Октябрь. Недописанная повесть. Глава 4

4
Дядя Женя оказался на 15 сутках. Днём арестанты ездили на погрузку мешков с цементом на цементный завод, или на бетонный узел стройки. Вечером сидели в своей большой камере, курили, гоняли чифир и бесконечные разговоры. Почти все рассказчики хвастались выдуманными историями про многочисленных красоток, которых они трахали.

Еду как-то с Северов, с вахты. Прикинь, мужики, захожу в вагон-ресторан, а там сидит красотка - известная польская актриса оказалась. Смотрели «Четыре танкиста и собака»? Вот, она там играла. Да, не собаку, заебал! Вот, значит, я к ней подсаживаюсь, чё как, говорю, а она улыбается, что-то лопочет на польском, но я не понимаю. Prosze mi rozmienic’ dwadzies’cia zl’otych... Выпили мы бутылку коньяка, смотрю - она уже гашеная, уже целоваться лезет. Jak sie, pan czuje? Я говорю, панечка, обожди минутку, и пулей в своё купе. Там два солдата-дембеля ехали. Я им дал по 25 рублей и сказал, чтобы сегодня ночью я их не видел. Опять в вагон-ресторан, а актрису уже кадрит какой-то лось. Я ему: пойдём выйдем. Он начал бычить. Я ему: ты здравый пацан, или *** ****ый? Он вскочил, пошли в тамбур. Я бутылку шампанского с собой прихватил и на входе в тамбур его по кумполу нахлобучил. Вернулся к актрисе, всё говорю, комон. Moz’emy przejs’c’ pieszo... Притащил её в купе, и давать ****ь. Всю ночь **** до утра. Zme,czyl’em sie’. Odpocznijmy troche... Всё купе загадили: портвейном залили, малафьёй забрызгали. Ночью стучит проводник, говорит: хватит орать уже, спать мешаете людям! Я ему четвертной в карман рубашки засунул, и опять на актрису набросился. Так до утра, а утром она мне говорит: Kiedy byli;my w Warszawie, moja matka ugania;a si; za ka;dym facetem, jaki si; nawin;;. И на ломаном русском: приезжай ко мне в Варшаву, жениться. Бля буду! А вот ещё был случай...

Пока дядя Женя грузил цемент, пил чай и слушал истории беззубых алкоголиков об их прошлой Dolce Vita, Октябрь жил один в дядюшкиной комнате, что ему, определённо, нравилось. Можно было продавать дядькины вещи и бухать дома, а не в подвале.

Однажды во дворе, «Кри-кри-кри», к ним подошёл сосед - старик Сверчков, и стал читать нотации. «Горе детям, которые восстают против своих родителей и покидают по неразумию своему отчий дом. Плохо им будет на свете, и они рано или поздно, горько пожалеют об этом.» - Верещи, верещи, старый пердун, да меня завтра здесь не будет, иначе дядька задолбает своей учёбой! Я хочу гулять, воровать и бухать. «Бедный глупыш. Разве ты не понимаешь, что таким образом ты превратишься в настоящего осла, и никто тебя ни в грош не будет ставить?». - Заткни глотку, старый козёл! «Мне жаль тебя… Потому что ты деревянный…». При последних словах Октябрь не выдержал, и набросился на старика.

Пацаны долго пинали деда за гаражами. Тряслись медальки на лацкане кримпленового пиджака, дёргались худые, обутые в кожаные коричневые сандали, ноги, забавно тряслась от ударов ногами седая лысая морщинистая голова. - Братан, давай в «футбол»! Давай! Ну, что же вы, ребята... Ну, люди же вы... Сверчков затих...