Все началось со Спирмена, Гальтона и Пирсона

Памяти Б.Г. Ананьева
Это воспоминание высветило значительную роль в моей жизни известного психолога Бориса Герасимовича Ананьва, масштабно мыслившего ученого и крупного организатора науки. Он поддержал мои первые исследования в области истории психологии.

                ***

Этот текст – попытка рассмотреть и рассказать, как я входил в историко-науковедческий анализ, в котором центральное место отводится исследователю и, таким образом, большое значение отводится изучению биографий ученых.
Я неоднократно отмечал в разных публикациях, что историей социологии начал заниматься на рубеже веков, исходно – становлением и развитием методов изучения общественного мнения в США, а затем, в 2004-2005 гг. – историей современной (послевоенной) советской / российской социологии. Однако я не очень углублялся в рассмотрение генезиса моего историко-социологического интереса, и это при том, он (интерес) имеет глубокие корни. Далекое начало позволила обнаружить моя недавняя разборка нескольких папок с публикациями 1960-х – 1990-х годов. В основном это – так было дешевле пересылать из России в Америку – оттиски статей и вырванные из журналов и сборников статьи и тезисы выступлений на конференциях.
Летом 1965 года я закончил математико-механический факультет ЛГУ и сразу поступил в аспирантуру, мои научные интересы лежали в области математической статистики и применения статистических методов в биологии, т.е. в биометрии. Одновременно я уже несколько лет тесно сотрудничал с университетскими психологами по тематике факторного анализа (ф.а.). У меня не было базового психологического образования, и я сам определял направления ознакомительного чтения. Естественно, через пару лет я стал искать, что было сделано дореволюционными и советскими психологами в сфере использования ф.а. Так в конце 1967 года была написана статья «Об использовании методов факторного анализа в работах советских исследователей» [1]. С готовым текстом я пошел к декану факультета Борису Герасимовичу Ананьеву, сегодня признанному классиком советской психологии, и попросил его направить статью в журнал «Вопросы психологии», возможно, он был членом редколлегии журнала. Ананьев знал меня по выступлениям на кафедральном семинаре и как редактор известного в те годы сборника «Человек и общество». Ананьев посмотрел текст и при мне написал письмо главному редактору. В первом полугодии 1969 года статья увидела свет, это была моя первая историко-научная публикация.


По-моему, весной-летом 1970 года я снова отправился к Ананьеву с просьбой о сдаче кандидатского минимума по психологии и защите диссертации по ф.а. Борис Герасимович одобрил и то, и другое и даже согласился стать титульным руководителем исследования. И, что очень важно, посоветовал сделать раздел по миграции ф.а. в разные отрасли психологии. Как я понимаю его рекомендацию сегодня, это было предложение исследовать некоторые аспекты истории психологии, точнее – истории тестирования свойств личности. Безусловно, я постарался все это сделать, и в конце того же 1970 года защитил диссертацию по психологии. Я многое прочел о создателе ф.а. Чарльзе Спирмене (1863-1945), но, к сожалению, не включил биографический очерк в текст диссертации. Мне не казалось это отвечающим тематике и жанру диссертации.
Лето-осень 1972 года оказались очень трудными в моей жизни. В мае после серии инфарктов скончался Б.Г. Ананьев, а осенью в авиационной катастрофе погиб мой первый оппонент, чл.-корр. АПН СССР Владимир Дмитриевич Небылицын, ему было 42 года. Ананьев и Небылицын руководили в Ленинграде и Москве исследованиями, в которых ф.а. занимал принципиальное значение.


