Ломоносов и анакреонтическая поэзия

M. V. LOMONOSOV AND ANACREONTICS

Предисловие автора

В статье не ставилась задача объяснять простые вещи и понятия, о которых вполне толково рассказывает даже Википедия. К тому же к статье прилагается список литературы и источников, к которым любознательный читатель может обратиться, если пожелает, - их можно без труда найти в Интернете или в библиотеке.
Целью этой публикации было обратить внимание на менее известные страницы поэзии Ломоносова, показать великого поэта с другой стороны, неофициальной и намного менее акцентированной, но не менее интересной. Если мне удалось вызвать интерес, в Вашем лице в том числе, это меня радует и вдохновляет на дальнейшее исследование и подготовку новой книги.

В заглавии «Ломоносов и анакреонтическая поэзия» выделена проблема раздела задуманной книги, а в трех статьях, посвященных лирике и стилю Ломоносова,  изложены основные тезисы и более подробно раскрыты некоторые существенные ответы на накопившиеся вопросы, в том числе об особенностях лиризма в творчестве Ломоносова, его связи с «античной литературой», мифологической символикой, проблемами перевода, что составляет значительную часть моих профессиональных исследований, монографий (опубликованных и готовящихся к публикации), около сотни   статей, заметок, докладов.

Прославившись как автор од, посвященных деяниям Петра Первого, императриц Елизаветы Петровны и Екатерины Алексеевны, после успешного перевода «Экспериментальной физики» своего немецкого учителя, профессора Христиана Вольфа, М. В. Ломоносов принимается за переводы из античной поэзии. Он знакомит русского читателя с песнями Гомера (Омира), с одописцем Пиндаром, получая «титул» «русского Пиндара», и с творчеством ионийца Анакреонта, приобретшего большую известность в эпоху позднего Ренессанса. Первое анакреонтическое стихотворение Ломоносова «Ночною темнотою...» появилось в 1748 г. в его «Риторике». Этим стихотворением Ломоносов, вместе с В. К. Тредиаковским и А.П. Сумароковым, положил начало русской анакреонтики [см. мою ст. «Ломоносов – переводчик Анакреонта»]. С начала 50-х гг. Ломоносов работает над переводом од Анакреонта и сочиняет на них поэтические ответы, оппонируя древнему автору и фактически создавая основы антианакреонтического жанра, стоящего, по мнению литературоведов и биографов, у истоков русской «гражданской поэзии».

Сегодня доподлинно известно, что из творчества Анакреонта, писавшего на ионийском наречии, до нас дошли лишь отдельные фрагменты и цитаты, приведенные в книгах александрийских и византийских авторов [2, с. 506]. В этих же источниках  упоминается всего пять книг Анакреонта с нерифмованными [2, с. 506] ямбическими и элегическими стихами на самые разные темы. Но во второй половине XVIII в. переводчики древнегреческой поэзии во многом наследовали ренессансную традицию и находились в искреннем заблуждении по поводу подлинности известных анакреонтических стихов, приписывая ионийцу чужие подражательные строки, написанные главным образом неизвестными поэтами эпохи позднего эллинизма [12, с. 199–200]. Часто эти поэты занимались переводом латинизированной поэзии, полагая, что имеют дело с подлинными анакреонтическими стихами. Эти заблуждения распространились в среде первых русских переводчиков, читавших римских и византийских подражателей Анакреонта, которые, сосредоточившись на сладострастных стихах, создали ионийцу славу «певца вина, любви, земных радостей, прекрасных юношей» [26, с. 8]. Эти главным образом неизвестные поэты сыграли заметную роль в развитии западноевропейской анакреонтики; их стихи легли в основу французских сборников «сладострастной поэзии», оказавших большое влияние на литературу русского Просвещения.

