Кержак. военно-историческая повесть

Часть I

Поздней весной 1932 года Нижний Новгород был столицей Нижегородского края. Края тишайших провинциальных городков и добрейших людей, живущих неписаным пониманием законов природы и общинного лада. Края холмистых полесий заволжья и низинных лесов мещёры, стелющихся до взгорий приуралья и студёных северных вод. Края дремучего темнохвоя с непуганым зверьём и красного раменья с обилием кладового сбора.

По разлатой лестнице здания краевой управы поднимался моложавый мужчина среднего возраста. Выбеленная рубаха навыпуск, короткий регат, широко скроенные шаровары, высокие кожаные сапоги, в руке потёртый и, как указывал хозяин, верный кожаный портфель. Пирамидку тёмных жиденьких усов подчёркивала милая улыбка, глаза излучали задумчивый взгляд человека инженерной прослойки общества, на долю которой выпадали ярчайшие трудовые свершения первого индустриального десятилетия молодой Республики Советов.

Мужчина поднялся на этаж с проходным коридором, подсвеченным немощными настенными светильниками, проследовал по ковровой дорожке до двери за надписью «СЕКРЕТАРЬ» и без стука вошёл внутрь.  Взору инженера поддался лаконичный интерьер канцелярского кабинета: шкафы для бумаг, тяжёлый морёный стол, тумбы, печатная машинка, чёрный коммутационный телефонный аппарат с тремя белыми клавишами, в узких проймах окон стояли горшки с цветами. По противоположным стенам секретарской разместились глухие двери, на одной табличка: НАЧ. УПР. ЗЕМЕЛЬ НИЖЕГОРОДСКОГО КРАЯ.

Пухленькая секретарша, не замечая вошедшего, собирала в стопу кипу бумаг. Мужчина приблизился вплотную к столу и, привлекая внимание хозяйки кабинета, звонко брякнул по столешнице костяшками пальцев. Секретарша подняла глаза, оценила посетителя строгим взглядом, будто сверяя с одной ей известным образом, и откинулась на спинку стула, ожидая вопроса.
— Здравствуйте! — почтительно кивнул инженер.
— Здравствуйте! Чем могу помочь, товарищ? — спросила женщина.
— Кержаев Сан Милыч по вызову до Полежаева Колай Иваныча..., — мужчина кивнул на табличку.
— Ах, да, товарищ Кержаев?! — опомнилась секретарша и, снова приняв деловую позу, без доклада начальнику распорядилась: — Проходите, Колай Иваныч предупреждал о вас!

Кержаев вошёл в кабинет, отличавшийся от секретарской большим размером и беспорядочной бумажной обжитостью. По центру стоял стол-бюро литерой «Т», тумба с телефоном, лакированные спинки придвинутых к посетительской части стола стульев. Кресла и шкаф, напротив окон высоко на стене висели резные багеты с парсунами известных геодезистов. Кержаев их, конечно, знал: «Красовский Феодосий Николаевич» и «Давыдов Борис Владимирович». За спиной хозяина кабинета висели два подрамника вертикального исполнения с картами. Одна была прикрыта сборенной занавесью, вторая открывала полотно цветной контрастной печати под заглавием: ТОПОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА НИЖЕГОРОДСКОГО КРАЯ.

За столом сидел человек неболезненной полноты, держал перед глазами разворот газеты. Бросив взгляд на вошедшего, начальник свернул периодику и учтиво предложил пройти к столу:
— Здравствуй, Сан Милыч. Проходи, садись...
— Здравствуйте, Колай Иваныч, — Кержаев подошёл, через стол пожали руки, выдвинул ближний стул и сел: — Почто мне честь быть вызванным до краевых властей?
— Разговор... и предложение... Чайком угостишься?
— Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб! — блеснул поговоркой Кержаев.
— Очень даже понятно, Сан Милыч, — улыбнулся Полежаев, поднялся с места, отошёл и приоткрыл дверь к секретарше: — Лизонька, подайте нам чаю, пожалуйста... с помазными сушками...

Вернувшись на рабочее место, начальник достал из ящика пачку папирос, двинул к Кержаеву пепельницу:
— Закуришь?
— Так... не привык, знаемо ли...
— Ну, как знать...

Начальник закурил, вальяжно откинулся на спинку стула. Почти сразу в кабинет вошла секретарша, неся на подносе стаканы в омеднённых подстаканниках и аппетитно помазанные сладким кремом сушки в вазетке.
— Ой, как быстро чай поспел?.. — удивился Полежаев.
— Как же... просили уже? Вода скипела, заварка занялась, подавать уже хотела, а вы вторите? — поворчала секретарь, поставила поднос возле посетителя и ушла. Начальник поднялся с места, заново обошёл стол, подсел за посетительскую часть стола напротив Кержаева.
— Вишь, как работа поставлена? Не успел помыслить, а чай уже горяч и сушки сладки?! — осмеял Николай Иваныч, взялся за подстаканник, звучно прихлёбывая, отпил глоток и продолжил: — Так вот... Наблюдая работу по межеванию земель заречной части города, найдя работу твоей группы отличительной в высокой степени, решаю вызвать тебя в край. Должность, квартира, меблировка, внедолге будет и машина с водителем... Думать будешь?
— От такого разве отказываются? — тоже взялся за блюдце Сан Милыч
— Вот и не откажи. Смотрел твои бумаги: происхождение рабоче-крестьянское, родители из мещан, сословие податное, а науки постигал аж в Межевом?
— Дядька в Москве прижился... Видя мою прилежность к обучению и разным наукам, отец отправил ему на попечение, в люди, по-старому сказать, и изыскал возможность выучить...
— Зажиточный… отец-то?
— Не богач, скажу так. На паях три человека, все золотых рук краснодеревщики... Без дела не сидели, на краюху имели..., — попивая чай, так же звонко прихлёбывал Кержаев.
— Отрадно..., — хрумкнул сушку Полежаев.
— Портрет Красовского на стене у вас – в бытность моего обучения в Москве он был начкафой в Межевом...
— С Федосом учился на курсе, с Давыдовым, была оказия, на северах работал. Учёные мужи..., — Полежаев подал взгляд к парсунам, засим перевёл на карту позади стола и подал головой: — А вот и наше поле деятельности – край осилишь? Учитывая, что добрая половина земель не изведана?
— Да-а, масштабы заманчивые..., — протянул Кержаев, — Размахнуться есть где, но вот северные земли Нижегородского края обжиты затворно и исследованы неважно. Возьми поветлужье и всё верховое керженье – глушь непролазная?..
— Глушь не глушь, а народ живёт? Без дорог, почитай, нормального железнодорожного сообщения, и тем паче электрификации? Допустим, что полюдье там старого уклада и прочих обрядов, а событуют – связи между собою какие-то поддерживают?
— Согласен, Колай Иваныч. Наймиты на;свежо сказ вели о нравах диких и жизни... общинами обособленной, но большею частью всё ж таки хвалили... Люд тамошний образовывать время пришло, а раз так – кому как не народной власти отшелый народец из лесов выводить?..
— Вот ты и будь в первых рядах! Представляй нашу власть, подводи научную базу к освоению пространств и привноси отшелым людям цивилизацию...

***

Весна входила в полную силу, деревья набирали цвет, трава отмечала буйный рост. На южной окраине Нижнего Новгорода в ложбинке одного из бесчисленных городских оврагов образовался широкий пустырь. Поверху к оврагу подошла застройка из типичных каменных домов, в дальнем конце улицы несколько деревянных изб за палисадниками. По противоположному краю оврага петляла грунтовая накатка, за ней оставалась череда длинных складских строений. Из высокой растительности в ложбинке имелись лишь поросли приземистого куста, две пушистые ветлы, тоненькая берёзка и пушистый клён. Возле поросли куста по склону оврага вольно перекидывала карты компания взрослых парней. По низинке на вытоптанной футбольной площадке гонялись за мячом босоногие мальчишки различного возраста и роста. Ворота были обозначены котомками, обутками и наваленной верхней одеждой.

Низина просматривалась с пригорка вся как на ладони. Подобных пустырей в исторической части города немало. Особенно по оврагам и изломам ландшафта, не занятых шелестящими потоками ручьёв-речушек. Жилые кварталы Нижнего Новгорода большей частью расположены на горах, а по уточнению нижегородцев – «На Дятловых горах!» Не скалистых, как принято представлять, но и к равнинным холмам не идущих в сравнение. Нижегородские Дятловы горы – это вспученное правобережье рек Оки и Волги.

На взгорок вдоль домов с прилегавшей улочки вышли Александр Милентиевич с сыном Александром, подростком лет четырнадцати, ростом уже догнавшим отца. Как шутил отец: рост моего сына без двух вершков уже два с половиной аршина! Сын стоял в пыльных обутках, штанах широкого кроя, запоясанной узким ремешком накидной рубахе из тонкого сукна и видно, что маловатом в рукавах расстёгнутом пиджачке. Отец в похожих ботах, в строгом плаще светлых тонов и короткополой федоре. Обычная одежда горожан тех лет.

Сын сразу проявил интерес к бегающим в ложбинке ребятам. Проницательным взглядом инженер-землемера Кержаев-отец отмечал перепады высот дальнего укоса ложбины, но взглянув на сына, улыбнулся и подобрел:
— Непочатый край строительных работ предстоит на той стороне этого овражка… Иди, Шуня, бегай, пока есть где...
— А што случится, бать? — мялся с ноги на ногу Шунька, не решаясь без одобрения отца сорваться с места.
— Местность эту скоро будет не узнать, — отеческим хлопком по плечу отец подтолкнул сына идти, — Беги-беги, разве обскажешь все планы в двух словах?
— А с баулами подсобить... не надо? — держится Шунька.
— Баулы? Наше барахло прибудет второго числа, сегодня казёнка. Обещали помощников – с ними без тебя управимся...

Шунька задал стрекача к футболистам. Александр Милентиевич обернулся на приблизившееся тарахтение мотора, обрадовался подъезжающему грузовику и двинулся навстречу.

Гружёный мебелью грузовик не успел остановиться, как с пассажирской стороны открылась дверца кабины, и с подножки спрыгнула бойкая девица в алой косынке, форменной гимнастёрке телесного цвета с карманами на груди и тёмно-синей юбке пониже колена. Полусапожки её неожиданно погрузились в пыль. Улица вдоль домов мощения не имела, проулочная колея была разбита бесчисленными колёсами торговых тарантасов. Девушка слегка задрала юбку и прыжками лесной косули выскочила из пылевых клубов на траву.
— Ух... пылищу подняло! — воскликнула девушка.

Пока отряхивала и поправляла подол, подошёл Кержаев:
— Ловко как вы отпрыгнули, мне так и в молодые годы не под силу! А про пыль подмечено верно, но смею заверить, годика за три преобразим до неузнаваемости. И дорогу проложим, и аллею разобьём. Я, вероятно, вас поджидаю?

Девушка осмотрела собеседника. Второпях потянув тесьму, едва не обронив папку, достала вкладной листок:
— Смотрим: вы Кержаев Александр Милентиевич?
— Извольте, он самый есть! Прошу любить и жаловать...
— Настасья, будем знакомы! — протянула руку девушка.
— Очень приятно, Настёна... Ничего, что я так?
— Можно и Настёна, да звучит как-то по-купечески?
— Полагаете? По-купечески жаловать принято под отчество! Приятно очень, Настёна, что придерживаетесь условленного времени, невзирая на субботний день...
— Вы один на сегодня, Александр Милентиевич, но переулок ваш пришлось поискать. Вот список имущества на ознакомление... Покажете грузчикам, куда носить?
— Покажу, только зовите меня как проще – Сан Милыч! — Кержаев пробежал список взглядом, — Немного бы четверым?!
— Список составлен согласно номенклатуре. Опишите в заявлении, чего недостаёт – докупим и доставим...
— Ой, как замечательно! Комплект карт десяти наименований, — Кержаев оторвался и вытянутой ладонью показал через пассажирское окно шофёру направление: — Следуй за мной, голубчик...
— Сан Милыч, завтра маёвка на Первомайской площади, помните? — Настасья догнала ушедшего вперёд Кержаева.
— Помню. Я приглашён рассказать о планах благоустройства территорий и развития новых районов города... Как забыть?
— Много напридумали? — сощурилась девушка.

Собеседники скрылись в проходной арке, следом въехал грузовик. Александр Милентиевич непринуждённо перешёл на более комфортное для него «ты»:
— Напридумали, как верно говоришь, делать Первомайку значимой, как та же площадь Советская. От неё начнём расширение района, да и всей верхней части города...
— Ой, как интересно! Ещё вчера окраина, рынок средной, а завтра уже значимость? — размечталась Настасья.
— А как иначе, милочка? Смотри, что творится – вздымается страна, полным ходом идёт индустриализация, требующая отдачи сил, новых свершений, а пролетарию нужно где-то жить...

***

К одним из обозначенных ворот в низинке подбежал Шунька, встал возле «штанги». Лет десяти отроду чумазый вратарь покосился на незнакомого паренька, но быстро вернулся в игру.
— Слышь, вратарь?.. — начал Шунька.
— Тойди от волот... шляются тут всяки..., —  на полуслове прервал вратарь, не друживший с половиной алфавита.
— Волоталь, можно с вами? — повторно обратился к вратарю Шунька должно быть понятными тому словами.
— Кой волоталь? — в мимолётной задумчивости парень потерял игру. В оный момент ему в затылок налетел мяч, сбив с головы огромных размеров картуз. Вратаря шатнуло и вместо мяча занесло в ворота. Едва привстав, мяч снова ударил его по спине, но парень ещё витал в облаках: — Сам ты волоталь!..
— Ты же на волотах стоишь, вот и волотарь?
— А..., — паренёк завёл глаза под лоб, грязной перчаткой протёр под носом, — Чё длазнишь? Влаталь я, а не волоталь...
— Не дуйся... Я думал, тебе так понятнее будет?..

Вратарь оказался беззлобным, крикнул своим:
— Лебяты, к нам новый иглок плосится...

Шуньку обступили с дюжину пацанов. Один лопоухий, к тому же рыжий и высокий – с Шуньку ростом, остальные на полголовы и ниже. Лохматые, чумазые, босоногие, штанины подогнуты, рубахи навыпуск или подвязаны узлом на животе.
— Здоро;во ли, ребята? — не растерялся Шунька.
— Здоровей видали, и то ничего! Отких такой будешь? — отвадил рыжий.
— С Кунавина, со слободки...
— Из купчишек, али как? — настаивал открыться рыжий.

Слобода Кунавино, зовущаяся горожанами «купеческой», до недавних пор извлекала недобрую славу от близости знаменитой Нижегородской ярмарки. На заре начинания купцы или перекупщики занимали для постойных дворов территории на «кунавине», не затапливаемой в половодье балке за береговым полобом, к коему судовладельцы чалили торговые суда. Ну, а где прижился купец – непременно притрётся преступный покуситель, горожанами нагорной части города тщетно избегаемый.

Купеческое и прочие сословия советская власть нещадно изживала, новенький на хулигана внешностью не походил, но денег за спрос, добрым людям известно, не берут...
— Нам трёхкомнатку выдали в наём. В том доме на взгорке..., — с понятным кивком ответил Шунька.
— Трёхкомнатку на семью? Знать, гепеушник? — пацаны усмехнулись, — Эвон дом только с гепеу да с управы подселяют...
— Отец инженер-землемер градостроя, — гордо ответил Шунька. — И будет на том! Меня звать Шунька... Кержаев...
— Знакомства потом. Бей штрафной, раз в иргу просишься. Посмотрим, как тея называть! — приговорил рыжий и сам встал на ворота.

Шунька поставил мяч в одиннадцати шагах от ворот, сам отошёл на разбег. Тут он понял, что погорячился с дальностью, так как от штанги до штанги всего метра три, а рыжий с распростёртыми руками и длиннющими ногами не оставлял области к манёврам. Шунька примерился, разбежался и поддел ногой так, чтобы мяч полетел много выше рыжего, а звук удара послышался как от удара хлыстом. Ребятня рассмеялась.

Рыжий распознал уловку новичка, но вида не подал:
— Мазила, зато шваркаешь хлёстко... С Рябыми знаешься?
— Ни с кем пока не знаюсь...
— Вороватые они, буржуи недобитые... Будешь знаться, к нам не ходи...
— Мне всё вновь... а с вороватыми на слободке дружбы не водил и здесь не собираюсь...
— Лады, вставай играть против меня и сымай чёботы, иныче все ноги нам засинячишь! — скомандовал рыжий.

Разувшись, бросив чёботы за ворота и закатав по колено штаны, Шунька снова вызвал насмешки своими белыми култышками. Ехидно цыкнув, рыжий ввёл мяч в игру. Тактики игры у футболистов не было, разметок площадка не имела, ребятня просто гоняла мяч из угла в угол, не соблюдая ограничений.

***

По завершении игры проигравшая команда встала по линии ворот, приспустила штаны. Мал мала меньше, с краю самая высокая задница рыжего. Каждый из победителей, Шунька в их числе, мячом метров с пяти набивали проигравшим «сало».
— Кучно ставайте... а то растянулись по воротам...
— Ничё, завтра ваше сало отобьём... Отыгрыш назначаем! — раззадорился рыжий. Пригнул голову к коленям и вдалеке завидел, как к парням, игравшим в карты за кустами, подошла троица шпанистых пареньков.

Заводила из подошедших сразу завёл разговор с картёжниками, обратившись вроде как к лидеру:
— Пека, сапожки у нас есть... на мену аль продажу... 
— Ну-ка, Рябой... кажи сапожки, — сбросив карты на кон и затушив папироску о подошву ботинка, откликнулся Пека.
— Новы-кожаны-малёвыны, мухой не одёваны! — усмехнулся Рябой и бросил ближе к ногам картёжников бордово-красные сапоги со средней высоты голенищем.
— Признавай – стащили? — ухмыльнулся Пека.
— Товар ходовой, по нраву – бери! А нет и спроса нет...

Пека дотянулся, не вставая на ноги, взял сапоги в руки, пощупал, покрутил, высматривая изъяны, сложил подошвами. Проверил на совпадение размера, приложил к подошве своего ботинка, о который тушил окурок. Показал несовпадение, бросил примерить остальным:
— Маловата мне будет... твоя обувка!

Сапожки примерили ещё двое, после чего откинули их к ногам Рябого и демонстративно отвернулись. Из валявшейся на кону пачки достали папироски, закурили от одной спички и без лишних слов погрузились в карты.
— Ну... кой ответ? Брать будете? — не унимался Рябой.
— Гуляй, Рябой... Ваш товар не в нашей прихоти! — отвадил подошедших некто из клубов папиросного дыма.

***

Новая квартира досталась Кержаевым в бывшем доходном доме одного из богатейших купцов, пропавшего без вести во времена Октябрьской революции 17-го года. Большая входная дубовая дверь из двух створов, побитая скорым перемещением мебели прихожая. Стены крашеные, кое-где облупленные, потолок закоптелый от времени. Мелкие трещинки, или редкий отвал штукатурки. С потолка повисла на проводе пыльная лампа. В углу бронзовая вешалка с девичьим пальтишком на крючке, на втором одиноко висела кем-то забытая шляпа.

Комнаты оставлены бывшими постояльцами в бардаке, но новосельцы к такому состоянию жилья были готовы. До переезда они проживали в деревянном доме, имея на семью небольшую каморку и отгороженный угол за печью в тёплом чулане. Последние годы не бедовали, обретались всё-таки при службе, об отдельном жилье разговоры поднимались редко или велись в большей степени не прилюдно.

В эти годы Нижний Новгород значительно прирастал территориями в нижней заречной части за счёт ударного строительства и расширения заводами корабельной, авиационной и автомобильной индустрии. Строились новые дороги, прокладывались трамвайные пути, возле новых предприятий росли жилые кварталы. К межеванию земель приложил свои знания и навыки Александр Милентиевич. Непубличными стараниями жены, Зинаиды Михайловны, семье могли бы выделить жилую площадь в Соцгороде, новом микрорайоне при строящемся автомобильном заводе имени В.М. Молотова, но повышение мужа по службе занесло их семью в историческую часть верхнюю города.

Отец, мать и дочь Кержаевы копошились с привозной казённой мебелью и мелкими пожитками. Примерялись, двигали, раскладывали. Дочка, девчушка лет восьми, была незаменимой помощницей, пока брат гонялся на улице. Незаметно к вечеру раздался стук в дверь, первой среагировала дочь. Звонко отщёлкнула щеколду и, натужно кряхтя, потянула створ:
— Тяжалуща-та какая!
— Обожди, помогу..., — окликнула из комнаты мать.
— Справилась! — ответила дочь.

Отведя створ, дочь вдруг захихикала. В прихожую вышла мать, вытерла руки о подол фартука, увидела сына. Саркастично умилилась и ради приличия по-матерински заохала:
— Ох ты, Боже ж ты мой! Смотрите на него: подрался с кем?

В прихожей стоял распаренный Шунька. Штаны грязные, поясной ремешок в руке, ноги босые. На лице разводы грязи.
— Да не, мам... футбол гоняли, — ответил Шунька, протёр кулаком под носом, размазав грязь на щёки, как тот футбольный волотарь. Мать остановила взгляд на босых ногах, Шунька скосолапил стопы и стеснительно поджал пальцы.
— Четырнадцать уже, а всё как сорванец. Боты куда делись?
— Боты пропали, мам... пока играл... А кожак вот уберёг, — успокаивающе, предъявил ремень сын.
— Горе... луковое... Скидывай грязь и пойди на кухню мыться...

В прихожую вышел Шунькин отец, залыбился на сына:
— Выиграл хоть?
— Выиграли, бать. Завтра отыгрыш... Мам, а есть старьё на игру?
— Найду, как привезём баулы..., — женщина повернулась к дочери: — Ве;рушка, готовь корыто – будем замараху мыть?
— Како корыто, мам? У нас теперь ванна... для грязнуль...
— А ты взапрям-таки чистюля? — Шунька играючи подоткнул сестре под рёбра пальцами. Вера привычно взвизгнула и отскочила к матери:
— Уйди, дурак... Чистюля, представь себе...
— Ой, да... ванна, — пробормотала мать, — Шуня, не дразни сестру! Иди под холодной лейкой отмойся... Воду греть не на чем...
— А примус что, поломан?
— Примус ужин варит, к столу пока не садились... Как теперь на маёвку пойдёшь в старых драных... ботинках? Отцу стыдоба?
— Они не порватые... Подмажу ваксой да пойду...

***

Площадь имени Первого мая, в народе Первомайская, где собирался один из участков всеобщей городской маёвки, в недавние времена называлась Новобазарная. Изначально пребывала пустошью на окраине, прибранной средными торговцами. В будние дни воскресная торговля оставалась закрытой, губернские торговцы отвозили всё нераспроданное на свободное место недалеко от старого острога, где сторговывали оставшийся товар среди недели.

До Новобазарной площадь называлась Арестантской. Советская власть приняла во внимание, что и средная торговля не менее, а так же пользительна, как и воскресная, но отвела её в сторону от площади, предоставив обнесённый забором участок под арочной вывеской «Средной рынок». После этого Новобазарку полностью очистили от всяких торжищ и перелицевали в «Площадь имени Первого мая». Сейчас это огромное пространство большим временем пустовало, оставаясь местом сбора горожан для воскресного моциона или различных уличных выставок, демонстраций и новомодных маёвок.

Семья Кержаевых в полном составе и праздничных одеяниях вышла на площадь. Остановились на подходе к центральной точке маёвки высматривать происходящее действо.

Вот проходит на разворот трамвай, за ним под руководством вожатой в красной косынке вьётся с улочки цепочка пионеров. Сквозь стуки барабанов раздаются звуки заикающегося на каждом шаге горна. Рядами по трое, все в светлых рубашонках, красных галстуках и пилотках. Пионер подпинывает в ногу впереди идущего, тот оборачивается, грозит кулаком. Вожатая отвешивает подзатыльники обоим.

Среди площади стоит грузовик с опущенными бортами. За кабиной стол, за ним восседают три человека: в середине строго одетая женщина в потёртой кожаной тужурке, Настасья в праздничной алой косынке и мужчина в привычном одеянии. На столе устроителей маёвки разложены листы, стопа прокламаций, стакан, графин с водой, в вазе букетик гвоздик. Над передним бортом на двух длинных черенках растянуто кумачовое полотнище, на котором нетвёрдой рукой намалёваны поздравления: С праздником 1 МАЯ, товарищи! Да здравствует ТРУД!

К левому борту грузовика лесенкой для удобства подъёма выставлены деревянные ящики. В десятке шагов духовой оркестр, рассаженный на канцелярских стульях, наигрывает марши и разные мелодии. Вокруг праздно одетые горожане, молодёжь с красными флагами, женщины с цветами. Молодые комсомольцы держат портреты красных командиров гражданской войны и транспаранты: Первое мая праздник труда! Праздник весны, праздник труда! Наш пролетарский привет ТОЗ! Даёшь смычку города и села! Каждой сельхозартели трактор и автомобиль! День солидарности трудящихся!

Горожане учтиво расступаются, к грузовику проходит пионерский отряд. Тихнет горн, молкнут барабаны, пионеры обступают пятки и наскакивают на передних.
— Отряд, стой, раз-два! Отряд, к борьбе за рабочее дело – будь готов! — командует вожатая.
— Всегда готов! — многоголосьем отвечает отряд.
— По окончании торжественной части можно остаться со мною на маёвке или произвольно разойтись к родителям. Вертаться до школы не будем. Напра... во!

Пионеры развернулись, обступили грузовик. Три-четыре активиста переглянулись, и как только вожатая расслабилась, растворились в толпе. Оставшиеся сомкнули ряды, словно ранее репетировали. Вожатая отошла к Настасье, передала листок.

На произвольную трибуну по ящикам вскочил мужчина в рубахе со стоячим воротом, отороченный тесьмой с ярким орнаментом на русские народные мотивы. Мужчина подошёл к женщине, занятой перебором листовок в середине стола:
— Варвара Антоновна, давайте уже начинать... Объявите меня, пожалуйста...
— Начинаем..., — отложила листовки женщина.

Варвара Антоновна вышла в центр кузова, дирижёру дала понять рукой затихнуть. Последние звуки тубы унесло ветром, оживление толпы поубавилось. Женщина улыбнулась, широко обнажила прокуренные зубы немало претерпевшей в ссылках  революционерки, вдохнула в полную грудь и хриплым баском, не сочетающимся со строгостью внешнего вида, проголосила:
— Дорогие товарищи, начинаем маёвку! В планах праздника выступят председатель горсовета, делегаты к XVII съезду Всесоюзной коммунистической партии большевиков, передовые пролетарии и гуманитарии города. Заведующая городской публичной библиотекой имени Владимира Ильича Ленина. Далее трибуна будет предоставлена нашим поэтам и всем, кто захочет высказаться. Первым приглашается председатель городского совета Грачёв Алексей Петрович... Встречаем, товарищи!

Женщина призывно захлопала в ладоши, незанятые транспарантом горожане поддержали аплодисментами. В первых рядах громко рукоплескал пионерский отряд. Градоначальник налил полстакана воды, отхлебнул большой глоток, взял со стола подготовленный лист с текстом, в который не заглянул до конца речи. Вышел на центр кузова, педантично пропустив отступавшую к столу ведущую, и порывисто выбрасывая руку, бойко начал:
— Дорогие земляки! Как председатель горсовета, по поручению градоуправы хочу поздравить вас с самым весенним, самым трудовым праздником пролетариата и крестьянства, с Первым мая! Не по бумаге, скажу своими словами... от сердца, раз на то пошло... За последние годы разными управами города проведено колоссальнейшее размежевание городских земель... Разработаны планы по застройке пустующих территорий, обустройству площадей парками, скверами, фонтанами. По постройке кинотеатров, спортивных сооружений, жилых районов, прокладке новых дорог и трамвайных путей. Уже три года город расширяется в заречной части, я стою на борту грузовика, выпущенного заводом имени товарища Молотова уже в этом году. На стапелях «Красного Сормова» заложены корабли, ждём пуска авиационного завода. Начато строительство железнодорожного моста на левый берег Волги. Град наш считался карманом России во времена свергнутых самодержцев, карманом остаётся сейчас, и приложим все усилия, чтобы таким оставался впредь...

Кержаевы стоят на удалении. Напряжённо вслушиваются в каждое слово, ждут вызова главы семьи. Мать убирает в подмышку жиденький букет полевых цветов, поправляет сыну ворот рубахи. Отец держит перед глазами листок, бегает взглядом по написанной вручную заготовке текста речи. Дочь вихляется, держась за свободную руку отца, то и дело его подёргивает.
— Это будет лишнее, — бурчит Александр Милентиевич, отпускает дочь и сточенным карандашом перечёркивает строки три. Смотрит на жену: — Быть может, тоже обойдусь своими словами? Душевнее будет, чем проговаривать непонятные людям термины?
— Своими, конечно... Тебя в любой момент позвать могут? — закончив с сыном, интересуется жена.
— Вызовут, Зиночка, вызовут... в свой черёд.
— Ве;рушка, пойди бант поправлю, — женщина перенесла взгляд на дочь и поманила её к себе.

***

Сквозь народ к семейству Кержаевых протиснулся вчерашний рыжик с площадки. Одет повседневно, невзирая на праздник. За рукав теребит Шуньку:
— Кержак, отойдём? Поба;ять надо за что есть...
— Потрудитесь, пожалуйста, пояснить, мил чек, какой же кержак из нас? — сыронизировал отец. Сестра хихикнула.
— Меня, бать, — отреагировал Шунька, — Отойду?..
— Отойди... раз надо. Друга своего представишь?
— Шуша это..., — Шунька сознал, что знает только кличку товарища, и без тени смущения спросил, — Звать-то тебя как?
— Алексей... Шушканов....
— Так будет более почтительно, молодой человек, — поддержал отец.
— Потому и Шуша, — догадалась и хихикнула Верушка.

Стесняясь, рыжик понурил голову. К лицу его прилила кровь.
— Сан Милыч..., — отец подал руку Шуше, — В поимении Шуша, Алексей Шушканов, зазора нет. Например, презабавное прозвище Рублёво Ухо – вот от такого впору краснеть и стыдиться. Вам интересна эта история, молодые люди?..
— Канешна, — расхрабрился Шуша под хихиканье Веры.
— Слушайте: жил на Кунавине повадливый к воровству малец. Из погребка одного трактира таскал балык, яйца, соленья и иные снадобья, и носил торговкам на базар. Тем и пробавлялся. Однажды его выследила ключевая управка и в наказание оттаскала за ухо. Да так опрометчиво, что надорвала мальцу мочку уха! Мать мальца затеяла тяжбу за телесные увечья, и обидчице присудили выплатить рубль компенсации. По тем деньгам, если мне не изменяет память, это три пуда муки! Парень вырос и уже состарился, но обидное прозвище Рублёво Ухо, приклеенное ему теми же рыночными торговцами, носит через всю жизнь.

Мальчишки захихикали в унисон с Верой.
— Надеюсь, не воровал больше? — хитро поучила мать.
— В воровстве Рублёво Ухо замечен больше не был, — ответил отец, — Да и мало осталось таких, кто помнит эти злоключения.
— Его пример другим наука?.. — риторически завершила мать и переспросила сына, — Вернёшься сюда или не ждать?
— Почём знать? — ответил Шунька, просчитав, что родители готовы отпустить до вечера. — Как получится...
— Смотри не спачкайся, как вчера, — вслед удалявшимся пацанам успела попрекнуть Вера.
— Быстро Шуне прозвище наклеили, — выдохнула мать.
— В детстве меня тоже кержаком заклика;ли, теперь вот и сын перенял. Хотя на слободке, думаю, его так же звали. Фамилия тому потворствующая..., — поддержал отец.
— Потому что все мы кержаки! — разъяснила Вера.

***

Пацаны скрылись из вида, направившись по прилегающей улочке. Провинциальные каменные дома, между ними каменные заборы с арочными вратами и глухими затворами, отсекавшими от улицы дворики или придомовые территории. Почти в каждом доме на первом этаже или в полуподвале салоны, кабаки, ателье и прочие торговые лавки мелких промысловиков и ремесленников. За полуподвальной продуктовой лавкой около деревянного забора видна скамья, на ней посиживает подсобник, чадит папироской. Из бокового кармана его робы наполовину торчит початая пачка папирос. Сбежавшие с маёвки пионеры потаскивают из этой пачки курево. Через щель в заборе втыкают прутик в гильзу папиросы и осторожно вытягивают её наружу. У одного в руке скопилось уже штук пять папиросок.
— Слухай, Штырь, можа хватит? — настораживает другой.
— Тише, Пузырь... ешшо одну и дёру..., — шепчет бойкий.
— Почует Серпуха, ноги же оторвёт?
— Не баись... Чай не впервой таскаю...
— И чё? Ни разу не попадался?
— Тады без ног таскал бы, — хихикнул воришка, пацаны притаились. Рабочий услышал шорохи, встал, посмотрел поверх забора – никого. Потянулся руками, тряхнул ногами, прокряхтел что-то невнятное и спустился в лавку, не думая о пропаже.

Из ближайшей арки вышли довольные воришки, увидели Кержака и Шушу, побежали вдогонку.

***

Шуша с Кержаком шли по улочке, вели разговор.
— Занимательно твой тятя истории сказывает...
— Добрый он у меня и общительный..., — умилился Кержак.
— Кержак, ты же в нашу школу поступишь? — издали зашёл рыжий, но хитреца в его лице могла выдать, что это был только вступление.
— Верно. Мать сказала, после праздника пристроит...
— В девичьем классе есть Динка Юнусова... Не задирай её! — предупредил Шуша.
— Зачем мне? Уважителен я к девчонкам, задирать не собираюсь, а ты меня ради этого с маёвки вытянул? — поджал Кержак.
— Наперёд баю, Динку штоб не трогал... А тебя вызвал на расклад... Слухай за;перва: повидал я вчёрась, кто твои чёботы прибрал... Рябой это... с братьями своими...
— Так-так-так... вчера почему смолчал?
— Их три брата Рябовых... Держатся, шшитай, всегда вместе, связываться с ними все чураются...
— Поколачивают что ли?
— Не без того... Слухай дале: с крыши моего дома вся Лапшиха видна как на ладони... Рябых как заметил, так сразу побёг смотреть, куда оне ворованное сносят...
— Почему они должны где-то прятать? На подволоке... на дворе ли своём не проще хранить?
— Тятя у них злющий аки старый урядник. Нэпмановец недобитый, всё у него по полочкам... Рябого, старшего своего, знаешь, как вицей охаживал, когда не досчитался чего-то? Терь я проследил и знаю, в погребке над ручьём у них ныча запособлена...
— Ты, Шуша, канитель, вижу, вьёшь вокруг да около? Никак предложить что-то хочешь? Выкладывай смелее...

Шуша выдержал паузу и решился:
— К погребку можно незаметно сойти через мосток, а тама, поглядь, и своё зашарпаем?..
— Тебе какой резон вписываться? Знакомы второй день?
— На лад скажу..., — Шуша вытянул вперёд кулак.
— Замётано! — согласился Кержак и ткнул своим.
— Сегодня тятя с похмелья молвил матке..., — Шуша почему-то обернулся, не подслушивал бы кто, и продолжил: — На фабрике по случаю Первомая премировали его красными яловыми сапогами. Ему малы бы, а сыну, бишь мне, подошли бы в ногу... Потом он забуздырял в шинке, тама, примыслил, его и обчистили... Домой пришёл, плохо помнит што да как...
— Что из этого следует?
— Помнишь там, в кустах... парни кон варили?
— Помню... в карты резались?..
— Ну, да... К ним Рябые подходили, а оне взачасто тискают по шантанам всё, что плохо лежит... Проходили мимо ворот и твои чёботы в котомку запихнули... Своими зенками видел...
— Заинтересно дело...
— Вот и гадаю теперь, ежали они же и сапоги у тяти стянули, верняк, что схоронили в одном месте?

Пацаны замолкли, представляя каждый что-то своё.
— А если на балчуг отнесли и уже выменяли? — очнулся Кержак.
— Потому и зову пошарпать... Оне, поди, на маёвке сейчас крутются, а тама поболе щас зевак чем на балчуге?
— Да, если так, тянуть нельзя..., — не решается Кержак.
— Не струсишь? — неожиданно поддел Шуша, видя сомнения друга.
— Сам ты трус! Пошли... за своим полезу!

***
— Куды полезете? Можо; мы с вами? — Шушу с Кержаком нагнали пионеры, воровавшие папироски у подсобника.
— Без вас управимся, а вы тут как? — парировал Шуша.
— Вот! — пацанёнок вскрыл свёрток, там папиросы.
— У Бузатого опять натырил?
— У него... тягомотного..., — залыбился мальчишка.
— Смари, отхайдакает, не жалея, коли прознает... Рука у него тяжела как кувалда кузнечна...

Шуша знавал, о чём предупреждал. Подсобник слыл умом вараки, так ругал своего подручного лавочник, а силу имел не дюжую. Однажды, в далёком и голодном восемнадцатом на лавку налетела банда из трёх человек. Лавочника, жену и подсобника связали, подогнали подводу, хотели грузить товар. Поняв к чему идёт, лавочник взмолился, спасай, мол, Серпуха, инче по миру пустят, а то и жизнь отымут! Серпион поднатужился, расхомутался, порвал верёвки, коими вязали руки. После чего столкнул двоих лбами, да так, что те потеряли сознание. А третьего придушил, что потом еле откачали.

Лавочник держал Серпиона с тех пор возле себя.
— Так я же штырьком, тишком и мастырно..., — оправдался пионер, — Када поболе выйму, а в обычай одну-две папироски потягаю и на том ухожу...
— Это у нас Андрейка по кличке Штырь. Эвон дружок его Пузырь, тоже Андрейка..., — придержал Кержака Шуша, представляя пионеров.
— Штырь и Пузырь? Прямое сочетание..., — поручкался с пионерами Кержак, — Откуда же прозвища у них такие яркие?.. Хотя... про Штыря понятно...
— Дюха под воду нырять не может... Вроде кунётся с головой, а задница всё боле поверху бултыхается, а кой раз и пузыри испускает...

Штырь звонко засмеялся, Пузырь отреагировал обидой:
— Сам ты пузыри пускаешь. Было-то раз, кады чечевицей незрелой объелись, а ты достоль поминаешь...
— Лады, не дуйся, друг Пузырь! Нам дельце немечено, скоро обернёмся, а вы дуйте на овраг и ждите нас там! — Шуша развернул пацанят, — Вы нас не видели, коли спрошать кто будет – понятно?
— Понятно дело!.. — пацаны пошли, дразня друг дружку: «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь»...

***

Заокольной тропой Шуша с Кержаком вышли к погребку. В пригорке торчал бревенчатый конёк врытого в откос зимнего погреба, поверху прикрытого дикими деревцами и густым кустарником. Пяток деревянных ступенек спускают вниз к покосившемуся притвору, за которым непроглядная темь, что и с горящей спичкой не рассмотреть. Понятно, притвор не трогали много лет.
— Кержак, тебе воровать не боязно?
— Своё не воруют, но поджилки трясутся, чую – не унять... Ещё эта история батина в голове вертится. Смешит и подначивает на отступную: вот как поймают, думаю, засудят и прозвище дадут обидное... Смешно же?
— Смех гонит страх, тятя учал... А я боюсь, не явились бы Рябые?

Шуша спустился к притвору первым, подёргал дощечки, пнул обкладку – только осыпалась пыль. Осмотрелся вокруг:
— Коли есть ныча у Рябых, то не здесь она запособлена. Пропали наши шобоны, Кержак... валить отседа надо-ть...

Шуша вылез наверх, его остановил Кержак:
— Обожди, дай и я спущусь... А ты походи вокруг...

Шуша полез в обход по кустам. Спускаясь, Кержак неожиданно почуял под ногой, как средняя ступенька подалась вперёд. Подёргал – доска качнулась. Потянул, увидел под ступенькой мешковину, под ней лежал дорожный сундучок-подголовок.
— Шуша, я что-то нашёл. Спускайся-ка сюда.

Шуша вышел к коньку погреба:
— Ух ты, глазастый. Подавай... тут вскроем...

Сундучок оказался незапертый. Откинув крышку, пацаны выпучили глаза и тут же обрадовались. Поверх котомки с новёхонькими бордово-красными сапожками Шуши лежали чёботы Кержака. Доставая вещи, ребята раскопали набор бритвенных принадлежностей, хромированные слесарные инструменты в кожаном кляссере, тут же были молоток и клещи, упакованные весовые гирьки и запчасти иных механизмов. На полочке карманные вроде как золотые часы на золочёной же цепке, курительная трубка, серебряный портсигар, блестящий водопроводный кран и прочая мелочь.

В груде всего этого была раскопана жестяная банка от конфет. Вскрыв конфетницу, друзья удивлённо переглянулись, а Шуша аж присвистнул – внутри лежали денежные купюры разного достоинства: трёх... и пятирублёвки, червонцы, трёхчервонцы...
— Тут и мотоциклетку купить можно? — изумился Шуша, заслюнявил пальцы и взялся пересчитывать деньги.

