Отечественная война глазами военного инженера

Павел Иванович Коновалов (1901 – 1987) – гражданин России и Советского Союза, оставил нам тетради заметок, написанные между 1970 и 1983 годами, и рукопись « История одной жизни». В них отражено восприятие социальных и экономических процессов коммунистом, личностью незаурядной, но отнюдь не исключительной.

С шести до тринадцати лет Павел Коновалов учился в начальной и средней школе в Санкт-Петербурге. В 18 лет Павел Коновалов становится учителем сельской школы и вступает в Российскую коммунистическую партию большевиков. Между 1920 и 1928 он – солдат, а затем офицер Красной Армии, партийный инструктор. С 1928 по 1934 Павел Коновалов – студент и аспирант строительного факультета Ленинградского политехнического института.
Между 1934-м и 1939-м годами П. Коновалов работает во Владивостоке, служит в инженерных войсках в звании подполковника. В конце своей профессиональной карьеры, между 1940-м и 1955 годами он преподает в Ленинградском Инженерно-строительном институте.

Он ветеран двух войн (Гражданской войны 1918-1924 и Отечественной 1941-1945), кадровый офицер Красной, а затем Советской Армии.

В данном тексте собраны воспоминания Павла Коновалова о его участии в Отечественной войне 1941-1945.



Идеи камикадзе

Конец 1941 года, с его кошмаром наших неудач, развеял мои иллюзии, что мы всех сильней. Сердце сжималось всякий раз, когда сводка сообщала об очередном отходе наших войск вглубь страны, до стен Москвы и Ленинграда. Я, хотя мне исполнилось уже сорок лет, думал – неужели мы не найдем силы и людей, способных остановить лавину фашистских танков. В эти дни я хотел написать письмо Сталину о том, чтобы он кликнул клич, призывая коммунистов бросаться под гусеницы танков, чтобы смертью своей остановить и уничтожить их. Неужели не нашлось бы в стране тысяч пять или семь коммунистов, готовых пожертвовать собой, для того, чтобы выбить из рук Гитлера это, тогда самое его главное и для нас самое страшное оружие. В своем заявлении я предлагал бы себя. Пусть я буду мертв, но один-то из танков я все же выведу из строя. Я ведь ясно сознавал, что в любом случае, если Гитлер одержит победу, мне не жить. Так уж лучше лишиться жизни в бою.

П. Коновалов – инструктор инженерных войск

Идет война, я работаю преподавателем, готовя для фронта командиров, а затем и офицеров саперных и инженерных войск Красной Армии. В 1943 году ИКУКС КА были преобразованы в высшую инженерно-минную офицерскую школу с теми же функциями, что и ИКУКС. С работой я справлялся и, не хвастая, скажу, что справлялся хорошо. Ведь главное не в содержании занятий, а в умении излагать материал слушателям. Не имея военного образования, я за годы преподавания усвоил не только материал о военных мостах, но стал и заправским понтонером, то есть освоил материальную часть понтонных парков и работы с ними, наблюдая за учебной работой двух преподавателей инженерного училища. Я настолько овладел этой специальностью, что в офицерской школе в течение двух лет был начальником кафедры «Мостов и переправ», и даже, обнахалившись, поместил в «Военно-инженерном журнале» несколько статей и по предложению штаба инженерных войск написал небольшую книжицу о материальной части и работе с легкими понтонно-мостовыми парками.
Прослужив в Советской армии тридцать лет, и в том числе все военные годы, я не имею ни одной награды, которая бы отмечала мое участие в боевых действия. Через мои руки прошли сотни командиров и офицеров инженерных войск, и уже это одно говорит о том, что я работал не без пользы для войны и победы. Когда я оказывался на фронте, а это было дважды, я не встречал ни одного саперного или понтонно-мостового батальона, где бы ни было моих учеников по ИКУКСу и офицерской школе. Начальники родов войск не имели права награждать орденами и медалями работников своего аппарата, а значит и преподавательский состав «своих» учебных заведений. Право награждения предоставлялось только командирам дивизий, корпусов и армий, и конечно же, фронтов.

Блокадный Ленинград

В апреле 1943 года я был направлен в распоряжение начальника инженерных войск Ленинградского фронта. Мой путь в Ленинград, блокада которого продолжалась, но все же была частично снята, проходил по железной дороге от Костромы в Ярославль – Волхов – Войбаково – Кабона. От Кабоны до Освиновца – катером и далее по дороге жизни через Борисову Гриву в Ленинград.

