Родина ты моя

 


        Автобиографические воспоминания
            
                Дом

      Я не хочу сравнивать дом с крепостью, хотя это так. Этот образ навевает состояние осады, войны. Войны страшной, которую мы пережили в голодном детстве. Во мне к моему дому живет беззаветная любовь. Она протянулась через всю жизнь.
      Дом моего детства, где я вырос и даже строил его. Сначала просто наблюдал, как отец на подводе с каурым жеребцом привозил камень для фундамента. Камни были тяжелые, плоские, мне не поднять. Отец-фронтовик, участник обороны Москвы в составе панфиловской дивизии, брал их сильными руками и складывал горкой, снова уезжал на сопку, ломал там плиты и возил три дня.
      Папа был богатырского роста. Я запрокидывал назад голову, чтобы увидеть его  продолговатое лицо, небольшие  глаза, из которых, мне казалось, всегда лился теплый небесный свет, кудрявую темно-русую шевелюру. Больше всего меня поражали его  руки и широкие обтянутые гимнастеркой плечи. Я видел, как в них клокочет невыразимая для меня сила, не сломленная войной, стройкой дома и работой в шахте. Но я тогда горько ошибался: его богатырские силы медленно уходили из разбитого тела двумя тяжелыми контузиями на фронте и от силикоза - перегруженных свинцовой шахтной пылью легких.
      Вскоре и я стал активным строителем. В широкой и круглой яме всей семьёй попробовали месить ногами глину с соломой и коровьим навозом. Получалось плохо. Тогда отец посадил меня на каурого жеребца. Я уже был хорошим наездником, заехал в яму и пустил лошадь по кругу. Сначала каурый не хотел трудиться, брыкался. Чуть не сбросил меня в глину. Было много смеха и слез.  Папа шутил и подбадривал, затем встал  в центре, принялся водить каурого на поводу, пока тот не привык. Учился и я управлять лошадью. И вскоре всё получилось. Из хорошо промешанной глины валяли вязкий саман-валок. Из него отец выкладывал    стены дома. Неделю валки сохли, укрытые соломой. В субботу готовили новый замес, а в воскресенье выкладывали новый ряд.  И так лето напролет.
      На следующий год я  подрос и крыл с отцом крышу, стелил полы, пилил доски, забивал гвозди, а было мне всего девять лет. Папа  хвалил  меня за ухватку, широко улыбался и говорил звонким серебристым голосом:
- Вот отстроим дом-хоромы, заживем новой счастливой жизнью без врагов в дружбе и согласии. И будем только вспоминать о лихих годах.
Я соглашался с папой, понимая, что фашисты нами разбиты, и теперь голод уж больше не придет в наши края, а от всяких бед оборонит нашу семью фронтовик-победитель. И с ещё большим усердием трудился на стройке дома. Особенно с увлечением красил ставни, выводил кистью орнамент, нарисованный старшей сестрой Валей. Я был рад, что мы успели с папой до осенней слякоти и холодов накрыть крышу тесом, а потолок утеплить дровяными опилками в смеси всё с той же глиной. В доме от огромной в девять колодцев печи сделалось сухо и тепло. Как же была счастлива наша семья, перейдя из землянки на зиму в капитальный, правда, не до конца отделанный дом! Я же не только счастлив, но и горд.
      После преждевременной смерти папы нам пришлось продать дом и уехать к родным. Я несколько раз приезжал на наш рудник и всегда приходил к моему дому. Теперь он был иной, обложен кирпичом и крыт шифером. Но все равно я его видел прежним, и он был мой. Я не смел войти во двор, просто стоял и смотрел со стороны, проживал в эти минуты ту жизнь, какую довелось прожить в  детстве, отрочестве и юности.