Кержак, глядя на друга, выдержал паузу:
— Мотоциклетку иметь хорошо… Но решай, Шуша: берём всё – тогда найдут и уши оторвут, или заберём только своё и будь, что будет?..
— Не хотелось бы... без ушей-то?.. — прогунявил Шуша.
— И с кличками по примеру Рублёвы или даже Старублёвы Уши, — пошутил Кержак, и мальчишки рассмеялись.

***

К пустырю в ложбинке Шуша и Кержак подошли налегке. А там полно ребят: лаптари гоняли чижа, девчонки суетились в свои игры. Картёжники сидели на прежнем месте, возле них догорал костерок.
— Кержак, ты спокойный, как и не было ничего?..
— Всё позади, но покоя тоже нет...
— Как так? А меня дрожка настигла..., — удивился Шуша.
— Шобоны вернули... а родичам как рассказать? То украли, а то вот они?
— Скумекаем, коли спросят. Дрожь поскорше бы унять да забыться... Бежим чижа гонять?
— Ты же сало отыграть хотел? — усмехнувшись, притормозил Кержак.
— Придёт Плюха, будет отыгрыш. Мяч только у скрипача. Футбол у нас случается только по выходным, когда ему послабление дают.
— На неделе запретка? — удивляется Кержак.
— Чай да... Всё зубрит што-то да смычком пиликает...
— Привезут пожитки со слободы, будет и у нас свой мяч! — гордо сообщил Кержак.
— Эвон нужная пожитка... Догоняй..., — крикнул Шуша и ребята побежали вниз.

***

В прихожую новой жилплощади Кержаевых вошли дочь, следом мать и отец. Не глядя под ноги, Вера шмыгнула в большую комнату. Отец включил лампочку, хотел тоже пройти в зал, но жена остановила на пороге. Кивнула на одинокие боты сына:
— Ты глянь, Саня... Шунькины боты появились.
— Отыграл что ли?.. Вчера отыгрышем как бы грозился?
— Он же выиграл – так хвастал?
— Ах, да... не стыкуется... Пойду переоденусь и поупражняюсь на спину...

Отец вошёл в необжитую комнату. Кожаная тахта с высокой спинкой, всполочка с зеркалом и шкафчиками по углам. На тахте чемодан, на спинке тахты на плечиках школьные формы Веры и Шуньки. Добротный шкаф, круглый массивный стол по центру, комодик, жардиньерка – всё расставлено по своим местам. Занавесей, салфеток, скатёрок и прочего уюта пока нет. Зато витает тот запах, который дурманит каждого новосёла, пусть и от старого жилья.
— Ве;рушка, прибери вещи в вашу с Шуней комнату.
— Мама, а что у нас будет в дальней комнате? — снимая со спинки тахты платье с белым передником, спросила Вера.
— Наша с отцом спальная комната, и думаем отгородку поставить под кабинет. Должность, говорит, такая, что работы и на дом хватит...
— Как домашнее задание в школе?
— Похоже, дочь, — поддержал отец, приседая у комода.
— Как твоя спина? — обратилась к мужу Зинаида.
— После того как милейшая Рогнеда Францевна разработала комплекс упражнений и растяжек, легше и легше. Насидишься на работе... настоишься как сегодня на площади – даёт знать, а потянешь суставчики, подвигаешься по её мето;дам... болей как не было...
— Как теперь без неё? На слободку нашу в клинику далеко добираться – не находишься?
— Решим... Да и телефон обещан... Буду телефонировать...
— У нас дома будет телефон? — переспросила Вера.
— Будет... Карту к стене поможешь пришпилить? — распрямившись, обратился к дочери отец. Достал из-за шифоньера длинный рулон, начал раскатывать.
— Огроменная..., — увидев развёрнутое полотнище, удивилась Вера.

***

Не прошла неделя, Кержак и Шуша шли из школы знакомой нам улицей. На той же скамье сидел Бузатый и как обычно чадил папиросу.
— Шуша, а давай-ка ворота поставим на площадке? — предложил Кержак.
— Неплохо бы... Но из чего их делать-то?
— Неужели жердей не найдём? Лишь бы заняться...
— Вторым днём спускались с тятей на Слуду за опокой... Видел, стройки там идут почти до самого Ромодановского. Можно туда сходить и пошарить? Аль в Лапшихе прясла отдерём?
— Опять к воровству подбиваешь, неспокойная душа?
— Прошлый раз своё иксприировали, воровством не считается... Твои же слова? — напомнил Шуша.
— Поймают за воровством жердей, несдобровать будет...
— А што тады о воротах мечтать?
— У бати спрошу... может, подскажет дельную мысль?.. — задумался Кержак.

К лабазу подкатила подвода, нагруженная мешками. За удилами мужик в купеческом жилете на старый манер, прикрикивает Бузатому:
— Серпуха, примай разну сыпь!
— Что сегодня? — хрипло пробасил подсобник, поднимаясь со скамьи.
— Соли три пуда, мука, чечевица, пшено и прочие крупы.
— Немного-ть зараз...
— Что удалось выбить на продснабе, тем и довольствуемся. Многое в Поволжье нонче гонют, запросы от мелкого лавошника срезают... Бога в них нет...
— Ясно-ть... кой Бог?.. Церкви порушили, молитвословцев гоняют да обсмеивают... Господь отвернулся и урожай вон отнял...
— Может быть... может быть... наказание господне...

Между Бузатым и подводой проходят Кержак в своих ботах и Шуша в новых кожаных сапогах тёмно-бардового цвета. От арки через дом из приоткрытой дверки следил за пацанами Рябой. Двое его братьев прислонились к дереву за аркой, курили папироски, на пальцы пускали дымовые кольца.
— Ануй, осторонись... Видо;-ть, под спудом иду? — пробасил Бузатый, подсев под мешок  у подводы и водрузив его на плечо.

Кержак остановился, Шуша ускорился и пробежал вперёд. Пока Кержак ждал и пропускал Серпуху, Шуша поравнялся с аркой. Улучив момент, троица братьев Рябых выскочила в улицу и прижала его стене.
— Это вы заклад трепали? — надавил предплечьем в шею Шуши и замахнулся Рябой. Другие два брата держали руки. Шушу взяла дрожь, челюсть онемела, ответить парень не мог. Увидев бучу, Кержак изловчился, прошмыгнул мимо Бузатого и с разбега наскочил на спину Рябого. Обхватил руками шею и, что было сил, рванул назад, крича:
— Не трожь... своё брали... ваше нам без надобности...

Кержак повалил обидчика на землю, но тот ловко извернулся и соперники сцепились в борьбе и перекатах. Остальные, наблюдая борьбу, замерли возле стены, не вписываясь в драку.
— Ануй... бежи, покуда ноги не открутил! — раздался бас Бузатого. Серпуха подошёл, подхватил драчунов за шкирки, без особого усилия поставил на ноги и растолкал в разные стороны. Бросив Шушу, братья Рябого отбежали. Их нагнал Рябой, обернулся на отдалившихся противников и пригрозил кулаком:
— Наше не брали – правда! Иначе головы вам не сносить.

Братья спешно ушли, не оборачиваясь. Трясущейся рукой Шуша пожал руку друга:
— Отчаянный ты... А я пужаюсь Рябых до онемения...
— Волка бояться – в лес не ходить! Я тоже крепко оробел, когда почуял, что силёнок маловато. Пересиливал меня Рябой... Не вступись Бузатый, надрали бы нам...

Друзья посмотрели друг на друга, засмеялись, отряхнули штаны и двинулись дальше. Пройдя немного в полном безмолвии, Шуша остановил Кержака:
— Думаю в кружок любителей бокса пойти, поддержишь? В новой школе за острогом открылся... Узнавал давеча, а в одиночку пойти не осмелился...

***

Последний месяц весны улетел для семейства Кержаевых быстро. Учились, трудились, обустраивали жилище с помощью присланных краевыми властями артельщиков. Александр Милентиевич приступил к своим обязанностям, свыкся с нормированной восьмичасовкой, но сейчас поднимался по лестнице здания управы, будучи неожиданно вызванным к начальнику. На днях они с Полежаевым очерчивали фронт задач на летний сезон, определили список подрядных планировщиков и регламент докладов о ходе выполнения работ... И вдруг телефонный звонок и настойчивая просьба голосом секретарши Елизаветы немедленно прибыть к руководству.

В руке кожаный портфель, Кержаев постоянно боялся его забыть, в голове немой вопрос: «И почто такая спешка?»

Поднявшись на этаж, Кержаев столкнулся с Настасьей:
— Вот так встреча! Здравствуй, Настёна! Поспешаешь куда, в ноги не смотришь?
— Здравствуйте, Сан Милыч... Бегу... к начупре...
— Какой такой начупре?
— Промежду нами: начальник крайуправы землеведения, — прикрыла губки ладошкой Настасья.
— К Полежаеву? Вот и мне телефон повелел прибыть...
— Телефон вам велел? — улыбнулась завхоз и пристроилась под руку как к давнишнему знакомому, — Идёмте вместе... Как обустроились?
— Обустраиваем. Мебель предоставили добротную, жена довольна. А вот современный кабинетный стол жуть неудобен, хочу отказать... Пришлось свой секретер и бюро со старой квартиры перевозить... но вышло к лучшему...
— Дело хозяйское, ненужное заберём. Ремонт закончили?
— Обещали к лету в четыре недели завершить, а управились за три... Мои девчонки не нарадуются...
— Поздравляю... будут потребности – обращайтесь...

Александр Милентиевич и Настасья вошли к секретарю. Елизавета Петровна строчила на машинке, не поднимая глаз на вошедших. На подоконниках появилось по одному горшочному цветку – заметил Кержаев, и на правах старшего обратился к секретарше первым:
— Лизавета Петровна, мы к Колай Иванычу...
— Да, товарищ Кержаев, вас уже заждались..., — вскинула голову секретарша, — И ты, Настасья, заходи, не стой тут...

Кержаев и Настасья вошли в кабинет Полежаева. За столом сидели начальник и трое мужчин. По одному краю незнакомый человек в тёмно-синей гимнастёрке, на воротнике петлицы из крапового сукна с малиновой окантовкой, какие носили уполномоченные ОГПУ. На петлицах звезда, три прямоугольника. Защитного полевого цвета фуражка со звездой. На коленях тощий портфель. Напротив ОГПУ-шника притихли двое в гражданских одёжах. Кержаев их знал – ведущие инженера из плановых отделов.
— Колай Иваныч, вызывали? — начал Кержаев.
— Сан Милыч, здравствуй. Проходи, дорогой, садись...

Движением руки Полежаев показал Кержаеву сесть к столу, взял со стола пару печатных листов и протянул Настасье:
— Настасья, ознакомься... приказ на службу... Требования будут списком, Лизавета Петровна уже печатает. Дождись и...
— Поняла, Колай Иваныч. Одна нога здесь, вторая бегает.
— Работа поставлена? — иронично заметил Кержаев.
— Вот-вот..., — согласился Полежаев.

Настасья подошла, взяла листы и вышла.
— Здравствуйте, товарищи! — Кержаев подсел к столу и, поочерёдно протягивая руку, всех поприветствовал. ОГПУ-шник кивнул в ответ, сотрудники пожали руки.
— Итак, все в сборе... Товарищи..., — обратился начальник к подчинённым, — Командующий округом просит помощи в организационных мероприятиях по подбору места и разработке проектной документации для устройства секретного аэродрома в ближнем доступе города Котельнич. Совместная работа одобрена наркоматом – письмо получено. Для детализации и курирования проекта к нам прибыл уполномоченный отделения особого отдела штаба округа товарищ Головач.

Уполномоченный встал, уважительно кивнул как старорежимный офицер, и достал из портфеля толстую папку:
— Товарищи, моё имя Мирон Ионыч, но называть прошу товарищ Головач... Всё, что вы узнаете, и последующие наработки будут носить гриф особой секретности. Проекту присвоено кодовое название «Гидроторф сто тридцать один».

***

Пасмурно. Собралась гроза, нависает туча, крапает дождь. Футбольная поляна в ложбине пуста. Стоят самодельные ворота. Штанги без подпорок, перекладины на воротах вынесены за раму, на одном выносе мокнет кем-то забытый пиджак. Верхом ложбины быстрым шагом идут Шуша с боксёрскими перчатками на груди и Кержак с сумой на перевязи через грудь.
— Ловкие у тя встречный удар и атакующая двойка... Мне бы так..., — хвалит Шуша и атакует воображаемого соперника.
— И у тебя получится, тренироваться больше надо...
— Чай и так не спускаю занятия...
— У каждого, Шуша, свои расположенности. Кому тяжело, кому быстро даётся... Знай одно, как батя учит: коли начал – не отступай, пока не порадует результат.
— Бросишь сумку, выйдешь на наше место?
— Какое, выйдешь? — удивился Кержак, — Дождик бусит и к сочинению готовиться надо... У тебя есть словари?
— Кой-то есть... в начале года матка выменяла, ни разу не открыл. Как он поможет сочинению? Там же сочинять надо-ть?
— Посиди, полистай для интереса. Слова новые узнаешь... А словарный запас мыслями водит и воображение расширяет... И оценку любого сочинения повышает...
— Мне и трояк... за милу душу...
— Не в трояках дело. Больше знаний – шире кругозор. Ты ж не всю свою жизнь будешь мячи гонять да удары отрабатывать для отпора всяким Рябым?
— Усердный ты к учёбе, а кем думаешь стать? — ушёл от неудобной темы Шуша.
— Топографом, геодезистом или что-то близкое...
— Эвон на твою голову... Тятя ругает, что я в школе дурак, что без школы дурак... В фабрично-заводское училище намеряет отдать...
— Шуша, ты коробком на уроках всё больше играешься, а надо учителей слушать. Историк вон... как умно говорит?
— Што говорит? — удивляется Шуша.
— Нашему поколению знания нужны... Кому же как не нам страну выстраивать?..
— Это занятие по мне... Не хочу на фабрику, хочу каменны дома людям строить...

***

Квартира Кержаевых приведена в порядок. Чистота, белёный потолок, на три плафона новая люстра. Орнаментные светлые обои, скатёрки, салфетки, занавески. По радио играют кантаты 20-х годов. В подносе на комоде небогатый чайный сервиз.

Зинаида привычно сервирует стол в зальной комнате. В глубокую тарелку вывалена банка рыбных консервов. Вилки-ложки, порезанный каравай хлеба, в центре свободное место.

К входной двери подходит Кержаев-старший. В руках металлический ящик герметичного исполнения, к стене прислоняет массивную деревянную треногу. В дверь встроен механический звонок с надписью «прошу повернуть». Верушка с первого взгляда назвала его «прошка», все приняли.

Вполоборота туда-сюда Кержаев торкнул рычажок звонка, внутри позванивает колокол устройства.
— Вера, прошка твой тренькает. Отцу открой? — просит мать.

Вера открыла, за дверьми устало попыхивал отец. Дочь взяла штатив, помогает занести в прихожую:
— Что это, папа?
— Тренога для прибора из этого ящика, позже откроем и всё покажу.
— Шуня, отложи книжку. Отец пришёл, помоги ему и ужинать будем, — обратилась Зинаида к сыну, лежащему на тахте.
— Ща, мам, — неохотно ответил сын, листая страницу.
— Шунька, я с аппаратурой, отнеси в кабинет, — крикнул из прихожей отец.

Заинтересовавшись и повинуясь окрику отца, Шуня бросил словарь на всполок тахты и вышел в прихожую. Взял ящик, ловко прихватил в подмышку треногу, понёс в кабинет. Вера пристроилась и озорно вышагивает следом, держась за штатив.

Мать проводила их улыбкой:
— Вовремя ты, Саша. Я думала аврал у вас, позже будешь. Готова картофель в мундире подавать, чистить не буду, чтобы не остыл... можешь сразу к столу садиться.
— Дай пару минут, Зиночка. Лицо и руки сполосну, — не входя в комнату, ответил муж и закрылся в ванной комнате.
— Шуня, Ве;рушка, не задерживайтесь, идите к столу..., — крикнула в комнаты мать.

Прискакала Вера, за ней вышел Шуня, сели за стол.
— К столу... да тоже через ванную..., — строго напомнила мать.

Вытирая лицо полотенцем, из ванной вышел отец:
— В мундире, говоришь? Откуда у нас картофель... в мае?
— Представляешь – оказия вышла! Рынок пуст как в девятнадцатом... Помнишь, с мезги на квас перебивались? Ты без дохода, Шуньке годик, только на ноги вставал..., — Зинаида принесла кастрюлю, поставила на доску в центре стола.
— Помню-помню... голодные были времена...
— У Матроны Бузовой, что на Средном торгует, молоко да брынзу часто беру, а тут посекретничали душевно, я и допыталась овощей прикупить. Заказала домой доставить завтра.
— Правильно сделала... Запастись не мешало бы...
— Прозапас, а ещё последний экзамен у Шуни. По случаю хотела праздничный ужин организовать, а Серпион уже принёс...
— Серпион... это амбал Серпуха с продуктового лабаза? — уточнил отец.
— Он, тягомотный... Сын Матронин... Капёру сушёного, ещё принёс кое-чего, свеклу;, картофель, и главное...

Зинаида отошла на кухню. Из ванной к столу вышли дети, расселись. Зинаида вышла из кухни с глубокой салатницей:
— Груздочки! Матрона жбанчик солёных грибочков из кадушки почерпнула...
— Такое яство нами приветствуется, — обрадовался отец и взялся обдирать кожуру с клубня. Зинаида порезала луковицу, подлила постным маслом:
— Грибочки мягше с маслицем. Кому что, выбирайте сами и угощайтесь... К чаю будут сласти...
— Ура-а..., — обрадовалась Вера.
— Ой... забыл, — Шунька убежал в комнату. Через минуту вышел с кульком конфет и сахарным петушком на палочке, — Ве;рушка... это тебе... с окончанием первого класса...
— Ура-а..., — снова обрадовалась Вера и обняла брата.
— Отложи до чая... аппетит собьёшь..., — попросила мать.
— Батя, а в ящике теодолит? — спросил Шуня.
— Новейший... С партии московских на апробацию. Полигонометрию изучай, завтра выйдем на овраг, покажу на практике метод расчёта триангуляции данных реперов и марок...
— А мне марки покажешь? — встряла Вера, мучавшаяся с кожурой.
— И тебе будут, — улыбнулся глава семьи, дочистил клубень и положил в тарелку дочери, — кушай, Ве;рушка...
— Водой обдала, а шкурка почему-то туго сходит?
— Прошлогодняя... хоть погребного хранения, — успокоил жену глава семьи, — У меня известие, достойное вашего внимания... Через месяц... ранее ли предстоит мне выезд в город Котельнич. Поставлена задача на разметку участка для нового предприятия торфодобычи.
— Когда же это замов начальника землеведения на такие работы приглашали? — удивилась Зинаида, — Сколько торфяников по нашему краю? На каждый выезжать будешь?..
— Не ворчи, Зина... Меня не как управделами, а как специалиста-практика пригласили. Геодезия сложнейшая. Рассчитываю недели за четыре, а то и побыстрее управиться. Не успеете с Ве;рушкой соскучиться по нам...
— Вот ведь оказия... И по кому же это по вам? — забеспокоилась мать, отец продолжил:
— Сына хочу пригласить. Шуня, составишь компанию? Не всё по книжке постигать, а коли предоставился случай, попрактикуешь работу с приборами на земле?..
— От такого разве отказываются, бать?..

***

Дорога предстояла долгая, Шуньке такая поездка выпала первый раз. В те годы от Нижнего Новгорода на левый берег Волги можно было перебраться на пригородном речном трамвайчике, с царских времён называемом нижегородцами «фильянчиком», коверкая названия судов «Финляндского общества лёгкого пароходства». На противоположном берегу уже многие годы существовало железнодорожное сообщение между станцией «Моховые горы» на Боровской слободке и города Котельнича.

Отец и сын Кержаевы стояли перед сходнями дебаркадера в ожидании парохода. Одетые по-летнему, у отца пиджак висел на руке. Сын сидел на большом чемодане, вещевой мешок держал на плече. Рядом баул меньше, на коленях герметичный ящик с теодолитом. Среди ждущих трамвайчика пассажиров крутились мальчуганы едва отроческих лет. Подошло судёнышко, люди с берега ступили на сходни, оставляя место прохода прибывшим, собрали очередь.
— Бать, фильянчик швартуется, — беспокоится Кержаев-младший, — Идём уже, а то отчалит без нас?
— Ждём, Шуня... Попутчик нам с тобою будет...
— Какой попутчик? Ты ничего не говорил... Из ваших?
— Обязали дождаться. Попутчик из военных, но к нашему делу полномочиями приставленный... Да и дорога с ним спокойнее будет...

С парохода подали сходни, прибывшие потекли на берег. Очередь отъезжающих оживилась движением навстречу. Контролёрша берёт монеты с одних, проверяет проездные квитки у других. Отец Кержаев спокоен, стоит, не торопится. Шунька нервничает, но внимание его привлекает контролёрша, которая вдруг заполошно вскрикивает, хватает швабру и охаживает ею небольшого пацанёнка, и подгоняет под зад грязным мопом...
— А ну, тикай отседа, прохиндей... Ишь... коммерсант выискался! Вот тебе шваброй по наглой заднице...

Прогоняя пацана, контролёрша поравнялась с Кержаевыми:
— А вы чай чего мух считаете? Посадке конец идёт – али не видите? Следующий рейс через три часа...
— Видимо уже пропустим, уж не взыщите. Нам велено попутчика дождаться..., — ответил старший, — За что вы парнишку?
— Представляете, что эти прохиндеи удумали?..

Контролёрша уткнула моп в береговые сходни и приняла вольную позу, как статуя девушки с веслом, стоявшая возле Георгиевской башни Нижегородского кремля. Беготня привела женщину к нервному возбуждению, нужна была отдушина, а каждой бабе для успокоения души дай только выговориться и перемыть кому-нибудь кости.
— ...С началом навигации пришло уведомление от пароходства: пассажиров с детьми до десяти лет переправлять бесплатно. Так эти коммерсанты подговаривают пассажиров и катаются за половину стоимости проезда. Это мошенство получается? Какие убытки пароходству останутся?.. Кто возместит?..

Отец с сыном переглянулись, улыбнулись, но в разговоры не вступили. Поняв, что спорить и поддакнуть ей некому, контролёрша приняла швабру на плечо, как бравый часовой винтовку, высмотрела знакомицу, которой наверняка получиться излить душу, и заковыляла в направлении плавучей пристани.

Движение по сходням закончилось, фильянчик убрал трап, благополучно отчалил. Кержаевы остались на берегу в полном одиночестве. В ту же минуту на набережную зарулил грузовик. В кузове сидели два мужика, выправки наповид военной. С подножки кабины спрыгнул Мирон Головач в форменной гимнастёрке без видных знаков различия, на предплечье тужурка, на кожаном ремне кобура. Шунька сразу вцепился в неё глазами. Головач подошёл к Кержаевым:
— Заждались, Сан Милыч? Вот и мы прибыли...
— Так мы вас ожидаем, стало быть? Сказали, из военных, а имён не называли... Терь куковать три часа придётся...
— Обстоятельства сложились так, пришлось согласиться на транспортировку груза. На Бор пойдём на буксире, вот-вот должен подойти... Товарищи с пароходства уверили...

Головач успокоил попутчиков и, пожимая руку Кержаеву-отцу, кивком обратил внимание к юноше. Александр Милентиевич понял знак уполномоченного и упредил вопросы:
— Сын... Александр... Главный помощник на первых порах, пока ведётся планировочная стадия подготовки. Потом решим, если останусь нужным на месте до окончания работ, сына отправлю домой...
— Не положено, вообще-то..., — Головач подошёл ближе к уважительно привставшему Шуньке, подал руку, — Меня зовут товарищ Головач! Глухие леса не пугают, Сан Саныч?
— Я даже топких болот не боюсь..., — нашёлся парень.
— Находчив до слова... это приветствуется...

К дебаркадеру подошла транспортная калоша, бросили сходни. По команде Головача, мужики перетащили на дебаркадер длинные ящики защитного цвета с замазанными надписями. Мужики переговаривались мало, соблюдая субординацию, и всегда оставались при ящиках, исполняя наказ караулить.
— Товарищ Головач, груз до места назначения останется при нас? — спросил Кержаев.
— Товарищи проводят нас до Моховых, ящики погрузят в багажный, по прибытии тоже будет кому встретить. Ненужные в дороге вещи можете сложить при ящиках в багажном вагоне... Ну, а наши места зафрахтованы в общем...
— Теодолит не сдам, побьют по незнанию... — озаботился Кержаев-старший, — С пристани до станции как добираться будем?
— Машина будет ждать... Как куратор и на данном этапе сопровождающий груза, обязан доставить в полной сохранности. Вас в том числе... Почуете неудобства – обращайтесь...
— Товарищ Головач, что вы лесом меня пугали? Предстоит пожить? — поинтересовался Кержаев-младший.
— Сан Саныч, отец за тебя ручается, и мне нужна уверенность. Наблюдаю в тебе острый ум, смелый, но не дерзкий язык, честный взгляд – меня это удовлетворило. На постой встанете в избе на ближней деревеньке... а леса там, по рассказам, сказками не опишешь...

***

Разгрузка, доставка и погрузка в багажный вагон прошли быстро и, как отметил Головач – без сучка, без задоринки.

Нашим героям предстал деревянный вагон дореволюционной отделки, отсеки на четыре лежака были полны люда. Головач и Кержаевы разместились по лавке в отсеке посередине вагона. Напротив притиснулись тётки с котомками, с краю подсел скромный невеликого роста мужичок с пустой корзинкой. Верхние лежаки заставлены тощими пустыми туесками, чемоданами и иными вязанками и баулами.

Паровоз зашипел паром, испугал зевак гудком. За окном проплыл конечный полустанок с надписью «МОХОВЫЕ ГОРЫ». Едва начали отъезжать, по вагону покатилась волна оживления, шума и гама, потянуло пряным дымом самосада, скоро стало душновато.

Отсек с нашими героями не отличался ярко выраженным нижегородским оканьем от остальных:
— Нет торговли нонче, — выдохнула тётка, привлекая окружающих в разговор. Придвинула ногой корзинку, внутри которой лежал узелок с выпечкой.  Распотрошив поклажу, предложила пироги соседям. Старшие отказались, но тётка не унялась и сунула пирожок Сан Санычу, — Кушай, молодо;к... не обрезгуйся...

Сан Саныч поблагодарил и с удовольствием принялся жевать.
— Скудна, скудна торговля стала. Раньше вон как было, что не продашь, скупщику несёшь. Задёша, а с дневной маржой чай всё одно не в убытке останешься? — поддержала вторая, лузгавшая белые тыквенные семечки, — Семок надо-ть кому? Тебешные, печёные...
— Сейчас, девоньки, потребкооперация подмога..., — протянул ей руку мужик, — Четыре корзины с ложкой да посудой из липовой щепы сдал зараз... Раньше сидел бы дня три, конца сбыту не увидел... Или тычнику отдал бы задарма...
— Чай научи... куда пойти и што сказать, мил человек? — тётка отсыпала ему пригоршню заедок.
— На базаре Боровской слободки, во бывшем купеческом ряду устроена контора, потребительска кооперация называется. Артельный, ремесленный приём, ещё человека поставили на ягоду и прочий лесной сбор. Можно узнать на товар, кой в прикупке, сговориться на день и поштучность. Деньгу сразу на руки дают...
— Ай ба, на-коть вам, и как же прознать-то измудрился? Мы вот в неведении...
— Научили добры люди, а я вас научаю... Кустарно изделие по предмету ценют, большу объёму и железну ковань на склад велят свозить, — продолжал мужик, закидывая заедки в рот, а шелуху сплёвывая в кулак и складывая в карман.
— Мать честна, богородица лесна... хоросве;нно как! Эвдак удобства вполонь? — восклицает тётка с семечками.
— Кованью сопчински, и графински, и на Красна Рамени больше заняты. Весовы да масляны заводишки со старых времён имеют. Люди де;нюжно, поди, живут? А у нас в Семёнове что – лесной сбор, щепа да посуда цветна – мелка монета? — веет пессимизмом тётка с пирогом.
— Не сиди без дела, будешь при товаре, а на товар купец отыщется, и прибыток добудется..., — отмёл мужик.
— А вы, милы люди, по службе али как путь держите? Далёко путствуете, коротенько ли? Шобона при вас мало-мала? — перевела разговор первая тётка, глядя на кобуру Головача.
— Нам до конечной..., — прикрыв кобуру, за всех ответил Головач, — Шобона не требуется много, завтра на месте будем.
— Далече, верно? — пролепетала вторая, откинувшись, — А я дальше;е Светлояра-озера и Красных Баков не езживала...

Кержаев-младший слушал разговоры, смотрел в окно, за ним пробегал нескончаемый лес. Поезд останавливался, ускорялся, большим временем шёл неспешно. Старшего Кержаева дорога сморила, уснул, Головача тоже прихватила дрёма.

На станции СЕМЁНОВ из вагона сошло много народа. Хлебосольная тётка тоже поднялась, торопливо собрала пожитки, как опомнившись, обернулась и подала Сан Санычу узелок:
— Возьми, милок, а то жамкаешь как щабу;нька. Вам ешшо долищу сопутствовать, а мне сопешиться в самый раз...
— Спасибо, тёть... мы запаслись..., — замялся Сан Саныч.
— Бог спасёт, бери не чурайся..., — тётка насильно сунула Сан Санычу узелок в руки и пошла на выход.

В отсеке остались трое. Головач очнулся, вскочил как по тревоге. Огляделся, растолкал Кержаева. Шуньке велел залезать на верхний лежак, взрослые растянулись на нижних.
— Сан Саныч, спать хочешь? — приподнялся Головач.
— Нет... и пока не тянет... надо что-нето?
— Раз не спится, следи за вещами, по тревоге бей набат..., — Головач снова откинулся, натянул на глаза фуражку. Сан Саныч достал книжку и погрузился в чтение.

***

Уткнувшись в книжку, Сан Саныч пропал во времени. В проходе замерцали плафоны, старшие мирно сопели, изредка всхрапывая. Поезд остановился, за окном на прекрасно срубленном тереме блеснула табличка КЕРЖЕНЕЦ. С остановкой поезда зажглись фонари, осветив вытоптанный перрон и вокзал из искусного сруба шестистенка.

Народ из соседних отсеков сменился вошедшими. В купейный отсек наших героев никто не подсел. Поезд тронулся, Сан Саныч закрыл книгу, достал из вещмешка ржаную ковригу и колёсико коммерческой красной колбасы. Отломил закусить. Проснулся отец, увидел припасения сына, присел и потянулся:
— Обожди, Шуня, не всухомятку. Пойду пройду по вагонам, кипяточка или даже чаю может добуду?
— Кипяточек с меня, — встрял Головач, очнувшийся от шушуканий Кержаевых, — В следующем вагоне туалетная комната есть и кандея начальника поезда... Найду, на чём воды согреть?..

Головач присел пару раз на корточки с вытянутыми вперёд руками. Размял ноги и ушёл, прихватив котомку. Кержаев-младший спрыгнул с лежака, отец простелил столик газетой, достал банку тушёной говядины, нож и ковригу. Сын развязал тёткин узелок:
— Бать, оставь коврижку на потом... Тут пирожки в узелке, яйца и пара луковиц...
— Хлеб и так не пропадёт, хотел к тушёнке. Узелок тебе тётка оставила, добрая душа?..
— Она... Тут ещё вроде сала шмат, а пирогов на каждого...
— Пирожки так пирожки... Да и салу с коврижкой ход дадим... Пойдёшь по нужде? — предложил отец сыну.
— Иди, бать... мне пока терпится... Посижу, посторожу...

Кержаев-старший ушёл. Что успели выложить, Сан Саныч прикрыл от мух тряпкой, в ожидании забился в угол к окну.

Спустя недолгие минуты мимо отсека прошёл хулиганских манер крепыш в потёртой одёжке и узкой кепке. Росточком пониже Сан Саныча. За ним рыжеватый мужик повыше, который вдруг задержался у отсека, осмотрел скарб на верхних лежанках, потянул руку к чемодану. Встретив взглядом Сан Саныча, блеснувшего в темноте угла глазами, рыжий невольно цыкнул и двинулся дальше, что-то крутя в руке и насвистывая.
— Неприятные типы, — пробормотал под нос Сан Саныч.

После появления в вагоне тех неприятных типов в душу Сан Саныча вселилась тревога. Возьмёт книжку, откроет, отложит. Выйдет в проход, посмотрит в направлении, куда все ушли, вернётся. Снова за книжку, снова отложит. Увидел в соседнем отсеке тётку без ручной поклажи:
— Тёть, приглядите тут за нашим? Батю встречу...
— Да на тебе лица нет... Что стряслось?
— Сам не пойму... Беспокойно что-то...
— Иди-иди, успокой душу... Пригляжу...

Сан Саныч двинулся навстречу судьбе. Прошёл на тамбур вагона, толкнул дверь соседнего. Дверь поддалась наполовину, но хватило щели проскользнуть. И тут Сан Саныч остолбенел: на полу распластался грузный человек, крепыш сидел на нём верхом, шарил по его карманам. Рыжий держал двери от появления ненужных свидетелей. Одна уличная дверь тамбура была распахнута настежь, в проёме мелькала придорожная растительность.

Сан Саныч вернулся в чувства после окрика длинного:
— А ну... пшёл вон... шпана...

Крепыш подскочил на ноги, развернулся и уткнулся в пацана, очутившись почти нос в нос. Сан Саныч вмиг нашёл в себе прыткость провести натренированный выпад двойным ударом. Крепышу досталось в челюсть. Отступая, тот запнулся об толстяка и полетел в дальний угол тамбура. Сан Саныч услышал, как сзади снова цыкнул длинный, и всем телом почувствовал, что был подхвачен за шкирку. С силой дёрнулся на отбой, но в сутолоке борьбы был вышвырнут из вагона...



Часть II

Затемно в каморку станционного дежурного вошли Головач и Кержаев, Головач сходу направился к телефонному аппарату, представлявшему собой скошенную коробку с трубкой на рожках. Головач бесцеремонно присел на стол, снял трубку аппарата, обернулся к дежурному, замершему за столом, приняв вошедших за начальство, и молча наблюдавшему действо.
— Ни ручки покрутить, ни наборника – как связь держите?
— Здравствуйте..., — за обоих поздоровался Кержаев.
— А рычажком стукаем, да по старинке..., — смотритель подёрнул пальцем, и приветственно кивнул Кержаеву, — Здравствуйте!

Головач постучал держателем трубки:
— Кто? Пятая, на связи уполномоченный особого отдела ОГПУ! Срочно линию в город Котельнич, номер шесть-девять-ноль-три. Жду звонка, — Головач повесил трубку, повернулся к Кержаеву, — Задал нам Сан Саныч задачу...
— Надо бы поиск незамедлительно организовать?
— Организуем, Сан Милыч. ГПУ, путевую милицию и осодмил подключим... Ты душу-то не тереби раньше времени...
— Как не теребить? Сын всё же? — вздохнул Кержаев.

Головач снова повернулся к дежурному:
— Товарищ... как ваша фамилия?
— Софронов.
— Товарищ Софронов, где тут отделение ГПУ?
— При лесохиме есть кабинет, на посёлке тока милиция...

Затренькал аппарат, Головач снял трубку:
— Да, затребовал... Викентий? Головач на проводе! Задержка у меня непредвиденная, буду на сутки позже. На перегоне Керженец – Сухобезводное – Ветлужский пропал член группы, остаюсь до выяснения обстоятельств. Тебе мой наказ: срочно распорядись принять груз. Всё узнаешь через начальника поезда, он мною проинструктирован. Я в Ветлужском, убуду завтрашним поездом...

Головач повесил трубку, Кержаев стоял уже у двери:
— Мирон Ионыч, поторопимся...
— Торопиться некуда, Сан Милыч. В отделе, скорее всего, только оперативный дежурный, нам бы набо сразу к начальнику особого отдела. Товарищ Софронов, где найти начальника местного ГПУ?
— Комнату сымает в доме Шалтаевых. Выйдем на волю, укажу, куда направление держать. До темени успеете...

Вышли из здания, улица проглядывалась пока хорошо. Головач Софронову:
— Фамилию-имя начальника знаешь?
— Не сталкивался, чтобы по батюшке величать. Он у нас с месяц, два ли. Фамилия Хорев. Ольга Шалтаева мне седьмая вода на киселе, а с Николай Фёдорычем, мужем её знаюсь. Руководитель местной парт-ячейки. Вам второй поворот направо по улице, дом под номером шесть. Стучите в заулошное окно.

Головач с Кержаевым двинулись по улице, куда направил Софронов.
— Сан Милыч, как у тебя с крепостью характера? Должен понимать, новости могут поступить как хорошие, так и разные... Сердце не шалит?
— Понимаю, Мирон Ионыч... На сердце не пожалуюсь, а вот сознавать, что могло случиться, так дыхание щемит... Поезд весь осмотрел, дважды туда-сюда ходил... от Шуньки ни следа, ни о людей оговорок...
— Ты раньше времени душу тоже не рви... Давай решения принимать по результату?
— Страсть куда-то бежать охота, искать, что-то делать, а куда? В ночь? Не луна, так и тебя почти не видно, а вдоль полотна пойти, даже с фонарями непроглядная темь...
— Не отчаивайся. Ночи сейчас вкороть, светает рано...
— Эта ночь для меня будет самой длинной..., — выдохнул Кержаев.
— Я вот что думаю... В тридцатом слушал курс лекций на квалификацию руксостава, так был среди нас товарищ с фамилией Хорев. Дружны с ним были. А чем чёрт не шутит, вдруг оный?
— Спасибо тебе, Мирон Ионыч... Другой бы плюнул, хуже того наклепал, что от дел отлучили, а ты помощь оказываешь...
— Вот шестёрка блеснула... Окна потушены, видимо спят уже хозяева.

Головач с Кержаевым подошли к добротной избе на фундаменте. Окна высокие, рукой еле достать. Головач дотянулся, постучал.
— Мирон Ионыч, в заулошное надо было? — напомнил Кержаев.
— Так постучал уж...

Скоро в глубине избы появился свет. Щёлкнула задвижка, открылась створка окна. Донёсся женский голос:
— Кто тут? Што вам надо на ночь глядя?
— Пожалуйста, передайте Хореву, Головач пожаловал...
— Ой, тенятники. В летнюю стучайте, а мы спим уже, — пробурчал женский голос, окно закрылось.

Со стороны крыльца донеслось клацанье внутреннего засова. Открылась дверь, на крыльцо вышел человек с керосиновой лампой в руке.
— Кто тут Головач? Мирон, ты ли это? Вот ведь… умеешь стушевать...
— Да, я это, здравствуй, Анатолий..., — друзья пожали руки и обнялись.
— Мирон, дорогой, какие волки вас сюда загнали?
— С бедой пришли... в дом пустишь?
— Проходите, конечно, через сени задняя дверь моя...
— Знакомься, это Сан Милыч... Заместитель начальника управления краевого землеведения...
— Анатолий Николаич, — новые знакомые пожали руки...

***

Лето на Нижегородчине раз на раз не приходится, а чаще всё-таки жаркое. Ночи тёплые, бывает, что и в одной рубахе не мёрзнешь.

Ранним утром неприметной тропой из леса вышел мужичок роста к среднему. В картузе, густая русая борода, чуть белёсая подо ртом. Одетый справно: штаны забраны в низкие кожаные сапоги, на теле тёмный шабур, под ним косоворотка с косым разрезом до груди, стоячий ворот оторочен расписной каймой. За спиной холщовый мешок. В руке высокий в плечо посошок с резным набалдашником в форме головы ушастого филина.

Путник остановился, огляделся по сторонам, как-то даже по-стариковски поохал. Вдоль железнодорожной насыпи, пересекавшей его стёжку, лежал туман. Путник легко взобрался наверх, ещё раз осмотрелся в обе стороны и на опушке леса возле молодой осины заметил недвижимое мужское тело, лежащее в неестественной позе, одной щекою лица в землю.

Путник прямым ходом спустился с насыпи, с опаской подошёл к телу:
— Охо-хох, аки так? С паровозу павши... али рукою лихою схлёстнут?

Путник поднял посохом руку паренька. Рука вялая, с посошка спадает. Обошёл вокруг, подсел к голове, осмотрел, увидел небольшой застывший потёк крови из уха. Поднёс тыльную сторону кисти юнцу под нос, почуял дыхание.
— Ды;ша, посей живый, — обрадовался путник, ощупал голову найдёныша, — Челом осинку вдарил... Охо-хох... аки же так, аки так? Младо;к ишшо...

