Рабыня Айя

Полине Казаковой,
придумавшей мир, в котором я позволил себе
немного порезвиться



Мы не виделись года три. Не общались даже SMSками, не обменивались фотками. Просто не существовали друг для дружки. Я не могла её забыть, и не сомневалась, что она тоже. Но боль постепенно уходила, и Айя смещалась куда-то на край памяти, в сумерки, в которых бродят тени прошлого, не имеющие уже значения в настоящем.
И вдруг я её встретила.

…Из «Лексуса», остановившегося около дорогого торгового центра, из которого я сама только что вышла, выскочила рабыня и открыла дверь своей госпоже. Госпожа, стройная, сильная и гибкая, как кнут, одетая в сногсшибательное белое платье, элегантным, плавным движением ступила на землю, как бы перетекая из салона наружу. Встряхнув роскошными волнистыми волосами, она водрузила на голову широкополую соломенную шляпу. Кажется, все, кто был на стоянке, замерли, уставившись на неё. Величественно оглянувшись, она сказала что-то рабыне…

И тут я узнала её.

И не удержалась…

— Айя! — крикнула я.

Это случилось почти против моей воли. Я прикусила язык, но было уже поздно.
Она только взглянула и побежала ко мне. Шляпа улетела с её головы, но она не обратила на это внимания. Я не знала, что делать, и пока соображала, тупо стояла на месте, глядя на неё. А она, подбежав, упала на колени, схватила мою руку, поцеловала и произнесла сквозь слёзы:

— Госпожа, простите меня!..

— Айя, — прошипела я, — то есть Настя… Встань, люди смотрят!..

Я вырывала руку, а она крепко за неё ухватилась и целовала, целовала, целовала… Я подняла её и обняла.

— Госпожа, — повторяла она мне в ухо, — простите меня…

Я отстранила её и, держа вытянутые руки на её плечах и твёрдо глядя ей в глаза, сказала:

— Настя, ты уже давно не рабыня Айя. Ты давно уже сама госпожа. И я тоже не госпожа тебе. Я Катя. Просто Катя.

— Да, да, да, — повторяла она. — Катя… Госпожа… У меня ребёнок…

— У меня тоже… Пойдём посидим в ресторане, поболтаем…

— Да, госпожа…

— КАТЯ, Настя… КАТЯ!

— Да, Катя… Пойдём.

Я сунула ей носовой платок.

— Вытри слёзы.

— Всё как тогда, — сказала она, глядя на меня счастливыми мокрыми глазами. — Это вы, госпожа… Катя…

— Да, — сказала я, — наверное, это я. Пойдём…

***

…В конце концов я поняла, что без рабыни мне не обойтись. Почти все мои друзья и подруги обзавелись рабынями. Помимо всего прочего, это ещё и статус. Это значит, что ты успешна и можешь себе позволить. Прийти в дорогой ресторан с рабыней на поводке, небрежным жестом приковать её в комнате ожидания, не прекращая лёгкой беседы с подругами, — это шик, без которого поход в ресторан становится столь же неудобен, как без хорошо пошитого вечернего платья.

Когда рабыню купил себе мой Игорь, я поняла, что откладывать больше некуда. А опыта обращаться с рабынями я не имела никакого.

У нас в семье никогда не было рабынь. Мама считала, что это может оказать дурное воздействие на детей и особенно на папу. Ну и меня родители никогда не агитировали продать себя в рабыни, чтобы подтянуть дисциплину, воспользоваться льготами при поступлении в вуз и преимуществами в поисках работы. В нашем кругу ни с тем, ни с другим, ни с третьим проблем не было. Считалось, что в рабыни идут только неудачливые, никчёмные девчонки, которым иначе не светит ни денег заработать, ни замуж выйти, ни карьеру сделать, так что среди моих близких подруг рабынь не водилось. Мы только удивлялись, когда вдруг узнавали, что какая-нибудь знакомая девочка из хорошей семьи продала себя в рабыни. Ходили слухи, что родители сами отводят дочерей на продажу (что часто бывало правдой), и даже леденящие душу рассказы о бессрочных контрактах (которые никогда не подтверждались).

Первым делом я позвонила одному парню, с которым мы когда-то были очень-очень близки, а теперь редко виделись, хотя и сохранили дружеские отношения. Боря немедленно пригласил меня в ресторан. «Имей в виду, — предупредила я, — я не одна, так что без этих твоих штучек. Что было, то прошло». — «Ладно, красотка, обойдёмся созерцанием, — вздохнул он, — а рабыни заменить тебя у меня найдутся». Я собрала весь яд, припасённый для таких случаев, и нежно пропела: «Не сомневаюсь…» Рабынь у Бори было штуки три; он был широко известный в узких кругах кузнец и держал магазин рабовладельческих принадлежностей.

— Рабынь продают в стандартном ошейнике, наручниках и кандалах, — объяснял Боря, успевая заодно есть, пить и наблюдать за хорошенькими женщинами, — но ты же представляешь, что там за качество. Оставить её в таком железе даже ненадолго — это зашквар. Уж если ты можешь позволить себе рабыню, то сделать для неё фирменные браслетики с цепочками ты точно можешь. И в стандартных железках всё на замках, а ошейник и кандалы должны быть на заклёпках. Как только купишь — сразу ко мне, я ей подберу самые лучшие.

— Ну, ошейник понятно, он на весь срок надевается… А кандалы-то зачем на заклёпках?

— Чтобы привыкла быть рабыней. В кандалах её надо держать первые два-три месяца, тогда у неё возникает ощущение естественности подчинения. Чистая психология… Ну и на цепи первые недели… У тебя когда аукцион?

— Не знаю ещё, завтра пойду в Управление.

— Жди завтра вечером. Приеду с ребятами, вделаем цепи в стену и крюк в потолок. Не беспокойся, всё будет в лучшем виде, уж для тебя я постараюсь. Сможешь подвешивать, пороть — очень удобно и места не занимает.

У меня аж мурашки по коже побежали. Я никогда никого в жизни не порола, и меня тоже никогда не пороли. Я даже не видела никогда, как это делается.

— А пороть точно необходимо? — осторожно спросила я.

— Абсолютно, — безапелляционно заявил Боря. — Даже если у тебя идеальная, сферическая рабыня в вакууме, её надо периодически пороть, чтобы всегда помнила, что она рабыня. Иначе она перестанет себя ощущать рабыней. И ты для неё госпожой уже не будешь…

На другой день я поехала в Управление. Охранник на входе поинтересовался целью визита и кивнул на девушку, восседавшую за просторным, изящно изогнутым столом с компьютером, телефоном и стопками папок для бумаг. Ошейник рабыни ей очень шёл. Симпатичная, стройная, ухоженная, стильно стриженная, в фирменном костюме — розовая микро-юбка, розовый пиджак, белые чулочки на подвязках и белая блузка с розовым галстуком — она вышла ко мне навстречу с приветливой улыбкой и нежным звеном металла. Для довершения образа на ней были ещё и кандалы. Шпилька розовых туфель была сантиметров 10, так что цепь кандалов едва доставала до полу. Надо полагать, розовый цвет символизировал женщин, а белый — чистоту и непорочность. Склонившись передо мной в низком поклоне, девушка представилась мне как рабыня Олли, пожелала мне доброго дня и спросила:

— Позвольте поинтересоваться целью вашего визита, госпожа. Вы продавать или покупать?

— Продавать кого? — автоматически спросила я.

— Рабыню, госпожа. Или, быть может, вы хотите продать себя, госпожа?

Я поперхнулась. Чёрт возьми! Неужели я похожа на девку, которая пришла продаваться в рабыни, потому что больше мне в этой жизни ничего не светит?

— Нет, рабыня Олли, — сказала я ядовито, — я не себя пришла продавать. Я пришла покупать.

— Простите, госпожа, — девушка тут же упала передо мной на колени, заложив руки за спину, и склонилась лбом к полу. — Вы можете наказать меня, госпожа. Плётка на столе, госпожа.

— С чего это я буду вас наказывать? — удивилась я. — Лучше помогите мне с аукционом. Когда, как и прочее. За этим я и пришла.

