Dei Gratia

Credo in Deum, Patrem omni potentem. Creatorem caeli et terrae… — Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли…

Трактир стоял на дороге в Рим. А дорога вела с Рима прямиком во Флоренцию. А оттуда в Ломбардию, а из Ломбардии во Францию, в Швейцарию, Священную Римскую империю… Словом, все дороги ведут в Рим.

Дорогу эту построили еще самые первые ромеи. Те, что воевали с этруссами, самнитами и прочими гадами. Уже прошло больше тысячи лет. А дорога как была, так и осталась. На смену языческим богам пришёл бог единый. На смену жрецам пришли проповедники. Ромеи — истинные растворились в потоке пространства и времени. Их государство пало. Но вот дорога есть. Была и будет. Как и поля, окружающие ее. Хотя заместо полей в более стародавние времена могли быть или леса, или виллы, или горы трупов не то от дряни не то от войн.

Дело, дорогие слушатели мои, обстояло в трактире, который стоял на дороге, ведущей к Риму, а от Рима во Флоренцию. Была ночь. А ночью всегда везде прохладно, а еще темно и страшно. Но у ночи был один плюс — отсутствие комаров и москитов. Ежели правда ты не на пойме.

По дороге оной ехал верхом на вороном коне черный всадник. Вы спросите меня: а почему он черным зовется? А я вам отвечу, ожидая когда уже наконец мне нальют еще медовуху. Отвечу я вам, что черным всадником он звался потому, что был во все черное одет. Да да. И никак не иначе. На нем был черный капюшон, черная рубаха, черный жилет, черные перчатки, черные штаны, черные сапоги и даже шпоры у него были черного цвета.

Черный всадник поставил своего вороного коня у корыта с водой подле трактира. Отмечу, что там поссывали и кряхтели и иные кони. По-моему, их там было в цифру три.

Поставил он коня своего, а после зашел внутрь трактира, из которого так и исходили бабьи визги и стоны, и мужицкие споры и пуканья.

Черный всадник зашел, взяв с собой ценные вещи: кошель тугой и клинок двуручный.

Никто в трактире толком на черного всадника внимания не обратил из посетителей, в основном таких же бродяг. Трактир был не шибко большим, но просторным. Из всяких мужиков и баб. Выделялся сицилийский арбалетчик-наемник. Оный был в кампании Василисы трактирной бабы официантки, которую он расположил к себе своими длинными рыжими усами и байками про его арбалет, и несчастных арабов, которых он оным застрелил. Причем каждый выстрели знаменовал собой целую драму, эпопею, борьбу и развитие. Словом, бабу он охамутал. Василиса выделялась своим бюстом и синеватым платьем. Также выделялся еврей при охране, последняя страстно распивала вино и пиво. А вот жид сидел и, кажется, хандрил. Почему? спросите вы. Ах. Да жид его знает. Еще в трактире был крайне неприятный лицом тип. Он всегда на всех косился. И как будто что-то там выглядывал. Выделялся и трактирщик. Толстяк с красными щеками. Который постоянно хвалил Господа Бога и Иисуса.

Черный всадник сел на свободный стол почти у центра оной стоял. Рядом на скамью поставил клинок, подле себя на стол кошель. И ждал, когда его обслужат.

Благо в трактире было три официантки: Анна, Василиса и Жанна. Анну на данный момент за кроны и обаяние делали по женски счастливой на втором этаже. Василиса слушала байки, предвкушая утеху. Ну а Жанна подошла к черному всаднику и спросила: «Чего желаете?»

И он сказал. Просто сказал: «Жаренной капусты, три ломтя хлеба. Кружку пива. Койку на ночь. И компанию прекрасной дамы на ночь. Только на ночь».

Жанна сначала замешкалась «Как это так? Больше ничего приятного не скажет даже?» После сих мыслей она сделала крайне недовольный вид.

На что он сразу ответил: «Тридцать крон. Только тебе. Только за ночь. Не надо со мной сидеть и флиртовать. Пока работай. Но когда я поднимусь наверх. Ты поднимешься следом. За остальное я плачу отдельно.