Бородач отставил посох, из мешка достал узелок с чем-то сыпучим. Повернул тело на спину, подложил узелок под шею найдёнышу и выровнял тело. Прощупал руки, ноги, шею, снова поднёс к носу ладонь:
— Не поломан... Ох, або не осинка, може и чело сберёг? — путник сел подле тела, в раздумьях посмотрел на набалдашник посоха, — Хохотун накличет вона рыкаря, остави тут... Волошок надо-ть срубить…

Посидев-подумав, бородач скинул шабур, повесил на сук, оставшись в рубахе, препоясанной широко плетёным кожаным ремнём. Справа на кожаке висела лестовка, слева топорик. Рубило топора было вложено в добротно скроенный кожаный чехол.

Найдёныш судорожно вздёрнул веки, бородач склонился, ожидая, что юноша очнётся, но глаза его медленно закрылись.
— Тяжко те? Потерпи, младок... Роса во травь легла, зоб ладно-ть омочить..., — пробормотал бородач. Достал аккуратно свёрнутый отрез ткани, разостлал по траве и поводил по ней взад-вперёд, пока ткань не намокла. Несколько капель росы, впитанных тканью, выжал юнцу на губы, и накрыл ею лоб до носа:
— Легше буде, лежи. Срублю волошок, тады и двинем к людям...

***

События на станции Ветлужская тем утром разворачивались своим чередом. Долгое время обсуждали какими силами проводить поиски парня. Хорев понимал, что происшествие с пропажей сына нарушало планы Головача, предложил ему не задерживаться. Сам, дескать, примет активное участие в сборах поисковых групп, а Мирона есть возможность отправить в Котельнич без задержек на биплане У-2 спецпочты Нижний Новгород – Вятка.

И вот уже к самолёту идут впереди лётчик с помощником, с отставанием Головач и Хорев.
— Вторая посадка в Котельниче, явишься без опоздания... почти..., — напутствует Хорев. Головач благодарит:
— Спасибо, Анатолий. Присмотри за Кержаевым, хоть не жалуется, но сын пропал... сам понимаешь... Похоже, дело обстоит так, что парня выбросили с поезда. Живого, мёртвого ли – неизвестно...
— За Кержаева не беспокойся, к себе подселю, если согласится, потеснюсь. Помогу, чем смогу, пока не внесём ясность. Шалтаев человек хваткий, уважаемый, идейный большевик. Если берётся организовать хоть какое дело, знай – не отступит! А когда будет результат, Кержаева отправлю, куда попросит...
— Будешь в Котельниче, найди меня через Собкова – надеюсь, помнишь такого?.. Ближайшие месяцы мы там безвылазно...
— Василий Тимофеевич в Котельниче? Договорились... С оказией найду..., — друзья обнялись и пожали руки.

Подошли к самолёту, Головач забрался на заднее сиденье. Лётчик подал ему шлём с очками и крикнул помощнику:
— Давай..., — помощник крутанул винт, мотор схватился, лётчик дал команду к началу разбега, — От винта!..

Головач с Хоревым отсалютовались «под козырёк», самолёт тронулся с места и по короткой траве заскользил на взлёт...

***

Возле станционной конторы собралось с дюжину человек. В милицейской и железнодорожной форме, в гражданской одежде. На приступке стоят Шалтаев, рядом с ним Кержаев. Подошли ещё люди, последними подтянулись длинный и крепыш из поезда.

Собравшиеся переговариваются, ищут причины внезапно объявленного сбора, прикуривая друг у друга папироски.
— Пошто сбор – известно?
— Како там... Всем осодмильцам велено прибыть до станции.
— Шалтаев созывал, может, что-то серьёзное случилось?

Шалтаев осмотрел собравшихся и обратился к подошедшему старшему майору милиции:
— Ещё люди будут?
— Пока оповещённые. Кто подойдёт, проинформируем по ходу дела... Начинайте, Николай Фёдорыч...
— Прошу всех внимания! — заголосил Шалтаев, — Товарищи, обращаюсь к вам за помощью... На перегоне Керженец – Сухобезводное – Ветлужский из поезда Моховые Горы – Котельнич бесследно пропал парень четырнадцати лет. Рост...

Шалтаев посмотрел на Кержаева, тот слышно для всех уточнил:
— Метр семьдесят, русый, коротко стрижен... серая рубаха навыпуск... штаны... боты...

Шалтаев продолжил:
— ...Предлагаю разбиться на группы и начать обход вдоль железнодорожной насыпи. Две группы убудут на Керженец и Сухобезводное мотодрезиной..., — Шалтаев взглянул на железнодорожника, тот одобрительно кивнул, — Подключатся к тамошним поисковикам... О результатах телефонируем на пункт милиции или на станцию. Товарищ старший майор, командуйте...

Место занял милиционер, Шалтаев отвёл Кержаева:
— Сан Милыч, вы подите к смотрителю на телефон, как было оговорено. Дождитесь Хорева. Я с людьми убываю на поиски...
— Помню-помню, Николай Фёдорыч..., — согласился Сан Милыч.

***

Преступники, после того как вышвырнули парня, следом вывалили из вагона обворованного толстяка. Тот начал приходить в сознание, крепыш додумал, что тот даже в бессознании мог видеть или слышать борьбу в тамбуре. Судьба толстяка была предрешена.

Крепыша, у коего на верхней губе зияли струп от свежего рассечения и припухлость, отозвал в сторонку длинный. Стоят, курят:
— Кыча, осмелыша чай ищут, что с поезда я вышвырнул?
— Акий ты догадливый, Сыс..., — потрогал рану Кыча.
— Что, если отыщут? И потянется ниточка?
— Найдут, так найдут. Полошит байда на весь посёлок... Родитель пацана, похоже, в высоком чине, потому и собрались искать всем миром?.. Нам пристроиться бы не мешало, абы ближе к событиям быть...
— А как живый пацан остался и нас покажет?
— Навряд ли живый, все кости, поди-ка, поломаны... Найдут купчишку мёртвог – потянут всяко... А пацан, коли жив – и тем боле распутают...
— Покуда ведать, што купчишка слаб? — оправдался Сыс.
— Кто такие? Добровольцы или с организации? — Шалтаев сзади подошёл к Сысу и Кыче неожиданно для них.
— Общество содействия органам милиции, — с перепуга честно ответил Сыс.
— Пройдите к старосте осодмил... Отметьтесь, если будете принимать участие в поисках, — Шалтаев показал направление к кучковавшимся гражданским, — Осмотр откосов начнём, как подгонят дрезину.
— Пойдём, отметимся..., — покорно словам Шалтаева позвал подельника Сыс. Бандиты подошли к человеку с листком бумаги, — Александр Иваныч, запиши Тарасова и Маркичева в поисковую группу на Керженец...
— Имена как ваши? — уточнил староста.
— Чай Николай и Георгий мы..., — ответил Сыс.

***

Солнце шло на спад. На опушке леса показался бородач, тянущий жерди волокуши. Впереди овраг, вдалеке за ним видны деревянные постройки возле и в лесном массиве.
— Уф, взмок с тобою. Огинём байрак, на зимёнках избудем темь... а повернёшься в живот, и;дем дальше...

Охотничье зимовье охватывало две засыпушки с низкими потолками и сводами кровли. По два крохотных окна в четыре стекла, входные приступки построек друг против друга. Между ними длинный уличный стол, с боков врытые в землю скамьи из таких же половинчатых брёвен. К одной засыпушке бородач дотащил волокуши, заметив на месте, что с ноги найдёныша пропал башмак:
— Охо-хох, не усмотрел вона... обутки-та...

Бородач вынул из-под найдёныша посох, поставил возле притвора. Зашёл в избу через небольшие сенцы, завешенные пучками сухих лекарственных трав. Внутри чисто, жилище, по всей видимости, повремённое, без излишества. Печь с лежаком высотой по пояс, в угол свёрнуты подстилы и покрывала. На матице над столом подвешен глиняный горшок с назначением керосиновой лампадки, лавки схожи уличным, меньших размеров.

На стеновых всполках пузатый самовар, щепная столовая утварь, корзина, ушат, глиняные крынки. В углу в рычажном приспособлении для опрокидывания большая стеклянная бутыль с водой, пара вёдер и ковшей. Бородач осмотрелся, провёл рукой по стеклу бутыли, оставив полосу в пыли. Вынул деревянную пробку, повёл носом, поморщился, и быстро заткнул обратно:
— Давно люд охочий на зимёнках не избывал... омертвела водица... Оменять бы самая пора...

Бородач по-хозяйски раскатал по лежанке подстилу, в изголовье уложил туго набитую сухим мхом подушку. Сдвинул к стене стол, лавки. Вышел на волю, ловко подсадил найдёныша, крепко приобнял и задом попятился в избу, таща паренька под плечи. Уложил на лежак, по грудь накинул покрывную мешковину.
— Буде нам приют. Ужо не взыщи, милче, нашёл тя подле Керженца-реки, поименовать стану Кержаком. Ничтожа человеку без имени...  али прозвища...

Кержак снова попытался открыть глаза, немного подёрнулся плечами, но быстро стих.
— Зрею, худо те, Кержак? Терпи, а я до криницы пои;ду, воды начерпаю, — бородач взял вёдра, деревянный черпак и вышел. С внешней стороны на притвор повесил лестовку, перед дверью с силою воткнул в землю посох и направился к оврагу.

***

Кампания по поиску пропавшего парня разворачивалась полным ходом. Со станций Ветлужская и Керженец, и с полустанка Сухобезводное направлением навстречу вышли группы железнодорожников и народной милиции, осодмил и граждан, откликнувшихся на беду. Прочесать предстояло дорожный откос на более чем пятидесяти верстах пути. Поисковики шли звеньями по двое и трое, наперёд всех несколько обособленно двигались Сыс с Кычей:
— Сыса, вспомь... пацана далёко от моста швырнул?
— Чай поблизь... А купчишку супротив за озером...
— Пацана точно по леву бровку? — уточняет Кыча.
— По леву... Коли окочурился и лежит не найденный, вот-вот уже должён бы попасть...
— Смотри зорче, может под куст завалился...

Проходя заросли куста, бандиты задержались. Сыс окликнул Кычу;:
— Кыча... мято всё тут. Куст на;свежо рублен, лист по земле раскидан...
— Дай-ка гляну... Обойди это место в охват шагов двадцать, осмотрись…

Кыча встал, всмотрелся в найденное место, присел на корточки. Сыс обошёл лес поблизости, подошёл к Кыче:
— Нощны или утрешни зарубки видно-ть, молоды дерёвки рублены...
— Вот что думаю, Сыса. Нашёл нашего пацана кто-то. Вишь, берёзки под пенёк, ива резана. Понимаю так, что волошки вязали. Разумею потому, что жив пацан, но поломан. Своею ногою ступать, думно мне, не может?.. — определил Кыча.
— Если нашёлсо-ть паренёк, то давно сообщили бы куды нады?
— В лес его уволокли. И знаешь, что с того кумекаю? Черемисы, отшелы люди или кулугуры это... Сколько их тут... по лесам шатается? И вольных и всяких беглых?
— Чай далече отсель... черемисы-то?
— Далече-недалече, нам первыми на парня выйти треба. Он тебя запомнил, и меня по губам отметил..., — Кыча осторожно потрогал припухлость на губе: — Прознают, что да как, и нас на старые грехи притянут...,
— Будем народ созывать?
— Молчи до ро;здуми, понял? — отрезал Кыча.
— Как не понять..., — кивнул Сыс.
— Подумай лучше, как поискных впомиму отвести?..

***

Бородач растопил печь, разложил на столе пучки сухих трав. На жестяном подносе уже пышет самовар, с крана в медный жбан капает кипяток. До пояса раскутанного и раскрасневшегося Кержака колотит сильный озноб, на лбу его лежит сырая тряпка. Звуков парень не издаёт. Бородач отлил из стеклянной бутыли ковш воды, поднёс к юнцу. Смочил тряпьё, омыл им тело. Ворочает на бок, омывает спину. Подсунул руку в напечные подстилы, проверяя наощупь прогрев печи, прислоняется щекой к спине парня, трогает лоб:
— Охо-хох... Не запечь бы тя вусмерть, милче...

Бородач перешёл к горнилу, кочерёжкой вытащил не прогоревшие поленья, потушил их в ушате с водой. Туда же сгрёб угли, оставляя топку пустой, открыл задвижку воздушной тяги. Отошёл к столу, наполнил жбан кипятком, заварил в нём пучки трав и прикрыл дощечкой. Вернулся к Кержаку, снова проверяет жар в теле парня:
— Силься, Кержак, гони болести... Взвар поспеет, им и окрепишься...

***

В каморке станционного дежурного Хорев с Софроновым потчуются бутербродами, запивают чаем. Кержаев в подавленном состоянии сидит возле телефона, мусолит кружку, прихлёбывая содержимое мелкими глотками. Хорев беспокоится:
— Сан Милыч, перехвати хлебцами с колбаской...
— В рот не лезет, Натоль Николаич...
— Сахарок возьми..., — двигает блюдце Софронов.
— Спасибо, обойдусь... Вот разве что чай... пустой...
— Нервы делу не помогут... Поиски идут, никуда твой сын не денется... отыщем..., — успокаивает Хорев.
— Понимаю... Сутки на излёт, а информации ни полслова...

Зазвенел телефон, все замерли в ожидании известий. Дежурный потянулся к аппарату, снял трубку:
— Ветлужская, дежурный... Телефонограмма? Диктуй, — Софронов открыл чернильницу, макнул перо. Пишет, необдуманно проговаривая некоторые слова:
— Не тыпирься. Кем обнаружен? Маркичев и Тарасов... на северной стороне откоса... в двух верстах? От Юрьев-озера...

Кержаев отставил кружку, встал. Дежурный продолжает:
— ...Повтори... труп мужского пола?..

Кержаев сильно разволновался, хотел что-то сказать и даже сопроводил мысли движением руки, но безмолвно развернулся и вышел. Ноги подвели его к билетному окошку, постучал, не дождался открытия и побрёл к выходу на перрон. Распахнул дверь в сумрак, не закрывая, вернулся в зал ожидания, сел на край скамьи для отъезжающих. Сидит каменный, спина прямая, руки в колени. Лицо без эмоций, ручейки слёз из глаз.

***
— Охо-хох... во живот повернулся! — проохал бородач. Из щепной плошки дочерпывая кашицу, так и замер, не донеся до рта. Кержак высунул руки, потрогал в воздухе нечто невидимое, откинул сукно и неожиданно присел на лежаке, свесив ноги. Вид у парня болезненный, сырые волосы торчком, глазами водит, осматривая помещение. В стене между брёвен стебель с прорезью держит тонкие лучины, горящие неярким пламенем. Темновато, но глазам яркий свет сейчас только навредит.

Бородач отложил яство, подошёл, подсел напротив. Кержак поймал его взглядом, но тут же закатил глаза под лоб и начал заваливаться на бок. Бородач придержал, слегка тряхнул:
— Охо-хох... не отымайся, милче...

Кержак открыл глаза, взгляд отразил полное отсутствие мысли. Охватил руками голову, еле слышно застонал. Бородач завалил его на бок, придерживая с терпением няньки:
— Полежи, озырься, милче... Взвар поднесу, окрепнешь теласами...

Кержак откинулся на спину. Бородач поднёс жбанчик со взваром, приподнял найдёнышу голову и промочил губы. Кержак сделал глоток, потянулся глотнуть больше. Не давая в руки, бородач позволил сделать пару глотков. Парень поморщился, хочет ещё, но бородач отказывает, — Ни-ни-ни... терь водицы те подам...

Торопится к ведру с водой, подносит в черпаке. Кержак жадно пьёт, понятно, что одного черпака ему мало – хочет ещё...
— Ни-ни, взвару поёлусь... опосля ишшо водицы подам...

Бородач снова позволил сделать несколько глотков взвара, запить – поднёс черпак воды. Напившись, Кержак обмяк, закрыл глаза и затих. Оставив парня в покое, бородач вышел из избы, снял с двери и подвязал на опоясок лестовку, захватил в избу посох и вернулся к недоеденной плошке:
— Охо-хох... в живот повернулся... и то на лад...

***

Утро. Кержаев-отец сидит возле стола в каморе станционного дежурного. Временами всхлипывает, платком вытирает слёзы. Софронов читает газету, Хорев старается поддержать Кержаева:
— Поплачь, отец... Плакать надо не только с горя...
— Понимай, Натоль Николаич, как заново родился... Впал в такой ступор первый раз в жизни. Помню, как в лоб стрельнуло и разум отняло, думал, не вернусь уже. Хорошо, растолкал ты меня. А слёзы... это слёзы радости... Жив Шунька где-то...
— Да... Но задача оттого только удвоилась... Подойдёт майор с милиции, узнаем подробности...
— Угощусь хлебушком? — спросил Кержаев у дежурного.
— Конечно, кушай, Сан Милыч, не стесняй... Колбасу, чай пока не остыл, и сахарком прикусывай..., — пододвинул дежурный, что было на столе. В камору вошёл Шалтаев, следом милиционер Гурьяшов, с порога с докладом:
— Товарищ Хорев...
— Михаил Викторыч, докладывайте своими словами..., — осёк Хорев, и представил майору незнакомца, — Кержаев Сан Милыч, отец пропавшего... Расскажи нам все подробности...

Милиционер подал руку Кержаеву:
— Гурьяшов Михаил Викторович, прошлым утром видел вас. По виду сразу понял, что родственника вашего или близкого подопечного искать будем.
— Сан Милыч, — привстал Кержаев.

Милиционер расслабился и продолжил:
— Мне проще по вопросам доклад вести, задавайте, пожалуйста. Но сначала обращу внимание на существенную деталь. Возле моста через Керженец у насыпи, товарищами осодмил Маркичевым и Тарасовым обнаружены следы деятельности неизвестных лиц.
— Своими словами, Михал Викторыч, — напомнил Хорев.
— Извините... так вот... осодмильцами обнаружено место задела волокуши. Свежие порубки деревьев и ивового куста, разброс листвы... Следы волочения уводят в северном направлении в леса, а места там, надо прямо сказать, глухие и необжитые.
— Жив..., — Кержаев смахнул слезу, майор продолжил:
— Мои измышления такие: если до сего часа нет сигнала, и никого чужого не доставили, поиск может затянуться. Либо старообрядцы нашли сына вашего – неучтённых деревень по верховому заволжью до наших дней великое множество, или иной не учётный элемент из вольных или беглых от нашей власти людей...

***

Кержак проснулся с первым проблеском солнца, сел на краю лежака. Услышал какие-то звуки, осмотрелся, в окошке что-то мелькнуло. На вялых ослабленных ногах вышел из избы, на пороге зажмурился от ярких солнечных лучей. Подошёл бородач, взял парня за руку, но Кержак опасливо одёрнулся.
— Не полошись, милче, нема за мною лиха..., — бородатый снова прихватил за руку, Кержак поддался на знакомый голос. Бородач подвёл к скамье, усадил и заглянул в глаза:
— Осядь, осядь вона... Зычешь... али нем?

Кержак, помаргивая, медленно открыл глаза. Смотрит на бородача, еле заметно улыбается. Осмотрел местность, остановился взглядом на овраге и растянуто произнёс:
— Нем... Нем...
— Зычешь, охо-хох, — бородач обрадовался, отпустил руку. Сел рядом, приложил к груди ладонь, — Мя Тихон... аен?

Тихон приложил ладонь к груди найдёныша, ждёт ответа.
— Тихон..., — повторяет Кержак.
— Ни-ни-ни... мя аен Тихон, — снова прикладывает ладонь к своей груди, затем переносит ладонь к груди Кержака, — Ты аен?
— Кержак? — неожиданно переспросил найдёныш.
— Охо-хох, — удивился Тихон, — Во бредье, а внимал словеса?..

Кержак встал, повёл рукой и разговорился:
— Дерево, дом, солнце...
— Твоя праведа, — радуется бородач.
— Небо, трава..., — Кержак переводит взгляд на бородача, — Всё вижу, узнаю, а Кержак ли я – нет понимания...
— Охо-хох. Охоч до слов, до инших. Нашёл тя железного пути околя, и нейму, аки вона очутился...
— Слова понимаю, а как чужие, раньше не слышал таких... Говорю... и думаю, понимаешь ли? И в голове пусто...
— Былое осинка отымала. На издохе лежал, обойти не от прави шло... Денно и нощно опекал, травью опаивал. Кержаком тя нарёк, где стёжка с тобою свела...

Кержак выдержал долгую паузу, сознавая услышанное:
— Оставь меня при себе, Тихон?
— Оставлю... сгинешь иныче..., — Тихон показал на голые ноги Кержака, из сеней вынес лапти, — Вона лапотки сплесть умел... Поиду, силки озыркаю... може курку аль тетёрку половлю... Осилиться те нати, силу в ноги взять, тады и к насельникам путь озьмём...

***

В горнице небогатой деревенской избы в отгороженной кухоньке возле печи копошится старуха. Стол, тройка стульев, иконостас в три иконы, в углу сундук. Шкаф, застеленная кровать: покрывало, в изголовье пирамида в три взбитые подушки.

С крыльца в заднюю летнюю комнату проходят Сыс с Кычей. Кыча приоткрыл дверь в горницу и с порога проголосил старушке:
— Мать, бульба у нас осталась? Набери, сварю сам на примусе...
— Молоко в крынке, кортошник уже в печи, Герка. Скоро готов будет, тады и подам, если черти вас снова не унесут..., — ворчит старуха.

Через сени летняя комната бобыля. Неприбранная койка, комодка, этажерка, стол по стене, вокруг три стула. Отдельная тумба с примусом, над тумбой полка с ложками и плошками. Сыс выложл из котомки кирпичик ржанухи, консервы, тушёнку, кулёк с конфетами, второй с пряниками. Заходит Кыча с четвертной бутылью самогона, ставит на стол. С полки берёт пару плошек, оборачивается к Сысу:
— Раскидал? Где ложки взять, знаешь... А я погребок ещё спущусь, с кадушки грибов черпну, да капёра по пути надёру..., — из кульков откладывает горсть конфет и несколько пряников, остатки забирает, — Это матери отдам... к молоку... Пусть посластится…

***

Сыс с Кычей закрылись в летней. Стол заставлен, в глиняной плошке картошник. Едят, пьют и тут же курят, ведут разговор:
— Сыса, что знаешь про староверов всяких?
— Чай по россказням всё боле. Народ, бают, ловок да боек. Нашего брата не привечают и со своих охочих угодий гоняют..., — разливает самогонку Сыс.
— Это и я знаю... Как пацана будем искать, не с руки нам, коли поперёд отыщут?
— Мошну на базаре тряхнуть или житника присмотреть – тут словчу, а думать... ты голова, ты и думай, — отваживает Сыс.
— Отсидеться надо день, обстановку пощупать...
— Што потом?
— Потом соберём узелок в дорожку, скажем до Нижеграда, шобы не искали, сами сойдём на Керженце и пойдём по следу того волочка.
— Ровно толчёшь. А кады парнишку найдём, што делать-то будем? — боится своих догадок Сыс.
— А кады найдём, Сыс... тады и решать будем...
— Чай завсегда. В лагерях, Кыча, нонче туго жмут, штобы им оказиться... Заход туда всяко нежелательный, остеречься нам надоба...
— Поутру дуй к старосте, выведай што-нибудь про купчишку. Не прямо в лоб спрошай, а без особых интересов, — научает Кыча, — Больше слушай и запоминай, засим обскажешь... А мне золотишко скинуть самая пора...

***

В летнем приделе избы Шалтаевых завтракают Кержаев, Кочнев и сам хозяин. На столе самовар, чашки с блюдцами, сахарница с кубиками коричневого пережжённого сахара, пироги. Кержаев вприкуску сахаром пьёт чай из блюдца, обращается к Хореву:
— Натоль Николаич, ночь не спал, думал, как группу на поиски по местным деревешкам организовать... С вашим, если не откажете, содействием.
— Решай, Сан Милыч, а мы поддержим..., — ответил Хорев.
— Мне тоже не спалось, мысли одолевали. Дело нелёгкое по глухим лесам да забытым деревешеам человека сыскать, — поддержал Шалтаев.
— Отзвонюсь в Котельнич, — продолжил Кержаев, — Попрошу неделю отсрочки. Пообещаю управиться – не откажут, как думаете?..
— Давай усилим позиции, — ответил Хорев, — Выйду на Головача, обрисую ему обстановку и попрошу для тебя дней десять на поиски... Торфяники ваши не сгорят раньше времени, не военное время?
— Не военное..., — загадочно обронил Кержаев.
— День людей подобрать, харча заготовить, какой-никакой, а план составить, — высказался Шалтаев.
— Надо деревни обойти, желательно с проводником.
— Милицию трогать не станем, пусть смертника по всем статьям отработают. Дам тебе, выделю человека, помощника своего. Молодой да прыткий, это раз! — предложил Хорев.
— У нас дед есть, прозвание Леший, поговорю с ним и со старшим сыном своим. Думаю, два и три! — поддержал Шалтаев.
— Я четвёртый, — напомнил Кержаев, — Группа есть...
— Провизию обеспечу на всю группу, а кое на рынке справим. Поди, не осудят, если временно воспользую на такое дело партийную кассу? — сам у себя спросил Шалтаев.
— За тебя слово скажу, если отчёт понадобится, — поддержал Шалтаева Хорев, — Сапоги, порты и тужурку выправлю тебе из нашей обмундировки, Сан Милыч...
— А я возмещу позже, — сказал Кержаев.
— Не думай об этом, отец... Тебе сына главное найти...

***

К месту у железнодорожной насыпи, где Тихону нашёлся Кержак, подходят Сыс с Кычей. С сидорами на плечах, у Сыса в руках длинная в плечо палка с рогатиной на конце. Ножичком подтачивает, украшает её резьбой.
— Узнаёшь место, Сыс? Мильтоны вон и тряпьём уже отметили? — спросил Кыча, показав ленту белой материи на стволе дерева.
— Чай как не позабыть?.. Дознаватели сюда наведывались, знаю... Описали всё вплоть до зарубки… От старосты слышал, гепеу следит за дознанием пуще прочего.
— Про купчишку были толки? — насторожился Кыча.
— Чай разведали... чьих таков есть, какого роду-племени...
— Неровно дело... Перекурим-ка давай...

Присели к дереву, закурили папиросы. Сыс сидит, дымит, режет на палке узоры:
— Кыча, а что... как на медведя выскочим? Не удерёшь же от косолапого?
— Зверь по эту пору сытый, на людски запахи не охочий... А без надобы ни один зверь не дерёт…
— Не охочий, то внимаю... а коли лес сведёт, не отпустит же таку добычу?..
— А ты, кажись-ка..., от медведя палку точишь?
— Може ево, може руки занять... Дед сказывал, лещину драл, была оказия, и не заметил, как медведь подстерёг... Дед ткнул рогатиной того в зенки и припустил драпача... так вот и цел, молвит, остался...
— Леший твой, полоумный, языком треплет, как метлой метёт... Щука двухметровая его утопила, еле с заводи выволокли, то волк в болоту загнал, два дня искали... А то мамонтов по чёрной рамени гонял с луговыми черемисами... У него что ни байка, то дыхло залихватом...
— Снова собирается, а куды-сь молчит как сыч... Серьёзно дело, бает, державное, нашего глупого мозга сие не касаемо...
— Молчит? Жди новых геройских россказней, значит... Баламошка, он и есть баламошка...
— Может и баламошка, а с палкой в лесу сподручнее...
— Смотри, Сыс, с чем в лесу сподручнее...

Кыча достал из своего вещмешка свёрток. Размотал тряпьё и предъявил два нагана и пачку патронов:
— Где тако добро наладил? С двадцать второго в руках не держал?! — удивился и потянул руки Сыс.
— Где наладил, пусть со мною останется... Патронов двадцать восемь штук всего... Пулять тока по прицелу, просто так не дам, — Кыча вскрыл пачку, в которой из сорока семи картонных ячеек заняты патронами двадцать восемь.
— Гадал, пугач бы прихватить, а ты вона чем владешь? — Сыс осмотрел наганы, — А машинки эти старые, Кыча, хоть и в масле, а своё постреляли...
— А где новые добыть? Не военное чай время... Ступаем... неча тут зубы языками чесать!

***

Зимовье, утро. В горниле печи вокруг чугунка тлеют угли. Кержак в рубахе и штанах, до половины голеностопа намотаны суконные онучи, на ногах новые лапти – сидит, их рассматривает.

В избушку входит Тихон, направляется к печи:
— Охо-хох... Не сбёгла с крыни курка-то?
— Тихон, а лапти я надевал раньше? Смотрю на них, а в голове ничего... На стол, понимаю – это стол... печь – печь, керосинка – зажжёшь фитилёк, знаю, светить будет...
— Не свычен к керосинкам, лучинку вона жгу..., — ворчит от печки Тихон.
— А за лапти что скажешь? Ты сам-то вон в сапожках?
— Охо-хох... Лапоточки мя заплёл, видел надысь... Нашёл тя в обутках, а волочил, отымали одную...
— Вторая куда делась? — не унимается Кержак.
— Отбросил за притвор, поди, и посей лежит тама?

Кержак вышел в сени, пошвырялся в углах, нашёл какой-то ботинок:
— Тихон, мой чёботок?
— Праведа...
— А он получше лапотков-то?
— Охо-хох... ноги не воймёшь в одный-то?
— Это верно... А мне сапожки где добыть?
— За богомоленкой обитель, у доброго люда справим...
— Далеко до твоей богомоленки?
— Утром сойдём, до потьмы поспем. Ты вона не хром ужо, осилел дюже?

***

Дальняя комната избы Шалтаевых. Кержаев стоит возле сковороды на примусе, перемешивает жарево. Отходит, садится за стол, на столе прибранная обеденная утварь. Берёт лист с рукописным списком нужных для поисков вещей.
— Смотрю, жарёха на мечается? — входит Хорев с мешком.
— Скоро готово будет. Всё боюсь... не упустили ли чего?
— Что упустишь? Обмундировка вот, как обещал..., — Хорев вывалил содержимое мешка на койку, — Примерь сапоги, Сан Милыч, и шаровары прикинь на пояс...
— А человека... в подмогу? — поднялся на примерку Кержаев.
— Портянки вот, тужурку тебе неношеную откопали и дождевики, на всех хватит..., — как не слыша вопроса, продолжал раскладывать вещи Хорев.
— Помощник-то будет, Натоль Николаич? — на полушаге остановился Сан Милыч.
— Люди все при деле, отрывать не ко времени. Сам пойду с тобой! — открылся Хорев, — Заместитель у меня толковый... сказал, прикроет, коли что... Возьмёшь меня в помощники?
— О чём речь, Натоль Николаич?
— А вот и мы! — первым вошёл в комнату Шалтаев и, рукой придерживая дверь, пригласил из сеней невысокого мужичка: — Проходи сюда, Макар Степаныч...

В комнату вошёл живенький старичок с походной палкой в руках, сделал шаг вперёд, снял картуз и приклонил голову:
— С миром к вам, люди добры...
— Это наш Макар Степаныч! — представил старика Шалтаев, — Местный лесообходчик, ударный заготовитель чего только хошь и отменный сказитель всяческих достоверных историй...
— Ишь, ты... привирать-то?.. — засмущался старик.
— В лесу чувствует себя как медведь в малине. Знатный лещинник, грибник и ягодник...
— Буде вам, Николай Фёдорыч...
— Оставь палку на кры;льце, Макар Степаныч, — Шалтаев открыл дверь, и когда старичок вышел, прикрыл дверь и добавил, — На посёлке зовут его Леший, юродив мальца, имейте снисхождение...

Шатаев тоже вышел. Пока расставили утварь, вернулись Шалтаев с Лешим. Леший с табуретом, Шалтаев несёт большой пучок лука с укропом, тарель солёных огурцов и запечатанную сургучом бутылку с этикеткой «Водка из ректифицированного спирта».

Расселись за столом, первым делом Шалтаев отколупал сургуч с бутылки, разлил содержимое по лафитникам, обратился к Кержаеву:
— Меня возьмёшь в помощники, Сан Милыч?
— Добрая команда собирается, — улыбнулся Кержаев.
— Да, точно. Тряхнём стариной... за удачу предприятия? — поднял лафитник Шалтаев. Присутствующие чокнули стопками, выпили и налегли на закусь.
— А ты, Макар Степаныч, чураешь или есть какая-то причина? — заметил Хорев Лешему, отодвинувшему водку.
— Нельзя мне горячку... Дурён становлюсь да беспамятен...
— Тогда да, лучше не трогать. Скажи-ка нам, что кумекаешь по поводу мною тебе сказанного? — предложил Шалтаев.
— Дело обстоит лёгкое..., — Леший вроде как закатил глаза под лоб, — И нелёгкое... Отрок принял участь чуждую, не отыщем его...
— Вы, Макар Степаныч, из огня да в полымя..., — поперхнулся Кержаев. Леший словно не слышал, но пронзил взглядом, что все впали в транс и забыли про еду:
— Жив отрок... Лесным человеком забран... Лес таким мать и отец, и на праздник гарнец. Гонимые наветом, стали они житовать в чащобах, правду и веру свою сохранили. Кондовая Русь, истовая, дружна с раменьями, не берёт лишнего, лесной дух тому добром отвечает. Живёт лесной народ в труде, оттого в достатке. Избы у них на камень ставлены, полы охрой крашены, горницы осветлены, печи белены. Мужики все в сапогах, бабы в котах, зимою в валенках, а в иной свет в лапотках отходют...

Леший с прищуром посмотрел на присутствующих, все напряжённо слушают:
— Будете книжки читать, и тоже многое знать будете! — выдохнул юродивый.
— От... ты... баламошка, — первым среагировал Хорев.
— Прямо испарину выбил, Макар Степаныч?! — Кержаев откинулся на спинку стула и вытер пот со лба.
— Ты и читать умеешь, Макар Степаныч? Вот не знай, не гадай..., — удивился Шалтаев.
— В приходской школе грамоте был обучен и арифметике. Газеты обчитываю да считать, быват, поможаю нашим бабам. Кады вечерком сойдёмся гнуса окормить, а надысь..., — начал Леший.
— Почему парня не найдём? — опередил Хорев.
— Што думаю? — серьёзно ответил Леший, — Третий дён как оказия вышла... а толков в деревешках нет, и мертвецом паренёк не видан?

Леший задумался, выдержав под всеобщее молчание паузу, и добавил:
— Ушёл с людьми в леса нехожие... а отдысь редко по воле выходят...
— Или недвижимого унесли..., — добавил Хорев, — А по воле не уходят – как понимать? Лесные не отпускают?
— Не внимаешь... Жизнь там мирна и сытна, дрязгами не разбитна. Голода, каки по нижней Волге нонче души отымают, им неведомы. Ежели лесные восприняли чужого человека, уйти человек сам от себя желания не покажет..., — зыркнул Леший.
— Это тоже из книжек? — спросил Шалтаев.
— Это правь сказания, нравов старых... веры истой...
— Никак опять заговариваешь, Макар Степаныч? — оборвал Хорев, — Сегодня вечером Гурьяшов доложит о последних наработках, выдвигаемся с утра пораньше.

***

Чащобы чёрного раменья по вечерам особенно пугающие. Смотришь поверх дерев – вроде не темно, опустишь взгляд под ноги – ног не видно, и вширь не дальше сажени. Знающий путник ищет постой засветло, если в лесу настигла ночь – жги костёр. Сам согреешься, и зверя дикого огнём отпугнёшь.

В плутании по тропам и поисках следов волочения Кыча с Сысом потеряли большую часть дня. Уже готовились на ночлег, как понесло Кычу на обход взгорка с вековыми елями. Смотрел под ноги, и тропа не вызывала опасений, но попалась неприметная кочка, с которой сорвался и завалил в трясину. Поняв, что затягивает, Кычу охватила паника. За что схватиться не ущупал, силы бороться на исход, пришлось звать на помощь.
— Сыс... Сыса... Сыса, влип я... помогай...

Сыс отстал, и на отсутствие дружка тоже являл беспокойство, боясь в ночном лесу остаться в одиночестве. Услышал зов, кинулся на помощь, нашёл сообщника затянутым до груди.
— От... ты влетел... неужто тряси не прочухал?
— Рубани сук потолще... быстрее... сил уже нет...

Сыс отбросил сидор, забегал в поисках что рубануть, заметил тонкое деревце и пригнул его всем телом.
— Кыча, тя тащить иль сам вылезешь? Мокротно тут...
— Тащи... намочиться он боится...

Кычу вытащили с большими усилиями. Вязкость болотины плотная, засасывает неспешно, но уверенно, на берег вытащить застрявшего три пота прольёшь. Вымокли оба.

В лесу темень хоть глаз коли. Развели костерок, вокруг по кольям развесили одежды, к огню подставили обувь. Сами сидят голышом, замотанные в плащевые полотна, дрожат. Вприкуску хлебом разбирают тушёнку из банок.
— Кыча, тя пошто туда потянуло?
— Видел, ельник на верее;, пошёл осмотреть. Думал, если нарубили лапника, может, и в ночь встали поблизости...
— А в болотину што попёрся?
— С кочки скользнул...
— А мне казалось, вроде чёбот впереди валяется, двинул проверить, озырил вокруг – нет тебя... потерялся што ль?
— Ну и где чёботок?
— Чай так и лежит там. Не дошёл, на зов твой побёг.
— Ладно, утром осмотримся. Коли есть на пути примета – правильно идём...
— Тут в овражке нашёл, ключ сочится, и дымок снюхал.
— Дымок? Деревня где-то недалече?
— Чай не выйдешь уже к ней... в темени-то?
— Чёрт дёрнул туда забресть... Надери лапника на лежак, и на боковую пора...

Сыс подносит и бросает у костра несколько еловых лап:
— Надрал, воды набрал. Примут ли в деревне, а то погонют дрыном?..
— Пусть гонют... нам пацана только разведать..., — закутался дождевиком Кыча.
— Спи, коли хошь... Я полуношничать буду..., — Сыс прикрыл Кычу пиджаком.



Чуть брезжит рассвет, Тихон и Кержак на ногах, приводят зимовье в изначала. Кержак сматывает тряпьё, Тихон расставляет утварь. Доходит до стеклянной бутыли.
— Мёртву водицу со стеколки оменяем криничной.
— Тихон, почему уходить надо? Тут же никто не живёт?
— Зимница охочих людей... Поди, вспоможи, — подзывает Тихон. Выносят бутыль, сливают содержимое к сосенке. После чего ополаскивают бутыль свежей водой с ключа.
— Охочих – охотников что ли?
— Охо-хох... Одённая избывка постойна, вторыя копотна. Одолеют косульку, вепря ли – копотят враз и от зверя хоронят.
— Как это – хоронят?
— Прятают в копотной до отхода в становья.
— А кого опасаются?
— В лета рыкаря вона, озимь эвдак люту аль роськи.
— Звери что ли какие, Тихон?

Тихон нюхает бутыль, подаёт Кержаку пустые вёдра, суёт в одно черпак. Берёт уголёк, посох и выходит из избы. Обращая на себя внимание найдёныша, косолапит ноги и, попыхивая, изображает медведя:
— Рыкарь.
— Медведь, это понял. А медведя можно отпугнуть? — засмеялся найдёныш.
— Пужать рыкаря – полдела, а дело некусаным отстать! — в ответ хихикает Тихон, рисуя угольком на бревне силуэты лося, волка, рыси. Называет их поочерёдно: — Сох – лесной сполох... Люта – нощная смута... И роська – острая слёзка...
— Заинтересно дело...
— Поди, водицы начерпай, — отослал парня Тихон.

Кержак принёс воду, разлили в бутыль и баклажку Тихона. На выходе Тихон оборачивается, смотрит порядок, стучит посохом в пол, поклоняется помещению и уводит Кержака в лес.

***

Едва Тихон и Кержак скрылись за деревьями, на зимовье вышли бандиты. Сыс сразу прошмыгнул в засыпушку и осматрелся внутри. Кыча обходит снаружи, находит остатки волокуш, ногой швыряется в резаных лыковых лентах, проходя через сенцы, поднимает чёбот. Войдя в избу, сообщает о находках.
— Сыс, смари, чёботок тут брошен, такой жа, как в лесу, и волошки ломаные... Парня сюда приволокли...
— Зимница это, Кыча, — Сыс втянул носом запахи засыпной избушки, — Свежо, как только что с хозяйской руки... Вот-вот мы с ними разминулись...
— Плохо дело, Сыса... плохо...
— Чай... што плохого... нейму?
— Лыко надрано коровое, лапотное. Парень без обувки остался, и лапти, гадай не загадай, на его ноги плели...

Преследователи сели, сидоры сложили на стол...
— Не поломан, коли так? — догадался Сыс.
— То и плохо, что на ногах пацанёнок. В кою сторону подались? Как теперь узнать? Округу надо походить, следок и другие признаки присмотреть...
— Коли выходился парень, домой захочет повернуться? — гадает Сыс.
— Тады они не лесом пойдут, а дорожку искать будут. Колеёвку надо смотреть. Как-то же подъезжают сюда на подводах?
— Ездют..., — безнадёжно выдохнул Сыс. — И колеёвка где-то тут рядом, откуда тока?
— Давай, Сыса, метнёмся по кругу. Я в одну сторону, ты в обрат навстречу двигай.
— Чай не впервой... кружить-то...