Девушка ловко вернулась в вертикальное положение, ткнула кнопку на телефоне и велела кому-то немедленно прийти.

— Рабыня Мия вас проводит, госпожа, — сказала она с обворожительной улыбкой.

Немедленно в дверях появилась рабыня Мия — ухоженная, в таком же костюме, в кандалах, — поклонилась и пригласила следовать за собой. Мы поднялись на лифте, прошли по коридору, где вдоль стен сидели на стульях несколько посетителей, и остановились возле кабинета, около которого, по счастью, никого не было. Девушка заглянула внутрь и попросила меня подождать, пока выйдет посетитель.

— Ещё что-нибудь, госпожа? — спросила она, низко склонившись передо мной.

— Нет, спасибо…

— Позвольте вас покинуть, госпожа, — сказала она и удалилась, бодро цокая каблуками и звеня кандалами, которых, кажется, даже не замечала.

Когда из кабинета вышел невзрачный мужичок, которого я проводила удивлённым взглядом, поскольку он мало был похож на человека, способного содержать рабыню, я постучалась и вошла. На этот раз в большом, очень светлом кабинете меня встретила приятная молодая женщина, почти девушка по виду, примерно моих лет, без ошейника, — но всё остальное было точно такое же, даже короткая стрижка, какую обычно носят рабыни. Разве что юбка была не микро, а мини. Ошейник прямо-таки напрашивался. «Неужели она только недавно была рабыней? — подумала я. — Надо бы как-нибудь спросить, просто из интереса».

— Здравствуйте, я Алина, старшая управляющая, — представилась хозяйка кабинета. — Позвольте поздравить вас: вы пришли покупать рабыню, а это означает, что вы состоятельная, успешная женщина и готовы взять на себя ответственность за воспитание девушки, не созревшей для свободной жизни.

— Спасибо… — пробормотала я.

— Что вас интересует? Позвольте также узнать, как мне к вам обращаться?

Первой моей мыслью было представиться для солидности Екатериной Васильевной, но я тут же сообразила, что это меня основательно состарит в глазах моей ровесницы, и сказала:

— Катя. Просто Катя… А интересует меня всё: аукцион, законы, правила содержания…

— Очевидно, вы покупаете рабыню в первый раз?

— Да.

— А в семье у вас были рабыни?

— Нет.

— А вы сами никогда не продавали себя в рабство?

Чёрт возьми!.. Я почувствовала, что краснею.

— Точно такой же вопрос уже задала мне ваша девушка на ресепшене, — ответила я раздражённо.

— В таком вопросе нет ничего необычного или обидного, — мягко сказала Алина. — К нам приходят и за тем, чтобы продать себя. И не так уж редко — женщины нашего с вами возраста. Но, если вы хотите, мы немедленно накажем рабыню Олли, прямо здесь, при вас.

— Нет-нет, — испугалась я, — не надо! Вы же сами сказали, что это обычный вопрос! За что же её наказывать?

— Не за что, а почему, — спокойно ответила Алина. — Потому что она рабыня. Её можно наказать просто за то, что она вам не понравилась, например.

Я глубоко вздохнула и сказала сдержанно:

— Спасибо, не надо… А на ваш вопрос ответ проще некуда: нет, я никогда не продавала себя в рабство. И мои близкие подруги — тоже.

— Простите, Катя, но позвольте ещё вопрос: а почему?

Вот уж этот вопрос показался мне оскорбительным, и я взвилась:

— А с какой стати я должна была себя продать? Что — все девушки должны продавать себя в рабство? С чего это вдруг? Только из-за того, что бывшие рабыни пользуются большим спросом? Секретарши, офис-менеджеры, продавщицы — да, я знаю, они почти сплошь бывшие рабыни… Но я не секретарша, чёрт возьми, и не продавщица! Мне не нужны льготы при поступлении в вуз или на работу. У меня с этим проблем нет. И какое вам до этого вообще дело?!

Мой спич на старшую управляющую впечатления не произвёл. Она только улыбнулась снисходительно:

— Смысл рабства, Катя, совсем не в этом. Бонусы после освобождения — лишь приятное дополнение. Главное в рабстве — это социализация. Так написано в законе. Это, если угодно, экстремальная школа подготовки к жизни. Некая особая практика. Стажировка. Приключение… Не все сразу готовы к взрослой жизни. И в хороших семьях тоже… Пьют, колются, воруют… гуляют… Вы знаете, сколько родителей приходит к нам с просьбой купить их дочь в рабыни к нам, в Управление? Как мальчик становится мужчиной и достойным членом нашего общества, лишь отслужив в армии, так и девушка становится полноценной женщиной, лишь пройдя школу рабства.

— В смысле — наложницы? — ядовито осведомилась я.

— Ну зачем же вы так… Вы просто не в курсе. Молоденькие девушки всегда прописывают в контракте запрет на секс, таких покупают женщины или пожилые семейные пары. Они для рабынь нечто вроде очень суровых родителей. Рабыня по закону воспитывается только физическими наказаниями, потому что сам факт того, что девушка продала себя в рабство, говорит о том, что она ещё не может управлять собой и у неё не хватает ума, чтобы подчиняться управлению других… Вам, Катя, предстоит ещё многому учиться… Рабыня учится, но и хозяин её тоже…

Она запустила руку в глубь стола и извлекла оттуда толстую прозрачную папку, набитую завлекательными цветными брошюрками и листочками.

— Здесь всё, что вам понадобится: от законодательства о рабынях до проспекта ближайшего аукциона.

Наверху этот проспект как раз и лежал. Я открыла его и сразу прочитала: «В соответствии с законодательством, рабыни выставляются на аукцион полностью обнажёнными, без обуви, с выбритыми лобками, в стальных ошейниках с поводком и в кандалах, с закованными или связанными за спиной руками…»

Я вздрогнула. Алина приподнялась и заглянула в проспект.

— Вас что-то смутило?

— Зачем так сурово? — спросила я.

— Затем, — строго сказала Алина, — чтобы рабыня сразу почувствовала, какой путь она выбрала и что её ждёт. Унижение должно быть максимальным с самого начала. Иллюзий у неё быть не должно.

— А истерики, рыдания… неужели не бывает? — осведомилась я.

— Бывает, но редко. Точнее, бывает во время предпродажной подготовки.

Мой удивлённый взгляд вызвал на лице Алины снисходительную улыбку.

— Будущих рабынь, Катя, к аукциону готовят, иначе действительно могут быть всякие неожиданности… Продажа себя в рабство — это серьёзное дело, одно из важнейших решений в жизни… Три дня они проводят у нас в том самом виде, в каком их выставят на аукцион. Их догола раздевают и заковывают, читают лекцию о законодательстве, об их правах и правах хозяев, о том, что их ждёт, затем идут практические занятия: они учатся правильно стоять на коленях, приветствовать хозяина, знакомятся с наказаниями, которым их будут подвергать…

— Знакомятся… как?

— Практически, разумеется. Каждую из них поставят в колодку, привяжут к столбу, повесят на дыбу, выпорют… Так что к вечеру они будут иметь полное представление о своём будущем.

Я была несколько ошарашена и спросила:

— Неужели после этого все идут на аукцион?

— Нет, не все, обычно половина, а бывает, что и две трети отсеивается. Но и из них большинство потом возвращается… Ведь проблемы, которые их к нам привели, никуда не деваются…

— А можно интимный вопрос? — осторожно спросила я.

— Конечно, можно, — улыбнулась Алина. — Я даже догадываюсь, о чём вы хотите спросить… Была ли я рабыней, не правда ли?

Я кивнула.

— Ну разумеется, была, — сказала она без малейшего смущения. — Шесть лет. Только год, как освободилась…

— Контракт на шесть лет?! — ужаснулась я.

— Нет-нет, это было бы чересчур… Так получилось. Вы знаете, когда мой парень ушёл в армию, то потребовал, чтобы я одновременно продала себя в рабыни… Он ещё и на аукционе побывал, вот уж я смущалась... 

