сумел утереть нос своему начальнику. И всё же у Петра Ивановича хватило сил, сделать вид, что ничего особенного не произошло, замять свою оплошность, вернее, просчёт в своих предположениях ледяной вежливостью и умолчанием столь оперативного раскрытия преступления лейтенантом. Самолюбие Ильина было ощутимо задето, он невзлюбил Георгия, якобы желающего выслужиться и выдвинуть себя. Тот сразу почувствовал это на себе, но в текучке дел по раскрытию новых, как мелких, так и довольно крупных преступлений лейтенант старался не думать об этом. Понимал, одна ласточка не делает весны.
Однажды вечером дежуривший на территории бараков Георгий Поляков использовал маскирующие моменты – надел не форму, а гражданскую одежду. На голову водрузил парик с чёлкой, прикрывающей лоб до самых бровей. Было по-весеннему тепло и тихо. На душистых тополях едва уловимо лопались почки. На их ветках медовыми голосами свистели птицы. Где-то томно и призывно куковала кукушка. Дежурный милиционер, как частное лицо, неторопливо прогуливался возле бараков, когда мимо него, запыхавшись, пробежал перепуганный немолодой мужчина, а следом неслась толпа условно осуждённых, возглавляемая уроженцем Чечни, по кличке Ваха с ножом в руке.
– Братва, тормози! – властный голос Полякова заставил преследователей остановиться.
– Ты кто такой? – накинулись на него те, слегка озабоченные решительным и даже категоричным тоном обычного гражданина.
Оперуполномоченный, выпрямившись, представился, а Ваха, рыжебородый и рослый детина, в чьём взгляде мелькнуло кровожадное выражение, попытался незаметно скинуть в зеленеющую на обочине траву нож. Георгий, зорко наблюдавший за «братвой», заметил этот манёвр, шагнул на обочину, поднял нож.
– А ну, построились и марш в отделение! – в голосе лейтенанта прозвучала сталь. Растерявшиеся «химики» не решились ослушаться и послушно зашагали в милицию, забыв о преследуемой ими жертве. Незнакомый мужчина, за которым гналась разъярённая толпа, даже предположить не мог, кому обязан спасением своей жизни.
Пока разбирались с задержанными, совсем стемнело. Дежурство Георгия закончилось, и он, облегчённо вздохнув, ушёл домой. На улице стало свежо, но по-прежнему тихо, в тёмно-фиолетовом небе сияли изумрудом майские игольчатые звёздочки. Дойдя до блочной коробки, где лейтенант про-живал с семьёй, он поднялся на второй этаж, позвонил в дверь.
– Кто там? – послышался голос жены.
– Это я, Вероника! – ответил Георгий. Узнав супруга по голосу, женщина распахнула дверь и повернулась было, чтобы уйти в комнату. Каково же было её удивление, когда она вместо мужа увидела совершенно незнакомого мужчину. Вероника похолодела от ужаса, но реакция её была молние-носной. Резко оттолкнув в грудь так, что Георгий отлетел к лестнице, жена стремительно захлопнула дверь. Поняв, что он ненароком навёл страх на свою половинку, Поляков снял парик и снова постучал в дверь.
– Вероника, ну что так испугалась, это же я! – Долго пришлось незадачливому лейтенанту звонить в дверь и разъяснять супруге, что он был в маскировочном парике, пока та не впустила его.
Дети уже спали. Георгий, чувствуя себя виноватым, на цыпочках прошёл в ванну, помылся, сел в крошечной кухоньке за стол. Наложив мужу макароны с котлетой, Вероника, всё ещё сердясь на него, пробурчала:
– Деньги на исходе. Не хватает их от зарплаты к зарплате.
– Экономь, чтоб хватало! – пожав плечами, сухо бросил Георгий, которому не понравилась злопамятность супруги. Чтобы поставить её на место, он повёл себя со сдержанной холодностью. Почему, вернувшись с работы, он не может себе позволить окунуться в уют и теплоту взаимоотношений с обожаемой женщиной? Это, отнюдь, не только от него зависит.
– Хоть как экономь, толку нет! – вспыхнула Вероника в ответ, как ей показалось, на безразличие мужа. – Ребятишки вон как вытянулись в последнее время – запросы их растут.
– Пока ничего предложить не могу, – доедая котлету, спокойно пояснил мужчина. – Вот повысят в должности, тогда и зарплата увеличится.
– А когда можно будет ожидать этого? – Вероника, присев напротив ужинающего супруга, на этот раз поглядела на него ласково и заинтересованно.
– На этот вопрос вряд ли сейчас смогу ответить, – снова пожал он плечами.
 Отделение милиции в Холодных Ключах, возглавляемое Ильиным, считалось отстающим подразделением – из-за нераскрытых преступлений, в адрес руководителя было много нареканий и замечаний. Представители партийно-советских органов, придя на очередное собрание коллектива, приглядывались к сотрудникам, кто мог бы заменить Петра Ивановича. Георгий, выступая после докладчика в прениях, позволил себе дерзость и раскритиковал начальника ОВД по поводу методов оценки работы подчинённых, чем невольно привлёк к себе внимание чиновников, здраво размышляющих, если не беречь поросли, не видать и дерева. После собрания ему предложили вступить в партию, что являлось явным сигналом к карьерному росту. Зная, что Ильин должен уйти на пенсию по возрасту, Поляков предположил: возможно, ему предложат возглавить свой коллектив. Но об этом рано говорить с Вероникой. Да и неудобно как-то получилось с критикой этой. Словно он специально подсиживал начальника. Зная жену, он был уверен, что та отметёт его сомнения категорическим жестом: «Откуда, мол, ты мог знать, что начальство ищет замену вашему Ильину?»
Вздохнув, он положил на опустевшую тарелку вилку, к неудовольствию Вероники молча придвинул к себе чашку чая, выпил его и предложил:
– Пойдём спать – завтра рано вставать! 
Чтобы растопить свою досаду и раздражение жены, он встал, мягко и бережно обнял её за плечи. Вероника на мгновенье замерла, потом прильнула к своему мужчине, такому родному и милому в минуты нежной ласки. Желание, нахлынув, вдруг стало таким нестерпимо острым, что Георгий, повинуясь воспламенившемуся сердцу, взял Веронику за руку, быстро и нетерпеливо повёл её в спальню.
***
          Прошло более 5 лет с тех пор, как Поляков возглавил отделение в Холодных Ключах. Руководство коллективом многое дало Георгию, с его живым, восприимчивым умом, в профессиональном плане. А награды и очередные повышения в звании говорили том, что он нашёл своё истинное призвание. Что может быть лучше, когда получаешь моральное удовлетворение от любимого дела и хорошо выполненной работы! Труд без призвания непозволительная роскошь для человека, живущего один раз на Земле. Лишь полностью отдавая себя тому, что по душе, можно реализовать, выразить творческие способности, добиться материального благополучия. Да и зарабатывать деньги, занимаясь тем, что нравится, что приносит ощущение счастья и личной востребованности, намного приятнее! Поляков вспомнил разговор, состоявшийся недавно с подполковником Головановым, с высоким, статным, располагающей к себе улыбкой мужчиной.
– Энергичность и энтузиазм, с какими вы, товарищ Поляков, взялись за улучшение показателей по раскрытию уголовных дел и снижению преступности, дали эффект, – вызвав его к себе, проговорил тот, явно довольный работой подчинённого. – Должен заметить, у вас блестящие организаторские способности, которые сумели отлично проявить на практике!
– Рад был оправдать ваше доверие! – козырнув, с чувством признательности за высокую оценку произнёс капитан Поляков.
– Следующей ступенькой карьерного роста станет ваш перевод  начальником уголовного розыска Ленинского отдела внутренних дел города Оренбурга, – пожав широкую, мосластую руку Георгия Михайловича, под-полковник приязненно заулыбался. Собираясь с мыслями, машинально по-гладил короткие чёрные волосы, тронутые на висках сединой, добавил: – На-ступил период громких дел и сложных преступлений, включая убийства, грабежи, – требуются деятельные, активные руководители отделов, на практике доказавшие чего они стоят.
Новый год семья Поляковых справляла дома. В углу просторного зала двухкомнатной квартиры, куда переехала семья после назначения Георгия начальником уголовного розыска и получения звания майора, блистала огнями гирлянды и разноцветными игрушками небольшая молодая елочка с алой стеклянной звёздочкой на хвойной макушке. К праздничному столу Вероника вышла в длинном вечернем платье, с макияжем на лице, шёлковые локоны черных волос волнами ниспадали на её покатые хрупкие плечи. Нарядный вид матери привёл сына и дочь, да и самого Георгия тоже в полный восторг, вызвал у него прилив нежности к сердцу. Он давно не видел жену, занятую работой и суетой повседневных забот о семье, такой ухоженной и красивой. Как всё-таки приятно, что она с рождением двух детей не обабилась, не растеряла ни былой стройности, ни женского обаяния и былой красоты. Как бы ему хотелось порой бросить напряжённую, не ограниченную временными рамками работу, выжимавшую все силы и энергию, доставших до печёнок преступников, поехать с Вероникой отдыхать на море, любоваться красотой южной природы,  достопримечательностями городов на экскурсиях, наблюдать за закатом на пляже, видеть, как люди завидуют их взаимной любви.
С женой до сих пор не стыдно выйти на люди и на коллективные мероприятия. Но Новый год – праздник семейный, и Поляковы решили провести его в узком семейном кругу. Георгий открыл шампанское, детям налили лимонад. И тут раздался звонок. Чертыхнувшись, он поставил наполненный фужер на стол, поднял трубку. Дежурный сообщил, убили возле многоэтажного дома артиста драмтеатра, игравшего роль Деда Мороза и по заявкам родителей развлекающего малышей возле домашних елок.
Велев вызвать сотрудников отдела, майор Поляков сам тоже выехал к месту происшествия.
– Кроме троллейбусного билета, обнаруженного возле убитого, никаких следов, – шмыгнув простуженным носом, сообщил Володя Колобов, круглый, полнотелый, словно оправдывавший свою фамилию 30-летний лейтенант милиции. – Вернее, следы-то были, но их затоптала толпа любопытных зевак.
– Именно этот билет  и станет отправной точкой в раскрытии преступления, – не раздумывая, произнёс слегка озабоченный Поляков. Он оглядел-ся, худощавый, немолодой «Дед Мороз» лежал, откинувшись навзничь. Снег под ним растаял от крови, которая вытекала из раны, полученной от удара ножа. Палка его валялась чуть поодаль. «Видно, он сумел воспользоваться ей, защищаясь от убийцы? – мелькнуло у него. – А вот мешок унесли… ».
– Артист шёл пешком – ему не нужен был билет, следовательно, он принадлежал преступнику. Опросите прохожих и жильцов близлежащих домов, может, кто-то видел убийцу, – распорядился майор сгрудившимся подчинённым.
– Георгий Михайлович, нами были опрошены десятки людей, – докладывал утром лейтенант Владимир Колобов, поблёскивая влажно-чёрными ласковыми глазами. – Два курсанта видели агрессивную толпу пьяных молодых людей на остановке и на пути следования Деда Мороза. Я попросил составить словесный портрет предполагаемого главаря. Вот он! – парень про-тянул майору ватман с изображением нагло ухмыляющегося худого, лет под 30 человека.
– Это уже кое-что! – удовлетворённо проговорил начальник отдела уголовного розыска, блеснув белозубой улыбкой. Но когда увидел словесный портрет, большие серые глаза  его заблистали сталью. – Довольно неприятный тип: взгляд, как у хищного зверя, нос короткий, толстый…
– Да уж, рожа далека от приятного! – неприязненно подтвердил простуженный Колобов. – Глаза мелкие, как у свиньи. Зубов нет, ощерился, словно раскрытый мусорный бак. Видно, успел побывать в местах не столь отдалённых, где и лишили его клыков.
– Каковы ваши дальнейшие действия?
– Мои ребята по горячим следам продолжают прочёсывать близлежащие дома, опрашивают жильцов, знаком ли им этот тип?
– Хорошо, о результатах, немедленно докладывайте мне! – распорядился майор. – Кстати, уйти на больничный не предлагаю, но советую принимать таблетки, а перед сном – тепловые процедуры.
– Спасибо за заботу, Георгий Михайлович, – улыбнулся в ответ лейтенант. – Жена-медсестра и так пичкает меня ими, на ночь грозилась с горчичниками ноги попарить, банки на спину поставить, если, конечно, снова не вызовут на происшествие.
– Так и быть, лечись, в следующую ночь обойдёмся без тебя!
– Спасибо! – Парень, шмыгая покрасневшим носом, удалился из кабинета начальника.
Виктора Косых по словесному портрету опознали соседи по дому. Когда светловолосый сержант Дмитрий Востриков с напарником постучались к нему в квартиру и сказали, что его задерживают по подозрению в убийстве, он струхнул, но ни в чём не признался.
– У меня алиби, я с друзьями справлял вчера Новый год! – злобно сверкнув свиными глазками, нарочито возмутился Косых.
– Ну что ж, мы пригласим их в милицию, пусть они подтвердят твоё алиби, – предложил импульсивный, но умело сдерживающий свои эмоции сержант.
Когда блондинистый Дмитрий с напарником привели Витю Косых в отдел и ввели в кабинет, тот, увидев на столе Колобова намеренно оставленный на виду подозреваемого ватман с его изображением, заржал довольный.
– Похож! Но как мой портрет оказался у вас? – удивился он.
– А это, дорогой, словесный портрет, который составили по свидетельским показаниям! – ухмыльнулся кругленький лейтенант, скосив на него выразительные влажно-чёрные глаза. – Тебя во время убийства видели возле артиста…
– Не понял! Я же говорил, что у меня алиби, – нахально произнёс тот, запустив короткопалую руку в редкие зачесанные назад волосы. Но наглость его никого не озадачила.
– Ты возглавляешь компанию из местной шпаны, – проигнорировав его слова, Колобов, блефуя, нарочито ласково продолжал: – Встретив «Деда Мороза», твои дружки потребовали его выложить выручку, полученную от родителей. Не успел артист произнести фразу: «С какой стати?», как ты, главарь, начал вырывать из его рук мешок. Тот начал сопротивляться, и тогда ты, Косых, кивнул одному из напарников, который с готовностью вынул нож и незаметно пырнул им жертву в бок. – Говоря это, Владимир делал вид, что ему доподлинно известны эти факты, виновность шайки Косых налицо. Он и не предполагал, как близок был к истине.
– Не докажете! – злобно буркнул главарь.
– Докажем! – уверенно проговорил импульсивный Востриков, сдерживая ярость.
Дальнейшее было делом техники. Поляков, получив от прокурора разрешение на обыск подозреваемых, дал соответствующее распоряжение под-чинённым. Нож с остатками крови убитого и отпечатками пальцев его владельца обнаружили в доме дружка Виктора Косых. Результат был налицо.
Наконец суд вынес приговор шайке Косых.
 – Читали свежий номер «Южного Урала»? – обратился Поляков к коллегам-подчинённым, вполне удовлетворённый вынесенным приговором. – Наш случай описан в этой газете под заголовком «Привет от Деда Мороза». А процесс раскрытия преступления и наши имена попали в книгу «Российский сыщик».
***
В высокое чисто помытое окно с синего неба ослепительными потока-ми било яркое лучистое солнце, на которое нельзя было без боли взглянуть. Полковник Родин, начальник Управления уголовного розыска  УВД Оренбургской области, мужчина крупный, с приятными чертами лица и с обильной сединой на русоволосой голове, щурясь, вытер платком потный лоб.
–  Если в 1986 году по статистике было зарегистрировано чуть более 100 убийств по области, то в 1990 году – уже 500, то есть этот показатель увеличился в 5 раз. И  эта тенденция сохраняется, – полковник Родин, зачитав цифры из лежащего перед ним отчёта, вздохнул. Отодвинув в сторону пухлую папку, устремил полный горечи взгляд на сидящего перед ним Полякова.
– Да, Виталий Фёдорович, тяжелые для страны времена, – согласился тот. – Разгул преступности и криминальных разборок...
– В Асекеевском районе пропала девочка, и никак не могут найти её, – продолжал Родин, наморщив высокий лоб и поглядев сквозь стёкла на внезапно появившееся в небе облачко, похожее на снежный сугроб. – Туда послали опытного поисковика, майора Евдокимова. «Отработаны» места возможного нахождения пропавшего ребёнка: лесные массивы, овраги, речки, подвалы, заброшенные колодцы, чердаки, сараи – а результатов нет.
– Видимо, там не обошлось, без наличия криминальной составляющей, – предположил Поляков. – Я могу съездить, попробовать разобраться.
– Назвался груздем – полезай в кузов! – гладко выбритое лицо полковника засияло от удовольствия. Он знал, там, где за дело возьмётся Поляков, – там почти всегда гарантированно обеспечен успех! – Я надеюсь, на вас, Георгий Михайлович! – доверительным тоном произнёс полковник.
– Есть! – отрапортовал тот, встав с места.
– Рассчитываю на ваш опыт, мастерство и ответственность, – Родин тоже поднялся, с чувством пожал ему руку, снова перейдя на «ты», добавил: – Удачи тебе, Георгий Михайлович!
Старший оперуполномоченный по особо важным делам Поляков по приезду на место первым делом тщательно ознакомился с собранным мате-риалом, проанализировал его – не зная броду, не суйся в воду, вслух произнёс он любимую пословицу и с долей некоторого превосходства подумал: «Нужно использовать собранные данные по максимуму, чего, увы, не сделали местные «сыскари».
– Я изучил материалы дела, и у меня возникло подозрение, что похитить, увезти малышку мог Болотов, муж старшей сестры пропавшей девочки, – заявил он, собрав на следующий день оперативников. Сотрудники районного ОВД с удивлением воззрились на командированного офицера.
– Но ведь по делу Болотов идёт как свидетель, – заикнулся молоденький лейтенант Воронцов. Глаза парня при этом широко раскрылись, на лбу от приподнятых бровей появились неглубокие пока морщины, пухлые розовые губы сложились в букву о.
– Его-то и предлагаю задержать, – кивнув, подтвердил старший оперуполномоченный по особо важным делам. – Известно, что предпоследний свидетель рассказал, что видел девочку в песочнице в 12 часов дня. А мотоциклист Болотов, который подъехал сюда же буквально через минуту-другую, уже якобы не заметил малышку. На деле, Болотов последний, кто видел её в песочнице. А правила сыска гласят и рекомендуют – пляши от последнего. Эти правила знают все сыщики! Они жизненны, и я питаю надежду, ещё раз подтвердят свою актуальность. – Поляков выпрямил спину, проглотил вдруг подступивший комок к горлу, уверенно констатировал: – А следствию он соврал, чтобы прикрыть своё преступление! Надо изучить его как личность, найти повод для задержания и «отработать» на причастность к исчезновению девочки.
– Так такого повода и искать не надо, – с готовностью произнёс краснощёкий лейтенант Воронцов. – Вчера бабульки-соседки жаловались, что в пьяном виде Болотов учинил скандал, выражался нецензурной бранью, затеял драку с дружками, в результате чего нарушен общественный порядок, смяты клумбы во дворе...
– Вот и воспользуйтесь ситуацией, товарищ Воронцов, – посоветовал старший оперуполномоченный, бросив поощряющий взгляд на молодого сотрудника. –  Под лежачий камень и вода не течет. 
Утром следующего дня собранный по факту хулиганства материал представили в суд, по решению которого Болотову назначили административный арест на 5 суток. Поляков дал задание Воронцову – узнать у Болотова, как он провёл время, то есть, что он делал в день исчезновения девочки, поминутно, в течение всего дня. Выполняя его поручение, лейтенант досконально изучил действия опрашиваемого в тот злополучный день, когда пропала малышка. Болотов свою вину в её исчезновении отрицал.
– Товарищ подполковник, это не он увёз девочку с песочницы, – войдя в отведённый для Полякова кабинет, доложил Воронцов. И на усмешливый взгляд старшего офицера добавил торопливо: – Отрицая свою причастность к похищению девочки, он так честно смотрел мне прямо в глаза. Нет, это не он! Я ему верю. Он не мог совершить преступление! Неужели можно так искусно врать?
– Поживём – увидим! – вздохнув, проговорил Поляков.
В камеру предварительного заключения Георгий Михайлович после разговора с лейтенантом вошёл один. Болотов лежал на нарах, вперив взгляд в потолок и не отреагировав, вернее, проигнорировав появление офицера высокого чина.
– Вот что, гражданин Болотов, вы же понимаете, что поводом для мое-го приезда из области послужило не мелкое хулиганство, которое вы совершили, – криво усмехнувшись, холодно произнёс подполковник. – Я предполагаю, что это вы увезли малышку с песочницы покататься в коляске мото-цикла. Но боитесь в этом признаться по каким-то причинам. Расскажите правдиво, как всё было – это может повлиять на срок, который вы получите. Возможно, вы её «уронили»  с коляски по неосторожности… Сами понимаете, вам не всё равно, получите из-за этого минимальный срок  – 2-3 года или больше. Это всё-таки не 12 лет, как за преднамеренное убийство. Предлагаю подумать об этом и, если решитесь признаться, вызовите меня через дежурного.
Болотов, крупный мужчина с растрёпанными волосами, метнул с нар острый и хищный взгляд круглых совиных глаз на офицера милиции, но промолчал. Однако слова Полякова явно запали ему в голову. Он сразу сообразил, как из этой ситуации можно выйти с наименьшими, то бишь, с минимальными для себя потерями. Как за соломинку ухватившись за версию подполковника, он, недолго думая, буквально через полчаса вызвал дежурного, потребовал отвести его к Полякову.
– Я всё расскажу и покажу вам! – сходу, с порога заявил он.
Выслушав подозреваемого, старший оперуполномоченный по телефону вызвал для сопровождения сотрудника милиции. Тот повёл Болотова к выходу из отделения, усадил его в «УАЗик», чтобы отвезти в лес, где он спрятал труп якобы нечаянно погибшей девочки.
