Калейдоскоп. Петербург, штат Флорида. Этюд 20

В Нью-Йорке летом тепло. Ещё бы, ведь он находится примерно на широте Ташкента. На Лонг-Айленде – десятки миль великолепных океанских пляжей. А ведь это практически север страны. Несправедливо? Зато им в отпуск не так прикольно ездить как нам. Ну вот, приедут они из знойного Нью-Йорка на тёплую Доминикану, и что? Совсем не то, что нам приехать туда из заснеженного и обледеневшего Петербурга.

       Впрочем, я никогда не испытывал дискомфорта, идя по раскалённой Пятой авеню или по Бродвею. Во-первых, на улице почти всегда тень, ведь улицы подобны глубоким ущельям из-за высоких домов. Часто по улицам дует ветерок – своеобразный сквозняк. На голову капает дождик от бесчисленных блоков кондиционеров, висящих над головой. Никто не позаботился о том, чтобы направить конденсат от них в дренаж. И правильно сделал. Капли абсолютно чистой воды, падая с верхних этажей, не успевают долететь до земли. А те что успевают, тоже не особенно досаждают пешеходам.

       Лето 1992 года. Я иду по Пятой в сторону Бродвея в магазин электроники, принадлежащий человеку по имени Израиль и по фамилии Израиль, чтобы купить у него партию видеомагнитофонов. Нью-Йорк – самый космополитичный город на земном шаре. Каких здесь только мигрантов нет! И каждый из них особенно остро дорожит тем, что привёз со своей родины, с чем вырос и с чем не сможет расстаться. Китаец может всю жизнь тут прожить и не говорить ни на каком языке кроме китайского. А латиноамериканец будет говорить только по-испански. Русские, а русскими здесь называют всех русскоговорящих - выходцев из бывших республик СССР - в кругу семьи, друзей и близких будут общаться на русском. Хотя на работе и в общественных местах у них обычно с английским всё в порядке. Впрочем, что значит «с английским»? Американский вариант английского весьма специфичен. Он настолько своеобычен, что для тех, кто к нему привык, становится мил и притягателен. Причём настолько, что классический английский становится неприятен. Словно говорят на нём с полным ртом речной гальки. Но, может это только мой случай? Все знают как по-английски «вода». Противно даже вспоминать как произносится. А в Америке говорят: вора. Да. Без преувеличения. Прямо так как написано. Дочь – дора. Просто и понятно. А не какое-нибудь «дотэ». Да ещё и «т» непонятно какое. А числительное «двадцать» будет не как-нибудь коряво типа  «туэнти», а просто и понятно - «твони».

       Израиль был эмигрантом из Израиля. И это также накладывало на его образ отпечаток неповторимости и яркой индивидуальности. Нельзя сказать, что он был очень образованным человеком. Но он был очень состоятельным человеком даже по меркам этого богатого города. Ему принадлежало несколько зданий в Манхэттене и Бруклине. И он получал не маленький доход от сдачи их в аренду. Он мог бы жить припеваючи, путешествовать по миру или получать удовольствие, прожигая жизнь другими способами, но его иудейская культура была у него в мозге костей. И она не давала ему возможности даже подумать о праздности.
 
       Он держал довольно большой магазин электроники на Бродвее недалеко от пересечения его с Пятой авеню где каждый божий день кроме субботы он трудился по-своему в поте лица от открытия до закрытия. Бизнес его на этом направлении был тоже весьма специфичен. Иногда он скупал партии новой бракованной электроники известных брендов почти за бесценок. Купив, например, партию портативных дисковых проигрывателей "Sony walkman" в безупречной заводской упаковке он пускал их в продажу как совершенно кондиционные и абсолютно новые. Но сначала их приводили именно в такое состояние его сотрудники. У него в магазине всегда работало несколько человек с золотыми руками и такими же головами. Чаще всего это были русские (в полном смысле этого слова) нелегальные мигранты, которые были согласны работать за сущие копейки. Они быстро нарабатывали такие навыки, так что практически весь товар в его магазине был безупречного качества. А если вдруг какой-то проданный девайс переставал как следует работать, Израиль любому покупателю всегда без долгих разговоров менял его на другой или возвращал деньги. При этом цены в магазине всегда были процентов на двадцать или тридцать ниже, чем в среднем по городу. По этой причине в его заведении всегда было полно народу.
Кто-то скажет: – всё-таки есть что-то грязноватое в этом бизнесе и в самом его владельце. Ведь он эксплуатирует людей, пользуясь их положением. Он обманывает покупателей, выдавая свой товар за совершенно новый. И я спорить не стану. Но сам я так никогда не считал и не считаю.