Так в сборнике Н.А. Львова «Стихотворения Анакреона Тийского» (СПб., 1794), содержащем всего 75 стихотворений [12, с. 177–235], только 17 принадлежат самому Анакреонту, а именно: оды LVІ–LX, отрывки LXII–LXVI, эпиграммы I–VI [8, с. 183]. Такое соотношение можно объяснить тем, что Львов брал материал для русских переводов из латинских анакреонтических сборников, большую часть которых составляли стихотворения подражателей и переписчиков стихов Анакреонта. Однако в предисловии к своей книге Львов уточнил, что многие переводы «из Анакреона» ему не были известны, «особливо на аглинском, на немецком и русском языках» (с. ХХХIII), но в своем стремлении быть объективным он поставил перед собой задачу «дать русскому читателю подлинного, не приукрашенного Анакреонта» [Лаппо-Данилевский]. Поскольку Львов не знал древнегреческого языка, он исполнил переводы с других языков, полностью доверившись переводчикам-предшественникам и особенно «Северному Орфею» – М. Ломоносову, переводам которого давал самую высокую оценку. Сравнивая свой нерифмованный перевод с ломоносовским, «в стихах с рифмами», которых нет в греческом оригинале, Львов справедливо утверждал, что рифмование понуждает ко многим отступлениям от подлинника. Признавая ломоносовский перевод лучшим, переводчик латинизированной анакреонтики ставил себе в заслугу «большую точность» (с. 170–171). Отсутствие в труде Львова всякого упоминания имени Сумарокова и представителей его школы в связи с русской анакреонтикой исследователи объясняют тем, что переводы этого автора не представлялись Львову достойными внимания [Лаппо-Данилевский, с. 195–197]. Однако, как отметил Г.П. Макогоненко, именно Сумароков ввел в 1750-х гг. в русскую словесность анакреонтический стих: четырехстопный хорей или четырехстопный ямб с женским окончанием без рифмы [Макогоненко, там же, с. 50]. Речь идет о его стихотворениях «На Ерота по переводу г. Козицкого» и «Во мрачныя минуты…» [Сумароков А. П. Полн. собр. всех соч. 2-е изд. М., 1787. Ч. 2. С. 191–192], созданных под влиянием французской и немецкой анакреонтической лирики. При этом Сумароков иронизировал над ломоносовскими стихами, называя их «вздорными одами», хотя сам легко уступал барочным принципам [там же].

За Н. Львовым щел Г.Р. Державин. Автор большого труда под названием «Анакреонтические песни» (изданы в 1804 г.), Державин, подхватив ломоносовскую анакреонтическую линию, продолжил поэтическую традицию «руссификации Анакреонта» [12, с. 198]. За переводы из Анакреонта брались также В.В. Капнист, И.И. Мартынов, М.М. Херасков. Судьба переводчиков Анакреонта не обошла знаменитостей - В.А. Жуковского и Н.И. Гнедича, известного прежде всего переводами поэм Гомера, которыми мы пользуемся и сегодня. Но никто из них по оригинальности мысли не превзошел Ломоносова, не достиг в анакреонтике той силы влияния, которой достиг великий сын отечества. Собственно анакреонтика как поэзия «забав и утех» имела в России небывалый успех в 1810х-1820х гг., когда русская поэзия пополнилась вольными переводами К. Н. Батюшкова и особенно А. С. Пушкина [2, с. 73–74], увлекавшегося в лицейские годы «нежной поэзией, а также А. А. Дельвига и Н. Н. Языкова, именовавшего себя «поэтом радости и хмеля», «поэтом разгула и свободы» [26, с.3]. Хотя в литературных кругах романтического периода уже было понимание того, что анакреонтические стихотворения в большинстве своем не являются подлинными, это нисколько не сказалось на репутации ионийского поэта в русской литературной среде и на точности переводов «из Анакреона». Столь велико было влияние традиции, заложенной великим М. Ломоносовым.

