Дву-цветик

Где-то очень далеко, может даже дальше, чем вы себе представить сумеете жили-были-поживали, горюшка-беды не знали брат Ванечка с сестрой младшей Манечкой. Сестрёнка, правда, ему не совсем родной приходилась, вернее – совсем не родной, а сводною.

Родителей своих Ванечка отродясь не помнил, а коль не помнил сам – его сестрёнка меньшая и подавно. Одно знал твёрдо, что родным ему был отец, а девочке, следовательно, маменька. Правда Манечке о том никогда не сказывал: зачем малышкино сердечко тревожить. Брат и сестра они, да и только!

Жили в крепкой избе тесовой на краю села почитай что у самого леса дремучего. И так хорошо они жили, так ладно: пока Ваня во дворе по хозяйству хлопочет, Маня по дому хозяюшкой: в избе приберёт, печь зимой истопит, обед приготовит да сидит у окошка с рукоделием, братца милого поджидает, ещё и песню таким звонким голосочком выводит, прямо заслушаться! Придёт Ваняша уставший, услышит песню сестрину, учует запах пирогов свежеиспечённых – и так хорошо у него, так тепло внутри становится. Обнимет Маняшу, расцелует в обе щёчки румяные, да какой-никакой гостинец ей и выдаст доселе припрятанный. То пряник с ярмарки привезённый, да сразу не отданный, то свистульку между делом смастерённую, то ещё что.


Но знали дети с самого малолетства, откуда-то помнили: тот лес, что вкруг их села – не простой. Не простой-постой – заповеданный. Что по два раза на дню туда нельзя захаживать, а то Хозяин лесной осерчает. И кто заповеди той ослушается – пропадёт без следа там да без вести.

Памятуя такую оказию, Ванюша сестре и вовсе в лес ходить запрещал. Сам ходил по грибы да по ягоды, да иной раз зимою за хворостом. Так оно всё и шло гладко да складненько, но как стала подрастать Манечка – так и подмечать начала насколько они с братом разные. Настолько разные, ничем не схожие: лицом и обликом так непохожие. И начала тут Маня стеречься братца названного. Чуть что – так и глазоньки потупит, что не так – так из дому шасть. Хорошо хоть не опрометью в чащу. Видя эти сестрёнкины странности, переживал Ваня шибко. Никак в толк взять не мог, отчего сестрица такая отстранённая стала. И чем он к ней добрей да ласковей, тем Маняша пугливей да замкнутей.

Вот пошёл как-то зимой Ванюша в лес за хворостом, а сестре настрого наказал дверь никому не отворять, на порог не пускать. Воротился из лесу – глядь, дверь настежь, хата вся выстужена, а сестры и в помине нету. Что тут делать? Скинул хворост у порога, закрыл дверь чурбачком да пошёл по свежим следам пропавшую отыскивать. Шёл он, шёл, а следы-то всё прямёхонько к лесу выводят… Делать нечего – пошёл сызнова, голодный да холодный, в лес.

А ещё тут сказать бы надобно, что тот лес не простой был – волшебный. И кто с чистой душою да совестью вдругорядь с нуждой какой али докукой туда шёл – всяк подмогу да совет отыскивал.

Вот и Ваняша, как вошёл в чащу, сосёнками да елями заросшую, так и вышел ему навстречу сам Хозяин… Хотя нет – поперёд про сестру его сказывать следует. Об нём речь погодя будет.

Как ушёл братец Ванёк из дому, так Маняша на кухне и захлопотала стряпухой: кашу-щей наварила, хлеб домашний духмяный испекла. Всю хату убрала начисто, из печи всю снедь готовую выставила, да и села на лавочке за кудель прясть. Сидела Маня, сидела, а братца всё нет. Скучно ей стало, одела она валенки, шубейку накинула, да за порог. Глядь-поглядь, за калиткой лисица цвета необычайного – не как прочие – не рыжего, а будто пестреет золотой шерстинкой. А кажная шерстинка-то жарким пламенем так и переливается. Занятно стало девоньке, она и шмыг за зверем неведомым. Лиса – за село и Маня – за село, та – в лес, и Маняша – за нею. Опамяталась уже когда и след лисички простыл.
А куда та лисонька подевалась, как сама в неведому чащу углубилась – ни сном, ни духом про то Маня не ведает. Села на пенёк, берёзоньки возле притулившийся, уронила в ладошки голову и заплакала слёзами горючими.


