Живёт уходящий август. Повесть. Глава 10

Днём уйти в город не удалось. С утра вместе с нижней командой Новиков возился в машинном отделении – как всегда подвернулась срочная работа. Освободился только около шести часов вечера. "Что делать?" Хотелось ещё раз встретиться с Марией, договориться о чём-то окончательном. "Хотя о чём, собственно, говорить?" После вчерашнего разговора остался неприятный осадок и холодная напряжённость, скорее даже отчуждённость. "Всё ясно. Мы не нужны друг другу. Нет, не то чтобы не нужны, просто мы не подходим друг к другу. Надо было это ей сказать вчера. Но не поздно и сегодня. Нужно съездить к ней. Но успею ли я обернуться?"
Баржу уже заканчивали загружать. Через несколько часов "Наука" должна уйти в свой последний рейс – в Ярославль. "Что же делать?" Он все же решился съездить, спросил разрешения у механика и быстро сошёл на берег.
В общежитии Баргузовой не оказалось. Сказали, что куда-то ушла. Он побежал к её сестре – там тоже нет. Пошёл в парк – напрасно. Стал бродить по людным улицам в надежде встретить её – никаких результатов. Её нигде не было. "Это всё. Конец. Больше её я не увижу. Может, это и к лучшему. Что, собственно, даст нам этот последний разговор? Наверное, ничего. Решим ли мы что окончательно? Вряд ли. Хотя я уже сделал вывод. А она? Как она? Не знаю. Слишком всё запутанно, слишком всё сложно. Нет у нас обоих базы для главного разговора, нет
жизненного опыта, нет, видимо, и большого чувства. А может, я и ошибаюсь".
Новиков зашёл на почту, написал короткую записочку на бланке телеграммы, купил конверт и отправил своё прощальное письмо Марии.
Погрузку закончили около девяти часов вечера. Белый дал команду на отход. Кутняков пошёл на нос баржи выбирать якорь. Включил брашпиль, но лебёдка только слегка дёрнулась и замерла. Резко стало падать напряжение. Владимир поставил контроллер в нулевое положение. Ещё раз попробовал – то же самое.
– Не тянет! – прокричал.
Белый, стоявший на мостике, крепко ругнулся.
– Где Новиков? – зло спросил Муравьёва. – А ну, быстро за ним!
– Иди поднимай якорь, – скомандовал капитан появившемуся Сергею.
Тот, ни слова не говоря, направился на нос баржи. Попробовал включить – двигатель лебёдки только натужно загудел, но барабан с цепью не стронулся.
– Чёрт знает что с ним! – бросил Новиков, готовый от беспомощности расплакаться. – Как поднять якорь? – и посмотрел на стоявшего рядом Кутнякова.
– А кто его знает как, – ответил тот. – Можно, правда, вручную его выбрать. Но нужно ещё человека два-три.
– Вручную? – переспросил электрик и засомневался. – Это же долго и тяжело.
– Конечно, тяжело. Да ещё и искать тут надо кое-какие приспособления. – Он чуть помолчал. – А может, включить оба генератора и спарить их? Двумя, наверное, потянет.
– Точно! – обрадовался Новиков и побежал к судну.
Спарив генераторы, Сергей поднялся на мостик и крикнул старшему матросу:
– Давай поднимай!
Тот включил контроллер, двигатель заработал.
– Порядок! – прокричал Владимир, когда якорь вошёл в клюз.
– Всё готово, – облегчённо вздохнул Новиков, обратившись к капитану.
– Готово, – недовольно пробурчал тот. – А сигнал на барже горит?
Новиков посмотрел на нос баржи – сигнальный огонь не горел. Он быстро спустился с мостика и побежал туда. Вилка кабеля сигнального огня была отключена. Вставил её в розетку, включил – короткое замыкание. Видимо, вода попала в вилку.
– Чего ты там копаешься?! – услышал голос капитана и ничего не ответил.
"Чего, чего? Делаю, вот чего! А что делаю? Да ничего не делаю! А что делать? Может, переноску приладить пока?" Он стал подключать переноску – лампа не горела. "В чем же дело?" Побежал на пароход, стал копаться в распределительном щитке. Бац! И все сигнальные огни погасли. "Чёрт возьми! Вот завал". Он начал лихорадочно щёлкать переключателями. К нему подскочил Белый.
– Ты... кончай мудрить, ... твою мать! Давай налаживай скорее! Отходить надо!
От обрушившейся брани в Сергее начала подниматься какая-то горячая волна, он почувствовал озноб в теле.
– Что я, б..., разорвусь? – сорвалось с языка.
– Давно бы надо наладить! Только шляться способен! – кричал капитан.
Новиков вскочил с корточек, что есть силы зажав в правой руке отвёртку, и, словно обезумев, пошёл на капитана.
– Хватит орать! Я, б.., не сидел сложа руки! – закричал, не помня себя. – А всё время вкалывал как гад в машине!
Белый, ошеломлённый такой вспышкой ненависти со стороны электрика, попятился к двери и выскочил из рубки.
– Погоди, – зло бросил на мостике, – я тебе сделаю.
– Идите вы на ..., – послал его Новиков и остановился на пороге, почувствовав сразу слабость во всём теле. Руки и ноги задрожали. "Что это такое со мной? Что я делаю?" Стал вспоминать.  "Сигнальные огни? Они же не горят. В чём же дело?"
Новиков спустился в машинное отделение, переключил на ГРЩ рубильник питания. К нему подошёл Косинов.
– Что случилось? – просто спросил.
– Мурат, сигнальные огни не горят. Не пойму в чём дело.
– Сейчас посмотрим, – спокойно проговорил Косинов.
Он переключил рубильник, осмотрел предохранители. Один из них перегорел.
– Вот где собака зарыта, – сказал просто и заменил вставку. – Иди включай.
– Спасибо, – проговорил Новиков и заспешил наверх.
На мачте и по бортам сигнальные огни горели, только на носу баржи была темнота. Новиков взял из кладовки переноску и пошёл на баржу, приладил её там. "Есть сигнальный огонь!"
Паровые машины заработали, "Наука" медленно стала отводить баржу от причала и, дав прощальный гудок, пошла вверх по Волге.

Ноябрь начался холодным северным ветром, на палубу без бушлата и не выйдешь, работать становилось всё труднее и труднее. Пока что-либо исправляешь на барже или на надстройке, весь прокоченеешь. Пальцы рук прямо перестают двигаться, мёрзнут и ноги. "Эх, скорее бы дотопать до Ярославля, а там до Задольного, и всё – конец навигации! Прости-прощай, любимая сторонка. А пока... Пока надо работать в полную силу".
Закончился месяц, и началась ревизия по колпиту. По предварительным подсчётам, Сергей немного растратил общественных денег на свои нужды. И перед ревизией внёс недостатки – двенадцать рублей. Но Белый, всё пересчитав, заявил, что в колпите не хватает ещё восемнадцати рублей. "С ума сойти! Мне же за них целую неделю вкалывать!" Сергей очень расстроился, но деваться было некуда – пришлось выплачивать недостачу.
"Куда же делись эти восемнадцать рублей? – мучил больше всего его вопрос. – Неужели капитан претворяет свою угрозу ("Я тебе сделаю!") в жизнь? Неужели он способен на такую низость? Не верится. Но куда же делись деньги? Может, Ухова что-то для себя припрятала из продуктов? Может быть, и так. Но не будешь же у неё обыск устраивать. Да и поди отличи – где её собственное, а где колпитское".
В подавленном настроении Новиков спустился к себе в каюту, лёг на койку, решив немного отдохнуть перед заступлением на вахту. Но только чуть вздремнул, вахтенный матрос зашёл в каюту.
– Иди в рубку! Кэп зовёт.
Пришлось вставать, идти к Белому.
– Свет наладил на барже? – сердито спросил капитан.
– Переноску приладил.
– Соплей там навешал. Ты сделай как следует, пока светло.
– Хорошо, – согласился электрик, спустился к себе, оделся потеплее и
направился на нос баржи.
Резкий ветер дул прямо навстречу составу, срывался снег, холодные режущие брызги волн летели прямо на нос баржи, обдавая Сергея с ног до головы. Где тут искать неисправность? Всё обледенело, даже кабель переноски примёрз к палубе. Новиков попробовал его оторвать, но куда там! Не хватило сил. Осмотрел плафон. В него, кажется, попала вода. Начал снимать. Пальцу
рук совсем не слушались, покраснели и почти не гнулись. Но он, по очереди пряча их под бушлат, откручивал гайки крепления. Сняв плафон, начал выковыривать отверткой лёд. Она сорвалась, лампочка разлетелась вдребезги, полоснув осколками по лицу. "Вот чёрт! Теперь надо идти за новой".