Первая треть XIX в. в России, по единодушному мнению исследователей-руссистов, была временем «интенсивного освоения античного наследия» и «впечатляющих успехов в области художественного перевода» вольного направления, развития классического образования и познаний в древних языках, а также в античной метрике, что в большой степени способствовало формированию критического подхода к «устаревшему» творчеству «львовско-державинского содружества» [Лаппо-Данилевский, с. 178]. К поэзии Ломоносова было противоположное отношение, ибо с конца XVIII в. ученого поэта ценили за труд и высочайшее усилие: именно как о «сыне усилия», все трудности «пересиливавшем дарованием сверхъестественным», писал Львов о Ломоносове [Лаппо_Данилевский с. 197]. Как во времена Львова никого не смущало незнание переводчиком греческого языка и осуществление перевода через «посредничество» латинских и других авторов, так и во времена Батюшкова и Пушкина, знавших греческий язык, не считалось предосудительным использование текстов переводчиков-посредников, вольно обращавшихся с поэзией предшественников. По этому поводу в критическом тоне выскажется в своих «Размышлениях и разборах» (1830) П. А. Катенин, высоко ценивший поэзию Пиндара и особенно Анакреонта за его «дышащие истинным чувством, сверкающие искрами богатого воображения» песни: «Мудрено судить о лириках тому, кто не читал их на их языке. Анакреон и немногие сохранившиеся стихи Сафы слишком известны по множеству переводов и подражаний; имена их даже слились в употреблении общем с двумя отраслями эротических стихотворений и назвать их превосходными, каждому в своем роде, было бы не ново никому» [Катенин П. А., с. 68].

Позднее к «легкой» поэзии, приписываемой Анакреонту, в том же духе и стиле обратятся Л.А. Мей [2; с. 71, 75–76] и М.Л. Михайлов [2; с.74]. Они создадут вольные переложения стихотворений на анакреонтические темы и сюжеты, в том числе принадлежащих перу европейских поэтов. Иронические стихи А. Майкова «Пусть гордится старый дед» [19, c. 67] укрепят в русской словесности репутацию Анакреонта как престарелого вертопраха, «любимца Купидона», восходящую к ломоносовской анакреонтической традиции. Но образ Майкова будет весьма далек как от возвышенного в чувстве старого поэта, высмеиваемого республиканцем Катоном, так и от чувственного Амура из стихотворения «Ночною темнотою…», пользовавшегося популярностью в среде русских поэтов и переводчиков вплоть до ХХ в. Примером анакреонтики ХХ в. может служить стихотворение «Ночной гость» А.В. Артюшкова (1874–1942), историка литературы, переводчика с греческого и латинского языков [4, с. 131]. Объективность в отношении Анакреонта будет восстановлена только с появлением в ХХ в. принципиально новых переводов с древнегреческого – В. Вересаева, Я. Голосовкера, Л. Блуменау, С. Лурье, Г. Церетели [2, с. 71–79]. Хотя сегодня доподлинно известно, что из творчества реального Анакреонта до нас дошли лишь отдельные фрагменты и цитаты в книгах александрийских и византийских авторов [2, с. 506], упоминавших всего пять книг с нерифмованными [2, с. 506] ямбическими и элегическими стихами Анакреонта на самые разные темы, и что слава «певца вина, любви, земных радостей, прекрасных юношей» [26, с. 8] была создана ионийцу на многие века почти всегда неизвестными поэтами-эпикурейцами и средневековыми переписчиками Анакреонта, сосредоточившимися сугубо на его сладострастных стихах, необходимо признать, что эти поэты сыграли заметную роль в западноевропейской литературе, восполнив ее анакреонтической лирикой и открыв яркую страницу в истории русской поэзии эпохи Просвещения и Романтизма.
 