***

К месту падения Кержаева-младшего, отмеченного белой тряпкой на стволе, подошла группа поиска. Трое в обычной одежонке, Хорев в щеголеватых кожаных сапогах по коленную чашечку и в тон сапогам тёмно-красных штанах галифе. Форменный китель без знаков различия, под ним гимнастёрка, на портупее полированная кобура от пистолета Маузера. Леший в пожелтевшем плаще. Все с вещмешками.
— Сан Милыч, мы на месте, — остановил группу Хорев, — Белая метка. Красной место следствия по трупу отметили, как в донесении писано.

Трое остановились, Леший поднял с земли, нюхает стружку, щупает, идёт осматривать ближайшие кустарники.
— Натоль Николаич, это было ваше распоряжение на разметку места находки? — спросил Кержаев.
— Гурьяшов дал команду... в первый же день...
— Нам тоже самое время определиться бы с руководителем, чтобы дело вразнобой ежели не пошло? — предложил Кержаев.
— А за ежели да вдруг отвечает... политрук! Командуй, Анатолий Николаич, а мы все во внимании будем, — за всех решил Шалтаев.
— Тогда привал. И слушайте заключения, что известно на вчерашний вечер! — усадил всех Хорев, — Труп опознан. Сынок семёновского тысячника это, по фамилии Пафнутов. Ты должен бы знать таковых, Николай Фёдорыч?
— Помню старшего... из тычников он, на скупке охочего промысла в купцы выбился, — подтвердил Шалтаев.
— Пафнутов с сыновьями пропали в начале двадцатых. С тех пор ни слуху о них, ни духу. НКВД вело розыски, так как имелись признаки содействия контрреволюции и всякому преступному элементу. Денежкой видимо снабжали, укрывали контру всякую на заводишках своих, выдавая за работников. И вот одним старым милиционером, знавшим Пафнутовых от мала до велика, в найденном мертвеце был опознан его младший сын.
— Что же нам это даёт в поисках моего сына? Не вижу пока связи? — оценил информацию Кержаев.
— Пока без привязки, прав ты, Сан Милыч, но исходные данные такие: Пафнутов носил одёжки от первоклассного портного, и саквояжик имел кожаный и отличнейшей выделки, но почему-то пустой. Денюжки, значит, имел, посему был примечен и подвергся нападению и ограблению. Догадки мои такие: парень стал свидетелем грабежа, за что его сбросили с поезда как ненужного свидетеля. Картина примерная и неполная... Ко всякому действию отыщется своя причина, и наши поиски имеют двойное обоснование! — ответил Хорев.
— Леший куда-то пропал?.. — заметил Шалтаев. Поисковики встали на ноги. Недалече в лесу зашевелился куст, из-за него вышел Леший и палкой показал направление:
— Нам туды стёжка стелется... куды незнамый след повёл...

***

День за обедню. Кыча сидит за уличным столом. На столе лежит суконный свёрток с наганом, барабан второго пистолета Кыча заряжает патронами. Коробку прячет в сидор, не оставляя на виду. К зимовью выходит Сыс, подсаживается напротив.
— Сыс, долго ходишь... Нашёл колеёвку, али каку зацепку?
— Могу направление указать... На след пошёл, да скоро потерял.
— Растопыря... Наган готовь..., — Кыча двинул Сысу свёрток с пистолетом.
— Почистить што ли?
— Наган принимаешь, принимай уход, чтобы сбою избежать. Пойми, найдём пацана... кончать его придётся?
— Не знаю, выйдет ли, как глаз метнёт... Ножом стушуюсь ткнуть пацанёнка, а с нагана, — Сыс целится в никуда и нажимает курок, — Пальну без боязни...
— А с поезда пацана швырнуть не тушевался?
— Быстро всё было, и сам спужаться не успел...
— А если спужаешься при случае, тады свинтишь в неизвестном направлении, поди? — подзадорил Кыча.
— Не сбёгу... В двадцатых, когда бандитствовал, склады обчищал, палил по людям и не трёхался... Да не знаю, погубил ли кого? — Сыс повторно спустил курок.
— Как ты тогда от тюрьмы отвязался, не понимаю?
— Чай как, отстреливался шибко да драпал прытко, кады кодлой чу;хали от че-ка... Пафнутовых тады-сь с Семёнова вывозил. Не затеряй их в Яранске, золотишко ихнее прибрал бы ешшо по ту пору. Два года искал по городам... как в болоту канули...

Сыс достал шомпол, Кыча закончил и собрал свой наган:
— С местными урками хороводил?
— Спрашиваешь... с моей анкетою только на каторгу ходу давали... Чистить лабаз пошли раз, попали на засад... Многих постреляли, а я ноги в руки и до дому на вспять. Батя кулаком встретил, я тады подался на Ветлугу до задней мамкиной родни...
— Леший, получается, родной или не родной тебе дед?
— Чай как... не родной? Приют дал, куском хлеба не попрекал – роднее нету терь. Мать с отцом знаться не желают, тока Леший остался. Слова нашёл правильны, от уголовщины всякой почти отвадил, тебя не встреть – так и завязал бы?..
— Вольному воля, Сыс... Слабину свою мне не вешай. Да и преступничали мы через раз помалу. Тискали жирноту всякую на тюрьму недолгую. Не резали, не убили никого до сего раза?..
— Верно баешь... а того не легше. Кады артельных щипал, Лексейку Пафнутова среди прочих узнал... Скуперда, знай, шибче отца своего... Пройти бы мимо надо-ть было, ан нет – завёл глаза на саквояжик...
— Слабоват сердечком твой Лексейка стался. Как завидел у меня в руках ножичек, сразу и поплыл... А саквояж его без узнанки было понято, что стоящий... как мимо пройти?
— Може ну его... пацанёнка-то? — с надеждой спросил Сыс.
— Догадайся купчишку с вагона не швырять, парнишку к нам тогда не притянуть... Терь, хошь не хошь, а вынь да положь... Замазаны…

В этот момент из-за копотной избы вышли поисковики во главе с Хоревым. Секундная сцена переглядом с незнакомцами, Хорев потянулся к кобуре и успел крикнуть:
— Кто такие?

Сыс сорвался с места, оставляя на столе шомпол нагана, палку с рогатиной, и тикает в лес. Шалтаев бросается вдогонку за Сысом. Кыча рвётся в лес, на углу избы сбивает с ног неожиданно вышедшего Лешего и тоже не удерживается на ногах. Происходит встреча взглядами, Кыча вскакивает и убегает.
— Ух... чертяка! — успевает прижечь ему по заднице палкой Леший. Хорев следом забежал за избу, наткнулся на Лешего:
— Леший, ты как тут? — подал руку Хорев.
— Пошёл кругом засыпушку смотреть... а тут такая оказия...
— Цел? Ничем тебя не ткнул?
— Нее... толкнул маль...

Хорев дёрнулся продолжить погоню, Леший остановил:
— Стой, начальник, не догнать его терь...

***

Тихон с посохом, Кержак в лаптях, штанах, заправленных в онучи, в накидной рубахе, в плетёном из лыка головном уборе по форме горшка – бредут по лесной тропе.
— Тихон, колпак-то хорош? — нахваливая, снял с головы и вертит в руках лыковку Кержак.
— Не приветют нас инше – чело должно быть убрано...
— И комара тучи, — отмахиваясь и щёлкая себя по шее, бранится Кержак, — А тебя и не кусают будто?
— Гнус кусач на Авдошкиных слегах... не отступай...
— Ни... о тебя ни на шаг... А кто такой Авдошка?
— Хозяин валежей и леса дрёмного...

Замечая большой муравейник, Тихон достал отрез ткани размером с портянку. Разостлал поверх муравейника, дождался, пока муравьи облепят ткань. После чего свернул суконку и, давя налипших муравьёв, выжал пришептывая:
— Не возыми;те лихо, мурашики…

Развернув суконку, встряхнув и осыпав лишнее, накидывает Кержаку на голову и прижимает лыковым колпаком.
— Терь и гнус куси;ть не будет...

***

Внедолге вернулся на зимницу Шалтаев. Леший смирно сидит с торца лавки, внимательно смотрит в чащу леса.
— Не догнал, Николай Фёдорыч? — спросил Кержаев.
— Ретив уж больно... Скачет как жеребчик...
— Почто в погоню бросились, испугали раньше времени? — спросил Кержаев у всех.
— Инстинкт охотника, понимаешь ли, Сан Милыч: они бежать – мы вдогонку! — ответил Шалтаев.
— Наганы в руках у них были, — добавил Хорев, осматривая найденный шомпол, — Я только за кобуру потянулся, а эти вскочили и в драп. В пушку;, стало быть, рыльце-то?
— Может... испугались, что за маузер берёшься? — предположил Кержаев.
— Теперь-то что гадать? — Шалтаев присел за стол.
— Знаю я этих жеребчиков... Лихи ребяты, — теребя в руках рогатину Сыса, загадочно обронил Леший, — Должны бы возвернутся, если мы с постоя сымемся...
— Зачем? — спросил Шалтаев.
— Мешочек второпях не прибрали, за лавкою лежит…

Хорев присел на корточки, сунулся рукой под лавку, нащупал сидор Кычи. Распотрошили для осмотра. Среди банок тушёнки, крупы, хлеба в военном котелке, тёплых носков и другого тряпья, командир выделил пачку патронов. Открыл, в ней двадцать один патрон на сорок девять ячеек.
— Пачка неполная. Будем считать, наганы в боекомплекте. Говори, Леший, что за ребяты такие лихие? — спросил Хорев.
— Макар Степаныч мне любо. Не любо Лешим откликаться...
— Не держи обиду наменя, Макар Степаныч, впопыхах тебя приклеймил... Иного слова на язык не пало..., — оправдался Хорев.
— Поладом будет, — вроде как извинил Леший, — Жеребчики эти наши, ветлужские. Генка Маркичев и второй Николка Тарасов, мой внучаток от третьего колена.
— Некие Маркичев и Тарасов упоминались в докладе старшего милиционера Гурьяшова, помните, Натоль Николаич? — озарило Кержаева.
— Интересно дело складывается, — удивился Хорев, — Давай-ка, Макар Степаныч, расказывай подробно... Да без сказок своих залихватских...

***

Кыча с Сысом искали друг друга по лесу недолго. Залегли за бугор, издали следят за зимницей, за поисковикми. В руках у каждого наганы.
— Сыса, ты што так драпанул-то?
— Смарю, этот хлыщ-красноштанник кобуру тянет, я трухнул малёха по старой памяти и сорвался незнамо с какого испуга...
— Вот и я душа в пятки... аж сидорок бросил... Узнал кого?
— Шалтаева узнал, што шугнул нас на станции... да пацанёнкина отца, — ответил Сыс.
— Вишь, икспидиция? А поводырём у них Леший твой...
— Как так? Чай не видел я... деда-то...
— Здесь он... Хлестанул мне за избою по заду... старый хрыч...
— Вот куда он сбирался... Што терь делать будем, Кыча?
— Сдаст, поди, твой баламошка? — сощурился Кыча.
— Коли узнает, что преступничали, молчать не будет...
— Плохо... А хорошо, наган успел зарядить, — Кыча откинул барабан, вынул три патрона из семи, отдал их Сысу, — Зарядись. Порешать терь придётся всех...
— Зачем же всех-то? Деда не тронь... Попробую переупрямить...
— С дедом сам кумекай, он ведь не отступит, не даст дело забыть, узнай, что мы натворили?..
— Створили мы с тобою беду ненужную?! — осёкся Сыс.
— Не ной, назад ходу нет... Иначе пропишет нас красноштанник в далёкие лагеря... А комуняк жалеть ни к чему, как и папашу этого...
— Не прописал же доселе, а знал, поди, делишки наши? — посетовал Сыс.
— Знал, не знал, дела позадние... Смотри зорче, коли нас пойдут искать, тогда подстережём их на глухой тропке, а останутся при зимнице – прижмём в избе...

***

Группа поиска расположилась за уличным столом.
— Я вот что думаю, — вслух рассуждает Хорев, — Неспроста они нам попались – тоже парня ищут, получается?! А раз так, теперь же и нас за лишних свидетелей принимать будут...
— Поганцы... Людску душу отымать? Нет им прощения..., — вздохнул Леший.
— Твёрдый ты духом, Макар Степаныч... Не прикрываешь внука, позицию держишь правильную..., — похвалил Хорев.
— На каторгу убивцев надо-ть сослать... Не праведно, не дело им вольно преступничать и души людские губить...
— Дорог тут никаких нет, а что это значит? — отвлёк внимание Шалтаев, — В лесу подстерегут, понимаю,  и пальнут безо всякой жалости... сообразить не сумеешь, откуда и где...
— У нас только маузер, — Хорев дополнил мысли Шалтаева, — Перевес в короткий срок остаётся за ними.
— Ножи есть! — предложил Кержаев.
— Даже три клинка против одного нагана слабину дают! — отмёл Хорев.
— Ну, не бояться же их? — не падает духом Кержаев.
— Следят за нами с какого-нибудь куста, а мы как мишени. Давайте-ка в избушку пройдём... и будем наготове..., — предложил Хорев.
— Рискнут, полагаешь, нападать? — поднимаясь, спросил Шалтаев.
— По темени придут, деваться им уже некуда, имена открыты...

***

Кыча достал баклагу, отпил пару глотов. Сыс смотрит за территорией зимовья:
— Кыча, дело плохо складывается, оне в дом подались...
— Шевелиться треба, Сыс... На вот, хлебни для храбрости, — Кыча глотнул ещё немного и передал баклагу.
— Дрожь по всей хребтине, как вопервой, — выдохнул и присосался к баклаге Сыс.
— Все там в сборе?
— Ух... крепка задушина..., — отпив пару глотков, вздрогнул Сыс, — Четверо чай, боле не видел...
— Смари под ноги, за пни не запинайся... Подойти к ним надо тише тихого...

***

Поисковики вошли в дом. Осмотрелись, трое сели за стол. Кержаев присел на скамью подальше от входа, Шалтаев слева, Хорев напротив, без опаски выложил перед собой Маузер.

Леший, не выпускавший из рук рогатину внучатого племянника, задержался у притвора, покопался в углу в сенцах, прихватил и всем показал найденный ботинок.
— Справный чёботок...
— Шунькин же ботинок?! — привстал Кержаев, взял в руки переданный башмак, осмотрел и уверил: — Точно Шунькин!
— Значит, правильно шли! — поддержал Шалтаев.
— Не знаю, нахрапом ли, внаглую начнут, но случись нападение, надо быть готовыми, — остановил Кержаева Хорев, — Раскисать не время. Давайте угадаем события и распишем действия каждого из нас... Кое-какое небольшое время нам ещё отведено...

***

Кыча с Сысом покинули убежище, бегом, где и быстрым шагом подходят к избушкам. Перед самой дверью Кыча шепчет:
— Сыс, как духу: влетаем, я ору во впрыть, ты действуешь напогляд. Смари, с самого порога не пали, и зорче следи за хлыщом, за главным ихним...
— Ты тоже не стре;льни ране нужного, а то с испуга и я могу не того натворить... Чай не дёрнутся оне на наганы-то?
— Да кто же тебе наперёд-то скажет?

***

В избе не успели расслабиться и оговорить задуманное:
— Трудно гадать на оттяжку времени. Кто же знает, эка дурь витает в головах этих преступников, раз уж даже на мальчонку руку подняли? — высказался Шалтаев.
— Дерзость, однако, имеют они особую! — добавил Хорев.
— Если Шуньку шли убивать, то и нас не пожалеют? — успел сказать Кержаев. Вмиг распахнулась дверь, и тут же в избу влетели бандиты. Встали возле притвора, Кыча целит наганом на Шалтаева, Сыс позади.
— Руки... руки на стол, красноштанники... Чтобы видел... И не дёргаться, мать вашу! Перешью всех... — громогласно прорычал Кыча.
— Ты тоже, дед, не кипиши, стой тут и не дёргайся! — Сыс оттолкнул Лешего к стене.

***

Кержак замер на лесной тропе как истукан и выпучил глаза. Метрах в сорока стоял между деревьев молодой медведь. Тоже недвижимый, на задних лапах, рассматривает Кержака с Тихоном.
— Ав-дошка? — с трудом выдавил Кержак. Кто перед ним стоит, парень может и понимал, но инстинктивный страх сковал тело.
— Охо-хох... Рыкарь вона... трилетка...

Тихон не паниковал, не суетился, ни одним желваком не дёрнул. Лишь встал вперёд на неполный шаг и жестом указал парню пристроиться за левое плечо:
— Коли по нам пойдёт, стой смиренно, держи мя вона за лево плечо...

Медведь опустился н четвереньки и опасливо пошёл на сближение, поводя носом, познавая запахи встреченных людей. Тихон сунул посох Кержаку, достал лестовку, из одного треугольника отсыпал на ладонь щепотку зелёного порошка. Убрав лестовку за опоясок, ладонями растёр сыпучку, вернул посошок в свою руку, другую выставил ладонью в направлении медведя. Приблизившись метров до пяти, медведь снова поводил носом, недовольно зафыркал, развернулся и подался восвояси. Кержак стоит, ни жив, ни мёртв...

***
— Мы и подумать не могли, что так скоро объявитесь..., — процедил сквозь зубы Хорев, когда в избу ворвались бандиты и взяли всех на прицел. Маузер лежал перед ним на столе, но потянуть руку, схватить и дать отпор, уже не было ни времени, ни бескровной возможности. 

Недолгая немая сцена, и тут Леший, в толкотне оказавшийся за правым плечом Сыса, изловчается и захватывает рогатиной правую руку Сыса. Под самую кисть, в которой у внучка зажат пистолет. Резко толкает от себя и так, что ствол нагана втыкается под лопатку Кычи.

В нервном перевозбуждении Сыс спускает курок, раздаётся глухой хлопок выстрела. Наган выскакивает из ослабевшей руки Сыса, падает на пол. Кыча стонет от боли под рёбрами и оседает на пол, успевая дважды нажать спусковой крючок своего нагана. Наган клацнул двумя осечками. Кыча скорчился и пал замертво.
— Кыча?! — с испуга, с непонимания ли прокричал Сыс, в ту же секунду на него набросились Шалтаев и Хорев. Заломали руки за спину, валят на пол и со сторон зажимают коленями. Сыс забился в истерике, вроде даже зарыдал, но как-то быстро притих.
— Ну, Макар Степаныч, боевой ты дед. Три и даже четыре жизни спас. Постреляли бы нас как банки на плетне, — Хорев ткнул коленом Сыса, тот бессвязно заблажил.
— Моргнуть не успел, а всё уже случилось..., — пришёл в себя Кержаев. Хорев подобрал с пола наганы, откинул барабаны, показал Шалтаеву:
— Смотри, Николай Фёдорыч... Убитому выпала начинка сразу боевая, а тебе из возможных пустышек холостой двойник. Такой вот розыгрыш получился...
— Это вроде как снова родился? — Шалтаев посмотрел на Лешего, — А вдруг бы в наганах полный боекомплект окажись?
— А за ежели да вдруг отвечает политрук, — предовольно ответил Леший.

***

Тихон подоткнул Кержака посохом, приводя в чувства:
— Охо-хох... Впрыть спужался молодок, вижу?
— Как зажало чем... и руки-ноги отнялись...
— Всё позад... Обошло нас лихо...
— Как ты это сделал, Тихон?
— Сбор ношу от шатуна дикого, ни разу доселе не надобился...
— А я всё смотрю и думаю, что за висючки у тебя на пояске болтаются? — слегка трясущейся рукой Кержак повёл на лестовку.
— Лестовка вона... богомольцами со стану дарена... Иен молитвы с нею чтут, мя запособил под выемку. Сыпучки в путь собираю и в лестовках держу...
— А ты не богомолец?
— Охо-хох... Идти в пору... На деревню нам до тьмы поспеть бы..., — отошёл от ответа Тихон.

***

Железнодорожная станция ВЕТЛУЖСКАЯ. Время за обедню, на полустанке людно. У вагона поезда на Нижний Новгород стоят Шалтаев, Хорев, Кержаев. Перед посадкой напутствуют в дорогу, прощаются с Кержаевым. Из поклажи у него только вещевой мешок на плече.
— Ты уж, Сан Милыч, не держи зла на людей да на места наши! — жмёт руку Шалтаев.
— Да какое зло, дорогие мои? Столько добрых людей помогало, поили-кормили, и монетой не попрекали. А по двум нелюдям судить обо всех даже мыслей не возымею...
— Картину событий после допроса Тарасова я тебе обрисовал. Надеюсь всё более-менее ясно. На подельника всё валит, что в его положении ожидаемо, но дай срок, разберёмся. Заявил, поганец... что Маркичева прикончил, чтобы тот нас не погубил! — рассекретил Хорев.
— Вот ведь ловчила оказался... Голь на выдумки? — мотнул головой Кержаев.
— Главное, опасность от сына твоего отвели, Сан Милыч... Пусть того не ведая! — поддержал Шалтаев.
— Сына не нашли – так только пока. С людьми в лесу парень не пропадёт, а значит, придёт время, отыщем или сам проявится! — продолжил Хорев.
— Благодарность вам моя сердечная! — ответил Кержаев, — Думаю вот, что теперь домашним говорить? Я же молчал о событиях...
— Большой беды не случилось. Говори как есть, живите надеждой на лучшее и ждите, — прямо высказался Хорев.
— Так и придётся сказывать по порядку...
— Найдём, в обиду не дадим. И лично доставлю в лучшем виде. Если, конечно, на должности буду...
— Да хоть в обычном. Голова, и руки-ноги целы были бы, и на том хорошо, — прослезился Кержаев.
— Форму подберу, чтобы не в лаптях перед родителями предстать! — улыбается Хорев.
— Вот и я поспел на проводины..., — откуда-то из скопления провожающих появился Леший:
— Макар Степаныч, можно вас обнять? — вскинул руки Кержаев, — Благодарствую тебе за помощь твою… Будешь в городе, в гости милости прошу!

Кержаев достал блокнот и сточенный химический карандаш. Вырвал листок, наслюнявил грифель и что-то написал.
— Вот тебе адресок и под ним телефонный номер – все сведения...
— В гости наведаюсь, кады сына вашего отыщу, — ответил Леший, — Назавтре изнова отправлюсь по деревням, по станам...
— Там, где в лапотках ходют? — оборвал Шалтаев.
— Ну... с таким человеком кого хочешь сыщем... в любом непролазном лесу! — тоже улыбнулся Хорев.
— Спасибо вам... спасибо всем. За содействие ваше. Пойду я…, — промакивая слёзы платком, Кержаев повторно пожал всем руки и поднялся в вагон. Поезд уже тронулся, Кержаев высунулся из открытой двери тамбура и напоследок выкрикнул:
— Обязательно найдётся!

***

За длинным логом в лесу упятье с деревянными избами. Вход в селение обозначен резными столбами с аркой, обшитой дощечками для стока осадков. От арки в охват селения столбы, ряды жердей. Перед столбами бегают босые дети. По слабо накатанной колее в ложбину входят путники. Кержак заметил, что не чувствует усталости – Тихон держал неспешный темп ходьбы, ноги воспринимали длительную нагрузку как нечто естественное. Знал, где остановиться отдохнуть, выбирал тропы, где нога ни во мхи не завалится, ни травой заплетётся.

Дети завидели путников, подбежали гурьбой и остановились поодаль. Кержак, как и  прежде, в лаптях и лыковом колпаке. Дети осматривают незнакомца, смеются...
— Тихон, што на мне смешного? — среагировал юноша.
— Не сумели чёботки выправить, вона и потешаются.
— На лапти смеются?
— Охо-хох... Твоя праведа, лапотки у нас издавна не носют...
— Видо-ть филина по востру уху, — дразнит девчушка.
— Како Тихона по посоху, — дети заливаются смехом.
— Каво ты нам ведёшь? — кричит бойкий пацанёнок.
— Войка, беги до старшины, дай знать, Тихон созывает! — в ответ прикрикнул Тихон, ватага ребятишек побежала в селение.
— Почему филином тебя зовут, Тихон? — интересуется Кержак.
— Клич мой на деревеньке...
— Это твоя деревня?.. И название имеется?
— Ох... Невейкин Ложок людьми зовётся. Дюжина избищ, инши курёнки и посредь моя мала избёнка...
— А старшина это кто?
— Старшина? Эко-ть те, Кержак... перво;й на становье...
— Начальник что ли?
— Охо-хох... твоя праведа...
— Ты, Тихон, не злись на мои вопросы... Мне всё вновь...
— Ай, — отмахнул Тихон, — Не серчаю мя...

***

Пока путники дошли до арки, за столбами уже собрались насельники: три бородатых мужика и пара не ко времени ярко разодетых баб. Прочий народец подтягивался к столбам. Одеты все непривычно: мужики в широких штанах, заправленных в сапоги, косоворотках, опоясанных кушаками, в кубашках или картузах. Бабы в опашнях, сарафанах, понёвах, повойниках...

Путники остановились метрах в пяти, наперёд вышли человек пять бородачей, из которых двое седые старики.
— Здраве будь, Тихон! По;што созывал? — начал бородач, что помоложе, одеждой отличавшийся от остальных: сапоги из жёлтой кожи, серо-васильковый распахнутый шабур, светлый картуз. В руке резной посох до груди, набалдашник по форме головы хищной птицы.
— Здраве, Нечай. Отрока людям наявляю. Повидал его в безра;зумье, опекал о трёх дён...
— Не отрок ужо... млад вповидах?..
— Охо-хох... Обойти не вправь шло. Сыном прижить хочу, ижно инший...

Старшина осмотрел Кержака, развернулся. Смолчали все. Нечай снова обернулся к путникам:
— Добро даём... Чай не кулугуры едино;шные, поганой посудой не встретим...
— Один закон... без спроса хода нет! — подтверждает Тихон.
— Тыен нами знаем, Тихон. Имя иль кличи млад твой истует?
— Кержаком назвал, покуда худ был. Родимое имя за былым обернётся.
— Кержак? — усмехнулся Нечай, внеся в разговор одобрение, — Да все мы кержаки с Керженца-реки, а эвон первый на клич...

Народ расступился, давая путникам проход. Тихон сделал пару шагов вперёд, уважительно снял картуз, ритуально приложил к груди и предупредил Кержака:
— Лыковку сыми и с-под врат приветь поклоном...

***

1935 год. В беспрестанных поисках и ожидании известий семьёй Кержаевых об их сыне прошло три года. Много чего за прошедшие лета было предпринято по линии народной милиции, осодмил и местного ОГПУ, но сведений о пропавшем подростке не прибавлялось и сам он не давал о себе знать. Александр Милентиевич ежегодно снаряжал экспедиции, как он называл группы поиска, обследующие населённые пункты и земли северного поветлужья и поймы реки Керженец, но они ни к чему не приводили. Хорев, бывая в Горьком по служебным делам, часто навещал семью Кержаевых, но радовал лишь тем, что судьба Сан Саныча помимо родных ещё кому-то интересна. С годами интенсивность розыскных мероприятий убавилась, склонившись к обречённому настроению: «На всё воля божья!» Уповать было больше не на кого.

Новую квартиру Кержаевы давно обжили. Салфетки, половики, занавеси. На стене отрывной календарь, будняя дата: среда 31 августа. Заметно поседевший Александр Милентиевич сидел за столом, просматривал разворот газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов». Зинаида ходила от стола к буфету, на кухню и обратно. Привычно сервировала стол к обеду.

По радио звучала мелодия вальса «На сопках Манчжурии».
— Зиночка, представь себе, три месяца прошло, как произошла жуткая трагедия в воздухе с Максимом Горьким, а вопросов не убавилось...
— Какие вопросы, если пишут, что киносъёмка падения самолёта есть?
— Вопросы не по факту крушения самолёта, а причинам, приведшим к катастрофе.
— Разберутся, всё для того есть... Это не человека по лесу искать?! — Зинаида присела на стул и всхлипнула. Кержаев отложил газету, подсел ближе к жене, приобнял за плечи.
— Держись, мать. Самое тяжёлое это ждать!
— Сколько ждать, чего ждать? — зарыдала мать, — Три с лишним года ни весточки...
— Хоть всю жизнь, а ждать надо. И действовать. Верушку думаю привлечь в следующем году, может и ты с нами?
— Доживём, порешаем...

Зинаида всхлипнула и вышла на кухню. Кержаев обошёл стол, присел, с кухни вышла заплаканная жена и бодро сказала:
— Будем ждать! Зови Ве;рушку, подаю горячее...

Кержаев послушно прошёл в комнату дочери. Верушка сидит за письменным столом и закладывает в схожий с отцовским портфель тетради и прочие принадлежности.
— Ве;рушка, не считано, какой уже раз портфель перебираешь? Соскучилась по школе?
— А как же не скучать? Особенно по девочкам нашим...
— Пятый класс... Нагрузок будет больше... Осилишь?
— Папа! Ты в меня не веришь?
— Как не верить? Хотел вот... настрой проверить...
— Настрой самый что ни есть боевой! — по-взрослому отрапортовала Вера.
— Вижу-вижу, дочь. Идём, мать к столу зовёт...

Отец и дочь вышли в гостиную, на столе парит глубокая сковорода.
— Садитесь. Сегодня картошка молодая, поджаренная с боровичками свежими, — пригласила хозяйка,
— Боровики-груздочки для любимой дочки? — потёр руки глава семейства, — Нонешний год грибной, говорят...
— А к чаю печенье с кремовой помадкой...
— Ура-а! — как отец потёрла руки и воскликнула Вера. 

Домашние расселись, едва наполнили тарелки, услышали треньканье звонка.
— Прошка наш тренькает... Ве;рушка, пойди, открой! — попросила мать. Вера вышла в прихожую.
— К нам на ужин никто вроде не напрашивался? — спросил отец, — Подружки, наверное?
— Ну, а кто ещё? — поддержала догадки мать, — К школе чай... посплетничать...
— Как быстро время летит?

Отец потянул в рот кусок хлеба, мотая головой отец, но, слыша диалог из прихожей, так с ним и замер.
— Вера Александровна, помните меня?
— Да... а вы кто? — задорно отвечала дочь.
— Хорев Анатолий Николаевич. Если родители ваши дома, позволите войти?
— Вспомнила, Натолий Николаич... входите, папу позову...
— Хорев? Натоль Николаич? — удивился Кержаев.

Отложив хлеб, Александр Милентиевич вышел навстречу. В притемнённом коридоре стоял Хорев по форме: галифе, накидная рубаха, стянутая портупеей, кожаный командирский планшет, сапоги, фуражка, походный чемоданчик в руках. На ромбовидных петлицах три отличительных ромба уполномоченного высшего звена ОГПУ. Рядом с Хоревым сопровождающий достаточно высокого роста – почти на голову выше Хорева с Кержаевым. В форменной одёжке, но без ведомственных нашивок и знаков различия. Вещмешок на плече.
— Сан Милыч, принимайте гостей!
— Натоль Николаич, дорогой мой, всегда рад видеть тебя! — Кержаев обнял Хорева, — Смелее проходите в комнату, как раз к ужину поспели...

Вошли в комнату, Вера юркнула за стол. Верзила остановился в дверях, снял фуражку, теребит её в руках. К нему никто не обратил особого внимания. Хорев не представил, домочадцы с расспросами не торопились. Зинаида поприветствовала Хорева рукопожатием:
— Здравствуйте, Анатолий Николаич. Вы снова в город наведались, не забываете нас? Год... как последний раз гостили?
— Здравствуйте, дорогая Зинаида Михаллна! В Горьком бываю чаще, к вам только по случаю вхож, когда время терпит... Вижу, Вера ваша растёт и краше становится?
— Спасибо, Анатолий Николаич. Летит время. Откушаете с нами? — уважительным жестом Зинаида пригласила к столу.
— Откушаем, но сначала... вот!.. — обеими руками Хорев обратил общее внимание домочадцев к верзиле. Кержаевы развернулись и вцепились в парня глазами. Русые посечённые волосы закрывают всю верхнюю часть головы, не видно лба и ушей, локоны до ворота гимнастёрки. По лицу прозрачная жиденькая бородка, редкие юношеские усики. Стоит, мнёт в руках фуражку, из обоих глаз поблёскивают ручейки слёз.
— Мам, бать, Ве;рушка... я это... Шуня ваш...



 

Часть III

1941 год, почти два с половиной месяца гремит Великая Отечественная война. Где-то в лесах под Ленинградом слышны выстрелы, автоматные очереди, взрывы гранат. Идёт бой преследования. Отряд РККА с участием офицера НКВД отступает, бойцы по одному перебегают от дерева за кусты, из кустов в овражек, занимая новые позиции и прицельно отстреливаясь.

Просёлочную дорогу пересегли шестеро солдат, навьюченных тугими опломбированными мешками. Отрядом командует капитан в армейской форме, сопровождает лейтенант госбезопасности в форме НКВД. Группа собирается и залегает в недолгий привал.
— Не оторваться нам, двоих моих задело, перевязать бы надо, — переводя дыхание, сообщает капитан, — Что будем делать?
— Капитан, дело такое..., — твёрдо напутствует Кержак – Кержаев Сан Саныч, лейтенант НКВД, — Найди глухую ложбинку, заляжете, там и перевяжитесь. Впереди заболоченная местность, одним вам туда лучше не соваться, иначе потонете, пропадёте. Вернусь – проведу...
— Ты местный, так понимаю?
— Я в любом лесу местный, ждите! — отвечает Кержак и возвращается за дорогу.
— Все услышали? — вопрошает к своим бойцам капитан, те подтверждают кивками звуками согласия, — Уходим!

***

Группа солдат с капитаном расположились под елью в овражке. Уставшие, сырые по пояс, один промок полностью, стряхивает с себя болотную траву и грязную вязкую жижу. Другой боец с бинтовой повязкой на горле, третьему перевязывают плечо, он по пояс голый, отбивается от комарья, недовольно лепечет под нос.
— Сунулись всё-таки? — из леса к ним выходит Кержак.
— Точнее будет сказать: влетели! — ответил боец.
— Когда стихло всё, непонятно стало, что откуда ждать, — подал голос капитан, — Нашли вроде бы тропку по болоту, а влетели в трясинку, не пройдя и сотни метров...
— Все целы? Груз не утопили?
— Груз цел, а толку? — злится капитан, — Назад идти – там немцы, тут тря;си, гнус зажрал... Может, прикопать от беды подальше?
— Идёмте за мной! — Кержак нашёл муравейник, поверху разостлал носовой платок, дождался, пока муравьи облепят ткань. Что-то пробормотал не для ушей солдат, и выжал, давя муравьёв. Встряхнул и прижал к голове фуражкой.
— Для чего это? — удивился капитан.
— Комар не выносит соседства муравья, — ответил Кержак, — Если нету с собою лишнего тряпья, натрите пилотки что ль...
— Неужели, поможет? — удивился капитан и вместе с подчинёнными взялся за дело.
— Пробуй, узнаешь... Немцев я отвёл, а тря;си..., — Кержак развернулся к болотам, глубоко вдохнул, заметно замер и медленно выдохнул: — И в трясинке есть тропинка! Всем ступать в шаг за мной... Где прыгать буду – перекидываете мешки, сами потом налегке...
— Все услышали? — переспросил капитан, солдаты подтвердили, — Замыкаю!

***

Кабинет начальника отдела контрразведки фронта. Потёртый кожаный диван, высокая тумбочка с примусом, на нём чайник. Пара шкафов со стеклянными, зашторенными изнутри дверцами, массивный стол в рабочем беспорядке. По радио Левитан зачитывает сводки с фронтов за июнь 1942 года. За столом старший майор госбезопасности: сиреневая коверкотовая гимнастёрка, на малиновых петлицах два прямоугольника, орден Красной звезды, потемнелые нагрудные знаки, планка на шесть медалей. Разговаривает по телефону:
— Ты понимаешь, капитан, что герой Советского Союза?

В этот момент в кабинет заглянул старший лейтенант госбезопасности – Александр Кержаев. На груди Орден Красной звезды, медаль «За отвагу», прочие нагрудные знаки. Старший майор, не отрываясь от трубки, знаком рукой даёт ему понять войти.
— Если перегнул, как за тобою водится, простым переводом не отделаешься. Оба дела ко мне на стол, и готовь донесение с измышлениями по его личности. Всё понял?

Старший майор повесил трубку, витая в думах, встал, достал папиросу, прикурил от самодельной бензиновой зажигалки, обошёл стол, остановился напротив окна, открыл створку.
— Представляешь, выявили героя? — обернулся, увидел Кержаева и тут же одумался, — А где порученец? Ах... отправил же... Что у тебя, Кержаев?

Кержаев вытянулся по форме:
— Товарищ старший майор, я с просьбой...
— Излагай!
— Прошу отпустить с группой разведки на причудье...
— О чём ты, напомни?
— Диверсионно-разведывательная операция по обнаружению секретной немецкой базы восточнее Чудского озера.
— Ты к ней каким боком?
— Мне было поручено составить и заверить план операции по разработке мест возможного выброса группы и определению путей отхода. Прошусь в группу.
— Без тебя диверсантов не найти на всём на Волховском фронте? Садись....
— Доводы принимаются? — Кержаев сел на стул.
— В твою пользу? — начальник вернулся за стол, двинул ближе пепельницу.
— В пользу исхода дела... и моего участия в группе...
— Вот как? Умеешь ты... интриговать...
— Видите ли, умею я ориентироваться в чёрном раменье, а лесистая местность причудья по всем признакам схожая с чернораменьем как в родных краях. Сводки от нашего подполья никакой конкретики не дают, только что стаскивают на неизвестную базу много всякого имущества. Поэтому придётся по лесам в её поисках побегать...
— Мало ли одинаковых лесов по России? — риторически ответил начальник.
— Согласно условиям операции, группа должна избегать любых непредвиденных контактов, и работать строго по базе... Потому считаю, мой опыт может быть полезен...
— Тогда вскрывай... в чём суть  твоего опыта?

***

1932 год. Тихон с Кержаком вошли в селение. Небольшие, разнесённые на достаточное расстояние добротные избы с фигурными коньками, фундаменты из природного камня-голыша, на окнах резные наличники или глухие ставни. Почти возле каждой избы хозяйственный сруб с сенницей под крышей или отдельный омшенник. Постройки расположены по окружности от срединной площади, занятой по центру оголовьем колодца и высоким журавлём. Поселение огорожено забором из столбов и протянутых между ними тремя рядами жердей, внутренних разделителей в селении нет.

Мальчишки и пара деревенских баб на удалении проводили путников до дома. Те подошли к небольшой избушке в два окна с глухими ставнями по фасаду. Напротив крылечка хозяйственный навес. Обе постройки покрыты камышом.
— Твоя избушка, Тихон?
— Праведа...
— Один тут живёшь?

Из избы на крылечко вышла ещё нестарая женщина в светлой поскони, рукава, воротник украшены яркой вышивкой. Поверх приглушённых тонов сарафан. На голове повседневная косынка-головка с таким же ярким шитьём. Завидя мужа, женщина вскинула руки к его плечам и головой припала на грудь:
— Ай ба... Хоня... уж седьмицу как душа в болестях...
— Примай нас, Флёна... Путь мой к милче привёл, обойти и в лесу его оставить не от прави шло...

Тихон приобнял жену, не выпуская посоха из руки.
— Подите; в избу..., — пригласила жена, строго глянув на стоявшую вдали процессию провожатых, — Тама и обска;жися...
— Млада хочу сыном прижить. Треба твоего слова, — сказал Тихон жене, обернулся к Кержаку, — Лыковку сыми и приветь поклоном от приступка...

***

Изба Тихона излишеств не имела: печь с высоким челом и лежаком вровень полатей. Полки с кустарной утварью, стол к окну, лавки возле другого оконца. Угол у двери занят большим сундуком, применяемым дневной лежанкой с набитой постилкой и парой пуховых подушек. На стене ходики с грузом на цепочках – стрелки недвижимо стоят. На столе самовар, плошки с кашей, другая с мелкими мочёными яблоками-дичками. Крынка с квасом, пышная ячменёвая коврига, три деревянных ложки и жбанчика.

Тихон с Кержаком расселись за столом, у печи копошится Флёна, бормоча под нос:
— Ай ба... Аки обернулось так, што былое отня;ти? Как без поимения-то?
— Охо-хох... Може лета ми;нуют, пока былое обернётся, — успокаивает Тихон, — А може и опекать надо-те?
— Чай не впервой... опечём... коли сходка вольную даст, — Флёна села за стол. Слова насторожили, но Кержак сдержал вопросы. Тихон черпает кашу из плошки ломтиком ковриги и сует в рот. Запивает квасом. Кержак старается повторить, Тихон его научает:
— На сто;лице, на сходке ли не суй николе ложку с уст в общинну блюду. Сам людей уважишь, и люди тя уважут...
— Зачем тогда ложки? — удивляется Кержак.
— Ложки к своей плошке..., — ворчит Флёна.