Поставив всё на место, проверил сигнальный огонь. Лампочка горела. "Порядок!"
– Ну что, наладил? – спросил за ужином капитан.
– Угу, – буркнул недовольно Новиков.
– Электрик... – капитан хотел, видимо, ругнуться, но сдержался и, молча доев котлету и выпив компот, ушел отдыхать перед ночной вахтой.
Как только Сергей спустился в машинное отделение, механик сказал, что надо продуть котёл. Больше всего Новиков не любил эту процедуру – обдувать паром котёл. Шланги были старые и дырявые, пропускали обжигающий руки пар. Не спасали и надетые на руки несколько пар рукавиц. Но делать нечего, раз говорят, значит, надо выполнять. И открутив вентиль, Сергей пустил пар, принялся за дело. Больше пяти минут не выдержал. Нестерпимый жар даже перехватил дыхание.
Новиков закрутил вентиль и пулей выскочил на палубу. В распахнутую грудь ударил резкий холодный ветер вместе со снегом. Сергей вдохнул полной грудью освежающий воздух и снова спустился к котлу. Ещё несколько раз поднимался наверх и спускался вниз, пока не сделал всё, как положено, хотя и мучило его непреодолимое желание послать механика к чёртовой матери, бросить всё и сбежать куда-нибудь. Но он стойко преодолел все сомнения.
После вахты сразу завалился спать. Сильно болела голова. Но заснуть не дали. Вышел из строя прожектор. А идти без него было невозможно. Ходовую обстановку уже сняли с Волги – навигация для большинства судов закончилась. Днём ещё можно было идти по створам, а ночью их не было видно, а буёв нет. Вот и шли, освещая путь прожектором. Новиков быстро нашёл поломку – перегорела лампа, только стал засыпать, снова подняли – погас сигнальный огонь на барже.
Капитан матерился во всю. Новиков молчал. Как исправишь ночью, если нечего не видно и невозможный холод. К тому же начался сильный снегопад. Идти стало совсем невозможно. Решили бросить якорь и дождаться утра. Новиков вернулся к себе, но заснуть уже не смог. Лежал с закрытыми глазами в каком-то напряжении, всё время приподнимая голову и прислушиваясь, особенно, когда слышались чьи-то шаги по трапу, ведущему в носовое отделение. Койка Новикова как раз находилась под ним, и ему всё время казалось, что это идут за ним. Вот сейчас зайдут и крикнут: "Электрик! Свет не горит на барже!" Но никто до утра его больше не беспокоил.

Сергей лежал и думал. Можно сказать, что навигация уже позади. Что она дала ему? Многое. Он хоть немного стал разбираться в электрооборудовании судна. Правда, вот с баржой постоянно неполадки. Но это всё потому, что там прогнили все кабели. Их надо менять. А искать, где обрыв и замыкает на корпус, бесполезное дело.
За эту практику узнал, что такое машинист. Трудная работа, слов нет. Но всё-таки не такая ответственная, как у него. В машине что, только смотри и делай под команду. Если и случится чего, есть и механик, и его помощники, и ещё машинисты. Все вместе навалились и сделали. А электрик один на судне. Помощи особой ждать не от кого. До всего надо доходить самому, самому всё устранять. Это и интересно, и больше пользы для себя. Быстрее всему научишься.
"Нет, правильно я всё-таки решил, что буду электромехаником. Хорошая специальность,
хоть и трудная. Особенно на первых порах. Но придёт опыт – станет легче. Ещё одна будет практика, там ещё подучимся. Куда ж поехать на следующий год? Сюда снова? Нет. Сюда больше не поеду, надо в какую-нибудь другую РЭБ, где суда поновее и посложнее. В общем, посмотрим, время ещё будет".
Дошли до Казани и стали на якорь – ночью идти совсем стало невозможно. Решили ждать утра. "Неизвестно, когда попадём в Ярославль. Выше по Волге ещё сложнее с обстановкой. Хорошо бы, если изменили приказ, направили куда-нибудь поближе к затону, и всё... конец". Но нет, приказ не изменили, путь – на Ярославль".
Получили письма. Новикову пришло два. Одно от Сёмкина – он закончил навигацию и писал уже из дома. Сергей от души позавидовал другу. Второе письмо было от матери. Когда его вскрыл, в нём оказалось ещё одно письмо – из Дзержинска. "Вот не ожидал! Ну, молодец ты, Надежда!" Сразу стал его читать.
"Что случилось, Сергей? Почему ты не пишешь? Неужели ты обиделся, что я написала тебе правду? Сергей, но это же глупо. Пойми, ты мне очень дорог, дорог как друг. И вовсе я не хочу с тобой портить отношения. Ну и что, что я люблю другого? Это вовсе не значит, что мы с тобой враги. Пожалуйста, не дури и не делай поспешных выводов. Если бы ты мне был безразличен, я бы никогда не написала тебе первой, ты это хорошо знаешь.
Я очень хочу тебя видеть и слушать твои стихи. Мне всегда с тобой было хорошо, хоть порой и невыносимо трудно. Сейчас я почему-то верю, что ты меня любишь. Но я тебя не жалею. Даже хорошо, что всё так получилось. Может, потом будешь ценить женский пол, а меня немного
уважать.
Сергей, забудем обо всём! Всё очень было хорошо. И не раскаивайся ни в чём – это к лучшему. Почему-то в последние дни я много думаю о нашем прошлом. Было всё чисто, по-детски наивно, но не надо ни о чём жалеть. Было всё очень и очень прекрасно. Мы всегда будем вспоминать об этом, как о самом лучшем времени в нашей жизни. Мне так кажется. А тебе?
Сергей, если будешь где-нибудь рядом, заезжай обязательно ко мне. Я буду рада тебя видеть".
Он перечитал несколько раз это письмо. Тёплая волна нежности охватила его, унесла сначала в те ёлнатские дни и ночи августа, а потом и в майские дни их нынешней встречи. "Надька, Надька. Как же ты мне всё-таки дорога! Как я буду без тебя жить? Я просто не смогу. Но не всё ещё потеряно. Она меня по-прежнему любит, хоть и говорит, что только Суходолова. Знаю, след мой ищешь... О, как бы я хотел тебя увидеть тоже. Вот если бы сейчас нам в Горький идти. Были бы вместе на ноябрьские праздники. Но, увы, пройдём мимо Горького. Ты даже и не почувствуешь, что я где-то рядом. Как же нам с тобой встретиться? А после навигации? Точно! Это же по пути домой. Я обязательно к тебе заеду, Надежда. Слышишь – обязательно!"
В его воображении стала рисоваться встреча, и он заснул с блаженной улыбкой. Спал не очень много. Разбудил его сильный шум за бортом. Вскочил с койки и выглянул в иллюминатор – по Волге сплошным ковром шёл лёд. "Вот это да! Как бы не сковало реку, тогда и до Ярославля не дотопаем. А может, и застрянем там. Собственно, мне не так и плохо – рядом и училище и дом".

Всё же до Ярославля дошли без особых трудностей восьмого ноября. Ребята сразу отпросились на берег. Сергей остался на судне – как раз была его вахта. Да и не особо хотелось куда-либо идти, хоть и был праздник. Ему больше нравилось мечтать в одиночестве о том, как поедет домой и по пути заедет к Надежде.
С разгрузкой спешили. Утром морозец хорошо прихватывал землю. Волга вот-вот могла стать. На судне поговаривали о том, что, может даже придётся бросить тут баржу и идти без неё в Задольный. Но всё обошлось благополучно. Баржу разгрузили быстро, "Наука" взяла курс на порт приписки, навигация заканчивалась и для них. Команда поработала неплохо. План навигации выполнили на сто семнадцать процентов, снизили себестоимость перевозок на одиннадцать. Получили почти шестьсот рублей премиальных. Сергей радовался вместе со всеми. Что ж, всё правильно – в этом успехе есть и его частица труда.
Команда дружно начала делать зачистку судна, чтобы меньше возиться потом в затоне. Новиков работал наравне со всеми, почти без сна и отдыха. И вот тринадцатого ноября (счастливым для него стало всё-таки это число!) "Наука" пришла в Задольный, известив о своём прибытии всю округу длинными гудками.
По прибытию ещё три дня вели зачистку. Работали все как черти в преисподней – с двух часов ночи и до позднего вечера. Уставали до невозможности, но никто не роптал – всё понимали – надо быстрее привести всё в порядок и получить расчёт.
Закончив зачистку под вечер, всей нижней командой направились ужинать к Остапенко – он пригласил. Выпили за окончание навигации, за всех присутствующих. Механик заговорил о работе, о жизни. Попросил, чтобы они, ребята, не держали на него зла. Всякое ведь в жизни случается. Бывает и ругань, и прочее. Но работа есть работа.