Стояли ясные, тёплые деньки бабьего лета. Машину трясло на грунтовой ухабистой лесной дороге. Низкое, предзакатное солнце, застревая между стволами пролетающих мимо деревьев, излучало нежное, светло-золотистое сияние. Густые тени ветвистых деревьев с разноцветными листьями, падая, рябили и располосовывали дорогу. За колёсами серым облачком клубилась пыль. Полякова с водителем, и Болотова с сопровождающим его милиционером в УАЗике то и дело подкидывало на колдобинах и корявых корневищах деревьев, протянувшихся через дорогу, но они не обращали внимания на эти неудобства. Их заботило сейчас другое – чем закончится эта поездка?
– Вот здесь, Маринка, упала и разбилась, – разомкнув челюсти, пробормотал вдруг Болотов. Водитель-милиционер было притормозил при этом, но Поляков махнул рукой, мол, едем дальше.
– Потом вернёмся к этому месту. Показывайте, где находится труп малышки, – посуровев, сказал он Болотову.
Тот кивнул разлохмаченной неряшливой головой и, когда дорога на пригорке свернула влево, велел остановить машину. Конвойный вывел из салона подозреваемого и, все, шелестя листвой, направились вглубь леса, куда им показывал Болотов. Сухо и знойно жгло на безоблачном небе предзакатное солнце. Под ослепительной синевой неба деревья стояли все в ярких осенних красках, испещрённых солнечными бликами. Изумрудный, золоти-сто-жёлтый, оранжевый и рубиново-красный оттенки составляли такую богатую и острую гамму красок умирающей зелени, а воздух был так чист и прозрачен, напоен ароматами подсыхающих трав, сопревшей прошлогодней листвы, грибов и другими еле уловимыми запахами, что у Полякова вдруг на мгновение возникло ощущение, что ничего плохого не произошло, – он подростком пришёл вместе с матерью за грибами в лес. У него, как в детстве, захватило дух, из груди вырвался вздох изумления!
– Здесь! – вывел его из затуманенного временем прошлого голос Болотова, и Георгий Михайлович с сожалением вернулся к печальному настоящему. Тот, опустившись на колени, начал разгребать листву и вскоре перед сотрудниками милиции предстал трупик истерзанной и окровавленной пяти-летней малышки в изодранном розовом платьице. У Полякова мурашки забегали по спине, сердце сжало от горечи и тоски. Он на мгновение представил на месте этой малышки свою кровинушку-внучку и содрогнулся всем телом.
– Это ты обманом увёз и до смерти изнасиловал эту крошку! – не выдержав напряжения от представившегося перед ними зрелища, воскликнул водитель-милиционер и с кулаками набросился на поднявшегося с колен Болотова. – Ты не мужчина, ты – дикое животное!
– Это не я! – взвизгнул тот.
– Отставить! – властно прикрикнул Поляков, сглотнув подкативший к горлу комок.  Он считал, что сотруднику милиции в любой ситуации надо быть сдержанным – грубость не красит даже героя. – Экспертиза покажет, кто насильник и убийца! – ледяным тоном добавил он.
Экспертизу долго ждать не пришлось. Она показала, что девочка была изнасилована и задушена Болотовым, – признаками удушения явились за-павший язык, синяки…
– По данному делу был собран богатый материал, но воспользоваться им вы, уважаемые коллеги, не смогли! – подчеркнул подполковник Поляков перед личным составом Асекеевского РОВД, когда в неформальной обстановке отмечали раскрытие с большим общественным резонансом преступления против личности ребёнка. – Уверен, вы сами смогли бы раскрыть это дело, если бы более внимательно подошли к оценке собранного вами материала. Вы не учли такой важный момент, когда мать девочки появилась на песочнице, откуда та пропала, буквально, через несколько минут после Болото-ва и не обнаружила дочку.
Приехав в Оренбург, Поляков поспешил доложить Родину об успешном завершении дела. Выслушав его, тот нахмурился, крылья носа побелели от гнева, на лбу собрались скорбные складки.
– Как только земля носит таких подонков! – сжал кулаки, полковник пристукнул ими по полированному столу. Взяв  себя в руки, добавил с чувством: – Я горжусь тобой, Георгий Михайлович, твои успехи в расследовании помогают поганой метлой сметать из нашей жизни таких негодяев!
– Спасибо! – исполненный искренней благодарности отозвался Поляков. Приятно, когда по достоинству оценивают твою работу, полную напряжения всех сил и эмоций.
Полковник Родин помолчал, успокаиваясь, погладил обильную седину на русоволосой голове, поднял широко поставленные умные глаза на сидящего напротив младшего по возрасту и званию коллегу. Кто не сажал дерева, тому не лежать в тени. Поляков же, отдавая всего себя любимой работе и мо-лодые, пока неограниченные, душевные силы раскрытию преступлений, быстро продвигался по карьерной лестнице, получал новые должности и звания. С переводом в Управление уголовного розыска  УВД Оренбургской области, Георгий Михайлович сначала работал оперуполномоченным, потом – старшим оперуполномоченным по особо важным делам. Позже ему можно будет доверить отдел по раскрытию убийств и других тяжких преступлений против личности с большим общественным резонансом, –  подумал Родин, а вслух сказал:
–  Кстати, ты очень вовремя вернулся, Георгий Михайлович. Я считаю нужным и даже горю желанием снова срочно направить именно тебя в командировку, на этот раз в Ташлинский район, где среди бела дня, уйдя из школы домой, пропала старшеклассница. Тело юной девицы не найдено, но я полагаю, тут пахнет ещё одним сложным нераскрытым преступлением. Без твоей тонкой интуиции, подполковник, не обойтись. Нельзя время терять – надо ехать, по горячим следам проще найти девчонку, а может быть, и убийцу, если есть криминальная составляющая.
***
Приехав и пообедав в местном кафе райцентра Ташлы, подполковник Поляков сразу же с головой окунулся  в работу. Знакомясь в отведённом ему кабинете отделения милиции с результатами поисковых действий местных коллег, он задумчиво перелистывал содержимое тоненькой папки: справки, снимки, докладные, объяснительные сотрудников по обследованию оврагов, кюветов, проезжей части республиканского значения дороги от райцентра Ташлы до города Тоцкое. Озадачил снимок голубенького шарфика, найденного на обочине дороги, ведущей в Тоцкое. По свидетельству одной из подруг пропавшей старшеклассницы, шарф принадлежит Светке. При каких обстоятельствах он там оказался? Скорее всего, он послужил поводом для начала поисковых мероприятий по обследованию местности, прилегающей к дороге в Тоцкое, а не в сторону дома девушки. Может, специально создана видимость, что Светлану увезли куда-то? Не отвлекающий ли это манёвр, чтобы ввести в заблуждение сотрудников милиции? Уехала, мол, убежала девочка из дома – теперь ищи ветра в поле… Не факт, что объявив розыск, можно найти исчезнувшую школьницу. Видимо, кому-то, кто в этом замешан, это выгодно. Одни вопросы, и ответов на них пока нет. 
 Поляков машинально прочертил в своём блокноте горизонтальную линию участка дороги от Ташлы до города Тоцкое. Потом провёл вертикально ей полосу, изображающую просёлочную грунтовую дорогу от Шёлковской средней школы, где училась старшеклассница, до её дома, расположенного в посёлке Матросово. Получилось изображение в виде креста. Поставив точку на пересечении дорог, Георгий Михайлович снова задумался. Куда двинулась девчонка с этой точки пересечения дорог – в сторону дома, в Матросово, или всё-таки в Тоцкое, если недалеко от этого города на обочине нашли её шарфик?      
По приезду на место Поляков хорошо изучил карту местности. Знал, недалеко от перекрёстка дорог начинается лесопосадка, расположенная перпендикулярно к просёлку, ведущему в Матросово, то есть к месту проживания школьницы. Почему не проведены поисковые мероприятия в лесопосадке? Он провёл ручкой линию лесопосадки, которая шла параллельно к дороге в Тоцкое. А ведь из лесопосадки через пашню можно попасть на трассу, ведущую в данный город, – молнией мелькнула мысль. Предположим, Светлана, дойдя до лесопосадки, передумала идти домой и вернулась через пашню к дороге, ведущей в Тоцкое. Но зачем? Может, в этом городе есть родственники, и у неё, взбалмошной, неожиданно возникло желание увидеть их?  Это, впрочем, объясняет, как шарфик оказался на обочине дороги в Тоцкое. Знать бы ещё, сама Светлана, выйдя с лесопосадки к шоссе, уронила шарфик или тот, кто неизвестно по какой причине забрал его у неё. Поляков поднялся со стула, вышел со своего кабинета, чтобы задать возникшие вопросы начальнику отделения милиции Перчину. Тот сидел в своём кабинете с российским триколором в углу и с президентским снимком над креслом. Усадив гостя напротив себя, тугощёкий, вальяжный начальник, выслушав его, сказал:
 – Я, товарищ подполковник,  подозреваю, что девочку увезли строители, лица «кавказской национальности», которые заполонили территорию района, – на лице Перчина появилась и быстро исчезла презрительная ухмылка. – Надо бы сосредоточить все силы оперативного состава, чтобы проверить их причастность к пропаже школьницы. Найдём виновников исчезновения девчонки – куда они денутся! Где-нибудь в потайном месте прячут и насилуют её.
– Другой версии у вас нет, Пётр Николаевич? – жёстко спросил Поляков, не разделяя ни его оптимизма, ни пренебрежения к представителям другой национальности, проскользнувшего в голосе Перчина. – Я сильно сомневаюсь в ваших доводах, думаю, строителям не выгодно терять работу, и на преступление они не пойдут. Кстати, вы не объяснили, почему не произвели поисковые действия по пути в Матросово и в близлежащей лесопосадке?
– Найденный шарфик по дороге в Тоцкое ввёл нас в заблуждение, – неприязненно пробормотал Перчин. Опустив брови, он скосил мелкие сердитые глазки на долговязого старшего оперуполномоченного по особо важным делам.
– Я считаю, поисковые мероприятия надо возобновить! – у подполковника от недоброжелательного тона коллеги глаза сверкнули расплавленной сталью. – На этот раз провести их на местности от перекрёстка дороги Ташла-Тоцкое до её места жительства методом сплошного обследования терри-тории. Особое внимание уделить и тщательно осмотреть лесонасаждения, овраги. Кроме того, я лично проведу инструктаж задействованных в поисковых мероприятиях сотрудников, а усилия оперсостава сосредоточим на установлении лиц, проходивших и проезжающих через перекрёсток дорог в период пропажи девчонки.    
– Эта пластинка  долгоиграющая! – недовольно протянул хозяин кабинета, надув тугие щёки. – Где взять столько сотрудников – снова, как в прошлый раз, для поисковых операций привлечь солдат из Тоцкого?
– А что мешает в целях оперативности сделать это? – спросил Поляков, которым при виде явного равнодушия Перчина к его предложениям, наоборот, овладел спортивный азарт. – Дело не сдвинется с места, если ничего не предпринимать! С начальником Тоцкого РОВД я уже поговорил по телефону, чтобы срочно «отработали», вернее, выявили в местных автопредприятиях водителей, которые, проезжая по участку дороги от Тоцкого до Ташлы, то есть по месту обнаружения шарфика девочки и по перекрёстку дорог, могли увидеть её. Через час оперативники должны приступить к выполнению задания, которое я им поставлю на месте, поэтому мне срочно необходимо вы-ехать в Тоцкое.
Ласково и беспечно светило сентябрьское солнышко. Георгий Михайлович сел в «УАЗик» и, жмурясь от ярких солнечных лучей, падающих на лобовое стекло, тронул с места машину. Мелькали, пробегая мимо перелески в разноцветном наряде осенней листвы, квадраты всходившей озими, блестевшей после прошедших дождей изумрудом, жирно чернела зябь на полях.  Горы, словно пышно поднявшиеся хлеба, испечённые в деревенской печи и поставленные рядышком друг с другом на лавке. А зимой они выглядят праздничными пасхальными куличами в белоснежной присыпке. «Природе нет дела до людских дел и проблем», – подумал Георгий Михайлович, озабоченный тем, как быстро будет выполнено его поручение. Этих автопредприятий, занимающихся перевозкой грузов, в городе Тоцкое оказалось то ли семь, то ли восемь. Нелегко будет найти очевидцев и всё же надежда есть.
Когда Поляков вернулся в Ташлы, 5 оперативных групп были готовы к поиску пропавшей девчонки. Короткий инструктаж: постановка задачи, маршрут, средства связи, транспорт, форма докладов – заняли недолго времени. Пропавшая была найдена в лесопосадке через 40 минут. Ещё более трёх ча-сов заняли следственные действия по осмотру места происшествия и прилегающей территории, которые проводила опергруппа в составе работников прокуратуры, милиции, их руководителей, экспертов.
Изнасилованную и мёртвую старшеклассницу из лесопосадки доставили в морг. Перед Поляковым лежала золотоволосая девушка с прекрасным личиком, на котором навеки застыли страдание и испуг. Одежда Светланы – белая кофточка с коричневой юбкой, колготки, под цвет шарфика лёгкая синяя курточка – всё было изодрано и испачкано кровью и грязью. Было заметно, что она долго сопротивлялась насильнику. Озверевший преступник распорол своей жертве живот, перерезал ей горло. На груди девчонки также были ножевые ранения. Даже у подполковника, ко всему привыкшему за долгие годы службы в милиции, волосы поднялись дыбом при взгляде на эту бедняжку.
Кивнув удручённым коллегам, Поляков, плотно сжав бескровные губы, молча осмотрел труп юной девушки. В отделение уехал угнетённый и подавленный, хотя изо всех сил сопротивлялся этому состоянию, – он до последнего надеялся, что девушка жива. Голова была тяжёлой от перенесённого потрясения. Неужели он позволит этому садисту ходить на свободе и продолжать творить зло? Не бывать этому! 
В отведённом кабинете старший оперуполномоченный без сил опустился на стул. Раздался оглушительный звонок, который вывел его из прострации. Звонили из Тоцкой милиции. Путёвые листы свидетельствовали,  командированных в Ташлу водителей в день пропажи девушки в этих авто-предприятиях оказалось несколько человек. Но девочку видел лишь один из них – Виктор Иванович Двориков. Коллега из Тоцка послал его к Полякову. Это обрадовало и обнадёжило подполковника – цыплят по осени считают!
 Положив трубку, набрал воды в стакан, достал из ящика стола маленький кипятильник, который с пачкой индийского чая всегда возил с собой в командировку. Во вскипевшую воду добавил щепотку заварки – бодрящий напиток готов! Для чаевничания из кармана выудил завалявшуюся карамельку… Рабочий день подходил к концу, но об уходе в гостиницу не могло быть и речи.
Уже стемнело, когда подъехавший водитель вошёл к Полякову в кабинет. Не успел тот посадить свидетеля на стул, приоткрыв дверь, к подполковнику заглянул Перчин.
  – Я вам не нужен, Георгий Михайлович? – обратился начальник отделения к старшему по званию. Тот, торопясь приступить к опросу Дворикова, отрицательно мотнул головой. – Ну, я тогда пойду, пожалуй, домой? – с полувопросительной интонацией добавил Пётр Николаевич. Поляков кивнул, и тот, попрощавшись, ушёл.
– Когда я ехал в Ташлы, со мной напросился в машину рыжеволосый парень из посёлка Войково, которого я высадил на перекрёстке дорог, – не спеша рассказывал немолодой мужчина с залысинами на широком лбу.
– Что было дальше, Виктор Иванович? – поторопил подполковник Поляков, постукивая мосластыми пальцами по столу.
 – Я замешкался, не сразу тронул свой грузовик и увидел красивую девчонку с портфелем в руках, которая шла, судя по дорожному указателю, в сторону Матросово. Смотрю, мой рыжий попутчик последовал за ней. Я усмехнулся, вряд ли, мол, повезёт тебе! – страшненький тот собой, весь в прыщах. Заметил, он что-то сказал ей, попытался взять под руку. Девица бросила на него высокомерный взгляд, отстранилась, но это не остановило того. Дело молодое, подумал я, и поехал дальше.
– И это всё? – метнул Поляков быстрый серый взгляд на собеседника.
– Нет, не всё! – с готовностью отозвался худощавый водитель. – В Ташлах я, дождавшись очереди, разгрузился, пообедал в столовой и снова поехал на работу в Тоцкое. Этот же рыжий, с узким прыщеватым лбом молодой человек стоял в километре от перекрёстка и, проголосовав, попросился со мной обратно в Войково.
– Ничего вас не привлекло в его облике, одежде, в обуви? – с нетерпением спросил Поляков Дворикова.
– Ещё как привлекло, товарищ подполковник! – усмехнулся Виктор Иванович. – Меня тогда разозлило, что он с комьями грязи на большущих кроссовках полез в кабину. Откуда взялась грязь? – асфальт после дождя был чистый.
– А не с лесополосы ли он пришёл через пашню на трассу? – задал новый вопрос Георгий Михайлович, а про себя подумал: «Жаль, что следы от кроссовок, обнаруженные во время осмотра на поле, размыты после дождя и можно только догадываться, кому они принадлежат! Видно, не в себе был рыжий знакомец водителя, коли не позаботился о том, чтобы хоть об траву на обочине почистить обувь прежде, чем сесть в кабину». 
– Да, скорее всего, с лесополосы тот и пришёл, – согласился водитель. – И ещё, товарищ подполковник, мой попутчик всё время прикрывал похожее на кровь пятно на джинсах, – эти слова Дворикова ещё больше насторожили Полякова. – При этом он ссылался на то, что подрался с мужем любовницы, который якобы приревновал его к ней.
– Он не назвал вам случайно своего имени?
– Нет, к сожалению, – водитель сопроводил свои слова отрицательным кивком головы и, сославшись на усталость и позднее время, попросился домой.
– Увы, Виктор Иванович, я пока не могу вас отпустить, – извиняющим тоном промолвил Поляков.– Большое спасибо вам за ценные сведения, но нам еще будет необходима ваша помощь. Пожалуйста, посидите пока в коридоре – предстоит узнать по фото вашего попутчика. 
Разговор с водителем окрылил старшего уполномоченного, что придало сил, энергии. Проводив того до дверей, подошёл к столу, где под стеклом находился список участковых инспекторов, водя по нему пальцем, пробормотал себе под нос:
– Сейчас наведём справки, попробуем узнать фамилию рыжего парня у участкового Тихонова, за которым закреплён участок с посёлком Войково в том числе. – Набрав телефонный номер инспектора, Поляков представился и коротко изложил суть своей просьбы, назвав при этом приметы попутчика Дворикова.
– В Войково, товарищ подполковник, такой парень не проживает, – проговорил озадаченный Тихонов, выдержав паузу. Видимо, перебирал в памяти своих подопечных. Услышав разочарование в голосе Полякова, поторопился добавить: – Этот молодой человек проживает в Тоцком и приезжает на свидание к сестрам-двойняшкам в Войково. Он, кстати, отсидел 15 суток за драку с местными парнями.
– Вот как?! Помните, как его фамилия? – быстро спросил старший оперуполномоченный. Собеседник на другом конце провода долго мялся, припоминая фамилию. Через некоторое время произнёс неуверенно:
– Насколько точно, судить не берусь, кажется, Козырёв… Да, да, имен-но так звучит его фамилия, – уже увереннее добавил он.
– Мне нужны адреса тех, с кем он контактирует: приятели, подружки. Узнаете, доложите мне!
– Надо будет снова обратиться к помощи коллег из Тоцкого – просмотреть в картотеке их дежурной части фамилии 15-суточников, – положив трубку на рычаг аппарата, вслух проговорил подполковник, которого разбирало нетерпение.
В здании отделения милиции было тихо. Кабинеты закрыты, но в коридоре горел свет. Поляков приглашающим жестом махнул рукой Дворикову, который дремал на скамейке, прислонившись к стене, и вместе они спустились по довольно крутой лестнице со второго этажа к дежурному. Тот, находясь за перегородкой, вскочил с места, отдавая честь подполковнику.
– Андрей Иванович, у меня к вам просьба, – козырнув в ответ, обратился к нему Поляков. – Вызовите водителя – надо срочно ехать в Тоцкое.
***
Выехав из отдела милиции, машина бойко понеслась по направлению к Тоцкому, светом фар жадно выхватывая перед собой участки асфальтированной дороги.  Словно играя в прятки с иглистыми ярко мерцающими звёздами на стёганом небесном одеяле, серповидная луна изредка ныряла в мглистые облака. Ехали молча. Усталость не располагала к общению. Оглянуться не успели, как появились окраины небольшого городка, являющегося, как и село Ташлы, райцентром. Оживившись, Двориков, уроженец и патриот своего города, с гордостью поведал, что Тоцкое возникло как старинная кре-пость для обороны от кочевых племён ещё в 1736 году, и первыми его жителями были казаки, позже здесь поселились беглые и казённые крестьяне. Экономическому развитию Тоцкого способствовала железная дорога, проложенная в конце 19 века. Городок в своё время посетил Александр Пушкин, собиравший материалы для «Капитанской дочки» и «Истории Пугачёва». В Первую мировую войну в лагере для военнопленных содержался чешский писатель Ярослав Гашек. Кроме того, в Тоцком бывал революционер и советский деятель Михаил Калинин. Примечательно Тоцкое и тем, что в Великую Отечественную войну здесь формировались части «Армии Андерса» – военные подразделения польского правительства, находящегося в изгнании.
– Если я не ошибаюсь, Виктор Иванович,– обратился к нему Поляков, – Тоцкое стало известно всей стране благодаря полигону, на котором в 1954 году была сброшена ядерная бомба.
– Совершенно верно, товарищ подполковник, – согласился тот. – После взрыва атомной бомбы начались учения, продолжавшиеся целый день. Радиации каждый из 45 тысяч солдат и офицеров, призванных сюда на учения, «схватил» сполна, не зря их называли «атомными солдатами». Думаю, они недолго прожили после этого…
– А каково местному населению? – оглянувшись на Дворикова, спросил водитель Чудочкин.
– Живём, куда денешься? – вздохнул Виктор Иванович. – Да и разве только мы пострадали? Радиоактивный след, говорят, протянулся до самой Сибири. В своё время правительство во главе с Черномырдиным обещало взять на себя заботу о людях, пострадавших от радиации на Тоцком полигоне. Планировалось выделить деньги на строительство больниц, исследовательских центров и санаториев, где бы местные жители регулярно проходили медосмотры и получали квалифицированную помощь при заболеваниях, полученных от облучения. Но эти бюджетные расходы в середине 90-х годов были урезаны и деньги на место трагедии не попали. Всё предано забвению. 