В избу забегает босоногий Войка, в руках новые остроносые тёмно-красные сапоги:
— Тятя чёботы прислал... Кержаку вашему...
— Благость моя Невьяну... Хлебнёшь квасицы, Войка?
— Ни...
— Мочёнку тады поёлу;сь, — Тихон двинул яблоки на угол стола. Войка отложил сапоги, вынул штучки три и продолжил:
— Нечай сходку зовёт... просит выйти дотемь...
— Беги... выйдем..., — отправил мальца Тихон.
— Это мне новые сапоги? — обрадовался Кержак.
— Невьян обутки тачает... Восприятие к те явил...
— Подарок, правильно понял? — уточнил Кержак и хотел уже встать и примерить, но Тихон остановил:
— Отпотчуем, што на стол ставлено... А засим и лапотки меняй на чёботки...

***

1942 год. За окном кабинета начальника контрразведки внутренний двор, под командованием молодого подтянутого лейтенанта проходит через дворик взвод солдат. Возле заднего входа в двухэтажное здание стоят легковые автомобили, подъезжает наполовину тентованная полуторка. Из кабины соскакивает армейский капитан, идёт в здание. Водитель тоже вылез из кабины, к нему подошли сослуживцы. Он откинул задний борт, в кузове стоял трофейный мотоцикл с сильно покорёженной коляской.

Рядовые с ППШ и ПДД за плечами, водитель грузовика – Петрович – с отпечатанными листками бумаги.
— Где же ты такой грозный агрегат подобрал, Петрович? — обратился к нему сержант.
— Как где? На передовой...
— Так не ходют в атаки на таких техниках?
— Может не ходют, а разведка не бездействует...
— А сюды зачем пригнали? Пусть бы отлёживался, где погибель железную принял? — риторически спросил сержант.
— Рейд случился за линию фронта, захватили там гауптмана с ценными бумагами. Прочую технику гранатами подбили, на уцелевшем мотоцикле немца в расположение доставили.
— Тяжеловат был? — прервал сержант.
— Немец-то? Дрищ, — показал свой тощий мизинец Петрович, — Брыкался как молодой козелок, так разведчик наш руку об него зашиб, успокаивая. Изловчился бы наутёк, да вот в берёзку ткнулся, не вырулил.
— Вижу, люлька мята. Через неё, поди, на берёзку налетел? — заметил сержант.
— От дерева вмятины остаются..., — рассудил рядовой, — Вишь, ось завернуло? Тут удар касательный, и кувырок на передок.
— Велено в ремонт на рихтовку..., — объяснил Петрович.
— Лучше сразу в плавильну печь...
— Может лучше, а в штаб бумаги надо было подвезти...
— Что же не отдаёшь? — показал на бумаги сержант.
— Те бумаги особисты прибрали, а это сопроводительные к трофею и «инструкция по обслуживанию отдельных узлов и агрегатов», — прочитав заголовок бумаги, ответил Петрович, — Переводчица наша не поленилась, а фрицы очень занятные вещи в своих инструкциях пишут, скажу вам... Зря они к нам полезли...
— Ты это в инструкции вычитал? — поддел сержант.
— Не смейся, Конопатов... не первый год с техникой дела имею, суждения кое-какие есть...
— Обоснуй, коли судить взялся..., — заинтересовался рядовой.
— Сколько руки прикладывал, и нашей и немецкой повидал и скажу одно: техника у фрица добротная, конечно, но чересчур сложно исполненная, что ли… и в том её беда...
— Беда в добротности? — снова поддел Конопатов.
— Вот и оно, что так и есть... Возьми мою козочку, — Петрович погладил кузовок своей полуторки, — Неказиста, скрипуча, зато к топливу всеядна и к ремонтам во поле пригодна. Где кувалдочкой подправишь, примотаешь чем – она скачет и не брыкается по мелочам... А вот почитай их инструкции? Масла должны быть определённой вязкости... ремонт строго на указанном оборудовании, обслуживание до буковки расписано – гаечку не докрути...
— Вот тут ты, пожалуй, прав, Петрович, — поддержал Конопатов, — Как мы смотрели в начале войны на фольмерские сороковки против наших винтовок – диву давались. А повоюй с ними в окопах? Одних чисток на уповод... А не почистишь, так затвор приклинит…
— Да... лучше своего папаши нету ничего, — рядовой ласково похлопал автомат ППШ, свисавший в подмышку, и подправил его за спину.
— Вот и мыслю: кажной технике на войне нужна простота! — поумничал Петрович.
— А в провианте густота..., — отшутился сержант.

***

В окно второго этажа высунулся начальник Кержаева:
— Сергей... Конопатов?!
— Я, товарищ старший майор! — откликнулся сержант.
— Заводи галчонка, две минуты готовность.
— Ежли треба галчонка, намечается работёнка! — схохмил Конопатов и направился к чёрной остроносой легковушке. 

Начальник отворачивается от окна, обращает внимание к Кержаеву:
— В другом случае отказал бы, не время придельными людьми разбрасываться, но история твоя западает в душу... Чую, не просто в бой рвёшься?
— Изнутри как кольнуло чем, когда планы просчитывал... аж в пот бросило...
— Не дают ордена за бумажную работу – где поучаствовал? — обратил внимание к наградам Кержаева начальник.
— В прошлом сентябре... перед самым окружением Ленинграда эвакуировали архив, попали на моторизованную группу фронтовой немецкой разведки. Отбились без смертных потерь, и груз вынесли болотами. В личном деле должно быть...
— Ознакомлюсь, конечно... Диверсионной деятельности в училище обучался?
— Аналитика и оперативный розыск в школе НКВД, ориентирование на местности и сапёрка в военном училище сданы на отлично. Инструктор самбо во Всевобуче... А касаемо причудья, товарищ старший майор – душу рвёт как никогда раньше... Чую, там я буду нужен…
— Интуиция чувство мало изученное, ни куда оттого не денешься, но... Едем к разведке. Лично ходатайствовать буду, и развею сомнения по твоему участию в операции...

***

К деревянным корпусам, в гражданское время использовавшимся под загородную детскую дачу или выездной лагерь, подъехал «галчонок». Конопатов за рулём:
— Вот... кажется, нашли вашу разведшколу, товарищ старший лейтенант?
— Да... похоже тут... Бывай, Конопатов, — Кержаев, переодетый уже в армейскую гимнастёрку, пожал руку водителю, с заднего сиденья достал вещмешок, вышел из машины и попросил через дверь: — Обожди пару минут, огляжусь и махну если что...

Кержаев скрылся в корпусе, Конопатов встал к машине, глубоко вдохнул сосновый аромат и огляделся. За столом под руководством офицера солдаты изучают взрывчатые вещества и устройство мин. Вдали среди деревьев бежит группа раздетых по пояс бойцов. Другие на поляне отрабатывают приёмы силовой борьбы. Девушкам в военной форме, видимо связисткам, раскрывает устройство переносной радиостанции бойкий молодой лейтенант.

На крыльцо корпуса вышел Кержаев, машет Конопатову:
— Езжай домой, всё правильно...

Пока машина разворачивается, за Кержаевым из корпуса вышел офицер с красной повязкой дежурного на руке, что-то говорит и жестами объясняет куда идти.

Кержаев выходит к месту сбора оперативной группы диверсантов. В ожидании построения обособленная кучка из восьми солдат и трёх девушек. Все в армейской повседневке без знаков различия. Отдельно шепчутся над планшетом армейские майор и капитан.

Капитан поворачивается к группе и сквозь густые чёрные усы командует:
— Группа, в одну шеренгу становись!
— Кержаев? — завидел нового бойца майор.
— Так точно!
— Встать в строй!

Кержаев пристроился в конце шеренги. Осмотрев, майор расставил всех по ранжиру – Кержаев первый, так как выше остальных, девушки последние – и скомандовал: 
— Равняйсь! Смирно! Вольно... Буду называть фамилии согласно списку, кто имеет устойчивое прозвище, добавляет к ответу... Радистки называют позывной...
— Аманкулиева? — Я! Гюрза...
— Бадеева? — Лютик...
— Воронцов? — Я!
— Кашин? — Я! 
— Кержаев? — Я! Кержак...
— У нас нет возражений к усилению группы незнакомым человеком? — капитан посмотрел на майора, тот одобрил кивком:
— Начальству виднее, большие звёзды дали добро…
— Кравченко? — продолжил Котов. — Я!
— Пшеницын? — Летун...
— Принь? — Я!
— Седых? — Я! 
— Синицына? — Клюква...
— Швец? — Шульц...
— Шуфлин?

В ответ:
— Цы;ган...

Закончив перекличку и осмотрев шеренгу, майор передал список капитану.
— Товарищи... Вы отобраны в оперативную группу капитана Котова, — майор перевёл взгляд на капитана, — Вашей группе предстоит операция в глубокий тыл противника. Согласно разрозненным данным, восточнее Чудского озера тайно разворачивается вражеская база. Непонятно какого обеспечения, и соответственно, неизвестного назначения... Вам предстоит поиск, выявление и передача целеуказаний для прицельного бомбометания, по обстановке – невосполнимый ущерб или полное уничтожение...
— Пойди туда, не знаю куда? — иронично кивнул Седых.
— Принеси то, не знаю что! — ответил Цыган.
— Никакой новизны, — подтвердил Кравченко.
— Отставить разговоры! Приносить, товарищ Цыган, ничего не надо, сами главное вернитесь, — унял разговоры майор, — Позывной группы на операцию «Автоклуб»...

В это время подъезжает и в сторонке останавливается длинный ЗИС высшего командного состава, из него вылезает высокий и подтянутый старший майор, обращается к куратору группы:
— Арефьев... Юрий Натолич, кто тут у тебя Кержаев?
— Кержаев, два шага вперёд! — скомандовал майор, Кержаев вышел из строя.
— Кержаев, пройдите в машину! — приглашает старший майор и приоткрывает заднюю дверь. Кержаев подходит, озираясь, видит на заднем сиденье фуражку. Подсесть не решается. Рука с дальнего края сиденья забирает фуражку, Кержаев садится. В салоне автомобиля водитель в форме с петлицами капитана и человек в мундире без единого опознавательного знака. В возрасте, датые сединой волосы.
— Грабарь, выйди-ка, покури, — попросил водителя человек в мундире, и когда тот вышел, протянул руку Кержаеву, — Ну... здравствуй, Сан Саныч!
— Здравия желаю, товарищ..., — замялся Кержаев.
— Зови меня товарищ Головач! Надеюсь, оставил для меня место в своей памяти?
— Тарищ Головач, как же не оставить? Здравствуйте, — Кержаев радостно затряс руку Головача, — Вот так встреча!
— Хорош, хорош вымахал... Прав был Хорев – тебя не узнать! Родителям-то гордость...
— Натоль Николаич тоже здесь?
— C Хоревым до войны ещё часто виделись, о тебе интересную историю узнал, — ответил Головач, — Думал, привирает для красного словца, а ты и взаправду вон как ввысь махнул?
— Натоль Николаич не упускал меня из вида, после того как я из леса вышел, и по окончании школы рекомендовал меня в военно-инженерное училище, а в тридцать восьмом посоветовал курсы оперативных работников...
— И это знаю, Сан Саныч... Проскользнула твоя фамилия в донесении, решил вот лично подъехать, повидать...
— Мне очень приятно с вами повидаться, товарищ Головач...
— Пойдём-ка, погуляем час-полчасика... Из первых уст хочу услышать про твои приключения, разъяснения кое-какие получить... к каким людям ты попал? Старообрядцы... или чему привержены?
— Ни то, ни другое, товарищ Головач, но поверья старого... Кличут они себя просто вольными... Верят в силу слова, в чары духов, чужих людей с оглядкой подпускают...
— А ты, значит, приглянулся?
— Меня ходок подобрал, выходил и сыном назвал...
— Ходок? — переспросил Головач.
— Связной, или может почтальон, по-нашему, а по-ихнему вестник...

***

1932 год. Осень. По лесу идёт Тихон с посохом, сзади изрядно обросший Кержак с палкой. Одетый в новый шабур, кожаные сапоги до половины голени, примятый картуз, за плечами сидорки на верёвочной перевязи. Кержак докучает вопросами: 
— Тихон, а давно ты при этой деревне?
— Охо-хох... Дед мой и Нечая перваки... починок тама ставили, первы избы рубили...
— С рождения, так получается?
— Твоя праведа, с нарождения, — мотнул бородой Тихон.
— Не знал, как спросить у Флёны, а дети у вас есть или не при доме?
— Аки перстов, — Тихон показал четыре пальца, — Сыне сгинул... вестей неймём о трёх вёсен... Малы;х сынов богомольцы на скиту прижили – болестны от младенчества были... Доча выдана... Ходил за Шамин Ложок внучат приветить, тама и тя нашёл...
— А сейчас мы далёко идём?
— К своякам Невьяна с вестой... в одную седьмицу обернёмся...
— Недалёко... неделя-то... А ты всем так ходишь?
— Охо-хох... С отчем починал в отроках... Дело его перенял...
— А как дорогу узнаёшь?
— Чай на приме;тку иду...
— Какие приметы могут быть в незнакомых местах?

Тихон остановился и повернулся к Кержаку.
— От наказных идут приметки...
— Это понимаю, но по лесу как ходить?
— Кажный лес свой дух имет. Воздуси; на чуй, — Тихон расправил плечи, глубоко вдохнул носом. Медленно выдохнул через рот. Кивком настоял повторить. Кержак глубоко вдохнул, Тихон взялся рукой за шею со спины сына и с тою силою сдавил пальцами, что у Кержака потемнело в глазах:
— Коли помысел чист, и древо поверта;ет лист... Изды;хай без торопи, сыне...

Кержак медленно выдохнул, неожиданно пошатнулся, но Тихон его удержал на ногах.
— Озырь воперёд, — Тихон возложил руку на плечо Кержака и кивнул в сторону по ходу движения, — Свидишь ли сущь лесную, кой путь те открывается?

Дунул ветер. У Кержака расширились глаза и лес будто прояснился. Видимость приобрела необычайную глубину и резкость, лес показал невидимое до этого устроение.
— Вижу словно тропу, — Кержак радостно показал направление палкой, — Словно лес расступился, как путь указывает... Как такое случилось?
— Дух лесной о тя вселился, — шепнул Тихон, — Не отрекай его, не изживай...
— Мне это нравится, Тихон..., — тоже прошептал Кержак.
— Не пни печерицу, не полоши птицу... Мураша не май и зверя не лай..., — как заговор прошептал Тихон...
— Чего это ты шептать начал? — удивился Кержак.
— Обок зырь, а не пужайся, — шепчет Тихон и подпихивает к направлению, куда надо смотреть. На достаточном, чтобы рассмотреть, удалении между сосенок стоит мохнатое живое существо и наблюдает за путниками.
— Кто это есть? — без тени испуга спросил Кержак.
— Може и есть тот лешак, а люди ласкают его Авдошка. Коли не отступает, надо-ть ото;читься... чело во бок отвести, иныче в иншу явь за собою призовёт...

Тихон силой отворачивает голову Кержака и подталкивает идти вперёд. Кержак поддаётся, но оборачивается через пару шагов – Авдошки на том месте уже не видит...

***

1942 год. Ночь. Грузопассажирский отсек летящего военно-транспортного самолёта, группа из восьми десантников в экипировке, среди них одна связистка. Кожаные шлёмы, миткалевый камуфляж «Амёба» летней расцветки, вещмешки, пистолеты в кобуре, парашюты, ППШ. Четверо по одному борту, четверо по другому, ближе к хвостовому оперению уложена пара готовых для сброса тюков, оснащённых парашютами.
— Командир, почему нам группу срезали в последний момент? Понятно, что радисток подбирали, а наших почему не всех? — спрашивает у Котова Седых.
— Всё должно было идти по плану, чёрт его знает? — ответил Котов.
— Чего он вздыхает? — словами из известной песни подпел Седых.
— На что намекает? — поддержал Цыган.
— По ком сердце тает? — подвывают Кравченко и Шульц.
— Уймитесь, едрёна мать... задача оттого не меняется! — прикрикнул Котов.
— Страшновато мне, а они смеются..., — вздыхает Синицына.
— Смеются они, чтобы страх свой отогнать, — успокаивает Кержак и показывает на ранец с радиостанцией, — Не тяжела? Если что, скажи – поможем...
— Да куда я без неё? — отшутилась девушка.

Открылась дверца кабины, высунулась голова летчика в шлемофоне:
— Котов, радуйся, облачность за нас! Снижаемся, пятнадцать минут до выброски… по сигналу..., — кулаком с оттопыренным большим пальцем штурман показывает вверх и на левый борт, — Заходим на круг, крен на левый борт, держитесь крепче...
— Добро, — повторяя жест штурмана, ответил Котов: — Группа, готовность! Воронцов на грузы. Первыми десантируются Седых, Кержак, Синицына. За ними первый мешок. Затем Кравченко, Цыган и Шульц, за вами второй. Последние мы с Воронцовым. Сбор на точке падения первого груза. Все всё поняли?..

***

Рассвет. Котов с Воронцовым потрошат на полянке мешок. Подходят Седых и Кержак, с тюком подошли и привалились за землю Цыган, Шульц и Кравченко. Котов осматривает их:
— Парашюты спрятали?
— Прикопал.
— С сосенки снял, схоронил.
— В одном месте сложили..., — подытоживает последний из подошедших.
— Синицыну видел кто? — Котов понимает, что её нет.
— Несло её к редколесью, но не критично. Должна была быстрее нас подойти? — глядя на Кержака, ответил Седых.
— Седых, Кержак, Цыган выходите на поиски, — приказывает Котов, — Дистанция друг от друга двадцать метров.

***

В лесу заметно посветлело. Поисковики идут небольшой дистанцией друг от друга. Вдруг Цыгану в шлём бьёт еловая шишка. Смотрят, на вековой ели, запутанная в стропах, на высоте десятка метров висит Синицына. Прикрыв губы пальцем, призывает своих не говорить в голос и показывает вдаль. Седых обращается к ней так же шёпотом и жестами:
— Отстёгивайся, поймаем...
— Ни..., — скрестив руки, Синицына показывает вниз под ель. Ровнёхонько под ней из-под еловой лапы торчит острый излом поваленного дерева.
— Глазастая..., — похвалил Кержак, сдвигая ветвь.
— Цыган, со мной наверх, — командует Седых, — Кержак, примешь птичку...

Недолгими усилиями Синицыну спустили вниз, ждут, пока Цыган отцепит купол парашюта.
— Ты чего вдруг шептала-то, тут на многие вёрсты должно быть ни души? Приметила что ли кого? — спросил Седых у Синицыной.
— Сначала думала медведь стоит, а присмотрелась – он с палкой... Человек, значит?..
— Он тебя видел? — спрашивает Кержак.
— Видел… Стоял, так зыркал... меня и пламенем как ожгло, и ветром словно одуло, — с некой оторопью ответила Синицына, — Дождался, услышал вас... и скрылся за деревья...
— Сходить проверить? — предложил Кержак.
— Оставь, ушёл и ушёл... Шатун какой-нибудь из местных деревень, мало ли? Суждено... и так на дорожке встретимся...

***

Группа собралась возле Котова, тот достал карту:
— Сами понимаете, тротил с собою таскать незачем, да и сбережнее будет его пока припрятать. Закопаем до нужды.
— Яму готовить? — спросил Шульц.
— Готовьте с Кравченко... Синицына, рацию не побила?
— Сберегла, всё в порядке..., — отвечает радистка.
— Отлично! Кержак, вторь, что в самолёте предлагал...

Кержак разворачивает карту, очерчивает точки:
— Согласно плану, у нас три точки оперативной разведки – тут не отступить, но в стороне от третьего ориентира аэросъёмка зафиксировала развалины. Километров пять дальности. Поначалу отмели этот ориентир, ввиду того, что вокруг болотистая местность и не обозначены подъездные пути, но сейчас имею измышления.
— Почему смолчал на стадии подготовки?
— В самолёте сложил, пока летели: руины – это старинное имение, по всей видимости. Подход должен быть накатан, хотя может быть просто заросшим. А новые постройки замаскировать несложно... Но в основе не это...
— Долго крутишь, Кержак, — поторопил Котов.
— Развалины на естественном всхолмлении... Перепады высот и выборка местности в самый раз подошли бы для подземных сооружений, и от мысли этой не отстану, пока своими глазами не осмотрю...
— Мало ли таких холмов на наших землях?
— Было у меня в разработке одно задание в сороковом году... Под Тверью гарнизон разворачивали, у старых развалин копали капониры, наткнулись на ходы и казематы. Две недели вели замеры, там хоть цеха разворачивай, хоть подземные склады – места по землёю было вдосталь...
— Принял! — подумав, сказал Котов, — С подземельями надвое, конечно, а заглянуть придётся... У кого ещё думки есть, говорите наперёд?
— Думок нет? — снова завёл перекличку Седых.
— Как нет любви, — поддержал Цыган.
— Только вдохновенье, — завершает Кравченко.
— Хорошо у вас получается, — улыбнулась Синицына.
— Пусть кривляются, потому что виден их настрой на дело, — ответил Котов.

***

Группа разведчиков шла поросшей болотистой местностью, впереди Кержак, за ним держался Котов, на разном небольшом удалении остальные. Кержак периодически вставал, срывал растения, нюхал, пробовал на вкус. Что-то отбрасывал, другое прятал в свой мешок.
— Командир, скит недалече, — остановившись, принюхался Кержак, пристальным взглядом цепляя Синицыну.
— Согласно карте глушь на вёрсты? — подходит Котов.
— Свечи восковые где-то недалече жгут, со стеарином их не спутаешь.
— Почему делаешь вывод, что скит?
— Чистым воском лишь богомольцы нонче свечи льют.
— Не наткнуться бы нам? Отведёшь?
— Отвёл бы... Есть люди, значит, есть и тропы... Но Синичке надо бы отлежаться...
— Синицыной? А что с ней? — недоумевает Котов.
— Пусть сама скажет...
— Привал... на пару передышек, — остановил всех Котов.

Группа стянулась к опушке старого леса, последним шёл Седых. Кто к дереву притулился, кто на землю присел, как пришлось – группа собралась на диапазоне негромкого разговора....
— Синицына, с тобой всё нормально? — смотрит Котов.
— Как вы заметили, товарищ командир?
— Повторяю вопрос: с тобой всё нормально?
— Недомогание чувствую... И дрожка по всему телу пробивает...
— Как мы заметили, Кержак? — Котов переводит взгляд на Кержака.
— Спишите пока на шестое чувство, позже узнаем..., — заминается Кержак.
— Что ты за человек такой? — вроде как сетует Котов.

Разговор продолжается не обидными интонациями.
— Генералы его жалуют..., — поддерживает Седых.
— Нос по ветру держит, — дополняет Кравченко.
— Травинки на вкус пробует, — замечает Цыган.
— На компас не смотрит..., — упрекает Шульц.
— Загадка... Скоро год, как я в диверсионной разведке..., — удивляется Котов, — В топи лазил, в лесах плутали, терялись, находились, на патрули немецкие натыкались... А за ним вторы; сутки ходим – земля дорожку стелет как со следопытом? Болотом прошли – портков не намочили?
— Идти надо, пока сухие..., — Кержак оправил камуфляж, подал руку Синицыной, — Давай станцию, тебе бы силы поберечь...

Вскоре группа подошла к жердевым мосткам через мелкий лесной ручей, которых тут десятки по круге, недалеко видны тёмные избы.
— Командир, — остановившись у переправы, предлагает Кержак, — Всем на скит выходить не надо бы...
— Тогда привал, — поднял руку Котов, — Кравченко, Седых, Синицына на вас...
— Я выдержу, командир, — проговорила Синицына.
— Глаз да глаз! — предупредил Котов, — Мы с Кержаком сходим наперёд, осмотримся...

Шульц взял у Кержака станцию. Синицына облокотилась на ствол, закрыла глаза, рядом присели Седых и Кравченко. Остальные привалились к деревьям.

***

Посреди леса таился хуторок, несколько приземистых избушек из потемнелого брёвна. Кержак с Котовом вошли в поселение и у крайней домушки лицом к лицу столкнулись с бородатым стариком с посохом, и бабой с узелком в руках. Немая сцена длилась менее секунды, хуторяне спешно вошли в избу, не произнеся ни слова.
— Тихон? Да не может быть. Привиделось что ли? — словно отгоняя видения, замотал головой Кержак, но мгновенно сосредоточился, готовый проследовать за селянами в домушку, — Командир, это молельня. За мною войдёшь, стой позади, молчи до поры и слушай...
— Знаешь, что делать – делай!
— За порогом шлём сними, приложи к груди и приклонись головою к людям...
— Я и перекреститься могу, если что...,  — с отторжением съязвил Котов.
— Боюсь, погонят за твоё крестное знамение, а нам Синичку надобно прижить...
— Перекрещусь... и погонят?
— Ты щёпотью креститься бы начал? — Кержак привычно сложил три пальца, указывая командиру, — Вот за неё и погонят...
— Заходи тогда... как сам ты себя поведёшь, так и я не отстану, — согласился Котов.

Разведчики вошли в молельную избу, встали в дверях. Слева большой кованый сундук, справа полки за общей занавесью. В щёлку Котов заметил толстые писания в кожаном исполнении. Впереди за высокой спинкой резного стула, лицом к вошедшим стояла худощавая женщина в тёмном балахоне от чела до пола. Смотрит напряжённо, недоверчиво. По правую руку тумбовидный аналой с раскрытым писанием. На стенах мерцают два масляных фонаря, свечи в подсвечниках погашены. На дальней стене единственный среднего размера киот с ликом Спаса. Никакой иной церковной атрибутики нет. Обстановка достаточно мрачная, но оторопи не вызывающая...

Напротив женщины на массивных лавках сидели две бабки и два бородача – все нерешительно развернулись к вошедшим....

В первую очередь Кержак вцепился глазами в бородача, встреченного снаружи, после небольшой заминки снял свой десантный шлём, прижал к груди и головою приклонился женщине. Котов повторил.
— Бог в помощь, матушка? — начал Кержак.
— Агапа, — твёрдо ответила матушка.
— Бог в помощь, матушка Агапа, — повторился Кержак.
— Божьею милостью, странцы..., — заметно расслабилась Агапа, давая понять, что первые опасения были напрасны.
— Позволь, матушка, к отцу слово молвить?
— Коему отцу? — снова напряглась женщина.

Кержак перебрал пальцами шлём  и сделал шаг к Тихону:
— Тихон... я это, Кержак, сыне твой...

От неожиданности, Тихон привстал с лавки и снова осел, узнав в разведчике Кержака. По щеке прокатилась слеза, после чего Тихон вскочил и прильнул к груди сына. Присутствующие смотрели на них в полном безмолвии, отец с сыном крепко обнимались.
— Охо-хох... Сыне энто мой, матушка..., — всхлипнул Тихон.
— Час от часу не легче, — пробормотал Котов.

Матушка посмотрела на Котова, тот прочитал во взгляде непонимание и немой призыв перейти к делу. Сам не решился, тронул рукой Кержака, чтобы тот пришёл в себя.
— Нужда привела, матушка Агапа, иначе не посмели бы тревожить..., — вытер слёзы Кержак.
— Просящий, да получит... Пошто печали ймёте?
— Девица наша болесть приняла, в лесу ей без присмотру не оправиться.

Матушка хотела что-то сказать, повела рукой, готовая выпроводить незваных гостей, но передумала. Обошла стул, подошла к Кержаку и приподняла ладонь. Кержак пригнулся, Агапа тронула его лоб двумя перстами. То же самое проделала с Тихоном и Котовым...
— Выходим, командир..., — шепнул Кержак, Тихон и разведчики вышли.

***
— Приветила матушка... знамением осенила, — объяснился Тихон, когда разведчики вышли наружу.
— Ну, ты... парень, с каждым шагом удивляешь! — высказал Котов, — Скажи сначала, по Синицыной какой ответ?
— С матушкиным восприятием примут и выходят… Надо наших звать, а мне остаться... с отцом пошептаться бы...
— Коли придётся поймать пулю, теперь знаю, как себя повести, — Котов ткнул пальцем в небо.
— Туда не пули приводят, командир...
— Никак ты верующий?
— Читаю много..., — ушёл от ответа Кержак.

***

Котов подошёл к группе один. Синицына приоткрыла глаза...
— Группа, подъём. Синицына, как самочувствие?
— Синичка что-то приуныла, — откликнулся Седых.
— Видно не в чем танцевать? — продолжил Цыган, Синицына приподнялась.
— Платье дома позабыла, — ответил Кравченко.
— Хватит вам, едрёна мать! — попал в рифму Котов...

Все хохотнули, показав, что к ожидаемой реакции Котова подбирали слова...
— Какие вы смешные, ребята, — улыбнулась Синицына и потеряла сознание...
— Торопиться надо, скоморохи, — предупредил Котов, давая понять, что Синицыну придётся нести на руках, — Толком сам пока мало что не понимаю, но Кержак наш встретил, как бы не обмануться, кажется, отца, обращается к которому по имени...
— Кержак?
— Отца? — удивились разведчики.
— Круто вертит паренёк... Одно не разгадали – уже другое гадай?

***

Группа вышла на деревню. Первым Котов, потом Шульц с Синицыной на руках, следом остальные. Возле молельной избы их уже ждали Кержак и матушка Агапа. Далее по хутору в ожидании пришельцев стояли люди в разных тёмных одеждах. Открытыми у них только лица.

Синицына пришла в себя и попросилась встать на ноги. Агапа пристально осмотрела девушку в камуфляже, подошла, окстила двумя перстами, тронула лоб и крикнула одной из поселянок:
— Фаина, приветь девицу... Минька, бежи, квашек слови...
— Ща, матушка, — откликнулся пацанёнок и убежал.
— Как же-ть в экий срам облечься? — издали причитает Фаина.
— Не вой... Дашь её нателье... Своё пусть сымет, за избою остучи багуном...

Фаина насторожено приблизилась к Синицыной, взяла за руку и потянула. Кержак успел успокоить:
— Синичка, доверься... Помогут тебе, а скоро и мы вернёмся за тобой...

Синицына с бледным лицом и отсутствующим взглядом прошла мимо, кажется не всё услышав. За ними ушла и матушка Агапа. Остались разведчики и Тихон.
— Нам отворот, — объяснил Кержак разведчикам, — Синичке помогут.
— Чувство такое, на заклание девку отдали..., — выдавил Котов.
— В опеку, не сгущай... Это отшельники... Христиане старого обряда, и даже в наше время явление нередкое. Люди набожные, бескорыстные, — оправдался Кержак.
— Группа, уходим! — скомандовал Котов.
— Обождите меня недалече, — тихо попросил Тихон.
— Обождём... только не тяни... отец..., — ответил Котов.
— Серьёзные у них тут нравы, — развернулся Седых.
— Даже шутить не хочется, — поддержал Кравченко.
— План оттого не меняется. Шульц, за станцию отвечаешь головой. Отойдём на место, где стояли, — приказал Котов и жестом показал к началу движения. Группа отошла на место недальнего привала. Расположились, чтобы видеть подходы со всех сторон.

Котов обращается к Кержаку:
— Кержак, пока ждём отца твоего, самое время развеять наше любопытство...
— Долгая история...
— Уложи вкратце, пока ожидаем, послушаем, что да как...
— А мы переспросим, что не поняли, — дополнил Седых.

***

1935 год, лето. Невейкин Ложок. Деревенские мужики возводят новый сруб. Двое стоят наверху, ждут подачи очередного бревна, которое подносят и ставят вертикально к срубу повзрослевший Кержак и плечистый мужичок, обливающийся потом.
— Кержак, не потяжий комелёк? — подначивает молодого парня один из верховых.
— Снизойти в сподручье, або сам? — предлагает второй.
— Сам справил... усталости пока не чую, — снизу отвечает Кержак и поддразнивает плечистого мужика, — Завьялка вон тяже дышит да ногами заплетает, словно медовухи опился...
— Соби первой оглядь, засим замай! — отвечает второй подносчик. Завьял бодрится, но видно, что ему тяжело.

Подносчики подали бревно верховым, верховые перехватили и разворачивают на месте к укладке в рубленные пазы. Кержак замечает, как один из верховых неловко оступается, выпускает из рук конец бревна и инерционно отскакивает вниз. Кержак успевает его подхватить, оба падают на землю. Бревно летит следом, проворачивается в полёте, комелем утыкается в землю, заваливается и с маху ударяет другим концом по спине и голове Кержака, успевшего закрыть своим телом соскользнувшего верхового.

***

В избушке Тихона топится печь. На лежаке трясётся в лихорадочном припадке Кержак. Около него с ушатом желтоватого цвета жидкости копошится Флёна. Макает тряпку, обтирает Кержаку лоб, лицо, шею и грудь. На столе разложено несколько пучков сухих трав и кучки семян, Тихон по очереди размалывает их в ступке и ссыпает в большую металлическую кружку.
— Хоня, печь раскурена? Кутай и клич мужиков, — просит Флёна, — Опекать сына надо-ть.... не позднуя...
— Мы с тобою не осилим? — переспрашивает Тихон.
— Не в яви сыне, силью не возымем...

Тихон черпнул из ведра воды, налил полную кружку, поставил её в печь:
— Взвар в печи, посейчас кликну... Пока дойдут и скутаю...

***

Мелкими порциями Флёна вливает в рот Кержаку взвар из кружки. Тихон копошится возле печи. В избу входят Завьял и оба верховых, принимавших участие в возведении сруба:
— Тихон, пово;ди, куды млада класть... Здраве, Флёна..., — начал Завьял.
— Здраве, — поддержали другие.
— Здраве вам..., — приветила Флёна, — Кержака уязвило древом, опекать надо-ть, а нам с Хоней без помоги не возьять...
— Знаемо дело, — подтвердил первый, — Тихон, де-ть?
— Йду-йду, — Тихон отложил кочергу, закрыл чело печи. Прихватил скрутку тряпья и шмыгнул вверх на лежанку печи. Разгрёб место в середине, — Подайте сюды...

Мужики достаточно легко подхватили Кержака, поднесли головой к лежаку и начали осторожно поднимать.
— Батя... батя... не ходи..., — во бреду застонал Кержак.

Тихон с печи принял под плечи, общими усилиями парня втащили на лежанку и бережно развернули головой в горницу. Сделав дело, мужики оправили одежду и подались на выход:
— Кликай, кады надо-ть..., — сказал один из помощников, — Хват сыне ваш, лихо отвёл... Благость иен во;век...
— Охо-хох..., — словно как по-мужнему заохала Флёна, —  Кликну... благость и вам...

Флёна с Тихоном закутали Кержака в тряпьё, оставив открытым для дыхания нижнюю половину лица.
— Опекай..., — наказал жене Тихон, — Печьё я скутал, следи за жаром, не овари сыне...
— Слежу, — ответила Флёна, сунув руку под подстилки, проверяя тепло печи.

***

Раннее утро, избушка Тихона. На нижнем лежаке в углу посапывает сам Тихон, Флёна рядышком. Кержак на печи начинает тихо стонать и шевелиться. Флёна открывает глаза, толкает локтем Тихона:
— Хоня, сыне очнулся...

Родители поднялись, встали на печной приступок, помогают сыну раскутаться. Освободившись от наваленного тряпья, парень спрыгивает с печи, садится на лавку у стола. Тело длинное, худое, распаренное, волосы на голове сырые, торчат в стороны.
— Флёна, Тихон, что такое со мной было? — свежим голосом спрашивает Кержак.
— Хворь обуяла, лихорадь навела..., — ответил Тихон.
— В ушате взвары бородавника, омовей чело и тело..., — научила Флёна и повесила сыну на плечо красиво расшитый холстяной рушник.
— О двух дён отошёл, — задумался Тихон и посмотрел на жену, — Може то не хворь, а ростучка отрочая припустила? За прошлые лета дюже взмужил сыне наш...
— Може ростучка... А опёка по великой прави вышла..., — оправдалась Флёна.
— Поезд мне какой-то снился, батя сидит рядом..., — бормочет Кержак.
— Може квасицу поднести? — предлагает Флёна.
— Батя же! — вскрикнул Кержак, подскочил на ноги, ударившись о потолочную матицу, зажал место ушиба:
— Как по темени-то припало с вашей опёки, всё помню, Тихон! — почёсывая макушку, радуется Кержак, — Имя моё настоящее Шунька... есть мать, отец, сестра помладше и жил я в большом городе...
— Вона и былое повернулось, — со слезой в глазу улыбнулся Тихон.

***

1942 год. Разведчики слушали на привале рассказ Кержака.
— Интересная тебе доля выпала, парень... Слава богу, память вернулась...
— Так ты тоже верующий, командир? — поддел Кержак.
— Что значит – тоже? — среагировал Котов.
— Не придирайся... это отсылка к твоему вопросу о моей вере...
— Веруй не веруй, но чем больше вижу, больше познаю; – догадываюсь, вертит нами кто-то, и может быть и сверху, как хочет...
— Кержак, Тихон твой на подходе, — прервал их разговор Цыган.

К группе подошёл Тихон. Кержак вскочил из уважения, подвёл ближе. Тихон снял картуз и приклонился:
— Охо-хох... Здраве вам, ратны люди...
— Здравствуй, отец, — поздоровались все по очереди.
— Девицу вашу пчёлка дурна ожалила. Минька жабок приволок, жужицы наскоблили, о трёх дён на светлый день воздоровят...
— Что за дурна пчёлка? — спросил Котов у Кержака.
— Оса, шершень ли, а может и овод. В болотистых местах они особо злые... У Синички, по всей вероятности, непереносимость к их укусу проявилась, — предположил Кержак.
— А жабы зачем? Варить их что ли будут? — уточнил Котов.
— Ну... как тебе ответить понятнее? — Кержак выдержал паузу, — Делают густой взвар из трав и мешают с кожной слизью зелёных болотных жаб... Получается лечебная мазь, очень помогающая от всяческих воспалений кожи...
— Я думал наоборот, что от этих жаб бородавки на пальцах выскакивают? — вмешался Воронцов.
— Так и есть... Особо, если укусит, — со смешком подтвердил Швец.
— Это всё сказки для шаловливых детей..., — улыбнулся Кержак.
— Вам, ратны люди, укрыться бы влёготку... Гром сберётся внавечёрье..., — предупредил Тихон.
— Другому не поверил бы..., —  Котов всподнял голову на чистое небо, — А тебе, отец, перечить не посмею...
— О двух вёрст зимёнка брошена, указать можа. Постой вам сухой буде..., — предложил Тихон.
— Кержак? — кивнул Котов Кержаку, чтобы объяснил.
— Заброшенное зимовье недалеко, можно «привал на пару передышек» устроить, — ответил Кержак, нарочито проговорив идиому Котова, — Грозу пересидеть, подремать, подкрепиться чем…
— Группа, подъём, едрёна мать. Кравченко – замыкаешь, — поднял группу Котов и призвал Тихона, — Веди, отец...

***

1935 год. К месту падения с поезда выходят Тихон и Кержак. Кержак уже дюжий парень, длинноволосый, посечённые волосы закрывают верхнюю часть головы, не видно лба, ушей, локоны до ворота рубахи. По лицу окладистая хоть и жиденькая бородка, не стриженные юношеские усики.
— Тута и нашёл тя на своём пути, — говорит Тихон, тыча посохом под осинку.
— Бандиты какие-то с поезда толкнули. Последнее, что помню из прошлого, — задумчиво отвечает Кержак.
— К былому вертаешься, пои;ди железным путём...
— Не серчайте на меня с Флёной... Порешил до своих вернуться, отступать не буду, — слезится Кержак, — Соскучание ужасть как поджимает...
— Твоё слово – твоя праведа..., — поддержал Тихон.

Отец и сын обнялись, пустив скупые мужские слёзы. Кержак ловко взобрался на железнодорожную насыпь и уже сверху обернулся. Одновременно оба сняли головные уборы, прижав их к груди, приклонились. Кержак посмотрел в оба направления железнодорожного полотна и пошёл в одном из них. Ступив шагов десять, снова обернулся к Тихону, но того уже на месте не было.

***

Горница избы Шалтаевых: печь, отгороженная кухонка, ухоженная комната, не заставленная мебелью, у передних окон стол. На столе пышет жаром горячий самовар, чашки в блюдцах, на четверых человек, в тарелке пироги, в вазочках конфеты или сахарные кубики.