В то время я уже работал под руководством Андрея Григорьевича Здравомыслова в социологической группе кафедры марксистско-ленинской философии Ленинградской высшей партийно школы. Участвовал в проводимых исследованиях, старался побыстрее осваивать новую для меня науку, но, заразившись историко-научными поисками, я начал «копать» историю рождения корреляционного анализа, это было продолжением биометрических и математико-психологических поисков. У меня было немного времени, но все же я стал посещать семинары Ленинградского отделения Института истории естествознания и техники АН СССР и 27 октября 1971 года сделал там доклад «“Принцип корреляции ” и развитие математической теории корреляции». Публикацию пришлось долго ждать, статья в Трудах Ленинградского общества естествоиспытателей вышла лишь в 1975 году [2].
При разработке этой темы обнаружилось скудное и поверхностное освещение в советской литературе биографий Фрэнсиса Гальтона (1822-1911), Карла Пирсона (1857-1936) и других российских и английских математиков, статистиков и биометриков, внесших основной вклад в разработку методологических и математических аспектов темы, но даже беглый анализ деятельности Гальтона и особенно Пирсона, обстоятельно освещавшейся в английской литературе, вызвал во мне желание полнее узнать их жизнь и научное наследие.
Я был готов продолжать изучение истории корреляционного анализа, просматривались первые направления движения, но в 1971 году Здравомыслов откомандировал меня в группу Бориса Максимовича Фирсова, и началась новая эпоха в моей жизни – опросы общественного мнения и анализ надежности результатов опроса. Срок командировки истек в конце 1971 года, но мы сработались с Фирсовым и подружились, через несколько лет я перешел в Институт социологии АН СССР и связал свою жизнь с изучением проблем анализа общественного мнения. Конечно, по возможности, я пытался узнавать, как и что было раньше, например, историю почтового опроса, но все же глубоко в историко-научную, тем более – биографическую проблематику заходить не удавалось.


Однако в достаточно редкие периоды «затишья», когда плановая тематика была завершена, я продолжал заниматься историей корреляционного анализа и постепенно сфокусировался на изучении биографии и творчества Пирсона. У меня был смутный план подготовки докторской диссертации по истории философских и математических принципов корреляционного анализа, но я понимал безнадежность этой затеи и в содержательном плане, и в организационном. Над Пирсоном висела критика Лениным его философских построений, и институт Социально-экономических проблем АН СССР, где мы с Фирсовым работали, никогда не одобрил бы мою работу по этой тематике.
В целом я оказался в сложной ситуации: историко-научные разработки оставались моим хобби, я не мог активизировать их, но у меня не было возможности публиковаться и по секторальной теме – изучению общественного мнения в Ленинграде. В самом начале работы в этом направлении Обком КПСС, выступавший заказчиком опросов, строго рекомендовал нам воздержаться даже от упоминания в статьях и выступлениях факта зондирования мнений ленинградцев. И мы безоговорочно следовали этой рекомендации.
Наконец, в 1979 году, уже после защиты Фирсовым докторской работы по современным путям развития средств массовой коммуникации в мире, мне было разрешено рассматривать в статьях организацию наших опросов и обсуждать общие проблема надежности получаемой информации. В этих обстоятельствах я затормозил исследования по истории корреляции и активизировал анализ проблем надежности. Надо было все же оформить докторскую диссертацию. Обстановка в ИСЭП АН СССР в первой половине 80-х была очень непростой, сначала институт покинул В.А. Ядов, вскоре, вынудили уйти и Фирсова, обвинив его в разглашении данных опросов – они без каких-либо действий с нашей стороны попали к консультанту Юрия Андропова – и по надуманному «делу» о передаче материалов по состоянию экологического сознания ленинградцев нашим финским коллегам. Нас отстранили от опросов. Однако в начале апреля 1985 года моя защита прошла успешно в ИС РАН, это было через несколько дней после избрания Михаила Горбачева Генсеком КПСС.


Поначалу я думал вернуться к моей историко-научной проблематике, но перестройка нарушила эти планы. Прежде всего – работа в только что созданном ВЦИОМ и новые открывшиеся возможности сотрудничества с Западными коллегами. И все же, даже не помню, почему, в начале 1987 года я отправил в «Социологические исследования» письмо, опубликованное Г.С. Батыгиным под названием «Не терять преемственности». Я писал: «Оглядываясь на развитие социологии в нашей стране за последние четверть века, анализируя более чем десятилетнюю деятельность журнала “Социологические исследования,” все сильнее убеждаюсь: в журнале необходима рубрика “Из новейшей истории советской социологии.” Здесь могли бы печататься итоги собственно историко-научных изысканий, не опубликованные ранее результаты исследований, документы, отражающие работу социологических коллективов, хроника прошлых лет, воспоминания» [3]. Не понимаю, что побудило меня сделать такое предложение, конечно же в 2004 году, когда я начал свой проект по истории послевоенной советской социологии, я не помнил о нем, хотя в нем, фактически, обозначалось направление моих собственных будущих исследований. Возможно, это была моя первая попытка соединить опыт работы в социологии с науковедческими штудиями.