             Колодец
      Наша улица протянулась  вдоль огромного лога, который как бы распорол основание самой высокой сопки в шутку прозванную «Монбланом». Северный склон горы относительно пологий, без выходов скал, со щетиной  кустарника. Зимой ветры забивали  склон  снегом с такой силой, что черым (наст) удерживал человека. Мы забирались на гору целыми ватагами и неслись вниз на самодельных лыжах с огромной скоростью, не уступающей горнолыжникам.
     Снег долго таял и скатывался в лога. Ручьи струились вплоть до середины мая. Наступала жара, снег съедало и ручьи пересыхали. На хребтине нашего лога стояли дома Предгорненской улицы, на склонах раскинулись огороды, где выращивали картофель, кукурузу, подсолнечник, тыкву. В нижней части – грядки для овощей. Их надо часто поливать, а водопровода не было. И каждый заселившийся житель копал себе колодец. Я помню, как папа копал его несколько дней. Сначала с  метр шла черная земля, затем плотная глина. Чтобы стены не обваливались, их крепили срубом из горбыля или толстых досок. Параллельные доски запиливали на конце, стесывали,  в запилы заводили такой же ширины горбыли. Получался замок. Плывун, мокрая глина его не выдавит.
По мере сил я вместе со старшим братом и мамой помогал поднимать на поверхность бадью с грунтом. Папа находился на дне колодца и углублял его, своевременно крепя стены. Вода стала появляться на четвертом метре.
      - Вода!- воскликнул папа,-  угадали! Нам повезло!
      Точно так же,  как  соседям справа. То есть мы попали на ту же водоносную жилу. А вот соседи напротив – что поселились на левом склоне на улице Базарная, не угадали в водоносную жилу. Вырыв колодец в шесть метров, им пришлось оставить и рыть новый.
      Папа углубил колодец еще на метр и столб воды у нас стоял  два метра. Воды  хватало на полив многочисленных грядок, да еще оставалась для соседей, пока те не заимели свой.
      Что там пять метров, скажете вы! Пустяк. Это по горизонтали вырыть канаву в пять метров, большого труда не составит, но проникать в недра – ой как не просто! Если первые два метра колодца были вырыты за один день, то с каждым штыком труд утяжелялся. Такому огромному человеку, как мой папа не просто было находиться в узком пространстве да еще копать, загружать грунт в бадью, а нам поднимать с помощью ворота. Надо было копать с точностью, чтобы деревянная крепь плотно становилась вдоль стен, не косила. Когда же стала сочиться вода, работа в разы усложнилась, постоянно требовалось откачивать воду, сушить дно. Одновременно её обилие радовало: труд оправдается. Как бы то ни было, мы победили. Иначе не могло быть – работы вёл опытный шахтер, к тому же фронтовик, а мы его помощники не жалели сил и старались как могли.    
      Колодец давал чистейшую студёную воду. Она была вкусна, и мне казалось, когда плескалась в вёдрах, что я носил на коромысле домой, пела серебристым голосом.
      Весной посадки  поливали прямо из колодца этой студёной водой. Овощи быстро всходили и росли. Позднее, когда посадки зацвели, у колодца поставили деревянные бочки, наполняли их. Вода согревалась, ею орошали огурцы и помидоры. Потом я узнал, что мы поступали очень грамотно. Холодная вода давала эффект весны – как и всё в природе увлажнялось в это время года холодными снеговыми водами, холодным дождём. Затем наступало лето, цветение, плодоношение, и мы поливали овощи теплой водой. Получали эффект лета.
Меня  поражали колодцы, вырытые в начале лога. Если наш, а мы поселились как раз посередине, был глубиной в пять метров, и вода блистала сравнительно близко, то там, возле лобка лога, колодцы достигали двенадцати метров. Смотришь, в него и вода мерцает в этой глубине крохотной серебряной копейкой. А каково выкручивать ведро воды из этой глубины, а каково было его выкопать!
       Насколько это трудно я убедился, когда мне пришлось лет в тринадцать спускаться на верёвке в колодец и чистить его от ила. Прежде это делал мой старший брат Саша. Но в тот год он служил в армии, и главным мужчиной в семье был я. У меня  страха не было. Был он у мамы и у старшей сестрёнки: а вдруг они не смогут поднять меня на поверхность? Тогда для подъема я устроил блок, как это делал папа. Попробовали, получилось. Но поднимая воду, ил, облили меня с ног до головы. Я продрог, хотя  был одет в прорезиненный плащ и высокие сапоги. Но мама предусмотрительно натопила баню, как это бывало и раньше. Я  пропарился и не заболел. Зато хвастливо стучал себя в грудь перед сестрёнками. Те смеялись, признавали во мне героя, но говорили, что я задавака.
      Колодец считался источником жизни, потому за ним постоянно ухаживали, накрывали крышкой. Одно лето выдалось сухим и жарким. Совсем без  дождей прошел июнь. От зноя никла картошка, кукуруза, подсолнечник. Овощи на поливе наоборот благоухали и пошли первые огурчики, наливались помидоры, добрела капуста. И вот в последних числах июня с запада на Верх-Берёзовку наплыла огромная сизая туча. Она низко нависала над землей, лохматая с серыми клочьями меж которыми то и дело вспыхивали молнии, лопались раскаты грома, нагоняя на нас страх.
     - Наконец-то дождались дождя,- сказал я, стоя в сенях, наблюдая за тучей.
     - Это не дождевая туча,- сказала мама,- град идет. Загоняй кур в сарай.
Я бросился к курице-наседке, которая тревожно квохтала, собрав под себя цыплят, пристроившись под слабеньким навесом. Я подхватил наседку и, преследуемый налетевшим шквалом ветра, перетащил её в сарай. Она больно меня клюнула, но, видя, что цыплята прикатились к ней, как колобки, успокоилась. Петух и взрослые куры от свирепого ветра сами устремились под крышу.
      Туча мгновенно накрыла нас, шквальный ветер усилился, едва не свалил меня с ног, пока я бежал из сарая в сени. Зашлепали крупные капли дождя. Мама перекрестилась, читая молитву. Сестрёнки спрятались под кровать. Нарастал необычный шум и вот среди частокола дождевых струй пронеслись первые крупные градины.
      - Побьёт огород,- воскликнул я. И как бы в подтверждение, град густо заплясал по нашему двору, и через секунду в его лавине потонул сарай и все окрестности. Стоял оглушительный треск от столкновений огромных с голубиное яйцо градин. В середине градопад сыпанул гуще с куриное яйцо, чаще летели бесформенные ледышки. Наступала настоящая зима, нагнетая страх в наши сердца. Через несколько минут перед крыльцом сеней бесновался мутный ручей, переполненный градом. С каждой секундой он набухал, превращаясь в речку, захлестнул сени, бешено скатываясь в огород. Через небольшое оконце, тут же выбитое, я видел, что склоны лога белые. На них нет больше ни картошки, ни кукурузы, ни подсолнечника. Потянуло промозглым холодом.
    Я взглянул на маму, она крестилась со слезами на глазах. Тогда ещё я не успел осознать последствие трагедии – мы, как всё население нашего рудника, остались без  огорода. А это потеря очень солидного приварка к пенсии за отца, полуголодная зимовка.
     Как только  град стих, я выскочил из сеней, по колено утопая в потоке, и увидел, что там, внизу, где находились наши колодцы и располагались грядки, ревет бело-бурая река неудержимой силы. Ворот колодца, а он поднимался над землей почти на метр, едва был виден. Его не сорвало со столбов, благодаря хорошему креплению. Ошарашенный невиданным зрелищем я вскричал:
     -Колодец забило градом, где будем брать воду!?
Лед на земле таял до утра. Огород лежал черным мертвецом, как и колодцы доверху наполненные льдом, пугали белой смертью. Беду всюду оплакивали.
     «Монблан» наш тоже разделся до черноты.  Но он, насыщенный влагой, быстро оправился и оделся зеленью. Нам же нужно было бороться за выживание: негде взять воды для пищи, просто напиться. Запас, что был в доме, быстро израсходовали. Для коровы, вернувшейся с пастбища, таяли лед.
     Мама на следующий же день посадила огурцы, посеяла редис, укроп, свеклу, лук. Все, что могло вырасти до сентябрьских заморозков. Оживлять колодец принялись тоже на следующий день. Я едва не совершил глупость, такую же, как знакомый мальчишка: прыгнул в колодец, чтобы удобнее черпать, и чуть не утонул. Чистили колодец всю неделю. Много дней воду из колодца пили только кипяченую. Боялись инфекции.
     Вскоре зазеленели грядки. Огурчики только-только стали плодоносить, как их накрыл заморозок. Выросли редис, свекла,  лук. Но на зиму, как бывало, с огорода мы ничего не заготовили, кроме свеклы. Картошка, хоть и отросла, но урожая не дала. Наш стол в этот год значительно обеднел.

                Гольяны

             Речка Красноярка, в двух километрах от дома, излюбленное место рыбалок на пескарей и гольянов. Здесь мы купались до дрожи в  теле, загорали на пляжном горячем песке до бронзового оттенка.
         В июньское половодье, когда шла коренная вода, мы любили уходить вверх по Красноярке. Берега, заросшие тальником, шиповником, красноталом, черёмухой и калиной кучерявились буйной зеленью и неохотно пропускали нас в свои джунгли. Но мы упорно пробирались в заветные места. Река  стремилась к Иртышу, петляла в низине, выходила из берегов.
         День, два бушует разлив, и вместе с водой идёт гольян. Упадёт паводок, оставит в ямах свои зеркала. А в них — тьма гольянов. Усатые и жирные рыбки чуть больше среднего пальца, шоколадного цвета, стоят косяком. Мы, притаившись в зарослях, с горящими от будущего промысла глазами, размышляем, как же зачерпнуть на уху рыбы из этой лужи. В руках самодельные маленькие сачки из марли, а озерушка большая, не просто её охватить. Через неделю здесь будет сухо или останется совсем небольшая лужица, переполненная гольянами. Не пропадать же добру, надо его взять и приготовить сытный обед.
Стоило нам ступить на край лывы, как в ней волной отхлынула от берега туча рыбок, замутив воду. Мы с гомоном и восторгом  убираем со дна коряги и начинаем процеживать водоём. Вода теплая, как парное молоко, и нам, босякам, приятно ощущать её ласкающее тепло.
        Первые заброды приносят хорошие уловы. Крупных гольянов мы складываем в бидончики, а мелочь уносим в реку. Она, присмиревшая, рядом, в десяти шагах. Пусть живут рыбки, не погибать же. Смотришь, подрастут и на следующее лето дадут свой приплод. Прошлым летом мы находили такие ямы с засохшими на солнце рыбками — легкой добычей ворон.
        Меня всегда удивляло: почему в такие лужи попадает гольян, и совсем немного пескарей? Потом выяснилось, гольяны нерестятся в половодье и ходят за потоком воды, оставляя на траве икру. Какая-то часть рыбок попадает в ямы. К утру вода в реке падает, и гольяны оказываются отрезанными от русла. Мне всегда было жаль попавших в беду гольянов. И сколько таких ловушек на всем пути нашей Красноярки!? Но она в те годы почему-то не скудела, и мы всегда лавливали на уху, считали себя добытчиками.