Она не стала долго думать. Сразу же приулыбнулась и кивнула. Тугой кошель на столе не оставил никаких сомнений в том, что путнику хватит на все про все.

Черный всадник быстро съел хлеб и порцию жареной капусты. Отпил пиво. Его мина на секунду размягчилась. Его лицо было воплощением мужества. Никакой жирности или худобы. Не было никаких жирных или худых щек. Левый глаз был белый и пустой от полученной в последней войне раны. Шрам тоже был: от левой брови до начала левой щеки. В другом же глазу так и зиждилась острота духа и мудрость его.

Он заметил как неприятный тип сверлит его взглядом. В принципе он давно это уже подметил. Просто не хотел портить себе аппетит с дороги. Но теперь он кинул на него свой взор. И буквально прожег им. Глаза того сначала сверкнули, но потом он потупил взгляд, перебрав пальцами по столу. Сим черный всадник удовлетворился.

Он поднялся наверх, отпер выданным ключом третью комнату. Поставил клинок подле кровати. И стал ждать Жанну. Она вошла немного времени спустя. Он молча подошел к ней. Нежно коснулся ее плеч. Плавно и медленно опустился до талии. Подождал слегка сблизившись, согласна ли та на поцелуй. Она закрыла глаза и потянулась к нему. Они занялись любовью. А после они укладывались спать. Он обнял ее, положив ладонь на ягодицу. А она спросила: «Как тебя зовут».

— Это неважно.

— Почему?

— Завтра я уеду.

— Я долго буду помнить эту ночь. Пожалуйста, скажи.

Он тяжело вздохнул и сказал: «Данко».

Они проснулись от шума коней и криков людей. Данко успокоил ее, шепотом уговорил лежать в постели и дальше. А в случае чего закрыть дверь на ключ. Он быстро натянул штаны и рубаху, обулся. А после взял клинок. И в аккурат двинулся.

Он открыл медленно дверь, входная дверь в трактир была заперта. А подле нее стояли арбалетчик лишь в штанах, но зато с оружием своим наготове. Жид с охраной, правда половина охраны едва ли на ногах стояла. Ибо выпили они достаточно. Также стоял и трактирщик подле двери в свое прекрасное заведение.

— Открывай, сука! Дверь! — послышались крики из последней.

— Кто спрашивает?! И с какой целью?! — выкрикнул в ответ трактирщик немного дрожащим голосом. Данко за это время уже успел спуститься, его клинок все еще был в ножнах. Все оглянулись с небольшим испугом, но потом успокоились. Успокоились еще сильнее, завидев его клинок.

— Я Эдгарт! А один из твоих посетителей имеет документ, который ему никак не нужен!

— Час поздний, сударь. Извольте им потом заняться.

— Брехня! Он опять ускользнет от меня. Долбанный еврей, я и так уже гоняюсь за ним с начала лета. А скоро уже снега пойдут! Открой! Иначе я прикажу своим людям поджечь трактир!

— Не надо жечь! — завопил трактирщик.

— Прости, но мне придется открыть.

Жид покачал испуганной головой осмотрел сицилийца и черного всадника: «Пятьдесят крон каждому. Только не дайте ему открыть ворота».

Сицилиец улыбнулся, оглядывая Данко: «Да не вопрос. За кроны я и матушку свою оттрахаю».

Данко ничего не ответил. Его лишь беспокоил немного свой конь, оставленный им на постой у корыта. Но он знал, что с ним ничего страшного случиться не должно: лошадь нужна всем, так что убивать ее абсолютно не имело никакого смысла. Да и не уехал бы далеко вор на ней, ибо Сивка дерзостью, копытами и попой был особенно ненавистен ворам и драчунам. Еще Данко помнил, что сказал этот Эдгарт «прикажу своим людям поджечь трактир!» мысль явна несветлая. И он верил, что и жид это тоже поминал. Но все-таки сказал: «Мы все сгорим в итоге. И какой тогда прок от крон твоих?»