Предварительно предупреждённый Поляковым дежурный Тоцкого ОВД, весёлый и остроумный милиционер заранее приготовил картотеку со списком 15-суточников с адресами их проживания. Но фото, по которому Двориков мог узнать попутчика, в картотеке дежурной части не имелось.
– Можно съездить за начальником паспортного стола домой, – предложил дежурный, – хотя ночь во дворе и тот, наверно, видит уже десятый сон.
– Да, медлить нельзя, опасный преступник на свободе и в любое время может совершить новое убийство! – согласился Поляков.
 – Стриженая девка косу не успеет заплести, как мы, товарищ подполковник, доставим вам Шатина, – сострил дежурный милиционер. Было уже 2 часа ночи, когда вместе с прибывшим начальником паспортного стола, открывшим ключом железную дверь, Георгий Михайлович вошёл в крохотный кабинет со шкафом с выдвижными ящиками. 
– Кто вас конкретно интересует, товарищ подполковник? – любезно поинтересовался Шатин, среднего роста, начавший полнеть мужчина. А когда Поляков разъяснил суть своей просьбы, достал бланк формы номер один паспорта Козырева с его фотографией.
– Вот он! – Двориков радостно ткнул пальцем в маленькое фото прыщеватого парня.
– Значит, это Козырев? Долго же мы искали и всё же нашли тебя! – разглядывая вместе с Виктором Ивановичем фото, протянул подполковник. Серые глаза его заблестели от удовлетворения. Но главное испытание было впереди! Первый раз в жизни Поляков решил воспользоваться своим правом, объявить среди ночи тревогу, вызвать личные составы Ташлинского и Тоцкого отделений милиции для поимки опасного преступника. В 6 часов утра все были на месте во главе с начальниками отделений Уголовного розыска. В городе Тоцкое и посёлке Войкове, благодаря участковым инспекторам, были установлены семь адресов, где мог находиться преступник. Столько же было создано мобильных групп, в составе каждой из них входили четыре сотрудника, вооружённых табельным оружием, один – автоматом.
Оперативная группа во главе с лейтенантом Дмитрием Лукиным подъехала к дому сестёр-двойняшек, проживающих с матерью в посёлке Войково. Калитка во двор была открыта – пожилая женщина, выгнав через неё корову в стадо, поила молоком телёнка возле сарая. События разворачивались стремительно. Сотрудники с молниеносной быстротой, незаметно проникли во двор. При виде забежавших в калитку вооружённых милиционеров хозяйка испуганно застыла, забыв про ведро с пойлом. Дмитрий предостерегающе приложил палец к губам, спросил шепотом:
– Козырев у вас? – та, моргая расширенными глазами, кивнула утвердительно, прошептала чуть слышно:
– Спит в горнице.
Дмитрий оглянулся на своих сотрудников, глазами и лёгким кивком головы указывая на дверь в сени дома. Те, без слов понимая своего командира, бесшумно скользнули туда, потом в переднюю, где половину комнаты занимали русская печь и голландка. Один из них, откинув занавеску, осмотрел лежанку на печи – тут, видимо, ночью отдыхала сама хозяйка. На койке возле стены безмятежно спала молодая, довольно симпатичная девушка. Сержант тихо приоткрыл дверь горницы, приглашающим движением махнул товарищам рукой. Двое сотрудников, держа наготове оружие, беззвучно шагнули вслед за ним на порог. Рыжий Козырев, беззаботно и вольготно раскинувшийся на широкой деревянной кровати, храпел во всю мощь своих лёгких возле притулившейся к нему хорошенькой девицы, как две капли воды похожей на сестрицу, почивавшую в передней.
Светлана, над которой Козырев поглумился, а потом ещё и убил её, как садист, не познав счастья, будет гнить в могиле, а этот рыжий тип продолжать развлекаться с красивыми девчонками! Брови лейтенанта нахмурились, сузившиеся зрачки глаз говорили о переполнявшем его мстительном чувстве к задерживаемому. Но разве он имел право поддаваться мести? Он, офицер милиции, и в любой ситуации должен вести себя достойно!
– Встать! –  в требовательном голосе Дмитрия звучали лёд и пламя одновременно. Козырев, вздрогнув, открыл глаза. Увидев направленные на себя табельное орудие и дуло автомата, резво соскочил с постели. 
– Не убивайте! – завопил он, разжав челюсти и заслоняя прыщеватое лицо.
– Говори, где девчонка? – Желая подавить волю убийцы, Лукин смотрел пристальным, давящим взглядом, отчего тот усиленно заморгал, забегал глазами, что свидетельствовало о неврастеничности личности, страхе и желании обмануть, не говорить правду. Но, лихорадочно соображая, – понял, что его вычислили, попался как кур во щи – весь покрылся ледяным  потом.
– В лесопосадке, – нервно выкрикнул он. 
– Это ты изнасиловал и убил её?  Говори! – Блеск глаз Дмитрия означал, что он возбуждён и разозлён, и это ещё больше напугало находящегося под прицелом орудий преступника.
– Да! Я всё расскажу, только не убивайте меня! – трясясь от страха, за-скулил Козырев. Правильно говорят, что порой жестокие люди на деле оказываются самыми трусливыми.
По дороге в отделение, находясь под дулами автоматов, Козырев о факте изнасилования и убийства ученицы рассказал со всеми подробностями. Позже он повторит свой рассказ подполковнику Полякову. Георгий Михайлович, загодя позаботившийся о разрешении прокурора на обыск, находясь во время операции в доме родителей Козырева в Тоцком, потребовал от них одежду подозреваемого и нож. Мать, порывшись в грязном белье, вытащила вместе с орудием убийства окровавленные джинсы сына. А во дворе дома сестёр-двойняшек в золе от костра были найдены остатки сожженных кроссовок, в которые Козырев был обут в тот трагический день. В ходе экспертизы выяснилось, что джинсы преступника испачканы кровью убитой старшеклассницы. На ноже Козырева тоже найдены остатки крови его жертвы. Операция по задержанию опасного преступника, проведённая на четвёртые сутки после убийства старшеклассницы, закончилась вполне успешно.
  – Отличный результат! – беседуя с Перчиным, удовлетворённо протянул Поляков. – Есть повод собраться и обсудить итоги раскрытия тяжкого преступления.
– Да! – подхватил начальник отделения. – Товарищ подполковник, как вы отнесётесь к тому, что после прекрасно отработанной задачи стоит не только обобщить результаты, но и пропустить по несколько стопок водочки.
– Я не пью! – улыбнулся Поляков.
Личный состав Ташлинского РОВД собрали в «ленинской» комнате. Сотрудники весело переговаривались и подшучивали друг над другом. С места поднялся капитан Перчин.
– Уважаемые коллеги! Благодаря подполковнику Полякову, высококлассному специалисту и профессионалу, который утёр нам нос, раскрыто тяжкое преступление, задержан и обезоружен убийца! – раздались дружные хлопки мужской аудитории. – Хочу не только поблагодарить его от себя и вашего имени, но и подчеркнуть, что двери нашего отдела и моего дома всегда гостеприимно открыты для него! Признаюсь, я пытался противопоставить ему свою версию и точку зрения по поводу поисковых мероприятий и методов расследования, подозревая в преступлении представителей «кавказской национальности». Но ошибся.         
– Кто старое помянет, тому глаз вон! – весело и непринуждённо проговорил тактичный Поляков. Поддержав и оценив его шутку, коллеги снова дружно зааплодировали. – Давайте обойдёмся без громких речей в мой адрес! – предложил подполковник. Зал одобрительно загудел.
Георгий Михайлович, встав с места, отметил коллег, особо отличившихся в поисковых мероприятиях и в операции задержания. Затем напомнил, что сотрудники отделения смогли бы сами, без помощи сверху, успешно справиться и с расследованием, если бы внимательнее отнеслись к другим версиям, деталям и методам выяснения этого далеко не простого дела. Если пахать плугом, земля станет лугом. Рассказав со всеми подробностями о своих действиях, он  предложил рядовым и офицерам поделиться своими мыслями. Активность коллег превзошла все его ожидания – своим мнением по-делились многие, особенно молодые сотрудники. Поляков остался доволен этим. Приезжая на места раскрывать то или иное преступление, он перед собой ставил задачу не только успешно организовать оперативные мероприятия, но и научить этому коллег нижестоящих структурных подразделений, то есть поделиться своим богатым опытом. Эта цель в очередной раз им была достигнута.
***
Прошло несколько лет, полковник Поляков в очередной раз приехал в одно из многочисленных сёл области на расследование преступления. Валерий Шеглов, щуплый, маленького роста мужичок, похожий больше на подростка, давал показания в доме покойного, тело которого отправили на экспертизу. До пенсии Шеглов работал инженером в колхозе. Худенькое тонкое лицо его было испуганным, он озирался по сторонам, избегая смотреть на старшего оперуполномоченного по особо важным делам.
– Расскажите, Валерий Николаевич, с кем выпивали в тот вечер, кроме умершего не известно от чего Ивана Терехова, – Поляков потёр друг о друга большие мосластые руки, после чего открыл свой блокнот, куда заносил показания свидетелей, – и почему после этой выпивки ваш приятель умер? Он плохо себя чувствовал?
– Нормально он чувствовал себя, вёсёлый был, подшучивал даже над квартирантом Сергеем Маркеловым.
– Давайте всё по порядку. – Поляков почесал ручкой переносицу. –  Где сейчас квартирант?
– Я не знаю. Может, сбежал к матери в Оренбург? – предположил тот.
– Валерий Николаевич, поведайте, пожалуйста, всё, что знаете о нём.
– Ну, Сергей высокий, представительный даже, – видя, что полковник, мужчина крупный, внешне спокойный, уравновешенный, обвинять его в смерти Ивана не собирается, а, значит, и опасности для него не представляет, Валера вздохнул облегчённо и, осмелев, выдал соответствующую оценку квартиранту Терехова. – На лицо красивый, но дрянь-человек!
– Что вам не понравилось в Сергее Маркелове? – большие серые глаза полковника настороженно уставились на Шеглова.
– Очень уж высокомерный, – хмыкнул тот в ответ. – Умнее всех себя считает, чванливый, в общем, и задира к тому же. Чуть что не так, начинает цепляться за слова, угрожает. Мол, я сидел в местах не столь отдалённых. Знаю, как с вами разделаться…
– Шутки Ивана квартиранту явно не пришлись по сердцу, не так ли?
– Да, он не был от них в восторге!
– Что ему могло не понравиться в словах Терехова?
– Иван тоже занозистый был. Всё намекал, что на его пенсию квартирант живёт – и ест, и пьёт. А работать не хочет. Да и где у нас в селе устроишься. Это в колхозе всем находилась работа. А сейчас нет колхоза… Вы думаете, это Сергей убил Ивана? – задал Валерий вполне резонный вопрос.
– А вы как думаете?
– Я не знаю, – произнёс неуверенно тот. –  У Ивана сердце было больное. А выпил он в тот вечер немало...
– Если мать Сергея живёт в городе, что же его занесло в глухую деревушку?
– Сергей раньше тоже жил с женой и с ребёнком в Оренбурге. Его семья моталась по частным квартирам. Парень запил, остался без работы. Жена его бросила. Жить стало не на что – метнулся сюда. Мать Сергея с согласия Ивана прописала сына в его избе.
– А почему мать не прописала сына у себя в городе?
– Да та сама живёт у дочери на птичьих правах.
Поляков покрутил головой, словно ему жал воротник рубашки. В самом деле, зачем сестре лишний жилец, наличие которого увеличит платы за жильё и коммунальные услуги. К тому же братец – непутёвый, житья от него не будет в квартире. Словно догадавшись о мыслях старшего оперуполномоченного, Валера добавил для ясности:
– К тому же, Сергей Маркелов угрожал сестре, мол, у тебя маленькая дочка, не пустишь жить к себе, остерегайся за её жизнь.
– Вот как? – впалые щёки на худом лице Полякова загорелись. – Это становится интересным. Значит, парень не промах! А что связывало Терехова  с матерью этого типа?
– Так Тетеря… это его прозвище, – смущённо пояснил коротконогий Валерий, увидев недоумённый взгляд полковника, – одним словом, Иван сожительствовал с Клавой Маркеловой после смерти её мужа.
– Вам что-нибудь известно о совместной жизни Терехова и Маркеловой?  И почему в последнее время они не были вместе?
– Он лет десять сожительствовал с Клавой, занимаясь фермерством. Затем свернул это дело.
 – Почему?
 – Ну, Ивану не понравилось, что от продажи живности, за которой он ухаживал, ему ничего не доставалось. Клава продаст скотину – деньги детям раздаст. Взнос при приобретении квартиры по ипотеке дочери отдала. А Тетере обидно это. Вскоре Клава продала свой дом в селе, уехала с этими деньгами на юг отдыхать. Ивану не предложила с ним поехать. А потом и вовсе осталась жить в городе у дочери. Школу закрыли в селе, а ей надо работать, кредиты гасить, которые набрала для нужд детей, в частности, на очередную машину Сергею. Теперь изредка, когда ей приспичит решить какие-нибудь проблемы за счёт Тетери, приезжает к нему в гости.
– Что вы, Валерий Николаевич, имеете в виду, говоря о проблемах?
– Ну, Иван говорил мне, что даёт Клаве деньги с накопленной пенсии на очередное гашение кредита. Потом Сергей прописался у него.
Да, налицо упорное стремление хорошо устроиться и пожить за счёт других! – подумал Георгий Михайлович. Распрощавшись с маленьким инженером, как про себя назвал его Поляков, он разговорился с сестрой Терехова, школьным психологом Ниной Михайловной, пропорционально и красиво сложенной женщиной с ярко-изумрудными глазами, то и дело бросавшей тревожные взгляды на окна в ожидании приезда из города младшего брата-студента. Готовясь к похоронам, сестра в траурной одежде с утра крутилась в избе Ивана, перемыла груду посуды, полы, приготовила обед, накормила голодного сотрудника милиции, приехавшего из области, после чего тот заметно приободрился и повеселел. Поляков был тронут тем, что женщина настояла, чтобы он поел. В деревушках, где нет даже общепитовских столовых, в дальних командировках у него нередко сутками маковой росинки во рту не было.
– Почему не поверили, что брат сам умер? И кого вы подозреваете в убийстве? – задал он ей вопросы, усадив напротив себя. После разговора с Шегловым он готов был поверить, что Тетерев убит, но улик было недостаточно, и он надеялся, что женщина внесёт свою лепту в процесс расследования. Именно по её жалобе милиция возбудила дело об убийстве – тело отправили на экспертизу.
– Сергея, конечно! – взмахнув рукой, проговорила та. – Кто бы в этом сомневался! В селе все так считают…
– Откуда такая уверенность? – постукивая ногой об пол, Поляков впился выразительными серыми глазами в скорбное лицо собеседницы.
– Потому что Сергей Маркелов не только отсидел в тюрьме за избиение человека, но и наехал на автомобиле на сбитого кем-то отца. – И Нина Михайловна, поправив чёрный платок на голове, коротко поведала про страшную смерть Клавиного мужа под колёсами автомобиля. Поляков качал головой, внимательно слушая рассказчицу и занося пометки в свой блокнот.
– А что, у сына была причина наехать на отца?
– Скорее да, чем нет! – сделав неопределённый жест рукой, задумчиво проговорила та. – Отец зверски избивал мальчишку, что сказалось на его психике и поведении. Сергей рос неуравновешенным и хулиганистым.
– Да, детское хулиганство чаще всего вызывается необходимостью приспособиться к безобразию взрослых, к их беспределу, – согласился Поля-ков. Нина Михайловна грустно кивнула.
– Папе некогда было заниматься воспитанием Сергея, – презрительно усмехнувшись, добавила она. – Он гулял напропалую, вёл разнузданный об-раз жизни, подавая не самый лучший пример сыну. Клава тоже, уязвленная мужниными поступками, занятая своими переживаниями, не замечала детей, не учитывала, каково им в обстановке скандалов. – Женщина помолчала, поникнув головой.
– Однажды сплавила Клава Сергея в лагерь, а сама уехала отдыхать к матери в город. А в лагере затолкали в одну комнату разновозрастных мальчишек. И пятеро из них дружно налетали с кулаками на Сергея и его приятеля. Сын приехал из лагеря с заляпанными кровью рукавами на спортивной куртке, мол, троим отбили охоту драться, а двое ещё хорохорятся. Оказалось, Серёжиного друга, Петю, чуть не задушили, накинув на шею удавку. Серёжа налетел на них, тем и спас приятеля. – Нина Михайловна подняла на Полякова невесёлые яблочного цвета глаза. – Но привычка драться, решать все проблемы кулаками добром не кончилась – избив кого-то после армии, Сергей попал в тюрьму.
 – Ясненько! – задумчиво произнёс Поляков, а про себя подумал: «Удавка ему знакома плюс успел в тюрьме побывать… Посмотрим, что по-кажет экспертиза трупа. Лицо у Ивана было тёмно-синим – подтвердят ли у него асфиксию?». – Однако для убийства, нужна веская причина. Она у него была? Если да, то какая? Зачем убивать, живя на пенсию вашего брата?
– Из-за неприязни к Ивану и чтобы стать хозяином его дома, – вспыхнув, обронила Нина Михайловна. – Попробуй, сковырни отсюда его, прописанного!
– Хотите сказать, что мать прописала Сергея у Ивана с далеко идущими планами и намерениями? – недоверчиво произнёс Поляков.
– Конечно! – Нина Михайловна коротко кивнула.
– И чем вы можете обосновать это? – дотошно допытывался тот.
– У меня вызвало подозрение однажды оброненная Клавой фраза, почему, мол, Нина, не продашь свой дом и не обуешь тем самым выпивоху-мужа. Можно будет купить квартиру в городе рядом с детьми и жить припеваючи, а твой алкоголик пусть бомжует. Он другого и не достоин! Я тогда сказала, что дом без согласия мужа я не смогу продать. Позже Клава начала упорно добиваться того, чтобы я отдала ей документы на дом брата. Иван хранил их у меня, чтобы они не пропали. Сам долгое время жил у Клавы, а его изба пустовала. У меня тогда уже мелькнуло: «А не хочет ли хитроумная и пробивная сожительница облапошить моего брата? Имея на руках свидетельство на дом Ивана, под пьяную руку уговорит того написать согласие на его продажу, оставит с носом». Я поделилась этими мыслями с братом.
– Спрячь документы подальше от Клавы, – насторожился он.
– Однажды приехала Клава из города и остановилась не у брата, а у меня. Тут и Иван прибежал. Я собрала стол, накормила их. Когда ушли, наконец-то свободно вздохнула, но тут заполошная сожительница вернулась и потребовала документы на дом брата.
– С какой стати? – возмутилась я. – Зачем? Брат не говорил, чтобы я их отдала тебе!
– Давай, давай, они нужны будут! – потребовала женщина – ей не терпелось быстрее прописать у сожителя своего сына. Вспыхнув, я решила проявить характер.
– Нет, не отдам! – я была категорична. – Почему ты постоянно решаешь свои проблемы за счёт Ивана? И почему он сам не взял документы?
– Иван сказал, чтобы я их взяла сама, якобы он не нашёл, куда ты спрятала их. – Клава смотрела на меня с нескрываемым неудовольствием. Я ещё удивилась лёгкости, с которой та говорила неправду.
– Брат и не искал их, – ухмыльнулась я и добавила: – Я их не прятала, но не отдам – иначе потом он съест меня с потрохами. Зачем мне такая головная боль?
Задрав подбородок, та ушла с каменным лицом. «Вот так-то, не выходит по-твоему!» – с долей злого сарказма подумала тогда Нина Михайловна, вспомнив Клавино заявление о том, что она всё равно сделает по-своему, когда сестра пыталась убедить, что брату невыгодно прописывать кого-то у себя. Это увеличит плату за коммуналку. Да и возврат, то бишь выплаты за коммунальные услуги брату, как инвалиду, уменьшатся после прописки у не-го Сергея – у Ивана и без того минимальная пенсия. Но зря, вернее, рано радовалась Нина. Клава через некоторое время вернулась и начала демонстративно собирать манатки.
– Уезжаю! – буркнула она. – Я столько много сделала для твоего брата, а он не захотел сделать малого. Не пожелал прописать мальчишку в своём доме, хотя до этого давал согласие на это.
«Этому мальчишке уже больше 30 лет, – с иронией подумала сестра, – и он успел уже побывать в тюрьме. Почему бы не прописать его в городе, у дочери Маши. Не хочет, чтобы у той увеличились расходы на коммуналку?  Не удивительно, что и сама Маша встала на дыбы – не пропишу! Сергей уже напрашивался жить у неё – та ответила отказом. Тогда он пригрозил:
– А ты не боишься за свою дочку?!
Об этой угрозе и вспомнила Нина, когда узнала, что сожительница собирается прописать сына у Ивана. А вдруг Сергей потеряет работу, жена выгонит его? Куда ему деваться? Он приедет туда, где прописан, к Ивану, жить на его пенсию. Потом его не выкинешь, как ненужную ветошь. Он молод, силён, нахрапист. Не будет хозяин отдавать пенсию – отнимет! Или, чего доброго, лишит жизни.
– Так и знала, что этим закончится! – всхлипнула Нина Михайловна.  Из зелёных и глубоких, как море, глаз, по лицу покатились крупные оловянные слезинки. И вдруг она застыла от своих слов. Что это – дар предвидения или подтверждение фразы: чего боишься, то и случается?
Успокаивая собеседницу, полковник накрыл мосластой, широченной ладонью тонкие аккуратные руки женщины, лежащие на столе. Бледные щёки той слегка порозовели, уголки припухлых губ дрогнули в стеснительно- конфузливой улыбке. Она осторожно вытянула руки из-под горячей его ладони, потупилась в замешательстве, прикрыв длинными ресницами зелёный омут глаз. «Вот это женщина! – восхитился про себя Поляков. – Стройный стан, изумрудно-яблочные добрые глаза, как зеркало души! Плюс далеко не глупа, гостеприимна и хлебосольна. Одним словом – золотое сердце! На таких ездят все, кому не лень, хотя с виду женщина строга и даже прямолинейна в какой-то степени. Но чувствуется, что она человек не односторонний, не лишена гибкости. Скорее всего, она прямодушна, откровенна и искренна в своих высказываниях. Поляков, кстати, считал это свидетельством честности и порядочности натуры, уважал в людях эти черты характера.