За столом сидели муж и жена Шалтаевы, с ними большой, но робкий Кержак. Хоть и вели разговоры, но было видно – кого-то ждали. Вскоре вошёл Хорев, всё тот же щёголь в форменном кителе офицера старшего звена НКВД, в кожаных сапогах по коленную чашечку и штанах галифе – без лишних стеснений направился к столу, приветствуя:
— Ольга Алексевна, Николай Фёдорыч, хлеб да соль!
— Присаживайся с нами к столу, Анатолий Николаич, — пригласила хозяйка. Мужчины пожали руки, не обделяя вниманием уважительно привставшего Кержака.
— Рассказывай, Николай Фёдорыч, зачем позвал, — осмотрев молодого человека, перешёл к делу Хорев, когда все сели за стол,— Коротко, но ёмко... ты меня знаешь...
— Чайком перекуси, Анатолий Николаич, — предложил Шалаев, — Когда ещё сложится?
— Как съехал от нас, так ведь не видимся вовсе? — заметила хозяйка.
— Работа, хозяюшка... А чаю можно... ну, может с конфеткой, — согласился Хорев и отложил к своему блюдцу пирожок. Кержак на это действие улыбнулся. Пока разливали по чашкам чай, Шалтаев начал рассказ:
— Вот сидит причина моего звонка..., — Шалтаев кивнул на Кержака, — Милиция Керженца задержала возле станции молодого человека, назвался как Кержаев Александр Александрович...
— Вот оно как? — среагировал Хорев, — Не Макар Степаныч привёл?
— Леший сгинул безвестно... год как, — ответил Шалтаев, — Тоже не нашли...
— Почему не знаю? Человек пропал и молчок? — удивился Хорев, — Парня как приметили?
— В горьковский поезд без билета намерился сесть... Доставили в пункт милиции, расспросили. Милиционер вспомнил дело трёхлетней давности, вызвонил начальника, Гурьяшов до меня, я до тебя...
— И всё тихой сапой? — прищурился Хорев.
— Нет..., — сжал плечи Шалтаев, — Просто... так быстрее бы получилось...

Кержак, не притронувшийся к чаю, снова улыбнулся...
— Может и правильно! — согласился Хорев, и обратился к Кержаеву, — Ну, Кержаев Александр, если не врёшь, Александрович, сказывай, что да как?

***

1942 год, зимовье. Одна покошенная изба, похожая на избушку из керженских лесов, только потолок ниже и печь без лежака. Одно окошко целое, второе с потресканными стёклами. Стол, лавки, полки с посудой – всё ветхое и брошенное.

Собирается дождь, слышен гром, временами молния. В избе небольшим огнём в печи горят сучья и полешки, прогревая пару солдатских котелков и три вскрытых банки тушёнки. В стену воткнута двойная горящая лучина. Шульц ковыряет масляную лампу, другие разведчики расположились за столом.

На газете шмат сала, луковицы, головка чеснока. Тихон выкладывает из мешка яйца, хлебные коврижки, достаёт тряпичный узелок с пареной репой.
— Матушка велела снедь к столу поднести, — приговаривает Тихон.
— А внешне строга и неприветлива, от взгляда аж дрожка по всему телу, — выговаривает Котов, — Цыган, через час сменишь Воронцова, следи время...
— Слежу, командир, — откликается Цыган.
— Охо-хох... В обители чужакам нет привета, — оправдывается Тихон. В этот момент в избе становится светлее – Шульц разобрался и зажёг масляный фонарь.
— Высохло почти. Фитилёк промакнул в остатки, на малое время хватит..., — ставит лампу на стол и объясняет Шульц.
— Тихон, как же это ты в тысяче вёрст от дома очутился? — спросил Кержак.
— С оказом... Помнишь чай Нечая?
— Старшина это на лесной деревне..., — поясняет остальным Кержак, — В поселении признанный староста... Правом заднего слова владеет...
— Занедюжил в повесенье и наказал, коли испустит дух, навестить родичей. Отошёл задней весной, я и принял наказ...
— Так ты здесь с прошлого года? — удивился Кержак, — А что домой не вернулся?
— О трёх раз собирался и вертался. Много людей нонче во лесах с огнивами ходют, и всё недружие. — Тихон сел на лавку, — Воззрел я, што топерича на земле творится... како нелюбие... как жизнь легко отымается – страх несусвета...

***
— А вот и каша запари;ла, — отвлёк Цыган, достав из печи котелки и тушёнку.
— Смотрите, покажу, как в наших краях кушают с общего стола, — упреждая недовольство Тихона, Кержак почерпнул из котелка ложкой кашу, нанёс её на ломоть хлеба и отправил в рот, как когда-то учил Тихон. Ложку вернул в котелок.
— Умно;... типа личная гигиена? — догадался Шульц.
— Ёлу;сь поёлу;сь, — кивнул Тихон, — Ложку не муслюсь...

Котов посмотрел с немым вопросом, Кержак перевёл:
— Кушайте, желает, да слюни не распускайте...

Разведчики пустили котелок на круг и постарались соответствовать.
— Тихон..., — спросил Котов в процессе трапезы, — Скажи нам, ты леса местные, округу хорошо знаешь?
— Охо-хох, чай помалу...
— Задание нам выпало немецкую базу найти, тебя заводили ноги на таковую?
— За Смольим Мохом... Вяйнов усад востроткой о;тняли... машины ездют, псы лают, недру;жи люди с огнивом круг ходют, и лучом светют...
— Прям-таки как в сказке: там чудеса..., — через паузу завёл перекличку Седых.
— Там леший бродит..., — поддержал Цыган.
— Русалка на ветвях сидит..., — завершил Кравченко.
— Ну-ка ну-ка, отец, сказывай подробнее, — Котов полез за пазуху, достал и развернул на столе карту, — На карте покажешь?
— Чай неймём... навести могу, а так не ведаю...
— Ладно, решаемо... Удачно ты нам попался, — застегнул камуфляж Котов, —  Знаешь что-нибудь про этот самый усад? Особенности или сплетни местные?
— Грозен был чухонец, людей мучил, кровушку почём зря изливал... Матушка зычет, до сих времён с подвалов стоны слышутся...
— Подтверждаются твои догадки про подвалы, — Котов кивнул Кержаку.
— Аки сняли крепость, люди возбеле;нили, барина покончили и разбегли; по всей Руси..., — продолжил Тихон.
— Нечай тоже среди них? — уточнил Кержак.
— Дед яво... размёты первым ставил у Невейкина Ложка.
— Чуть свет, Седых, Воронцов и я на разведку указанного места... Тихон, отведёшь, надеюсь? — Котов посмотрел на Тихона, получил от него положительный кивок:
— Охо-хох... Чай сведу...
— Остальные на схрон. Припрёте груз, Шульц с Кравченко не забудьте проверить механизмы часовых взрывателей...
— Проверим..., — ответил Кравченко.
— Цыган, ступай к Воронцову, нарежете лапника, потом всем спать...

***

Где-то в гуще лесов видны останцы старого барского имения. Остов стен высотой в два этажа, зияющие проёмы окон и дверей. Перед бывшими входными колоннами открывается свободная от зарослей площадь, на которой размещены немецкие машины разного назначения. Бронетранспортёр, мотоциклы с пулемётами на колясках, возле которых копошатся солдаты вермахта. Обрамляют площадь четыре, видно, что новые одноэтажные строения, не вынесенные из окружающего леса.

Дальний барак для пленных рабочих и надзирателей, рядом казарма для солдат, к ней пристроены вольеры для содержания собак. Поменьше здание для офицерского состава, четвёртое штаб или оперативный пункт со сдвоенным боксом для грузового автотранспорта. Под навесами прицепы полевых кухонь и два длинных табльбота с лавками – одна для надзирателей, отдельно отнесена вторая для офицеров и солдат вермахта. Крыши камуфлированы от авиаразведки свежим дёрном и натыканным кустом. По лесу вокруг протянуты два ряда колючей проволоки, между ними проводится патрулирование с собаками. На подъездной дороге шлагбаум, будка блокпоста, напротив вышка с пулемётом.

Далеко с обочины подъездной дороги, со взгорка наблюдают за блокпостом Котов, Седых и Тихон. Воронцов следит за дорогой в обратную сторону.
— Основательно устроились, — смотрит через оптический окуляр Седых.
— Основательно, едрёна мать! — поддакнул Котов, наблюдая в свой бинокль, — С подъездной заслон основательно устроен, надо бы вокруг обойти, ходы присмотреть...
— Командир, отходить надо, — перебил Воронцов, — Колонна техники на подходе...

Разведчики отошли в лес, продолжают следить. К блокпосту подошла колонна: во главе мотоцикл с коляской, потом колёсный бронетранспортёр, за ним четыре грузовика, замыкает колонну ещё один мотоцикл с коляской. Из будки пропускного пункта к первому грузовику вышел лейтенант, проверил бумаги, поданные обер-лейтенантом, дал знак поднять шлагбаум. Солдат поднял полосатую жердь, стоявшие рядом стрелки; разошлись в стороны. Колонна проехала до площадки перед остовом усадьбы.
— Восемь утра, — посмотрел на часы Котов, — Доставили чего-то, разгрузку ещё посмотреть бы...
— Ступайте за мной, — не страшась, встал Тихон и мотнул посохом, призывая идти за собой.

Тихон вывел разведчиков на небольшой взгрок, откуда стали видны грузовые боксы. Разведчики только пристроились к наблюдению, от боксов отъехали два грузовика и задком наполовину въехали два других. Боксы пустые, но видны цепные подъёмные механизмы с закреплёнными паллетами и открытые двустворные люки видимо в подземелья. Возле копошатся пленные в чёрных рабочих робах, что было понятно по нашивкам с номером на груди.
— Седых, всё видишь? Люки вниз и пленные у них на работах? — спросил Котов.
— Вижу... Механические редукторы подъёмников для тяжёлых грузов...
— Машины на разгрузке, и понятно, что это не первый, не последний рейс. Представляешь, какие подвалы там могут быть скрыты, если к ним механизмы устроены?
— Догадаться несложно... только что туда свозить могут?
— Это нам и предстоит узнать, а не узнаем – так и захороним...
— Легко сказать... А поди, попробуй, подберись..., — пессимистично заметил Седых, — Да и пленных надо будет как-то предупредить... если отбивать придётся?
— Мы диверсионная разведка или вышли погулять, едрёна мать? — незлобно выругался Котов и повернулся к Тихону, — Тихон, про подвалы что-нибудь знаешь?
— Чай нейму... Поспрошаю, может кто и ведает...
— Найдёшь нам тропу, чтобы с обратной стороны подойти... посмотреть?
— Охо-хох... омеже трясей петлять?
— Надо, отец...
— Найду... Де дубок – там ложок, за осинкой трясинка...

***

Ближе к вечеру группа собралась на старом зимовье. Последними вошли в избушку и притащили тюки Кержак, Шульц, Кравченко и Цыган.
— А Тихон где? — с порога заметил Кержак. Остальные проходят и взваливают на стол тяжёлый тюк.
— Тихона твоего в деревню отправил, — отвечает Котов, — Цыган и Шульц колдуйте ужин, остальные на разбор наших припасов.
— Тихон теперь и наш, — поправляет Седых, — Отзывчивый старик, не чванливый.
— И то верно, — поддерживает Воронцов.
— Без приключений сходили? — спросил Котов у только что вошедших.
— Ровно всё... За Кержаком дорожка стелет как со следопытом – твои же слова, командир?

***

Заметно стемнело, разведчики зажгли масляный фонарь и расселись за столом, готовясь подкрепиться нехитрой снедью. Открылась дверь, вошли Тихон, Синицына и молодой, росточком пониже старика паренёк с узелком в руках, в одеждах как беспризорного городского сорванца.
— Охо-хох... Здраве вам, ратны люди, — поздоровался Тихон.
— Здравствуйте, ребята, — из-за спины старика вышла Синицына, паренёк снял с головы картуз.
— Тихон, Синичка, — встал Кержак. Разведчики тоже обрадовались и потеснились, давая Синицыной сесть на лавке в середине стола. Паренёк стоял у двери, молчал. Тихон положил на стол сидорок и достал из него узелок.
— Матушка вам кладовой снеди собрала, — пояснил Тихон.
— Поклон наш передашь по случаю. А это что спутник с вами – нашего полку прибыло? — Котов обратил внимание в сторону паренька.
— Матвейка, отрок-непосед... управы не имет, — представил парня Тихон.
— Садись к столу, Матвей! — пригласил Котов.

Паренёк присел на угол лавки, Котов обратил своё внимание к Синицыной:
— Как самочувствие?
— Сравнительно хорошо, недомоганий не чувствую, к выполнению задания готова.
— Заминка у нас с заданием... планы теперь надо пересматривать... Как тебя на деревне приняли?
— Больше хорошо, чем иначе. Отпоили какими-то горькими травами, на ноги поставили, — улыбается Синицына, — Лишь Фаина, бойкая душа, комбинезон мой отдавать не хотела...
— Что так? — встрял Седых.
— Негоже, говорит, девке без подола – хоть кричи не дам! А мне-то как... в дерюжьем балахоне по лесу бегать? Тихону вот спасибо, без его слова в понёвках бы ходила...
— Охо-хох..., — замотал бородой Тихон.
— Не дал рассобачиться... а матушка вытребовала, Фаина ослушаться её не может...
— Внимание, к делу! — не прерывая ужина, скомандовал Котов, — На всё ушло три дня, по существу – база найдена. Выходить на связь и передавать целеуказания к бомбометанию считаю рано – на объекте много пленных. Назавтра назначаю наблюдение с двух-трёх точек, сбор данных по численности как наших, так и немцев. Соответственно, определить графики патруля и движение транспорта... Шульц, пять минут, сменишь Воронцова.
— Слежу, командир, — подтвердился Шульц, ждущий времени смены на посту Воронцова.
— Тихон, что удалось узнать по погребам? — обратился Котов
— Чай Матвейка к тому вызван... вона и обскажет...
— А ты, Матвейка, почему же не ешь ничего? — издали зашёл Котов.
— Сытый я, — встал и бойко ответил пацан, — Ты командир разведчиков?
— Бойкий какой... Матвейка, — влез в разговор Седых.
— Так ты – командир? — не отвлекаясь, напирает паренёк.
— Я командир, — среагировал Котов, — Что имеешь доложить?
— Меня зовут Матвей Осанин! Пионер, до войны окончил пять классов. Отец военный, с первых дней на фронте. Когда пришли немцы, всем сказали, отправят в Германию. Мать велела бежать... Партизан не нашёл, прибился к людям в лесу...

Разведчики замерли, слушая доклад пацана, только переглядывались.
— Речь долго репетировал? — прервал молчание Котов.
— Отец учил отвечать коротко и ясно!
— Молодец... отец! — похвалил Котов, — Садись, расслабься... И давно ты у лесных, как говоришь, людей?
— С прошлой осени.
— Старожил, так получается? Что знаешь про Вяйнов... — Котов посмотрел на Тихона, тот положительно кивнул, — ...это усад? Что там на данный момент?
— База там, всякого имущества навалом... Спрашивайте... А надо, и план нарисую?
— Ух... да ты просто кладезь информации для разведки? — похвалил Кержак.
— Вот вам доказательство...

Матвей достал из внутреннего кармана пиджака пистолет Luger «Parabellum». Разведчики замерли. Распотрошил узелок, выложил немецкий оптический прицел от винтовки, фонарик, складной нож-вилка-ложка, пару банок консервов и плитку шоколада с клеймами рейха на обёртке. Шоколад протянул Синицыной:
— Это вам... отдал бы ране, ещё на деревне, да боялся, вопросами засыплют...
— Ой, спасибо... Кавалер..., — обрадовалась Синицына.
— Существеннее стишков будет? — откликнулся Седых.
— А мы к ней так и эдак..., — поддержал Цыган.
— И без шоколада..., — закончил перекличку Кравченко.
— Я очень скучала без вашего задора, ребята...

Седых взял в руки пистолет, вынул пустую обойму, передёрнул затвор, проверил патронник:
— Пуста машинка, командир.
— Охо-хох..., — укорил парня Тихон, — Как утаил-то?
— Отдай, — потребовал Матвей, — Патронов была полная обойма да быстро кончилась... стрелять учился...
— Негоден, стало быть, люгер... без патронов-то? — улыбнулся Седых.
— На базе может добуду... там много всякого навезено...
— Отдай мальцу его игрушку, — посерьёзнел Котов, Седых положил пистолет на стол, — Ну, а теперь давай подробно, Матвей... Осанин... Что за база, как прознал?
— Похоже, рано ты завтрашний день планировал, командир..., — подсказал Седых.

***

Осень 1941 года, самое время основного листопада. Место будущей немецкой базы. Из вышеописанного только густо поросший каркас заброшенной усадьбы, вокруг приусадебной площади развалины конюшни с одной стороны и каких-то старых построек с другой.

Внутри остова бесцельно лазают два мальчишки, один из них Матвей, лет десяти отроду, второй помладше по имени Минька. В потрёпанных пальтишках и шапках ушанках, с плетёными корзинками – грибов едва на донышке.
— Минька, зачем в эти развалины завёл?
— Глаза увидели, ноги подвели, интересно же? — оправдался Минька.
— Посмотрел, терь давай пошли на выход... Жутко тут..., — Матвей полез в оконный проём.
— Матюха, пригнись скорей сюда, пока не заметили! — неожиданно окрикнул Минька, махнув Матвею рукой на дорогу. На дороге была видна подъезжающая немецкая колонна: мотоцикл, легковушка, колёсный бронетранспортёр, грузовик и ещё мотоцикл. Матвей увидел и быстро спрыгнул внутрь к дружку.
— Фрицы... несёт их нелёгкая?! — проговорил Матюха.
— Зачем они сюда такой колонной-то?— не отрываясь, смотрел Минька.
— Суют свой нос повсюду, вот и досель добрались...

Немецкая техника въехала на площадь, из грузовика выпрыгнули солдаты – человек пятнадцать под командованием фельдфебеля. Большим кругом рассредоточились вокруг легковушки, из неё вышел оберштурмбанфюрер СС в сопровождении майора и обер-лейтенанта вермахта. Эсэсовец по-хозяйски направился к развалинам усадьбы, майор следом.

Недовольно осмотрев развалины, немцы пошли вокруг. Мальчишки испугались, что их заметят, покинули остов с обратной стороны и затаились в пока не облетевших листвою кустах.

Немцы разговаривали на своём языке:
— Я полагал, что наше родовое имение окажется в лучшем состоянии..., — сетует эсэсовец.
— Да, гер фон Вольф..., — ответил майор, — Если не откажетесь от плана восстановления, работы предстоит очень много.
— И даже больше, чем вы думаете Кушель.

К майору подошёл обер-лейтенант, что-то шепнул на ухо, показывая в сторону кустов, где притаились мальчишки, майор одобрительно кивнул. Лейтенант побежал в кусты, снимая на ходу портупею с кобурой и расстёгивая шинель.

Пацаны в кустах замерли от страха. Лейтенант аккуратно сложил на старый пень шинель, сверху оставил портупею с кобурой. Зашёл за кусты, приспуская штаны. Матвей позарился на лёгкую добычу, воспрял мальчишеским задором и, недолго думая, пробрался к одежде и выкрал из кобуры пистолет.
— Почему вы настояли на этом месте? — спросил у эсэсовца майор.
— Это давняя история. Когда представится возможность, удовлетворю ваше любопытство, — ушёл от ответа эсэсовец.
— Очень любопытно. Понадеюсь, что это произойдёт скоро.
— Курировать воссоздание имения и обустройства школы предстоит мне, восстанавливать и строить надлежит вам. Встретиться нам предстоит не раз. Садитесь в машину, возвращаемся, на сегодня обойдёмся просто осмотром...

Машина подала гудок для отошедшего в кусты лейтенанта. К тому моменту он уже выбегал из кустов, неся в подмышке снятое имущество. Немцы расселись по машинам и тронулись на выезд. Отъехав на небольшое расстояние, легковушка вдруг остановилась, из неё выскочил обер-лейтенант и побежал назад в сторону кустов.

Мальчишки, любуясь люгером в руках, обсмеивали эту сцену уже далеко из леса. 
— Смари, Минька... чухнул за пистолет офицеришка...
— Ну, даёшь, Матюха! От развалин ему жутко, а стырить у фрица такую штуку не побоялся? Я бы вовек не осмелился…, — удивляется Минька, рассматривая пистолет обер-лейтенанта.

***

1942 год, разведгруппа в зимовье.
— Глупо так рисковать, на первый взгляд, Матвей, но смело! Запишем на первый боевой опыт, — похвалил Котов. 
— Подставил ты офицеришку, кавалер. Попало ему за потерю личного оружия, наверное? — подбодрила Синицына.
— А нечего в нашем лесу гадить?
— Хорошо сказал..., — похвалил Седых, потрепав мальчишке волосы.
— Точно, едрёна мать... На земле нашей гадить никому не дозволено!  — поддержал Котов, — Что ты про план говорил? И вправду нарисуешь?
— Нарисую... а карта есть, чтобы сподручнее?
— Охо-хох..., — помотал бородой Тихон, — Как таился-то?
— Рисовать на карте не дам, но для наглядности..., — Котов достал карту.

Разведчики освободили край стола, развернули карту, пододвинули фонарь, посадили Матвея, дали ему карандаш и листок из блокнота, сами встали вокруг.
— Что это Тихон по тебе всё серчает, кавалер? — обратила внимание Синицына.
— Молчуном всё боле прикидывался, и даже Агапе ни слова о былом не молвил, — начал рассказ Матвей, вычерчивая на листке квадраты, — Люди на деревне хорошие... Накормят, согреют, постель дадут... И лишнего не спросят, если пусто не перечишь...
— Приспособился, значит? — заметил Котов, — Хорошее свойство для разведчика... Объясняй, что рисуешь...

***

Часть IV

Весна 1942 года, лес ещё голый, а всё одно далеко непроглядный. В снегах кое-где проплешины, вокруг немецкой базы, уже принимавшей вполне обустроенный быт, почти всё стаяло.

За лапами большой ели стояли Минька с Матюхой, наблюдали за базой. Невдалеке за деревьями обходил охраняемый периметр немецкий патруль со служебной собакой. Псина вдруг остановилась и навострила уши в лес в сторону мальчишек. Призывно гавкнула, готовая сорваться в лес, но патрульный, не замечая мальчишек, её одёрнул. Матюха в ответ лишь показал собаке язык.
— Смари, Минька, как обстроились за зиму...
— Может, отойдём подальше... заметят – несдобруем... Собака вон уже прочуяла?
— Давай-ка обойдём вокруг, да посмотрим... А если и засекут – уйдём болотами...
— Чего тут смотреть-то невиданного? Ну, настроили... ну, колючкой обнесли... даже к усадьбе не пролезешь. Её вон до сих пор не тронули... Как была развалина, так и стоит...
— Помнишь, осенью важняк в чёрном кожаном пальте приезжал? Если не усадьба, что его тогда в такую глухомань привело?

Мальчишки двинулись вокруг, держась от колючего периметра на приличном удалении. В одном месте Минька заметил выход на поверхность старой кирпичной кладки. Спустившись под бугор, пацаны увидели дыру в грунте, разверзшуюся под старой кирпичной аркой. Внутри рассмотрели подземный ход, уходящий в темень.

***
— На следующий день Минька стащил у Агаты масляный фонарь, пошли обследовать, — рассказывает Матвей разведчикам, которые уже расселись по избушке, — А там тайный ход в ширину рук и человеческий рост...
— Уточняй, Матвей, чей рост? — как бы между делом попросил Котов, — У Тихона человеческий рост... и Кержака человеческий, а рядом поставь – как приход да колокольня?

Матвей оглядел Тихона и усмехнулся на Кержака:
— Ему голову пригнуть придётся...
— Где Кержак пригнётся, ты даже попрыгать сможешь..., — пошутил Седых.
— Нашли, куда этот потаённый ход ведёт? — продолжил Котов.
— Хламу там, спокойно не пройдёшь... кирпичи поколоты... стены завалены... Дошли до завала по самый верх, услышали стук и жуткий вой... Драпанули мы тогда, да маслянку чуть не побили...
— Вернулись всё-таки, судя по трофеям?
— Миньку еле уговорил... Прокопались за завал, а там щит из таких вот досок с потолка до пола, — Матвей показал пальцами ширину доски.

***

Древнее каменное подземелье с арочными сводами: широкий коридор, от которого по обе стороны глухие помещения. По стенам протянута электропроводка с фонарями, освещение приглушено. Лестничный спуск с одного торца подземелья, большой каземат с множеством отгороженных камор с другого. Проход в каждое помещение перекрыт решётчатыми вратами из толстой арматуры – взрослый человек не пролезет, худым мальчишкам не составит большого труда. Наверху лестницы толстые глухие запертые двери. Под лестницей в притемнённом упятье арка меньшого диаметра в тоннель, закрытый щитом из досок.

Вдоль коридора к каземату идут с осмотром знакомые нам майор и обер-лейтенант вермахта, за ними в сопровождении один солдат с автоматом. Майор подёргивает решётки, подпинывает косяки:
— Работа проделана на отлично, Клаус, — хвалит майор.
— Требуем от рабочих полной отдачи! — хвастает лейтенант, — Содержим их почти как вольнонаёмных, ввиду опасений саботажа.
— Похвально, гер фон Вольф будет доволен… С рабочими не церемоньтесь, после окончания своей части работ их пустят потом в расход! — сообщает майор, замечает дощатый щит, подпинывает по центру, — А это что такое?
— Найдено неучтённое планом помещение, гер Кушель! Проход полностью закрыт обвалами потолка и стен, загородили щитом до особого распоряжения к расчистке.
— Хорошо, Клаус, закончите наверху, приступайте к расчистке и обследованию, — заканчивает обод майор, немцы поднимаются по лестнице, выходят из подземелья.

В тот мемент в щелях загородки проскальзывает слабый отблеск света, одна из досок подаётся от щита и сдвигается в сторону. Соседняя доска отводится в противоположную. В лазейку высовывается голова Матвея и слушает обстановку.
— Минька, никого! Ушла нечура…, — шепчет Матвей, влезает в каземат и с его стороны придерживает доски. Минька лезет следом.
— Фонарь где? — спохватился Минька, суётся обратно.
— Оставь его там, погаси только. Здесь своих фонарей хватает, — учит Матвей.

Мальчишки выпрямились во весь рост, осмотрелись. Двинулись по центральному коридору. В первом прилегающем помещении стояли ящики, во втором полки, забитые мелкими коробками, и стеллажи с тюками и коробами под различное тыловое имущество. Мальчишек эта камора интересовала больше остальных. Матвей подошёл к решётке, сунул голову и с некоторым трудом пролез полностью. Видя смелость друга, Минька тоже проник сквозь решётку.
— Ежели что-нибудь в руки возьмёшь, назад ставь ровно, чтобы незаметно было – понял? — научает Матвей.
— А чё бояться? Тут даже пыли ещё нет? — отмахивается Минька.
— Пыли нет, а оставь криво, не так, как было ставлено – враз подозрение падёт?! — настаивает Матвей.
— Нам-то што с того?
— Эх, друг Минька, непонятливый ты? — укоряет Матвей, — Есть у нас тайный лаз на склад, и кто знает, как это потом пригодится? Да и таскать отсюда всякую мелочёвку можно по-тихому...
— Матушка руки отшибёт, про воровство узнает...
— Не баись, не проболтаешься – не отшибёт...

***
— Выходит, ты первый сам и проболтался? — подзадорил Котов Матвея.
— Вам это надо знать, а мы с Минькой што? — задорится Матвей, — Шоколад упрём? Фонари тиснули... тушёнку, а к патронам вот не долезли – решеть там узкая, только нога и пролазит...
— Не обижайся на меня, Матвей. Разведчику не принято обижаться..., — успокоил Котов
— Не во все помещения доступ имели, значит? — уточнил Седых.
— В самое большое с гранатами и патронами даже голову не просунешь...
— Группа, слушаю ваши измышления? — обратился ко всем Котов.
— Обеспечение понятно, что не фронтовое..., — через паузу откликнулся Седых.
— Похоже на длительный схрон..., — высказался Шульц.
— И глубокого, по соображению, залегания,  — дополнил Кравченко, — Добьёт ли бомба-то?
— Шоколад долго не хранится..., — заметила Синицына, поломала шоколадную плитку и двинула на середину стола, — Хоть и горький, и без добавления сахара...
— Не понравился? — среагировал Матвей.
— Очень понравился, — ответила Синицына, — Не одной же мне его кусать?
— Доклад мне один попадался..., — начал вслух размышлять Кержак, — Пленные дают показания, что немецкое командование впечатлено размахом партизанского движения на занятой территории...
— А продукты они складируют для партизан, чтобы с голоду не мёрли? — посмеялся Седых.
— Амуниция, чтобы не мёрзли..., — поддержал Цыган.
— А фонари... чтобы ночью не споткнуться? — закончил перекличку Кравченко.
— Тут иные обстоятельства…, — улыбнувшись, не поддался Кержак, — На оккупированной территории немцы начали сами создавать ложные партизанские отряды к выявлению и уничтожению настоящих. Возможно, что на этой базе основывается тыловое обеспечение таких формирований?
— Не вяжется тесьма твоя, следопыт..., — заметил Шульц, — Партизан с обеспечением вражеским вооружением, харчем и амуницией враз раскусят...
— Барахло там всё немецкое? — уточнил Котов у Матвея.
— Чёрные орлы на каждом ящике, как на обёртке, — Матвей ткнул пальцем в шоколадную обёртку, — А на ящиках надписи только на немецком...
— Тогда для местных националистов и прочих нелюдей..., — добавил Кержак.
— Каковы цели таких отрядов, как действуют? — спросил Котов
— Прибирают отдельные группы оставшихся в живых наших солдат или разрозненных беглых пленных, например, но чаще втираются в доверие к настоящим партизанам, подбивают на совместные операции и уничтожают целыми отрядами, — ответил Кержак.
— Суки какие..., — отрезал Котов, — Для чего эта база пусть в ставке гадают. И просчитывают варианты уничтожения. Обычным бомбометанием склады не возьмёшь, фугасы надо забрасывать тяжёлые... Нам минирование и подгонка времени взрыва к бомбардировке... Тихон, не откажешь в дальнейшей помощи?
— Охо-хох... Чай взялся; – то как отвадить?
— А ты, Матвей... Осанин, будешь нам помогать?..
— Буду, иначе не пришёл бы...
— Группа, слушай приказание! Шульц и Синицына завтра на связь. Текст составим позже... Подальше их от этого места отведи, Тихон... Остальные со мной на внешнее отслеживание...

***

Группа выходит на дальность видимости базы. Котов даёт команду:
— Кержаев, Седых и Кравченко остаётесь здесь... Себя не выявлять ни при каких условиях. Лешего встретите – хоть руками душите... чтобы ни звука не пискнул даже...
— Есть, командир! — за всех ответил Седых.
— Мы с Воронцовым и Цыганом на подземный ход.

Группа разошлась, Котов и Воронцов идут следом за Матвеем. По пути Матвей по-мальчишески запинывает какую-то поганку.
— Матвей, поди сюда..., — остановившись у остатков гриба, подзывает Котов, — Смотри, если кто-то пойдёт по твоему следу – поймёт, где ты проходил?
— Я догадался бы..., — отвечает мальчишка, подбирая и откидывая под куст шляпку гриба.
— Вывод? — щурится Котов.
— Понял..., — соглашается Матвей, — Больше не буду...
— Запомни, братец, разведчик должен так пройти, чтобы следа после себя не оставить, чтобы даже птаха не вспорхнула...

Группа спустилась с горки к тайному ходу в подземелье, Котов рассмотрел лаз:
— Тут мы просунемся легко, а последний завал широко раскопали? Взрослый человек пролезет?
— Уточняй, командир, — лыбится Матвей, — Как Синичка человек? Или как каланча как Кержак ваш?
— Памятливый... Понравилась тебе наша Синичка?
— Красивая... Она может и пролезет, а вот остальным подкапывать придётся...
— Синичке не понадобится, а нам своими глазами посмотреть бы надо... Веди дальше, Сусанин..., — сквозь чёрные усы улыбнулся Котов, — Обидишься за такое знаменитое прозвище?
— Ждал, кто первым назовёт, — спокойно отреагировал Матвей, — Меня в школе так дразнили, потому привыкший...

***

Возле дерева на редколесье притулился Тихон, поглаживает набалдашник посоха, наблюдает в одну сторону. Невдалеке стоит Шульц, смотрит в другую сторону. Где-то между ними Синицына с радиостанцией, в наушниках, передаёт радиограмму телеграфным ключом. Антенный провод заброшен высоко на дерево.

Тихон сощурился, вслушиваясь в лес, поводит носом. Открывает глаза, нащупывает шишку и метает в Шульца. Попадает в плечо. Шульц оборачивается, Тихон рукой подзывает к себе.

Шульц подходит к Тихону, садится рядом:
— Что у тебя, дед? — полушёпотом спрашивает Шульц.
— Люди по лесу ходют! — Тихон указывает посохом направление.
— Как ходят? По наши души идут или грибы собирают?
— От так держат путь..., — поводит посохом Тихон.
— Слышишь или... как определил?
— В трясях пигалица и бугай полошились, на опушке хохотун неволится...
— Почему думаешь, что люди? Может зверь какой?
— Табашники..., — трёт свой нос Тихон, — Дымьём веет...

Шульц повёл носом по ветру, ничего не учуял...
— Табашники твои мимо болота прошли... и в лес вышли – правильно понял?
— Охо-хох... твоя праведа...

Шульц сигналит Синицыной, та жестом показывает обождать, правой рукой работает ключом. Через несколько секунд сверяется с часами, снимает наушники:
— Что у тебя, Андрей? Я закончила...
— Птички Тихону напели, что уходить пора, — объясняет Шульц.
— Какие птички?
— Не синички... Пигалица, и какие-то бугай и хохотун..., — лыбится Шульц, — Тихон людей в лесу распознал, идут углом к нам... Если закрыла канал, возвращаемся...
— Антенну сдёрни... и скрути... я станцию упакую...

***

Возвращаются на зимовье, Тихон вперёд, небольшим интервалом идёт Синицына, замыкает Шульц. Возле просёлочной дороги останавливаются, Тихон снова вслушивается.
— О праву руку циклеты клохтают... далече...
— Слышишь моторы мотоциклов? — уточняет Синицына.
— Охо-хох... твоя праведа, девица...
— Обождём тогда, пока дальше не проедут..., — командует Шульц.

Отошли на расстояние видимости просёлочной дороги, припали за взгорок.
— Тихон, а вот простому городскому человеку можно научиться в лесу ориентироваться как вы с Кержаком? — между делом интересуется Синицына.
— Не пни печерицу, девица, не полоши птицу... На прави ясной будь, и лес не вскружит путь, — своим стишком отвечает Тихон, присевший спиной к дороге.
— Всё-то у вас, дедушка, с прибаутками...

В этот момент на обратной стороне дороги Шульц распознаёт через бинокль людей, сообщает своим:
— Тише, прав ты, Тихон… За дорогой вижу четверых, вышли из лесу, с виду партизаны...
— Дай тоже посмотрю..., — просит бинокль Синицына.

***

Пятеро партизан вышли и идут по лесной дороге. Двое в гражданских одеждах, трое в застиранной солдатской форме. Экипированы на недальний поход: на поясах гранаты, на плечах у одних наши, у других немецкие автоматы.

Спереди вдруг раздаётся пулемётная очередь, видимо с головного мотоцикла, партизаны скрываются в лесном массиве, откуда вышли. На придорожную опушку выехала колонна из закрытого фургона-пеленгатора, в сопровождении мотоциклов и грузовика, из которого выпрыгнули с десяток немецких солдат. Мотоциклы съехали и развернулись на обочине так, чтобы пулемёты простреливали заросли, куда скрылись партизаны. Из кабины бодро спрыгнул лейтенант и приказал своим солдатам входить в лес цепью. Пулемётчики дали пару устрашающих очередей вдогонку скрывшимся.

Партизаны приняли недолгий бой со взрывами ручных гранат и беспорядочной стрельбой. Тихон, Шульц и Синицына дождались окончания недолгого боя, ничем не выдавая себя. Когда всё стихло, немцы погрузили в грузовик своих четверых мёртвых солдат и занялись перевязками нескольких раненых. Вывололи к дороге так же четверых мёртвых партизан, на одном видна полностью окровавленная гимнастёрка.

По завершении боя из фургона показались унтер-офицер и обер-лейтенант. Подошли к пехотному лейтенанту и пулемётчикам, стоявшим возле трупов:
— Генрих, здесь все кого удалось найти?
— Да, Эрих, — лейтенант тычет сапогом окровавленный труп, — Отчаянно сражались... Вот этого могли взять раненым, но он подорвал гранатой себя и двоих наших солдат.
— Глупо так поступать со своею жизнью, но решимость этого русского солдата заслуживает уважения. Не представляю, кто из наших мог бы пойти на подобный шаг.
— О, да... боюсь, в этом ты прав! — подтвердил Генрих.
— Прикажи прочесать местность. Рации при них нет, значит, оставили где-то рядом? — настаивает обер-лейтенант Эрих.
— Мы застали их врасплох, гер лейтенант, — поддержал разговор пулемётчик, — Далеко убежать у них не было ни времени, ни возможностей...
— Ищите рацию, Генрих... За рацию вы получите Железный крест! — Эрих ткнул пальцем в область сердца Генриха и вернулся к своему фургону-пеленгатору.

***

Наблюдая действо, Шульц замечает на своей стороне дороги одного из партизан, который незаметно пробрался к месту боя и намеревается, по всей видимости, с тыла атаковать немцев. Шульц оборачивается к своим, Тихон в слезах...
— Ты что, дед, расквасился совсем?
— Како лихо по земле идёт, как легко жизнь отымается..., — всхлипывает старик.
— Ждите меня здесь, я мигом обернусь, — командует Шульц и покидает укрытие.

***

Партизан перебежками приближается к фургону, выбирая позицию к атаке гранатой. В последний момент его нагоняет Шульц, ловким приёмом прижимает к земле лицом вниз и, заломив руки за спину, обездвиживает, усевшись верхом.
— Тихо, боец, не дёргайся... Слушай, что скажу, — шепчет ему на ухо Шульц.
— Пусти..., — скребёт зубами партизан, — Не прощу им...
— Остынь, говорю, — напирает Шульц, — Себя бесполезно погубишь...
— Кто ты? — после всхлипа затихает партизан.
— Обо мне потом... большой у вас отряд?
— Почему думаешь, что отвечу?
— Считай, просьба... но ты уже ответил. Я понял так, что есть отряд..., — додумал Шульц, — Завтра до семи утра успеешь обернуться?
— Куда обернуться? — не понимает партизан.
— До своих дойти, передать командиру, что велю, и сюда вернуться с парламентёром?
— Успею, как не успеть...
— В бой больше не вступай, дождись, как отъедут, и двигай в отряд… Передавай своим так: завтра здесь к семи утра ждём на переговоры. Нам нужен контакт..., — проговорил Шульц и отпустил партизана.
— Кому это нам? — развернулся партизан, почуяв свободу, но позади уже никого не было.

***
— Перехватили они нашу смертушку, командир, — посетовал Шульц, когда рассказывал группе, собравшейся к вечеру в избушке на старом зимовье.
— Зачем раскрылся? — с укоризной спросил Котов.
— По сути, не раскрылся. Кто мы никто не прознает, меня боец тоже в лицо не видел. Он не из ложных, а контакты могут к делу пригодиться, — отвечает Шульц.
— Как говаривал мой преподаватель курса оперативной разведки…, — рассуждает Кержак, — Стечение разных обстоятельств нужно использовать всегда, но обуславливать необходимость действий должны тонкий расчёт, дерзость и хладнокровие...
— Коротко выведено и точно..., — задумался Котов.
— Откуда здесь радиопеленгатору взяться?
— При аэродроме должно быть обеспечение? — вслед за Седых гадает Кравченко.
— Быстро реагируют..., — Котов посмотрел на Синицыну, — Что со связью?
— Передача прошла успешно, согласно установленному времени, — отвечает Синицына, — Через час встану на приём...
— Шульц, Цыган, провод ей поможете кинуть, — командует Котов.
— Закинем, командир, — подтверждает Шульц.
— Пошто-те одаль ходим, коли тута може? — недоумевает Тихон, поняв, о чём шла речь. Вся группа обращает взоры к Кержаку, с интересом ожидая его объяснений.
— Хм... как тебе объяснить, Тихон? — ищет слова Кержак, — Если Синичка спрячется где-то за кустом и возьмётся птахой насвистывать – мы найдём её?
— Охо-хох... твоя праведа...
— Найдём! — вставляет слово Матвей.
— А коли молча посидит и только подслушивать будет? — продолжает Кержак.
— Молчать будет, навряд ли найдём, — отвечает Матвей.
— Вот и нас не найдут, если будем молчком слушать..., — заканчивает Кержак.
— Коробейка слухать? — с неверием уточняет Тихон, кивая на станцию.
— То не простая коробейка, а хитрая, дедушка! — улыбается Синицына, — Без неё никак...