                Родник и муравейник

            Большие муравейники попадались редко. Мы знали их наперечёт. Один такой сидел неподалеку от родника, что бил из-под огромной, как дом, скалы. Родниковая яма небольшая, можно перепрыгнуть, но глубокая. Смотришь в прозрачную воду и видишь, как ключ играет слюдяными песчинками. Иные выброшенные на берег  блистают на солнце алмазами. Сама скала тоже с прожилками слюды. Если удаётся отколупнуть ножом пластинку в копейку, а то и в пятак — пристроишь её к глазу вроде монокля и смотришь на солнце. Оно радугой  в глазу переливается, калейдоскопом семицветным. Но долго смотреть эту красоту невозможно, слепит и даже прижигает.
       Мы знали, слюда ценный минерал. В наших скалистых горах её добывали старатели. Находили и выкалывали пластины шириной в метр. Мы тоже искали, но самородные запасы успели выбрать до нас, остались для забавы только крохи.
Напьёмся студеной живой воды из родника и бежим дальше по тропинке. Она вьется меж косынками невысокого караганника с белыми цветочными шапочками к зарослям собачника — высокого белоствольного с ажурными круглыми листьями кустарника. Он в эту пору  красуется мелкими, но густыми ярко-красными цветами. Словно языки бездымного пламени. Отцветёт — появятся ягоды, становясь к осени малиновыми, но горькими каплями. Их много. Жаль, не сладкие, а то бы мы их объедали. Этот кустарник — разновидность рододендрона — так обидно прозвали из-за бросовых ягод. Сухостойный собачник выламывали для костра. Горел он жарко и бездымно.
      Нам он сейчас не интересен. А пробираемся мы к муравейнику, что примостился в зарослях, не обращая внимания на попадающиеся гнезда птах с яйцами.. Каждый из нас выбрал из караганника тонкие длинные прутики, очистил от листвы. Теперь мы кладём их на кучу, похожую на старую сопревшую копну сена.
      День солнечный, видно, что все двери в муравейнике отворены, а рыжие большие муравьи снуют туда-сюда в неустанной работе. Мы знаем, они очень полезны для леса, уничтожают насекомых, питающихся хвоей и листьями деревьев. Они также хорошо рыхлят лесную подстилку. Рабочие муравьи носят корм своим царицам, чтобы они откладывали яйца, упаковывают их в теплый и хорошо дышащий грунт, перемешанный с крохотными перепревшими былинками.
Пристроив свои прутики, мы отступаем от кучи на несколько шагов. Иначе эти великаны вмиг на нас взгромоздятся и вонзят в  загорелое и обнаженное тело свои клещи. Не так уж и больно, если один-другой укусит, но зачем? Придется стряхивать муравьев, многих побьёшь. У нас цель другая — попробовать муравьиной кислоты...Вместо конфет.
      Несколько минут мы стоим и смотрим, как наши прутики облепили муравьи и кусают инородное тело, упавшее на их дом. Они даже стремятся сбросить стебли, шевелят, но сил не хватает. Подождав с минуту, мы осторожно стряхиваем муравьев с прутиков и, отбежав в сторону, обсасываем стебли. Они кислые. Щиплет  губы и язык. Мы морщимся, потом кладем прутики снова, кто хочет. Мне хватает одной палочки. Не стоит злоупотреблять щедростью.
 
                Лук-вшивик
 
         Мы любили лазать на сопках по скалам. Они то там, то здесь выпирали из земли серыми плитами, словно прислоненные гигантские ладони. В щелях — земля. Иногда эти щели узкие, иногда широкие. Здесь-то и растет лук-вшивик. Никто из нас не знал, почему именно — вшивик. Наверное, потому так прозвали, что он мелкий и невысокий, но густой, как щетка, перо круглое, остренькое. Маленькую собачку у нас тоже называли вшивиком.
        Рвешь лук двумя пальцами и — в рот. Он сочный и не горький, на вкус приятный. Если в кармане кусочек хлеба, и вовсе хорошо. Закусишь прилично.
Тут же примостилась репа. Это мы так называем. На самом деле это  кактус неизвестного нам названия. Растёт на лишайниках, в узких расщелинах, где и земли-то крохи. А вот хватает репе влаги  дождевой и той, что хранят лишайники.
       Репа на звезду похожа с множеством загнутых внутрь и чуть-чуть колючих мясистых листьев. Выберешь покрупнее, оторвешь от лишайника, обдуешь пыль, и выедаешь сочную сердцевину. Она немного кисловатая, хрустит на зубах, словно перезрелый огурец.
       И что интересно, придешь в следующее лето на это же место, вшивик с репой разрослись. И снова лакомишься этим даром.
Под этой же скалой, где хорошо держится влага, мы находим  другой лук — слезун. Головка у него белая, сочная, даже сластит. Листья трехпалые, широкие. Его много. Собираем и несем домой. С солью и краюхой хлеба, отварной картошкой, вовсе хорош.
       Но самым любимым лакомством у нас были саранки. Их здесь называли кандык. Цветок — бутон-красавец. И молочный, с заревыми прожилками на лепестках, и янтарный, опушенный черной бахромой, и золотистый. Кандык любит простор и солнцепек на южных склонах сопок, а то и на макушке. Земля здесь твердая, каменистая. На иной полянке саранок — море. Смотришь, и дух  захватывает от разноцветья.
      Нам жаль трогать эту красоту, но мы знаем, что головка саранки сочная и сладкая, с ароматом меда. А мы в те послевоенные годы, как говорится, слаще морковки ничего не едали. Копаем кандык ножами. Луковица сидит глубоко, порой меж мелкими камешками, и добыть лакомство трудно. Потому, видно, он уцелел от мальчишеских набегов. Его и сейчас много на сопках моего детства.