       Внешне Израиль был похож на Карабаса. Только без бороды и без усов. В ермолке на коротко стриженной голове и колючим взгдядом чёрных глаз. Свирепый вид. Лучше бы не видеть его в гневе. Но на самом деле это очень добрый и душевный человек. Внешне — угрюмый и строгий. Особенно в конце рабочего дня, когда он усаживался лично пересчитывать огромные кучи денег. А именно на кэше был выстроен весь его бизнес. Но он часто прощал мелкие «косяки» своим работникам, выручал их и многим помогал.

       Всем своим видом он напоминал акулу бизнеса – беспринципного и никому не доверяющего дельца. Насколько же контрастировал этот образ с его истинной сущностью доброго и очень доверчивого человека. Просто под честное слово он мог нам отдать партию товара на пятьдесят и даже на сто тысяч долларов. Это, разумеется, не значит, что и этот товар был бракованный. У него были друзья по всему миру. И по его просьбе нам иногда отдавали товар без оплаты.

       Был ли он жадным? Скорее да. Но тоже по-своему. Он не стремился заработать много. Но получить свою «копеечку» никогда не упускал возможности. Ему важен был процесс, а не результат. И если кто-то где-то на Тайване продаёт то, что залежалось, с большим дисконтом, Израиль «набрасывал» для себя совсем чуть-чуть. Я часто чтобы сбить цену, а больше для соблюдения ритуала говорил ему:

       – Израиль, почему ты не сбросишь еще тысяч десять, ведь это возможно товар не совсем «пёфэкт нью»?

       – Ноу, ноу, Алекс –  отвечал мне Израиль. – Белив ми, итц а риал гуд моршундайс». И вот это последнее в этой фразе слово, произнесенное ровно так как написано, я и сейчас тридцать лет спустя слышу, как сказанное только что. И для меня она звучит неповторимо и очаровательно: – «моршундайс».

       Ох уж этот вариант американского английского! Особенно в вариациях социальных групп или национальных сообществ. Китайцы, например, числительное «пятнадцать» произносят как «пиптин». Поначалу не сразу догадаешься. Но как только привыкнешь сразу начинаешь понимать довольно быстро. Или такая замечательная языковая смесь среди наших, то есть «русских», то есть тех многочисленных представителей самых разных народов и народностей, которых здесь упорно (или просто для удобства) называют «русскими»: – Сёма! Сходи-ка выброси гарбич!
 
       Ну, это ладно… Однажды на Пятой авеню Вере надо было забежать в банк. А на этой улице почти на всём её протяжении остановка запрещена. Но мы-то русские в полном смысле этого слова. Остановились. Она пошла в банк, а я остался за рулём. При появлении полицейского я должен был немедленно начать движение не дожидаясь пока этот добрый человек засунет мне под дворник «бумажку счастья» под названием «тикет». После чего, описав круг, вернуться на то же самое место. В этот раз повезло и я стоял на месте минут десять. Прямо рядом со мной бойкий продавец хотдогов звонким голосом кричал : – Пикиряпь! Пикиряпь! Пикиряпь!