Полоска земли, южнее Ладожского озера, была шириной всего в пять-шесть километров и постоянно находилась под обстрелом немецких батарей. Железнодорожная ветка Шлиссельбург – Поляны, рельсы которой были положены на шпалы, вмороженные в снег, могла быть использована только в ночное время. Через Ладогу мне пришлось перебираться на катере днем. Переправа не обошлась без воздушного налета и обстрела катера с воздуха. Но все закончилось благополучно.

После полутора лет войны я снова в Ленинграде. Он почти безлюден. В центре города разрушенные дома закамуфлированы, и с первого взгляда разрушения не бросаются в глаза. Нева только что вскрылась. В Гостином дворе открыто много магазинов. Торгуют нитками, обувью, особенно много детской, и кое-какими пошивочными изделиями. Чувствуется стремление ленинградских организаций хотя бы внешне показать, что Ленинград живет. Блокада продолжается, обстрелы города артиллерией тоже, но с продовольствием в городе и в войсках стало лучше. С трудом по ветке Поляны – Шлиссельбург – Ленинград идут по ночам поезда.

Явился к коменданту города. Комендант направил меня в Шувалово, а вернее в Шуваловский парк, где в одном из домов размещался штаб инженерных войск Ленинградского фронта. Пред «светлые очи» начальника Б. меня не пустили. Принявший меня начальник штаба, направил меня в 3-ю понтонно-мостовую бригаду, расквартированную под Шлиссельбургом. В задачи бригады входило: навести и содержать в исправности наплавной мост в устье Невы у Шлиссельбурга. Командиром бригады оказался мой бывший начальник по квартирно- эксплуатационному отделу войск в Хабаровске полковник С. Он принял меня очень радушно. Назначили меня помощником командира бригады и, как положено, зачислили на все виды довольствия. Питание по количеству и по качеству было раза в три выше, чем, например, в Костроме. Кошмар блокадных зим 1941 и 1942 годов уже кончился.

Работой я был не обременен. Мост был уже наведен и подвергался только налетам авиации с бомбежками и обстрелами. Большие трудности при наводке и содержании моста представляло сопряжение двух различных понтонно-мостовых парков. Парк Н-2 из металлических элементов и парк ДПП – из деревянных конструкций и элементов.

Погода давала себя знать, понтоны захлестывало волной. Большая ширина разлившейся Невы, очень сильное и изменчивое течение и почти морская волна, все это деформировало «ось моста». Я мог помочь только советами и предложил увеличить длину якорных канатов и некоторые из них располагать не вдоль оси понтонов, а под некоторым углом. Мост содержался и охранялся хорошо. Зенитные батареи, расположенные на обоих берегах Невы, не позволяли немцам прицельно бомбить и обстреливать мост, а находящиеся в каждом понтоне бойцы были готовы в любой момент налета устранить неисправность. Люди были обстрелянные, ну и мне приходилось делать вид, что все в порядке, так должно и быть и при бомбежке не уходить в укрытие.

Бригада, включавшая в себя три понтонно-мостовых батальона, располагалась на правом берегу Невы, и сообщение с Ленинградом было хорошее. Жизнь и на войне – жизнь, и командиры время от времени отлучались в город для встречи кто с женами, а кто и просто со знакомыми бабенками. Конечно, для изголодавшихся жителей Ленинграда дополнительные продукты имели особую ценность. После бомбежек моста в Неве всплывали огромные количества оглушенной рыбы, которой кое-кто в бригаде питался. Рыбы хватало и для поездок в Ленинград, да и прихваченный в столовой хлеб был не менее ценен. Женщины тоже изголодались вообще, и по-своему «по-женски».

Я побывал на нашей ленинградской квартире. Родственники моей жены блокаду пережили относительно благополучно, только одна тетка и её муж умерли. Все дело в том, что работая еще до войны в столовых и ресторанах, они продолжали работать там же и в блокадные годы. Побывав у них в майские праздники, я нашел у них такое обилие еды, какого я не видел за все время войны. Была не только еда, то есть консервы, колбаса, сыр, масло, хлеб и булки, но даже вино. Изголодавшись в Костроме, я так набросился на еду, что чуть не дал дуба. В один из дней я съел целых пять обедов: два у родственников жены, один – в столовой, куда меня завел один из родственник работавший там, один – в столовой комендатуры и еще один – у себя в бригаде.

На Белорусском фронте

Через четыре месяца меня снова отправили в командировку на два месяца, на Первый Белорусский фронт.
Начальником штаба инженерных воск фронта был бывший преподаватель ИКУКСа ( Курсы усовершенствования командного состава Вооруженных Сил) А.