– А в общем, все вы хорошие ребята, – Остапенко поперхнулся, немного разволновавшись. – Из вас всех получатся настоящие речники. В это вы можете поверить мне, старому волгарю. Были у нас с вами стычки. И с тобой, Вячеслав, – он посмотрел на хмыкнувшего Клименко, чуть помедлил. – И с тобой, Сергей. – Новиков кивнул головой. – Не держите на меня зла, ребята. Может, я не так воспитан, как вы. Но я считаю, что главное – это работа. И если кто от неё отлынивает – не даю спуска. Нас так воспитывали старшие. Хочу, чтобы и вы так относились к делу.
Остапенко задумался.
– Будут из вас, ребята, хорошие речники, держитесь этого дела, – произнёс в конце, выпил залпом рюмку, закашлялся и вышел из-за стола.
Хорошо подзакусив, парни поблагодарили хозяев, попрощались и пошли на улицу. Ложиться спать было ещё рано. Клименко предложил пройтись по набережной.
– Может, кого из знакомых ребят встретим.
Новиков и Мещерягин согласились. У Клименко много было знакомых. И они, конечно, сразу встретились. Естественно, скинулись по три рубля, зашли в гастроном, купили водки, кое-что из закуски и направились на одно из судов. В тесном кубрике появилась молодая матросиха, нёсшая вахту на теплоходе. Разлили водку по стаканам, выпили. Ещё разлили.
Сергей впал в какое-то благодушное состояние. Ему всё сегодня до предела нравилось. И семья механика, и сам Остапенко, и эти ребята, почти совсем незнакомые, и эта девушка, хоть и не очень симпатичная, но всё же привлекательная. Он сидел на койке и глупо улыбался. "Всё! Кончились мои мучения! Завтра окончательный расчёт и в путь. Как всё-таки хорошо посидеть на прощание вот в такой тёплой компании, в одном кругу с теми, с кем вместе проработал всю навигацию". Он посмотрел на Клименко и Мещерягина, что-то обсуждающих тихо. "Да и остальные такие славные ребята. И эта..."
Из благодушного состояния его вывел Клименко, толкнувший локтем в бок.
– Пошли выйдем! – бросил на ухо Сергею.
Новиков не сразу понял и недоумевающе посмотрел на Вячеслава. Тот взял его крепко за локоть и стал приподнимать. Сергей не сопротивлялся. В коридор из кубрика вышли и другие парни.
– Ну что, паханы, – хмуро оглядев всех, проговорил Клименко. – Кто пойдёт первым?
Все молчали, пьяно ухмыляясь.
– Я пойду первым! – резко бросил Клименко и вошёл в кубрик.
– Давайте жребий кинем, кто следующий, – предложил один из ребят, все согласились.
Тот вытащил спички, обломал их разными по длине и протянул руку.
– Тащите!
Все вытащили по одной, сравнили друг с другом. Новикову выпала третья очередь. Он отошёл в сторонку от двери в кубрик и бессмысленно стал наблюдать за парнями, толкавшимися около кубрика. Вскоре оттуда вышел довольно улыбающийся Клименко.
– Давай! – похлопал он по плечу стоявшего на очереди парня и подтолкнул в дверь. – Ох, и смачная баба! – и вышел на палубу.
Подошла очередь Новикова. Его подтолкнули к раскрытой двери. Он шагнул в кубрик и остановился. В глаза бросились белые с чёрными волосами ляжки, раскинувшиеся на чёрном и грязном одеяле. Он полусознательно закрыл за собой дверь и так стоял, тупо соображая, что же делать дальше. Свет от настольной лампы падал на край койки, на засаленную подушку, на которой лежала запрокинутая голова матросихи. Сергей подошёл поближе, посмотрел на её лицо. Глаза были закрыты, из полуприкрытого рта текла слюна. Грудь с закинутой на неё юбкой неровно и часто поднималась. Он перевёл взгляд на заросшие чёрными волосами ноги и сразу почувствовал тошноту и омерзение к этой раскинувшейся в похабной позе бабе, совершенно безразличной ко всему, что происходило в этом кубрике. Сердце стало сильнее стучать, дыхание
учащаться, голову окутывало какое-то затемнение, даже свет от лампы начал тускнеть, задрожали колени. Он, чтобы не упасть, прислонился к стене, провёл машинально ладонью по взмокшему лбу.
– Давай скорее! – услышал чей-то истошный вопль в коридоре. – У меня уже стоит!
Сергей от неожиданности вздрогнул, туман сразу рассеялся, и в глаза снова бросились эти волосатые ляжки, раскинувшиеся всё в том же положении на койке. Во рту сильно стала накапливаться слюна, она начала душить. Он почувствовал, что сейчас начнёт его выворачивать
наизнанку. Новиков одной рукой дёрнул за ручку двери, а другой зажал рот, уже наполнившейся рвотой и, расталкивая парней, кинулся по коридору на палубу, сразу освободив там рот прямо за борт, и побежал прочь от этого судна.
Бежал долго по опустевшим улицам, пока не почувствовал изнуряющую усталость, и свалился на ближайшую скамейку, запрокинул голову и стал смотреть на вызвездившееся, видимо, к хорошему морозу, небо, на яркий серп месяца.

Совсем не выспавшись, с отвратительным настроением утром он пошёл к Белому. Поймал его в заводоуправлении.
– Николай Фёдорович, мне нужна характеристика, – сходу сказал, едва поздоровавшись.
– Какая ещё характеристика? – не понял тот сразу, просматривая свои бумаги.
– О прохождении практики.
– А, о практике. Ты ж с механиком там всё работал, вот и проси у него.
– Я уже спрашивал у него. Он послал к вам.
– Вот он как! Да-а, – Белый задумался. – А какую ж ты характеристику заслуживаешь? – едко усмехнулся.
– Вам виднее, – пробурчал Новиков, опустив голову.
– Виднее, говоришь. Виднее, – капитан вздохнул. – Ладно. Не будем вспоминать старые грехи. Пиши себе характеристику, а я подпишу.
– Как это пиши? – опешил Новиков.
– А так. Сам оцени свои поступки и сделай выводы. Ясно?
Сергей непонимающе смотрел на Белого, всё ещё плохо соображая о сути сказанного.
– Но как же?.. Почерк же мой. В училище узнают. Нельзя так, – срываясь, заговорил.
– А ты попроси кого-нибудь из своих друзей. Клименко, например. Ему, кстати, тоже нужна характеристика. Вот вы и напишите друг другу. Ясно?
– Ясно, – буркнул тот.
– Вот и действуй! Да не затягивай особо. Здесь сидеть тебе нечего. Котёл на пароходе сегодня потушим. А в гостинице мест нет. Оформляй быстрее дела и дуй в училище или куда там тебе ещё надо. Это уж твоё дело. Моя власть закончилась.
Белый заспешил в кабинет главного инженера, оставив растерявшегося Новикова в коридоре. Клименко Сергей никак не мог отыскать. Встретившийся на судне Кутняков вяло бросил:
– Удрал твой Цыган.
– Как удрал? – не понял Новиков.
– А так: собрал утречком манатки и алям-турта. Весной нашкодил здесь сильно. Пришить тут его обещали. Вот и смотался он.
– А как же расчёт?
– Это уж его дело. Напишет письмо, из кадров вышлют, что положено. – Он помолчал. – А ты чего не уезжаешь?
– Да надо оформить всё. И характеристику ещё написать. Да некому. Слушай, Володя, может, ты напишешь мне характеристику?
– Причём здесь я? – удивился тот.
– Да понимаешь, кэп не хочет, механ тоже. Белый говорит сам пиши. Но как сам? – Новиков дёрнул плечами. – Документ всё-таки. – Он чуть помолчал. – Может, ты напишешь? – просяще закончил и смутился.
– Ну, дают командиры! Ладно, пошли к тебе или ко мне в каюту.
Они спустились вниз, зашли к Кутнякову в каюту. Владимир достал тетрадку, вырвал из неё двойной листок и стал писать, спрашивая Новикова о некоторых данных из его биографии.
– Вот, готово, – протянул листок. – Заверь у капитана, и всё.
– Спасибо тебе.
– Да ладно, – отмахнулся тот.
Новиков встал с койки, но не уходил. Ему очень хотелось спросить, как у того дела с семьёй.
– Может, ещё чего надо? – спросил Кутняков. – Денег на дорогу хватит? Я займу. Потом пришлёшь.
– Спасибо. Хватит денег. Ещё останется. – Сергей помедлил. – Ты извини меня, Володя. Я хотел узнать, как у тебя с женой?