             Картошка с укропом

       Однажды в конце июля, усталый и голодный, я вернулся с рыбалки. Открыл дверь, на меня тут же пахнуло отваром молодой картошки. Мама с сестрёнкой Валей её подкапывали, не вырывая куст, чтобы оставшаяся мелочь доросла к осени.
       — О! — восклицаю я, ставлю бидон с уловом на пол и, не чуя  запаха свежего укропа, стремглав бегу в огород, а вслед летит мамин грудной голос:
— Учуял свеженькую, дуй за укропом и луком!
Я находил на грядках молодой укроп, срезал своим складнем, стараясь не испачкать в земле. Набирал полную горсть, потом брал лук. Перо вымахало длинное, толстое, сочное. И бежал в дом. А там мама уже снимала с плиты кастрюлю, сливала с картошки воду, ставила на лавку. Принимала у меня укроп, обмывала его в ковше, мелко крошила на доске. Затем в парующую картошку клала кусочки маргарина, они быстро таяли. Через минуту ссыпала в картошку весь укроп, накрывала кастрюлю крышкой и встряхивала  несколько раз, перемешивая.
        Я с восторгом и нетерпением смотрел на священные действия мамы, одетую по праздничному картофельному случаю в светлую кофту и длинную синюю юбку. Почему-то мне мама больше запомнилась в темных одеждах с печальным светом в больших карих глазах, с длинной косой свернутой на затылке в упругий узел.  Видно потому, что всегда она находилась в работе по дому, по огороду, за починкой нашей одежды, вязаньем. Эта строгая темная одежда подчеркивала невосполнимую потерю – преждевременную смерть любимого мужа, моего дорогого папы.
       Итак, я садился за стол напротив распахнутого окна затянутого марлей от мошкары и мух, говорил:
       — Давай!
Мама ставила кастрюлю на стол. Она всё ещё паровала. Через струйки пара я видел огород, грядки, картошку в цвете. Мама насыпала через край кастрюли в мою глубокую тарелку рассыпчатую, разомлевшую картошку, облепленную укропом. Я с жадностью принимался за еду, так же как и мои сестрёнки Валя и Катя, сидевшие справа от меня.
       Зелёный лук мы любили есть вприкуску. Свернешь перо калачиком, сожмешь для удобства и кусаешь. Он сразу же делится на мелкие частицы.
— Оголодал, сердешный, на этой рыбалке, не торопись, прожевывай ладом, — одёргивала меня мама от быстрой обжигающей трапезы.
       Я с набитым ртом мычал и кивал головой. Мама ставила под левую руку стакан с зелёным чаем, заправленный кипячёным молоком, чтоб запивать и не подавиться. Я улыбался маме, она в ответ гладила меня по голове и спрашивала:
       — Нарыбачил рыбы-то?
       — А как же! На уху и жарёху! — отвечал горделиво, торопливо жуя рассыпчатую картошку с укропом, а душа пела.
       Потом уже, будучи взрослым, я не пропускал ни одного лета, чтобы вот так не поесть первую молодую картошку с укропом, сдобренную свежим коровьим маслом, с луком пером и чёрной краюхой хлеба. Это был целый ритуал. Я всякий раз вспоминал ту мамину готовку. Признаться, лучше которой никогда ничего не было. И ещё я вспоминал стол у распахнутого окошка, грядки с овощами и цветущую картошку.
      Тогда я не понимал глубокого смысла этой красочной картины. Сейчас эта глубина осознана: она кормящая! И я восклицаю — Родина ты моя!
            
                Разлив Иртыша

       Мы уже знали из уроков географии, что Иртыш — одна из великих рек мира и гордились тем, что часто бывали на его берегах, купались даже в первых числах мая. В это время он широко разливался, затоплял луга. Стоячая вода изрядно прогревалась на солнце, и нас не выгнать из этой купели. Сюда заходила и рыба.
       Старшие мальчишки небольшими бреднями ловили заблудшую рыбу. Она шла в половодье собирать быстро развивающихся рачков дафнии и циклопов. Заходила щука, сорожка и нерестились. Половодье длилось неделю. Икра успевала проклюнуться, но не вся. Находили потом повисшие на траве тенёта набухшей икры, уже присушенные солнцем.
      На левобережье разлив Иртыша занимал гигантские размеры. С высоты правобережных сопок видно было, как вода струится далеко за руслом, которое обозначено широкой и извилистой лентой тополей, осины, берёзы, черёмухи, тальника, калины. Две таких ленты с островами  в центре убегали вниз, исчезали в полях Таврии, названной так в честь первых петровских времен поселенцев из Малороссии. Нам интересно  наблюдать за настоящим морем, как оно сверкает на солнце мириадами бликов. Мы фантазируем, будто плывем на баркасе с парусами, бьём острогой крупную рыбу... И что странно, разлив не причинял вреда, никто не попадал под его потоки ни человек, ни скот, ни строения. Люди знали о разливах, потому ничего там не строили, а косили богатейшие луга после разлива на сено. И стога стояли так густо, что казалось нам, будто на пастбище выгнан огромный гурт буйволов.
      Не пропадала и рыба после упавшей воды. На луга с ямами и впадинами отправлялись бригады рыбаков. Сетями, неводами вычерпывали всю. Доставалось и нам, мальчишкам, если не прозеваешь день массового лова. Мы таскали ведра, фляги, выбирали рыбу из неводов. Таврические мужики были добрые, за помощь насыпали каждому килограммов по пять серебристого чебака, крупную красноперую сорожку. Попадали язи и щуки. Довольные мы шли домой, переправлялись через Иртыш на пароме. Нам всегда было любопытно видеть, как он идет по канату то к левому, то к правому берегу. Чтобы увеличить ход, мы тянули канат. Он лежал на дне и, пропуская его через блок, паром шел. Потом мы поняли, что несет его течением. Паромщик только поворачивает при помощи руля паром влево или вправо, а канат не давал парому уплыть вниз по реке.
      Однажды я отважился переплыть Иртыш. Были мы с сестрой и друзьями на левом берегу, брали в пойме клубнику. И вот мне взбрело в голову показать свою удаль пред другими мальчишками и девчонками. Я нырнул с берега, крикнул, что поплыл на ту сторону. Сестра закричала, замахала руками, затопала. Но я сначала  и не думал плыть через такую ширину, но вскоре почувствовал, как поток подхватил меня и понес на стремнину. Плыть было легко. Я саженцами отмерял пространство, и не заметил, как оказался на середине реки. Поворачивать было поздно. Признаться, испугался. Дальше шла спокойная широкая гладь реки с тихим течением и это пугало больше. Вода была теплая, и я отогнал страх, перевернулся на спину и, слегка шевеля руками и ногами, передохнул,  и снова перешел на вольный стиль.
      Сестра Валя и остальные ребята стояли, замерев, отыскивая мою голову, и дрожали от страха. Уже подплывая к берегу, я увидел мужиков. Они рыбачили и криками подбадривали меня, обессилевшего. Это придало сил. С трудом, но дошлёпал  до галечной отмели и почувствовал под ногами дно. Обрадовался. Оглянулся на тот берег и увидел, крошечную сестру. Она от радости прыгала, а из глаз, как потом мне сказали, катились слезы. Вспоминая этот случай, я никогда не жалел о поступке. В нём проявился мой настойчивый характер.
               Приметы.
          Моя мама - травница. Это у неё от бабушки-крестьянки и целительницы. Попутное ремесло – врачевание травами в глухих алтайских деревеньках хлебопашцев уживалось почти в каждом дворе и приносило неоценимую помощь людям. Бывало  к осени на подизбице, так она называла чердак нашего дома, висели десятки пучков различных трав. И всем она находила применение. Делала отвары,  пила сама, лечила заболевшего отца. Стоило кому-то из детей захандрить, поила нас. Но никогда не торговала  травами, говоря, что здоровье за деньги не купишь. А вот делилась с соседями или просто мало знакомыми людьми охотно. Опять же говоря, что дареные травы имеют большую силу, а дарительнице прибавляют здоровья.  Но многие люди взамен трав тоже дарили маме то клубок пряжи на носки, то несколько яиц, то нам, четверым ветрогонам – какую-нибудь одежку. 
        Мама всегда учила меня наблюдать. Говорила она певуче, словно сказительница, извлекая из памяти древние сказы-приметы. Они, отшлифованные народной мудростью, были точны в определениях, передаваемые из поколения в поколение. Яркие и убедительные, как весеннее солнце, они легко ложились в мою память. По приметам мама находила в поле рясные полянки клубники, поясняя, что эта ягода любит старые выпасы скота, где низкорослые травы, такие как мятлик. Я не помню такого случая, чтобы мы пошли в поле и не набрали ягоды даже в засушливый год и никогда не попадали под дождь. Мама знала, в какой день занепогодит и наоборот. Самая верная примета в этом случае, когда утренний туман быстро поднимается к небу. Будет вёдро. Если стелется – быть дождю. За июльским похолоданием – жди град. Обильная утренняя роса к жаркому дню. Мама учила собирать лекарственный донник по росе, а череду в солнцепек, в сухой день – шиповник, мелкий теплый дождик к обилию груздей, и брать их надо в первой половине дня, свеженькие и сочные, а  облепиху бьют в мороз, не менее десяти ниже нуля.
       Я, конечно, наматывал на ус мамины уроки, но больше всего меня интересовали приметы рыболова. Если плывет сор на речке Красноярке, учила мама, значит,  в верховьях прошли дожди, вода идет на подъем, рыба прибивается к берегу, собирает корм. Тут то и забрасывай в заводь удочку с червяком на крючке. Обязательно начнется хороший клёв. По мутной воде наживляй червя целиком, а в светлую, достаточно половинки. В светлую воду веди себя на берегу неприметно, тихо, ибо рыба чуткая.
       Я верил в приметы,  остальные мои друзья – кто  как. Но больше всех  со мной был солидарен друг Колька. Был он щуплый коротышка, очень подвижный и говорливый, с высоким звучным голосом.
      Вырваться с ночёвкой на Иртыш удавалось редко, чаще мы уходили утрами под пение петухов. Собирались возле моего дома, он стоял последним на нашем пути.
      Мальчишки в назначенный час приходят и свистят, но я выходить не тороплюсь, жду, когда загузонит утренний петух. Тогда   выскакиваю   из ворот и говорю:
      - Пора, братцы, петух нам желает удачи!
      До реки четыре километра через каменистую сопку, затем извилистым ущельем бежим к Предгорному. Тут на подходе к реке встречаются женщины, отгоняющие коров в стадо. Важно, чтобы  первая попавшаяся держала в руках  прутик. Я обязательно стремлюсь пройти мимо такой и поздороваться. Колька за мной.
     -Будет хороший клёв!-  громко говорит Колька.
     Мальчишки соглашаются. Кто же против хорошей рыбалки. Я подтверждаю Колькин вывод точным наблюдением.
     - Не с пустыми руками первая встречная тётеньки. В руках прутик, а у нас удилища.
      Что ж, сравнение верное, мальчишки охотно верят. Но впереди нередко разочарование.
      -Это твой толковый клёв, Вован? - подступаются мальчишки ко мне, когда  к обеду всего-то в бидончиках у каждого по несколько окуней и чебаков.
      - Надо не зевать, брать с подсечкой,- оправдываюсь я,- у меня больше вдвое.
      В следующий раз, когда нас отпускают на Иртыш с ночёвкой, обычно во второй половине дня, со строгими наказами купаться только на отмелях, а в глубину не лезть, мальчишки подсмеиваются надо мной.
      - Теперь какую примету выставишь? Петухи свои песни отгорланили, и первую женщину с прутиком не встретим!- наседает на меня Колька.
Мне приходится отмалчиваться. Но вот поднявшись на перевал, мы встречаем  тётю Глашу с ведром в руках.
      - Вот смотрите, тётя Глаша с ведром.
      -Она по ягоды ходила, ягода разве связана с рыбой?
      - Не важно, главное не с пустыми руками,- отвечаю я, и первый здороваюсь с ней, за мной остальные. Тётя Глаша знает нас всех, улыбается в ответ и говорит:
      -Хорошего вам улова, рыбаки!
      - Спасибо,- отвечаем мы дружно.
      Я же настырно обращаюсь к тёте Глаше:
      -Скажите, что у вас в ведре?
      -Молоко, ходила раздаивать свою Милку, вчера отелилась.
      - Видали, молоко!- восклицаю я,- так что улов будет отменный.
      Вооруженные столь убедительным доказательством, мы бодро идем навстречу удачи. На этот раз  не прозевали ни вечерний клёв, ни отменный утренний жор и были с богатым уловом.