– Ясно! Но, насколько я знаю, вы документы на дом не отдали Маркеловой, – с утвердительной интонацией произнёс мужчина, испытывая глубокую симпатию к собеседнице. Заглянув Нине Михайловне в глаза, мужчина снова потянулся рукой к её ладони, сжал слегка. – Как же она сумела без них прописать сына у Ивана?
– Так Клава знала, где они лежат, я не успела убрать папку с бумагами брата со шкафа подальше, – боясь поднять на полковника глаза, промолвила смущённая женщина. – Она и стянула свидетельство на дом и его паспорт. А уговорить Ивана ей, видимо, не составило большого труда.
– Тоже мне умники! – хмыкнув, Поляков заверил: – Вы же всё равно наследницей дома останетесь. С Маркеловой Иван, как мне известно, официально брак не зарегистрировал.
– Теперь уж и не знаю, – произнесла собеседница, взглянув на Полякова печальными глазами. – Мне они не докладывают, знаю лишь, документы на дом теперь у Клавы. Возможно, избу брат ей завещал или согласие на продажу она у него выклянчила, напоив водкой. Могла просто подсунуть ему, пьяному, нужные бумаги на подпись. Она бабёнка настырная – вцепится, как клещ, не отвяжешься от неё!
Нина, откровенно говоря, боялась, что, оставшись без жилья, Иван, пьющий, да ещё со сварливым характером повиснет у неё на шее. Ей с двумя алкоголиками, мужем и братом, к тому же не ладящими между собой, житья не будет в собственном доме. Нет, лучше пусть живёт у себя в избе – не малый ребёнок! Так думала она. А теперь брата нет на свете, и накатывающая волнами острая боль и чувство вины крепкими кулачками сжимали сердце.
– Да всякое бывает, – посочувствовал Поляков, убирая руку. – Подобный случай произошёл с моим приятелем Борисом: сожительница-мачеха жила не зарегистрированная с его отцом. Каково же было удивление Бориса, когда мачеха после смерти родителя показала тому на дверь собственного дома. Она подкупила свидетелей, чтобы те доказали, что сожители вели совместное хозяйство. В результате судебного решения наследницей осталась сожительница.
Нина нахмурилась, но промолчала. Разве сейчас это самое главное – брата надо хоронить.
А в голове Полякова вертелось: «Если предварительный диагноз – «асфиксия» подтвердится в ходе экспертизы, это о многом скажет, подтвердит догадки Нины Михайловны и его собственные. Пока спал Иван, злоупотребляющий спиртным, Сергей мог задушить его подушкой, чтобы не было следов насилия, а потом сказать, мол, сам умер, перебрав лишнего перед сном. Человека не будет на белом свете, а убийца будет жить припеваючи в чужом доме. На что только не идут некоторые ради корысти!»
– Клава, такая продвинутая и практичная, разве не воспользуется ситуацией, чтобы помочь своим детям? – в унисон его мыслям обречённо про-говорила Нина Михайловна, поникнув русой головой в траурном платке. – Так ли ей, учительнице, нужен был пьющий и сварливый Иван? Она бук-вально затерроризировала, утомила меня жалобами на него. Какой гадкий он, агрессивный и в то же время беспомощный – без неё, Клавы, ничего не в со-стоянии сделать. Если это так, закономерен вопрос: «Зачем она живёт с ним?» Мне давно уже надо было понять, что Клава лишь создавала видимость заботы о брате, на деле её привлекали лишь его трудолюбивые руки, деньги да дом. Она, хитрая, изощрённая умом, давно искала способы «обуть» его, прибрать всё к своим рукам. Заметила я, когда сразу не удался её замысел прописать Сергея у брата, она  взбрыкнула, мол, обиделась, брошу его. Правда, прежде чем уехать в город, заявила лицемерно, мол, проследи за Иваном, держи на контроле, чтобы ничего плохого не сделал с собой из-за разлуки с ней. Она, мол, не хочет нести ответственность за его жизнь. Опять все проблемы скинула на меня, сестру. Не удержалась я, ответила:
– Да ты, Клава, никогда и не несла за него никакой ответственности, а лишь использовала! Вели фермерское хозяйство, скот продавали, деньги перепадали твоим детям, ни копейки не сбросила на книжку брату, который ухаживал за живностью. Сейчас на всю катушку используешь его пенсию на погашение своих кредитов! Одним словом, предпосылки для недоверия и недовольства ты, Клава, практически создала сама – нельзя же быть такой скупой и эгоистичной! И почему она, прощая дочери, что та не прописывает Сергея, на Ивана, чужого, по сути, для её сына человека, обиделась?
Нина Михайловна припомнила, хорошо понимающая психологию человека, Клава умело натравливала брата и сестру друг на друга. Однажды раздражённая Нина призналась Клаве, что ей стыдно за брата-алкоголика. Та немедленно, с готовностью передала сожителю её слова, кое-что ещё прибавив от себя, чем и углубила неприязнь к сестре. А Нине, якобы сочувствуя, нашептывала:
– Иван такой гавнистый, никого не любит, а тебя и вовсе ненавидит, у него аж пена и брызги изо рта летят, когда с раздражением обвиняет во всех грехах! – Стара, как мир, фраза: «Разделяй и властвуй!», а всё не теряет своей актуальности. И всё-таки в глубине души Нина Михайловна в тот момент  переживала, что стала  невольной разлучницей сожителей. А когда Маркелова  разрыдалась оттого, что ей якобы придётся расстаться с Иваном, она, профессиональный психолог, подумала: «Так плачут, когда очень любят человека! А может, та плакала с досады, что не удались её планы? Легче гадать на кофейной гуще, чем ответить, что, на самом деле, соответствует реальности».
– Оказалось, та  усыпила моё внимание, чтобы я не заметила исчезновение документов, – продолжала рассказывать Нина Михайловна. – Уехала в город она лишь тогда, когда Иван прописал Сергея у себя. Дети у неё всегда были на первом плане. Было бы глупо предполагать обратное. Отсюда вывод: Иван ей не был нужен – пусть пьёт сколько влезет! Чем быстрее при этом отдаст концы от своих многочисленных болезней – тем раньше можно будет воспользоваться его имуществом. Она и родного мужа-то не сберегла – прибегала к магии, бегала к знахаркам, экстрасенсам, гадалкам. Одна из них и проколола мужнино фото булавкой. А что это, если не колдовство и пожелание смерти человеку? – женщина зябко повела плечами, а Поляков хмыкнул иронически – он не верил ни белой, ни чёрной магии. Да уж, ситуация, что называется, мама не горюй!
– Документы Ивана я заставлю вернуть вам и брату-студенту, как за-конным наследникам, – проговорил Георгий Михайлович, чьи большие серые глаза подернулись льдом, и он, постукивая ногой, с холодной угрозой в голосе продолжил: – Я не позволю Маркеловой проворачивать афёры! Для пущего эффекта оформлю ей путешествие в места не столь отдалённые! Жаль только Ивана вам уже не вернуть…
– Спасибо за сочувствие, – женщина подняла изумрудные глаза с накипевшими на них слезами, смахнула их платочком. Она хотела было поднять-ся, но Поляков остановил её очередными вопросами:
– Нина Михайловна, а при каких обстоятельствах погиб муж Маркеловой? И как сын оказался причастен к этому? – Чтобы не ошибиться, требовалось крупицами собирать данные о парне, как о личности, способной пойти на крайние меры. – Как, кстати, Клавдия жила с мужем?
– Зачем вам это, Георгий Михайлович? – психолог вопросительно уставилась на полковника. – Не кажется ли вам, что вы только время зря теряете, вороша старое. Я думала, вы будете заниматься убийством брата, – разочарованно добавила она. 
– Одно другому не мешает, – настроившись на долгий рассказ женщины, Поляков откинулся на стуле и добавил, глядя выразительными серыми глазами на неё: – Я должен ясно представлять себе, с какими людьми имею дело, вернее, кто окружал вашего брата. – И та, согласившись с его доводом, начала рассказывать всё, что знала про эту недружную семейку.
***
Клавдия Романовна приехала в село работать учительницей по направлению ещё в незабвенные советские времена. Здесь же и выскочила замуж за инженера Виктора Маркелова. Но в школу молодую женщину не тянуло, не было желания работать здесь. Сельчане сеяли помногу лука, сдавали до 10 тонн этой продукции заготовителям, получая выручку до 5000 рублей. Астрономическая цифра для тех времён – на них можно было машину купить. Ну и зачем работать в школе, зарабатывая такие деньжищи за сезон? Клава до того раззавидовалась, что решила протухнуть на огороде, а эти деньги взять. Деньги женщина любила до самозабвения – как без них претворить свои, сродни наполеоновским, планы? Она хотела от любимого мужа много детей, двухэтажный дом, ветвистый сад, много земляники, помидоры зимой, свинку с поросятами! Правда, со временем разочаровалась в супруге, но быть преуспевающей и богатой мечтала всегда.
 Ежегодно она засевала с Виктором по 40 соток огорода, больше половины занимая её луком, который требовал адского терпения. Это каторжная работа, особенно, если нет помощников ни дома, ни на огороде. И всё же она любила возиться с землёй: так приятно полоть босиком! Огород большой, скотины много. Да ещё дети маленькие, дочку за сыном родила, чтобы дольше с ними сидеть в декретном отпуске. Тяжко невыносимо. Горожанка же бывшая, непривычна к сельскому труду.
 За десять лет супружеской жизни у неё появились навыки ведения хозяйства. Особенности жизни в деревне в том, что здесь имеешь дело с огородом, живностью, сеном и дровами, что требует много усилий и времени и что нельзя отложить на потом. Просыпать нельзя: останешься без кормов скоту и дров или не доберёшь урожай лука и картофеля, будешь иметь некачественное, сырое, заплесневелое сено или пересушенное, что тоже плохо. Приходится бороться всё время с дождями, с сорняками. Выпадают годы: полешь под дождём, а сено то скопнишь, то снова раскидаешь, чтобы высушить. И так до бесконечности! Природа не прощает неповоротливости. Нельзя ни на минуту откладывать и прополку. Сорняков ещё нет, но, если стоит сушь, мотыжишь землю. Ты её передвигаешь, и подсыхают корни травы, которая только лезет. Если запустишь прополку, сорная трава мигом высасывает влагу и питательные вещества в земле, делая ей скудной и обезвоженной – культурные посевы заглушаются, желтеют, хиреют. Сорняк делает землю скудной и обезвоженной. Чтобы вывести лебеду, осот, вьюнок, пырей надо дёргать их с корнем и выносить с поля. Руки после них становятся шершавыми, грубыми, сухими.
Что касается мужа, Виктора Маркелова, как и всем начинающим, ему в первое время не хватало опыта и практики. Но со временем мастерство его выросло, и это по достоинству оценило колхозное руководство. Квалифицированному инженеру доверили возглавить бригаду. Круг обязанностей рас-ширился – в руках бригадира трактора, машины, скот, корма, связи. Сельчане со всеми вопросами бежали к нему: кому-то огород вспахать, кому-то фураж нужен, а то теленка с фермы попросить. Рассчитывались люди с ним, кто водкой, кто самогонкой. Тяжела для Виктора оказалась шапка Мономаха. Жаль, не выдержал он испытание браздами правления и алкоголем тоже! Власть давала доступ к любой понравившейся ему женщине. А жена тем временем страдала.
Для супругов наступил тяжелый период. У него в бригаде неурядицы – на работу приходит навеселе, гуляет напропалую с бабами. А тут, как на грех, пропала лошадь. Маркелов заподозрил в этом скотника, схватил его за грудки. Через три дня лошадь объявилась на ферме. Скотник, подстрекаемый недругами Виктора, написал заявление в милицию, что бригадир избил его на рабочем месте. При этом притворился потерпевшим и лёг в больницу, где регулярно хватался за голову. Ему определили сотрясение мозгов, которых, по мнению Клавы, он, отродясь, от рождения не имел. Вид, конечно, имел бледный, синюшный, но, отнюдь, не от сотрясения, а от того, что с младых ногтей сидел на алкогольной диете и давно заработал язву желудка. Марке-лова арестовали на трое суток.
У Клавы в школе, куда всё же пришлось выйти, когда закончился декретный период, тоже конфликт за конфликтом. Какой уж год ей невыносимо там дышать. Наглый, ограниченный бабский коллектив – осиное гнездо! Оценки ученикам ставят по блату, чем губят детей. Стоило Клавдии Романовне усомниться в знаниях слабой ученицы, которой покровители ставят одни четвёрки и пятерки, так директриса подняла крик в учительской! Как же она устала от монотонного, безрадостного, без отдачи труда, от этих блатников, заполонивших село. Кто им не родня? Все кругом братья да сватья, и житья от них нет. Четвёрки вместо двоек из родственных чувств и побуждений шлёпают, штампуют, хотя самая хорошая оценка для тех, которые существительные от глаголов не отличают, – это «два». Учителя, как гладиаторы или боксёры, борются, грызутся, чтобы часов дали больше и классы были «сильными». Ездят к районному начальству жаловаться и добиваются своего. Надоело! Обрыдло зрить их тупые спящие физиономии, кумовство, блат.  Надо уходить из школы. Этих оболтусов пусть учит жизнь. Обучать без желания и стремления обучающегося – что может быть ужаснее? Несмотря на решительность своих намерений, из школы Маркелова не ушла, пока её впоследствии не закрыли, иначе говоря, не «оптимизировали». Как и все, Клавдия Романовна требовала добавить ей количество часов. Но ей в этом отказывали.
– Для своих-то вы расстарались! – бросила однажды распалённая Маркелова директрисе и добавила, прервав разглагольствования той, что она слишком часто сидит с детьми на бюллетени: – Придёт время, вам тоже придётся обратиться за помощью моего мужа! 
После этого Клавдия Романовна долго ходила с мрачными и мстительными мыслями, и до того ими себя измучила, что поднялось и долго не опускалось давление. И тут она опомнилась. В голову пришла простая до гениальности мысль: Мария Ивановна потому с таким давлением ходит, что тоже злопамятная, мстительная, недоброжелательная, и это является прекрасной почвой для болезни. Впрочем, эта особа симпатична Клаве, хотя простовата, трусовата, и даже откровенно подловата, отличается тем, что подпевает часто меняющимся руководителям школ, во всём соглашаясь с ними. Маркелова призадумалась, не энергетические ли они с ней родственники? И связывает обеих высокомерие, злоба, снобизм, нетерпимость к чужим недостаткам. Обе презирают и осуждают людей, которых считают ниже и глупее себя. Везде видят сначала плохое. Да ещё прямолинейны до грубости и принципиальны. Всё это и даёт бешенное артериальное давление.
Видимо, надо пример брать с Прасковьи Петровны. Уж эта кашу никогда не испортит. Недаром она у всех, без исключения, директоров такой популярностью пользуется, и всегда её, как правило, оставляют за себя, когда отправляются в командировку. Знают, этот фрукт дела не испортит. Под свою ответственность никогда ни в жизнь никакого решения, ни хорошего, ни плохого, не примет. «Буду вести себя по-другому, чтобы избегать конфликтов», – решила Клава. Помнит, как её задевали замечания типа: «правила ученики должны знать назубок» или «русский язык легче, чем математика». Теперь ничего не возмутит Клаву. Будет, как Чингачгук – вождь велико-го племени. Выслушает, со всеми согласится, а сделает по-своему. Никто не запретит ей быть такой, какой она хочет: не ехидной (провались эта черта!), а человечной и внимательной. Она заставит уважать себя!
Вспоминала Клава слова бабушки в свой адрес:
– Не язык у тебя, а бритва! Без ножа сердце ранишь, без топора голову сымешь! – И, действительно, откуда у неё бралось столько внутренней злости, неконтролируемой во время вспышек агрессии? Кажущиеся умиротворённость и гармония чувств временами моментально испарялась, как и не бывало их. И место их занимало что-то ужасающе черное, мохнатое, разящее без раздумий словом, причём резким, тяжким. Бабушка права: злопамятна она, нехороший у неё язык. Когда-то из-за этого у них сожгли машину. А сколько она гадостей наговорила о родственниках мужу! А зачем? Что она от этого выиграла? Порассуждала с приятельницей на тему, какая у неё свекровь: гонит самогон и поит им сыновей, не боясь, что они, нетрезвые, попадут в аварию, та мигом пересказала всё той. Неудобняк. Это никуда не годит-ся. Правильно говорят, что от негатива могут развиться болезни. Воистину, молчание – золото!
 «Буду молиться!» – решила Клавдия Романовна. Захотелось, чтобы лицо у неё было, как в картине «Постриг» у монахинь молодых – кроткое, сама доброта и любовь неземная. Такое лицо изнутри светится, оно прекрасно, чудесно, привлекательно. Но есть ведь и другие лица: боярыня Морозова – фанатичка и борец, Марфа-посадница. Взять у них твёрдость за фундамент можно, но женского ничего в них нет. Мужские натуры и характеры.
Она заметила: живя с Маркеловым, становится сдержаннее. Но ведь все «змеи» скрытные. Значит, это она перенимает у них. Раньше она могла за свои принципы биться врукопашную. Теперь она поняла: если биться лбом об стену, ничего, кроме шишек, не получишь в итоге. Мать хорошо сказала: «Никогда не ругай родню мужа. Лучше хвали. Твое дело маленькое: приедут – приветь, спросят – ответь. Будь гостеприимной, приветливой. Они ведь не жить приехали, посидят и уедут. Ссоры и выяснение отношений ни к чему!». Подумала так и решила: не злопыхательствовать, не рвать себе сердца, всех жалеть: и друзей, и недругов своих. Там, где это возможно, переводить всё со злобы на юмор. И что вы думаете? Нормализовалось её давление. Самая большая победа – это победа над самим собой. Симпатиям своим она не изменила, но злиться бесплодно перестала. Ныне она поддерживает любой разговор, как сказал Пушкин: о псарне, о родне, о снах, о сене, о вине, словом, весь их несносный вздор!
Её последний конфликт с директором был из-за отказа выступать в художественной самодеятельности, за что та пообещала влепить выговор. Позже Маркелова решила, что будет участвовать в концерте, но не из-за угрозы директора. А вообще, выговор от неуважаемого человека – это для Клавы Романовны удовольствие, почти как награда. За годы работы в школе у неё ни с одним руководителем мнение не совпало. Сказала как-то об этом Нине Михайловне, школьному психологу. Та удивилась, недоумённо уставилась на неё:
– Значит ли это, что ты самая умная, лишь твоё мнение всегда правильное и всем надо под него равняться, вернее, подстраиваться? – Клава промолчала, хотя она, женщина не глупая, понимала, что все её конфликты из-за гордыни, заносчивости, глупости, наконец. Всё-таки желание поставить себя выше других, подчинить, укротить, во что бы то ни стало изменить мир вокруг себя очень глубоко в ней сидит. А Нина Михайловна, не дождавшись от неё ответа, продолжала: – К сожалению, мало кто из нас старается быть терпимым, то есть, говоря модным ныне словом, толерантным. Мы не считаем нужным, позволить каждому быть таким, какой он есть. Всем хочется, чтобы окружающие люди были удобными и подстраивались под нас. Сами же мы порой не прикладываем никаких усилий, чтобы нашим близким и друзьям было хорошо с нами. Непримиримые к чужим недостаткам, своих пороков и изъянов мы не желаем замечать. Это довольно распространённая ошибка, и она не может не порождать конфликты.
***
В марте старший Маркелов заболел. Зашёл со двора, где ремонтировал машину, забрался на печку: холодно ему, всё болит, ломит, на голове каждая волосиночка трясётся. Глянула Клава на него, и сердце её упало. Хотела сразу вызвать «скорую» из районного центра, не разрешил. Среди ночи жене всё же пришлось сделать это. Увезли мужа в больницу, где признали двухстороннее воспаление лёгких.
 Наутро еле успела Клава убраться в сарае, накормить скотину, как в школу пора. Две недели, пока Виктор лежал в больнице, она «воевала» дома и во дворе одна. Болезнь мужа протекала тяжело. На третий день его состоя-ние ухудшилось – перевели в реанимацию. Каждый день звонила сестре му-жа. Когда та сообщила о критическом положении Виктора, у Клавы подкосились ноги, отказываясь служить ей. Когда полегчало, собралась было идти на трассу, чтобы на попутке доехать в больницу, но на кого бросишь дом, хозяйство, детей? Да ещё школа, будь она неладна! Сестре, конечно, досталось. Она готовила брату еду и с ложечки кормила его, стирала, гладила, шприцы покупала. Но и Клаве досталось, как сидоровой козе. Скотины полон двор плюс телёнок и свиноматка – приходилось каждую ночь подниматься и проверять, не опоросилась ли. Наконец-то, отмыла к Пасхе избу – всё руки не доходили до наведения чистоты. Думала, грыжу заработает, так тяжело было.
  Проказник Сергей тем временем занимался пиром во время чумы. При уборке дома он лишь мебель двигал, потолок побелил, помог вынести палас и изнылся весь при этом. Зато сынок продефилировал на машине, отвозил всех желающих куда им надо. И это, несмотря на несусветную, непролазную грязь, и втайне от матери. В общем, пока папа лежал в больнице, каждую ночь мотался, о чём и доложили позже отцу со смехом и язвительными кол-костями, вызвав у того страшный гнев. А тут ещё, подавая машину назад, Сергей стукнул её фарой об уложенный в гараже кирпич.
После того как Маркелова перевели в палату, он позвонил, велел сыну откидать от амбара и гаража снег, помогать матери ухаживать за скотиной. С женой не разговаривал, кидал трубку. Та не могла понять, в чём причина. В день выписки он, бледный и похудевший, доехал до дома на попутной, и два дня скрипел, изводя её упрёками и обидами, – почему ни разу не приехала? Та слушала молча, потом ударилась в истерику. Только тогда всё начало оттаивать.