– А! – отмахнулся тот и начал перекладывать на столике разбросанные книги. – Чёртовы бабы! – Ему явно не хотелось касаться этого разговора. – Приходила она тут на днях, снова просила прощения. Сын всё-таки у нас. Он же не виноват. В общем, я простил её. – Он глубоко вздохнул, задумался. – Жизнь, жизнь... Слушай, Сергей, будешь жениться, не бери красивую бабу. Пусть она будет попроще и понеприметней. К ней тогда не будут липнуть. И она не станет прыгать,
как моя.
– Понял, – усмехнулся Новиков. – Только я ещё не собираюсь жениться. Вроде рано.
– Правильно и делаешь. Живи на свободе. Гуляй напропалую. А как надоест, женись, но не раньше двадцати пяти. Понял?
– Понял.
– Ну и хорошо. – Он снова задумался. – А ещё лучше, если с женой будешь жить всё время вместе. Это не жизнь, как у меня. Я чёрте где, она тут. Ещё кровь кипит. Ей мужика хочется, мне бабу. Не маленький ты уже, понимаешь.
– Чего ж не понять, – Сергей немного смутился.
– Вот так. На следующую навигацию вместе с женой будем плавать. Устрою её коком. А иначе... – он махнул рукой, резко отвернулся к иллюминатору.
Новиков тихонько вышел из каюты и направился искать Белого.
Получив полный расчёт, на следующий день он один уезжал из Задольного. Ребята из его училища уже уехали. Для них навигация закончилась намного раньше.

Странное чувство овладело им, когда позади автобуса остался этот посёлок. Было и радостно – кончилась практика, трудная первая практика. За эти семь месяцев многое довелось испытать, многое пережить. Много было обид, много горечи. И вот всё это позади. Почему бы и не порадоваться? Ведь ты выдержал с честью все испытания. Сумел противопоставить себя и злу, и невзгодам. Но что-то не давало пролиться безудержной радости.
Как ни странно, было жалко расставаться с этим тихим с высокими соснами посёлком. Было грустно от того, что расстался с Котовым и Жадовым (ещё далеко до конца навигации), с тем же Клименко, хорошим в сущности парнем, добрым и смелым, но не умеющим ещё порой сдерживать себя, свои изначальные порывы, особенно если они подогревались спиртным. А делалось это не так уж и редко. Даже с Остапенко и Белым почему-то жаль было расставаться. Немало они попортили ему нервов. Но ведь в сущности не из-за своих каких-то корыстных интересов всё это делали они, а ради дела, общего дела, общих интересов.
"Ведь можно ещё и вернуться к ним на следующую навигацию". Новиков сразу отклонил мелькнувшую эту мысль. Возвращаться уже и сейчас не хотелось. Здесь всё известно, всё почти ясно. Надо стремиться туда, где новое, неизведанное.
До Казани добрался благополучно, сразу взял билет на поезд до Горького. Оттуда на электричке махнул в Дзержинск. Приехал рано в воскресенье утром. Позвонив в знакомую дверь, с замиранием сердца стал ждать, кто откроет. Вышла мать. Сильно удивилась. Пригласила войти. Надежда только проснулась. Она стояла перед зеркалом в стареньком ситцевом платьице, ещё не причёсанная и заспанная.
– Новиков! – удивлённо воскликнула, увидев Сергея. – Какими судьбами?
– Да вот, еду домой, с практики, – растерянно произнёс он и смутился.
– Вот не ожидала! Садись, я сейчас.
Она выбежала из комнаты, оставив его с сестрой. С Ниной они стали разговаривать об учёбе, о разных пустяках. Вскоре вошла Надежда. Сергей невольно залюбовался ею. Она заметно похорошела. Стала стройнее и милее. Его невыносимо потянуло к ней, так и хотелось обнять её, прижать к своей груди. Он даже непроизвольно привстал со стула.
– Ну, что ты молчишь? – затормошила его Веткина. – Давай рассказывай. Ничего не таи.
– Да что рассказывать? Вот закончил навигацию и ... еду домой. Что ещё?
У него никак не проходила скованность.
– И это всё? Вот ты даёшь! – она рассмеялась, а потом спохватилась. – Ой, ты, наверное, голоден. Пойдём позавтракаем.
– Сейчас я схожу в магазин, куплю чего-нибудь ради встречи, – заторопился он и вышел из квартиры.
Когда вернулся, стол в комнате уже был накрыт. Он поставил вино. Все сели, выпили за встречу, стали закусывать. Отец быстро захмелел, лёг на койку и заснул. Нина убежала гулять. Валентина Фёдоровна возилась на кухне. Они остались вдвоём, сидели за столом и глядели друг на друга, рассказывая каждый о своей жизни.
– Давай танцевать! – неожиданно предложила она. – Мы так давно не танцевали с тобой.
– Давай! – сразу согласился Сергей.
Они отодвинули в сторонку стол. Надежда поставила на проигрыватель пластинку, подошла к Сергею и протянула ему руки.
"Мне тебя сравнить бы надо
С песней соловьиною,
С тихим утром, с майским садом,
С гибкою рябиною..."
Они медленно танцевали на небольшом пятачке комнаты, никого и ничего не замечая вокруг. Они были снова вдвоём, только вдвоём, и в этой комнате, и в этом мире. Правда, была ещё вместе с ними эта песня.
"Как это всё случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера..."
Песня уже закончилась, а они всё стояли, обнявшись, на одном месте и молчали.
– А я недавно ездила в Ленинград, – прошептала она, – к Серёжке.
Новиков непонимающе посмотрел на неё. "Ах да, к Серёжке, к Суходолову. Ведь существует ещё и он". Эта мысль очень больно зацепила его, но он не подал вида.
– Ну и как он служит? – спросил равнодушно.
– Нормально.
– Мне хочется напиться, – почему-то произнёс он и подошёл к столу.
– Да? – удивилась она. – Ну что ж, давай.
Сергей налил в стакан вина, ей в рюмку. Молча выпили. Встал отец. Подошёл к Новикову, погладил его по голове, потопал на кухню.
– Он тебя уважает, – усмехнулась Надежда.
– Неплохо, – кисло рассмеялся Сергей и потянулся за бутылкой, но пить больше было противно, и он поставил её на место. – Пойдём погуляем? – предложил.
Надежда не возражала.
Нужно было подумать о ночлеге. Сразу направились в гостиницу. Мест не было. Администратор посоветовала прийти попозже. Пошли в Дом колхозника – то же самое. От нечего делать решили сходить в кино. Около кинотеатра стояли её подруги.
– Запомни – ты мой брат, – тихо проговорила Надежда, направляясь к ним. – Хорошо?
– Хм, брат, – усмехнулся Сергей.
– Ну, Серёжа. Не обижайся, пожалуйста. Ты ведь всё отлично понимаешь, – она умоляюще и как бы извиняясь посмотрела ему в глаза.
– Ну ладно, сестрёнка, брат так брат, – притворно вздохнул он и рассмеялся.
Фильм "Они шли за солдатами" не особо понравился. После его окончания они снова направились в гостиницу. И опять не повезло. Уже было темно. Улицы постепенно пустели. Долго молчали. Сергей не выдержал, подхватил её на руки и стал кружить. Она обняла его за шею и рассмеялась. Покружив немного, поставил её на ноги, чтобы отдышаться.
– Спасибо тебе, – проговорила она, почему-то вдруг сникнув, немного помолчала, а потом стала быстро рассказывать.
– Знаешь, однажды я ходила с одним парнем. Такой он скромный был, просто смешно. Сидели мы как-то раз в подъезде и разговаривали. Долго сидели. Мне очень захотелось, чтобы он поцеловал меня. Я к нему придвинулась поближе. А он сидит и молчит. Тогда я говорю: "Пойдём домой". А он: "Давай ещё посидим немного". Ну, думаю, теперь обязательно поцелует меня. А он опять сидит и молчит. Тут уж я не выдержала и убежала домой.
Новиков усмехнулся, но ничего не сказал. "Надя, Надя. Ведь я тебя отлично понимаю. Да и мне самому очень хочется тебя поцеловать. Но я страшно удивлён, такая была ты девчонка. Ведь недаром я тебя называл Дикая козочка. Да, как всё-таки быстро люди меняются. И никуда от этого не денешься. Все мы взрослеем".
– Ты поверил в это? – вывел его из задумчивости вопрос Веткиной. – Это же шутка, – засмеялась она.
Он неопределённо хмыкнул и промолчал.
– Возьми меня на руки, – попросила она и прильнула к Сергею.
– Да? Так можно и навадить, – с усмешкой произнёс он. – Сначала на руки, а потом с рук можешь перебраться и на шею.
– Ну, Серёжа, – начала шутливо капризничать она. – Ну, пожалуйста.
Он вздохнул, подхватил её на руки и закружил. Она запрокинула голову и засмеялась.
– Ой, как хорошо! Как будто куда-то летишь. Прелесть! – кричала она и смеялась.