               Дядя Степа не торопится.

        У моего друга Васи, был кумир – родной дядя Степан. Он жил на Бухтарме и почти каждое лето Вася гостил у него недели по две. Возвращался  домой неохотно. Ещё бы, там он в гостях, пропадал с удочкой и  братом Толиком на Бухтарме с утра до вечера. Часто  в эти дни дядя брал мальчишек на ночную рыбалку.
       Мы с завистью слушали Васины рассказы.
       - Мой дядя Стёпа всегда с уловом. Как возьмет меня и Толика с ночёвкой, так рыбы не унесешь – ведро! Он никогда не торопится закидывать удочку в мутную воду. Прежде проверит глубину, осмотрит, нет ли коряг. Если есть, разденется, очистит, хотя вода ледяная. Если решил рыбачить с привадой, приготовит её дома, а на берегу выложит колобки кучкой, себе под руку, вымоет руки и смажет прогорклым салом, чтоб комары и мошки не досаждали, и только тогда разматывает удочки.
       - Ты прошлый раз говорил, что у него есть свои излюбленные места. Откуда коряги, если он уже очистил дно?- придрался Колька.
       -Знаете, какая Бухтарма бурная. Берега подмывает, деревья валит,- выкрутился Вася.- Дядя Стёпа ночью на мышь мастер рыбачить, тайменя берёт. Меня научил, как в лунную ночь на перекатах брать ленка. Насмотрелся я лунных всплесков, когда хищная рыба охотится. Обязательно норовит хвостом  притопить плывущее насекомое, и потом – хап! Я сначала вздрагивал от всплесков, ленок иной раз свечку даёт, серебром горит, как в сказке. Это таймени мелочь гоняют. Успей тут и красоту увидеть, и поклевку не прозевать и вовремя подсечь. Потом привык. За ночь находишься, вымокнешь, не раз с валуна соскользнешь в стремнину по пояс. Сначала пугался,  потом привык.
Вася был склонен к полноте. За зиму прибавлял в весе, за лето успевал растерять лишний вес на рыбалках, играх. Приезжал от дяди Степы и вовсе подтянутым и загорелым.
       - Какую наживку дядя ставит на жерлицы на ночь?
       - Старается вьюнов. Добывает в песчаных отмелях. Роет лопатой. Вьюн в песок зарывается. Карась тоже годится, он - живуч. Наловит в соседнем озере и в ведре держит. Воду меняет несколько раз, чтобы караси не уснули. Толик велосипедным насосом воздух в воду закачивает.
       - С какой стати?- удивился Колька.
       - Аэрацию делает, насыщает воду кислородом, чтоб караси дышали.
       - Сказанул, у рыбы жабры, а не легкие!
       - Замечал, какие жабры кровянистые. Рыба пропускает воду через жабры, и кровь насыщается растворенным кислородом. Понятно!
       Да, Вася не только обучился ночной рыбалке на горной реке, но и узнал от дяди много полезного. Хорошо иметь доброго и знающего дядю.