Так или иначе, но подводя перед отъездом в Америку итоги своих научных исследований, я насчитал без малого 150 публикаций, из которых семь составили раздел VIII «Исторические аспекты различных предметных областей». И еще мне помнится, что в конце апреля 1994 года, буквально за несколько дней до отлета, когда квартира была уже пуста и по два баула на уезжающего были собраны, я отнес на помойку папки с переводами и конспектами работ по истории корреляционного анализа и большую коробку с микрофильмами публикаций Гальтона, Пирсона и других создателей этого направления математической статистики. Я с грустью думал, что никакого нового захода в историю науки не будет...
Не могу и не хочу вспоминать первые годы жизни в Америке, хотя в ряде интервью и в собственных текстах я описал их... речь шла не о том, какими темами заниматься, а о более принципиальных вопросах жизни. Однако в 1999 году я сделал первые небольшие статьи о месте Интернета в российской социологии – дань многим годам изучения СМИ и отражение опыта вхождения в новую сетевую реальность.


Но уже в 2000 – 2001 годах появились статьи о жизни и наследии Джорджа Гэллапа, меня он сразу заинтересовал, и здесь мне немного повезло, в 2001 году исполнялось 100 лет со дня его рождения, и его биография приобрела известную актуальность. И оправданно говорить, что американский этап моих историко-научных, биографических исследований начался с изучения биографии Гэллапа.
Скажу, мой пусть к этому был долгим и непростым. В 1971-71 гг. я нашел ссылку на одну из статей Гэллапа в разделе о выборке, написанного Фирсовым Проекта нашей деятельности по изучению общественного мнения. Конечно, меня это заинтересовало, т.к. я решил, что Гэллап – статистик. Мое представление усилилось, когда я ознакомился с его статьями в Journal of the American Statistical Association и Public Opinion Quarterly, тем более, что последний журнал можно было прочесть лишь в библиотеке Ленинградского отделения математического института АН СССР. И такое мнение о деятельности Гэллапа у меня сохранялось достаточно долго.
Но было бы заблуждением смотреть на работу Гэллапа как на деятельность большинства полстеров, освоивших рецептуру формирования выборки и процедуры опроса респондентов. Гэллап прежде всего имел прекрасное образование и тренинг в области экспериментальной и прикладной психологии. По своему базовому образованию он был психологом, и его Ph.D. касалась анализа читаемости, читательских предпочтений, установок. К тому же, к изучению общественного мнения он пришел в 35 лет, будучи признанным специалистом в анализе механизмов восприятия коммерческой рекламы и профессором, читавшим ряд дисциплин будущим журналистам. Конечно, тема жизни и творчества Гэллапа стала продолжением моих российских исследований по методам и методологии изучения общественного мнения, но одновременно она вписывалась в ту проблематику, которой я занимался при исследовании истории ф.а.


Джордж Гэллап (1901-1984) сыграл и продолжает играть ключевую роль в моем понимании методологии биографического анализа. Мне кажется, что жизненную траекторию подобную гэллаповской следовало бы придумать, хотя это крайне сложно сделать, если бы ее не было в реальности. У него самая продолжительная в моих биографических исследованиях предбиография. Он – представитель десятого поколения Гэллапов-американцев, и жизнь ряда его далеких предков достаточно полно документирована. Более того, его предки участвовали в установлении в Америке первой формы института демократии – городского собрания Новой Англии, и первые свои опросы Гэллап трактовал как городское собрание Новой Англии, в котором участвовали представители всего населения. Это – уникальный пример биографичности творчества социолога.
Университет штата Айова, в котором учился Гэллап, прислал мне копию его личного дела, и в результате длительного изучения этого документа мне удалось восстановить имена большинства профессоров и преподавателей Гэллапа, а потом я постарался прочесть их книги, которые предположительно использовались в читаемых ими курсах. Больше того, биографии преподавателей позволили мне выстроить траектории преемственности, связывающие учителей Гэллапа, а значит и его, с первым поколением европейских психологов, заложивших основы измерения (тестирования) свойств личности [4]. И мне приятно отметить, что профессор Джордж Патрик, вводивший Гэллапа в теорию и историю философии и оценивший его знания на отлично, опирался на построения Карла Пирсона. Патрик связывал философию со стремлением понять мир, в котором мы живем, используя научные методы. При этом наука трактуется по Пирсону как полное и последовательное описание фактов опыта по возможности в самых простых понятиях.