В Москве, я получил в штабе инженерных войск Красной Армии командировочное предписание и секретный пакет в штаб фронта, где предполагалось меня использовать на участке переправ Днепр – Сож. На вопрос – куда ехать, ответили – «Пока в Брянск, а там скажут».
Я поехал, но пока я искал штаб фронта, его переименовали из Первого Белорусского в Центральный. До Брянска, куда только и ходили поезда, я добирался двое суток. Там узнал, что штаб фронта находится где-то в районе, севернее Чернигова.
Проехать напрямую было невозможно, так как железная дорога Новозыбков – Брянск была еще в руках немцев. Надо было ехать в обход через Комаричи – Льгов – Конотоп – Бахмач. А как ехать? Это был вопрос!

Через сутки комендант Брянска направил меня к эшелону, который шел куда-то в том направлении. Оказался этот эшелон – с гвардейским минометным дивизионом, то есть со знаменитыми Катюшами. Сами машины были тщательно укрыты и замаскированы на платформах. Живая сила дивизиона, в том числе и офицеры, ехала в теплушках.
В теплушке я оказался старшим по званию, я был тогда подполковник, командир же дивизиона – майор. Несмотря на отсутствие у меня аттестата и талонов на питание, меня кормили из общего котла.
Езда была замедленной, не то в Комаричах, не то в Льгове часть офицеров перепилась купленным где-то на станции самогоном, но дня через три мы оказались в Бахмаче. Несмотря на ранее время, пять утра, Бахмач бомбили. Городу доставалось крепко, если прикинуть, что налеты совершались ежечасно.

Комендатура, расположенная в блиндаже в пять накатов, была относительно безопасным местом, но штаб фронта находился где-то в районе Новозыбкова, а добраться туда можно только на попутных, подвозящих снаряды машинах, или по узкоколейке, построенной немцами, но в исправности захваченной нами.

Поехал в подвернувшемся случайно аварийном «виллисе». «Виллис» тащили на буксире, догоняя ушедшую вперед авторемонтную часть. Через сутки суматошной езды добрались до Новозыбкова, но и там сказали, что штаб где-то в районе Лоева. Добирался дальше в кабине мотовоза, трофейного состава на узкоколейке, мотовоз вел не то бывший полицай, не то какой-то техник немецкой дороги из русских. «Полицай» работал уверенно, старательно и усердно.

Штаб фронта я отыскал в одном из сел в районе Лоева.

Рассчитывая оказаться в компании своего старого знакомого А., я бесцеремонно ввалился в одну из комнат штаба инженерных войск, и был ошарашен, когда на его месте увидел какого-то подполковника, который потребовал от меня «представиться, как положено».
Меня на сутки оставили в «штабной гостинице», приставив как к старшему офицеру ординарца. На следующий день меня направили в штаб 42-ой армии, командовал которой генерал Батов, а нач.инжем был Ш.
В избе нач.инжа меня встретил какой-то, внешне вроде бы знакомый, полковник, заявивший мне, что, так как находится вместо Ш., то и «секретный» пакет, следовавший все время со мной, он вправе прочитать. Читал громко и внятно, не торопясь, так, чтобы сидевший за перегородкой и находившийся в подпитии Ш. смог вникнуть в суть дела. Принявший меня полковник тоже был навеселе и оказался бывшим преподавателем ИКУКСа в Ленинграде, отчисленным по негодности к преподавательской работе. Вот оказывается, почему он мне показался знакомым. Сейчас он был нач.инжем одной из армий и приехал навестить товарища в дни фронтового затишья.

В штабе армии делать было нечего и меня командировали дальше в Четырнадцатую Новгород-Северскую инженерную бригаду, командиром которой был полковник Габе, поляк по национальности, впоследствии генерал Войска Польского.
Приказом меня назначили заместителем командира инженерной бригады и разместили в одной землянке с начальником штаба.
Здесь тоже не было работы. Проведя два-три занятия по наведению низководных мостов, я попросил перевода, где было бы работы побольше. И меня перевели в соседнюю армию.
Вперед меня, как видно, в новую часть пришло письмо А., и встретили меня там более, чем радушно, тем более, что было шестое ноября. Праздник встретили вместе с нач.артом армии. Местные, то есть этой армии штабные офицеры, имели каждый со своей ППЖ (Походно полевой женой). К двум часам ночи нач.инж совсем осовел, но вдруг вспомнил, что меня надо доставить в батальон, который заканчивал строительство моста через Сож, чтобы потом зачесть мое прибытие туда, как участие в строительстве, и отразить все это в наградном листе. «Поедем и только!». Двигаться нач.инж в таком состоянии не мог, и поездку отложил только подчинившись энергичным уговорам своей ППЖ. Наутро поехали, зачастую застревая на разбитых прифронтовых дорогах.