                Привада из макухи

        Недавно в нашу компанию прибился Витёк с  соседней улицы. Сказал, что будет учиться  в шестом классе, как и все мы.  Для нас это было важно, одногодка, и возможно, попадет в наш класс.
       Он ходил с нами на реку и с интересом слушал  истории о рыбалке и рыбаках, а сам помалкивал.
       -Ты чего молчком ходишь, ничего не знаешь? Нигде не бывал?- допытывался Колька.
         - Бывал, кое-что знаю. Придем на берег Иртыша, вместо слов покажу на деле.
       Мы усомнились, чего такого он покажет, чего нам не известно.
      - Знаем мы таких показчиков, если  впервые идет на Иртыш!- отрезал Колька.
     Витя не стал возражать, просто пожал плечами. Но интерес возбудил. На излюбленной нами протоке Прорве мы разобрали свои удилища, что стояли в гуще тальника, привязали к ним лески и встали кто куда.
    -Минуточку,- сказал Витёк,- не спешите, берите пример у дяди Стёпы.
    - Да тут всё уж вычищено и глубина известна. Вон колышки мерные стоят и рогатки наши.
    - И всё же я спешить не буду,- Витька снял рюкзак,  не спеша вынул из него черный комок подсолнечной макухи, бросил его в своё ведёрко, достал завернутую в  тряпку глину. Желтую и липкую. И тоже бросил в ведёрко, зачерпнул из реки немного воды и стал размешивать содержимое.
     Мы постоянно мечтали достать макуху – жмых из подсолнечных семечек при изготовлении масла. Но завод был далеко – в областном городе. Твердый кусок её обвязывали бичевой и бросали в воду. Она служила отличной привадой, рыба шла косяком, клёв был отменный. Но чтобы месить макуху с глиной небывало такого.
    - Макухи один кусочек. На бечеве она быстро размякнет и её унесет течением, а с глиной привады хватит надолго. Вон сколько комков получилось,- сказал Витя, выкладывая мячики привады из ведёрка на лист лопуха.
Затем он бросил несколько колобков в омут перед каждым рыбаком в то место, куда забрасывалась леска с наживкой. Через минуту клев пошёл на удивление активный и продолжительный, а стал спадать, Витя снова подбросил тяжёлые мячики в омут, и ловля оживилась.
     В следующий раз он сделал замес из отрубей. Но их было мало, однако и тут клёв получился лучше обычного.
     - В отруби можно добавить хлеб,- сказал я.
     - Можно, конечно, но хлеб жалко бросать в воду,- ответил Витя,- его я лучше сам съем с ухой.
     Хлеб  уже несколько лет продавали свободно, не так как в первые годы после войны - по две булки в руки и по списку. Но все равно, мы, приученные в голодные годы беречь каждую хлебную корочку, согласились с Витей. 

                У рыбака в белом – пусто

      Как-то стоим мы выше дебаркадера, где обычно предгорненские парни промышляют, а клёв – просто на удачу. Так и таскаем чебаков один за одним.  Неожиданно к нам припарился щеголевато одетый взрослый.
     - Дядя, у вас клевать не будет, вы нам всю рыбалку испортите,- сказал я незнакомцу.
     -Почему?
     -У вас вся одежда белая, даже шляпа.
     -Ну и что же?
     - Рыба видит вас на берегу. Она чуткая и пугливая. А вы даже удилище белое откуда-то взяли. Сразу видно городской вы человек и впервые на рыбалке.
     -Точно, к вам на хваленые места приехал с племянником.
Мы головами по сторонам. Видим вдалеке Димку Горохова. Но мы с ним не дружим, он задиристый зазнайка, живет от нас далеко и учится классом выше. Он как раз выхватил из реки чебака.
     - Знаем Димку. Вон стоит, отошел подальше от вас. Чебака только что выдернул. Одежда у него простая, неброская, рыбу не пугает. Что ж он вам ничего не сказал про одежду?
    -Говорил, да я не поверил. Если дело в одежде, так мне ничего не стоит её сменить. Раз,- и Горохов старший с быстротой молнии снял легкую куртку, вывернул наизнанку и надел. То же самое он проделал с брюками.
    - Был  в белом – стал в   зеленом!  Ищи человека в белом! Ну, как, подходящий теперь цвет?- он улыбался, глядя на то, какое произвел на нас впечатление.
    - Здорово у вас получилось!
     Стоял он весь зеленый, даже шляпа зеленая.
     - Это у меня шпионский костюм,- смеясь, сказал  новый знакомый,- специально заказывал на два цвета. Пригодилось.
    - У вас в рюкзаке может и макуха есть?
    - Есть!- весело сказал он.- Вот берите, да меня научите, как пользоваться ею.
    Я воткнул свое удилище в песок, быстро достал из кармана бечеву, примотал солидный кусок макухи и швырнул приваду в реку.
    - Забрасывайте удочку туда же,- сказал я, а сам стал чуть ниже по течению.
    Через минуту возле макухи завертелась стайка чебаков и Горохов, как и мы, стал выдергивать одного за другим чебаков, восторженно восклицая:
     - Ай, да рыбаки, ай, да умельцы!
     - Дядя, я бы советовал не кричать,- проворчал недовольный Колька,- рыба, она не глухая. Распугаете!