***

Следующим утром на место стычки немцев с партизанами вышли Котов и Шульц. Видят на обочине дороги двух партизан, один вчерашний выживший – сидят, курят. Наготове с автоматом Котов заходит сзади, Шульц выходит вперёд, встав прямо перед ними.
— Это вы искали контакт? — беззаботно выпуская дым, спрашивает партизан постарше.
— По голосу узнаешь? — Шульц повёл автоматом на выжившего.
— Узнавай не узнавай, а другие не придут..., — подтверждает выживший.
— Кто уполномочен говорить по делу? — спрашивает из-за спины Котов. Сидевшие партизаны обернулись, на усиление к ним выходят из кустов ещё двое партизан.
— Смотря какое дело..., — отвечает партизан с военной выправкой, автоматом давая понять Котову, чтобы перешёл на сторону Шульца. Котов переходит к Шульцу, сидевшие поднимаются на ноги и все четверо партизан встают перед разведчиками дугой. Автоматы навскидку, у троих немецкие.
— Дело серьёзное..., — слышен голос Кержака, за спинами партизан появляются двое наших разведчиков – Кержак и Воронцов с автоматами наготове.
— Переиграли... Вижу, что разведка! — тушуется партизан военной выправки, командует своим, — Всё, спрятали мушки, говорить теперь будем...
— Я предупреждал, что не простые люди..., — подтверждает выживший. Партизаны опустили стволы, разведчики последовали их примеру. Со скрываемой опаской стоят друг против друга.
— Нам нужен ваш непосредственный командир, согласовать дальнейшие действия, — объяснил Котов.
— Топать к нам не близкий путь? — предупреждает партизан военной выправки.
— Не впервой..., — откликается Кержак.

***

Место дислокации партизанского отряда выдавали землянки, разнесённые друг от друга пара шалашей и навесы из ветоши. Из-под одного из навесов на дерево был заброшен провод – антенна радиостанции. В неглубоком капонире под маскировочной сетью дымила армейская полевая кухня, вместо колёс стоявшая на толстых чурбаках. Возле кухни повариха, на подхвате подросток, старик рубит полешки. Тут же длинный табльдот на десяток едоков, по обе стороны самодельные лавки. Две безлошадные подводы. Партизан в военной форме или гражданских одеждах  в поле видимости немного, некоторые пристально рассматривают разведчиков и молча продолжают свои занятия.
— Чисто тут у вас? — замечает Котов партизану, ведущему группу.
— Командир наш из военных, отряд держит в строгости, — не юлит ведущий. Группа проходит к одной из землянок.
— Обождите здесь! — останавливает группу ведущий и спускается в землянку. Обстановка не напряжена, отряд занимается рутинными делами, накануне выживший партизан прерывает паузу:
— Есть сибиряки среди вас?
— Сибирь большая, — спокойно отвечает Котов.
— С Барнаула я?! — продолжает партизан.
— Соседи, значит... я с Ново-Николаевска родом, — отвечает Котов.
— Так уж давненько Новосибирском зовут? — недоумевает партизан.
— Так и уехал я чёрт знает когда..., — подзуживает Котов.
— Отож как, дела..., — радуется выживший. В этот момент из землянки выглядывает ведущий, приглашает войти.
— Кашин, со мной, — приказал Котов Кержаку, а другим: — Покурите тут...

Партизаны достали кисеты, крутят самокрутки, предлагают разведчикам, те отказываются. Один закуривает сигаретку, веет трофейным ароматным дымком.
— Трофейные будете? — тянет партизан, — Я тоже самосад не люблю...

***

Достаточно просторная притемнённая землянка, более похожая на врытую в землю избушку. Дневной свет проникает в неё через сквозные горизонтальные проёмы под кровлей. Не горящая печурка, два лежака, в центре деревянная подпорка потолка, вокруг неё приделан стол. В качестве стульев колоды. Навстречу разведчикам встал человек в форме офицера Красной армии без знаков различия, поверх гимнастёрки лёгкая тужурка.
— Командир отряда Бугров Андрей Викторович! — представился человек, — В недавнем командир роты... одиннадцатая стрелковая дивизия.
— По расположению видно – порядок военный, — похвалил Котов, подал руку: — Арефьев Юрий Анатольевич.
— Это Чаннов Сергей Петрович – мой зам, начштаба и прочие службы в одном лице, — представил Бугров партизана военной выправки и посмотрел на Кержака.
— Ты понимаешь, Андрей Викторыч, — отмёл вопросы Котов, — Вскрытие отряда в рамках моих полномочий, но большего не требуй...
— Как скажешь..., — ответил Бугров, — Пожевать чего хотите? Или может шнапса за знакомство?
— Шнапс с удовольствием... после завершения операции, — отнекался Котов, — А бойцов моих покормить можно...
— Про шнапс ловлю на слове... садитесь..., — предложил Бугров, — Сергей, распорядись кухарке разведку покормить...  а нам чайку для разговора...
— Кашин, передай нашим, чтобы подкрепились, — Котов отправил Кержака наружу.

***

За уличным табльдотом под брезентовым навесом сидят трое разведчиков, знакомый сибиряк, некий хмурый партизан, молчком, и подросток. Едят из добротных алюминиевых мисок, осматриваются, ведут разговоры. Возле стола копошится ещё не старая женщина.
— Ешьте, гости дорогие, — приговаривает повариха, — Подложу ещё черпачок, коли мало будет...
— Вкусная у тебя перла, мать... наваристая, мяса богато..., — хвалит Шульц.
— Ребята наши трофея натаскали, — хвастает повариха.
— Обоз немецкий потрепали... жаль, меня там не было..., — встрял сибиряк, — Подложи мне чуток на росток, тёть Маш...
— Ешь на здоровье, касатик, ешь…, — пожелала повариха и шлёпнула половник.
— Где ж ты был, сибиряк, пока обоз щипали? — спрашивает Воронцов.
— Нас в тот раз не взяли, а мне так хочется пистолет добыть... хоть бы немецкий...
— Давно партизаните? — Кержак, как бы между делом, призвал к разговору партизана молчуна. Молчун сначала был готов ответить, но передумал и продолжил скоблить миску.
— Мы недавно к отряду прибились. Батальон наш разбили в марте, многих тогда взяли в плен, четверым удалось драпануть из колонны... А вчера погубили дружков моих..., — вместо молчуна в сердцах ответил сибиряк и отодвинул недоеденную миску.
— На первом же задании погибли? — уточнил Шульц.
— Да како задание? Так... в наблюдение, тип в разведку отправили, — посетовал сибиряк, — Мы и дойти-то не успели, как нарвались на пулемёты...

***

В землянке командира партизанского отряда на столе разложена карта, над ней нависают Котов, Чаннов и Бугров, планируя дальнейшие действия.
— Карта вижу трофейная? — замечает Котов, рассматривая топонимы на немецком языке.
— И советская есть, да истрёпана – повидала своё, —  выдаёт Чаннов, — Достать?
— Не столь важно, — остановил Котов, — Разберёмся...
— У нас много трофейного..., — говорит Бугров, — Тыловое обеспечение у немцев чётко поставлено, а охрана только последние месяцы усиливается...
— Иначе, скукожились бы ещё в прошлую зиму..., — поддерживает Чаннов.

В землянку входит кухарка с чайником и бумажным пакетом с сахаром.
— Чаёк поспел и сахарок вот вприкусь... Куда поставить? — спрашивает кухарка.
— Поставьте на свободное место... и не мешайте нам, — достаточно жёстко выпроводил её Бугров. Кухарка, покорно следуя указаниям, оставила, что принесла, и спешно удалилась.
— Лады, давайте перейдём сразу к делу... Вот аэродром, — словно не замечая излишнего официоза командира партизанского отряда, Котов ткнул пальцем в карту, — К нему подходит железнодорожная ветка...
— Знаем  такой объект, — подтверждает Бугров, — Охранение там будь здоров...
— Сведения у нас есть такие: к одному из эшелонов с пленными в Германию подцепят дополнительный вагон со спецгрузом...
— Что за груз уточнения будут? — перебил Чаннов.
— Агентурные архивы подполья на оккупированных территориях... и личные дела активистов партизанского движения. Тринадцать ящиков..., — выдал Котов.
— Не много будет груза на вас... четверых-то? — заметил Бугров.
— Со мной усиленный отряд, люди изучают подступы.
— Транспортные узлы у немцев под охраной... наскоком не возьмёшь? — предугадывает Бугров.
— Вагон дойдёт до разъезда, — Котов ткнул пальцем на пометку железнодорожного разъезда возле аэродрома, — Отсюда груз должны переправить на аэродром и дальше самолётом. Не думаю, что вагон погонят отдельно...
— Как же тогда? — спрашивает Чаннов.
— Полагаю, разгрузят и подвезут автотранспортом под охраной. Нам это как раз на руку... отбивать планируем по дороге, где и будет нужна ваша подмога, — заканчивает Котов.
— Сколько времени на раздумья?
— Если немцы не допустят проволочек, завтрашней ночью под рассвет надо пребывать на месте...
— Хорошая у вас агентура..., — рассуждает Бугров, — При немецких штабах, понимаю, внедрена?
— Это не моего уровня знания... Мои задачи на земле..., — коротко ответил Котов.
— И то верно... выше головы не прыгнешь, — отстал Бугров, — Где назначим место встречи отрядов?
— Смотрите, где предлагаю объединиться..., — Котов склонился над картой, — Ранним утром послезавтра...

***

Из землянки выходят Котов, Бугров и Чаннов, прощаются и как-то сухо пожимают руки.
— Оговорили вроде всё... Встретимся как условлено, Андрей Николаич? — прощается Котов.
— Пожелаем нам удачи, — поддерживает Бугров.
— Про отряд ваш нет сведений в штабе фронта – держите связь с кем-нибудь? — напоследок спросил Котов.
— Связи нет..., — отрицает Чаннов, — Станция молчит. И ремкомплекта не ожидается.
— Оставим тогда свою... по удачному исходу дела, — подбодрил Котов.
— Это нам будет кстати..., — успевает сказать Бугров.

Разведчики из-под навеса присоединяются к командиру и беспрепятственно уходят в лес.

***

Разведгруппа, Тихон и Матвей снова в сборе на зимовье. Тихон по-хозяйски копошится у печи.
— Не отдам коробейку, — смеётся Синицына, надевая наушники.
— Вроде партизаны и партизаны, а присмотрись – инаковые люди! Неприязнь к ним появляется с обдумки, — выговаривается Шульц.
— И мне жутко было... Вроде бы и страха такого уж не было, а в опаске поджилки как в детстве тряслись, — договаривает Кержак.
— Смотрят зло, следят за каждым шагом, в морду дадут того гляди... не покорёжатся…, — поддерживает Воронцов.
— На контакт не идут, сторонятся, как прокажённых, — добавляет Шульц.
— Где это видано, чтобы стряпуху кухаркой называли? — вспоминает Котов, — И вот ещё что: они подают, что связи нет, а на дереве действующая антенна раскинута?
— Харча у них на три армии..., — дополняет Шульц.
— А вот от тёти Маши стряпухи и мальчонки её теплом веет, — говорит Кержак, — Простые они и в обиходе и в общении. Выделяются ото всех...
— И сибиряк душой отрыт. Боевой парень, кстати, гранату у него вчера еле вырвал?! — дополняет Шульц.
— Мешанина получается... опасливая..., — задумывается Котов.

Синицына снимает наушники:
— Товарищ командир, мне есть что доложить...
— Говори, не тяни, — как обычно торопит Котов.
— Прошлый раз попала на странный радиообмен немцев. Говорили, на озеро прилетели гуси, хотят отловить и устроить знатный обед. Я не придала значения, но сейчас на той же частоте передали, четверых во главе с вожаком приручили. Понимаю теперь так, что по наши души шла молва, Александр Василич?
— Негоже, едрёна мать, моих котят гусями называть? — не выходя из раздумий, отшутился командир.
— Почему тогда отпустили нас безо всяких? — гадает Воронцов.
— Им весь отряд нужен... Хотят целиком всю гусиную стаю на жаркое пустить, иного объяснения не вижу..., — рассуждает Кержак.
— Многого им наплёл, командир?
— Врать пришлось так, чтобы самому себе верить... и, по-моему, поверили... Слежку за нами не выставили, глаза не пустили, значит, понимаю, поверили! Или стараются хорошо играть! — объясняет Котов и переводит взгляд на Кравченко, — Что у вас?
— Лазейку Матвееву расширили, снаружи замаскировали... внутрь не полезли, чтобы не шуметь и лишнего не наследить...
— Отлично... Седых? — Котов смотрит на Седых.
— Думать нам надо, — отвечает Седых, — Пленных на развод самое большое тридцать шесть человек выводили. Не измождённые, но затасканные с виду... Понятно, что разнорабочая сила для обустройства. За ними двадцать четыре полицая следят и не сильно-то зверствуют. Плюс механизированная рота немцев, неизвестно чем занятых, кроме доставки грузов и охраны периметра... Охранение, кстати, странно поставлено...
— Обоснуй, — попросил Котов.
— Берут всего одного пса из четырёх и идут на обход. Полный круг выходит от двадцати до тридцати минут, пса на место, сами в караулку. Так каждый час, и другого присмотра за подступами не заметили... Оставшиеся полчаса хоть строем заходи...
— Что мыслим на этот счёт? — обратился Котов ко всем.
— Не боятся ничего – значит, скрытый уровень охраны имеют? — гадает Шульц.
— Растяжки сигнальных ракетниц и проводок невидимый. Задень, и сирена взвоет? — предполагает Кравченко.
— Заминированная полоса вдоль периметра, а может и всё это вместе, — дополняет Кержак.
— Проверить надо..., — завершает Котов.

Тихон ставит на стол котелок, рядом кладёт мягкий зеленоватый сгусток размером со сливу:
— Взвару вам отпарил на пёсий сво;рот... а вона на погану ямь...
— Кержак? — Котов просит Кержака сказать понятнее.
— В котелке отвар горечных трав типа волчьих ягод. Народное средство от псовых. Сполоснёшь руки, окропишь одежду – ни одна собака пасть не разинет. А сгусток этот... как вам сказать... отрава, понос вызывает, одним словом...
— Отрава-то зачем? — удивляется Синицына, но никто не отвечает.
— Мысль твою уразумел, Тихон, — после раздумья говорит Котов и обращается к Матвею: — Матвей, приказать права не имею, но... хватит твоей смелости пробраться в логово врага?

***

Утром Матвей с Тихоном отправились в лес.
— Тихон, а как ты знаешь, куда идти надо?
— Охо-хох... Кержак приметки навёл, по ним и путь держу.
— Что за приметки такие?
— Де дубок, де трясинка, де осока, де травинка...
— Как это всё запомнить можно?
— Глаз познал, и разум примет...
— Ничего не понял... Далеко ещё идти-то?
— Охо-хох... чай дошли уже-ть..., — Тихон повёл носом, — На кашицу поспели враз...
— Тихон, а где тут сыскать трясинку?

***

Лагерь партизан. Из леса выходит Матвей: насквозь сырой, грязный, чумазый. Его задерживает один из стоявших в дозоре партизан:
— А ну, стой, собачонок! Подходи-ка сюда...
— Бить не будешь? — шмыгает носом пацан.
— Своруешь чё – отожгу кнутом, а так не бойсь...
— Я есть хочу, дядь... воровать не хочу...
— Липич, гляди собачонка, — партизан призвал другого, — Доложить схожу...

***
— Командир, там оборванец с леса вышел... Привести или может отвадить? — предложил партизан, докладывая в командирской землянке.
— Не трогай, веди сюда... Посмотрим, что это за гость к нам ни с того ни с чего? — приказал Бугров.
— Сергей, — Бугров обратился к Чаннову, когда партизан вышел из землянки, — Может так сойтись, что парнишкой этим разведка проверяется – как думаешь?
— Если так, тогда и наблюдение ведут. Камуфляж у них первоклассный, кстати, с десяти шагов можно и от куста не распознать?! — гадает Чаннов, — Пацанёнка надо правильно принимать...
— Меня преследует такое чувство, что водят они нас за нос... но в чём подвох – пока не вижу?
— Позиции наши определены, по рукам стукнули, идти на встречу придётся...
— Свяжись с куратором, выскажи сомнения... а я пацанёнком пока займусь...

***

Партизан завёл Матвея в командирскую землянку. Чаннов осмотрел мальчишку с ног до головы, ухмыльнулся, жестом показал партизану удалиться, и вышел следом.
— Кто ты, парень? Откуда вылез? — усмехнулся Бугров.
— Из болота, — шмыгнул Матвей и грязным рукавом вытер под носом.
— Вижу, что не с чистой кроватки... Имя у тебя есть?
— Славка... Ютино;в... ищу партизанов...
— И зачем тебе нужно партизанов? — усмехнулся Бугров.
— Мамка велела бежать до партизан, толкнула с вагона...
— Как это – толкнула?
— В Германию нас везли... я и сиганул с поезда с мамкиной руки...
— Беглец, значит? И давно так бегаешь?
— Дядь, дай поесть, живот болит... а потом спрошай...
— Ну, хорошо..., — согласился Бугров, — Видел в расположении нашу кухню? Беги, дам команду накормить тебя до отвала... Но потом расскажешь всё подробно, понял?
— Как не понять? Вот поем, а тама хоть спрос, хоть привязь..., — обрадовался Матвей.

Бугров вывел парнишку из землянки, передал партизану:
— Веди этого беглеца на кухню, пусть накормят… И глаз с него не спускай!

Матвей сделал вид, что не понял сказанного.

***

Спустя время, в землянку командира партизанского отряда пожаловал партизан, которому было поручено проследить за Матвеем.
— Не уследили, командир, — доложил партизан Бугрову, — Пожрал собачонок, вижу, млеет ко сну. Отвернулся по нужде, а он и убёг, никто не заметил как...
— По лагерю мальчишка ходил? С кем-нибудь контактировал?
— К лагерю интереса не казал... С сибирячком пригретым рядом всё пасся... два раза к кухарке подходил за добавкой... и вроде как всё?
— Будем полагать, действительно голоден был? — обернулся к Чаннову Бугров, — Простой залётный, как думаешь, набил живот и тикать?
— Вернись на кухню, скажи, чтобы обед сегодня готовили плотный, — Чаннов дал знак партизану выйти, и после паузы ответил Бугрову, — Пусть бежит... свою задачу он всяко выполнил...
— Что имеешь в виду? — переспросил Бугров.
— Залётный – и чёрт бы с ним, а если заслан? Рота радиослежения засекла вчера вблизи аэродрома сигнал транслятора. Вышла команда на перехват, но стычка произошла с нашими прикормышами из беглых солдат. Куратор понял, что диверсионная группа наблюдала бой, и тоже уверился в целесообразности контакта.
— Не зря, выходит, на месте их не кончили? — предположил, Бугров, — А что по поводу объекта нападения... архивов этих?
— Куратор отослал запрос руководству, но думает, наша вечная бюрократия между службами скорого ответа не даст. Действуем согласно договорённостям с разведкой, а отношение к пацанёнку примем за лишний козырь к доверию.
— Не побили, накормили и в погоню не бросились? — додумал Бугров.
— Истинная правда, гер Андрей, — ответил довольный Чаннов.

***
— А несложно было! — хвалился Матвей разведчикам, когда вернулся с Тихоном на зимовье, — Я даже боялся как-то смело!
— Молодец, кавалер... а без боязни только еловые шишки сшибаются..., — похвалила Синицына.
— Как всё прошло, сказывай, — попросил Котов Матвея.
— Солдата по вашим приметам сразу узнал... как остались с ним одни, передал, что вы велели...
— Как он среагировал? — спросил Котов.
— Задумался... но выдавать не стал...
— Значит, принял к сведению, — резюмировал Котов.
— Я говорил – парень головастый, хоть и не сдержанный, — добавил Шульц.
— Сдержанный, раз Матвейку не сцапал и докладывать не побежал теми же ногами? — поправил Седых.
— С Тихоновым варевом как обстоят дела? — продолжил Котов.
— Отраву эту подбросил в общий чан в похлёбку... с первого подходу не получилось, пришлось за добавками ходить... с одной тарелки наелся, тут аж три пришлось заталкивать, — со смехом поведал Матвей.
— Отрава твоя быстрого действия? — Котов посмотрел на Тихона.
— День обеспечен более-менее спокойный, а к ночи... просрутся всем отрядом! — вместо Тихона ответил Кержак. Довольное хихиканье Тихона оказалось заразительным.

***

Вечереет. На дальность наблюдения к немецкой базе выходит разведгруппа.
— Рассредоточились по трое, интервал тридцать метров, — даёт указания Котов, — Тихон, Синицына, со мной, Матвей с Кержаком. Работаем по первому варианту...

Разведчики разошлись, разобрали позиции в зоне видимости друг друга. Кержак, Седых, Воронцов и Матвей лежат в ложбинке за бугорком, просматривают базу со своей позиции.
— Кержак, что такое первый вариант? — досаждает Матвей.
— Слежение за объектом до подачи сигнала... Как в прошлые дни, ждём развития событий и команды...
— Чьей команды? — переспрашивает Матвей.
— Мы люди военные, парень... команды командира...
— Или принявшего командование при его неспособности к руководству, — добавил Седых, — Главное, чтобы пользовался уважением и доверием.
— Значится, действуете по обстановке – правильно понимаю? — уточнил Матвей.
— Мы и забыли, чей ты сын, — улыбнулся Воронцов.
— Правильно, Матвей, по обстановке, — ответил Кержак.
— Котову своему доверяете? — не унимается Матвей.
— Без доверия в разведку лучше не ходить, — отвечает Седых. — А Котову не просто доверяем, а ещё уважаем... потому что решителен он на всякие дерзости и за нас стоит всегда горой.
— И ко всему ума палата… Как говорит о нём начальник разведшколы: не голова, а неиссякаемый источник наглости, идей и прозорливости! — дополнил Воронцов.
— Не раз за линию фронта с ним ходили, Котов доверяет каждому из нас, каждый из нас доверяет ему..., — закончил Седых.

***

На дальней позиции Шульц, Кравченко и Цыган.
— Василич опять что-то мутит, пока не понимаю что? — сетует Кравченко.
— Ты в дозоре видимо стоял, когда он план раскладывал? — спрашивает Шульц.
— Видимо так..., — отвечает Кравченко.
— Нет, мы с тобой в это время по подвалам лазали... Заряды ставили..., — опровергает Цыган.
— Тогда слушайте расклад..., — сообщает Шульц, — Бомбометание по базе намечено на пять тридцать утра...
— Знаем, время на часовых взрывателях ставили..., — перебил Цыган.
— Начальная задумка была пленных попробовать отбить, или к назначенному времени от базы как-то отвести, — продолжил Шульц, — Для чего хотели привлечь партизан...
— Ложники оказались, и теперь как? — додумал Кравченко. 
— Теперь... я тоже мало понимаю, что решил Котов..., — подтверждает Шульц, — Но чего-то он ждёт... на уме себе надумал, и тихушничает, боится спугнуть...
— И когда это он в приметы начал верить?

***

Вечереет, но пока ещё достаточно светло. Место расположения ложного партизанского отряда – из командирской землянки выходят Бугров и Чаннов. Чаннов отсылает одного из подчинённых, стоявшего возле землянки:
— Матюшко, труби общий сбор!

Матюшко побежал по лагерю, оповещая тройным свистком. Из землянок, шалашей и навесов повылезали партизаны, все в гражданских одеждах, встали общим строем в три подразделения. Чаннов, стоявший с Бугровым перед строем, командовал:
— Отряд, стройсь! Смир-но! Вольно...
— Все выспались? Разведчиков в нашем лагере все вчера видели? Нам предстоит операция по захвату диверсионного отряда, для этого слушайте задачу...

Не успел Бугров договорить, из строя выбегает боец и без спроса бежит в кусты. Его провожают недоумённые взгляды остальных. Бугров не успел сказать и слова, ещё два человека повторили действия первого. По строю прокатился смешок.
— Отойду, Андрей? — шепнул Чаннов и тоже убежал, не получив согласия.
— Нам предстоит выход..., — едва все успокоились, продолжил Бугров, как в кусты сорвались ещё пара человек.
— Стоять... всем стоять! — орал Бугров, люди его не слушали. Первые выходили из кустов, оправляя одежды, другие убегали. По двое, по трое, четверо... Строй смеялся, редел, восстанавливался и снова редел.
— Не понимаю, что за чертовщина? — в сердцах крикнул Бугров.
— Понимаю так, что массовое отравление, командир? — предположил подошедший Чаннов, затягивающий ремень портупеи.
— Гринчук, тащи сюда кухарку! — подумав, крикнул Бугров бойцу.
— Её нет при кухне... и вообще нигде не видно, — доложил Гринчук.
— Сбежала что ли, падла? Сергей, срочно найди связиста, — приказывает Бугров Чаннову, — Пусть передаёт куратору: отряд выходит из операции!
— Причину называть? — уточняет Чаннов.
— Соври что-нибудь... Скажи, сгорели или ещё что..., — командир тоже убегает в кусты, а эхо разносит по лесу его истошный крик, — Собачонок, сука-а-а!

***

1932 год. Деревенька Невейкин Ложок. Колодец-журавль на площади. Приодетый в местные одежды молоденький Кержак занижает в колодец опускной шест с ведром. Достаёт до воды, неумелыми движениями зачерпывает кое-как и выводит ведро к оголовку колодца. Сзади подходит девчонка одного с ним возраста и роста. Понёва, косынка, на плече видавшее виды коромысло с меньшими, чем обычно, деревянным бадьями.
— Ты ен ли Филинов Кержак? — будто не ведая, заводит разговор девчонка. 
— Я Кержак..., — смущается парень, — Тихон так назвал, когда в лесу нашёл, а у тебя имя есть?
— Любавка, — не смутилась девчонка, — Чудно; зычешь... по и;ншему...
— Вот и Тихон говорит по и;ншему, а всё одно понятно?
— Поче;рпнешь водицы?
— Почерпну... чай не трудно..., — поддался Кержак и разлил опускное ведро в её бадьи.
— Благость те..., — поблагодарила Любава, ловко подцепила коромыслом бадьи и пошла восвояси. Сделав пару шагов, словно оступилась, поставила бадьи на землю, и достаточно слышно пролепетала, — Ой... аки ж болестно-то...
— Могу помочь вёдра донести? — отреагировал Кержак.
— Ай, не примай тягость, млад..., — Любава опёрлась на коромысла, давая понять, чтобы Кержак помог с доставкой воды до дома... Кержак взял вёдра в руки, и они пошли. Любава прихрамывает и опирается на коромысло.
— Ох и у;шлая Нечая нашева любимица... Приворотит сыне, оглянуться не успем..., — пробормотала Флёна, наблюдавшая эту сцену издали, — Иен к радостям пусть буде...

***

В это время на немецкой базе рутинный вечер. Солдаты с надзирателями стоят кружком, курят, смеются, трое немцев метают ножи в щит, человек десять гоняют мяч. Пленных в расположении не видно. Под навесом за столом фривольно сидят офицеры вермахта от лейтенанта до майора. Без фуражек и портупей, в расстёгнутых мундирах, перекидываются на пару в карты. С другого края стола на скатёрке сервирован ужин: графинчик с алкоголем и какая-то закуска.

Находясь с группой в ложбинке, Котов наблюдает в бинокль. Видит, как игру офицеров прерывает подошедший солдат, зигует, что-то видимо докладывает. Майор откладывает карты, сидит в задумчивости.
— Дедушка, а свой дом... жена у тебя есть? — спрашивает Синицына у Тихона.
— Охо-хох... Чай аки же?
— Дети, наверное, выросли, а внуков много?
— Аки пе;рстов, — ответил Тихон и показал две пятерни.
— Богат ты, Тихон приплодом-то..., — похвалил Котов, — Парни? Девки? Всех помалу?
— О;трочица от Кержака, а ишшо внуки до;чёвы...
— У Кержака есть дочь? — изумилась Синицына.
— Твоя праведа, девица...
— В личном деле Кержаев бездетен, — Котов отнялся от бинокля, — Или скрыл по какой-то причине?
— Ушёл с деревни, не народи;лась эвна...
— Не знает, значит? — наседает Синицына, — А почему тогда ему не расскажешь?
— Чай Нечай велел вумолк держать...
— Суровые у вас нравы, Тихон, — Котов снова прильнул к биноклю, — А открыться надо бы... И ты  его сыном, и он тебя отцом величаетесь?
— Ай..., — замялся Тихон, — Слово нейму, аки зычеть?
— Давай я расскажу, дедушка? — загорелась Синицына.
— Поведай, коль не чуришься, — согласился Тихон.
— Синицына! — строго сказал Котов, — Не терпится тебе, вижу? До конца операции Кержаку ни слова! Чтобы в облаках не витал... Вопросы есть? Вопросов нет!
— Так точно, товарищ командир... я с вами согласна…

***

Лето 1935 года, деревня Невейкин Ложок, утро. К дому Тихона подходят три девушки, одна из них Любава – все в расписных сарафанах, расшитых цветной нитью повойниках. За девушками увязался паренёк в низких красных сапогах, нешироких штанах, в накидной расшитой косоворотке, подпоясанный шириной с ладонь атласным ремнём, на медной бляхе рельеф солнца. Возле крыльца копошится с веником Флёна.
— Здраве те, Флёна..., — приветствует Любава.
— Здраве, Любавка, — разгибается Флёна, — Ай ба... краса-те кака восстала...
— Кержака хотим заять в гуляния на Кодочих Гарях? — зардела Любава.
— Далёко-ть... По малину чай оне с Тихоном подались, — отвечает Флёна и, разглядывая девушку, разводит руки, — А ну, вскружи... полюбо глянуть...
— Полноте тебе, Флёна..., — радостно закружилась Любава, — Поди как обернутся, пусть Кержак выйдет ко вра;там... Обождём яво там...
— Скажу, ве;сничка моя, — любуется Флёна, — Не стаю;...

***

Вечером на большой поляне возле неширокой реки с песчано-коричневой водой собралось множество людей разного возраста, в основном молодёжи. Идёт подготовка к народным гуляниям. Парни занимаются дровами, на прошлогодних огневищах собирают новые костры. Вокруг большого валуна три малых костерка под чугунные чаны объёмом с ведро, поодаль под соломенное чучело наводят жерди на большой костёр. Девушки плетут, или уже с венками на голове. Женщина-ведунья сидит на круглом половике, рассортировывает вокруг себя травы и цветы, которые подносит молодёжь. Трав так много, что женщина скрыта ими по пояс.

Костры собраны, парни несут из речки воду в чаны. Любава отрывает Кержака от сбора костра, отводит в сторону.
— Вопервой-те в гуляния наши вхож, друже мой? — кружит Любава вокруг Кержака.
— Тихон приводил смотреть, но одного в гульбу пока не отпускал...
— Так нет тут нонче Тихона-те? — Любава нежно берёт Кержака за руку, — А осмелишься Ма;ренку вперескочь?
— Не из трусливых я..., — отвечает Кержак и крепче берётся за руку Любавы.

***

Молодёжь собирает вокруг огневищ малый хоровод, девушки начинают подвывать односложную мелодию, хоровод приводится в движение. К чанам идёт парень с небольшой металлической болванкой и пучком сухой соломы. Ведунья с тремя большими пучками свежих трав и соцветий ждё возле большого костра. Парень высекает болванкой из валуна искры на солому, она загорается. Первым делом парень идёт и поджигает большой костёр с чучелом, ведунья в это время голосит:

Кремя-камень сыпет пламень... Пламень Ма;ренку займёт...

Ночь воявит силу травен... Жать в закро;мы принесёт…

Взвивается пламя большого костра, девушки воют громче, парни подвывают. Ведунья с первым парнем идут к малым кострам, по очереди их поджигают, она крошит траву в каждый чан. Как только все костры разгораются, хоровод перестраивается и кружит уже траекторией восьмёрки – вокруг основного костра по солнцу, вокруг трёх малых костров против солнца. Когда чаны начинают парить, из хоровода по одному и парами выходят участники, ведунья потчует всех взварами, черпая взвары большими деревянными черпаками.

Кержак и Любава рука в руку кружатся в хороводе. Любава тянет Кержака к ведунье, та пристально их осматривает, отводит к одному из чанов и, разбавляя чистой водой из ведра, подаёт полный черпак взвара:
— Пейте в полно-ть взвары травен...
— Примай, как муже... и мя о;ставь на малость... — Любава уступает начать Кержаку, он выпивает большую часть взвара. Любава допивает и снова втягивает Кержака в хоровод.

Сумерки, чаны пустые, откатаны в сторону. Возле головешек копошаться немногие отроки. Чучело догорает, большой костёр осел до возможности через него прыгать. Первый парень прибил дымящие головни, подняв в небо большой столбец искр. Часть молодых девушек подожгли прутики или лучинки и пошли к реке пускать их воткнутыми в свои цветочные венки. Молодёжь постарше оживилась и снова закружила кольцо хоровода. Любава потащила Кержака прыгнуть через костёр:
— Николе не отпущу тя боле! — крикнула Любава.
— Что с тобою, Любава? Не в себе как?
— Я всегда с тобою, любый мой..., — не отпускает Любава, — Де;ржи крепше мя...

Молодые перепрыгнули костёр, дав гуляниям новую забаву. Молодёжь расхрабрилась, начала подступать и прыгать через костёр, оживлённый хворостом и несколькими пламенем занявшимися полешками. Прыгнув ещё пару раз, Любава утащила Кержака к берегу реки. У костра раздался вой ведуньи:

Омовенье дух ожи;вит... Телеса овеет мга...

Омута волна возымет... Расплескает жемчуга...

Або девицы с венками... Свели суженых с собой...

Або чады нарождались... Житиё текло рекой…

Молодые подбежали к реке, Любава скинула с себя верхнюю одежду: 
— Слухал, любый мой, чем ведунья узы крепит?.. Житиё течёт рекой...

Оставшись в одной сорочке, Любава зашла в воду по пояс. Окунулась до плеч так, что мокрая сорочка облепила её прекрасные формы, поманила Кержака и пустилась вплавь.

Кержак тоже скинул свои одежды, оставшись в одних подштанниках, пустился вдогонку. Далеко за нашими героями в воду среди огоньков окуналась другая молодёжь.

***

1942 год. На базе вдруг началось шевеление. Немцы забегали, быстро погрузились на технику, прихватив двух собак из четырёх,  и общей колонной вышли с базы. На территории остались несколько полицаев-надзирателей, лейтенант с тремя солдатами на въезде и двое при оставшихся собаках. Двое полицаев провели человек десять пленных в барак к остальным, барачные ворота закрылись, на базе стало тихо.

Котов собрал разведчиков в одном месте:
— Итак, разведка... смотрим вверх... Что видим?
— Не темно, а звёздно, — поддался на уловку Цыган.
— И звёзды низкие... рукой достать..., — дополняет Синицына.
— Дённица на Колотра;ва – в закрома приправа, — вставляет слово Тихон.
— Чего такое он сказал? — спросил Матвей у Кержака.
— Ранние звёзды на праздник Колотра;ва к обильным урожаям и полным закромам..., — опередил другие вопросы Кержак, — Исстари считается, до этих дней лечебные травы набирают силу, а после можно собирать и заготавливать. Кто этим живёт, устраивают гуляния с кострами, питиём отваров, омовениями в реках...
— Это что... Иван Купала что ли? — догадался Кравченко.
— Колотрав стал Купалой, когда церковь подмяла... Люди Тихонова уклада жизни вкладывают в этот праздник иные понятия, — ответил Кержак.
— Хотел я лишь пошутить, что звёзды на нашей стороне! — раскрылся Котов, — А вы уже до церкви добрались?..
— Не добрались же? — поддержал Кержак, — Хотя, тот же Иисус родился под определённою звездой, и без нужного их построения ни одна собака не облает...
— Даже ребята шутки припрятали, товарищ командир... Не слышно их..., — улыбнулась Синицына.
— Приуныли? — осмотрел всех Котов, — Хватит лекций, ближе к делу... Основные силы с объекта ушли, осталось человек до двадцати... Если начнём тихо и с разных позиций – думаю, управиться нам более чем по силам...
— Так ты ждал... уйдут не уйдут? — удивился Седых.
— Ждал... Потому как всё для того сделали, — заверил Котов, — Звёзды вон подстроились, да мысли напустили... Брызгаемся отваром Тихона и работаем по второму варианту...
— Голова у тебя, командир... варит за весь оперотдел, — похвалил Седых.
— Скажи спасибо преподавателю Кержака..., — отмёл Котов, — Запало мне его высказывание про обстоятельства... Тихон, Матвей ждёте у тропы. Синицына, Цыган, Воронцов – ваши действия?
— За нами предположительно офицерское крыло основного здания, найти комнату связи и звукового оповещения и нейтрализовать персонал..., — за троих ответил Воронцов.
— Синичка с вами пойдёт? Драться-то она умеет? — шепнул Матвей Шульцу.
— У нас боевая синичка... трёх орлов стоит..., — в ответ улыбнулся Шульц.

***

Ночь. На базе безлюдно, над входами в здания и на столбах горят фонари освещения внутренней территории. Время от времени периметр базы вкруговую обегает луч прожектора, расположенного на вышке блокпоста. Между двумя рядами колючей проволоки по тропе, освещённой отдельной цепочкой фонарей, проходят два немецких солдата с собакой. Сворачивают за угол. В этот момент на тихом участке между опорных столбов разведчики срезают с заграждения часть проволоки, бесшумно проходят на территорию базы, разделяются на две группы по три человека, расходятся к разным постройкам.

К торцевому окну основного строения пробирается Цыган. Синицына и Воронцов прикрывают его с углов здания. Цыган копошится возле узкой створки, ковыряет штапики и аккуратно выставляет стекло. Просовывает руку к шпингалетам и полностью открывает раму. Даёт знак своим, и все трое пролезают внутрь.

***

Шульц, Кравченко и Седых сидят за бочками, дожидаются, пока приходят обходчики, заводят собаку в клеть и входят внутрь караульного помещения. Разведчики пробираются мимо собачьих вольеров – псы реагируют, суют носы между прутьев, водят ноздрями, но беззвучно провожают взглядами.
— Смарите, — шепчет Кравченко, — Действуют народные отравы?..
— Не народные, а Тихоновы, — подзуживает Седых.
— Отрава подброшена лжепартизанам в общий котёл, а нам и собакам приготовлены отвары, — юродствует Шульц.

Первым вдоль стены идёт Шульц, едва подходит к двери, из караулки выходит пьяный полицай с папироской в зубах, винтовка за плечом. Разведчики приседают, полицай в стороны не смотрит, идёт к уличному столбу освещения. Пока расстёгивает гульфик, чтобы помочиться, получает удар ножом в спину. Оседает на руки Шульца и уносится вне зоны освещения фонаря.

Снова открывается дверь, выходит второй полицай и тут же падает от удара прикладом в шею. Его тоже оттащили в темень. По зданию пробегает луч прожектора, возле здания никого нет. Бездыханные тела полицаев были свалены за собачьими вольерами.
— Двое минус..., — шепчет Шульц, — Теперь внутри не оступиться бы...

Шульц, Кравченко и Седых пробираются к двери, куда вернулся патруль с периметра, приоткрывают, вслушиваются и проскальзывают внутрь.

***

Полная луна, в отражённом свете достаточно хорошо различима вышка с прожектором и пулемётчиком, у дороги будка КПП с одним окошком и дверью. Возле шлагбаума два немецких солдата. Кержак с Котовым таятся на обочине подъездной дороги недалеко от пропускного пункта на территорию. Ждут сигнал о завершении «тихих» действий группы.
— Кержак, приметил я по твоим рассказам, что Тихонову веру ты отличаешь от Агаповой?
— Агапа из старообрядцев, у них своё писание в ходу, а Тихон старовер... иными словами, поборник старого, отмирающего уклада жизни – язычник...
— Разница в чём? Не одно и то же?
— Ну, как же? Старообрядцы живут по писанию... А Тихон..., — задумался Кержак, — Вот вспомни былины? Или те же пушкинские сказки... У каждой травинки-былинки и даже птахи безмозглой душа есть... С душами, ду;хами всего живого такие как Тихон и сообщаются. Причём не поклоняются, а событуют как бы на равных...
— Не беспокоя начальства по мелочам? — Котов показал пальцем в небо.
— Точно улавливаешь, командир...
— Смотрю за тобой – выправка в тебе военная. Личное дело почему-то худенькое, а знания обстановки и работу с поступающими сведениями показываешь на порядок выше остальных... Спецорганы? — спросил Котов.
— Инженер-топограф при штабе фронта. Сведений через отдел проходит много..., — ушёл от прямого ответа Кержак, — Данные об этой операции увидел, и сам напросился. Понимаешь, командир, кровь вскипела, пока топографию этой местности просматривал... Будто помянул кто, за струну нужную дёрнул... Леса, болота, трясинки... травинки-былинки и птахи залётные – моё это...
— Леса; из детства не отпускают? — догадался Котов.
— Начальство так же думает, — поддакнул Кержак, — А как же иначе, если лесное естество ощущаю вне ума? Я же, как Тихон, всеми чуйками в наитии, вижу то, что не каждый глаз заметит...
— Тут реальные пули посвистывают, помнишь? — поддел Котов.
— В боестолкновениях участвовал с первых дней войны, и в портки не гадил..., — разозлился Кержак.
— Не кипятись... у меня нет причин тебе не доверять, — успокоил Котов, сводя внимание к дороге, — Сколько тут метров? Метров сто? Времени тебе добежать до вышки будет меньше малого... На мне шлагбаум...