– Кому прелесть, а кому-то и нет, – тяжело дыша, ответил он.
– Ничего, тебе полезно немного пострадать, – снова рассмеялась она.
– Ты уверена в этом? – он остановился. – Иди пешком и страдай.
Подошли к её дому.
– Я пойду домой.
– Куда ты спешишь? – остановил он её.
Она пожала плечами, ничего не ответила, подошла к тёплой батарее и села не неё.
– Серёжа, сними с меня сапожки, – протянула она ему ноги.
Он хмыкнул и молча стал снимать сапоги.
– А теперь поставь их на батарею, пусть немного подсохнут, – скомандовала она дальше, он повиновался.
– Ну, чего ты молчишь? – спросила Надежда. – Скажи что-нибудь.
– На серьёзную тему или так просто?
– Можно и на серьёзную.
Он не знал, с чего начать этот самый главный для него разговор, во имя которого он, собственно, и приехал сюда.
– Его ждать будешь? – прямо спросил.
– Буду, – тихо, но решительно ответила она.
– Ну что ж, жди, – он вздохнул. – А как же я? – взглянул прямо ей в глаза, она потупилась.
– Какой ещё ты глупый! Ты же мой друг.
– И только? Не больше и не меньше?
– Да, не больше и не меньше. Мне хочется иметь такого человека, с которым можно поделиться всем, к которому можно прийти в трудную минуту. Таким человеком я считаю тебя. Разве это плохо?
– В общем-то, неплохо, – замялся он. – Я вот всё думаю, зачем я езжу к тебе? Зачем?
– Не знаю, – ответила она.
– Вот и я не знаю. Без цели ездить нельзя. Я же знаю, что у тебя есть... парень, – он хотел сказать "жених", но испугался самого этого слова, до конца ещё не веря, что его тёзка Сергей Суходолов – жених, её жених. – Причём здесь я? Ты его любишь. Я, видимо, лишний. К чему ездить?
– Дурень ты, дурень. Нет, ей-богу, Сергей, ты ещё глуп в этих делах.
– Может быть, – не совсем уловив тайный смысл её слов, проговорил он. – Ну ладно, не будем портить друг другу настроение.
Он замолчал, но чувствовал, что надо продолжить этот неприятный для них обоих разговор, надо, просто необходимо выяснить всё до конца.
– Надень сапожки, – попросила Надежда.
– Да? Я что, лакей? – начал злиться он из-за своей нерешительности, из-за этой неопределённости.
– Я тебя поцелую в щёчку, – усмехнулась Веткина.
Новиков взял сапоги, начал их надевать. Она ему помогала. Надев их, встал в сторонку и молчал.
– Ну, подойди ко мне, я тебя поцелую.
Он хмыкнул. "Подачка нищему. Ну уж нет!" Он подошёл к ней, взял за плечи и хотел поймать своими губами её губы. Но резкий удар в бок заставил отпрянуть. Он ещё раз попытался поцеловать её, но Надежда, сразу став серьёзной, противилась упорно. От постигшей неудачи стал злиться ещё сильнее.
"Вот чёртова подруга! Ничего не могу понять. То сама напрашивается, то брыкается. Если бы подобное случилось года два назад, я бы отлично её понял. Это была бы самозащита. Но сейчас...  Сейчас она просто ломается. Ставит из себя недотрогу. Как всё-таки она изменилась".
Он прекратил свои безуспешные попытки, встал в сторонку и с любопытством начал её рассматривать. Она подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза. В них таились и обида и озорство.
– Надя, давай поженимся, – предложил он серьёзно.
– Я выйду замуж за того, кто первый наденет мне на руку золотое кольцо, – пошутила она.
– А оно у меня есть, – солгал он, не моргнув глазом, не ожидая такого нелепого ответа на свой вопрос.
– Покажи! – с задором бросила она, даже с батареи соскочила.
– Оно у меня там, в чемодане, – ответил он и вздохнул.
– А как же тот Сергей? – спросила она серьёзно.
Новиков пожал плечами, в душе почувствовав слабую надежду.
– Знаешь, я согласна. Но сделаем так – у меня будет два мужа, – рассмеялась она и даже закрыла рот ладошкой.
– Хм, – он даже не улыбнулся её шутке. – Одного бы из нас не стало в первую брачную ночь. – Сергей чуть помолчал. – Ну так что – пойдёшь замуж за меня?
– А где мы будем жить? – с вызовом спросила она.
– Поедем к нам в деревню.
– Во-первых, там со скуки можно умереть, а во-вторых, ты же учишься совсем в другом городе.
– Ты права, – потупился он. – Придётся отложить это дело. Но ты, в принципе, согласна выйти за меня?
Она немного помолчала, потупилась и тихо проговорила:
– Сергей, я всё равно за тебя не выйду.
Он тяжело задышал, даже сжал кулаки, готовый броситься на своего обидчика.
– Я завтра уеду и вряд ли ещё когда приеду к тебе! – зло бросил он и отвернулся.
– Почему? Характер такой дурной?
– Зачем я к тебе буду ездить? Зачем?
Он даже зубами скрипнул от злости.
– Что я буду от этого иметь? Что?
– Глупый ты, Сергей. И пожалуйста, не кричи. Разбудишь людей.
– Плевал я на них! – Он помолчал, немного успокоился. – Глупый, говоришь. Может, объяснишь поподробнее?
– Знаешь, Сергей. Бывает так, что друг намного надёжнее и ближе мужа... – она не договорила и опустила голову.
– А я не хочу быть другом!
– Ну, как знаешь, – обиделась она.
– Пойдём домой. Напоишь меня водичкой напоследок.
Они тихонько зашли на кухню. Веткина налила в стакан воды и протянула Сергею. Тот выпил.
– Надя, ты мне очень нравишься, – прошептал он.
– Нравиться может и кошка, – в задумчивости произнесла она и отвернулась к окну.
– Скажи последнее слово – можешь ты нас поменять ролями с моим тёзкой?
– Нет, – еле выдавала она из себя и закрыла лицо ладонями.
– Завтра меня здесь не будет! До свидания! – бросил он и направился к двери, услышав за собой её шёпот:
– Счастливо тебе доехать...
Переночевал он в Доме колхозника. А утром сразу пошёл на вокзал, взял билет на поезд. Потом купил почтовую открытку и написал: "Я всё же уезжаю. Мне надо немного остыть. Ты хорошая девчонка, но остаться я не могу. У меня такой характер. А к тебе я ещё приеду, но только не знаю когда".
Всю дорогу он думал о ней. "Нет, она не потеряна для меня. Друг бывает ближе и дороже мужа. Но ведь он ей даже и не муж, ещё пока не муж. А значит, и у меня есть шанс". Эта мысль придала настроение и веру.

С волнением Новиков заходил в стены родного училища. На КПП его остановил дневальный. Сергей только усмехнулся – какой-то салага его ещё и останавливает!
– Я с практики, – небрежно бросил он и прошёл в вестибюль.
Навстречу ему шёл новый начальник училища Орлов, бывший замполит. Новикову не хотелось встречаться с ним, но и убегать в сторону было бы глупо. Он первым поздоровался с Орловым и сразу же спросил, к кому ему обратиться, чтобы сдать отчёт о практике. Начальник коротко объяснил и пошёл дальше. Новиков сразу стал обходить кабинеты. Всё сдав и оформив, зашёл к начальнику строевого отдела Васильеву. У него сидели командиры рот.
– Разрешите войти?
– О, Новиков! – на лице Васильева появилась улыбка. – Заходи.
– Михаил Петрович, вот обходной лист. Подпишите, пожалуйста.
Тот пробежал глазами по нему.
– Так. Всё сдал?
– Да, – коротко ответил курсант.
– Ну-ка, повернись, – скомандовал Васильев. – Надо тебе постричься, надо.
– Михаил Петрович, да я недавно только стригся, – потянул обиженно Новиков.
– Так! Сходи ещё в бухгалтерию и постригись. Потом зайдёшь за обходным! – чуть повысил голос Васильев, спорить с ним было бесполезно.
– Ясно! – ответил Новиков, вздохнул, вышел из кабинета и сразу же наткнулся на командира их роты Никонорова.
– У-у, кого я вижу, – изображая радость, проговорил тот, развёл руки, словно желая обнять курсанта, а потом протянул руку.
Новиков пожал её и молчал.
– Ну, как практика? – спросил ротный.
– Нормально, – не выражая особого удовольствия разговаривать с ним, ответил Сергей.
– Оформляешь отпуск?
– Угу.
– Ну, давай, давай, – проговорил Никоноров и направился к начальнику строевого отдела, а Сергей облегчённо вздохнул.