       Все десять минут я сидел и ломал голову – что бы это могло значить? Как это можно перевести. Он повторял своё восклицание почти без остановки и я разгадывал этот ребус, разлагая фразу на слоги, мысленно меняя их местами, но понять суть заклинания так и не смог. Как только пришла Вера, первое, что я попросил у неё – это сообщить мне перевод данного звукосочетания.

       – Что тут непонятного? – удивилась Верочка – он кричит «пик ит ап!» – что означает примерно: «Хватай!».

       Мы ехали с ней в Эмпайр Стейт билдинг на переговоры с одним обувщиком. Нам нужна была партия обуви. Точнее много партий обуви. Но не просто обуви, а качественной и по возможности очень дешёвой. В этом мы были не одиноки. Таких умников была большая (и не всегда лучшая) половина Нью-Йорка. Но иногда везло.
Не так давно мы наткнулись на партию контрафактных кроссовок, произведённых во Флориде. Тамошняя фабрика получила заказ от фирмы «L.A.Gear» на пошив ста тысяч пар эксклюзивных кроссовок из кожи кенгуру под их торговой маркой. А попутно они сшили ещё тысяч двадцать пар для себя любимых, чтобы заработать немного больше, чем им заплатил заказчик. Они были уличены в недобросовестности бдительными сотрудниками службы безопасности владельца бренда. Суд поставил их перед странным выбором: пустить всю незаконную часть партии под нож, либо продать по цене сырья. При этом продать можно было не куда попало, а только в одну из двух стран – либо в ЮАР, либо в Россию. У меня не было тогда ни времени, ни желания разбираться в причинах такого странного решения. Но поскольку кроме нас у них не оказалось под рукой никого,  то мы выкупили эту партию по цене два доллара за пару.
 
       В этот раз мы приехали в Эмпайр стэйт билдинг в шоу-рум одного матёрого торговца обувью. Хотя, впрочем, в Манхэттене других и не бывает. Это был одесский еврей, говорящий в целом на русском языке, но на таком его варианте, что его с наслаждением слушал бы сам Жванецкий.

       Мы обсуждали с ним партию женских туфлей-лодочек, из дешёвого кожзаменителя, которые должны быть пошиты по нашему заказу на Тайване. Цена два доллара за пару казалась мне заоблачно высокой. Я пытался апеллировать не столько к его совести, сколько ещё к целому ряду потенциальных чувств. Но он сказал, как отрезал: «Я дуре плачу!» Моё замешательство длилось несколько секунд. Какой ещё дуре он может платить? – крутилось в голове у меня в поисках правильного смысла сказанного. Наконец я дотумкал: он имеет в виду таможенные пошлины, которые по-английски звучат примерно, как «дьюти», а в местном варианте произносится «дури». Ну что ж – это аргумент, – подумал я – раз уж он платит дуре, то пусть будет два доллара. У нас уже был заказчик на эту партию и его запрос надо было выполнить. Продали мы их по три доллара за пару, а не по шесть, как флоридские кроссовки. Ну и ладно.