Меня аж передёрнуло. Однако, подумала я, устроил ей парень хорошенькое унижение, до такого и в Управлении не додумались… 

— Мне сначала не повезло, — доброжелательно продолжала Алина, — меня в первый год дважды продавали…

— На аукционе?

— По закону, рабыню можно продать только на аукционе… Второй раз меня купила тётка из Екатеринбурга. Ну, думаю, если выставит там на продажу — загремлю куда-нибудь в Якутск… Но мне повезло. Я ей понравилась. Она меня не продала, а заставила поступить в университет. «Пока, говорит, твой парень в армии, ты не должна терять времени»….

— Простите, Алина, — перебила я её, — но разве она покупала вас не для домашней работы?

— Ну, конечно, домашнюю работу никто не отменял! Трудно было. Наказывала она меня сурово… И не только за домашнюю работу… Когда я провалила экзамен, так она меня кнутом выпорола. После этого я всегда сдавала экзамены с первого раза…

Она говорила всё это с очаровательной улыбкой, как будто эти воспоминания были для неё приятны.

— …И тут мой парень, — продолжала Алина, явно увлёкшаяся воспоминаниями, — сообщает, что заключил контракт на два года, на службу в какой-то горячей точке, и требует, чтобы я продала себя ещё раз. Но вот как раз продажа меня не устраивала, мне нужно было остаться у моей благодетельницы! Пришлось броситься ей в ноги, просить продлить контракт и не продавать меня… В общем, когда мой любимый вернулся, я уже перешла на четвёртый курс, потом вернулась в Москву, мы поженились…

Мне очень хотелось услышать продолжение, поэтому я напомнила:

— Вы говорили о шести годах…

— Да, через несколько лет мне предложили работу в Управлении. Здесь хорошо платят, и вообще обстановка замечательная, но попасть сюда можно только рабыней. Только когда дойдёшь до должности управляющей, тебя освобождают. Ну, я посоветовалась с мужем, и мы решили пойти в рабыни ещё раз…
«Мы решили», отметила я про себя…

— Алина, — осторожно сказала я, — вот вы рассказывали о том, что рабыня воспитывается физическими наказаниями… Неужели в Управлении вас наказывали?

— Закон один для всех, — ответила Алина, и лицо её внезапно посуровело. — Да, рабынь воспитывают физическими наказаниями. Только так. Это сейчас за какой-нибудь косяк меня вызывает на ковёр начальница, а когда я была рабыней, просто вели в подвал… В общем, тут куда суровее, чем в домашних условиях… Меня сразу заковали в кандалы на полгода, поставили на ресепшен, и первые три месяца я ещё и на цепи всё рабочее время сидела…

— А как же муж? — спросила я не без некоторого ужаса.

— Здесь как на обычной работе, вечером рабынь отпускают домой. За мной приезжал муж или такси присылал, так что ходить в кандалах по улицам не приходилось…

Я смотрела на эту красивую, эффектную молодую женщину, так похожую на меня, и пыталась представить, как её совсем недавно продавали, таскали в подвал, пороли, унижали… Так и не смогла…

Когда я вышла из Управления, наполненная удивительными историями Алины, мир изменился необратимо. Я как-то по-другому стала видеть встречных женщин. Вот эта наверняка была рабыней, у неё такая же походка, как у той девушки в кандалах, что проводила меня к Алине… А вот эта, в ошейнике, совсем молоденькая, испуганная — видимо, недавно себя продала. А вот эта счастливая девочка только что освободилась — ошейника нет, но на щиколотках хорошо заметны следы браслетов… А вон та, в юбке до полу, что стоит на другой стороне улицы у магазина и кого-то ждёт, кажется, в кандалах… Теперь даже близких подруг придётся подозревать в том, что они прошли стажировку, как выразилась Алина. Если бы я сама пошла на такое приключение, рассказывать об этом в нашем кругу вряд ли бы стала…

Дома я внимательно изучила документы, которыми меня щедро снабдили. Для разнообразия заглянула в конец проспекта, увидела фотографии (во всех ракурсах — в рост, по грудь, портрет) очень красивой, стройной, с прекрасной грудью, полностью обнажённой женщины в ошейнике и кандалах и прочитала: «Рабыня Эли, 32 года, третий контракт, срок три года с разрешением на секс, начальная цена 2 миллиона рублей».

«Однако…» — сказала я себе и вернулась к началу проспекта. Цены здесь начинались со 100 тысяч за годовой контракт с запретом секса, со 150 — с разрешением. Будущие рабыни были совсем молоденькие и выглядели испуганными. Красавиц среди них не наблюдалось. Одну я сразу обозвала про себя толстой коровой. Неужели и таких покупают?.. Ошейники и кандалы на них смотрелись грубо и устрашающе, совсем не так, как на красотках из Управления. Хотя, подумала я, может, и рабыня Эли была такой же лет 10 тому назад?..

Одна мне всё-таки понравилась. «Рабыня Айя, 21 год, первый контракт на два года с запретом на секс, начальная цена 150 тысяч». Не красавица, но лицо запоминающееся, волевое и какое-то очень взрослое, даже, пожалуй, выглядит старше своих лет. Фигура спортивная, тренированная. Грудь небольшая, крепкая. Ну вот совсем не похожа на рабыню. Ни малейшего испуга; даже в глазах какие-то весёлые чёртики скачут.

Чем больше я на неё смотрела, тем больше она мне нравилась. Пожалуй, подумала я, на ней мы и остановимся. Продам, если что…

Однако на аукционе я чуть было не купила одну из тех испуганных девочек. Сцена была ярко освещена, но и в зале было достаточно светло, чтобы рабыни видели, кто их покупает. Девка почему-то выбрала меня и смотрела в глаза с такой мольбой, что я не выдержала и даже вступила в торговлю, тем более что живьём она выглядела лучше, чем на фотографиях. Но вовремя остановилась. Впрочем, благодаря мне её продали за 400 тысяч интеллигентной женщине средних лет, и судя по выражению счастья, озарившему её нежную мордочку, это её вполне устроило. Толстую корову тоже продали — её купила за 200 тысяч почтенная пожилая пара, наверняка для помощи с уходом за внуками. Толстая корова тоже осталась довольна.

Наконец, дело дошло до Айи. Как и все, она вышла, шагая неуверенно с непривычки к кандалам, но когда её поводок закрепили на свисающей с потолка цепи и аукционист начал её объявлять, она встала в свободную позу, изящно отставив ножку, немного выпятила грудь и принялась оглядывать зал, не показывая ни малейшего смущения. Почему-то она тоже задержалась взглядом на мне и даже подала какой-то знак глазами, будто мы были знакомы. В глазах прыгали чёртики. Кажется, тщательно организованное унижение её не смущало. Неужели она действительно впервые продаётся?.. Однако, характер…

Цена на неё очень быстро дошла до 300 тысяч без моего участия, и я начала волноваться. Я сказала «четыреста», какая-то молодая женщина тут же выдала 450, и пока я соображала, кто-то дал 500. Подождав до счёта два, я выжала из себя 600. Это был почти предел моих возможностей, и если бы кто-то его перебил, я попала бы в затруднительное положение. Но на девушку, не желающую секса, мужчины не клевали, а возможности женщин истощились, и Айя досталась мне.

Ко мне тут же подбежала рабыня в фирменном костюме, записала моё имя, предупредила, что оплатить покупку следует немедленно, и проводила к кассе. Айю куда-то увели. Я расплатилась — кассиршей была женщина средних лет, которая, судя по её виду, всегда была свободной (хотя кто их разберёт), — в другом окошке расписалась на договоре, рабыня отвела меня в комнату ожидания и, пожелав удачи, вернулась в зал.

Айя ждала меня под присмотром охранника, всё так же закованная, но уже одетая — в дряхлые шорты и застиранную до дыр футболку. Увидев меня, она тут же встала на колени и поклонилась:

— Здравствуйте, госпожа.

— Ну, здравствуй, рабыня Айя... — сказала я.