Да, о Ванюше-то мы позабыли. Пора бы и к нему ужо воротиться. Как увидел молодечек, что на встречу с ним Сам Самович – Леший Лишаныч вышел, шапку с головы снял, поклонился в пояс Хозяину леса. Улыбнулся Лишаныч в густо-мху бороду, покусал ус-короус и вопрошает:

- Ты пошто, друже-Ванюша, в мой лес пришёл наново, по какому побуду-побуждению? Зачем, по какой-такой нужде вдругорядь посетил мои владения? Али хвороста не дособрал? Аль ещё чего призадумывал?

- Ты прости, не костери меня, Хозяин Лесовой! – Ответствовал Лешему повторный гость. - Не по собственной я воле здесь – не прогневайся. За сестрой пришёл пропавшей, за своей родной…

- А не правду ты говоришь, - насупливает густые ветви-брови Хозяин, - а за неправду, а и полу-правду тебе не поздоровится! От Лесового получишь не дар дорогой, а…

- Стой-стой, погоди, дорогой Лесовой! – Замахал руками Ваня. – Ты меня не так понял. Скорее… я плохо объяснил, - быстро добавил парнишка, углядев, угадав вернее, угрозу в нависшей над ним глыбой Хозяина лесного.

- НУ! – Загремел бас Лесовика, а сам он словно втрое вырос, над Ванюшей возвысившись. – Говори быстрее, а то вовсе осержусь!

- Сам Самович, Леш Лешайнович! Прости неразумного. Ведь Маруся мне, как родная сестра: мы ведь с ней вдвоём – нить с иголочкой. Нить с иголочкой, пряжа с прялкою, так одни и живём с детства самого.

Унял малость свой рост старый Лесовой, уже не так над Ваней нависает, но сопит всё равно, и сурово насупленные брови не размыкает. Ванюша тем временем продолжает:

- Так вот. Жили и были с нею, и не было для меня вокруг никого роднее. До поры до некоторой меры-времени… как  вдруг стала Маняша меня дичиться.

Умолк Ваня, голову опустил, а Леший продолжает допытывать, правда ещё чуть в росте умерившись:

- Так почему отдалилась от тебя сестрёнка? Али обидел чем?

- Что, ты! Что, ты? – Замахал ещё пуще обеими руками Ванёк. – Разве можно?! Ничем да никогда не мог я не то что обидеть – даже случайно задеть ненаглядную. А как стала подрастать моя Манечка – так и стала меня-от, горемыку, дичиться. А тут… нынче и вовсе пропала, словно вдруг, да и сгинула.

- От оно что… - Протянул старый, усаживаясь перед парнем на корточки и потирая свою лишайниковую седую бороду. – От оно, значит как… Тогда ладно. Пособлю тебе тогда.


А что же, спросите, Маняша? А Маняша тем временем, проплакав долгонько, протёрла ручонками глазки заплаканные, повертела головой туда-сюда и видит: стоит поперёд нею дом-не дом, сруб-не сруб, а избенка ладненькая. Подошла поближе девонька и спрашивает:

- Али есть кто тут? Дайте путнице приют.

А из избёнки ей ответствуют этаким голосочком медовеньким:

- Есть-то есть, да не всяк получит честь заглянуть на огонёк да попить с Ягой чаёк. Ты чьего поля будешь, ягодка?

Поняла тут Маруся, что к самой Яге Яговне завела её лисонька, испужалась чуток. Да делать нечего: сама на постой напросилась… Выдохнула девонька, схватилась за головешку обугленную, что вместо ручки к двери входной прибита и шагнула в избушку колдовскую.


Братец же названный в то время шёл по её следам с посохом, Хозяином даденным. Хозяином даденым да с наказом прикладенным: с пути не сойти, а сестрицу найти. И коли найдёт – сотню лет с ней проживёт.


Машутка, попивая чаёк имбирный с пряником мятным, широко раскрыв глаза, слушала из уст Ягишны рассказ о жизни собственной. Вот оно как, оказывается, вона что: братец Ванечка не родня ей. Значит, значит, не зря её сердце к нему другой любовью притянулось с недавнего времени, не спроста несестринской нежностью полнится.