       Середина июля 1992 года. Теплый летний денек в Нью-Йорке. Мы с Мишкой Грибиным снимаем комнату на Брайтоне у бедной женщины по имени Циля Иосифовна. Хозяйка нашей квартиры жила не богато - получала небольшую пенсию от правительства США.  Помимо пенсии государство оплачивало за нее аренду трехкомнатной квартиры в приличном доме, выдавало талоны на покупку продуктов питания и оплату медицинских услуг. А деньги от сдачи в субаренду нам одной из своих комнат были небольшим дополнением к ее бюджету. Она была сухощавой подвижной приятной женщиной, обыкновенной русской старушкой. Русской в том самом смысле. А Циля Иосифовна ни на каком другом языке кроме русского не разговаривала и поэтому такая среда обитания как Брайтон-бич была для нее вполне комфортной и естественной. Вывески магазинов, реклама - все было на русском. «Детский сад «Солнышко» - крупная надпись на одном доме. «Магазин книги «Черное море» - на другом. Когда я только приехал в Нью-Йорк, меня прямо в день прилета  Вера с Аглаей повезли на Брайтон. Я был такой усталый, что сопротивлялся. Но, видно, сопротивлялся вяло - видно было как им хотелось произвести на меня сильное впечатление. И они сразу же повели меня в русский продуктовый магазин. Что такое был продуктовый магазин в Ленинграде тогда? Лучше вам этого не знать. Или не помнить. Но скажу, а уж ваше дело решать - верить или нет. Огромный пустой зал. Пустые витрины–холодильники. Вдоль стен - пустые полки-стеллажи и на них длинные ряды бутылок воды «Боржоми». Покрытых пылью и ржавчиной бутылок с просроченным сроком годности. В других городах это могло быть не «Боржоми», а заплесневелая кабачковая икра. Но в целом эта картина была типичной. А тут меня приводят в магазин, где в витринах лежат десятки сортов колбасы, такое же разнообразие сыров, в нескольких бочках плавают соленые огурчики разных сортов и степени засола. От малосольных до ядрёных.

        Все внимательно ловят мою реакцию. Я должен был порадовать их восторгом, но  так уж получилось, что я их разочаровал своим равнодушием. Очень устал и хотелось поскорее лечь спать. А они потом еще не раз мне рассказывали, что набдюдали картину как люди в такой ситуации начинали горько-горько плакать. И всё же тот эпизод произвёл на меня впечатление — с тех пор я стал делить людей на тех, для кого Родина там, где колбаса и на тех, для кого она там, где ты родился и вырос.

        Комната наша с Мишкой была достаточно просторной и достаточно пустой. Минимум необходимой самой дешевой мебели. Но в целом все очень опрятно.
Я приехал тогда на короткое время - познакомить Майкла с Верой и ввести его в курс всех дел. Затем я должен был отбыть на Родину, а Мишке предстояла полугодовая командировка и работа в штатах.

        Но работа работой, а жизнь течет своим чередом. Наступил мой тридцать третий день рождения. Мы любили тогда праздники и любили праздновать. Вот и в этот раз мы решили не упускать такой повод. Вера с Майклом заказали столик в ресторане «Одесса». Это был настолько известный тогда ресторан, что не удивлюсь, если он и сейчас еще существует. Было бы жаль, если бы было не так.

        Мы встретились у Веры на Оушенпарквэй. Была пятница семнадцатое. Впереди чудесный вечер и выходные.  Верочкин форд «Торус» был в ремонте, и она одолжила машину у подруги. Проблема была в том, что эту машину подруга только что купила и не успела еще выполнить кое-какие формальности вроде оформления страховки. Строго говоря, даже вставить ключ в замок зажигания не застрахованной машины в Америке считается серьезным преступлением. Но только не для типичных русских, каковыми были мы все трое. Тем более - что тут ехать-то?

        За рулем была Вера. Подразумевалось, что я как именинник имею право выпить не думая о том, что возможно придется садиться за руль. Свое водительское удостоверение я даже брать с собой не стал. А у Майкла тогда прав еще не было вовсе.

        Всё было замечательно. Тесный круг по-настоящему близких мне людей. Весь вечер нам пел Вилли Токарев. Его песни я впервые услышал еще на даче профессора Ступина и с тех пор очень их полюбил. Но Вилли покорил меня и как человек. Простой, доступный, без понтов и налета какой-бы то ни было бронзы. Я весь вечер заказывал ему песни, протягивая банкноту в десять долларов, а он спокойно брал американский червонец и я отчетливо чувствовал, что он делает это больше для меня. Может быть ему эти деньги и были не лишние. Он был приучен иммиграцией относиться к деньгам с уважением. Но прежде всего он не хотел проявить высокомерие и выражение лица его ни разу за вечер не выдало, его отношения к незначительности этой бумажки.
 