Я не считал и не считаю, что лекции Патрика могли сразу сформировать отношение Гэллапа к социальному миру, психологии и науке как к процессу и инструменту познания. Однако не менее ошибочным будет допущение о том, что они не оставили значительного следа в его миропонимании. Гэллап готовил себя к работе в области психологии, и его должны были интересовать и теоретико-методологические проблемы этой науки, и возможности науки в целом.
Научное наследие Гэллапа огромно, это итоги его труда более, чем за полвека, и с 1935 года он постоянно был в поле зрения нации и политической элиты. С ним хотели встретиться все президенты, начиная с Фраклина Рузвельта и кончая Джмимми Картером, но он ни разу не позволил себе принять их приглашение посетить Белый дом. Как писали знавшие хорошо Гэллапа, он предпочитал быть в стороне от власти, в нем навсегда сохранилось нечто от айованского паренька, зарабатывавшего на оплату обучения в школе уходом за несколькими коровами и продажей молока.
Гэллап умер в 1984 году, и почти четыре прошедшие десятилетия дают интереснейший материал для анализа постбиографии Гэллапа, которого и сегодня с полным правом можно назвать нашим современником.


Это было начало моих историко-научных исследований в Америке, в 2004 они дополнились изучение прошлого-настоящего советской / российской социологии. Стремление отыскать траектории преемственности в послевоенной отечественной социологии, естественно, не дало того результата, который был зафиксирован при анализе биографии Гэллапа. Первое поколение советских социологов, формировавшееся в период политической оттепели, не знало своих предшественников. Именно поэтому мне пришлось сделать вывод не о возрождении российской социологии, но и ее втором рождении.
Изучение длинной последовательности учителей и учителей учителей Гэллапа, позволило условно разделить их на пять поколений, начиная с Фехнера, Гельмгольца, Вундта и других «отцов» психофизиологии и кончая молодыми преподавателями, почти ровесниками Гэллапа, позже это дало импульс для создания поколенческой структуры в российской социологии.
В целом, изучения истории современной российской социологии отражены в нескольких книгах и в около 400 статей. Проект продолжается.


Так сложилось, что я начал изучать творчество Гальтона, Спирмена и Пирсона, когда их философские концепции жестко критиковались как идеологически ошибочные, иногда – как человеконенавистнические, а использование статистических методов в биологии и психологии трактовалось как протаскивание вредных буржуазных приемов, осужденных партией и прогрессивной научной общественностью еще в 30-е годы. Особенно обидно осознавать то, что за годы изучения наследия Пирсона я ничего не смог опубликовать ни о нем, ни о сделанном им.
Но я понимаю, не было бы той историко-науковедческой работы, я уже в Америке не обратился бы к изучению биографии и работ Гэллапа и не углубился бы на полтора десятилетия в прошлое-настоящее отечественной социологии.


1. Докторов Б.З. Об использовании методов факторного анализа в работах советских исследователей // Вопросы психологии. 1969. №1, С. 142-146.
2. Докторов Б.З. “Принцип корреляции ” и развитие математической теории корреляции // . Успехи биометрии. Труды Ленинградского общества естествоиспытателей. 1975. Том LXXII, вып. 3. С. 8-23.
3. Докторов Б.З. Не терять преемственности // Социологические исследования. 1987. №1. С. 118.
4. Докторов Б.З. Реклама и опросы общественного мнения в США: История зарождения. Судьбы творцов. М.: ЦСП. 2008.