Суть да дело – пришёл Ванюша к избушке заговоренной. Только хотел за ручку дверную потянуть, как она его тяп за палец. Отпрянул парнишка от неожиданности этакой. А из избы ему таким въедливым голосом и гутарят:

- Ишь, шустрый какой! Не сварив супа – хочешь половешкой хлебати, да не запрячь лошади – поперёд на воз сигать! Нет и нет – такой тебе мой бабий-яговый ответ. Пока не выполнишь порученьица, да не покажешь свой мужской норов характерный – не выдам тебе мою Машеньку. Так и знай!

Растерялся несколько Ванюша. Такого уговора с Лешим не было, чтобы Марусю не отдавати.

- Так говори, Яговна, что мне делати? Я без своей сестрёночки не уйду отседова! Таков ответ мой. – В сердцах высказал.

- Ихе-ха, - заливается карга ехидно, - сперва отыщи в лесу цветочек фиолетовый. Сверху фиолетовый, снизу жёлтенький.

- Да в своём ли ты уме, старая? – На дворе зима – какой тебе цветочек-то?!

Смеётся-заливается Яга пуще прежнего.

– Я почём знаю, где ты его сыщешь. Одно знай точно: без цветочка не видать тебе Маши, как ушей собственных.

Вздохнул тут Ваня тяжко, завернулся в тулупчик плотнее да пошёл куды глаза смотрят. Долго ли, коротко ходил Ванюша, валенки износил, тулупчик старенький совсем истрепал. Зверя хищного избегая, а слабо-хворого привечая-подкармливая. Зимний лес хоть и скуден на пищу-питание – но и тут Хозяин помог-пособил: приводил к схоронам беличьим, угощал пропитанием загодным. Наконец набрёл повзрослевший совсем Иван на полянку одну заповедную. А полянки посреди-то проталинка, а на проталинке… не то травка зелёная, не то и впрямь, цветочек двуцветовый. Обрадовался Ванюша, понял, что вновь пособил ему Хозяин ласковый. Сорвал цветок и пошёл обратно, дыханием собственным растение согреваючи бережно. А пока шёл – перед глазами всё стояло лицо сестры названной. И понял тогда Иван, что любит свою Машеньку больше света белого.

Воротился назад, когда уж март наступил. Проглянули там и сям проталины широкие. Расцвели на проталинках цветы-травы росные. А как порог Яговны переступил парнишка да в глаза засмущавшейся Маруси-красавицы глянул – цветочек тут в руках Ваниных словно ожил да сам собой из рук его выпрыгнул. Из рук выпрыгнул и в ближнюю прогалину корнями врос. Как врос – так и пошли вкруг него такие ж цветы выростати. Цветы выростати, Машу с Ваней величати.

Обняла Яговна тут детей своих: дочь родную да сына названного и наказала крепким наказом жить ладно. Зашумел тут лес дремучий, ветром северным из чащи повеяло, и вышел из лесу, опираясь на посох сам Хозяин персоною собственной. Дал наказ сыну родному да приёмной доченьке, дал наказ крепкий да непорушенный. Что наказал Сам – про то нам неведомо. Только цветик, с собою тот даденный, назван был им Иваном-да-Марьею.
Заповедовали детям лесничие лес любить да зверей не обиживать. За советом к родителям хаживать. И ещё подарила Ване Ягушка травку, что Иван-чаем зовётся. Рассказала, как лучше использовать, дав полезный совет с наставлением. А Хозяин лесной передал Марьюшке лист двулистый с цветком тоже жёлтеньким – мать-и-мачехой поименованный. И лечить научил как им правильно.

И лисичка тут рядышком вертится. Рядом вертится – трется шёрсткою мягонькой. А от шерстки-то искорки сыплются, землю светом-огнём согреваючи. Взялись накрепко юные за руки и пошли по рассветному мареву. По следам лёгким их да прерадостным во полях да лугах снег истаивал. Глядь, а вон уж май вокруг цветом полнится. Лес гудит, голосит птичьим пением.

Обернулись Иван с милой Марьюшкой, в пояс лесу поклон свой отвесили. В пояс лесу поклон, да родителям, что напутствие дали достойное. Так и жили семьёй они дружною. Долго жили на радость и здравствие!