  На сына Клава разозлилась ещё свирепее, чем папа. Когда отец выгнал Серёжу из дома, она не смягчила этот удар, не всполошилась за сына, а, на-оборот, добавила:
– Пусть приютят тебя те, ради кого ты разгрохал машину! – Хоть и говорят, сердце женское, что весенний снег, но уж если баба озлобится, она страшнее самого жестокого мужчины.
Две ночи сын не ночевал дома, на уроки не ходил. И никто его не видел. Об этом Клавдии Романовне сказали ребята, когда она подошла к ним расспросить о Сергее. Та «полетела» домой к хозяину с сообщением, что пропал «наш мальчик». Шла и в смятении думала, если что-то случится с Серёжей, она не будет есть сорок дней и уйдёт следом в могилу. Оказывается дурных, непутёвых детей ещё жальче.
– Никуда твой дурак не денется! – мрачно успокоил её муж. Немного помолчав, добавил: – Спал где-нибудь в сарае или на веранде – теперь, видимо, лазит в бригаде.
Клава пошла к соседям, узнала, что вечером Сергей почти до часа ночи играл у них в шахматы, потом попросился ночевать, на что ему отказали, не желая связываться с взрывным, неуравновешенным Маркеловым, посоветовали идти ночевать на ферму.
  Сергей явился к матери лишь на третий день, на урок литературы в восьмом классе. Под глазами тёмные круги, лицо измученное, весь помятый, ноги без носков, в калошах, грязные и мокрые. Настоящий бомж. Сердце Клавы перевернулось от жалости. После урока она велела сыну идти домой, но тот отказался. Потом переломил себя, выскочил на крыльцо вслед за ней, жалобно крикнул, чтобы она подождала его. Пришли домой, есть не стал, слёг. Температура 38 градусов, потом стала подниматься выше. Несколько раз мать принималась натирать его, раздетого, камфарным спиртом. Температура падала не более чем на два деления, но опять росла. Вскоре она подскочила до 40. Клава испугалась, позвонила медсестре. Та пришла, сделала «тройчатку» и велела везти в районную больницу, иначе могут начаться судороги. Клава совсем упала духом. Только один приехал, второй собрался.
 Повезли родители Сергея в больницу, поставили диагноз ангина, которая закончилась осложнением – скарлатиной. А тут ещё вены никак не найдут, «убегают» от испуга. Истыкали все руки, стали на шее и запястье искать. Позже, когда сыну стало легче, он приспособился увеличивать скорость ка-пельницы, а то и вытаскивал иглу и удирал. Все киоски и магазины возле больницы облазил, за пивом и сигаретами мужикам бегал. Понятно, что и самого его угощали эти далеко не умные дяди. Подросток не отказывался, с удовольствием прикладывался к запретным плодам и удовольствиям.
– Думаю, болезнь эта спустилась на нашего ангела, как Божье наказание за непослушание и проказы, за своевольничанье, – с ханжеским лицемерием поделилась Клава с Ниной, с которой в последнее время крепко подружилась. И всё же она чувствовала себя виноватой перед сыном.
– Вас с учётчицей Людой ровно одна мать родила, – грустно глядя на приятельницу, сказала та. И, стараясь доходчивее втолковать приятельнице свои мысли, добавила: – У неё Паша бесхозный, непривязанный, а у тебя Сергей такой. Уткнётесь в свои проблемы и ничего вам не надо!
– Я сама себя казню за это! – буркнула Клава. – Знаю, сын растёт сорвиголовой!
    – Нельзя было Сергея выгонять из дома! – жалея мальчика, Нина бросила жёсткий взгляд на обиженную физиономию коллеги, присела на кресло, напротив сидящей на диване Клавы. – Оставив ребёнка без крыши над головой, вы подвергли его стрессу, ослабившему иммунитет. Он перестал сопротивляться болезни, позволил себе, одинокому, беззащитному, никому не нужному, заболеть, чтобы умереть в пику чёрствым родителям.
– Завуч рассказывала, как пропал 10 лет назад паренёк, которого отец так же выгнал из дома, – вздрогнув от Нининых слов, задумчиво проговорила Клава. – Он поселился в лесу, сделал себе шалаш. Лишь младший братишка помогал ему, таская еду из дома. Позже он не миновал скользкой дороги, по-пал в тюрьму, где и умер.
– Вот видишь! – психолог укоризненно взглянула на неё. – Отцовские гены и неприглядное поведение того дают о себе знать далеко не лучшим образом. Но и влияние интеллигентной, умной матери не чувствуется. Из-за постоянной занятости и личных переживаний ты отстранилась от воспитания сына, не влияешь на его развитие, растёт шалопаем, отстаёт в учёбе.
– Один только список его приключений чего стоит! – вынуждена была согласиться Клавдия Романовна. – То пожжет сухую траву на горе, за что от папы схлопочет ремня, то вместе с пацанами разорят грачиные гнёзда. В туалете приучал малышей курить сигареты. Однажды пришёл злющий, измочаленный, с ободранным лицом, наверно, им возили по снегу.
– Да, задира он страшный! – кивнула Нина Михайловна. – Я пытаюсь отработать с ним механизм погашения конфликта – своего ума не хватает, но он не считает нужным прислушиваться к моим словам. А больше подсказать ему об этом некому – перед глазами лишь яркий пример взбалмошного отца.
– Поучать его, холерика, бесполезно, реакция всегда отрицательная, – нахмурилась мать. – Юмор, шутку в свой адрес переносит ещё болезненнее.
– У тебя железная логика, – грустно улыбнулась подруга.
–  Я сделала ещё одно печальное открытие, касающееся сынули, – поморщилась Клава. – Он не любит книгу, вернее, ненавидит её. Естественно, безграмотен дико.
 – Реальность то, что выбираем, как реагируем, следуем ли позитиву. – В тоне психолога чувствовалось искреннее желание подсказать, помочь Маркеловой разобраться в проблемах, чтобы та могла что-то исправить, изменить в своей жизни, положительно повлиять на сбивавшегося с пути сына. – Ты, Клава, выбрала материальное благополучие, забыв о духовном совершенствовании своих чад. Горожанка, не приученная к тяжёлому деревенскому труду, взвалила на себя непосильную ношу. Может, меньше следовало сеять огородов, разводить живности, чтобы больше оставалось времени на детей – проверять домашние задания, приучать к чтению, посильному труду в личном подворье? Сама знаешь, порочное поведение порождается бездельем и бесконтрольностью.
– Я полагала, мой пример трудолюбия станет уроком для сына, – растерянная Клава притихла.
– Как видишь, этого далеко недостаточно, – помотала головой Нина. – Трудовые навыки следует прививать с малых лет.
Взгляд Клавы потух, она вздохнула и промолчала – после драки кулаками не машут. Матери вдруг стало жалко и обидно за Сергея. Ему тоже нелегко – и дома и в школе на него, непутного, давят. Вспомнила недавний случай, о чём и поделилась с Ниной Михайловной, всегда готовой дать дельный совет.
– Этой зимой сын с приятелем долго ходил обросший, не хотел стричься. Я воевала с ним долго, да и учителя тоже. Наконец, Сережа постригся «под нуль», наголо. Реакция школы, родителей, видимо, надломила его?
– Да, это свидетельство неадекватной реакции подростка на прессинг, вызов на психологическое давление взрослых, – участливо проговорила та. 
– Увы, тормозов у него нет, моторно-психические процессы не уравновешены, – кивнув, сказала мать. – Ему присущи тревожность, страх и неуверенность в себе.
– Это, скорее всего, следствие жёсткого авторитарного воспитания, основанное на запугивании, – предположила школьный психолог.
– Да, папа преуспел в этом. Моё влияние, ты права, оказалось незначительным. – На Клаву нашло озарение и приступ самокритичности. – Я книжный червь, человек мысли, а сын мой – человек действия, любовью к книге и к слову не страдает. Ты права, Нина, упустила я его. Вырос эгоистичным. А это тащит за собой другие пороки: обиду, злобу, ненависть, нетерпимость, чёрствость, лень. Помимо всего прочего, не блестит умом. Мало в чём смыслит. Ничем не интересуется. Цели в жизни нет. Хвальбун ужасный. Любит всё новое, но неаккуратный. Все кидает, теряет, забывает. А кто виноват? Кто не приучил его к хорошим манерам и к порядку, не подготовил к жизни? Мама и папа. Муж недавно сказал: «Если чадо не наберёт ума до 18 лет, то пиши – пропало, это конец. А я и сейчас не набрала. Теперь остаётся лишь вспоминать пословицу: «Близок локоть, да не укусишь!» 
***
Сегодня сын открыл Клаве глаза, мол, папа пьёт с учётчицей Людой не только на работе, но и у неё дома, и в салоне машины. Правда, Серёжа и раньше намекал на это. Она не знала, что делать. Как страус прятала голову в песок. На этот раз дошла до фермы. Увидела машину Виктора с выключен-ными фарами, вяло работал двигатель. Когда тот заметил жену, включил дальний свет и тронулся с места. Был пьян, в машине вместе с ним сидела, как выяснилось, Люда. С тех пор между супругами – адская война.
Клава надраила фляги для мёда. Отроился первый улей, Виктор скачал мед. Жена тем временем нарезала лук для поджарки. Тут муж ворвался на кухню.
– Пчёлы роятся, надо резать вощину, а стол как всегда завален! – нерв-но и зло заявил он и смахнул нарезанный лук на пол. На неудовольствие Клавы бросил коротко:
– Сучка!
– Нет! – возмутилась женщина.
– А кто же?
– Царица! – ответила Клава с достоинством.
– Дура! – снова бросил оскорбительное слово супруг и добавил: – Ты способна только мёд раздавать подругам.
– Сам дурак! – обозвала Клава супруга и отошла от него подальше.
  Клава тайно вторично пролечила мужа травами. У него зверская интуиция. Штирлиц, да и только! Чует, что-то ему подсовывают. Несколько дней не пил спиртное. Потом опять всё пошло по старой колее. Хоть до поросячьего визга не напивается, однако постоянно от него несёт спиртным. Недавно муж пришёл с ободранной щекой. Оказалось, пришёл на ферму армянин, проживающий в их селе, и угостил Люду веточками ягод. Виктор приревновал, и они подрались. Лицо начальника было залито кровью. Доярки вдоволь налюбовались этой сценой. Позже Люда попросила Маркелова дать ей телёнка с фермы для себя и приятельницы. Тот отказал, видно, не мог простить, что кокетничала с другим. Да он и без того уже снабдил по ноздри Люду – и фуражом и скотом. У неё две дойных коровы и молодняка с фермы пригнали полный двор.
Клаве начал часто сниться собачий лай – признак того, что несчастна, мнительна, беспокойна. Ночами муж где-то пропадает. Она вся изволнуется, изнервничается, исчешется от аллергии на нервной почве. Это никуда не годится. Как говорит Карнеги: «Надо перестать беспокоиться и начать жить». Чтобы восстановить душевное равновесие, Клава не нашла ничего лучшего как «помириться» с Людой. Впрочем, они и не ругались. Клава отнесла ей два куска мяса от зарезанного бычка. Виктор не пускал, боялся, что бабы подерутся. Зря беспокоился.
Люда полола на огороде. Дойдя до межи, Клава позвала её. Та подошла, вихляясь, загребая ногами землю. Поговорили, как ни в чём ни бывало, о том о сём. Клава догадывалась, что умственные способности соперницы на уровне Пушкинской героини Ольги Лариной. Так и оказалось – это её успокоило, вернее, удовлетворило больно задетое самолюбие, но стройное, ладное тело Людмилы в шортах и топике она оглядела с ревнивой завистью.
– Я тоже пойду шокировать односельчан на огороде своим купальным костюмом, – сказала на прощание коротконогая Клава.
– Спасибо за мясо, деньги отдам с зарплаты, – отводя взгляд, пробормотала Людмила. – Только мне неудобно, что заставила потрудиться тебя.
Так Клава восстановила мир в душе. Приснился ей сон, как будто стоит она в комнате перед образами и смотрит на них с мольбой. И вдруг икона, она оказалась тарелкой эпилептической формы, белая, из фарфора, сорвалась и начала летать вокруг неё. Потом поцеловала Клаву в голову и по всей комнате пошло благоуханье, как в райском саду, потянуло ароматом невыразимой прелести. Женщина сначала испугалась, потом умилилась и успокоилась. Вот она – разгадка сна. Молиться перед иконой или смотреть на неё говорит о том, что выбор между добром и злом был правильный. Божница с иконами во сне пророчит счастливый исход дела.
В этом же сне стала рассматривать свои наряды. Под руку попало ста-рое платье с драным подолом. Откинув, взяла другое, с синими ромашками. Зачем-то стала выжимать его, как после стирки. Оно и разъехалось в груди, от плеча до плеча. Проснувшись, женщина расстроилась. Носить прекрасно сшитое платье – добиться любви и внимания, ей, видно, не суждено этого. Порванное, испачканное платье предсказывает осуждение (Да на здоровье!).
 Кстати, подруга Нина на исповеди призналась священнику, что тоже часто видит вещие сны. Тот сказал, что не надо обращать на них внимания, потому что они могут быть как от Бога, так и отражением нашего бытия или от нечистого. Но так как мы грешны, то, по словам священнослужителя, наши сны вряд ли будут от Бога. А сновиденьям от антихриста нельзя поддаваться, так как он делает всё, чтобы угодить и подчинить души человеческие, в том числе и пророческими снами.
Клавин сон, кстати, оказался в руку. У супругов Маркеловых ночевал заготовитель Женя Кормин. Мужчины, поставив на кухонный стол полторашку самогона, смакуя, пили его. Клава, подметая пол на кухне, от бессилия что-то изменить, назойливо ворчала на мужа: 
– Опять будешь похмельем мучиться, по дворам пойдёшь шастать, рюмки собирать. А дома все дела стоят…
– Как же мне обрыдла ты! – Испытывая презрение, он отстранился от подошедшей к столу жены и, задрав голову, глядел на неё сверху вниз. – Полы вечно грязные – не изба, авгиева конюшня! Одеваешься хуже последней доярки – страхида и неряха!
– Красавица! – выпрямившись, в пику мужу промолвила Клава.
– Красавицы нам только снятся, – злобно ухмыльнулся Виктор. – Ты когда-нибудь смотрела на себя в зеркало? – волосёнки редкие, засаленные, нос острый, как у дятла, ростом от горшка два вершка…
Раздосадованная Клава, не дослушав разглагольствования мужа, из чувства противоречия схватила со стола его рюмку, вылила самогон в помойное ведро. Виктор вскочил, ударил её ногой в живот. Женщина задохнулась, закричала от боли, стыда и ужаса. Женя, не успев донести до рта ложку с жареной картошкой, так и застыл ошарашенный. А супруг тем временем снова стукнул Клаву, на этот раз кулачищем по лицу. У той искры из глаз посыпались, она отлетела на несколько шагов от него.
 – Уезжай к своей мамаше в город – не нужна ты мне!
 – Эй, потише, Витя! – бросив ложку, выкрикнул приятель. – Из-за рюмки водки, что ли, так взъярился на бабу?
 – Она знает за что – взяла привычку выливать водку! – гневно ответил тот и, подойдя к поднимающейся с пола супруге, вновь, взмахнув кулаком, нанёс удар, на этот раз в глаз. Десятилетняя Маша, взиравшая на это с открытой горницы, отшатнулась и заплакала.
Женя, дюжий, здоровый, не удержался, вскочив с места, заграбастал худого, разозлённого приятеля в охапку, тем самым прекратив избиение женщины.
– Под суд захотел? – усаживая разъярённого мужика за стол и усмиряя его, промолвил он. – Как после этого будешь спать с бабой?
– Молча! – как ни странно, с невозмутимым спокойствием ответил тот.
Со слезами на глазах Клава ушла на веранду, упала на кровать и разрыдалась. Серёжа-сын пришёл с клуба, послушал, как она плачет, изрёк: «Лучше бы я не приходил! Лучше бы я на улице остался!» 
Поплакав, Клава задумалась над словами мужа, дала волю своей фантазии. Внешность у неё действительно серенькая, как у Николая Угодника. Зато душа хороша – лишь она могла претендовать в отличие от других на богатство внутреннего мира в этом богом забытом уголке! Убеждена, чем ярче и красивее мама, тем плоше дети. Значит, правильно она делает, что не выделяется в нарядах, старается быть скромной, ничем не примечательной. Грязи она, в отличие от мужа, тоже не боится – «что ни грязинка, то витаминка». При каждом удобном случае она напоминает об этом мужу, что доводит того до бешенства. Осточертела ему, видите ли, грязь, неуютно в доме! Перетерпит – есть важнее дела!
Странные, однако, у Клавы убеждения. До неё почему-то не доходило, что своей неряшливостью и занудством она явно не стала в глазах Виктора более привлекательной. Превратив себя в рабочую лошадку, перестала представлять интерес для него, он стал искать женщину и развлечение на стороне. Души супругов не стремятся друг к другу. Между ними царит лишь холодная ненависть и непонимание. Клавино желание вырвать мужа из тенет пьянства Виктор воспринимает как жёсткое давление на его волю, что неприемлемо для него. Задуматься бы ей, стоит ли доставать, допекать его, пьяного? Даже видя, что супруг на взводе, буравит, давит, упрекает его, а он, горячий, не-управляемый, поддаётся на её провокации, взрывается, как факел. Знает, он вечно на нервах. Характер дикий, необузданный, как подводный ядерный взрыв. И этим вихревым смерчем она ещё имела глупость любоваться в пылу наивной молодости. Виктор – настоящее горе для неё и развлечение для очерствевших сердцем и душой. Как же Клава ненавидит его, безголового и безтормозного! Животное – кабанокот. Кот, потому что гуляет сам по себе, не спрашивая и никому не докладываясь. Дикий кабан, который способен ранить, и раны его могут быть смертельными. Когда всё это началось? Первый раз из дома ушла, когда отняла у него, пьяного, ключи от машины – он начал скабрезничать, материться, искать ей «пятый угол». Клава их бросила, убежала. Виктор испугался, думал, что та утопилась в речке. Когда вернулась домой, он бросился её обнимать, а сам хватался за сердце.
Не жалел он и Серёжу. Как палач, зверски избивал его верёвкой толщиной с кулак. Тот потом сказал: «Папа всё здоровье забрал!». Сколько душевных ран Виктор нанёс этим ей, матери. А сколько страданий принесли жене его измены! Пора ему диктовать Клавины условия. Поводов для развода более чем достаточно. С этим, с патологическими наклонностями человеком, опасно жить. Пусть достраивает сруб и уходит туда! – пришла было она к решению, и на этом бы ей остановиться, успокоиться, но бесконтрольные мысли снова завертелись, закружились в голове.
Сколько раз Виктор приходил домой поздней ночью! Клава не хотела его впускать, он начинал выламывать дверь. Она отодвигала запор – жалко дверь. Супруг, озлобившись, выталкивал жену из дома. Приходилось ночевать у Нины. Вот и на этот раз Клаву потянуло к ней. Соскочила с кровати и, несмотря на позднее время, пошла к подруге. Та, поднявшись с постели, встретив её с синяком во весь глаз, застыла испуганно.
– Что случилось? – спросила она, жестом приглашая Клаву пройти на кухню. – Есть будешь?
Клава кивнула, да, мол. Когда с ней случались неприятности, у неё открывался зверский аппетит. Нина, высокая, стройная, запахивая халат, про-шла следом, поставила чайник на газовую плиту, разогрела суп.
– Витя гонит меня в Оренбург, – усаживаясь за стол, поделилась Клава с ней. – Сплю на веранде всё лето одна.
Нина понимающе кивнула головой и заметила:
– Говорят, учётчица Людмила, третья по счёту любовница Виктора.– Клава, опешив, – разве Люда у него не первая?! – не знала, как реагировать на это, а та продолжала: – Муж Аллы, первой любовницы Маркелова, однажды «полез в бутылку», она его окоротила: «Я как умею, так и зарабатываю!». Виктор на своей машине подвозит любовницам прямо со складов фураж, доставляет их самих, куда надо. А ты, законная жена, не можешь выпросить, чтобы свозил по делам. Зачем жить с таким мужиком?
– Дети меня вяжут по рукам и ногам, – посетовала Клава, надкусив кусок хлеба. – Муж ведь всё в дом несёт, а это немало значит.
– Оказывается, его и на других хватает! – подколола её едкой фразой Нина, усаживаясь напротив – В том, что Виктор разбаловался, есть и твоя вина. На какие вещи и мысли мы обращаем особое внимание, то и будет, а остальное исчезает из нашей жизни. Как мыслим, такова реальность и следствие.
– Да, проморгала я его. Я хотела вылезти из своих книжек и огородов, он – из рюмки. Видит Бог, я пробовала его вернуть, лечила от алкоголизма – не получилось. Значит, судьба такая. Делить его ни с кем не собираюсь. И без секса люди живут. Тем более что секс в пьяном виде и с похмелья меня не устраивает. Я его отпускаю, и он пусть меня не тревожит. Зла не держу, лишь молча страдаю и скорблю, – в словах Клавы Нине почудилось притворство и ханжеское лицемерие. Как психолог, она знала, искренность человека хорошо показывает симметричность лицевых мышц. Если человек лжет, то левая и правая части его лица могут иметь разную мимику. Нина взглянула и опешила от перекошенного ненавистью лица Клавы, тут же сменившегося кривой улыбкой на губах, но слушала не перебивая. А та продолжала: – Что только ни делала я, чтобы вырвать его из алкогольной помойки. Закатывала истерики – реакция нулевая. Кодировала. Поила тетурамом (всего-то две таблетки дала, но он был пьян, еле отходила. Сам травился несколько раз левой некачественной водкой. Чуть не умер и снова за старое. Всё время сосёт что-нибудь! Ни дня без спиртного.
– Как же он, худой и тщедушный с виду, выдерживает это! – удивилась Нина.
–  А сколько в нём дьявольского, когда он пьёт или с похмелья! – нотки сочувствия, прозвучавшие в голосе соседки, Клава, видно, приняла в свой адрес. Это удовлетворило её самолюбие и побудило к новым жалобам. – Звереет, как чёрт. Орёт на меня и детей, дерётся. Все фляги с мёдом, пока спала, перетащил в гараж. Я так и не поняла, куда девался мёд и деньги за него.