"Вот чёртов Макака! Ещё и радость изображает. А сам, наверное, готов с потрохами меня «сожрать». Сказать бы ему пару «ласковых». Но нельзя. Ещё два года учиться, два года жить под его началом".
Новиков сходил в парикмахерскую и снова зашёл к Васильеву. На этот раз тот сидел один в кабинете.
– Ну, как поработал? – спросил Васильев.
– Всё нормально, Михаил Петрович, – чётко ответил Новиков и сел на предложенный стул.
– Водку-то пил? – усмехнувшись, спросил Васильев.
– Да было немного, – честно признался Сергей.
– Всё-таки пил! – нахмурился Васильев.
– Да всё встречи да расставания. Как-то и приходилось пить, – начал оправдываться курсант. – Но теперь уж я таскал на себе парней, а не они меня.
– О! Изрёк всё-таки урок из Нового года!
– Ну, конечно, Михаил Петрович. Многое я понял за это время, многое передумал.
– Это неплохо. Думать, что делаешь, надо всегда. – Васильев задумался. – Ты уже, наверное, слышал, что у нас один курсант погиб на практике.
– Ганшин?
– Да. Владимир Ганшин. С вашего он курса?
– Из нашей группы. – Сергей помрачнел. – Мы вместе с ним в одном кубрике жили. – Он помолчал. – Так он всё-таки погиб?
– Считается, что пропал без вести. Как в войну. Но какая тут война! И за что погибать? Из-за этой проклятой водки! Ох, ребята, ребята... Разве же можно сейчас погибать? И так глупо, безрассудно. Каково сейчас его родителям? Он у них, кажется, один был.
Сергей зажмурил глаза, чтобы сдержать слёзы, сжал кулаки. Васильев сидел, опустив голову.
– Да, Новиков, думай вот хорошенько над этим. Стоит ли менять жизнь на рюмку водки.
Курсант ничего не ответил, только кивнул головой.
– Ладно. Иди. Мы ещё вернёмся к этому разговору, когда все курсанты возвратятся в училище.
– Михаил Петрович, можно вас спросить об одной вещи?
– Спрашивай.
– Скажите, Чугунов сам ушёл из начальников или его... попросили уйти?
Васильев внимательно посмотрел на курсанта, вздохнул и задумался.
– Понимаешь... Дело это сложное. И курсантам ни к чему знать обо всём. Он был хорошим начальником. Но слишком либеральничал с вами. С тобой тоже, кстати. Вот дисциплина и хромала.
– Значит, всё-таки его попросили уйти?
– Нет! Он сам ушёл, в отставку. Возраст.
– А преподавать он будет?
– Этот вопрос ещё решается. – Васильев помолчал. – Ну так, ты всё сдал, езжай домой отдыхать. Да не опаздывай на занятия. Сейчас с вами либеральничать никто не будет. Ясно?
– Конечно, Михаил Петрович. Приеду вовремя. До свидания.
– До свидания.
Выйдя из кабинета, Сергей подошёл к окну и стал смотреть на улицу. "Жаль Чугунова. Хороший он человек. И пострадал из-за меня. О, Василий Глебович, как я виноват перед вами, как виноват! Что мне нужно сделать, чтобы искупить перед вами вину? Что? Василий Глебович, я даю вам слово курсанта, что закончу училище, если не с "красным дипломом", то, по крайней мере, с четвёрками и пятёрками во вкладыше. И больше ни одного нарушения, ни одной самоволки, ни одной рюмки водки. Клянусь вам!"

По приезду в Ёлнать всё вошло в нормальное русло. А затем закружилось в обычном ритме: встречи, расставания, училище и после четвёртого курса – новая практика. Сначала Сергей хотел махнуть куда-нибудь в Сибирь, но потом передумал и снова поехал на Волгу, чтобы быть поближе к ней, его Надежде, но только не в Задольный, а в посёлок Шлюзовой.  Работал на "Чехе" – озёрно-морском буксире, и всю навигацию проводил плоты по маршруту Кама – Волга, так ни разу и не попав в Дзержинск, куда страстно стремился всё это время. Но письма писал, писал всё, о чём думает и чего хочет. Веткина также искренне ему отвечала. Писала, что хотела бы с ним встретиться. После окончания практики Новиков сразу же направился к ней.
Веткины получили новую квартиру. Он быстро нашёл её новый дом. Ему, как всегда, очень обрадовались. Валентина Фёдоровна предложила не искать место в гостинице, а остаться у них и погостить – места теперь всем хватит, заявила. Надежда хоть и не выразила особой радости по этому поводу, но и не противилась, как год назад: "Ещё чего не хватало, чтобы мы спали с ним в одной комнате!" Сейчас им застелили в одной комнате – ему на раскладушке около окна, она легла на диване около стены. Родители и сестра легли в соседней комнате. Сергей с Надеждой долго тихонько переговаривались, спать не могли, оба были в неосознанном напряжении, вызванном близостью друг друга.
– Мы мешаем спать родителям, – после небольшой паузы проговорила Надежда.
– Да? – не понял сразу Сергей. – Но я совсем не хочу спать.
– Я тоже.
– Слушай, давай сдвинем койки, – предложил он, – то есть мою раскладушку придвинем, – и смутился.
– Не надо шуметь, – тихо ответила она. – Ты можешь посидеть и у меня на диване, если не хочешь спать.
Он немного помолчал, собираясь с мыслями и стараясь хоть чуть-чуть унять всё возрастающее волнение. Потом тихонько встал, накинул на себя одеяло и медленно пошёл к дивану. Сел на край, около её ног и стал смотреть на поблескивающие в полумраке её глаза, пытаясь понять, что она сейчас чувствует. Надежда лежала без движений, глядя в сторону окна, по самый подбородок укрывшись одеялом.
– Надя, – тихо позвал он и протянул руку, пытаясь найти под одеялом её ладонь. – Надя...
Она молчала, только вытащила из-под одеяла свою руку и протянула её навстречу Сергею. Он поймал её разгорячённую маленькую ладошку, сжал в своих сразу вспотевших ладонях, прижался губами к её пальцам.
– Надя, Надя... – шептали непрерывно его губы.
Надежда тяжело задышала от охватившего её волнения, закрыла глаза и отвернулась к спинке дивана. Сергей почувствовал, как на него находит какой-то мрак: в глазах потемнело, в ушах послышался звон, тело само опустилось рядом с ней. Он повернул руками её стриженную, как всегда под мальчишку, голову, нашёл её тёплые губы и впился в них своими губами. Он целовал её безудержно и бессознательно, целовал её щёки, глаза, шею. Она судорожно дышала, качала головой, шептала: "Серёжа, не надо. Услышат родители... Не надо", но не сопротивлялась. И только когда его губы впились в набухший сосок левой груди, сильно вздрогнула, упёрлась руками в его грудь, взглянула прямо ему в глаза. Он сразу замер, стал приходить понемногу в сознание. Так продолжалось несколько мгновений, ему показалось даже несколько часов. Он вдруг застонал, рухнул головой в подушку и забылся.
– Серёжа. Ты хороший, – услышал её шёпот и почувствовал прикосновение её ладони на голове. – Серёжа, ты очень хороший.
Он повернулся к ней. Его губы оказались рядом с её губами, и он видел только эти манящие и что-то шепчущие её губы. И его снова неудержимо потянуло к ним, и он снова провалился в какой-то омут, совсем не осознавая, что делает, всё дальше и дальше падая в эту вязкую бессознательную падь...
Проснулся поздно. Все уже ушли на работу. На столе лежала записка: "Сергей, мы не стали тебя будить. Позавтракай сам. Я ушла на работу. Вернусь поздно. Постарайся найти место в гостинице. Надя".
"Надя, Надя. Как же нам быть? Как же нам теперь быть? Надо срочно ехать домой, сказать родителям, чтобы готовились к свадьбе. А что дальше? Она здесь, я в училище. За четыреста километров не побегаешь на свидание. Как же быть? Но сначала надо идти и найти место в гостинице. А что дальше? Что? Ладно, жизнь подскажет что".
Мест в гостинице, как всегда, не было, не было их и в Доме колхозника. Даже и не предлагали прийти попозже. Сказали, что и в ближайшие дни не будет. "Снова идти ночевать к Веткиным? Нет, нельзя. А что делать? Видимо, надо ехать домой. А как же быть с ней, с Надеждой? Надо сообщить о своём решении".
Новиков зашёл на почту и стал писать письмо. Коротко сообщил, что едет домой, обещал вскоре вернуться и поставить всё на свои места. Посылать по почте послание не стал, запечатал в конверт, съездил к их дому и опустил в почтовый ящик.
