Дороги

Столбовые дороги убегают вникуда, ни полей. И нет тревоги.
Ты не встретишь никогда. Навсегда одни пороги.
Осложненье автостопом отправляться в дальний путь.
В мире этом не жестоком страшно с сёл на юг свернуть.
Стрёмно полежать уныло у костра, когда заря.
Жутко знать, что член постылый в клин тебя убьёт, беря.
Незнакомца, что приходит из экрана торной тьмы.
Что кругами хороводит с пошлой комнатной весны.
Что не будет мягкой крайне. А жесток как будто луч,
Луч болюсенький, случайный сквозь подручья борзых туч.
Пустота и запустенье перевалов и домов.
Что за вечное везенье сотрясать укромность лбов.
Своей поступью лесною, что гудит «бз-бз-бз-бзы»,
И не знать в ночи простою страстью гибельной ****ы.
Что подстилкой демон сделал, страшный, как иудов грех,
Что нена-чертАнный мелом слышен в темнотище смех.
Я цедю. А он исходит из моей гамачной хни.
Время даром не проходит, много трёпа и ***ни. 
Много разного распаду – никуда не деть глаза,
Аль словеса мурмеладом оседают, как слёза.
Он приходит, остаётся. Превращает в пёстрых птиц
Мои руки. Уж не гнётся улыбальность встречных лиц.
Раскладушка. Шарик ваты. Шкодный непокорный прыщ.
Убирайся ты, проклятый, натяжной надменный хлыщ.
Никогда не едьте лесом, коль у вас велосипед.
Никогда во сне чудесном не засмейтесь, то во вред. 
Помирать наверно буду на дороге, под кустом!..
Не узнать простому люду, как тяжёл на суке ком.
Исполосанная насквозь, видя лишь его глаза.
Кожи золотистой мягкость, взвесив все родные «за».
Возвеличив некомушность, не давала и за так,
Мамы с папой равнодушность. Вновь умру с тобой, и, как.
Но, однако, не покину я дороги, Воин льда,
Обстоятельства отринув, прочь уйду, так и всегда.
Остановок запоздалость, хвощность рощ и парков, зря
Одолеть, хотев, усталость, шла, как бер-серк, в край, горя. 
Зря сидела в ТОЙ беседке, зря хотела… тишины.
Будто бОлтиха на ветке, доставала до струны.
Чьей-то мрачной, злой душонки и ушла, забыв навек,
Поразительно, иконки стали мне больными. Бред! 
А священник местной церкви свой приход мне б подарил,
Даа, со мною бы померкли: Мельфедор. И. Завиил.
Карандаш всего лишь, спичка, станут в рук кольце, мечом,
Молодая истеричка – скажут там, в стране, врачом.
Злые, силы. Ни за что мне не продать страну столбов.
Только чебурашкой стонет, наливной ноябрьский ров.
В октябре уже не то, Мать, не хочу я Хэллоуин,
Человеческая помощь не моё, в краю руин. 
Опасаюсь оглянуться, опасаюсь… Ни-ко-го.
На рожденье наебнуться нАгих гибельных углов.
И картавым перекликом, снится мне, во сне, чужой,
Молодой или, старик ли, добрый, ли, дебильно злой.
Так не скажешь, не поможет, мне, никто, почту за честь
Душу если растревожит, человечья злая жесть.
Из кусочков собирая чистоту… сгублю его,
Света, радости не зная, отплачу опять собой.
Никогда из перелесий мне не выбраться. И что.
Ничего уж нет чудесней на дорогу стать ногой.
Чтобы было понадёжней, чтоб играл и жил маршрут.
Чтобы было даже можно рассказать потом, что грут.
Чтобы был похож на небо мой забывшийся нергал,
Небо алого рассвета моих поз, что номинал.
Я иду, такой дорогой не кривой, но не простой,
Что кажУщийся подмогой Бог мой выгнулся горой.
Никогда я не останусь в этих мыслях – вот беда,
Перестану видеть ману в жилах смертных навсегда.
Перестану, но надеюсь, стану просто бы простой,
Наиграться ли осмелюсь со своею со звездой?
В людях тоже вот неплохо вроде кажется порой,
Стану девкой-скоморохом, серокрылый лебедь мой.
Запалески и порталы, ведьмы, демоны, говно,
Повидала я немало, умерла внутри давно.