– На любовниц тратит, что тут непонятного? – осчастливила сообщением прямолинейная подруга Клаву. – В учительской говорили, подарил дорогущий магнитофон на день рождения Людмиле. А зимой купил ей пальто с песцовым воротником. На столе у неё всегда апельсины и прочие фрукты, приобретённые Виктором. У Люды, поди, никогда не было таких шикарных кавалеров, поэтому и вцепилась в него мёртвой хваткой: всё равно, мол, уведу его от жены! Кстати, трезвый к ней он не ходит, а если идёт, то, чтобы там напиться. Затариваются водкой, закрываются и бражничают. Когда ей надо, она посылает звонить Виктору своего тряпку-мужа. – Нина, в отличие от других, не считала нужным в таких вопросах что-то скрывать от Клавы. Это было бы нечестным по отношению к той. Маркелова так и застыла с каменным лицом. 
– Оказывается, он главный вор в семье и расхититель, – тон, с каким жена произнесла эти слова, был далёк от человеколюбивого. – Понятно, почему от меня отгораживается. Мешаю я ему заливать зенки бесстыжие! 
– Пьянство, конечно, говоря словами Аристотеля, – добровольное сумасшествие, – изрекла Нина, задумчиво глядя яблочного цвета глазами на Клаву. – Вырвать человека из трясины алкоголизма весьма затруднительно! Для этого надо, чтобы он сам этого захотел. Нужен стимул, а у него его нет…
– Что ты имеешь в виду? – насторожилась Клава.
– На чём сосредоточишься, то и будет! Мы то, как мыслим – позитивно или негативно. А в вашей жизни царят лишь нетерпимость, горькая ненависть и боль бесконечных обид, – констатировала Нина. – Давно нет нежности, трепета и любовного пыла, словом, иссяк сердечный жар – как ты думаешь, почему? – спросила она Клаву и продолжала, не давая возможность ей опомниться и собраться с мыслями. – На развалинах вашей любви, если она, конечно, была, я думаю, не осталось даже взаимоуважения, лишь слепая привязанность.
Клава молчала, устремив отрешённый взгляд в стену. В такие минуты она ненавидела подругу за откровенные, безжалостные слова, но до сих пор, используя её, терпела. Вот и сейчас прибежала в полночь, разбудила, изливает свои проблемы, потому что никто не может так точно охарактеризовать ситуацию, которая сложилась в её семье. Правда, в отличие от психолога, она во всём считала виноватым только пьющего мужа, поэтому попросила:
– Нина, ты бы поговорила с моим, чтобы не распускал руки, бросил пить и гулять с бабами!
– А как он воспримет то, что я влезаю в ваши семейные дела? – устало спросила Нина – у неё почему-то всегда мало оставалось энергии после общения с Клавой. Поневоле поверишь в бред про ауру, в которой люди, обладающие колдовской силой, пробивают брешь и подпитываются энергией собеседника.
– Перетерпит! – с безжалостно-жёсткой и даже пренебрежительной интонацией буркнула Клава. – Завтра и поговори с ним! А то я к матери собралась, а он тут ещё пуще загуляет!
– Муж и жена – одна сатана! – требовательный тон Клавы явно не понравился Нине. – Поцапавшись, ты задумала мужа проучить, а я решай ваши проблемы!
         – Что, слабо ради подруги что-то сделать? – провокационно проговорила Клава, привыкшая, что Нина ни в чём не отказывает ей. – Когда кто-то ко мне обращается с просьбой о помощи, я бросаюсь на выручку, я рада, что нужна кому-то, могу чем-то пособить им.
– А я, значит, не помогаю тебе? – вытаращила Нина глаза, не ожидавшая такой неблагодарности. – Откровенно говоря, мне бы хотелось сейчас лечь, отдохнуть, а не думать над тем, какие слова подобрать, чтобы убедить в неэтичности и жестокости поведения твоего мужика. Это не так-то просто – он может и нагрубить: не твоё, мол, дело! Давление подскочит – бессонница в эту ночь мне точно будет обеспечена! У меня уже сейчас голова болит от того, что прервала сон.
– У тебя только намерения добрые!.. – бросила Клава в ответ.
Нина так и застыла от этих слов: «Ах ты, змея подколодная! – вспыхнув, подумала она. Видно, приятельница прямолинейные, нелицеприятные слова в её адрес принимает за злобность характера. Пусть спасибо скажет, что, искренне жалея и желая помочь, Нина на её ошибки указывает, а не смеётся за спиной, как это делают другие! Но та, видимо, и сама поняла, что перегнула палку, решила подмазать. Как одолжение, добавила:
– В душе ты, наверно, добрая. Только внешне колючая.
– Ты на себя посмотри! – выпалила Нина, задетая до глубины души. – Ты же ни с кем не считаешься: давишь на окружающих, настаиваешь, чтобы было так, как ты считаешь нужным! – Не находишь, что взрослого, самодостаточного человека может возмущать необходимость подстраиваться под тебя? Неужели не понимаешь, что у других могут быть свои убеждения, свои планы! Может, отсюда и все твои беды, Клава?
– Всё-всё, молчи, не хочу больше слушать, а то и у меня давление подскочит. Кстати, ты меня больше обижаешь! 
– Прости, – Нина Михайловна взглянула на надувшуюся, как мышь, коллегу. Та, по сути, несчастное и забитое существо, хотя и ехидное, но достойное жалости. Она барахтается, словно лягушка, попавшая в горшок со сметаной. Пытается сбить из неё масло, чтобы, цепляясь за него, вылезти из дна, куда её столкнула жизнь. Клаве бы больше доброты – цены не было бы ей с такой энергией и целеустремлённостью! Но она, зачерствевшая душой, не умеет прощать и вряд ли переиначенную фразу: «Христос прощал и нам велел!» воспринимает всерьёз.
– Думается мне, что у Виктора не зря остыли чувства к тебе, – Нина, не пожелавшая молчать, явно снова напрашивалась на неприятности. – Ты же никогда не учитывала его желания, привычки, требования. В браке муж не почувствовал ни внимания, ни нежной заботы о себе, тобой движет лишь жажда получить от него больше материальных благ, сохранить остатки слепого его влечения и назойливое предложение своего тела.
– Ну, это уж слишком! – неприязненно оборвала её Клава.
– Я не хочу тебя обижать и осуждать, – Нина с сожалением взглянула на приятельницу. – Но со стороны бывает виднее. Я много размышляла, анализировала твои отношения с Виктором, и многое для меня стало очевидным и понятным. Я даже свои отношения с мужем начала критически оценивать. Ты же во всём винишь мужа, но реальность – это результат не только его мыслей и действий! Ты сама вызываешь его агрессию к себе. Тебе самой надо меняться, тогда и окружающие будут теплее относиться к тебе. Человек способен подняться, выпрямиться, возвысив свои мысли, или остаться слабым, жалким и несчастным. Больно смотреть, как беспомощна ты, презираемая и унижаемая недостойными действиями некогда любимого тобой супруга! Как убога в непонимании того, что, цепляясь за него, теряешь нечто большее – честь, достоинство, гордость! Да и сын с дочерью, являясь свидетелями ваших ссор, скандалов, вызванных мелкими страстями и чёрствостью, страдают, мучаются. Вы с Виктором лишаете их высоких порывов и устремлений. Негатив никому ещё пользы не приносил. Видя одну лишь бесконечную вражду между вами, отсутствие милосердия и добра, они ожесточаются сердцем, им не до учёбы, они не способны сосредоточиться на ней, освоить даже минимум знаний, которые даёт им школа. При отсутствии примера любви и достойных семейных отношений, какими они станут родителями для своих детей? Не повторят ли они негативный опыт матери и отца на практике?
Взгляд Клавы перебегал с одного предмета на другой – из-за длинного монолога Нины интерес её к разговору угас. А может, она считает, что ей, умной и замечательной, всё этот никак не относится – она ни в чём себя не винит. Во всём виновата жизнь да муж-алкоголик.
Хозяйка, опомнившись, постелила незваной гостье чистую простыню на диване, притащила подушку, одеяло, сама ушла в спальню к мужу.
– Прости, если что не так, – уходя рано утром доить корову, пробормотала ещё сонная с всклокоченными волосами Клава.
– Спасибо, что сочла меня злой, – криво ухмыльнулась Нина в ответ. – Не плюй в колодец, пригодится воды напиться!
– Если ты обиделась, значит, эта черта на самом деле тебе присуща! – бросила Клава и быстро выпорхнула за порог, даже не позаботившись о том, чтобы расчесать растрёпанные волосы.
Нина лишь тяжко вздохнула – сердце болезненно сжалось. Неужели права пословица: не делай добра – не получишь и зла? В пылу мелкой мести и вражды Клава не замечала отсутствия в себе признательности и глубины неблагородства своего поступка. Люди, конечно, не ангелы, в том числе и она, Нина. Прямолинейна, говорит в глаза всё, что думает о назойливой приятельнице, которая считает себя чуть ли не совершенством, тем самым напрашивающаяся на резкость. Но ведь хоть и жалит пчела, да мед дает. Да и Клаве ли осуждать  других! Но эта мысль не принесла самокритичной Нине спокойствия.  Где-то она читала, что правду надо подносить как пальто, а не кидать в лицо, как мокрую тряпку. Видимо, над этим стоит задуматься не только Клаве, но и ей, самой. А ещё лучше – совсем порвать отношения с этой неприятной особой, влекущей других в пучину негатива и ненависти. Но от жизни не отгородишься!

***
Уязвлённая Клава после разговора с Ниной уехала в Оренбург. Она ещё больше возненавидела мужа и мстила, оставляя его одного с детьми и кучей скотины в подворье – пусть управляется, а она отдохнёт! И всё же она ещё на что-то надеялась… В воскресенье, съездив с матерью в церковь, купила свечи, поставила за усопших слева, а справа – за алкогольно-зависимых к иконе «Неупиваемая чаша». В иконной лавке купила молитву о счастье в браке.
 Поют в церкви хорошо. И это всё, что в ней нравится Клаве. Нетерпимость этого института ей претит. Одни запреты. В брюках нельзя, без платка – тоже. «Этак всех клиентов подрастеряете, господа хорошие! – думала она про себя. И, находясь под впечатлением книги Мегре «Анастасия», польстила себе: «Анастасия я, язычница я! Они ближе других к Богу. Правда, себя не любящая. Даже сестра заметила, что Бог её через мужа наказывает за то, что не любит себя. А это грех, она, Клава тоже Божье творение, Его частица. Значит, не любя себя, она не любит и Бога!»
Где-то она читала, что христианство – путь самоистязания и самоуничижения. Отсюда болезни святых и мучеников. Христианство, как и любая религия, как и сама цивилизация, не одаривает человека счастьем и бессмертием и не избавляет от болезней. Она сжимает душу вечным страхом наказания, сознанием своего несовершенства, греховности, раскаяния, не дает ей распахнуться, вздохнуть радостно и свободно. А значит, унижает человеческую природу, не способствуя ее полёту, свободе, творчеству, но связывая ее мысль, духовное и физическое тело. Хотя это попахивают ересью, антирелигиозным настроением, но Клава вполне согласна с этими мыслями. Поэтому она предпочитает обращаться к гадалкам, знахаркам и экстрасенсам. Но Нина однажды сказала ей, ссылаясь на высказывание священника, что нельзя этого делать, потому что те используют не только молитвы, но и элементы колдовства. Это до добра не доведёт!
– Священник бы спросил: зачем тебе здоровое тело, если вечная душа будет погублена, попав под влияние тёмных сил? – Нина, помнится, тогда вопросительно уставилась на Клаву.
– Церковь боится конкуренции, поэтому запрещает пользоваться услугами других, – фыркнув, произнесла Клава. – Религия, всего лишь обслуга, сервис духовный сильных мира сего, потому что цель христианства – оправдать несправедливость, покорить непокорных, ослабить сильных духом, обезвредить ропщущих. Это религия слабых. Христианство не нуждается в сильной и независимой личности, оригинальных, нестандартных съедает анафемой, как Льва Толстого. Церковь – это институт, порождение человеческого, то бишь, сатанинского общества. Церковь – это связующее, промежуточное звено между Богом и людьми. Там молятся за нас, грешных. Мне не нужно это. Я напрямую выхожу на Бога, молюсь за себя и своих близких. Надеюсь, мои молитвы доходят до Всевышнего. А то, что церковь попирает язычников – понятно. Язычество – это инакомыслие, к которому всегда она была нетерпима, слишком просто, бесплатно, дёшёво и без проблем. В церкви меня больше всего бесит вымогательство денег. Это целая система мощной перекачки денег…
В тот же день женщина съездила к гадалке, к умной и властной женщине, тоже, впрочем, берущая немалые деньги за свои услуги, – хотелось узнать, изменится ли муж. Та ответила утвердительно. Затем воткнула булавку в купленные для мужа плавки. Велела дома покропить их святой водой, остатки дать выпить супругу. Фото Виктора тоже проткнула булавкой, потом велела сжечь.
Про сына Сергея гадалка сказала, что занимается наркотиками.
– Нет! – возразила Клава, испугавшись.
– Будет! Вижу тюрьму! – категорично заявила та.
Гадалка продала Клаве книгу какого-то Рампы. Прочитав её, женщина почувствовала непреодолимое желание получить своего «эгрегора» и открыть третий глаз, чтобы исцелять людей. С этой целью она поехала в школу шаманизма, которая готовила целителей для заграницы. Собрались «ученики» – довольно солидные люди – в большом зале респектабельного здания. Техника у преподавателей к тому времени была отработана по высшему пилотажу. Достаточно было двух занятий, чтобы Клава почувствовала себя настоящим зомби да ещё и одержимой. Ей вдруг стало страшно, она поняла, что здесь творится что-то ужасное, – «ученики» веселились, получив своего «эгрегора»: кто-то выл по-волчьи, кто-то рыдал, а кто-то хохотал. Звериные дикие вопли стояли, как в первобытном лесу. В паническом страхе Маркелова с воплями обратилась к Богу, вернее, пыталась выкрикнуть только одно: «Господи, помоги!» Но выкрикнуть удавалось только первый слог: «Го! Го!» остальное не осиливала. И вдруг почувствовала, как «что-то» через рот вошло в неё и заполнило всё тело. С этого мгновения началась адская борьба, настоящее сражение между душой Клавы и этим чёрным чудовищем, которое гнало её из дома, диктовало дурные замыслы.
На следующий день Клава полола в купальнике у матери на даче. Сущность приказала ей убежать в лес прямо в чём была. Плавала она плохо, но речку преодолела. Мать, увидев её, плывущую в реке, закричала, но это не остановило одержимую. Женщина уходила в лес, подальше от людей, туда, куда сама не знала. Кто-то, зловещий, гнал и гнал её подальше от жилья. Клава бежала полем, когда увидела, что приехала легковая машина, из него вышли «они». Их было много, и все в камуфляжной форме. Усевшись в круг, стали есть, пить, пировать. Одержимая закричала, завопила страшным голосом – и «они» исчезли. Путь был свободен. Клава побежала дальше в лес и, найдя там самое большое дерево – берёзу – влезла на него. И тут ей послышался со всех сторон лай. Она в ответ завыла, лай прекратился. Это её обрадовало. Почти всю ночь она провела на дереве. Иногда на неё накатывал страх. Тогда она срывалась и с воплями, босиком неслась по лесу. Лицо и тело в кровь исхлёстано сучьями. Ноги тоже кровоточили. В какой-то момент она с горячей мольбой обратилась к Богородице. И вдруг услышала её голос:
– Я с тобой, я рядом!
– У меня всё тело и ноги болят – пожаловалась Клава.
– И у меня тоже, – отозвалась Богородица. 
– Как же так? – изумилась Клава. – Есть же самолёты, поезда, зачем же вам идти пешком?!
– Ты звала меня, ты идёшь пешком, а я – рядом. У тебя кровь на ногах и у меня – тоже.
Эти слова успокоили Клаву, прибавили ей оптимизма. Она вышла из леса на дорогу и, сориентировавшись, попросилась на попутную машину. Она была вся в кровавых подтёках и царапинах, что не помешало водителю игриво предложить спутнице прокатиться с ним. Клава вся вспыхнула, отчаянно замотала головой, но сумела убедить его остановиться там, где она попросит. Помогла, видимо, ссылка, что брат её работает в милиции.
Когда она в ужасном состоянии вернулась домой, мама лишь руками развела. Но Клава, чтобы не пугать пожилую женщину, ничего ей не рассказала, лишь затеплила, зажгла лампаду в материнской спальне, истово помолилась перед иконами.
 Приехав в село, Клава через несколько дней пришла к Нине Михайловне, чтобы поделиться мыслями о пережитом – та слушала её недоверчиво.
– Тебе не приснилось всё это, Клава?
– Ты не веришь? А зря! – отрезала та.
– Зачем надо было ездить в школу шаманизма? – Нина недоумённо воззрилась на приятельницу, которая снова липла к ней. – Ты же христианка! Ищешь впечатлений на свою шею – мало их у тебя?!
 – Именно это сделало меня сильной молитвенницей и пропагандисткой христианства, которое владеет миром. – Клава, облокотившись об стол, пристально и недобро посмотрела на хозяйку. – Моя молитва стала сильнее, но и бесы стали донимать больше, да так, что пришлось срочно вызывать в дом матери священника, чтобы освятить его.
Нина смотрела на Клаву, боясь упасть в обморок, но когда та попросилась ночевать у неё, сочла неудобным отказать в этом. Клава удобно расположилась на диване в зале и проболтала до утра. Она, перескакивая с одного на другое, рассказывала всякую чертовщину – Нина, устроившись тут же на раскладушке, слушала. Она верила и не верила её побасёнкам о леших, о домовом. По словам Клавы, домовые – существа добрые и выживают только тех хозяев, кто им не нравится, кого они не любят. Так домовой душил первого мужа её сестры. Тот задыхался и хрипел во сне, а когда однажды при этом включили свет, увидели мохнатую седую руку, которая оторвалась от шеи мужчины.
– Однажды Петя, сын сестры, прибежал с расширенными от ужаса глазами, увидев змею толщиной в бревно – таких змей якобы не бывает. – Клава на Нинину ухмылку вполне серьёзно заявила: – А ты знаешь, что в змею превращается бывшая наша директриса, Марфа Игнатьевна – в кабана, а сосед Митрофан – в лошадь.
– Ты, подруга, говоришь неправдоподобные вещи, – засмеялась Нина. – Давай лучше спать, а то скоро светать станет, коров надо гнать на пастбище!
– Зря смеёшься! – зловеще проговорила Клава. Нина поёжилась от её недоброго тона – ей вдруг стало неуютно в собственном доме и даже страшно от присутствия Маркеловой. – После школы шаманизма я стала видеть то, что другие не замечают! Кстати, лошадь, косматую, светлую, вчера сама наяву лицезрела, когда допоздна задержалась в огороде во время прополки. Надвигалась ночь с полной серебристой луной. Подняв голову от земли, я вдруг заметила её, огромную скачущую, со стелющейся по земле богатой гривой. Она пролетела, как ветер, и ушла по дороге. Таких сытых, откормленных и гривастых животных в колхозе нет. Я была в недоумении, потом мне стало интересно, куда она делась. Быстро вышла на дорогу, но нигде не увидела удалявшуюся лошадь. Мне показалось странным, что та так быстро ускакала, и звуков копыт не было слышно.
– Клава, а ты не считаешь нужным обратиться к врачу-психиатру? – осторожно, чтобы не обидеть её, проговорила Нина. – Да и в церковь не помешало бы сходить, исповедаться…
– Нет, не считаю! – сердито отрезала та. – Я молюсь, а значит, сама справлюсь со своими тараканами.
– Ты только что говорила, что бесы от молитв начинают сильнее донимать тебя, – Нина снова непроизвольно поёжилась в темноте комнаты.
– А у меня против них есть книга о белой магии, хотя священники выступают против всякой магии, не только чёрной.
– Я согласна с их мнением, магия до добра не доведёт!
– Белая магия – это лучший друг и советчик от всех напастей и бед, да и от людей злых, нечестивых и корыстных тоже, – убеждённо проговорила Клава, не соглашаясь с Ниной и священниками. – Если её не использовать во зло, она тебе друг. В ней много полезных советов. Например, чтобы деньги в доме водились, предлагается одну купюру держать всё время под постельным бельём, под матрасом. Это, может быть, и чепуха, а вот к совету о том, что нельзя из дома давать иголок и булавок, чтобы их не использовали во зло тебе же, видимо, стоит прислушаться. Всё зависит от тебя, что будешь испытывать внутри себя, то и будет к тебе прилипать по жизни, к добру – добро, к злу – зло. – С последним Нина согласилась, и Клава, наконец, провалилась в сон. Хозяйка же так и не уснула в эту ночь, а когда начало светать, поднялась с постели и с больной головой начала готовить завтрак.
***
Наконец-то Виктор вспомнил о супружеских обязанностях. Подошёл к койке на веранде и лёг рядом с Клавой – всё вышло быстро, как у пионеров. Муж сразу же уснул сном праведника, а жена долго ворочалась, потом ей приснилось, что они с Виктором продолжают любить друг друга, и на этот раз она получила удовлетворение. Но тут появляется дочь, поднимает одеяло и что-то говорит недовольно. По соннику позор означает, что вы попадёте в неприятную ситуацию, которая круто изменит жизнь. Сон о том, что унижают ваше человеческое достоинство – очень неблагоприятный знак, он предупреждает о неотвратимости деловых, творческих неудач, плохих отношениях с окружающими.