Дорогой долго думал о Надежде, радовался, что всё так случилось, и боялся всего случившегося, рисовал в своём воображении и будущую встречу и будущую жизнь. Ехал с добрыми чувствами и добрыми намерениями, совсем не зная и не предчувствуя, что этот поезд,
совершавший маршрут Горький – Ленинград, через несколько суток привезёт в Дзержинск его тёзку, его соперника Сергея Суходолова, привезёт всего на десять дней, в краткосрочный заслуженный отпуск, и этот приезд перевернёт и сомнёт на нет все его, Сергея Новикова, планы. А он приедет домой, в свою Ёлнать, полный надежд, и станет ещё всё до конца обдумывать, чтобы сделать окончательный вывод. Будет долго, недопустимо долго думать, пока не придёт телеграмма от неё...




Сергей очнулся от забытья, когда почувствовал, что пальцы ног начали тихо ныть, их стало даже пощипывать. "Замерзаю", промелькнула мысль. Сергей поднял голову, осмотрелся. Он стоял на просеке, лыжи увязли в снегу. От поднявшегося небольшого ветерка всё мрачнеющий лес постанывал, стряхивая с ветвей шапки снега. Кое-где потрескивали ломающиеся сучки. Сергей осмотрелся ещё раз. "Где же я? Куда ведёт эта просека?" Не мог понять. "Надо идти. Но куда?" Солнца уже не было видно. Сориентироваться трудно. Он всегда ориентировался по солнцу, когда ходил за грибами или ягодами, и никогда не ошибался. Выходил всегда там, откуда заходил в лес. Но это было летом. Тогда солнце стояло высоко и долго совершало путь от восхода до захода. А
сейчас? Едва поднявшись чуть-чуть над горизонтом, почти сразу же начинало уходить на покой.
С каждой минутой темнело всё сильнее и сильнее. Добрый ласковый
дневной лес переходил свой рубикон, становился сумрачным, грозящим всевозможными неожиданностями. Это Сергей понимал отлично. С детства был приучен к этому. Днём можешь быть в лесу, сколько хочешь, и идти, куда хочешь, но когда солнце село – всё, полная власть человека в нём заканчивается. В нём начинают действовать силы природы, силы инстинктов, а не разума. Медлить было нельзя ни секунды. "Быстрее домой! Но где же дом?"
Сергей вертел головой из стороны в сторону, но никак не мог
сообразить, в какую глухомань забрёл, погрузившись в омут добрых и тягостных воспоминаний. "Надо идти по своему следу. Это единственный выход. Пусть и не совсем правильный, не совсем близкий путь. Напрямик, наверняка, быстрее. Но где этот прямой путь?"
Он быстро перешагнул лыжами в обратную сторону и пошёл по своему следу. "Надо торопиться". Лес становился всё сумрачнее и сумрачнее и всё больше пугал своими таинственными шорохами и звуками. Изредка то ли потрескивали ломающиеся сучки чёрных елей, то ли щёлкали голодные зубы волка – сразу не определишь и не узнаешь. Сергей вздрагивал даже от шороха срывающегося с деревьев снега и убыстрял шаг.
По проторенному следу было идти легче, но в опускающейся темноте всё труднее становилось отыскивать этот петляющий между елями и берёзами след. Но он шёл и шёл вперёд, шёл уже в основном по наитию. И скорее почувствовал, чем рассмотрел, как перешагнул через речку в том самом месте, в каком переходил её сегодня утром. Немного замешкался на другой стороне – правая лыжа заскользила вниз, в белое покрывало снега, к воде.
Он резко вытащил её из сугроба и начал растирать по снегу, чтобы не налипло на неё. Потом опёрся на палки, чтобы успокоить дыхание, и прислушался. Где-то в глубине леса послышалось глухое завыванье. "Волки!" Он вздрогнул, начал быстро, даже судорожно, подниматься на гору, отчего лыжи перекрещивались, соскальзывали, и он скатывался вниз. "Спокойно.  Спокойно, – командовал себе. – Держи лыжи ровнее, поднимай выше и ставь дальше". Это помогло. Он больше не соскальзывал вниз, лыжи не путались.
"Всё. Теперь всё понятно", – подумал, когда поднялся на гору. Хоть и стемнело порядочно, но на фоне звёздного неба виднелись стоящие невдалеке три дуба с не облетевшими листьями, там за полем и за рекой был родной дом. Это придало сил. К тому же поле плавно опускалось к реке, так что идти было намного легче, чем в лес, да ещё и по следу, хотя он в опустившейся темноте едва-едва просматривался.
Двери дома были заперты изнутри. Сергей снял лыжи, обтёр их рукавицей, вдел одну в другую, на носы нацепил палки и поставил в дровяник. Постучал по двери двора. Хлопнула дверь в кухне.
– Кто там? – послышался голос матери.
– Да это я, мама.
– Батюшки! Да где же ты пропадаешь? Мы уж все извелись, – запричитала она.
– Да в лес ходил. Немного не рассчитал.
– Господи! Да в такую ночь и волки тебя могли задрать.
– Ну уж, прямо и задрать. Баран я им, что ли, – ответил он и про себя подумал, а, может, и лучше было бы.
"Нет! Глупости всё это. Жизнь на этом  не остановилась. Она продолжается, несмотря ни на что. Вот так, Серёжа Новиков!"
– А мы уже хотели тебя разыскивать, – говорила мать, всё никак не успокоившись. – Ходили к соседям. Спрашивали, не видели ли тебя где. И как на грех, никто не знал, где же ты. А ты, вон, в лес укатил. В такую-то холодину. И совсем раздетый.
– Прямо уж, раздетый. В кителе тепло. Да и свитер греет.
– Чего там греет. Вон, в фуфайке выскочишь на улицу и вся сразу продрогнешь, – продолжала мать, заходя на кухню.
Сергей только кисло усмехался и почти не отвечал. Он давно уже привык к этой доброй материнской воркотне. Отец сидел около печи и подшивал валенки. Он только глянул на сына, когда тот подошёл к столу, и ничего не сказал.
– Садись. Картошка уже совсем остыла. Несколько раз подогревала. А ты, наверное, и не обедал, – предположила мать.
– Нет.
– Батюшки! Целый день голодный! Да зачем же ты себя так изводишь? Я тут стараюсь хоть немного тебя откормить, а ты, наоборот, всё спускаешь. Итак уж у тебя одни кожа да кости.
– Как у бродячей собаки, – вставил отец.
– Может, что случилось? – спросила мать, присев на табурет напротив сына, и внимательно посмотрела на него.
– Да нет, ничего. Просто устал немного и проголодался, – спокойно ответил Сергей и опустил голову.
Отчего-то вдруг защемило сердце и к горлу подкатил комок. "Вышла замуж", ударило где-то внутри. Он даже стиснул зубы и закрыл глаза, ещё ниже опустил голову.
– Уж не заболел ли ты? – забеспокоилась мать.
Сергей встрепенулся.
– Да нет. Устал, говорю, и немного продрог.
– Так тебе надо согреться.
Мать открыла дверку буфета и вытащила оттуда недопитую бутылку самогона.
– Выпьешь?
Сын пожал плечами.
– Пап, ты будешь со мной?
– Нет, сегодня не праздную.
– Мам, давай с тобой? Одному что-то не хочется.
– Ну, разве что чуть-чуть.
Он усмехнулся.
– Хорошо, давай по чуть-чуть.
Самогон прожёг горло. Сергей даже крякнул, понюхал кусок хлеба, стал есть огурец.
– Вот, студень ешь. Окорок, – потчевала мать.
– Ем, – тихо ответил Сергей и вяло улыбнулся.
Мать смотрела на него выжидательно и в то же время вопросительно, говоря своим взглядом: "Нет, что-то ты скрываешь. Материнское сердце это чувствует. Скажи всё. Сразу станет легче. Ну, скажи мне".
– Не беспокойся, мама. Всё хорошо. Спасибо, – поблагодарил он, вставая с табурета. – Я пойду к себе.
– Я дров принесла. Затопи печь.
– Хорошо.
Сергей быстро выскочил в коридор, в кухню ворвалось облако холодного воздуха, также быстро открыл дверь в отдельную комнату (боковушку), где он жил, когда приезжал домой, захлопнул её и включил свет. Около печки лежала охапка берёзовых дров. Он сел на порог, опустил голову. Его вдруг снова охватил весь ужас утраты и вновь завертелись в голове одни и те же вопросы.
"Ну почему? Почему? Ведь всё так было хорошо, так всё ясно. И вот... Конец всему, конец любви... Любви? Любви ли? Стой! А любовь ли это была?" Это ли он искал и нашёл? Да, он верил ей и она ему, но вот он споткнулся, заколебался, отошёл на какой-то миг от неё. "О, эти Рыжие глаза!" Тогда настало испытание для Надежды, очень жестокое испытание, граничащее с предательством с его стороны. Он предал её, предал её чистые чувства, плюнул на то, что рождалось из самых нежных ростков и желаний. Но потом, потом же он всё понял, он просил прощения. И она простила, простила его.