А столбы… всего лишь люди, там, внутри, чертяк-ворот,
Никогда мы не осудим полюбовно свой народ.
Исполняя все желанья, ты придёшь, любовь, ко мне,
На короткое свиданье, наяву, а не во сне.
Понесёшь вперёд наверно на руках, имея кровь,
И креститься суеверно станет бабушка-свекровь.
И запомнятся мне только те дороги, только дни,
Когда было страшно, золко, тухлячки виднелись пни.
Парков. Весей. Древний сосен. Лес и поле, и река.
И тяжёлые колосья в твоей гриве на века.
И голодные объятья, трепет губ и поясниц,
Пелерины, саги, платья, коловратье рук и лиц.
Исторгуешься ты просто – я, тебе, и ты для нас,
Взглядом милым, взглядом вострым будешь биться каждый час.
И тогда забыть, наверно, мне придётся о… Земле,
И покуривает нервно мой учитель о судьбе.
Что накрыла ученицу, не отличку, о, нет, нет,
А хорошую больничку посоветует, привет.
И таблетки замаячут на моей второй душе,
Репетицию назначут в нашем местном шалаше.
Для психоза и науки, что нельзя ходить туда,
Где живут те лярвы-суки, и бежит, звеня, вода.
Что играла с перекосом нашей странной не-звезды,
Обосрался бы поносом и важнейший оо-мёздЫ.
Кирпичей бы Кашпировский наложил, какой смешной,
А бомонд крутой московский объявил бойкот другой.
Не пустили бы в столицу вновьприезжих из таких
Стран. И вредную ослицу забирал бы днём жених.
Приходил бы только в чёрмном и короне, негодяй,
В городишке нашем сонном наступил готичный б рай.
Наступил бы, потоптавшись, пристрастился будто лев,
И однажды, не поднявшись, все ушли в вампирий зев.
Встали б глядами и рвами, пагаринами, дракон
Зубоскальными словами проводил весной МабОн.
Народилися народы в новизне такой, упырь
Каждый третий стал. И роды принимал змеюка-хмырь.
И тогда весь мир покушал этих истин, в чем вопрос,
И одной бы меньше клушей ветер в полюшко унёс.
Вижу я во сне крылатом – это будет, да, да… нет,
И холодная патлатый принимаю свой обет.
Никогда не исчезавши, не смогу предать, увы,
Ты меня, в себя вобравши, до последней, до крошбы.
И последнее – наверно, не смогу в тех кУщах спать,
Нет посёлка, очень скверно голод и простуду знать.
Только кУкает кукушка, только предрассветный зной,
Эх-ма, милая старушка, вот твой гостик на постой.
Изнемногшая уставши посмотрю на небеса:
Мне ли, истину познавши, знать, где прячется лиса.
Кицуне в кустах ольчаных, а в тех дальних злой петух,
Встреч негаданных, случайных слишком много до светУ.
Слишком мало. Слишком крайне любишь твёрдо и тепло,
И в объятиях бессильной, полюбиться бы могло.
Но… о, нет, о, нет, жестокий, нам не стать влюблённой хной
На руках у дараоки, верой не сгореть большой.
Не пылать от отвращенья к злу, тем узам, что у нас,
Лишь приметы и отмщенье, лишь разлука каждый час.
Грешен. Каждый человече. Никому не стать. Вратам
Не открыться на рассвете, к счастью, и к разиням-ртам.
Не припасть к асфальту ложью стоп пингвиньих небольших,
Только сердце мне тревожит нечувствительный тот «вжик».
Погадай мне ветер, милый, погадай мне, поле-лес,
Только именем постылым время лечится чудес.
Перестать не стану, броской, выйду к людям, вот беда,
Платье, кудри, босоножки; я стройняха, не-вольна.
Ну, а он… как тень кружится, никогда не встать часам,
Жесть и калия, и птицы, снова птицы; голоса.
Перепуганный тот малый будет точно пару дней,
Что сказал: «привет» устало из «БигМака», вот… кобель.
А мой дядя ненавидит, приезжаю, как домой,
Он во сне наверно ж видит, чтобы сгинула к ***й.
Не вернулась, ресторанам в поле встать бы как стреле.
Так неопытно и странно в размышленьях о себе.
И тогда когда надежда уж покинет, ты придёшь.
И моё раздумье сгинет, и со мною прочь уснёшь.