Стихотворение Ломоносова «Разговор с Анакреоном» занимает в русской анакреонтике важное место и не столь однозначно по смыслу, как его иногда представляли. В антитетической структуре этого стихотворения скрыты противоречия, которые толковали порой упрощенно и прямолинейно. Так  Д. К. Мотольская считала, что Ломоносов «подавлял в себе поэта-лирика», справедливо отмечая при этом, что «интимная лирическая струя никогда не замирала в его творчестве» [Д.К. Мотольская.с. 348]. О. Б. Лебедева указала на невозможность для «Анакреона» «преодолеть свою индивидуальность» и на неспособность «Ломоносова» «замкнуться в сфере интимной частной лирики» [10]. В. Омелько объяснил противоречия в интерпретациях «Разговора» недостаточным вниманием исследователей к его форме, отметив попытку А.В. Западова «вскрыть внутреннюю логику стихотворения и осмыслить его форму» в «Поэтах ХVIII века». Е.Н. Лебедев, рассмотрев «Разговор с Анакреоном» «в контексте общих представлений Ломоносова об истине, о нравственной свободе», пришел к выводу, что поэт «не проповедует гражданский долг, а признается в любви к России» [Лебедев Е. Н. Ломоносов. С. 587]. Согласимся с этой точкой зрения, потому как однозначная экспликация этого стихотворения в границах «гражданской поэзии» и определение статуса Ломоносова как «гражданского поэта» представляются внеисторичными и политически тенденциозными. Уточним, что представление о гражданской поэзии и о «гражданственности» поэта складывается в романтическую эпоху и механистически переносится на «отца русского стихотворства», высоко почитаемого романтиками [К.Н. Батюшков, c. 106–107]. Но при историческом подходе становится очевидным, что в таких характеристиках спутаны два разных понятия: «гражданский поэт» и «поэт-патриот», сын своего отечества, как говорили в старину, - вовсе не одно и то же. Ломоносов был сыном своего отечества и своего времени, но он был поэтом имперских взглядов, верноподданнического склада и не разделял позиции бунтарей-республиканцев. Живя в век ужесточившегося крепостничества, он оставался одописцем, восхвалявшим достоинства самодержавных правителей, венценосцев Российской империи. А потому приписываемый ему статус родоначальника гражданской поэзии представляется глубоко ошибочным, а подобные мнения необдуманными, натянутыми и поспешными.

Под видом спора с Анакреонтом Ломоносов фактически спорил с французскими анакреонтиками, создавал дискуссионный текст в традиции агона и вызывая на себя огонь со стороны сторонников гедонизма. Агон (соревнование поэтов) предоставлял возможность двоякого восприятия интриги, «бытия в любви», претворения противоположных образов жизни и интенций лирических героев, взаимоисключающих методов философствования, чему в полной мере способствовала амебейная форма стиха, состоящего из  чередующихся реплик антагонистического содержания. В «Разговоре» это чередование переводов четырех древнегреческих од (I, XXII, XI и XXVIII) и развернутых реплик-ответов. Ломоносов бросил вызов модным поэтам, предлагая совершенно новую интерпретацию анакреонтических образов, а следовательно, и тезисов противоположной направленности, сопрягая в художественном вымысле рассудок и воображение в соответствии с принципом правдоподобия в духе просветительства XVIII в. [Смирнов А. А. Литературная теория русского классицизма. М.: Высшая школа, 1982. 135 с., с. 36–37]. За каждой строфой из Анакреонта следует строфа, в которой поэт предлагает свое решение проблемы, что и дает основание исследователям рассматривать это стихотворение как итоговое, как иллюстрацию  переживания и манифестацию своей единственной большой любви к отечеству. В целом экстравертный антианакреонтический ломоносовский текст, построенный по принципу поэтической дискуссии, содержит четко, последовательно и открыто высказанную позицию в красноречивых образах, по-новому осмысленных и интерпретированных оборотах поэтической речи, как не раз отмечалось, ставших крылатыми сентенциями.

С другой стороны, амебейная структура «Разговора» отражает одическую замкнутость на «земной», профанной проблематике, при том, что философская идея связанности культур и историй народов не противоречит классицистической идее «подражательности» (преемственности) и рецепции «линейного» исторического времени. В последнем несколько точек отсчета: «Анакреонт» в «Разговоре» символизирует классику, античное время, «Ломоносов» представляет современность (XVIII век), унаследовавшую от античности память о культовом, дионисийском поклонении и аполлоническом служении Богине, в образе которой воплощены разумные смыслы, идея постоянства, незыблемости и поступательности движения времени, истории, как и о божественной вечности – идеале поэта, его представлении о мире, одновременно подвижном и застывшем, о красоте и преданной ей человеческой душе.
 