        Мы засиделись допоздна. Зал постепенно пустел. Мы позвали Вилли за наш столик, и он из уважения к нам присел. Мы пили с ним и фотографировались в обнимку. Мне было очень приятно. А ему, возможно, было приятно за меня.

  К тому времени набрались мы изрядно. Вот уже и Вилли покинул свой пост. И зал был уже почти пуст. А Мишка затеял свою очередную игру. Таких остряков, как Майкл я мало видел в своей жизни. Блестяще образованный интеллектуал в совершенстве владеющий английским (дипломную работу на английском отделении филфака он писал по американскому молодежному слэнгу), да еще от природы одаренный необычайным чувством юмора. Всё вышеперечисленное остается наложить на его внешние данные: очень высокий и весьма крупный он, как большинство больших людей, обладал раскованным и по-хорошему нахальным характером. Можно представить, что при таких данных и юмор у него был порой просто «на грани».

        В этот раз он начал так:

        - Верочка, как ты думаешь, а Циля Иосифовна очень богатая женщина?
 А Верочка к этому часу уже перебрала так сильно, что отвечать могла только автоматически:

  - Да ты что, Мишка, какая же она богатая женщина? Она очень бедная женщина.
 
  Мишка тоже был совершенно пьян уже. Но язык его жил своей собственной жизнью:

  - А как ты думаешь, Верочка, один серебряный ножичек будет лишним в хозяйстве у Цили Иосифовны?

        - Да ты что такое говоришь, Майкл? Как серебряный ножик может быть лишним в хозяйстве у Цили Иосифовны?

        И тут произошло странное. Верочка, - честнейшая русская женщина,  воспитанная в семье советского офицера, на совершенном «автомате» растегнула свою дамскую сумочку и положила в неё со стола прибор. Возможно она столько раз была свидетелем подобной сцены, которая среди «наших» на Брайтоне воспринималась как норма, что после воздействия больших доз алкоголя центры контроля в мозгу просто отключились. А может быть Грибин вошёл в образ так блестяще, что творил гипноз. Мы налили и выпили за здоровье Цили Иосифовны. К этому моменту мы в зале были уже последними посетителями.
 
        Через некоторое время Мишка повторил маневр и в сумочке у Веры оказались вилка, ложка, снова нож.

        - Верочка, а как ты думаешь, Циля Иосифовна очень богатая женщина?
 Это было однообразно, примитивно, но… работало! И вот большая часть приборов уже в сумочке. И после каждого из них мы пьем за здоровье нашей почтенной хозяйки.

  Пора уходить. Верочка пробует застегнуть молнию на своей сумочке, но сумочка, переполненная приборами не застегивается. Из нее все время что-то торчит - то ножик, то вилка. Нашу возню увидел официант.
- У вас проблемы? - спросил он и направился к нам бодрым шагом. С желанием помочь, вероятно. Но что будет, когда он увидит содержимое сумки? Я аж протрезвел на мгновение.
 
        - Чем могу помочь? - спросил официант, подойдя к Вере.

        - Застегни мне сумку - очень спокойно и уверенно сказала Вера. И… он застегнул!

        Что это было - магия чудесного дня? Не знаю. Стыдно за похищенное серебро, да. Но не мог же я (как самый трезвый) подойти и сказать: - извините, мы было тут у вас немного украли, но передумали. Так что вот, - заберите назад.

        Мишка идти еще мог. Но Веру мы вели под руки. И сложили ее на заднее сидение авто. Даже сидеть она уже не могла. А за руль пришлось садиться мне. Вот на это я никак не рассчитывал. Пьян сверх меры, без прав, машина чужая, без страховки. На сколько потянет этот букет по суровым меркам Нью-Йорка? Но... едем.
 Сначала надо было отвезти домой Веру через половину Бруклина. Потом вернуться обратно на Брайтон. Ехать я решил по самым темным и безлюдным улицам, чтобы не привлекать внимания. И вот оно! На хвосте полицейская машина. Ну, думаю, отлетался соколик. А сам себе говорю:

       - Стоп, только без паники. Может это просто случайность?