Охранник пожелал мне доброго дня, поздравил с удачной покупкой, вручил поводок и предупредил, что ошейник, кандалы и наручники можно оставить себе, но при этом залог за них не возвращается, и намекнул, что это вообще не принято. «Я в курсе», — сказала я. «Позвольте напомнить рекомендацию, что первые месяц-два рабыню следует держать в кандалах, — сказал охранник. — И не стесняйтесь её наказывать, иначе толку не будет». — «Спасибо, я в курсе…»

Мы вышли на стоянку. Айя, оказавшись в облике рабыни на улице, под взглядами прохожих и проезжих, в первый момент вся сжалась. Но тут же распрямилась, расправила грудь, гордо подняла голову. Да никто и не обращал на нас внимания.

— Ну что же, Айя, — сказала я, — надеюсь, мы с тобой… — тут я задумалась, подыскивая слово, — подружимся.

— Спасибо, госпожа, — откликнулась она.

У джипа возникла заминка: цепь кандалов была слишком короткой, и мне пришлось запихивать Айю на заднее сиденье. Я приковала её поводком к кольцу в спинке сиденья, и мы помчались в новую жизнь.

В салоне у Бори ей быстро подобрали браслеты и цепи («Боря, пожалуйста, никаких вывертов, ты же знаешь мой вкус — просто, стильно, функционально»), и пока молодой длинноволосый парень гравировал на ошейнике надпись «Рабыня Айя, продана в Москве 31.05.20..», мы с Борей раздавили бутылочку «Dom P;rignon», по какому случаю домой нас отвезла одна из Бориных рабынь — эффектная высокая шатенка, самоуверенная и наглая, как и все любимые рабыни мужиков. Я вызвала ей такси, и мы с Айей остались одни.

Айя вошла в квартиру осторожно, оглядываясь по сторонам с испугом и любопытством, как кошка на новом месте. Она вздрогнула и изменилась в лице, увидев крюк в потолке и специальную вешалку для верёвок, плёток и кнутов.

— Айя, — сказала я, — запомни с самого начала: я никогда не буду наказывать тебя просто так. Но за леность, безответственность, глупость, за неаккуратность, грязь, неухоженность, непорядок буду карать беспощадно. Постарайся быть хорошей рабыней, и я стану тебе доброй хозяйкой.

— Да, госпожа, я постараюсь…

Я приковала её за ошейник к длинной цепи и освободила руки.

— Снимай свои отрепья, дома будешь ходить голой. Одеваться можешь только с моего разрешения, потом подберём тебе шмотки. Цепи хватит на кухню, ванную, прихожую. Когда я уйду на работу, всё это должно быть вылизано до зеркального блеска. Найду грязь — познакомишься с плёткой… Вот твоя комната; надеюсь, ты знаешь, что двери в ней быть не должно?

— Конечно, госпожа…

— Кстати, почему ты выслушиваешь мои наставления стоя?

В глазах Айи мелькнул испуг; она упала на колени, заложила руки за спину, склонилась до полу.

— Простите, госпожа…

— На первый раз — один удар плёткой…

Я взяла плётку, размахнулась и ударила её по спине — не очень сильно, она даже не вскрикнула, только вздрогнула всем телом.

— Почему ты молчишь?

— Простите, госпожа…

— Нет, не так. Что надо сказать?

— Спасибо, госпожа…

— Вот это другое дело. На первый раз прощаю. А теперь быстро в душ. Почувствую запах пота — выпорю так, что на всю жизнь рубцы останутся.

— Да, госпожа…

***

Айя не умела ничего. Ну, почти ничего. Приготовить на скорую руку что-то более-менее съедобное или починить одежду в мужском стиле — быстро и грубо — она ещё могла, но уборка и наведение порядка были для неё неизведанным приключением. По дому она передвигалась как по минному полю. Засады и неожиданности подстерегали её на каждом шагу. Мне приходилось её всему учить. Если я видела искреннее желание, то прощала, но если замечала, что она ленится, непременно наказывала. Инструкций, что и как делать, в папке Алины было в изобилии. Очень помог нам сериал «Быть рабыней», который недавно шёл по ТВ. Я его скачала с торрента, и мы с Айей вместе его смотрели. Айя вся сжималась, пожирая глазами экран, когда дело доходило до наказаний нерадивых рабынь, зная, что всё увиденное будет испытано на ней.

До поры до времени я её не порола, но это продолжалось недолго. Видно было, что Айе нелегко сдерживаться, чтобы не выкинуть что-нибудь непотребное, и однажды, забывшись, Айя послала меня на три буквы. Грубо и громко. Это было, когда я приказала ей подойти и встать под крюк, под которым я ждала её с верёвкой в руках.

Мы обе замерли. Айя побледнела. Момент был критический. Рабыням перед продажей очень хорошо вбивают в голову, что даже один случай неповиновения означает удвоение срока рабства. А я отлично усвоила, что если спущу хотя бы раз, мне придётся её продать, потому что она больше никогда не будет мне подчиняться.

— Айя, я жду, — сказала я тихо, но внятно, глядя ей прямо в глаза.

Она поколебалась секунду, подошла и встала на колени, заложив руки за спину.

— Простите, госпожа…

— В глаза мне смотри! — крикнула я. — Что ты хочешь от меня скрыть?

Она подняла на меня взгляд, и я поняла, что она по-настоящему испугалась. Ну и хорошо, сказала я себе. Так и надо… Мне было жалко её, но мы обе знали, что я должна это сделать.

— Руки за голову.

Я связала ей запястья, натянула верёвку, чтобы она стояла на цыпочках, вставила кляп. Тут она окончательно поняла, что порки не избежать. Её лицо исказилось, губы задрожали…

— Айя, — сказала я, застёгивая ремешки, — я постараюсь, чтобы ты поняла, что ошиблась. И помни, что это не я тебя наказываю — это ты наказываешь себя за свою глупость.

Она промычала что-то утвердительное.

Я взяла плётку…

Сначала я испугалась. Когда её тело задёргалось, а из-под кляпа вырвались стоны, я чуть было не бросила это дело, но сосредоточилась и довела порку до конца, повторяя себе, что иначе нельзя, иначе всё воспитание пойдёт насмарку, иначе её придётся продать, и это станет моим поражением, которое я себе не прощу…

С тех пор я уже не боялась её пороть. Айя тоже осознала, что я не отступлю, и принимала наказания послушно и стоически. Дело постепенно пошло на лад. Боря оказался прав…

А моя Айя вовсе не была сферической рабыней в вакууме. Как-то, вернувшись с работы, я застала её спящей в обнимку с двумя бутылками вина из моего бара. Я взбесилась. Я старалась как можно реже прибегать к сильнодействующим средствам, но на этот раз я подвесила её с руками за спиной, а выпоров, оставила повисеть ещё, пока её стоны не стали меня пугать. А кнут я впервые пустила в ход, когда она вернулась с прогулки, опоздав почти на час, и сильно пьяной…

С некоторых пор я спокойно отпускала её гулять за хорошее поведение. Это Айя волновалась, что она закована. Ей было очень стыдно появляться в кандалах на людях, в большом парке, который был совсем рядом с моим домом и где гуляло много рабынь из соседних домов. Первое время Айя садилась на первую же свободную скамейку и дышала свежим воздухом, поджав ноги как можно глубже. Постепенно она подружилась с другими рабынями и стала меньше стесняться…

И вот она пришла, недопустимо опоздав, да ещё пьяной. Для меня опоздание даже на пять минут — серьёзное прегрешение для кого угодно, а почти час для рабыни — это вообще за гранью. Я не стала разбираться, что там такое случилось. Подвесив её с руками за спиной и вставив кляп, я взялась было за плётку, но, критически посмотрев на инструмент, решила, что пора наказать её по всей строгости, и сняла с вешалки кнут.

— Айя, — сказала я, — ты понимаешь, за что я тебя наказываю?

Она кивнула.

— Ты очень сильно провинилась, моя рабыня, и наказание будет жестоким. Терпи.
Она подняла голову и взглянула на меня… Когда она уходила, в её глазах прыгали весёлые чёртики, но сейчас они все до единого куда-то попрятались.