                На покосе

      Не подумайте, что мы целыми днями летом пропадали на рыбалке или купались, нежились на песчаных отмелях. Такие походы были штучные. Самое многое раз в неделю. Остальные дни проходили в трудах на огороде. Мы копали лопатами землю под грядки, под картошку и кукурузу. Сажали, под лопату же, пололи и поливали овощи, а в конце августа надсажались на уборке урожая. Но мы выкраивали минуты иногда и часы, чтобы сойтись и поиграть в футбол или в лапту. Это были незабываемы минуты полные игрового азарта, жажда победы, споров. И всегда сожалели, как то одного, то другого из игр выдергивал голос мамы или отца, приказывающего бежать домой для какого-то дела.
     Став шестиклассниками,  мы уходили зарабатывать трудодни в соседнем колхозе, чтобы на них получить зерно на муку или сено для коровы. Помню, как охотно мы, три друга - я, Вася и Коля согласились поехать в июле на сенокос копновозами. Благо там работал Колин дядя Иван, фронтовик, раненый в ногу на Курской дуге. Он заметно хромал и любил носить солдатскую пилотку и широкий солдатский ремень. Дядя был классный стогоправ. Так что, было кому заступиться, если местные мальчишки вздумают нас, рудничных, вздуть. Их было на  сенокосе усыпано, как маслят в грибной год. Заготовка сена  - дело скоротечное, тогда старались брать сено высшего качества, в пору цветения трав, быстро и без проволочек. Потому выходила на сенокос  вся деревня от мала до велика.  Становились на покосах бригадами, и каждая стремилась утереть нос высокой выработкой другой, выйти в передовики.
       В упряжке из двух лошадей, цепляли деревянную волокушу. На одной лошадке должен быть верховой ездок. Подлетишь, бывало, к копне, встанешь, а двое дюжих парней или мужиков вилами в один-два приема укладывали копну на волокушу. Едешь к следующей, и так пока волокуша не потяжелеет, и её едва везут лошади, фыркая от натуги. Разворачиваешься и гонишь упряжку к зароду. Там потные дюжие мужики упираются вилами в сено, по двое  слева и справа, сталкивают огромную копну, и ты снова мчишься к малым копешкам, и слышишь веселый дяди Ивана крик:
       -Шевелись, шевелись! Семеро одного завалили!
       Это мужики вместе с женщинами мечут привезенное  сено в зарод. Дядя Ваня едва поспевает укладывать и топтать поданные навильники запашистого сена. И так крутишься весь божий день.
      Думаете легко?  Вроде бы да. Чего проще сиди верхом, управляй лошадью с помощью уздечки и вся недолга. Но за день так наколотишься в седле, того и гляди свалишься от усталости под волокушу. А за обедом и ужином мы не отставали от взрослых. Кормили сытно. Варили щи из щавеля и капусты на баранине или свинине, лапшу молочную, давали яйца, сметану, творог. Часто котлеты или гуляш. Мужики за  столом подбадривали:
     - Не робей хлопец, шевели ложкой живее, нам с тобой еще до ужина сотню копен забодать!
     Деревенские ребята сидели тут же за длинным общим столом, и уплетали еду не хуже нас. Одногодок наших было  трое мальчишек  и две колхозные  девчонки. Остальные пятеро старшеклассники.
    На третий день, пообвыкнув, мы хоть и падали от усталости, а стали играть в футбол. Команда на команду. Нас трое их пятеро.
    Я выполнял роль вратаря и защитника, Вася и Коля нападающие. Оба хорошо водили мяч, обладали быстрым рывком и хорошим ударом. Мы уже кое-что соображали в футболе, старались играть в пас и в первой же встрече значительно переиграли сельских ребят.
    Вторая и третья игра тоже остались за нами. Следующее соревнование – художественная самодеятельность. Я читал  наизусть «Мойдодыра», а потом «Жди меня». Вася показал стойку на голове и сальто, походил на руках и даже отжался, сделал мостик. Колька сплясал яблочку под гармошку.
Деревенские ребята стихов не читали, гимнастику не показали, а только пели и плясали. Нам присудили победу.
    Комсомольский секретарь, узнав о поражении своих ребят, решил взять реванш на скачках. Он сам приехал на наш стан, вручил нам похвальные грамоты от пионерской организации школы. Мы были очень довольны. После того, как вручение состоялось и нам аплодировали, секретарь Саша предложил устроить между соперниками три заезда верхами. Мы согласились, хотя опыта жокеев у нас никакого. Ипподрома, понятно, там не было,  выбрали ровную скошенную и убранную поляну, вбили колышки. Немного потренировались и пустились в бега.   
     Деревенские  ребята оказались опытными наездниками и победили. Мы не обижались, это не наш вид спорта, главное мы очень сдружились и обещали приехать играть в футбол классной  командой в сентябре.
Дядя Ваня, провожая нас домой, собрал всю бригаду и сказал:
     - Посмотрите, какие замечательные ребята выросли на Березовском руднике, настоящие добытчики. На заработанные трудодни им причитается по три тонны сена с привозкой. Это, братцы, не фунт изюму, а сытная зимовка корове, а вместе с нею и сытный стол семье! Молодцы!

                Осётр.