Ломоносовский «агон» имеет в основе мифологический источник жизни и смерти в символических значениях, проявленных через метонимико-метафорический ряд «древа жизни» (древа Сатурна и Дианы, «дерева проводящих молнию кристаллов» и т. д. [В. Даль], как генеалогического древа. Нельзя не согласиться с мнением В. Омелько: «Слово “жизнь”, формы глагола “жить”, равно как слова “смерть”, “кончина”, “рок”, пронизывают текст всего “Разговора с Анакреоном”. Второй ответ Ломоносова ставит проблему возможного изменения жизни или манеры поведения в ожидании “рока”»[В. Омелько]. Добавим к этому, что, опираясь на поэтико-эстетическую античную традицию, подхватив и развив орфическую тему поэта, влюбленного во все идеальное, прекрасное, совершенное, в красоту земли и природу, Ломоносов, певец, бард, гусляр (), подчинил их, как ученый поэт, как просветитель умов, разумному началу. Задолго до Ницше, Ломоносов увидел древнегреческую поэзию с противоположных точек зрения, не противопоставив, а совместив поэтический аполлонический эталон служения дионисийскому верноподданничеству, воплотив эти решения в персонифицированном женском начале и в сакральной традиции, символизирующей верховенство женщины-Матери, первенство материи, в тождестве любви и смерти.
Подобные трансформации мифа и текста – результат того «глубочайшего душевного волнения» т сыновнего благоговения исследователя перед традицией как «повелительным голосом матери» (С.С. Аверинцев) - образ, который Ломоносов связывал с эстетическим и духовным идеалом, символом России. Он использовал поэтическую поливалентность слова «мать» (мать-отчизна, прародительница, природа, земная стихия, русская земля) и аллегорически его актуализировал то в образе природы и единении стихий, то в творческом проявлении, порыве, интегрирующем научное воззрение и поэтическое воображение. В одах Анакреонта поэт услышал голос любви к красоте и увидел образ, внешне соответствующий его собственному идеалу: аллегорическая история приобретала в них одическую силу панегирика и лирическую силу великой мистерии. В центре этой мистерии, как в древней традиции, – образ великой возлюбленной, божественный лик животворяшей силы, переданной герою, сыну, верноподданному поэту. Этот образ поэт, разгоряченный пылким чувством, мечтаниями и созерцанием красоты, как и прежде, связывает с имперским правлением как общественным благом, призывая к исполнению долга и служению монархической России. Он чувствует себя сыном отечества, но не «всеподданнейшим рабом», как ранее подписывался в панегириках Петру Великому, Елисавете Петровне и Екатерине Алексеевне – всесветлейшим державнейшим великим государям и государыням императрицам и «самодержицам всероссийским», ибо верил благоволении Божием к России и в то, что к «ободрению утомленного народа некоторым Божественным Промыслом воздвигнуты были бодрые государи» [«Древняя российская история»]. В «Слове похвальном Императрице Елизавете Петровне» Ломоносов выражает восхищение, что Россия «единым языком едину веру исповедует и, единою благочестивейшею Самодержицею управляема, великий в ней пример к утверждению в Православии видит». Квинтэссенция этих взглядов о России – в последних строфах «Разговора с Анакреоном».

Сопоставление и различение анакреонтических текстов, не принадлежащих античному автору и Ломоносову, стоящему у истоков русской книжной поэзии потребовало вычленения ключевых смысловых парадигм в русской словесности. Парадигма России, пожалуй, наиболее акцентированная в ломоносовской лирике,  на что обратили внимание исследователи,  и одна из основных в русской словесности, начиная с 16 века [Галимова Е. Ш. Персонификация образа Руси-России в русской литературе XVIII–XXI вв.] Определение этой парадигмы, ее интертекстуального кода, аллюзивных и архаических включений, делают возможным анализ логических переходов от одной эпохи к другой, от автора к автору, от жанра к жанру.