— Терпи, Айя, — повторила я и взмахнула кнутом…

Мне самой было больно смотреть на красные полосы, быстро покрывавшие её кожу, на её дёргающееся тело, слышать её отчаянные стоны, но я должна была довести дело до конца, и я его до конца довела…

Повесив кнут, я вытащила кляп.

— Спасибо, госпожа, — почти прохрипела она.

Носовым платком я вытерла ей слёзы, сопли и слюну.

— Тебе придётся повисеть ещё немного, — сказала я, — нарушение было слишком серьёзным. Я не хочу, чтобы что-либо подобное повторилось. И продавать тебя тоже не хочу.

— Спасибо, госпожа, — отозвалась она тем же хриплым голосом…

После этого случая мне пришлось её пороть, наверное, раза два, и то больше для профилактики. Она пристрастилась к чтению, осваивая по моей подсказке русскую классику, Гессе, Ремарка, Коэльо и других непростых авторов. Я стала брать её с собой в фитнесс-зал; многие упражнения были доступны и для закованной рабыни. Сразу стало понятно, что я не ошиблась тогда при покупке, обратив внимание на её спортивное тело. Несмотря на оковы, она быстро восстановила хорошую форму и обгоняла меня почти во всех тестах, которые могла делать.

Первое время после покупки Айи я не приглашала к себе гостей (Игорь, понятно, не в счёт), но вскоре привычная жизнь восстановилась. Если приходили подруги, Айе отдавалось приказание сделать макияж и ходить голой — надо же похвастаться; если же был кто-то из ребят, особенно Игорь, я запрещала Айе краситься и одевала как скромнейшую служанку — в коричневое длинное платье с белым фартуком.

…Заканчивалось лето, была уже вторая половина августа. Стало холодать; погода требовала надевать что-то потеплее, а протягивать через браслеты брючки или даже колготки — то ещё удовольствие. Я давно сняла Айю с цепи, не водила на поводке, в виде поощрения иногда сажала с собой за обеденный стол. Пора было поручать ей рядовые закупки в магазинах…

Пришло время снимать кандалы.

Я договорилась с Борей, но Айе ничего не сказала, решив сделать ей сюрприз. Я вызвала такси, и мы приехали к Боре.

— А! — радостно закричал он вместо приветствия, — а вот и наши красотки! Ну, Катенька, за чем пожаловала? Во что будем заковывать твою любимую покупку? В наручники? Или кандалы укоротим? На цепь посадим?

Айя побледнела. Шутки Бори кого угодно могут до инфаркта довести.

— Не бойся господина Бориса, — сказала я Айе, — это он так шутит, на самом деле он добрый. Сейчас он снимет с тебя кандалы и заменит их на съёмные. И это — мой сюрприз для тебя.

В ответ Айя упала на колени и поцеловала мне руку.

— Ладно, так и быть, — захохотал Боря, — раз Катька просит — сниму, чего уж там!

Через десять минут Айя вышла из кузницы, закованная в новенькие кандалы на замках. Боря с коленопреклонением и соответствующим невнятным бормотанием вручил мне ключи. По лицу Айи видно было, что она не слишком обрадована, — но она ещё не знала о моём втором сюрпризе.

— Айя, — сказала я, — ты хорошая рабыня, ты быстро учишься, я довольна тобой, и потому вот тебе мой второй сюрприз — ты будешь ходить в кандалах только в порядке наказания.

Айя опять упала на колени и поцеловала мне руку.

— Встань, Айя, я сниму с тебя кандалы…

Присев, я освободила её от оков.

— Внимание, — закричал Боря, — госпожа на коленях перед рабыней! Смотреть всем!..

Поскольку кроме нас и Бориных рабынь в комнате никого не было, требование, видимо, относилось к ним.

— Но это ещё не всё, — сказала я Айе, — у меня есть для тебя ещё один сюрприз: сейчас мы все вместе сядем за стол и разопьём бутылочку «Pernod-Ricard», которая лежит в сумке, которую ты несла.

— Что ты делаешь?! — закричал Боря в весёлом ужасе, — ты же её испортишь! Она же перестанет быть рабыней, она почувствует себя свободной и не будет тебя слушаться!

Айя, в третий раз упав на колени, целовала мне руку…

— Айя, — сказала я, — объясни, пожалуйста, господину Борису, — ты на самом деле не будешь слушаться, чтобы мне пришлось тебя продать?

Не вставая с колен, Айя живо повернулась к Боре, поклонилась и сказала убедительно:

— Господин Борис, я очень люблю свою госпожу, я очень благодарна ей и сделаю всё, чтобы госпоже не пришлось меня продавать. Я очень хочу остаться с моей госпожой до самого конца.

— А что, — воскликнул Боря, — отличная идея! Обменяйтесь кольцами, поклянитесь любить друга друга, пока смерть не разлучит вас!

— Борька, — сказала я, — хватит прикалываться, лучше скажи своим рабыням, чтобы накрыли стол для нас троих.

— Катька, — отвечал он в тон мне, — тогда мои рабыни тоже сядут за стол! Ты думаешь, у меня не найдётся хорошего шампанского? Возражения будут?

— Ни в коем случае, — сказала я. — У тебя чудесные рабыни, я не против, чтобы они составили нам компанию. Ревновать не стану.

Боре, конечно, этого было недостаточно; чтобы потроллить то ли меня, то ли Айю, он велел своим девушкам раздеться догола, заковал их в наручники (кандалы на них и так были) и велел Айе внимательно смотреть и запоминать, какими должны быть настоящие рабыни.

У Бори всегда всё было только самое настоящее, включая его самого…

***

…Это было вскоре после того, как исполнился год с покупки Айи, которую мы отпраздновали в ресторане в большой шумной компании с Айей на почётном месте, по правую руку от меня.

Мы вышли из супермаркета в каком-то глухом районе — не помню уж, как нас туда занесло, — и направились к моей «тойоте», которую я припарковала в ближайшем дворе, потому что на стоянке все места были заняты, а ждать было неохота. Было уже темно. Я шла впереди со своей сумочкой и лёгким пакетом, Айя за мной с остальными покупками. На мне было летнее платье, Айя была одета по-рабочему — в шорты, топик и кроссовки. Шмотки были мои, но мало ношенные и ещё модные. Только ошейник указывал, что она рабыня.

Внезапно передо мной возник некто в тёмном, уткнул мне в живот металлический предмет, в котором я сейчас же опознала пистолет, и сказал тихо, но убедительно:

— А ну-ка, сучка, гони сюда бабки, карточки и ключи от тачки.

Я растерялась. Я сразу поняла, что без звука отдам ему всё и тут же упаду, потому что ноги перестали меня держать. Дрожащими руками я взялась за сумочку, но тут услышала за спиной звук падения чего-то, похожего на наши пакеты с покупками, и чей-то сдавленный вопль. В то же мгновенье передо мной мелькнула нога Айи, пистолет выскочил из державшей его руки и куда-то улетел, и я услышала крик Айи:

— Бей его!

Повинуясь не то команде своей рабыни, не то древнему инстинкту, я дико завопила и впилась наманикюренными ногтями в глаза тёмной личности. Личность тоже завопила и оттолкнула меня. Падая, я увидела метнувшуюся куда-то вбок Айю и согнутую фигуру на заднем плане.

— Замереть, суки! — услышала я голос Айи, спокойный и непреклонный.

Она стояла с пистолетом в руке, стояла так уверенно и твёрдо, как будто всю жизнь только ловлей бандитов и занималась. У меня не возникло ни малейшего сомнения, что она умеет обращаться с оружием, пустит его в ход не задумываясь и не промахнётся.

Теперь я видела, что грабителей было двое: тот, что напал на меня, стоял неподалёку и беспрерывно тёр глаза, чем доставил мне злорадное удовольствие, а другой пытался принять стоячее положение из позы на четвереньках.

— Лицом к стене, ладони на стену, ноги расставить, — приказала Айя.

— Ты, ****ь, рабыня ****ая!.. — злобно произнёс тот, что стоял на четвереньках.