Сон оказался в руку. Беда происходит опять с мужем и она всё та же, прежняя. У итальянцев национальное блюдо – пицца, а у русских – напиться. После короткого светлого периода протрезвления у Виктора снова запой. Оказалось, трёх месяцев лечения елейной солью ему мало. Естественно, все время орёт, матерится, места себе не находит. В минуту затишья, правда, от-дал ей зарплату. Клава тут же уплатила за газ и свет. Остальные держит для сына – он поступил в училище. Как трудно без денег и трезвого мужика в доме! А тут ещё Маркелов заявил, что он, дурак, – своей рукой сплавил зарплату грымзе. Теперь ему нечем заправить машину, и сено лежит не убранным. Недовольный накинулся на сына, ударил в лицо за то, что тот рассказал матери, что машина отца два часа стояла возле дома любовницы. Клава под-летела, крикнула, что вызовет участкового. Пусть определяется, какая семья ему нужна. Он схватил полено, супруга ушла. Боже, дай терпения! Дала до этого себе слово, молчать, когда он бурлит. Но как молчать, когда он пьяными кулачищами начинает воспитывать Серёжу? Надо же его как-нибудь остановить! Дочь тоже на него обижается, грубит ей.
 «И всё же Бог меня любит, – думала Клава, когда всё улеглось. – Когда я уже готова роптать, он даёт мне послабление – после пятидневного запоя наступили трезвые дни». Она задумалась о пристройке, размечталась о ванне под мрамор, о спальне без телевизора, о высоких пластиковых окнах с большими подоконниками. На будущий год можно сдать лишнюю скотину, при-стройку, окна и крышу повыше сделать. Но на третий день снова супруг приехал домой изрядно пьяный, сказал, что едет с Парфёном переворачивать эспарцет. Она сунулась было с ним в машину – не разрешил. Мол, он помогал Парфёну, теперь он – ему, и упылил.
  Душа Клавы, измученная, опять стала ныть, набежали слёзы. Поведение мужа непонятно, спать с ней избегает, даже трезвый. Обидно. Решила посмотреть, с каким Парфёном он сено переворачивает. Встретила со стада корову за бригадой – не терпелось засветло слетать на поле. Шла по горе, когда заметила, что машина Маркелова стоит под бугром, где начинаются валки эспарцетов. Закатное багровое солнце садилось за горизонт, когда она открыла салон машины и увидела на заднем сиденье верх женского джинсового костюма. Клава пошла по полю. Наконец увидела, Виктор вместе с Людой сгребал эспарцет в небольшие кучки. Жена была в шоке. Когда любовники заметили её, работы не бросили, даже головы не повернули. Уязвлённая, она подошла к мужу, стараясь не смотреть в сторону его крали. Как во сне, что-то сказала ему, тот что-то ответил. Предложил Клаве вилы, та отказалась, ноги не держали, села на стожок. Люда работала ударно, обогнала его. Муж в пример ей поставил возлюбленную, мол, тебе до неё далеко. Где уж Клаве до неё! Так, как та работает на сене, она не умеет. И действительно, идёт та после любовных утех, как под допингом в танковую атаку. Остатки оптимизма оставили женщину, – как деревянная, встала, машинально пошла на конец поля. Когда шла обратно, молча, обогнула сладкую парочку, не оглядываясь, с прямой спиной дошла до автомобиля, села в салон. Немного погодя взяла куртку разлучницы, отнесла и кинула в лесу, чтоб досадить ей, распутной! Вернулась, но в машине не сиделось. Снова пошла к ним.
– Здравствуйте! – поздоровалась с ней Людмила, это было так нелепо, что Клаве было бы смешно, если бы не было так больно. По всему видать, та тоже чувствовала себя словно ошпаренной.
– В гробу я тебя видела в белых тапочках, – пробурчала Клава.
– В книге, которую дала ты мне, не учат так отвечать на приветствие, – придя в себя, заметила полюбовница. Клава вспыхнула, наговорила всего.
– Ты добьёшься своего, мы с тобой разведёмся! – повернувшись к мужу, добавила она назидательно. – Это будет её рук дело!
– У меня есть муж, а дядя Виктор мне в отцы годится, – наивно стала убеждать её Люда, после чего Маркелов занервничал, начал гнать жену с поля.
Когда втроём вернулись к машине, Клава села рядом с мужем, он хлопнул дверцей.
– А она как? – вырвалось у супруги.
– Пешком дойдёт! – зло проговорил тот.
  По дороге домой Виктор ругал Клаву, что та слушает сплетни. Она, жалкая, униженная, оскорблённая, готова была снова поверить ему.
– Мне передали, якобы я гоню тебя в Оренбург, – его взгляд был обиженным и даже каким-то пристыженным. – Меня задевает, что дражайшая половина делится с посторонними о супружеских взаимоотношениях.
 Клава попросила прощения. Значит, Нина всё же поговорила с ним – но изменений в его поведении почти никаких. Правда, слава богу, перестал руки распускать.
Супруги приехали домой, но он всеми способами пытался обмануть жену и снова уехать куда-то на машине, наверно, к Люде. И раньше так было, пока Клава чем-то занята, он шмыг и Митькой звали.
– Зайди же, наконец, домой, чтобы я могла спокойно подоить корову! – разозлилась вдруг Клава.
– Не пойду с тобой в избу, вот дострою сруб и буду там жить! – рявкнул в ответ уязвлённый мужчина. Женщине стало плохо от этих обидных слов. Но усталость взяла своё, и он ушёл в сад, там же, возле ульев, уснул.
Забегая вперёд, отметим, что сруб муж так и не сумел довести до ума. Под крышу его возведут уже при сожителе Иване Терехове. С пристройкой в доме станет три комнаты. Через некоторое время Клава успешно продаст дом и съездит на полученные деньги отдохнуть с дочерью в Турцию. А жить перейдёт в дом сожителя. А когда в селе закрыли школу, устроится работать в городе. Но Ивана не забывала. Когда возникала необходимость в деньгах для оплаты многочисленных кредитов, приезжала за ними к Терехову, заодно загружала  в машину сестры картошку, лук, чеснок и прочие овощи для себя и родственников. Но это будет позже.
Утром Клава встала рано, чуть свет, ещё и пяти часов не было. Подоила корову и велела мужу выгнать её в стадо. Тот заартачился, было, потом встал. На работу уехал рано, а в половине восьмого приехал обратно. Его интересовало, где Людина куртка. Объяснив, где её искать, жена вышла на огород. Плача дополола лук. Пришёл Виктор, чувствуя свою вину, помог прополоть чеснок. Клава воспользовалась моментом, решила поговорить с супругом и заявила, что ещё одна ночь без него и пусть остаётся там, где ночевал. Он заюлил. А её как прорвало. Припомнила всё, что он вытворял, сказала, что этого больше не допустит. Кончилось всё тем, что он, совершенно трезвый, пригрозил выколоть ей глаза или плеснуть в лицо кипятком. Клава оторопела. Он во всём виноват и так ещё себя ведёт! Может, права была Нина, ссылаясь на слова французского писателя Монтеня, что человек страдает не столько от того, что происходит, а сколько от того, как он оценивает то, что произошло. Нина предлагала Клаве надеть на себя маску счастливого чело-века, двигаться, улыбаться, петь, танцевать под музыку, чтобы воспрянуть духом. Счастье на стороне того, кто доволен. Ещё Аристотель в своё время об этом говорил. А Клава, мол, всё время мстит, упрекает, ворчит, плачет, забывая о том, что только лаской и любовью можно добиться ответного тёплого чувства. Кому это понравится? Неужели она считает, что месть сильнее добра? 
Вечерело, когда Маркеловы втроём поехали за сеном. Было душно, небо, подстать Клавиному настроению, обкладывало тучами. Супруги кидали сено в кузов машины; Сергей, счастливый и гордый тем, что сумел поступить в училище, принимал его наверху. Приближалась гроза. Молнии сверкали беспрестанно. Казалось, они били прямо в глаза. Клаве вспомнились слова Лермонтова про Мцыри: «Рукою молнии ловил». Но страха почему-то не было. Рядом был человек-молния, и он, как будто, не допускал эти разряды до них. Странное ощущение. Почему-то верилось, что пока этот комок нервов рядом, ничего плохого не случится. Тут над головой сына-студента полоснула ещё одна молния – трезубец. Хотя не всегда молния ударяет там, где она сверкает,  но хозяин с супругой инда пригнулись от страха. Последовал при-каз, немедленно спускаться, что сын и исполнил с радостью и облегчением. Домой доехали благополучно. Без всякой передышки принялись укладывать сено. Клава кидала с машины, муж закидывал наверх, под крышу в сенник. Только успели управиться с сеном, как хлынул ливень.
***
Клава снова, в очередной раз, уехала в город к матери, где она отдыхала душой и телом. Правда, на этот раз не только, чтобы досадить, отомстить мужу, но и привезти продукты и деньги сыну-студенту. Когда Клава пришла в гости к старшей сестре Любе, та стала возмущаться поведением Сергея. Оказалось, из училища его попросили – недолго же он был студентом! Сам Сергей об этом не признался матери. Он встречается с Катей, которой 15 лет. Та с 12 лет мотается по подъездам. Пропадает неделями. У них есть блатхата, где покуривают слабый наркотик. Бабушка тоже гневается, что он приводит в свою комнату ночевать Катю и друзей. Это папаша развратил, растлил сына!
 Но деваться некуда. Вечером Клава долго общалась с сыном. Попеняла ему, что он бросил учёбу. Тот рассказал, что работал грузчиком, кондуктором на автобусе, несколько дней был учеником одного торгаша косметической туфтой. Эту низкокачественную косметику конфискуют на таможне у тех, кто мало заплатил или ещё чем не потрафил пограничникам. От этой косметики и губы отваливаются и глаза воспаляются. Но бывают клиентки  без аллергии. Так те звонят, ещё заказывают эту чудо-косметику. Однажды Сергей со своим приятелем попал под милицейскую облаву. С проклятиями и угрозами надели им наручники. С тех пор младший Маркелов охладел к этому бизнесу.
Потом они с приятелем хотели втиснуться в маршрут, чтобы возить пассажиров. Но конкуренты постучали монтировкой об новую газель, приобретённую в кредит, и предупредили, что убьют, если они не «свалят» с маршрута. В данный момент Сергей работает экспедитором в оптовой базе. Мать с сыном проговорили до двух часов ночи.
На следующий день женщина уехала домой. Сын периодически названивает и просит 600 рублей на уплату ссуды. Их работодатель задерживает зарплату. Отец в последний раз как-то слишком мягко поговорил с ним, это рассердило Клаву. Зачем ему такая работа нужна, если даже на ссуду негде денег брать? И почему у него Катя нигде не учится и не работает? Как насекомое сосёт его. Не успела мать приехать домой, оставить их одних, они уже без денег. Продукты Клава им навезла – и мёд, и мясо, и масло. Бабушка готовит для них. Что ещё надо? А где родителям брать деньги для них? Они ведь не мокрицы, из всех щелей не лезут! Бросать надо ему свою оптовую базу, домой дуть: косить, полоть, картошку рыть. Родители тут задыхаются от работы! И Катю пусть везёт, приучат её трудиться! Когда сын снова позвонил, всё Клава ему выпалила, правда, мягче, чем того хотела. Стимул у Сергея один – колбаса, любит покушать. А работать, чтобы богатым быть, не хочет. Хочет лишь в каждую минуту ловить кайф!
Супруги Маркеловы красили полы, когда Сергей принялся названивать из Оренбурга. Деньги, видно, кончились! Работу он бросил, а может, выгнали? Он начал шантажировать родителей тем, что вместо армии поедет в Москву на заработки, словно там золотые прииски. Кого не разочаруют такие выкрутасы? Пришлось отцу срочно собираться за сыном, чтобы он не дернул в Москву. Вместе с ними приехала и Катя.
Клава взяла кредит, купила Сергею «пятёрку», но скоро поняла, что мужики занимаются лишь видимостью деятельности. Старший Маркелов молча продал бычка за 3 тысячи рублей, которых жена не увидела, а тёлку – за 6. Последние, правда, Клава прибрала к рукам, отдала ростовщику (за месяц набегали хорошие проценты). Сын постоянно сливал бензин у папы, а тот носился по селу с канистрой для бензина, выпрашивая его в долг. Вечно где-то застревал, не доезжая с работы до дома, кончался бензин. А сын тем временем занимался коммерцией. Машина Сергея начала сыпаться после седьмой ходки с картошкой (он её втайне от Клавы увозил продавать куда-то). Когда та спохватилась, увидела, что остались без картошки и без денег, естественно. А картофеля в погребе было более тысячи вёдер. Вот так! Сынуля не сеял, не полол, не копал её, а плодами попользовался, не делясь ни с кем. Разве что с дружками из блатхаты, где собирались алкоголики со всего села! Вот наглость!
Вскоре случилась новая неприятность – Виктора сняли с бригадирства, до двух недель находящегося в запое. Грубый, конфликтный, он лез в драку, увольнял людей. А протрезвев, не умел дело поправить, извиняться так и не научился. Это и решило исход дела. Сам Виктор считает, что это жена руку приложила к этому. Да, та хотела, чтобы его убрали с должности начальника, но можно же другую работу предложить – у него дети! По словам сельчан, Маркелов возомнил себя царём и Богом. Однажды после заседания в правлении заявил, что на каждый комбайн поставит по милиционеру. Иначе, как в прошлом году, процентов сорок урожая снова осядет в амбарах колхозников. Надо переловить всех воришек. Председатель сказал ему, мол, дело твоё, но тебе там жить. Предостережение веское. На него и без того постоянно доносят, жгут его сено и постройки. Да, много бывший бригадир нажил врагов, пока воевал с ворами, хотя жена считает, что у него на редкость мягкий характер. Несмотря на угрозы, Виктор никогда не звал милиционеров, а когда пропадал телёнок, лошадь или зерно, сам расследовал пропажу.
– В течение многих лет иметь любовниц, с последней всё делать открыто и вдруг всего лишиться, – покачала головой Нина, когда Клава пришла к ней поделиться горем. – Да, Маркелову не позавидуешь!
– Ему тяжко и трудно весьма! – согласилась та и с обидой, что не сочувствуют ей, добавила: – Легко ли мне, знаю я одна. Пьянство мужа, прелюбодеяние плюс ко всему этому непомерная гордыня и тщеславие, мол, он «держит деревню». Видит всё, кроме себя: тот пьёт, тот ворует. Некритичность адская! Злоупотреблял своей властью и должностью, перегибал палку, высоко нёс себя. А сколько осуждения, ухмылок и насмешек мне приходится терпеть через него! Но жена есть жена! Её приголубь, пообещай не пить больше – она и растаяла.
Говоря это, Клава явно преувеличивала. На личном фронте у неё никаких перемен. Хотя на словах она признавала необходимость позитивных перемен, даже декларировала их, но по инерции вела себя по-прежнему, шаблонно. Выработать новый стиль поведения ей слабо! Знамо, идти по проторённой жизнью тропе легче, чем искать новые подходы к решению возникающих проблем. Клава снова закодировала мужа в Бугуруслане – он напился в тот же вечер. Жена не сдавалась, всеми силами вредила мужу, вызывая ответную агрессию к себе: спускала и снимала с сыном ему колеса, чтобы он никуда не уезжал, прятала ключи от машины, дралась с ним, уходила от него к Нине, поила святой водой, настоем кукольника! Увы, ничего не помогало! По вечерам Виктор валился пьяненький на веранде. Однажды она сказала сыну, чтобы тот лёг с ним, иначе ночью уйдёт к любовнице. Но сын сам свалил куда-то. Пришлось Клаве, преодолевая внутреннее сопротивление и брезгливость, самой лечь с этим крокодилом. Он начал обнимать и поглаживать Клаву своими пьяными горячими руками. И предназначены были эти объятия и ласки явно не ей! Когда она перемолвилась с ним парой фраз, Виктор очнулся, узнав голос жены, столкнул её с постели. Она начала упорствовать, тогда он встал с кровати и ушёл. До какой степени она стала ему противна!
А  утром он схулиганил и ударил её половником, Сергей резюмировал: «Всё как прежде, ничего не изменилось! Знал бы, не приехал из Оренбурга».
– Как же трагична твоя судьба, Клавдия! – воскликнула Нина Михайловна, не выдержав тяжести очередного, кстати, непрошенного ею негативного повествования коллеги. – Ты не глупа, и в то же время так ограничена в своём стремлении к материальному благополучию! Вы с Виктором забыли о взаимопонимании и духовных ценностях, любви и искренности отношений. Израненные непониманием души ваши страдают от убогости чувств и эмоций. Зачем мучаете друг друга? – Она взглянула на Клаву, в облике и злых глазах которой читалось: «Заткнись!».
Да, говорить Клаве об отказе от негативного мировоззрения и поведения бесполезно. Она желает, чтобы муж менял своё отношение к ней, но сама была холодна и равнодушна к нему. По её мнению, женщина должна при-надлежать мужчине, который легко и быстро решит все её проблемы, а не тому, кто навьючит на неё собственные. Где бы откопать таких! Была убеждена, женщина, должна быть любимой, счастливой, красивой, а больше она никому ничего не должна. Но почему кто-то должен тратить на тебя душевные силы, если сама безучастна и черства, как сухарь, не делишься ни с кем ни теплотой, ни любовью? Впрочем, не факт, что ей есть чем делиться! Не у каждого сердце и душа щедры на подобные чувства.
Приземлённая Клава считала причиной всех бед, в том числе ухудшения отношений между ними, супругами, пьянство мужа и многочисленные его измены, не задумываясь о том, что это было следствием действий её холодной и расчётливой натуры. Раскусившая приятельницу Нина считала иначе. Склонная к диктату, всего добивающаяся своей настырностью, давлением на чужую волю и нежеланием считаться с мнением других, Клава сумела оттолкнуть от себя мужа, личность более яркую, горячую и страстную до бешенства, хотя и неразборчивую в людях. Разбила тёплые чувства Виктора к себе, охладила его пыл, полёт души, возбудила неприязнь, заставив искать другие объекты для своей любви. Ибо, как писал Джек Лондон: «Люди любят в зависимости от глубины своей природы, и самый глубокий и утончённый человек обладает даром бесконечно любить и стремиться быть любимым. Лучшие люди сильнее других подвержены чарам любви».
«Зачем метать бисер перед свиньями? – подумала Нина. – Клава выслушает и, как всегда, пропустит мимо ушей все доводы, так как не считает нужным жить чьим-то умом. У неё самой ума – палата! Она упорная и привыкла сама всех под себя подгибать. Правда, с мужем и с сыном это не всегда удаётся. Но, вцепившись, как клещ, забыв о собственном достоинстве, не гнушаясь никаких приёмов, она, чаще всего добивается того, чего хочет. Например, много раз кодировала мягкохарактерного мужа, хотя он и не желал этого, кричал, возмущался, что она давит на него. Поэтому и не имели эффекта эти кодирования, что осуществлены они под нажимом жены, то есть из-под палки, без готовности, стремления и воли самого Виктора. Сама Клава не терпит ни чьих указаний и советов, особенно если они ей не нравятся. Они для неё не указ – Нина, хотя и психолог, пускай при себе оставит свои убеждения и слова про полёт души! Поди, Клаве смешно её слушать. Мол, размышляет как юная особа – пора бы повзрослеть! Пусть собственного мужа воспитывает и себя совершенствует! Её муж тоже пьёт – выходит, сама Нина виновата в этом? Правда, супруг не гуляет от неё. Но, скорее всего, Нине это в заслугу Клава не ставит, а считает, что дело в темпераменте её мужа».
А у Клавы, считавшей во всём виноватыми лишь водку да распутницу Людку Замогильную – так про себя она звала соперницу – тем временем возникла идея проучить ту.
Доярки сидели в Красном уголке на ферме, играли в карты, когда Клава пришла отлупить Людмилу.
– Хочу оттаскать Людку-гадину за волосы, и тем самым спасти семью, вернуть мужа! – поздоровавшись, сказала Клава. Те, падкие на скандалы, смотрели на неё заинтересованно и одобрительно закивали головами. Кто-то принёс ей ведро холодной воды. «Панихидная» отпускала в это время фураж скотникам.
– Я просила тебя написать заявление на увольнение, – первое, что ей сказала Клава, когда Людмила вошла в «красный уголок». Та с места в карьер начала шуметь:
– Тебе легко говорить! У меня семья – детей надо обеспечивать! – Непочтительное тыканье взбесило Клаву. Она предложила сопернице сесть на стул. Если бы та это не сделала, Клава б не сумела облить её. Замогильную маленькой не назовёшь, скорее, верста коломенская. Люда сдуру плюхнулась на табуретку, а Клава сходу облила и вцепилась ей в волосы. Клава долго таскала чёрные, тонкие и шёлково-мягкие пряди, приговаривая с ненавистью: 
– Бесстыжая и подлая! Ни себе, ни людям и курящая, как мужик. На чужое позарилась!? Комиссарского тела захотелось? Семью разбиваешь?
Людмила, опешив, и, наверно, чувствуя себя виноватой, сначала не со-противлялась, только гнулась всё ниже, чтобы не так было больно. К концу этой таски ей надоело пригибаться к полу, она стала ломать Клаве палец и прошипела:
– Твой Маркелов ни в какое сравнение не идёт с моим мужем. По сравнению с ним твой Виктор никакой! – А когда Клава отняла руки с Людиными волосами с головы той, добавила злобно: – У меня есть муж, а от Маркелова были нужны лишь машина и деньги.
– Ах ты, зараза панихидная! – вскрикнула Клава и ударами острых и злых кулачков раскрасила ей синяками лицо.
Людмила три дня на работу не ходила – стыдно было появляться на люди. Но утешения и облегчения Клаве это не принесло. Ей снова стали сниться кошмары. В одном из снов загорелась крыша дома. (Пьянство мужа – это ли не пожар?). Потом ей приснилось, что она протирает шваброй маслянистые, в солярке полы (мыть полы к чьей-то смерти). И увидела ребёнка лет десяти с пробитой головой, лежащего на полу. Воздух со свистом вырывался из раны. Тут же заметила, как к ней подходит убийца, жирный липкий мужик с сальной ухмылочкой – этакий классический насильник и уголовник. Он идёт медленно, вкрадчиво, и Клаве уже поздно убегать. От страха женщина кричит, мечется во сне и просыпается. Сердце колотится, она вся в мокрой испарине. «Не к добру всё это! – подумала Клава, вся дрожа от страха. – Права Нина, дьявол, что сидит во мне, старается угодить мне, предупредить о чём-то».