          После покоса, как бы  в поощрение, нам сразу же разрешили пойти с ночевой на Иртыш. Как же, добытчики! Шутка ли - сена на корову заработали! Разговоров и похвал сыпалось от родных и соседей столько, что не унесешь. Больше, чем за хорошую учебу. И мы, конечно, гордились, нам казалось, что даже крепко подросли за эти трудовые дни. Правда, голова выше отметки на дверном косяке на поднялась, но солидности все же прибавилось немало.
       Собирались мы тщательно. Знали, что в июле рыба после икромета отходит в глубины, сытая стоит где-нибудь косяками. На старицах брал линь, этот деликатес! И карась, на жерлицу попадалась щука и крупный окунь. Предстояло накопать побольше червей в сыром месте у нижнего ключа, да выпросить у родителей хотя бы по горсточке отрубей для привады.
      - За такую помощь хозяйству дам целую пригоршню,- сказала мне мама, - чуяла твою просьбу, собирала. Дадут, поди, отрубей Кольше и Василю?
      - Дадут по такому случаю.
      - С уловом будете, да с богатым. Сердцем чую!- отвечала мама, словно ясновидящая. И она не ошиблась, но такого, каким он оказался, не предполагала.
      Мы знали, что выше города Усть-Каменогорска люди ладятся перекрывать Иртыш, там построят большую гидроэлектростанцию. Говорили, что вода в реке будет круглый год холодная, а осетры не смогут подниматься на икромет выше ГЭС. Царь-рыба нерестится именно в эту пору в чистых  реках, каких множество впадает в правобережье, скатываясь с Алтайских гор. Рыба заходит в озеро Зайсан, поднимается в Черный Иртыш, то есть, выше китайской границы.  После того, как малек выклюнется, он скатывается за тысячи километров сначала в Обь, затем в Обскую губу и в Карское море. Там осётр растет, набирает вес и через семь лет поднимается к месту, где когда-то выклюнулся из икринки, чтобы оставить потомство.  Нам было интересно слушать такие рассказы, но голова у нас тогда по осетрам не болела. Мы плохо  понимали, что гидростанция нанесет большой урон  иртышскому осетровому  стаду, поскольку  водную дорогу перекрывают. Нас интересовали линь, щука, окунь, язь.
      Надо сказать, что июль всегда был жаркий, мы спали прямо на песке. Он за день хорошо прогревался, но и быстро остывал. Еще с вечера мы укрывали свое место ночлега травой и ветками тальника или черемухи, и песок долго хранил тепло. Подстелив сверху свою одежонку, мы разводили у ног костер, чтобы дым отгонял комаров и спали. Помню, мы почему-то не страдали тогда от комарья, как это бывает с рыбаками сейчас. О мазях и аэрозолях слыхом не слыхивали. Правда, годилось прогорклое свиное сало. Им мазали лицо и руки. Но и этого мы не делали, ибо сало у нас не залеживалось и съедалось вовремя.
Неподалеку от нашего излюбленного места на Прорве находилась старица. Но спать там было негде – мокро. Туда мы наставили жерлиц, и бегали ночью проверять снасти. Попалась одна щука на мою жерлицу. И я подумал: мама говорила не зря. Но я ошибался. Утром, когда солнце выкатилось довольно высоко, я первый проснулся, растолкал мальчишек, чтобы вместе идти проверить снасти в старице. И тут, глянув на заводь, я обмер от удивления и неожиданности. Возле одной из рогатин, что воткнута в дно для укладки на неё удилища, когда клюет неважно, я увидел лежащего на боку огромного осетра.
       От неожиданности я вскрикнул. Увидел великана следом за мной и Колька. Тот онемел. Вася же, глядя на нас, на наши искаженные рожицы – расхохотался. Коля мычал и показывал рукой на осетровое бревно в два метра, которое едва-едва шевелилось, слегка разевая рот.
      Что за штуковина, откуда взялся этот великан? Видно он не в себе. Скорее всего ранен деревянной со свинцом пулей каким-то браконьером и ушел от него, прибился к нам. Мы тогда не знали, что осетров бьют из ружей там, где шло перекрытие Иртыша. Чаще по тем, кто устремился в довольно ещё широкий проран, но ударялся о сброшенные валуны, повреждался, ибо сила инстинкта гнала осетров туда, где они семь, или четырнадцать лет назад выклюнулись. Шли самки и самцы. Не удержать!
     Теперь, когда на наших реках стоит столько гидростанций без рыбопропускных сооружений, мы говорим, что такое отношение к рыбным запасам – преступное. Но тогда об этом мало кто думал. Надо было обеспечить бурно развивающуюся страну электроэнергией.
    Наше обморочное состояние прошло, когда осётр шевельнул хвостом, стараясь оторваться от рогатки и уйти  дальше по течению, а то и в глубину. И тут у нас проснулся азарт рыбака-добытчика. Надо взять рыбу.  Мы бросились  к своим удилищам, чтобы крючками зацепить великана.
    - Стойте!- закричал я,- он  чуть шевельнется от уколов, и наши лески лопнут! Тогда точно уйдет!
Но мой крик не остановил моих друзей, они бросили лески, крючки не прокалывали толстую кожу осетра и соскальзывали. Тем временем я соображал, что делать. Надо бежать за жерлицами, связывать их вместе и как-то зацепить крючками за жабры.
     - Пока ты бегаешь, он уйдет,- панически кричал Колька.
И осётр действительно уходил, возможно, от нашего крика. Собрав оставшиеся силы, он  шевельнул хвостом, отвалил от рогатки и ушел в глубь.
Вопль отчаяния вырвался у нас из глоток. Мы побежали вниз по течению, благо берег тут не был сильно заросшим, дважды мы видели, как осётр выходил на поверхность, все также завалившись на правый бок. Вот он попал на стремнину, и его понесло на противоположную сторону протоки. Течение струилось меж коряжин и низкорослого тальника. Мы остановились потрясенные уплывшей добычей.
     -Эх, надо было осторожно забрести, с двух сторон подхватить за жабры и - на берег,- сказал я.
     - Что ж молчал раньше!?
     - Растерялся,- с горечью ответил я, и тут же: вон он, вон на той стороне меж коряжин и тальником застрял! Не уйдёт!
     - Его течение дальше в чащобу заталкивает!
     - Давай, Вася и ты Кольша  - за  жерлицами. Опутаем! Я буду наблюдать.
Мальчишек словно ветром сдуло. Между тем осётр, на сколько было видно, затих, видно набираясь сил для дальнейшей борьбы за жизнь. Переплыть протоку нам ничего не стоило, вода теплая, но в тальниках глубина выше пояса, а то и по шейку, как увяжешь такого великана. То, что он получил повреждение у будущей плотины, сомнений не было.
     «Надо скрутить лески жерлиц,- размышлял я,- сделать петлю, привязать на крепкую палку и осторожно подвести её под жабры, затянуть. А палку привязать за крепкую талину».
     Прибежали, запыхавшись, мальчишки со смотанными тремя жерлицами. Я торопливо изложил свою задумку. Согласились. Стали разматывать жерлицы, скручивая их в одну бечеву, срезали крючки. Сделали петлю, привязали к свежесрезанной метра в три талине, поплыли на ту сторону. Уговорились не кричать, чтобы не пугать великана. Едва мы приблизились, осётр ушел под воду, но тут же всплыл: не давали коряжины, и видимо у него был поврежден пузырь. Глубина здесь была по пояс. Я как самый высокий, взял петлю, шепотом приказав, поддерживать меня, чтобы можно было орудовать обеими руками. Коряжины и тальник – наши союзники, вдруг оказались  противниками. Они мешали подвести петлю под морду, да и течение все время сбивало моих низкорослых друзей, но они держались то вплавь, то за талины и толку от их помощи никакой.
     -Намотай бечеву короче,- прошипел над ухом Колька.
Я послушался, петля теперь свободнее проходила меж препятствий, и мне удалось подвести петлю под острое рыло осетра. Осторожно выбирая петлю на себя, я старался протащить её к жабрам. Осётр слегка продвигался вперед, и наконец, я захлестнул петлю. Но перестарался. Великан вздрогнул, ударил хвостом и ушёл под воду, поволок меня за собой.
     -Держи палку, не выпускай!- кричали друзья.
     Если бы впереди было чистое пространство, осётр бы  уволок меня за собой в пучину, как игрушку. Но мешали всё те же коряги и тальник. Слабое течение говорило, что впереди глубина. Подплыли мальчишки, исцарапанные тальником, они вцепились в нашу палку и стали лихорадочно приматывать к пучку из нескольких прутьев. Все, осётр на приколе! Но погружен на полметра. Как же его теперь добыть?
     На минуту мальчишки успокоились, вспомнили, как два года назад выше Предгорного завис на самолове предгорненский рыбак и его утопил огромный осётр. Лодку его пустую поймали гораздо ниже села другие рыбаки. Знали чья, всполошились. Дали знать родственникам. Утопленника нашли на другой день, зацепив кошкой за самолов. Осётр же, вновь потревоженный, оборвал все крючки и ушел. Говорят, гигант израненный крючками,  стоял  в спокойной воде, набираясь сил.
     А ещё вспомнили, как однажды в базарный день – в воскресение, мы ходили за покупками и увидели на лавке огромного осётра. Его продавали целиком. Мы долго крутились возле рыбины, мечтая вот так же отловить по лицензии царь-рыбу. И вот  нежданно-негаданно, она, можно сказать, у нас в руках.
     Через некоторое время рыба всплыла. Видно было, что петля надежно сжала жабры, но мне показалось, что и ослабла. Надо было как-то увязать её, чтоб не двигалась или находилась  натянутой. Пришлось перевязать нашу палку повыше, как бы вздернув рубину, но мы боялись – порвёт. Однако талины пружинили, когда осётр пытался уйти под воду.
     Но что же делать дальше? Стоять в воде бесконечно невозможно. Продрогнем. Решили выходить на берег по очереди и греться. Берег  острова был метрах в трёх, заросший тальником, черемухой, тополем. В тени деревьев сильно-то не разомлеешь. Но все же не в воде. Мы не знали, сколько времени провозились, да это и неважно, главное как вытащить добычу? Согревшись, решили прорезать в тальнике узкий проход в сторону берега и по нему направить осётра.  У Васи был хороший крепкий нож, и мы поочередно подгружались в воду, подрезали талины, сваливали по сторонам. Вскоре, окончательно продрогнув, мы повели великана на берег. Почувствовав мель, осётр забеспокоился. Мы не растерялись и, подхватив вдвоём бечеву, а  третий подталкивал сзади ослабевшую, но бьющуюся рыбу, что есть силы выбросили на пологий берег.
     -Ура!- закричали мы и запрыгали вокруг добычи, как африканские дикари.
Осётр долго шевелил жабрами. Был он больше моего роста в полтора раза. Это оказалась самка, с перебитым позвоночником. В ней ведро черной икры. Позднее все три бидончика были наполнены драгоценной икрой. Оставался вопрос: как же все перенести через протоку на левый берег, а затем более ста килограммов туши и три бидончика  унести домой?  Сначала переправиться на пароме через Иртыш под любопытными взглядами людей, затем идти по деревне и четыре километра до рудника. Слабо, не справимся! Решили звать на помощь взрослых: отца Коли и старшего брата Васи.
     С депешей отрядили Колю. Он отнекивался, но мы настаивали. Наконец   он согласился и погнал домой. Вернулся  к вечеру с отцом на конной повозке. Ещё бы! Больше центнера рыбы на себе не унесешь!
История эта быстро разлетелась по руднику. Мальчишки нам не верили. Но после того как некоторые одноклассники отведали угощение - хлеб с черной икрой, одобрительно соглашались с небывалой удачей. А мама подвела под эту удачу жирную черту:
     -Это вам, ребятки, Бог послал за хорошую работу на покосе!
      
  С. Сухобузимское