— Поэтому нам надо объединиться и дать бой этому разбойнику!

— Да вы что там сука охренели совсем что ли! Со мной тут семеро парижских шевалье! Они вас всех поизрубят вмиг!

Данко взвесив все за и против. А под «за» значилось, что завсегда для жизни нужно что-то пить и кушать. А также спать, и причем в самой постели, а не на матери-сырой земле. И это был самый минимум его таких вот размышлений. А сегодня он изрядно так потратился. За «против» говорило само обстоятельство быть проткнутым и порезанным, что для жизни перспектив никаких полезных не сулило. Также хорошо было бы узнать, есть ли там за дверью некто с луком, рогаткой, пращой иль боже упаси арбалетом самострелом. Но все же Данко был воином, а кормиться надо было. Потому он в конце концов решил, что за дело надо браться.

Он обнажил свой клинок. Все в зале ахнули, увидев цвайхандер. Все от Ла-Манша до Варшавы, что сей клинок носят только самые искусные фехтовальщики. Данко жестами указывал всем, что надобно отступить от двери и разойтись по всему трактиру. Предварительно заняв позиции затем, чтоб гадов замочить. Его все безоговорочно послушались. А затем он сам встал справа от двери. Положив ножны аккуратно на пол.

Эдгарт собрался было вновь орать. Однако Данко перебил его, открыв дверь в трактир. Но ах! Увы. Не зашел ни Эдгар ни шевалье его. Ибо первого окликнул один из их числа.

— Всадники! Глядите, мой лорд!

Все засуетились, ибо было очевидно. Что всадники, озарявшие древнюю дорогу являлись воинами легата Эцио. Самого строго и неутомимого легата при папском дворе. Сей легат имел славу от Сицилии и до Рейна и Дуная тем, что буквально изничтожал разбойников и еретиков. А таковых всегда было полным полно.

Всадники заголдели, кони остановились, заржав. Данко вышел на улицу дабы лицезерть происходящее. Эдгарт, здоровый двухметровый шевалье облаченный в кольчугу, латы. А при вооружении имеющий щит с гербом барана и одноручный меч.

Данко увидел человека, от которого все французские шевалье теперь уже дрожали: легат Эцио. Он слез с белой лошади, его латы блестели от своей чистоты. На левом плече был белый плащ. За спиной двуручник. Его рост был средним. Я бы дал ему метр восемьдесят. Волосы были опущены до плеч, они были черными и густыми. На лице была короткая борода. Но он был молод и в нем бурлила жизнь.

Эцио жестом руки приказал всадникам спешиться. Они беспрекословно выполнили приказ. Каждый всадник являлся олицетворением воина облаченного в железные доспехи итальянской выковки.

— Извольте сударь, — начал молвить Эцио, отстегивая ремни ножен двуручника на груди своей, — с какой целью вы в час забвения и сна ломитесь в сей тракт?

Эдгарт заметно побледнел, но ответ был нужен здесь и сейчас. И он сказал: «Мы ловили жулика, милорд».

— Угу. И кто он есть?

Из трактира вышел хитрый мелкий жид, чуть ли не вопя: «Он лжет. О, прошу вас, милорд, станьте дланью Господа. Отрежьте ему лживый язык. Ибо я не жулик, а честный гражданин Парижа. Вынужденный однако скрываться от сего разбойника, ибо нечестивец в долг взял у меня триста крон. А вернуть обратно во время не захотел. Теперь долг его мне составляет аж шестьсот крон. Вот он и хочет меня самого сгубить, а пергамент мой бесценный ко всем чертям спалить!»

Эцио улыбнулся от услышанного — чуть не расхохотался. Однако же субординацию и дисциплину сохранил. В ответ сказал: «Кто подтвердит, что либо сказанное из уст двух противоборствующих сторон?»

На улице уже стояли трактирщик, наемник сицилиец, Анна, Василиса и Жанна. Хоть Данко и сказал ей переждать все в комнатушке, та однако любопытства своего не удержала.

