На фильм Подарок Стефании 1995

"Подарок Стефании" ("Stefanies Geschenk", 1995) — весьма странный сюрреалистичный фильм швейцарского режиссёра Матьё Сейлера. Один из тех, которые редко и случайно попадаются на глаза, и о них мало что известно. Он промелькнул в 90-х на нескольких международных фестивалях и вызвал неоднозначую оценку.
Казалось бы, в центре внимания — обыденная ситуация взросления девочки-подростка 12 лет со всеми несуразицами поведения в переходном возрасте: Стефания не хочет учиться, прогуливает уроки и почти яростно ненавидит родителей, желающих контролировать стремительно взрослеющую дочь. Однако с первых же минут этим резким, контрастным черно-белым рисунком кадра (и в этом — явная стилизация под фильмы 60-х) задается тема страшного в обыденном.
По лицу девочки, которая так спешит вступить во взрослую жизнь, то и дело мелькают мрачные тени, превращая её едва ли не в опасного чертёнка.
Визуальная и содержательная загадка этого фильма строится на хорошо выдержанной опраторской работе и на сочетании элементов "нуара" (знаменитый приём жанра — свет, падающий в окно сквозь прорези жалюзи, черно-былые перекрестья света и тени) и джалло (поджанр, в котором есть черты детектива и эротики). От последнего в фильме — умозрительная, метафорическая сцена, в которой девочка готова уничтожить своих родителей, со всей яростью размахивая в воздухе кистенем (булавой на цепи с острыми шипами). В этой ярости аллегория подросткого протеста против тотального родительского контроля и в то же время — сумбурность и неясность внутренних порывов.
В фильме вообще очень много недосказанности и "тёмных мест": нам непонятно, умерла ли героиня на самом деле, или же это ещё одна аллегория "умирания" детства, перехода в жизнь взрослую? Со временем реальность и чувственное восприимчивое воображение сливаются воедино: существует ли, например, этот вор, который блуждает с этажа на этаж, а потом, якобы совращая Стефанию, прячется под её кроватью? Или же это порождение её психотических фантазий? Или, быть может, это некое перерождение известной детской "страшилки" про серого волчка (который вот придёт и "укусит за бочок")? Только он теперь притаился под кроватью в новом образе, когда Стефания переживает переход из детского во взрослое состояние... И что это за странная посылка (то ли пустая, то ли с украденным ребенком)?
Этот мир — половинчатый: он — полуреальность, полумираж, полусон. Поэтому фильм — сплошная метафора, запутанное иносказание.
Он наводняется оголёнными фрейдистскими отсылками: этим крупным планом пухлых губ, ненасытно и плотоядно жующих жвачку, замиранием в "позе эмбриона", аллегорической бутылочкой с "ядом", которым поят героиню два отвратительных типа в финале и т. д. И они — ещё одно порождение её фантазии и пробуждающейся чувственности.
Бутылочка с "ядом" — метафора взрослой жизни, отравленной пороками.
Детская соска — символ инфантильности, "побега" в детство. И героиня словно бы внутренне разрывается между двумя крайностями: с одной стороны, желанием быть самостоятельной и взрослой, любопытством и жаждой новых ощущений, с другой — страхом перед взрослением.
Это формирует в ней остроту восприятия.
Антитеза чистоты / грязи усиливается в сцене во дворе: усевшись на скамейку, Стефания подставляет лицо солнцу, и по её щеками бегут ласковые лучи; и тут же рядом, на другой скамейке, сидит неопрятный тип, грязная, небритая щетина которого облита запекшимся вином. Героиня внимательна к деталям, ей всё интересно и всё для неё ново — это утверждается рядом крупных планов. Здесь же она узнает, что еще один незнакомец, гуляющий на детской площадке, — просто сумасшедший, у которого украли ребенка. Сошла с ума и его жена...
Таким образом, младенец в коробке (а, может, и вовсе не младенец) — символ утраченного детства. И крадёт его неизбежное взросление, окутанное волнительными тайнами, томительно манящее и в то же время устрашаюшее.
Загадка "подарка Стефании" так и остаётся до конца неразгаданной, ибо автор не даёт однозначного ответа на этот вопрос, предоставляя зрителю самому поразмышлять над смыслом увиденного.