Но разве можно простить и забыть предательство? Нет, невозможно. И, видимо, не любовь вела его к возврату тех чувств, что возникли в те десять августовских дней и ночей Ёлнати. Да и какие тогда были чувства? Это была просто искорка, упавшая на влажную листву и не сумевшая, нет, даже не несумевшая, а просто не имеющая сил зажечь её, настолько она сама была слаба и неуверенна, насколько влажна и не подготовлена к вспышке была эта листва. Эта искорка только чуть-чуть задела и обожгла едва-едва эту массу и тлела слегка.
Нет, искорка не погасла. Она старалась изо всех сил, но их было очень и очень мало. А листва лежала неподатливой массой. Но масса тоже не дремала. И когда встретились эти Рыжие
глаза, они-то и разбудили тление, раздули его в яркий костёр. Но и он потух, точнее, его задули холодные ветры, изменившие своё направление на сто восемьдесят градусов. И вот, познав всю горечь утраты первой, а он эти Рыжие глаза считал именно своей самой первой любовью, которой отдал весь жар своих юношеских чувств, свой первый поцелуй, он вдруг понял, что нет ничего дороже, и вряд ли будет ещё дороже, тех августовских дней и ночей. И спешно ринулся спасать те частицы, что ещё теплились в её душе.
Но уже было невозможно спасти то, что почти потеряно, как невозможно склеить разбитое зеркало, чтобы не осталось резких рубцов, портящих всё изображение. И что же им руководило? Истинное чувство вспыхнувшей любви или просто чувство задетого самолюбия? Почему, вдруг, его тёзка, а не он, Сергей Новиков, стал её настоящим другом? Почему? На этот вопрос он так и не мог ответить. Но понимал, что всё правильно, всё справедливо.
Виноват во всём только он и никто другой. "И нечего ныть! Всё верно! Справедливость восторжествовала. Она заплатила мне тем же, чем и я ей раньше. Но не обида ли её толкнула к этому шагу, последнему шагу? Не злое ли чувство отыграться? Если это так, то кто из нас троих выиграл? Кто? Он? Она? Я? Нет, никто. Радости ни у кого не будет, будет одна неуходящая боль, боль у всех и навсегда. Но она сама так захотела. Она сама по своей воле сделала этот последний шаг. Что ж, пусть будет так. Жизнь на этом не остановилась, жизнь продолжается".
Сергей встрепенулся, открыл дверку печки, положил по краям топки два больших полена, начал обрывать бересту с других поленьев и бросать её посередине на золу. Взял спички и зажёг бересту. Она быстро занялась огнём. Сергей подложил ещё несколько поленьев и закрыл дверку. Огонь загудел, тяга была хорошая, усиливающийся мороз делал своё дело. Он подошёл к столу. В глаза бросилась телеграмма. "Выхожу замуж Если можешь прости Больше так не могу Надежда".
"К чёрту!" Он скомкал телеграмму, подошёл к печке и, открыв дверку, швырнул бумажку в гудящее пламя. "Всё сжечь! Всё выбросить! Вычеркнуть всё, что с ней связано! Вытравить из памяти! Письма!" Да, они остались, её письма, пришедшие в последний год, и несколько тех давних, и сейчас они лежали в сундучке на чердаке в светёлке. "Письма! И их сжечь! Всё сжечь и уничтожить, чтобы ничто не напоминало мне о ней!"
Он взял фонарик, вышел в коридор, поднялся на чердак в светёлку. Найти их было нетрудно. Все её письма лежали в пачке, перевязанной тесёмкой.  Он взял их, сжал в руке. Их было совсем немного, её писем. И он их хранил, как дорогую память. Сжало сердце, он даже застонал. "Эх, Надька, Надька! Но почему же?! Нет, не надо раскисать. Зачеркнуть всё и навсегда! Уничтожить эту память!"
На ощупь спустился с чердака, вошёл в комнату. В печке бушевало пламя. Он открыл дверку, подбросил ещё пару поленцев, закрывать не стал, присел. Приятно было ощущать на своём лице тёплые отблески и дыхание огня. Они ласкали, манили к себе, успокаивали.  Сергей развязал тесёмку, взял первое письмо, вытащил из конверта исписанный двойной лист из тетради в клетку.
"Милый Серёжа, – летели её крупные плавные буквы. – Только сегодня я получила от тебя письмо. Я так ждала его, мой Великанчик! И вот оно пришло. Ты не смейся, пожалуйста, но я живу только ими, твоими письмами..."
Сергей зажмурил с силой глаза, сдавил в руке письмо, почувствовав, как по спине побежали мурашки. Это было одно из первых её писем, случайно уцелевших, искренних дружеских писем, не задетых ещё тенью Рыжих глаз. Сергей тогда тоже отвечал искренне, но осторожно и поэтому сухо, не веря ещё в глубину её чувств, вернее, не готовый к серьёзному чувству.
"Какой же я был тогда дурак!" – простонал он. "Почему я не верил тому огромному счастью, которое шло, нет, мчалось, забыв обо всём, мне навстречу?  Почему?!"
Скомканное письмо быстро занялось огнём и начало расправляться, но сразу посерело, превратилось в пепел и вместе с пламенем полетело вверх, в дымоход. Чтобы унять дрожь, охватившую его тело, он несколько писем бросил в печь, даже не взглянув на них. Следом полетели и остальные.
Покончив с ними, немного посидел около печки, потом встал, нашёл в чемодане под кроватью записную книжку, стал читать адреса. В глаза сразу бросился её адрес. Он хотел вырвать этот листок и тоже сжечь, но там были и другие адреса. Тогда он взял ручку и стал жирно замазывать чернилами её адрес, чтобы не знать больше и его, а то, чего доброго, ещё не выдержит и напишет ей. Зачеркав почти до дыр листок, немного успокоился и задумался. Из задумчивости вывел его вопрос вошедшей матери:
– Ты печку затопил?
Он только кивнул головой и ничего не ответил. Мать подошла поближе к сыну.
– Ты чего-то получил от неё? – спросила тихо.
Сергей резко поднял голову и посмотрел на мать. "Знает или нет?" В её серых глазах затаилась жалость. "Знает".
– Да, получил телеграмму. Она выходит замуж, – тихо и обрывисто ответил он и опустил голову, с силой зажмурил глаза, чтобы не расплакаться, как в детстве.
– Ты сильно не переживай, – начала успокаивать его мать. – Не она у тебя первая, не она и последняя. Выходит за другого, значит, – это не судьба твоя. А твоя ещё где-то впереди. Ты ещё встретишь другую, ещё лучше...
– Нет! Лучше её не встречу! Я не могу без неё, мама! Просто не могу…
– Ты успокойся, сынок. Я понимаю, тебе очень тяжело сейчас. Но ты верь, у тебя всё ещё впереди. И не всё потеряно. Бывает, что выходят замуж не один раз.
Он сначала с непониманием взглянул на мать, потом сообразил, что к чему, горько усмехнулся.
– Может, ты и права, мама. Но я не выношу предательства. А она меня предала.
– Значит, она тебя просто не любила.
– Она мне просто не верила.
– Тебе и не верила?
– Да, мама, не верила. И не смотри на меня такими удивлёнными глазами. Я очень сильно изменился за эти несколько лет, как ушёл из дома. И стал, видимо, намного хуже.
– Нет! Я не верю этому. Ты такой же искренний и нежный. Только ещё не нашёл себя. Ты мечешься. Я знаю, это больно, но это необходимо пережить. И ты ещё не готов к серьёзной  супружеской. – Она немного помолчала. – Надя хорошая девушка. Ты её не вини. Но ей пора становиться женой и матерью. Ей уже двадцать лет. А для женщины это самый подходящий возраст для замужества. А тебе ещё рано жениться.
– Может быть, и рано. Но как мне больно сейчас, кто бы знал...
– А ты перебори эту боль. Ведь ты мужчина. Ты должен быть сильным.
– Должен, мама. И я её переборю. Ты только не беспокойся. Всё будет в порядке. А сейчас я хочу побыть один. Извини меня.
– Побудь, сынок.
Мать направилась к двери.
– Рано печку не закрывай, чтобы не угореть.
– Хорошо, мама.
– И дверь не запирай на крючок.
– Ладно тебе, мамуля, – он усмехнулся немного веселее. – Всё будет хорошо. Вот увидишь.
– Я тоже так думаю, – ответила мать и вышла из комнаты.
– Всё будет хорошо! – громко произнёс Сергей. – Да, хорошо. И мы ещё поборемся! Вот увидите!

Конец 2-й книги трилогии "Годы курсантские". Продолжение в 3-й книге "Мы сюда уже не вернёмся"