— Не знаю, что там правда, а что неправда, милорд. Но факт есть факт — этот Эдгарт посреди ночи напугал нас всех и грозился мой трактир поджечь. — разглагольствовал трактирщик.

А наемник сицилиец дополнил сведения: «Он кричал что-то про бумагу, которую у жида отнять хотел».

— Они врут, милорд! Давайте их всех вместе поизрежем, а добро поделим!

— Довольно! — крикнул Эцио, — Не смей меня пытаться подкупить. Я легат его Величества Преподобного Папы. Я храню волю Божию, слово и закон его в этом бренном мире! Я приехал, оценил и рассудил. Что ты, — он указал пальцем на Эдгарта, — никакой не шевалье, а чертов сукин сын! Решил схитрить и не платить долг. Гнался за ростовщиком, дабы удушить его и спалить долга документ. А теперь ты еще и невинные души намеревался спалить живьем. За сим я приговариваю тебя к смерти, — Эцио обнажил клинок — цвайхандер, но только лезвие его было извилистым. — Однако ж приговор касается только тебя. Всем остальным шевалье я предлагаю сложить оружие, пока не поздно.

Они шептались, явно нервничая. Эдгарт устал ждать, он и так теперь уж весь кипел. А посему надеялся достать легата Эцио первым, параллельно надеясь на то, что его шевалье вступятся за него. Но увы. Они свои клинки не обнажили.

Эцио же ловко в бок ушел, парируя отчаянный выпад. Сразу же надрезал за коленом Эдгарта могучего, но крайне неуклюжего. Тот выругался, но быстро развернулся, уже прихрамывая. Эцио встал в стойку Fiore dei Liberi: Posta di donna[1]. Иными словами он держал клинок сверху под острым углом, ноги были расположены соответствующе. Эдгарт снова про атаковал. Эцио, завидев брешь в его обороне из щита и одноручного клинка, ударил в неё. Из шейной артерии хлынула кровь. А Эдгарт пал побежденным.

Эцио довольный, вынул тряпку и вытер кровь с лезвия меча. А после он сказал: «Остальные шевалье платити откупные и ступайте своей дорогой. Желательно в Париж. Или там откуда вы взялись?»

Никто ничего из них не ответил, кто-то лишь снимал с себя наплечники железные, кто-то искал кошель монет. И были и такие, кто оружие бросал к ногам всадников легата.

Сам легат обратил внимание на Данко.

— А ты? Почему ты обнажил свой замечательный клинок?

— Изволил, милорд, я защищаться.

— Он обнажил, потому что я предложил ему тридцать крон. — отметил хитрый жид.

Данко никак не отреагировал, он лишь пожал плечами. Душегубов бить, на моей памяти, всегда достойно. Плюс нужно ж мне на что-то жить.

— И то верно, — отметил Эцио, а после сказал жиду, — Ну-ка, выплати ему обещанную сумму прям сейчас.

Еврей весь покраснел словно помидор: «Но, милорд, ваше преподобие он же искромсал тут никого. А стало быть за что платить?

— Плати раз был уговор! Или мне послышалось что ты мне сказал секундами раннее?

Жид задумался, но все-таки сказал как надобно: «Все так, милорд, я заплачу как и обещал».

— И мне ты тоже обещал! — влез арбалетчик в разговор.

— Эцио не обратил должного внимания, лишь заметив арбалет. Презрительно он фыркнул. А после стал жечь глазами он жида. Тот достал два кошеля из-за пояса. И кинул один Данко, другой сицилийцу.

— Вижу, что хороший воин, незнакомец. — Эцио снова обратился к радовавшемуся награде Данко, — Так изволь узнать твое omen и предложить службу у себя в конруа.[2]

— Мое omen Данко. Прости, легат, но я не хочу служить в твоих рядах. Ибо должен я выполнить миссию.


— Хорошо, Данко. Надеюсь, еще встретимся.

— И я надеюсь, Эцио.

Так в трактире по дороге в Рим встретились две противоположности. Черный всадник и белый всадник. Так началась история их противостояния. Эцио вскоре уехал обратно в вечный город, а Данко отправился туда на рассвете.