Айя шагнула к нему. Её нога взметнулась, голова грабителя дёрнулась вверх, и он мешком рухнул на асфальт. Тот, что напал на меня, торопливо подошёл к стене дома, упёрся в неё ладонями и расставил ноги.

— Хорошо, что понимаешь, — сказала Айя, подходя к нему.

— Осторожней! — умоляюще крикнула я.

— Не беспокойтесь, госпожа…

Приставив пистолет к затылку грабителя, она наклонилась к его уху и сказала негромко:

— Ещё раз увижу — тебе не жить.

Потом обернулась ко мне:

— Госпожа, не могли бы вы достать монтировку?

На ватных ногах я подошла к тачке, достала из-под коврика монтировку, отдала ей.

— Это отучит тебя от глупостей, — сказала Айя, размахнулась и ударила по правой кисти грабителя. Тот заорал, упал на асфальт и принялся кататься по асфальту, держа левой рукой правую.

— И тебя тоже, — сказала Айя, подошла ко второму грабителю, валявшемуся без сознания, и сделала то же самое. Тот только дёрнулся и снова затих.
Айя быстро оглянула громады домов со светящимися окнами.

— Нам пора, госпожа.

Меня всю трясло, ноги не держали, руки не слушались. Действительность плыла, как будто я смотрела на неё через поток воды.

— Айя, — сказала я, — пожалуйста, сядь за руль сама.

— Конечно, госпожа.

Она подхватила меня под руку, почти дотащила до тачки и аккуратно впихнула на заднее сиденье, как ещё не так давно делала я, когда возила её со скованными за спиной руками.

— Садитесь, госпожа, расслабьтесь, отдыхайте, не надо беспокоиться.

— Да, я постараюсь…

Айя быстро собрала брошенные покупки, засунула их в багажник, и мы понеслись. Она умела ездить очень быстро, но аккуратно — не превышая скорости и не попадаясь под камеры. Сначала мы заехали в какую-то глушь, и Айя сказала: «Я на минуточку, госпожа, надо избавиться от оружия». — «Айя, умоляю, осторожнее!» — воскликнула я. «Не беспокойтесь, госпожа, я сейчас…» Она быстро вернулась, и мы полетели дальше. Скоро пейзаж стал знакомым, и вот мы уже въезжаем на нашу стоянку…

Меня уже не трясло, но шаг мой был нетвёрд, а перед глазами всё ещё немного плыло. Айя не могла мне помочь — она тащила покупки, а оставлять их в багажнике, чтобы довести меня до дому и потом вернуться за ними, я не позволила, потому что боялась остаться без неё даже на минуту.

Едва свалив покупки в угол, Айя сейчас же занялась мной. Напоила валерьянкой, раздела и сунула в тёплую ванну. Я ощущала острую необходимость, чтобы она была рядом, совсем рядом. «Айя, я хочу, чтобы ты была со мной. Залезай ко мне». — «Сейчас, госпожа…»

Потом мы сидели, приятно разомлевшие, за бутылочкой вина, и я узнала об Айе и о себе много нового и удивительного…

Я никогда не расспрашивала Айю о её прошлом. Рабыня не обязана рассказывать о нём хозяину. У рабыни нет прошлого; с продажей она получает новое имя и начинает новую жизнь. В её биографии период рабства — это пустое место: «Продана в рабство такого-то, освобождена такого-то». И всё. Где это было, как, кто были её хозяева — знает только Управление, хранящее информацию в своих секретных архивах. Если рабыня понравилась хозяину, она может попросить его написать ей характеристику, и получается что-то вроде «…проявила себя как отличная рабыня. Стойко переносила тяготы рабства. Дисциплинированна и ответственна…» 

— Ты это что же, мастер боевых искусств? — спросила я.

— Есть немного, госпожа…

— Почему же ты не указала это в контракте?

— А кто бы меня тогда купил, госпожа? Кому нужна в рабынях девка-спортсменка, умеющая завалить мужика?

— Ну, например, мне…

— Нет, госпожа, если бы вам нужна была охрана, вы бы не рабыню покупали, а наняли бы телохранителя.

— Почему же ты им не работаешь?

— Квалификация недостаточна, госпожа…

Я подумала, что уж для охраны такой, как я, её квалификации вполне достаточно, но скоро поняла, что дело вообще не в этом.

Её настоящее имя было Настя. «Только, госпожа, пожалуйста, не называйте меня так, это была другая жизнь, а сейчас я рабыня, рабыня Айя…» Она потеряла родителей, едва закончив школу. Отец спился и умер, мать повесилась. Ни близких родственников, ни друзей, способных помочь, не было. Поступить в вуз не удалось. С парнями отношения не складывались. Она сама вела себя скорее по-мужски, чем по-женски. Кое-как перебивалась, работая секретаршей, разносчицей, уборщицей, детским тренером… Но перспектив нигде не было никаких. Тогда она связалась с какими-то криминальными ребятами. Жизнь вроде наладилась, появились деньги, шмотки, тачка, но Айя очень быстро поняла, что конец будет один — тюрьма.

— Я была как бешеная, меня окружающие боялись… Дралась, нажиралась, наркоманила… И осознала, что в конце концов либо убью кого-нибудь, либо повешусь, как мать, если меня раньше саму не посадят или не прикончат. И вот тогда я поняла, что нет у меня другого выхода, кроме как продать себя в рабыни. Другое имя, другой круг общения, вообще полностью другая жизнь, всё равно как заново родиться… Не мужчине, конечно, продать, секс меня бы не спас… Я хотела женщину. Что-то вроде суровой матери или старшей сестры, которая бы меня понимала и воспитала бы. И воспитать меня без вот этого (она притронулась рукой к ошейнику) никто бы не смог, это точно… Мне повезло, госпожа. Меня купили вы…

— Скорее, это ты себя мне продала… — пробормотала я.

— Госпожа, я сразу заприметила вас, как только меня вывели на сцену, и мне страшно захотелось, чтобы вы меня купили… Может быть, покупки рабынь совершаются на небесах, госпожа, как браки… И вы даже не можете представить себе, госпожа, как мне повезло. Спасибо вам, госпожа…

Тут она встала на колени и уткнулась лбом в пол у моих ног.

Я поспешно подняла её.

— Кто кого должен благодарить, Айя?! Ты спасла мне жизнь!

— И вы спасли мне жизнь, госпожа. Вы воспитали меня…

— Я — воспитала?! — искренне изумилась я. — Если я что и делала, то только наказывала тебя. И вообще действовала по руководствам, по сериалу, который мы смотрели… У меня же нет опыта, у меня не было никогда рабынь!

— Не знаю, как это получается, госпожа. У вас это происходит как-то само собой, естественно. Как дыхание. Вы этого даже не замечаете… Вот вы никогда не наказываете просто так. Я всегда знаю, за что, и принимаю любое наказание, потому что оно пойдёт мне на пользу. Я как будто сама себя наказываю… И вы совершенно правильно сделали, госпожа, что держали меня сначала в кандалах и на цепи, мне это было необходимо… И вообще, всё, что вы делаете, госпожа, вот как вы меня одеваете, как советуете читать вот эти вот книги, смотреть вот это кино, как вы разговариваете со мной…

Я слушала её, открыв рот. Я и не подозревала за собой таких талантов. Оказывается, я крутая воспитательница…

— Ты меня в тупик поставила, — призналась я. — Я теперь и не знаю, что делать… Вдруг ошибусь и всё испорчу? Ну, как сороконожка, которая стала сдуру думать, как это она ухитряется ходить…

— Ничего не меняйте, госпожа, делайте всё то же, что и делали. Спасибо вам… Вы уже спасли меня, и спасаете каждый день… пожалуйста, не продавайте меня, я вас очень прошу… не продавайте!

Она схватила мою руку и принялась целовать её. Заплакала… Я ласково гладила её по голове, по спине…

— Ну что ты, Айя, разве я продам тебя… Ты самая лучшая, ты чудо… я и не знала… ну, перестань, успокойся…

Потом мы как-то незаметно очутились в моей постели. И хотя и мой, и её опыт лесбийского секса был не больше, чем оставшиеся на дне выпитой бутылки капли вина, мы добились нужного результата и сладко заснули в объятиях друг дружки…

***

А потом случилась беда.