***
Оглушительно зазвенел телефон, который Маркеловы недавно провели в дом. Клава вздрогнула и побледнела почему-то. Не случилось ли что с сыном или мужем, который ежедневно ездил на работу в райцентр? Уже 8 вечера, а дома нет ни того, ни другого. Бросив чистку картофеля, подбежала к аппарату, подняла трубку. Звонила мужнина сестра, выпалившая с плачем:
– Витю сбило машиной! Он лежит на асфальте – мозги выскочили! – Клава чуть не упала от этой страшной новости, не могла поверить, ноги стали ватными, залихорадило, живот омертвел. (Потом уже, в Оренбурге, кошка сестры не слезала с её живота, пока не стало легче – в нем всё крутилась какая-то воронка). Наконец вымолвила одними губами:
– Как это произошло?   
– Он с канистрой вышел на дорогу просить бензина, и его сшибла «Волга», ехавшая на бешеной скорости.
Весь вечер женщина звонила к родным в Оренбург. Началось кошмарное ожидание. Сестра обещала выехать с утра, Клава попросила привезти маму, ей будет легче с ней. Когда старушке сообщили о смерти зятя, она упала в обморок, вызвали «скорую».
Ночь Клава провела в трясучке и в каждую минуту бегала в туалет. Мёртвым Виктора представить не могла, просила его явиться к ней в каком-нибудь виде. Он явился из дымки живым, но не таким, каким он был в последнее время, а добрым и мягким. Ей стало капельку легче.
Когда на другой день собрались родственники мужа, рассказали, как случилась авария. Автомобиль Маркелова стоял на своей полосе, багажник и капот были открыты. «Волга» серого цвета летела со скоростью 200 километров в час и зацепила Виктора, стоящего у капота. Она буквально выхватила и смазала его. На середине асфальта растекалась полосой лужа крови, которая уходила за асфальт, на обочину. Люда, схватив майку, которая была в машине среди ветоши, начала вытирать кровь с любовника. Увидев, что тряпка моментально напиталась кровью, она её кинула под откос, ноги в руки и бежать! Вскоре она была уже дома.
Вторая машина протащила Виктора ещё метров сорок, и якобы в ней сидел Сергей с Катей. Позже, когда Клава съездила в РОВД к женщине-следователю, та уговаривала, чтобы Сергей признался, что проехал по отцу. Она же и рассказала, как всё было. Ехал бизнесмен на газели. Увидел мотающуюся фигуру на дороге. Остановил, посоветовал уйти с дороги – сшибут. (Лучше бы поделился бензином!). Через несколько минут серая «Волга» действительно сшибла Виктора, и шофёр уже бежал к нему, но что-то его спугнуло, и он удрал (уж не то ли, что сбитый им человек был мёртв?). Потом было много наездов на труп. Кровавые полосы шли и в сторону дома и обратно. Сын якобы тоже проехал по отцу, по рёбрам, а может, и по голове. На шинах Серегиной машины нашли клочки папиной одежды, на глушителе – волосы.
У Виктора была деформирована голова, рёбра в гармошку, одно ребро проткнуло сердце и вышло с другой стороны, тазобедренные кости раздроблены. Все внутренние органы были оторваны, на другой день их собрали и сшили в морге. Пальцы рук тоже пришивали, ногу левую собирали по кусочкам, в гробу она была короче правой.
Когда начали обсуждать процедуру похорон, Клава заявила, что денег у неё нет. Купили машину Сергею. Похороны родня Виктора взяла на себя. Одели хорошо, в рубашку его любимого цвета – голубую,  чёрный блестящий костюм и туфли вместо тапочек.
На похороны собралось 100 человек, приезжало 30 машин. Кому-то в этот момент, может, и в голову бы не пришло, а Клава не поленилась, посчитала их и погордилась, что так много народа собралось хоронить её мужа. Были представители с последней работы, а также бывший и сегодняшний председатели колхозов. Клава попросила бывшего руководителя правления сказать на могилке последнее слово. Тот, мужчина видный, занимающий высокий пост в администрации района, не отказался. По его словам, Маркелов – человек от земли, был настоящим хозяином и хорошим специалистом. Потом выступила Клава.
– Мой муж погиб трагически, но без мучений, – подчеркнула она, оглядывая собравшийся народ. – Кто так умирает, тот вместе с кровью и мозгом оставляет все свои грехи на земле, а душа его, светлая, не замутнённая, будет покоиться в раю. – Люди, толпившиеся возле могилы, слушали её внимательно. Некоторые, несмотря на трагизм ситуации, не смогли при этом сдержать едких ухмылок. Наверно, думали, к чему весь этот фарс? А Клава тем временем продолжала: – Надо проститься с великим тружеником и попросить у него прощения! – и демонстративно рухнула на колени перед гробом. Дети со слезами на глазах тоже встали на колени. Потом попросили прощения у покойника остальные родственники.
Когда народ после поминального стола схлынул, остались только свои, посыпались советы, сочувствия. Отругали для профилактики орла-атамана Сергея и разъехались по домам.
После 9 дней соседка баба Дуся сказала, что как только узнала, что Виктор в день гибели был с Людой – перестала упоминать его имя в своих молитвах. Тогда он ей приснился в хорошей добротной рабочей одежде, в сапогах, светлый, чистый у них во дворе в толпе мужиков. Пожилая женщина поняла, что он пришёл за молитвами, – снова стала молиться о нём.
«Жил он для людей, как Христос. Всем было хорошо от его услуг, только жене плохо! – подумала Клава после рассказа той. – Сгубила его работа да зелёная ведьма – водка!». Себя вдова тоже упрекала и ругала за то, что сама не встала на место учётчицы. Больше всего сожалела, что не закодировала мужа ещё раз, не успела съездить с ним в Красноусольск. Может, помогло бы, перестал бы злоупотреблять спиртным, попив святой водицы. Хотя не было в нём ни страха Божия, ни инстинкта самосохранения.
Старший брат, помнится, говорил, любил Виктор быструю езду и всю душу отдавал семье. В молодости отдал дань таким, как Катя. Брат его гонял и ругал. А когда Виктор познакомился с Клавой, брат обрадовался, сказал ему: «Эта подойдёт – специальность у неё есть». А теперь родственники Виктора обвиняют её, заявляют, что это домашние загноили, и загнали его в гроб! Бог им судья. Женщина снова вернулась мыслями к погибшему мужу.
Итак, не стало Вити – случилось самое страшное и непоправимое, обессмыслив её существование. Всю жизнь он пугал её безбашенными поступками. Человек этот жил двойной жизнью, было тяжело с ним. (Легко ли было мужу с ней? Клава об этом не считала нужным задумываться!) Грехи пригнули его к земле, набралось их много. Реализовав себя на полную катушку и исчерпав весь свой потенциал, сгорел, как порох. Конец себе он устроил глупый.
Долго думала вдова с печалью, за что Бог избрал её сосудом скорби? (Нина бы сказала: «Как мы любим взваливать на Бога вину за своё несовершенство!»). Клава пришла к выводу, что конец Маркелова дан по её молитвам. Богородица накинула свой покров на их семью. Чтобы спасти детей, она убрала отца, ибо тропа его для них была гибельна. А сам он никогда не шёл по Клавиной дороге. Никогда не слушал её – бедный слабый человек! А сколько раз этот алкоголик был на волоске от смерти! «Чего искал, то и нашёл! – хладнокровно резюмировала жена. – Смерть ему такая страшная дана за мои страдания. Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего Виктора. Светлая ему память. А сама я ещё детям нужна и внукам тоже!» – утешила она под конец себя.
Потом собрала домочадцев и пошлёпали к Людке, чтобы спросить, у кого бывший хозяин оставил 8 мешков семечек, которые не дошли до маслобойки, пригласить её на поминки – 40 дней. Заодно прекратить сплетни о том, что Сергей был вторым, кто наехал на отца и протащил 40 метров, добив ещё живого. Нетрезвая Люда спала вместе с дочкой на высоких подушках. Сынишка её смотрел телевизор. Муж был в отъезде. Бывшая любовница из постели вылезать не хотела.
– Ты почему прошла в комнату в сапогах? – нахмурившись, сделала она, недовольная, незваной гостье замечание. Испытывая презрение к Клаве, Люда, задрав голову, глядела сверху вниз на неё, мелкую и жалкую в своём стремлении держать всех под контролем.
– Они сухие, следов не оставили, – пояснила та, пренебрежительно махнув рукой, чем вызвала у бывшей соперницы ещё большее раздражение. Клава, не обратив внимания на это, тут же приступила к расспросам.
– Откуда мне знать, где ваши семечки? – вспыхнула разозлённая Люда.
И тут Клава неожиданно рухнула на колени и попросила у неё прощения, чем огорошила бывшую любовницу. Поднявшись с колен, вдова сказала, что устала слушать сплетни, и хочет всю правду узнать из первоисточника, ведь Люда в день смерти была в машине с Виктором. У бывшей подруги му-жа на глазах заблистали слёзы. Не имея сил пересказывать то, что произошло с Виктором на дороге, она поднялась, схватила куртку, обошла Сергея, от-толкнула Катю, стоявшую возле двери, и, зарыдав, выбежала из дома. Клава про себя пожелала, чтобы та прожила очень долгую жизнь и в каждую ночь к ней приходил убиенный ею человек, и она до последних дней своей гнусной жизни казнилась бы. (Ей и в голову не пришло, что Люда по-своему тоже страдает, а уж о том, чтобы её пожалеть, об этом и речи не могло быть!)
Позже люди передали Клаве, что Людмила смеётся над ней. Зря де она сходила к ней. Та возразила, что так не считает. Этим визитом она якобы убрала ненависть с души своих детей, которая ничего доброго им не сулила. Только с чего она взяла, что ненависти в сердцах сына и дочери не осталось? Бабы, сочувствуя Клаве, называли Людмилу проституткой. Это для вдовы как бальзам на душу. Другие упрекнули в том, что помогла уволить его. Сама, мол, виновата во всём. Разве они плохо жили? Маркелов мешками возил колбасу в дом – опять всё определяется материальными благами! А Сергей сказал: «Не отца им жалко, а фураж, каким папа их снабжал». Тоже верно – кормушку потеряли. Сын, кстати, тоже попенял матери, зря, мол, поспособствовала папиному увольнению. Он любил свою работу и гордился ею. Эх, знать бы, где упасть!
Не прошло и 40 дней, Клавдия Романовна заявила в учительской, что выдвигает свою кандидатуру на пост главы администрации от соседнего села. При этом сослалась на то, что надо же чем-нибудь заняться, хотя бы и глупостями, чтобы с ума не сойти, чем привела всех в шоковое состояние. Надо, мол, вмешаться, а то добрые наши сельчане опять какой-нибудь мусор у руля поставят. (Скажем наперёд, главой сельсовета Клаву не выбрали – людям были чужды её наполеоновские планы и устремления. Та явно нацелилась поправить этим своё пошатнувшееся материальное положение).
Сергей с Катей приехал за матерью в соседнее село, где состоялись выборы, поздно и далеко не трезвый. По дороге домой сказал, что в этих местах они с отцом охотились. Настроение у него было тяжёлое – в последние дни он худел и таял. Видно было, что-то гложет его. Наверно, чувство вины за то, что протащил отца 40 метров, и все его переломы и мозги вытряхнутые – это всё сделал пьяный сын. Сергей рассказал, что отец перед смертью был трезв. Когда сын предложил ему после работы бутылку пива, папа от выпивки отказался. Когда же у него кончился бензин, рядом с ним ехала  машина земляка, но бензином тот не поделился. Вот такое равнодушие!
Вёз Сергей мать домой с большой скоростью. Клава с Катей шумели на него, чтобы ехал медленнее. Это мало помогало. Мать дала себе слово забрать у него ключи. По приезду домой деньги и документы удалось спрятать от него, а ключи – нет. Что тут началось! Катя по приказу Сергея собрала свои вещи. А Клава выкидывала их из машины, не давая возможности уехать на ночь глядя в Оренбург. Мать вопила, не пускала сына, как когда-то в молодости его отца, садиться пьяным за руль. Сергей, не скрывая ярости, бегал по всему дому и хлопал дверьми, разбив их, выбив из косяков. О, как теперь он понимал своего отца, волю которого пыталась подмять под себя коротконогая, властная мамаша! Действовала она, настырная, тихим сапом, часто не повышая голоса, но вода камень точит, и отец, несмотря на вспыльчивость, был слабохарактерным, часто выходило не по нему. Его пьянки выливались в протесты против давления матери. Но он-то, Сергей, жёстче своего отца и покажет кто сильнее – мать или сын. Он сумеет размотать мамашу, как катушку с нитками, никому не позволит управлять собой!
Сергей бесился, не спал всю ночь. Клава сидела в его машине. Когда она, не выдержав, наорала на него, в ответ прокричал:
– Меня нет на земле с того момента, как увидел на асфальте мёртвого отца! – Мать ужаснулась: его мучают угрызения совести.
Сын продолжал подличать, пока Клава не поняла тщету своих усилий и не бросила его документы и деньги. Он, удовлетворённый своей победой, всё быстро подобрал, и они с Катей свалили. Позже Клаве рассказали, что в райцентре, где они заехали уже под утро к хорошим знакомым, увидели, что он не в себе, и не пустили в Оренбург. Отоспавшись, уехали днём.
В декабре Клавдия Романовна отпросилась с работы провожать сына в армию и снова обратила внимание, как он слаб на выпивку. Перед уходом на службу попал в милицию, отобрали права. Ему надо лечиться. К кому-то он прилепится там? Не дай Бог схлестнётся с дерьмом – придёт хуже, чем ушёл. Господи! Помилуй сына Сергея, раба твоего!
Не помиловал Бог, видно, не дошли Клавины молитвы до Него. После армии подрался, избил с дружками неповинного человека. Сел в тюрьму, после чего, как показало расследование, задушил Терехова. По словам полковника Полякова, во рту Ивана обнаружены пух и волокна ткани от подушки. При внутреннем исследовании видны тёмная жидкая кровь в области сердца, кровоизлияния слизистых дыхательных путей. Она породила монстра…
Да и с документами Ивана ничего не получилось – она не успела продать его дом. Поляков, вызвал испуганную Клаву к себе, посадив перед собой и, окинув её полным льда взглядом, властным голосом потребовал вернуть их настоящим наследникам, Нине Михайловне и её младшему брату. Маркелова сделала это незамедлительно – чего доброго, и на неё дело заведут, и загремит она в места не столь отдалённые.
Память унесла Клаву в пору младенчества сынишки. Рос Сергей подвижным ребёнком. Для него купили манеж, по которому он с удовольствием бегал. Вытянулся малыш на радость родителям быстро, ползунки стали  малы. Ширинка, как у пьяницы, висит внизу, плюс штанины, как у Тараса Бульбы, а ступни не лезли. Сходит под себя и, кряхтя, как старый дед, стягивает с себя тесные ползунки и обмазывает какашками сначала подушку, а потом себя. Одна макушка остаётся чистой.
Из потешного маленького существа выросло чудовище. Сначала действует, но и потом не всегда затрудняет себя размышлениями. Бражник, пьющий жизнь без промаха, чтобы жизнь черёмухой напрочь отцвела. Спешит, летит, пылит метелицей на зов своих желаний, считая себя истым ратоборцем за всемирную справедливость. Он счёл несправедливым, что у Ивана есть и дом и пенсия, а у него нет ни источника денежных поступлений, ни крыши над головой – родители не позаботились о нём. Опять мать ищет ему оправдания, разве может она отказаться от него даже мыслями!
Клава вздохнула уныло, печально свела брови вместе. Глаза её стали тусклыми, невыразительными, уголки губ опустились. Жалко, конечно, Ивана, но счастье и благополучие сына ей важнее. Она скорбит о Сергее, живущем настроениями и чувствами, но не умом. Слишком поздно пришло прозрение. Правильно говорят: «Придет осень, за все спросит». Неужели ей, матери, нет теперь ни душевного покоя, ни прощения? Неужели она достойна лишь презрительной жалости, но не искреннего сочувствия и понимания? Да, наплевать на всех! Она не бросит сына в беде! Главное, исправить ситуацию – откосить Сергея от тюрьмы!
        Эпилог
5 октября 2018 года сотрудники полиции области собрались в одном из лучших ресторанов областного центра, чтобы отпраздновать 100-летний юбилей со дня образования службы советского уголовного розыска. Полков-ник милиции в отставке Георгий Михайлович Поляков, в числе других приглашённый на торжество, приветствуя, радостно обнимался с друзьями и коллегами. На его груди под разноцветным огнём свисающих с потолка люстр сияли медали «За безупречную службу» и знаки «За отличную службу». А дома, в шкафу, ещё целая кипа почётных грамот МВД союзного и республиканского значения, как свидетельство, что жизнь прошла достойно и не омрачена тёмными пятнами, порочащими трудовую биографию. Пройден большой путь в службе уголовного розыска от оперуполномоченного районного отдела до заместителя начальника отдела УУР УМВД России по Оренбургской области.
 Высокие светлые окна ресторанного зала с нарядными синими штора-ми, празднично накрытые столы с всевозможными холодными закусками и с запотевшими бутылками водки и шампанского. Сервировка настолько изящна, что гости невольно залюбовались ею. Трудно оторвать глаз и от красочно оформленных аппетитных салатов и других блюд. Мастерицы в полёте своей фантазии и эксперимента не только стремилась украсить кушанья, но, наверняка, позаботилась, чтобы они были вкусными и полезными. Георгий всегда ценил опыт и профессионализм, а здесь было явное проявление и того и другого, что прибавляло уважения к кулинарам, знатокам своего дела.
Когда все чинно уселись за столы, встал с места генерал, убелённый сединой, ласково обвёл мудрыми, с сеточкой морщин глазами бывших коллег, произнёс прочувственную торжественную речь, посвящённую вековой дате. В тишине зала прозвучали имена тех, кто отдал лучшие годы жизни борьбе с преступностью. Георгия Михайловича приятно удивило, что тот назвал в числе первых его, чьи детство и юность прошли в Оренбургской глубинке в многодетной семье бывшего участника Великой Отечественной войны, защитника блокадного Ленинграда, лесника Михаила Ивановича и Анны Карповны. Выступающий отметил, что к славному юбилею выпущен буклет, где особое внимание в истории областного уголовного розыска уделено, в том числе, и милицейской династии Поляковых. Они перед гостями на столах и каждый может оставить себе такой буклет на память. Генерал продолжал говорить о значимости труда ветеранов службы, а растроганного Георгия, перелистывающего праздничный буклет, воспоминания унесли к далёким годам босоного детства, когда ещё были живы отец с матерью. Мужчина волевой, решительный и справедливый, отец и сыновей сумел воспитать под стать себе. Милицейскую династию семьи Поляковых составили четверо братьев: Георгий, Александр, Иван, Николай плюс сыновья двух последних.
Уйдя в отставку и оставшись без любимого дела, Георгий Михайлович  растерялся было. Выбитый из привычной колеи он не знал к чему приложить руки, как использовать с пользой свой аналитический ум и тонкую интуицию. Жизнь без деятельности и горения вдруг показалась ему бесцветной, бессмысленной, ненужной – дети выросли, жена без общих забот о них отдалилась от него, впрочем, духовного родства  никогда и не было между ними. Да, Георгий любил жену, и был любим ею. Но ничего не вечно под луной, всё когда-то проходит, как вода сквозь песок, и за своими нелёгкими трудовыми буднями он не заметил, как вылезли наружу недомолвки, недоговорённости, всплыли эгоизм, непонимание, неприятие, нетерпимость, на которые он, чрезмерно занятый мыслями о поисках и разоблачениях преступников, старался не обращать внимания. Но, как месяц не свети, а все не солнышко. Раньше всё это сглаживалось творческим рабочим процессом, сходным исследовательскому. Но не сейчас, когда свободного времени бесконечно много для того, чтобы на любой пустяк, косой взгляд и неприязненно брошенное слово реагировать остро и болезненно.
В своё время Георгий мечтал о заслуженном отдыхе, хотя и страшился этого периода жизни, к переходу от активной деятельности к бездействию. Другие заранее позаботились о тыле, подготовили почву для бизнеса и других занятий, обеспечивающих сытным куском на старости лет. Он не сумел, может, не захотел заниматься тем, что чуждо его беспокойной натуре. Нельзя сказать, что он совсем уж бездействовал на пенсии. Сохранились устоявшиеся связи, знакомства – ему предлагали немало выгодных в материальном плане мест. Брался то за одну, то за другую рутинную, бумажную работу, не дающую удовлетворения уму и сердцу. Разве это восполнит предыдущую жизнь, полную творческого горения, устремлений и ощущения счастья от хорошо выполненной работы? Неудовлетворённость результатом в молодом, да и зрелом возрасте, впрочем, тоже, рождали новый поиск, побуждали к  размышлениям, попыткам найти дополнительные версии и пути решения той или иной проблемы. А сейчас полный застой и оттого никакого всплеска душевной радости, кроме как за успехи детей и от рождения внуков. Зачем, кому нужна такая жизнь? Сколько раз, застыв у окна, где бушевала метель, заметая снежно-холодной змейкой асфальтированную улицу, Поляков ощущал поднимающийся ледяной холод от солнечного сплетения к сердцу, тосковал по прошлому. Но не пугай, зима, – весна всё равно придет! Скучать и изнывать от бездействия и мучительного ожидания конца жизни – это не для него! Понимал, нужен новый стимул к радости, который даст отраду и желание действовать. Век прожить – не море переплыть. Снова в задумчивости пере-листав буклет и увидев строчки, посвящённые династии Поляковых, Георгий Михайлович вдруг осознал – жизнь даёт ему подсказку и шанс. Жизнь с выходом на пенсию не оканчивается, хотя лучшая её часть осталась позади. Он уедет в деревенскую глубинку – Земля родная – колыбель золотая! – и в уединённой, располагающей к творчеству тишине родительского дома напишет хорошие книги не только о себе, но и о друзьях, товарищах, братьях и племянниках, продолживших дело старших Поляковых. Он будет творить, созидать и осуществление этого сокровенного желания и намерения придаст ему новых сил и энергии. Занятие по душе сделает жизнь захватывающе интересным и увлекательным. Его способности будут востребованы, оценены людьми, и это позволит почувствовать свою нужность, бодро, с оптимизмом смотреть в будущее. Был бы лес, соловьи прилетят!