       Я еду тихо-тихо. Километров тридцать в час (по нашему). Они так же медленно двигаются за нами в пятидесяти метрах сзади. Едут и ладно. Может сами по себе едут не спеша? Сверну, думаю, направо. Сворачиваю. Они за мной. Я налево. И они налево. Мне это уже перестает нравиться. Это уже не случайно. Я продолжаю свои маневры пока не упираюсь в большой ярко освещенный перекресток. Останавливаюсь в правом ряду на красный. В моей ситуации гнать, уходя от погони? Это уж точно пожизненное, если не электрический стул. Полицейская машина подъезжает ко мне слева и, поравнявшись, останавливается. Я приготовился, что меня сейчас же вытряхнут из салона и положат лицом на капот.

       Офицер, сидящий справа, опустил вальяжно стекло и сказал:
- Слушай, парень, я не знаю, может ты как кошка ночью видишь в темноте? Поэтому я не прошу тебя включать фары. Но ты хотя бы габариты включи...
Надо ли говорить, что я включил всё: и габариты, и фары и даже дальний свет. Бывают все же в нашей жизни удачные дни!


       Когда я ездил во Флориду за партией кроссовок, я познакомился с Ильёй Киевским. О, это был настоящий фанат Солнечного штата. Он не столько хотел заработать на сотрудничестве с нами, сколько всеми доступными способами стремился пополнить армию влюблённых в этот благодатный край. Он стал моим добровольным экскурсоводом — возил меня по городам и весям , по национальным паркам и природным заповедникам. Он беспрестанно воспевал и восхвалял всё и вся, а я по-доброму подшучивал над ним:

- Ну да, пляж в Майами-Бич великолепный. Ну, а как насчёт акул? Я слышал, что они ежегодно съедают значительный процент населения?

- Акулы? Да, говорят, что здесь водятся акулы. Только их никто и никогда не видел. Они не подходят к берегу ближе, чем на десять миль. Да и вообще, люди их совершенно не интересуют.

Я в подобных случаях преувеличивал свои «опасения» намеренно, чтобы поиграть на его слабых струнах. Он же — отвечал вполне серьёзно, против своей воли преувеличивая в обратную сторону. Это было забавно. И повторялось не раз — и с крокодилами, и с удавами и с грифовыми черепахами. Когда же он счёл, что я созрел для делового разговора, то он повёз меня в место, расположенное недалеко от города Санкт-Петербург на берегу Мексиканского залива. И, хотя его название по-английски произносится не так как пишется, но и имя нашего родного города на этом языке произносится точно так же.

Это был совершенно новый город в джунглях, только что спроектированный и начинавший свою жизнь с чистого листа. Правительство штата за свои деньги сделало  все проектные работы, осуществило нарезку участков под частные дома, построило дороги и проложило все инженерные коммуникации. Вот бы нашим чиновникам так научиться. После чего наделы были выставлены на продажу по смехотворной цене, да ещё и по принципу «оптом — дешевле». Мы купили пару десятков участков и начали строить и продавать коттеджи во Флориде. Но этому ещё только предстоит осуществиться. А пока я возвращаюсь в Санкт-Петербург — настоящий и неповторимый для меня.

Да, Флорида хороша. Особенно Флорида Киз — цепочка островов, идущая через океан в направлении Кубы. Сотни километров можно ехать по ней по прекрасной дороге на автомобиле и любоваться стоящими у воды ресторанчиками и отелями, часто прямо над водой. Чтобы стать полноправными хозяевами этой земли пришлось истребить несколько миллионов её подлинных владельцев — индейцев, живших здесь тысячи лет до того как их «открыли». Всех — включая стариков и младенцев. Ну, чтобы наверняка. Большая несправедливость. Может когда-нибудь жители штата осознают это и проведут референдум о независимости. Или о присоединении к какому-нибудь более достойному государству?