Я пришла к Игорю в субботу, со мной была Айя. Вместе с Эми, рабыней Игоря, они накрыли нам стол и уединились в комнате Эми. Всё было как всегда. И всё-таки что-то такое витало в воздухе… Я это почувствовала, но проигнорировала. Впрочем, всё равно было уже поздно…

Я скинула верхнюю одежду, как любил Игорь, и осталась в чёрном белье от Agent Provocateur — лифчик, трусики, чулки на подвязках, туфельки на каблучке… Он нежно взял мою руку в свою. Его рука дрожала, но я не обратила на это внимания.

— Извини, Катя, но мы решили пожениться, — сказал он.

Я ничего не поняла. Жениться? На мне? Вообще-то пора бы уже… Но почему тогда «мы решили»? Что-то я не помню, чтобы мы решали… И почему «извини»? Что за чертовщина такая?

— Ты о чём? — спросила я. — Ты можешь нормально сказать? Ты предложение делаешь или что?

Он был как-то странно бледен, а тут вдруг покраснел.

— Катя, извини, — выговорил он. — Мы решили пожениться. Мы с Настей.

Кажется, я чуть не упала со стула, потому что он вскочил и придержал меня за плечи. В глазах у меня было мутно, как будто в них стояли слёзы, но слёз не было. Я услышала хриплый голос, который сказал:

— С какой ещё Настей?

Голос был чужой, незнакомый. Я даже не сразу сообразила, что это был мой голос. Потом голос закричал:

— Ты что, охуел?!

Я поняла, что вскочила со стула, потому что стол, посуда, Игорь внезапно провалились куда-то вниз.

— Прости, Катя… — бормотал Игорь. — Так получилось… Я не могу… Я выкуплю её у тебя, прямо сейчас…

Я отшвырнула стул ногой, он с грохотом ускакал куда-то, а я влетела в комнату Эми. Айя уже стояла на коленях, с руками за спиной, и смотрела на меня широко распахнутыми глазами. В них виднелся страх и одновременно те самые бесенята, которые всегда танцевали, когда происходило что-то серьёзное. Я схватила её за ошейник и рванула вверх. Она захрипела, вскочив, но удержалась и руки в ход не пустила. Её лицо было теперь прямо перед моим, нос в нос.

— Сука, — сказала я всё тем же чужим хриплым голосом. — Рабыня недовыебанная. Как ты могла?

— Простите, госпожа, — тихо сказала она тоже не своим, чужим, незнакомым голосом.

Я понимала, что всё бесполезно. В голове у меня со страшной скоростью мелькали картинки, из которых было совершенно очевидно, что они давно уже любовники, что они действительно любят друг друга и уже поздно что-то делать. Если бы я не была такой дурой… Я же видела, что у Игоря есть какая-то другая женщина, помимо рабыни Эми, но мысль о том, что это Айя, даже не пришла мне в голову… Да если бы даже я была умной, что я могла бы сделать? Никогда не показывать Айю Игорю? Не пускать его к себе? Держать её на цепи и не давать гулять?..

Я отпустила Айю, и она, кашляя, опять встала на колени, только теперь смотрела в пол, опустив голову. Я наклонилась и влепила ей пощёчину. Её голова дёрнулась, и она упала.

— Катя!.. — умоляюще закричал Игорь.

Айя быстро поднялась, снова приняла правильную позу. Щека её заливалась красным. Она подняла на меня глаза, в которых уже не было видно бесенят, а только какое-то недоумение и обида. Как будто она не была моей рабыней… Впрочем, она уже перестала ею быть.

— Простите меня, госпожа, — повторила она всё тем же чужим голосом.

Я чувствовала, что неконтролируемая ярость уходит и сменяется холодным бешенством. В таком состоянии уже можно думать и принимать какие-то решения.

Я резко повернулась к Игорю. Как и все мужики, оказавшиеся при бабских разборках, он был совершенно растерян и беспомощен. Из него можно было верёвки вить. За его спиной, в дверях, стояла Эми. Я указала на неё пальцем.

— Приведи её.

Игорь молча подчинился. Эми встала на колени, искательно заглянула в глаза.

— Госпожа…

— Разденься.

Игорь открыл рот, собираясь что-то сказать, но я опередила его, закричав:

— Молчать!

Мой голос вернулся ко мне и звучал весьма убедительно. Эми торопливо разделась… 
Я уставила на Игоря взгляд, который мне самой казался железным. Наверное, так оно и было, потому что Игорь молча выполнил мои приказания.

— Наручники, кандалы, ключи, цепь, — сказала я, и холодный беспрекословный тон моего голоса понравился мне самой.

Игорь принёс требуемое, жалобно взглянул на меня, но я не дала ему ни секунды, чтобы опомниться.

— Руки за спину, кандалы на ноги, цепь к ошейнику, — приказала я.

В глазах Эми был ужас. Она жалобно смотрела на меня, но как только её взгляд встретился с моим, отшатнулась и поспешно уставилась в пол.

— Я забираю её, — сказала я, когда Эми была закована, а ключи опустились на дно моего кармана.

Игорь пытался что-то сказать, но я прикрикнула на него:

— Заткнись! У тебя нет сейчас права говорить! С ценой разберёмся после.

Я взяла Эми за цепь ошейника и пошла к выходу. Айя всё так же стояла на коленях и смотрела в пол. Щека её горела.

— Катя, вы же голые!.. — простонал Игорь за моей спиной.

Я остановилась, медленно повернулась к нему всем телом и сказала негромким металлическим голосом:

— А вот это не твоего ума дело.

Повернулась и вышла, таща за цепь Эми.

Игорь выскочил за мной на площадку, но не рискнул ни пойти за мной, ни сказать ещё хоть что-то. Нечего было говорить. Всё и так было понятно…

Мне было плевать, что я сама едва одета и ещё веду голую рабыню на улицу. Во-первых, было поздно; во-вторых, даже если кто увидит, то вряд ли донесёт; в-третьих, до моей тачки было очень недалеко. И вообще — подумаешь, какой-то штраф…
Я оглянулась. У Эми в глазах стояли слёзы. Мне стало жалко её. Эми хорошо относилась ко мне, всегда тепло приветствовала и старалась угодить, но сейчас всё было по-другому. Наверное, я выглядела страшной. Да так оно и было… Эми правильно боялась. Но выбора у неё не было, потому что она была рабыней…

Я гнала домой насколько можно быстро, потому что не хотела, чтобы моя злоба испарилась прежде, чем я доеду. Охранник на стоянке раскланялся со мной, жадно нас оглядел, но ничего не сказал. Я дёргала за цепь и шипела на рабыню, как змея, чтобы та шла быстрее. Мне казалось, что она могла бы в своих кандалах передвигаться поживее. Мне нужно было выбросить из себя эту злобу, которой накопилось во мне сейчас, наверное, больше, чем за всю мою скромную жизнь. Я открыла дверь, не с первого раза попав ключом в скважину, поставила Эми под крюком в прихожей.

— На колени, сучка!...

Эми упала на колени; из глаз её текли слёзы…

Я сняла с неё наручники, связала запястья, перекинула верёвку через крюк, потянула. Эми вскочила, тело её согнулось, она вскрикнула от боли и громко заплакала, почти повиснув над полом.

— Госпожа, за что?!

— Молчи, сука! — заорала не столько я сама, сколько моя злоба диким, истерическим, не моим голосом.

Я ослабила верёвку, чтобы она стояла на цыпочках, закрепила, сняла со стены кнут, но вовремя спохватилась. Ещё соседи проснутся… Взяла кляп, схватив Эми за волосы, всунула его в рот, застегнула ремешки. Снова взяла кнут, примерилась…

Я никогда так не била Айю, как сейчас Эми. Я видела Айю, лупила её тело, слышала её стоны. Попка, спина, ноги то ли Эми, то ли Айи быстро покрывалась красными полосами. Я совсем потеряла контроль над собой. Я не знала, сколько времени прошло. Я видела перед собой только голое извивающееся тело и лупила, лупила, лупила по нему… 

Я опомнилась, только когда увидела струйки крови, стекавшие на пол с разодранной кожи Эми. Тяжело дыша, я смотрела на них. Кажется, я перешла границу между наказанием и истязанием. Если Эми сообщит в инспекцию по содержанию рабынь… Хотя… должно зажить…

Я отпустила верёвку, и Эми упала на пол. Попыталась встать, но не смогла. Я вытащила кляп.