***

Неширокий коридор, по одной стене к открытой комнате подкрадываются разведчики, пробуя на открытие другие двери. Цыган с ножом, Синицына с пистолетом наготове, на стволе ПБС БраМит. Последним идёт Воронцов с ножом. Цыган проходит дальше за дверь, Синицына тянет левую руку к ручке, но в тот момент дверь открывается, и нос к носу к ней выскакивает молодой, высокий, белобрысый унтер-офицер.
— Ульрих?.. — успевает взвизгнуть унтер-офицер, глядя в глаза Синицыной, но резко столбенеет. Цыган вынимает из его спины нож, немец оседает разведчику на руки. Цыган прислоняет немца к стене, вытирает нож об его обмундирование.
— Эх, Цы;ган..., — шепчет Синицына, — Старой девой с тобой останешься...
— Не трусь, птичка-синичка..., — улыбается Цыган, — Если Ульрих не согласится, сам женюсь!
— Живым возьмёте – уговорю..., — парирует Синицына.

Цыган с Воронцовым прячут ножи, встают по обе стороны двери, из комнаты доносится немецкая речь, слышны шаги:
— Что там у тебя случилось, Макс?

Из комнаты выходит фельдфебель, его тут же скручивают, зажав рот, и кладут лицом в пол. Синицына проникает в комнату, готовая стрелять. Комната пуста. Возвращается в коридор, тычет немцу в голову глушителем пистолета и спрашивает на немецком:
— Ульрих, не закричишь, стрелять не стану – ты меня понял?

Немец закивал, Синицына дала знак освободить ему рот:
— Сколько человек в здании и где расположена комната связи?
— Радиорубка на верхнем этаже справа от лестницы..., — негромко ответил Ульрих, — Там лейтенант, с ним могут быть два шуцмана и один радист...
— Ещё кто-нибудь в здании есть?
— Никого... Роту потребовали срочно отправить на усиление аэродрома...

Синицына разогнулась, открыла рот, Цыган опередил:
— Ну что, согласился он… под венец?
— Он полностью мой..., — на русском ответила Синицына, — Ребята, радиорубка наверху справа, при ней может быть четыре человека... Офицера брать желательно живьём...

***

От другого строения, где орудовали Шульц, Кравченко и Седых оторвались три тени и так же через окно проникли к первой группе разведчиков. Прошли коридором мимо мёртвого немца, подходят к лестнице и нос в нос сталкиваются с Воронцовым, прицельно вскинув пистолеты.
— Воронцов, свои..., — сообщает Седых, — Как у вас?
— Пятеро по назначению, одного допрашивает Синичка.
— Веди..., — призывает Седых, — Кравченко, прикрывай... 

Шульц, Седых и Воронцов поднимаются на второй этаж, проходят мимо двух трупов полицаев, проходят в радиорубку. В ней всего пара столов. На одном радиостанция на другом коммутатор внутренней телефонной связи, рядом шкаф, пара стульев и ничего лишнего. В углу бездыханный связист с наушниками на голове, тело лейтенанта на полу – оба с пулевыми ранениями. На стуле Ульрих с кляпом во рту, на втором сидит Синицына. Цыган в дверях: нос припухлый, из-под мочки уха потёк крови.
— Что тут у вас? — сходу спрашивает Седых, — В караулке мы прибрались, теперь чисто...
— Да вот... Синицына с женихом определиться не может..., — отвечает Цыган, каким-то светлым куском материи промакивая кровь под ухом.
— Много несогласных? — поддерживает Шульц.
— Этот самый сговорчивый... Офицера живьём хотели взять, да слишком бойкий оказался..., — Синицына кивнула на Цыгана, — ...Ухо Цы;гану порвал да нос подбил... Давай хоть повязку наложу?
— Обойдусь, до свадьбы заживёт..., — парирует Цыган.
— Что жених говорит? — спрашивает Седых у Синички.
— Вторая дверь направо коменданта. Два сейфа, в них строительные и прочие планы, во втором личные дела и документы личного состава... От второго дубликат ключа есть...
— Воронцов, смени Кравченко, — распорядился Седых и перевёл взгляд на Шульца, — Андрей, Костя поднимется, пробуйте главный сейф расколдовать...
— Женя, — обращается Синицына к Седых, — Отделение солдат оставили на усиление караула, они должны быть на другой стороне в солдатской казарме... Десять человек, если не соврал...
— Хм... задача усложняется..., — задумался Седых, — Сейф вскроем, потом решим, как незаметно подойти...

***
— Через пять минут обход... От наших ни привета? — сверяя время, спрашивает Котов.
— Шума нет, знай, не обнаружены…, — рассуждает Кержак.
— Ты смотри, что творят? — Котов обращает внимание на площадь между двумя удалёнными зданиями, которую пересекает строй из шести человек – три шеренги по два человека. В слабых отсветах фонарей видны кепки с козырьками и тужурки с белой повязкой на рукавах, какие носят полицаи. Котов с Кержаком понимают, чётко в ногу, хоть и не парадным шагом площадь пересекают разведчики, переодетые в полицаев. Даже командир не сразу обратил внимание на ноги разведчиков – свет фонарей подыгрывал камуфляжной расцветке их комбинезонов.
— Наглость, говорят, города берёт, командир? — отреагировал Кержак.
— Наглость наглости рознь... Так же ведь и дойдут, едрёна мать? — загорается Котов, — Кержак, заходи от леса, с первым шумом работай по вышке на упреждение...

Немецкие солдаты, стоявшие у шлагбаума, отвернулись от подъездной дороги и безразлично смотрели на переодетых разведчиков, принимая их за вспомогательную полицию. Разговаривают на немецком и смеются:
— Странные у нас шуцманы. То пьют, на ноги не поставишь, то вышагивают как на параде перед гауляйтером?
— Им, наверное, гер лейтенант устроил взбучку и отправил маршировать?
— О, да... это лучшее средство протрезветь...

***

Из постройки блокпоста вышел лейтенант, достал портсигар, закурил папиросу и спросил у солдат:
— Что тут у вас происходит?
— По всему видно, гер лейтенант отправил шуцманов оттачивать строевые навыки..., — откликнулся солдат с вышки, — Сейчас я вам подсвечу...

Солдат с вышки взялся за прожектор, но луч едва поймал шуцманов, уже входящих в казарму к немецким солдатам. Спустя толику времени, из казармы послышался глухой звук взрыва гранат, из окон выбило стёкла, донеслись очереди выстрелов автомата. Тут же из окна выскочил немец в нательном белье, из дверей казармы его добила Синицына.

Только зазвенели стёкла, на вышку блокпоста полетела граната от Кержака, но ударилась об опору навеса и отлетела на дорогу к охране. Взорвалась, солдаты с офицером, побитые осколками, попадали на дорогу, корчась  от боли. Котов добил их издали автоматной очередью, чтобы не мучились. Солдат на вышке замешкался, но на вышку залетела вторая граната от Кержака, раздался мощный взрыв, прожектор погас.

От барака с пленными отделились два полицая, но пробегая под светом ближнего к блокпосту фонаря, были поражены автоматной очередью Кержака. Всё затихло.

На середину площади под свет фонарей вышли Кержак с Котовым, к ним подошли остальные разведчики группы.
— Все целы? Ранения есть? — первое, что спросил Котов.
— Все целёхоньки! Кроме одного рваного уха..., — отрапортовал Седых, — Самим не верится, как быстро всё обошлось?..
— Цыган и Кравченко, Воронцов и Шульц, рассредоточились в стороны..., — приказал Котов, разведчики разошлись и приняли позы для стрельбы с колена.
— Остальные со мной к бараку..., — продолжил Котов, — Представляете, Кержак-то наш весь блокпост в одиночку победил, едрёна мать!

***

Барак для пленных. Сумрачное и затхлое помещение без перегородок, по обе стороны деревянные нары, сколоченные в два уровня. Соломенные матрасы, обтянутые серым брезентом и похожие покрывала. Возле ворот самодельная печурка из старых кирпичей, рядом бак с водой.

Разведчики отомкнули внешнюю запорную поперечину, открыли ворота. С лежанок встали или спрыгнули пленные рабочие. Вялые, испуганные, в грязной робе и в ботинках без шнурков, некоторые на деревянной подошве.
— Кержак, скажи что-нибудь, у меня ком в горле..., — отвернулся Котов, разглядев пленных.
— Товарищи! — зычно привлёк внимание Кержак, — Получилось так, мы вас освободили, но радоваться времени мало. Прошу всех выйти и выстроится, получите указания, чтобы остаться в живых и снова не быть пленёнными...

Пленные радостно загалдели, явили волю к подчинению, вышли к фонарям на площадь и привычно выстроились. Кто-то содрал с груди номер пленного.
— Прошу внимания! — начал Котов, — Номера не сдирайте до окончания операции, по ним будем опознаваться, чтобы не стрельнуть друг друга...

В момент строй оживился, все шептались и смотрели на подъездную дорогу. Ровно над дорогой повисла полная луна, окутанные её ярким отсветом по дороге к базе приближались силуэты старика с посохом и прозрачного подростка.
— О Господи..., — взмолился некто из строя, — Зна;мение Отца и Сына...
— За Отца и Сына, и Святого Духа не скажу..., — отозвался Кержак, — Но обратиться к вашим ангелам-хранителям предстоит ещё не раз...
— Внимание! — отвлёк Котов, — Кто-то из вас должен проявить волю и взять на себя командование отрядом.
— Отрядом? — выкрикнул кто-то из строя.
— Воевать голыми руками и перунами цокать? — дополнил другой голос.
— Отныне вы отряд, сжимайте волю в кулак и держитесь вместе, — ответил Котов, — Насчёт оружия проще – его тут на армию, а что такое перуны?
— Деревяха на подошву, — ответил голос, слышно цокнули перуны.
— Подвалы тряхнём, будут вам и еда и оружие. На всё про всё нам не более полчаса..., — ответил Котов, — Офицеры в строю есть?
— Капитан РККА Алексеев, — вышел из строя человек.
— Все доверяют капитану Алексееву? — в строю промолчали, Котов спросил у Алексеева: — Кроме подземелий здесь есть ещё что-то, заслуживающее внимание?
— Полицай один растрепал, хотели восстановить усадьбу, и в ней готовились открыть разведшколу, — ответил Алексеев.
— Отложат свои хотелки... Предлагаю действовать в следующем порядке...

***

Светает. На лесной опушке на подстеленных еловых лапах спят повариха из ложного партизанского отряда, обнявшая мальчонку, старик и сибиряк. К месту ночлежки на поляну выходят Тихон с Матвеем, Котов, Седых, Шульц, Синицына и Алексеев с двумя десятками бывших пленных. Все с вещмешками, вооружены немецкими автоматами, у двоих пулемёты. Котов показал всем привалиться:
— Привал... на отдых пятнадцать минут...,

Командир разведчиков подошёл к сибиряку и ткнул стволом автомата в плечо.
— Просыпайся, земляк... проспишь всё веселье...

Сибиряк вскочил, инстинктивно хотел схватиться за автомат, но его автомат был уже в руках у Шульца.
— На... держи..., — отдал оружие Шульц, — В подобных случаях спать надо в обнимку с оружием, намотав ремень на руку...
— Что... уже утро? — протянул сибиряк, потирая глаза.
— Утро... пора чудес и новых планов..., — ответил Котов и повернулся к Алексееву, — Алексеев, вот... ещё боец тебе... проверенный...

Котов поворачивается снова к сибиряку:
— С ними будешь партизанить по-настоящему...
— Капитан Алексеев, — подал руку сибиряку Алексеев.
— Дмитрий Суманов, — с рукопожатием ответил сибиряк.

Алексеев достал из вещмешка банку каких-то консервов:
— Подкрепись, солдат, в дорогу...

Шульц достал тёте Маше с мальчонкой и старику какой-то снеди. Матвей тоже поделился. Бывшие пленные собрались кучками, принялись за тушёнку.
— Твои, смотрю, на ветчину трофейную налегают? — обратился Котов к Алексееву, завидев с каким аппетитом те поглощают консервы.
— Немудрено... не те помои, что нам давали...
— До места базирования лжепартизанского отряда километра четыре, четыре с половиной... До начала операции два часа десять минут, в бой вступаем с подхода, не мешкая. Как думаешь, твои осилят бой с подскока?
— А назад ходу нет, будем биться. Натерпелись мы там, ребята злые теперь…

Котов подозвал Суманова:
— Обрисуй-ка нам расположение, земляк...

***

Верхушки деревьев тронуты зарёй, щебечут птицы, лёгкий ветер шелестит листвой. В расположении ложного партизанского отряда тишь. Из землянки выбегает боец, приспуская штаны, бежит в кусты. На удалении в ложбинке ночной дозор, один боец спит, второй в некий момент тычет его в бок:
— Мыкола, очнись... Мне до ветру подпёрло...
— Иди, — очнулся Микола, — Всю завыбель опоганили...

Первый убежал, второй закрыл глаза и уткнулся в ладони. В какой-то момент в спину ему упирается коленом Седых, втыкает в тело нож. Дозорный встрепенулся на мгновение и затих. Недалече слышится всхлип второго заколотого ножом лжепартизана. На видимость выходит Шульц, кулаком с оттопыренным большим пальцем показывает вниз, Седых одобряет, забирает оружие дозорного. Слышится тревожное уханье филина.
— Кержак, похоже? — догадывается Седых и даёт знак Шульцу, — Второй пост снят, сигналь к началу...

Шульц щебечет, имитируя лесную птицу...

***

На взгорок перед лесным озерцом, заросшим камышом, выходят Тихон, Матвей, старик и тётя Маша с мальчонкой.
— Тихон, до партизан уж дошли, посчитай, присесть бы? — упреждает Матвей.
— Вона и обождём, — останавливается Тихон, указывая на овражек, все в нём рассаживаются. По лесу уханье филина, и щебет пигалицы.
— Кержак филином ухает... а тама ратник чудно; щебечет..., — распознаёт Тихон, улыбаясь.
— Это наши... по-птичьи-то? — спрашивает Матвей.
— Охо-хох... твоя праведа...
— Пальба скоро пойдёт? — переспрашивает тётя Маша.
— Пуля нам не полетит... а гранаты только и услышим, — старик достаёт кисет с табаком, скручивает козью ножку.
— Тихон, а ты можешь дразнить как птица? — донимает Матвей.
— Филином могу...
— Ты и так всю дорогу охаешь, как филин, а как соловей?
— Шуметь не велено..., — отвечает Тихон, смотрит на самокрутку старика и укоряет, — И табашничать не велено...
— Брось! — ругается тётка на деда, — Накуришься ишшо, когда придут за нами...
— А вы с новым отрядом хотите остаться или как? — переключился на неё Матвей.
— Коли примут... останемся, — вздыхает тётя Маша, — Куда нам терь идти-та? Деревню пожгли, люди кто куда подевались... Мы вот к партизанам прибились, да вишь... како недобро дело сталось?

***

Тем временем в землянке командира партизанского отряда слышны взволнованные голоса командиров:
— Неспокойно мне, Сергей, — нервничает Бугров.
— В разведшколе как учили? — напоминает Чаннов, — Если признаков нет, а сердце колотит – сядь, успокойся и просчитай действия противной стороны.
— Признаков нет? — удивляется Бугров, — Отряд все леса вокруг обгадил, кухарка с бойцом в бега подались, наше участие в операции сорвано – мало тебе?
— Давай думать с противной стороны? — предлагает Чаннов, — Диверсанты сами на нас вышли, потому как помощь им нужна! Раскусили видимо нас, что не те, за кого себя выдаём, но планы-то вскрыты? Решили вывести из строя – правильный ход мыслей?
— Вроде верно всё, — поддержал Бугров, — А только сердце пуще задницы щемит... Радисту обстановку прощупать бы...
— Куратор дал команду на объект «Усадьба», чтобы перебросили усиленную роту на захват диверсантов. Потерпи часок-другой, всё прояснится, полагаю? Я снова доветру... отойду, — Чаннов вышел из землянки, но не прошло минуты, втолкнул внутрь своего бойца:
— Андрей, принимаем оборону, нападение на лагерь...

***

На месте расположения отряда начинается операция зачистки лжепартизан. С каждым разведчиком идут двое-трое бывших пленных. Где возможно, разведка работает холодным оружием, но после первого взрыва гранаты начинается пистолетная стрельба и автоматные очереди, хаотичная беготня. Наши действуют умело: заставляют врага паниковать, выбегать на открытые места под готовые стрелять стволы. Кержак с сибиряком захватили блиндаж с арсеналом, отстреливались из ложемента, пресекая попытку группы из четырёх человек отбить его обратно.

Последним объектом в центре расположения лжепартизанского отряда, с первых минут и до последнего державшим оборону, оставалась землянка командира. По территории лежало много убитых лжепартизан и нескольких бывших пленных.

В землянке укрылись Бугров, Чаннов и один из подчинённых, отстреливаясь из световых просветов под навесом. В скором времени повисла тишина, возвестив конец перестрелки снаружи. Вдруг поверх земляного навеса взорвалась граната, с потолка землянки осыпался песок. Оборонявшиеся расслышали голос Котова:
— Андрей Викторович, выходи наружу с поднятыми руками... Нету больше у тебя отряда...
— Костюшко, Горелый, Скобец? — перекликнул в надежде Чаннов.
— Ну, сказал же – нет! — откликнулся Котов, — Сдашься, утащим за линию фронта... Глядишь, поживёшь ещё?
— Переиграл ты меня, Юрь Натольич, — ответил Бугров, — А если откажемся?
— А на нет... суда не обещаю... Даю минуту на раздумье! — условился Котов.

Через минуту раздалась очередь выстрелов из пулемёта, деревянный притвор землянки внесло внутрь, и в образовавшийся проём полетела граната. Едва прогремел взрыв, в землянку ворвались Котов, Швец, Цыган и Синицына. Как только улеглась пыль, и с нею рассеялся дым, разведчики обнаружили трупы Чаннова и бойца.
— Бугров куда делся? — удивился Котов.
— Смотри, командир! — Швец содрал с дальней стены какую-то тряпку, за ней под коньком землянки обнаружилась лазейка для взрослого человека. Снаружи послышались выстрелы, Котов моментально дал команду своим:
— Взять его... будет угроза жизни – тогда кончайте!

Кержак, Шульц, Цыган и Синицына стремительно бросились в погоню.

***

Тихон и Матвей с попутчиками, ждавшие на взгорке у озера, услышали гул тяжёлых самолётов и вскоре разглядели их полёт в небе.
— Наши... Хоть бы на Берлин..., — мечтает Матвей.
— Охо-хох, лихо грядёт, — беспокоится Тихон — Осядьте вона, отойду внедолгу...
— А как же мы, дедушка? — беспокоится тётка.
— Кержак объявится, примет вас, — по щеке Тихона прокатилась слеза, — Любый он мне...

Тихон пошёл вдоль берега озерца, быстро скрывшись из вида за разросшимися к воде кустами. В некий момент на взгорок выбежали Кержак и Цыган.
— Матвей? — удивился Кержак, — Откуда вы тут?
— Тихон нас привёл, — ответил Матвей.
— Чужих не видели?
— Никого не было..., — вздохнула тётка.
— А сам Тихон где? — заметил Кержак.
— Велел ждать, сам побрёл куда-то вдоль бережка..., — за всех ответил старик.

На противоположном берегу мелькнул Шульц, за ним Синицына. Прошли открытый участок берега, как в спину им выскочил из камыша Бугров с пистолетом наготове.
— Да вон же он..., — воскликнула тётка, и обратила внимание на другой берег. Неожиданно между Бугровым и разведчиками возник Тихон, не давая поднятым на Бугрова посохом выстрелить в спину Синицыной.
— Уйди, старый хрен..., — крикнул Бугров.
— Уймись, душегубец! — успел крикнуть Тихон, Бугров выстрелил.

Тихон выронил посох,  зажался, сделал два шага в сторону озера и упал в заросли камыша.
— Тихон! — вскрикнул Кержак со своего берега и припал на колени. В эту же секунду лес потряс глухой хлопок удалённого взрыва, задрожала земля, в течение последующих секунд донеслись гулкие раскаты мощных взрывов.

После выстрела Бугров изловчился и занырнул в боковые кусты. Синицына, завидев удирающего в лес врага, прошлась по зарослям автоматной очередью. Разведчики кинулись на его поиски, Кержак вскочил на ноги и, огибая озеро, побежал к месту падения Тихона в воду. Его разум не принимал происходящее.

***

К месту, где Кержак ощупывал прибрежное дно озера, лазил по камышам и рогозу, вышли Шульц с Синицыной, ведя с собой связанного руками за спиной Бугрова. Увидев их, Кержак бросился на Бугрова, но Шульц успел перехватить товарища и долго держал, пытаясь успокоить…

***

Разгромленный лагерь. Из леса выходят разведчики, ведущие Бугрова, тётка с мальчонкой, старик и Матвей.
— Поймали-таки злодея? — встречает их Котов.
— Тихона стре;льнул... гад..., — выругался Шульц.

Повисла тишина, Кержак молча стоял поодаль в слезах.
— Насмерть? — после недолгой паузы спросил Котов.
— Не нашёл его в воде..., — спокойно ответил Кержак, — Озеро видимо затянуло... Посох от отца моего только и остался...
— Чем тебе старик не угодил, сволочь? — спросил Котов у Бугрова.
— Не вмешайся он, положил бы я твоих и ушёл налегке..., — огрызнулся Бугров.
— Алексеев, строй свой отряд, — после паузы приказал Котов, — Потерь много? Определился?
— Десятеро наповал, многие остаются ранены, — довёл Алексеев.
— Строй сколько есть..., — настоял Котов и обратился к Матвею, — А ты, Матвей, решай – самое время... Останешься с отрядом или на деревню уйдёшь?
— Как с Алексеевым полажу... В отряде остаться хочу, — ответил парень.
— Отряд, стройсь! — крикнул Алексеев.

***

Пока выстраивался новый партизанский отряд, Кержак прошёл за спинами своих, и незаметно сунул Бугрову в руки битую стекляшку. Бугров не обернулся.
— Товарищи бойцы! — начал Котов, когда люди выстроились напротив группы разведчиков-диверсантов, среди которых стоял и Бугров, — Теперь вы настоящий отряд, крещёный боем! Поздравляю живых, а павших будем помнить… Передаю слово командиру. Куда вам теперь идти, что делать, нами оговорено...

В момент Бугров сумел перерезать и сдёрнуть верёвку с рук, что есть силы толкнул присматривающего за ним Шульца и задал стрекача в лес. Кержак только того и ждал, навскидку пустил беглецу в спину очередь патронов.
— Значит, так тому и быть..., — буркнул Кержак под нос, когда Бугров упал.

Котов посмотрел на единственного оставшегося спокойным в этой ситуации Кержака, увидел на земле стекляшку, понял, что произошло, но вида не подал.
— Продолжай, командир, — сказал Котов Алексееву, повернулся к своим: — Мешки на плечо!
— Дзугутов Мурат, выйти из строя! — начал Алексеев. — Назначаю своим заместителем. Возражения есть?
— Есть, командир! То есть, нет! — ответил вышедший моложавый осетин, — Возражений нет!
— Товарищи, братья мои, задерживаться здесь нам никак нельзя. Найдут нас – щадить не будут..., — Алексеев обернулся что-то переспросить у Котова, разведчиков за спиной уже не было.

***

Город Горький. Квартира Кержаевых. Обстановка неизменная с 1935 года, лишь занавески да скатёрки другие, да фигурки на всполке тахты. Окно открыто, ветерок колышет материю. На стене отрывной календарь с датировкой: пятница 31 августа 1945 года, рядом висят портреты Кержака и молодой улыбающейся девушки в военной форме – уголок портрета Верушки перехлёстнут чёрной траурной лентой. Совсем седой Кержаев-старший сидит за столом, обыденно читает газету. Зинаида копошится у стола, сервируя чаепитие на двух человек.

Радио приглушено, звучит «Марш энтузиастов».
— Матрёна Бузова письмо от сослуживца Серпиона получила намедни, представляешь? — бормочет Зинаида.
— Вот как, от сослуживца? — удивился муж, — Через три месяца после Победы?
— Похоронка ещё в июне пришла... Отплакала она за Серпуху, и вот снова беспокойство...
— Что пишет, поделилась?
— Сообщаю тебе, мать, погиб, мол, смертью храбрых при взятии Берлина... Так и написано, плачет... Хотела мне водки за упокой четвертушку, да вспомнила, что не потребляем... Вот пряники да конфеты дала... хоть так помянуть...
— Помянем... Ве;рушку нашу помянем... всех помянем...

Зинаида присела на стул и пустила слезу в косынку.

***

К двери своей квартиры подходит майор НКВД Кержаев. Золотые парадные погоны на френче, два ордена, ряд медалей, значки. Ставит на пол чемоданчик, достаёт платок, смахивает слёзы и, помявшись, крутит «прошку».
— Прошка тренькает..., — привычно проговаривает мать.
— Не волнуйся, Зиночка..., — останавливает муж, — Выйду, разомнусь...

Кержаев-старший выходит в прихожую, открывает дверь, на секунду замирает, не веря своим глазам, но скоро очнувшись, бросается в объятия сына. Их глаза застлали слёзы.
— Саша, куда ты запропал? — слыша шорохи, беспокоится мать.

Отец заводит в комнату сына:
— Встречай, мать, Сан Саныч приехал... Вот какого героя вырастили...
— Ой... Шуня..., — охнув, вскочила мать и бросилась к сыну. Через непродолжительные объятия Кержак отпускает родителей, открывает свой чемоданчик, достаёт подарки родителям и бумажный свёрток. Матери дарит большой пуховый платок, отцу завёрнутую газетой книгу.
— Мама, батя, подарки выбирать я так и не научился, это сослуживцы насоветовали. Тебе тёплый платок, а тебе, бать, не придумали ничего лучше, чем Карманный Атлас СССР. Не обессудьте...
— Да как судить-то? — обрадовалась мать, — Главное, сам показался...

Из свёртка Кержак достал сахарного петушка на палочке и подсунул под траурную ленту фотографии сестры:
— А это тебе, Ве;рушка...

Постоял молча, глядя на фотокарточку, после чего подошёл и приобнял всхлипнувшую мать:
— Мама, у меня там сластей накуплено, какие Верушка любила... Раздала бы соседским ребятишкам...
— Чай сам раздашь? — с тревогой спросила мать.
— Завтра я буду уже в дороге..., — ответил сын.
— Что за служба такая? Неужели и недельки не дали? — сетует отец.
— Законных сорок пять календарных... времени, поэтому, мало...

***

За окном деревянного вагона с открытыми отсеками на четыре лежака проплывает нескончаемый лес. Жёсткий вагон дальнего следования полон разного люда, в отсеке от прохода по одной лавке тётки деревенского вида и в углу подросток. Александр Кержаев в тёмной кожаной тужурке поверх военного френча сидит у окна, возле по лавке тётка и мужичок. У одних в руках корзины, у других тюки. Верхние лежаки заставлены пустыми корзинками, чемоданами, тощими баулами. Шум, гам, душно, в вагоне висит пряный дым самосада, несмотря на приоткрытое окно. По вагону пробегают говорки с ярко выраженным нижегородским оканьем.
— Кака беда народу нашему досталась? Скока людей сгинуло, скока калек оставила..., — сетует тётка, заводя разговор со спутниками. Лезет в корзинку, потрошит узелок, суёт подростку пирожок и варёное яйцо: — Кушай, милок... не постесняйся...

Подросток поблагодарил, принялся за пирожок...
— В город вот моталась, — поддерживает вторая, — Сына в розыск подала...
— А што – пропал што ль, али как?  — встрял мужичок, — Может спреступничал?
— Чай нет, — отвечает вторая, — Оповещение пришло в сорок третьем, мол, пропал без вести... а как без могилки-те? Найти надо-ть... поклониться...
— Всех найдём и всем поклонимся, мать... дай время..., — ответил мужик.
— Маво первого под Новороссийском пуля вышибла. Похоронили, друг яво писал, с почестями... После войны обещал приехать, обсказать, — говорит первая.
— Много ли сынов-то у тебя? — уточняет мужик.
— Мужа да трёх сынов война отняла...
— Досталось тебе, мать, долюшка, — отступает мужик
— Куды в розыск подают? Мне бы тоже своего сыскать? — ожила третья.
— Я вот прямо в наркомат добилась... заявление писала, — объясняет вторая.
— А мне и незнамо, куда сунуться? — тоже слезится третья, — Муж и сын ешшо в сорок первом под Москвой головы сложили, младшенький из Польши последнее письмо прислал, и с тех пор ни похоронки, ни хоть весточки...
— А ты, мил чек, по службе али как путь держишь? Далеко ль? — спросила Кержаева первая тётка, глядя на видневшуюся под тужуркой форму.
— Я к жене и дочери еду..., — честно ответил Кержаев.
— Всю войну, поди, не виделись? — участвует вторая.
— Долго, — сетует Кержак, — Очень долго не виделись...

Подросток слушал, жевал пирог и смотрел в окно, а там лес и лес, и лишь изредка появлялся станционный просвет. В Семёнове вагон поредел, тётка задержалась, подала подростку узелок:
— Возьми, милок, раз дале едешь, а мне сходить впору...
— Спасибо тёть..., — подросток прибрал узелок.
— Бог спасёт..., — ответила тётка и ушла.

В отсеке остались трое. Поезд тронулся, купе осталось без пополнения. Подросток жевал, мужик залёг на полку подремать, Кержаев достал книжку и погрузился в чтение.

С тройным коротким гудком и в клубах пара к железнодорожной станции КЕРЖЕНЕЦ подъехал поезд. Среди немногих людей на перрон спустился Кержаев, с чемоданчиком в руке и вещевым мешком за плечом.

***

За длинным логом в лесном упятье деревня Невейкин Ложок. Те же резные столбы, входная арка, перед столбами бегают босые дети. Подмечают Кержаева, осматривают, шепчутся. Кержак снял тужурку, стоит при полном параде.
— А ну, мальцы, дайте знать старшине, Кержак созывает на сход!
— Чай все мы кержаки..., — засмеялась девчушка лет десяти. Кержак задержал на ней взгляд – вылитая сестра Вера тринадцатилетней давности.
— Нет старшины, — отвечает юнец повзрослее, — Помер Нечай, так и нет...
— Тогда собирайте люд, не чужой человек пришёл...

***

Дети убежали вперёд, Кержак неторопливо подошёл к столбам, за которыми стоял старик и пара бабок. Деревенский народ тоже подходил на встречу, но собралось наповид вдвое меньше, чем когда Тихон привёл найдёныша. Кержак зашёл под арку, привычно снял фуражку, приклонился, шагнул за столбы.
— Здраве вам... Примете, люди добры, аль забыли?
— Ой ли, Кержак, чай к дому шёл? — отозвался старик и подошёл обнять. Бабки зашептались, народ ожил и начал подходить смотреть, щупать блестящие медали.
— Здраве, Невьян... Знамо к дому... а без спроса хода нет?
— Тихону отрада вона буде..., — достаточно громко пробормотал Невьян.
— Какому Тихону? — встрепенулся Кержак.
— Чай Филину тваму;..., — подтвердил догадку Невьян.
— Так он что же – живой?.. И здесь?.. — Кержак несильно тряхнул Невьяна за плечи.
— А што ему за оказия? — отвечал старик вдогонку Кержаку, уже бежавшему домой...

***

Кержак подбежал к дому, на приступке ожидаючи стояли Тихон и Флёна, лица как застывшие. Напряжение мигом спало, родители одновременно приклонились сыну и разрыдались в объятиях. Толпа деревенских жителей подошла и остановилась поодаль, наблюдая действо.
— Милые мои, скучал по вам..., — всхлипывает Кержак, — Все годы скучал...
— А мы уж и не ждали..., — скулит Флёна, — Зами;рились...
— Тихон..., — успокаивается Кержак, — А я корился все эти годы, что отдал тебя озеру, не похоронив... Следующим летом хотел вот ехать в те места, камушек ставить...
— Охо-хох..., — поуспокоился Тихон, — Из озера-те я враз отскочил, до лещины мётну;л, вона тама и схоронился...
— Што на воле-то баете, подите; в дом..., — позвала Флёна.

***

В доме Тихона и Флёны неизменная обстановка. Мужики за столом, Флёна копошится, собирает что-то на стол.
— Что же ты, родный мой... не видел, как искал тебя по камышам? — удивляется Кержак.
— Чай как же узреть-те? В заутреню из духа вон лежал... а опо;сля в деревню ушёл...
— Раненый?
— Ай ба... во плечо..., — Флёна погладила левое плечо Тихона, и двумя пальцами показала величину с грецкий орех, — От така приметка...
— Агата вы;ходила..., — ответил Тихон.
— Ну, Тихон... Ну, герой..., — возгордился Кержак, — Тебе, Флёна, нёс награду его посмертную, да теперь вручать буду самому герою...

Кержак достал из чемодана свёрток и коробочку с медалью «За отвагу». Флёне поднёс большой цветастый платок с бахромой:
— Носи не снашивай...
— Ай ба, сыне... красота-те эка..., — обрадовалась Флёна.
— Вот... Хохотуна твоего сохранил, — Кержак сунул в руки Тихону набалдашник потерянного посоха, прицепил оцу медаль, куда полагается, и пожал руку, — А эта награда, Тихон Филин, принадлежит тебе по праву – медаль «За отвагу»... Сам командарм отметил...
— Буде так..., — зардел Тихон, — Во здраве ли пребывает девица Синичка?
— Жива наша Синичка... Ты её пулю перехватил, а другие бочком облетали... В сорок четвёртом контузило, случилось..., — Кержак замялся и сказал понятнее,  — Хворь на чёлье прима;ла тя;жию, а посейчас уже дома... Сына себе родила, Тишкой... Тихоном назвала...
— Лю;бая она мне..., — заулыбался Тихон.
— Расскажу ей при встрече, что живым ты остался... Думаю, очень обрадуется... В гости привезу...
— А инши ратны дру;же твои?
— Котов на службе до сих пор... Двоих из той нашей группы, знаю, война проклятая забрала... Остальные из вида выпали, найти пока не нашёл..., — ответил Кержак, — Скажи об Агате, о деревне её лесной? Живут ли там люди сейчас...
— Выходился оже-сь... как недруги нашли на Агапин скит, лихо навели...
— Сильно досталось? — уточняет Кержак.
— Охо-хох... Позо;рили деревню, всю пожёгли... Кому живот отняли, инши убёгли куды, мя до вотчин подался...

***

В избу Тихона вошёл Невьян, приклонился и сказал:
— Люди на волю вас треба, сто;лицу сбирают...
— Передай людям, Невьян, выйдем погодя..., — ответил Кержак, — Поговорим недолго... и выйдем...
— Байте..., — кивнул бородой Невьян, — Обождём...
— Тихон, Флёна, проговорилась мне Синичка, что дочь у меня на деревне родилась? — спросил Кержак, едва Невьян вышел.
— Праведа..., — ответил Тихон.
— Десятый лета йдёт..., — добавила Флёна и присела, — В мать краса растёт...
— Понимаю, это Любавина дочь? Как назвали и где их найти?
— Внуча Варвара... а жи;туют чай в доме Нечая... Примал, там и доселе..., — ответила Флёна.
— Меня не погонют, коли в очи покажусь?
— А ты покажись..., — прищурился Тихон, гладя свою медаль...

***

Не откладывая встречи, Кержак направился к дому Нечая. Подошёл к терему с резными наличниками и застыл, не решаясь войти. Разум его одолевали страхи, каких никогда не чуял, но офицер пересилил себя и открыл дверь.

В светёлке его встретили Любава и дочь Варвара, видно, что торопившиеся приодеться в праздничные одеяния. Стоят в цветастых понёвах в пол, вышитых узорами блузах, безрукавных бархатных накидках. Любава в расшитом золотом повойнике на голове, на груди нити бус из речного жемчуга, Варвара в точности мать – барыни поселкового масштаба.

Кержак обнял Любаву. Подбежала дочь, приняли в объятия и её.

***

Встречу, свадебные и в тоже время прощальные посиделки устроили на следующий день. Как водится, посреди селения выставили под одну общую скатерть несколько столов в ряд. Во главе застолицы Кержак с Любавой, по стороне стола разместились Тихон, Флёна, малая Варвара, человек пять мужиков, с дюжину женщин и старух, разновозрастные дети. По другую сторону Нечай с женой и прочая родня. По плошкам ягоды и грибы, сушёные и мочёные фрукты, в чугунках пареные овощи, хлеба разных видов. Склянки кустарного дутья, графины с наливкой, рядом лафитники. Невьян разливал по жбанчикам различные пива. Все радовались, смеялись, ели-пили не бузили.

***

Настал день прощания с родными и с селянами. Весь деревенский люд высыпал к входной арке прощаться с Кержаком да Любавой, подружки вышли прощально пошептаться с Варварой. Решение Кержака о том, чтобы Любава с Варварой собирались в дорогу, было принято одобрением не только старейшин поселения, но и поддержано женой и дочерью. Невьян не противился, лишь являл скупую мужицкую грусть, а первый же предложил свою подводу, но Кержак отказался.

***

Варвара с узелком и сумой, Любава с перевязанными через плечо баулами, Кержак с чемоданом и походным сундучком на плечах бредут по просёлочной дороге. Стал слышен, а вскоре и виден невесть откуда и куда следовавший грузовик-полуторка. Девчонки в панике от доселе не виданного ужаса убегают в лес, прячутся за кусты. Кержак оставляет вещи на месте, идёт их искать и уговаривать, что опасность миновала. 

***

Сумерки. Кержаевы уже на станции, девчонки стоят и во все глаза пялятся на горящий на столбе электрический фонарь. Им теперь всё в новинку. С ужасающим грохотом к станции прибывает поезд, девчонки снова в панике рвутся бежать, Кержак держит. Потом уговаривает Любаву подняться в вагон, Варвара испуганно закрывает глаза, отец вносит её в вагон на руках. И вот уже обе с удивлением смотрят в окно, за которым остаётся вокзал.

***

Попривыкнув к изменению заоконных видов, где нет-нет да проскакивали безлюдные полустанки и людные вокзальчики, девчонки зажмуриваются, когда поезд проходит сквозь высоченные арки нового железнодорожного моста через Волгу. Никогда ещё они не поднимались столь высоко над землёй.

Новый страх поджидал их на перроне конечной станции. Множество охающих и кричащих людей пугали лесных дев, никогда доселе не видевших настолько большое скопление народа.

***

И как не опасаться этого огроменного глазастого жука, который подкатил на колёсах, а их муж и отец смело схватил за крыло, оттянул и предложил влезть внутрь? С уговорами, но поддались. Жук двинулся, девчонки опасливо сидят в обнимку, щупают мягкие сидушки, вроде успокаиваются. На каждом повороте припадают в стороны, перекатываются по заднему сиденью легкового автомобиля, отчего только жмутся друг к дружке ближе.

***

Вылезли из машины, она тут же отъехала. Варвара огляделась и застыла с открытым ртом, услышав от отца, что вот этот каменный высоченный дом и будет местом её жительства. Старшие Кержаевы встречали у подъезда, с добродушными улыбками застыли в лицах, рассматривая прибывшую троицу потомков, приглашают подняться в квартиру.

***

Девчонки то ли стесняются, а скорее просто опасаются – стоят в уголке прихожей, жмут к себе баулы. Зинаида сразу замечает схожесть внучки и дочери, подзывает, протягивает руки, обнимает Варвару, тут же пускает слезу в косынку. Кержаев-старший уважительно протягивает руку Любаве, та в смущении отходит за спину Кержаева-младшего.

***

Кержак показывает дочери, как открывается кран подачи воды. Дочь сравнивает его с самоварным, играет со струйкой – всё ей интересно. Отец лыбится, не предупредив, и дёргает шнур смыва бачка унитаза. Дочь с визгом от шума грохочущей воды выбегает из туалетной комнаты.

***

Вечереет. Накрыт праздничный стол, семейство рассаживается вокруг, Кержаев-старший включает свет, девчонки в оба глаза жмурятся, смотрят на плафоны люстры. Варвара пятится залезть под стол, бабушка крепко прижимает к себе внучку.

***

Тихон в глубоких думах сидел на лавочке возле своего жилища. Без головного убора, глаза красноватые, слёзы готовились скатиться по щекам.
— Тихон... поди, не к часу мя волю сполня;ю..., — подошла одна из женщин поселения, — Невьян занемог... просит с наказом пойти, ежели дух испустит...

Тихон поднимает вроде как безучастный взгляд, вытирает глаза, встаёт и без слов заходит в избу. Женщина стоит, не знает, ждать ли, войти ли следом. Через недолгие минуты Тихон выходит в слегка накинутом шабуре и картузе, нацепляет к опояску лестовки, вешает топорик. Запахивает шабур, берёт в руки посох:
— Йдём, Кунька... отро;дится впе;редь становье наше... Бытиё иншее поступью находит... Незнамо, пригодны ли мы будем к бытию тому?..



КОНЕЦ