Местность была освобождена совсем недавно, дороги и все, что можно было, разбито и уничтожено. Деревни сожжены и как напоминание, что это не всегда проходит безнаказанно, почти у каждого сожженного местечка, покачивались на телеграфных столбах повешенные факельщики. Кроме повешенных факельщиков, недавно освобожденную прифронтовую полосу «оживляли» неубранные трупы немецких солдат. Некоторые лежали прямо на бывшей или по каким-либо причинам на проложенной прямо по ним фронтовой дороге. Замерзшие трупы вдавливались проходящими машинами в отмякший или оттаявший грунт дороги и на наезжей полосе можно было видеть силуэты солдат, как бы вычерченные рисунки погибшего врага.

Комплектование рядовым составом инженерно-саперных батальонов в тот период, особенно частей управлений военно-строительных работ, производилось из местных жителей только что освобожденных районов. Они были только зачисленные, но еще не обмундированные, не стриженные и с окладистыми бородами, так что и не разберешь, какого возраста солдат. Пожалуй, часто это были солдаты 1900-1905 годов рождения. Работали они топором и пилой замечательно.

Прибыли в батальон. Но мост, который ожидали увидеть в стадии возведения, был уже построен. Мне оставалось только пройтись по его настилу. После завтрака меня отвезли в другой саперный батальон, где и оставили до времени. Через некоторое время последовало несколько телефонных звонков, приглашавших меня на торжество по случаю выполнения задания командования. Участвовать в пьянке я не захотел и поэтому приехать отказался. И оказывается зря, меня, если бы я прибыл, представили бы к награждению орденом Отечественной войны второй степени.

Я не встречал ни одной части, инженерной конечно, где бы я не нашел своего ученика. Везде принимали меня хорошо, и только в одном случае получилась «неувязка».
Направили меня в батальон, где командиром оказался (фамилию не помню), бывший мой «воспитанник» по ИКУКСу в Костроме, отличавшийся весьма посредственной успеваемостью и излишней «фанаберией», которому я и дал соответственную аттестацию. Да я еще уже на месте прихватил комбата на весьма неблаговидном поступке. Этот самодур – комбат назначил собрание и заставил весь состав офицеров ожидать свою «начальственную особу» в течение более часа, пока он соизволит поболтать со знакомой бабенкой. Я, не подчиненный ему, прервал их разговор, сделав ему замечание. Это и сыграло основную роль в том, что и в этот раз меня не наградили. Да, собственно говоря, не за что и было меня награждать.

Получив в запечатанном конверте самую отличную характеристику моей «работы», я по окончании командировки, в конце ноября месяца убыл в Москву.

Перед убытием побывал на приеме у начинжа фронта П., и у начальника военно-строительных работ Т. Последний не только хорошо принял меня, но и предложил мне купить, по государственной цене конечно, валенки, так как я был в сапогах. Но денег у меня не было совсем, так что валенки остались на складе, а я необыкновенно быстро оказался в Новозыбково. Быстрота объяснилась тем, что Рокосовский, оставив немецкие войска стоять и ждать удара в междуречье Днепр – Сож, нанес удар на север по правому берегу Днепра на Гомель. Фронт требовал боезапас, и боезапас подавали.

Организация дорожной службы, содержание дорог, система пропуска машин на дорогах с односторонним движением были поразительно хорошо налажены. Через Клинцы на Брянск сто пятьдесят километров мне пришлось добираться почти сутки на попутных, тогда как триста фронтовых километров я отмахал часов за пять-шесть на машинах, подвозивших боезапас. Военные машины перевозили не только военные грузы; находились деятели, перебрасывавшие знакомых или родственников, а, возможно, и совершавшие «левые» рейсы. На одной из таких машин мне и пришлось добираться до Брянска среди каких-то узлов.

В Брянске я забрался в четырехосный вагон «пульман» с печкой, надеясь в тепле добраться до Москвы, но был из вагона выдворен поездной бригадой. Обнаружил еще одну теплушку с дымившей трубой, залез туда и уселся среди каких-то женщин. Напротив меня на нарах сидела группа офицеров, один из них, подполковник, показался мне знакомым. Один из младших офицеров, крутившихся около подполковника, подлетел ко мне, возмущенный тем, что я не спросил разрешения у подполковника находиться в вагоне. Пришлось оборвать его, напомнив, что я тоже подполковник, и он не в праве делать мне замечания.
Всю дорогу до Москвы я присматривался к этой группе политработников, особенно к подполковнику, чем-то знакомому, перед которым так угодничали. Много лет спустя, я увидел фронтовую фотографию писателя Шолохова. Это с ним я ехал в поезде до Москвы, но на фотографии он был уже в звании полковника.