— Что надо сказать?! — свирепо спросила я.

— Спа… спас.. спасибо, госпожа…

Я подняла её и дотащила до постели, на которой ещё вчера спала Айя.

— На живот, — приказала я.

— Госпожа!.. — слабым голоском пропищала Эми. — Пожалуйста, не надо, я буду очень-очень послушной!..

— Это хорошо, что ты будешь послушной, — сказала я.

— Госпожа…

— Не бойся, дурочка, я больше тебя не наказываю, я буду тебя лечить. Лежи спокойно!..

Я протёрла ей губкой спину и попку, потом намазала мазью. Она стонала и кричала. Я опять вставила ей кляп. «Будешь вытаскивать, сука, на дыбу вернёшься!» Она отчаянно замотала головой: «Нет, госпожа, нет, я не стану!..»

Закончив, я сняла с неё цепь-поводок и приковала её за ошейник к длинной цепи, на которой не так давно сидела Айя. Наклонилась над ней. Она лежала, уткнувшись носом в подушку.

— В глаза смотри! — приказала я.

Она поспешно повернулась ко мне. Глаза были полны слёз, из носа текло.

 — Вот платок, — я вытащила из-под подушки носовой платок и сунула ей в руки.

— Спасибо, госпожа…

— Должна быть чистота, — сказала я убедительным голосом. — На полу, в постели, в ванной, на кухне — везде. Постарайся принять утром душ. Ты уже поняла, что ты теперь моя рабыня?

— Да, госпожа.

— Ты обещала быть послушной девочкой. Надеюсь, мне не придётся тебе об этом напоминать.

— Нет, госпожа… то есть да, госпожа, не придётся. Я буду очень, очень послушной девочкой!

Мне уже ничего больше не хотелось. Злоба пропала, сгорела где-то в прихожей, в свисте кнута и стонах Эми. Я ощущала только огромную, небывалую усталость, как будто вся прожитая жизнь со всеми её проблемами навалилась на меня. Я физически ощущала, как сгибаюсь под её тяжестью…

— Я иду спать, — сказала я. — Можешь отдыхать до тех пор, пока я тебя не разбужу. Цепь длинная, её хватит до ванной, уборной и кухни. Можешь есть и пить. Можешь лечиться. Можешь ходить, но попробуй только разбудить меня…

— Нет-нет, госпожа, нет, не беспокойтесь, госпожа!..

В глазах её всё ещё был ужас…

— Спи, рабыня Эми, — сказала я. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, госпожа!..

Я приняла душ и легла. Я знала, что не засну. Я была одна. Эми не в счёт. Впервые за полтора года не было рядом ни Айи, ни Игоря. Мне было страшно. Я встала, включила свет, легла на спину и уставилась в потолок…

***

Обмен Айи на Эми мы с Игорем оформили через адвокатов, без личной встречи. Это было не так просто, помогла Алина. Контракты рабынь не продлевались, поэтому их согласия не требовалось. Мы заплатили налог и всё. Игорь хотел сейчас же отпустить Айю на волю и жениться на ней, но тут его ждал облом, и Алина ничем не могла помочь: оказалось, что освободить рабыню досрочно нельзя, она должна отработать срок до конца. «Иначе, — объяснила Алина, — девки из богатых семей больше недели в рабынях бы не ходили». Так что Игорю пришлось подождать с женитьбой, что доставило мне злорадное удовольствие, которого я сама же и устыдилась…

Эми я бы продала, но ей оставалось совсем немного до конца срока, её бы купили только на новый контракт. Эми это понимала и молча терпела…  Я больше ни разу не порола её и отпускала гулять при первой возможности, в расчёте, что она найдёт себе кого-нибудь. Она ведь была теперь рабыней у женщины, и никто не тянул её за язык рассказывать, чем она занималась до того… Так и случилось: кто-то приглядел её себе, и она, освободившись, быстро выскочила замуж. Она так и не простила меня за тот случай, так что отношения у нас не сложились, мы не общаемся… 

А Настя теперь моя ближайшая подруга. Она часто приходит ко мне, и у нас всегда находится о чём поговорить. Мы солидные, успешные, замужние дамы. У нас всё хорошо. Вот только Игоря по молчаливому согласию мы никогда не упоминаем. И я никогда не бываю в гостях у Насти. Иногда, забываясь, я называю её Айей. Она не обижается. Она сама иногда сбивается и называет меня госпожой. Прошлое никуда не делось, оно всегда с нами, от него невозможно избавиться, но оно как-то переварилось и превратилось в настоящее.

Настя старается держать дистанцию с моим мужем и любит поучать нашу рабыню Нею. «Я сама была рабыней твоей госпожи, — строго говорит она, нахмурившись, — и тому, кем я стала, я обязана исключительно твоей госпоже. Слушайся её и принимай любое наказание с благодарностью, потому что только так ты станешь настоящей женщиной». Нея стоит на коленях с руками за спиной и смотрит Насте прямо в глаза, как я её учила. «Да, госпожа, спасибо, госпожа», — говорит она.

Мне кажется, я краснею при этом… 

Однажды, когда мой муж был в командировке, мы засиделись с Настей чуть ли не до утра.

— Ты знаешь, — сказала она, — я иногда скучаю по прошлому. По кандалам, даже по наказаниям… Тогда мне снова хочется стать вашей рабыней, госпожа…

— Я и сама часто вспоминаю то время, — сказала я. — Я очень многому научилась тогда… Ты была необыкновенной, Айя, в этом всё дело… Мне кажется, ты их обманула на предпродажной подготовке. Ты же не могла быть рабыней. Ну какая ты рабыня…

— Может быть… Но я захотела и стала ею. Потому что необыкновенной были вы, госпожа…

— Настенька, ты и сейчас вроде инопланетянки.

— Нет, Катя, я такая же, как все. Что-то ушло. Я не знаю что. Я хотела бы это вернуть, но как вернуть то, о чём я даже не знаю, что это?..

— Нельзя вернуть прошлое, — сказала я. — И не надо его возвращать. Хватит и того, что мы его помним и можем за него выпить…

Мы выпили, и Настя засобиралась домой. В прихожей она вдруг уставилась на крюк в потолке, потом оглядела висевшие на вешалке верёвки, плётку и кнут. Я ничего не меняла, всё было так же, как тогда, при рабыне Айе. Казалось, эти воспитательные инструменты помнили тепло её тела и были готовы вновь приласкать её. Её стоны и крики явственно раздались в моих ушах, и по коже у меня побежали мурашки…

— Вот что мне было нужно, Катя, — сказала Настя. — Очень нужно, госпожа Катя. Уж очень я была… необыкновенная.

Внезапно она повернулась ко мне, упала на колени, схватила мою руку и поцеловала.

— Спасибо вам, госпожа, — сказала она.

Я не стала отнимать руку.

— Не надо играть с тенями мёртвого прошлого, рабыня Айя, — сказала я, пока она целовала мои пальцы. — Они могут схватить живого и утащить к себе… Но рабыни Айи больше нет. Есть шикарная женщина Анастасия Александровна, предмет зависти баб и восхищения мужиков. Встань, Анастасия Александровна, не то тени прошлого овладеют тобой…

— Это у них не получится, — сказала Настя, вставая. — Я им не дам.

Она, улыбнувшись, посмотрела на меня, и я увидела в её глазах радостно прыгающих чертенят, — тех самых, что я разглядела тогда, на фотографии, а потом на сцене аукциона, в странном взгляде обнаженной, закованной, уже не принадлежавшей себе и всё-таки свободной девушки.

Тех самых, что и заставили меня купить её…