Итак «Разговор с Анакреоном» отчетливо указывает на значительную дистанцию между Ломоносовым и античным поэтом, не столько временную, стирающуюся при сходстве одических содержаний, сколько мировоззренческую. Россия – это центральная фигура творимой поэтом реальности, в которой есть место и персонажам из античного мифа, и оживающей в контурах духа материи, и фольклорному архетипу – в метафорах природы, в персонификациях возлюбленной и матери, – образах, порожденных сознанием, жаждущим просветительского обновления, движения и стремительного развития на благо своего народа. Понятие временной перспективы как "потребности, ведя повествование, не забывать и о том моменте, в котором находится пишущий", вполне соотносимо с представлением об интерпретации как способе познания предшествующих культур, о пересмотре мифологических, античных истин и  просветительских толкований. Изучение текстов переводов античных од, любовных сюжетов с точки зрения функционирования в нем мифа, символа и аллегории и ломоносовских ответов Анакреонту иллюстрирует полифоническое взаимодействие русского просветительства с древнегреческой и ренессансной поэзией, а также европейской культурой XVII-XVIII веков, содержащих иные психобиографические параметры – личный опыт, национальные и культурные традиции, культ античности, ее искусства и поэзии. Все в целом  определило особый характер эстетизации анакреонтизма в творчестве Ломоносова, его выравнивания по просветительским меркам классицизма с его книжно-литературными параметрами, допускающими вольные интерпретации  античных идей и отдельных эпизодов истории и культуры, оригинальность при сопоставлении рожденных в философском споре разных жизненных «правд», заимствованных и впервые сформулированных в процессе культурного диалога как чисто технической процедуры идентификации личности поэта и  просветительской интертекстуализации орфических архетипов.

Cписок литературы

1. Аверинцев С. С. Риторика как подход к обобщению действительности // Поэтика древнегреческой литературы. М.: Наука, 1981. С. 15–46.
2. Библиотека всемирной литературы. Сер. первая. Т. 4. Античная лирика. М.: Худож. лит., 1968. С. 345–351.
3. Батюшков К. Н. Нечто о поэте и поэзии. М.: Современник, 1985. 408 с.
4.  Благой Д. Д. История русской литературы ХVIII века. М., 1951. С. 188.
5. Западов А. В. Поэты ХVIII века. М.В. Ломоносов. Г.Р. Державин. М., 1979. С. 51. 
6. Катенин П. А. Размышления и разборы. М.: Искусство,1981.374 с.
7. Лаппо-Данилевский К. Ю. «Стихотворение Анакреона ицского» (1794) как художественное целое // XVIII век. Сб. 28, РАН Институт русской литературы (Пушкинский Дом). М.; СПб.: Альянс-Архео, 2015. С.177–235.
10. Лебедева О. Б. Жанровые разновидности оды в лирике М. В. Ломоносова (1711 – 1765) // История русской литературы XVIII века.
11. Ломоносов М. В. Для пользы общества…; сост., вступ. ст. и примеч. А.С. Елеонской. М.: Сов. Россия, 1990. 384 с.
12. Лотман Ю. М. Символ – «ген сюжета» // Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. С. 191–199.
13. Макогоненко Г.П. Из истории формирования историзма в русской литературе // Проблемы историзма в русской литературе. Конец  XVIII–начало ХIХ в. Л: Наука, Ленингр. отд-е, 1981. С.  3–65.
14. Омелько Л. В. Поэтическое мышление М. В. Ломоносова («Разговор с Анакреоном») // Вестник Новгородского гос. ун-та. № 4. 1998.
15. Салова С.А. «Разговор с Анакреоном» М.В. Ломоносова: культурологические аспекты // Известия Самарского научного центра РАН. Спец. выпуск «Актуальные проблемы гуманитарных наук». Башкирский гос. ун-т. Сентябрь. 2003 г. С. 153–163.
16. Серман И. З. Поэтический стиль Ломоносова. М.; Л.: Наука, 1966.
17. Серман И. З. Поэзия Ломоносова в 1740-е годы. С. 33–69. 
18. Смолярова Т. И. Обращение к Пиндару в русской и французской одической традиции XVII–XVIII веков»: дис. канд. филол. наук. М., 2000. 259 с.
18. Фридлендер Г.М. История и историзм в век Просвещения // Проблемы историзма в  русской литературе. Конец  XVIII – начало ХIХ в. Л: Наука, Ленингр. отд-е, 1981. С. 66–81.
19. Чернышева Л. В. Эволюция анакреонтики в русской поэзии XVIII в.: атореф. канд. филол. наук. Оренбург, 2002. Режим доступа:  20. Шервинский С. Античная лирика // Библиотека всемирной литературы. Сер. первая. Т. 4. Античная лирика. – М.: Худож. лит., 1968. С. 5–24.