Когда душа поет

Люди часто поют «про себя». Наши души не умеют говорить, поэтому самовыражаются музыкой, прорываясь из глубин сознания попытками воспроизвести хотя бы малую часть того, что звучит у них внутри.

Выросла я в небольшом рабочем поселке на северо-востоке Европейской части России. Центром жизни был Чугунолитейный завод, который поставили здесь еще при Екатерине II купцы из Великого Устюга. В начале тридцатых годов прошлого века через поселок прошла ветка железной дороги, но район все равно оставался «медвежьим углом».  До областного центра почти 300 км поездом, до районного — 50 км по размытой грунтовой дороге. До сих пор можно уйти в лес, пройти десятки километров по прямой и не встретить ни одного признака близкого жилья. Поселок был типичным: магазины, клуб, стадион, больница, пара детских садов и школ.

В музыку влюбилась в раннем детстве. Телевизора у нас тогда еще не было, поэтому вечерами родители включали проигрыватель и ставили пластинки. Репертуар был самый обычный, типичный для тех лет: советская эстрада. В такт одной песни я начала ходить, родители часто потом вспоминали, как я делала первые шаги под бодрые слова песенки «Топ, топ, топает малыш...». Пластинка с этой песней стала моей любимой, с нее начинался наш каждый музыкальный вечер. На другой стороне этой пластинки была песня про Мишку: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня, самая нелепая ошибка, то, что ты уходишь от меня...». Мне тогда казалось, что Мишка, это мой плюшевый медвежонок и я недоумевала, как же он может от меня уйти.

Музыку «в живую» впервые я услышала в детском саду. Два раза в неделю у нас проходили музыкальные занятия на которых мы пели и танцевали под старенькое пианино. На нем играл мужчина, мне он казался таким солидным и пожилым, хотя тогда ему было, наверное, лет не на много больше, чем моему отцу.

На занятиях нас к пианино близко не подпускали, я видела издалека, как он нажимает клавиши и получается звук и всегда очень удивлялась, как он в этих клавишах не путается и каждый раз получается одна красивая мелодия или другая мелодия и почему они получаются разные, ведь клавиши он нажимает одни и те же?

По ближе с пианино я познакомилась в Горьком. Там у бабушки жила сестра. Однажды бабушка привезла меня к ней в гости. Тетя Шура жила с семьей, и у них в квартире, в большой комнате, стояло пианино. Внучка тети Шуры, Нина, училась когда-то в музыкальной школе. В то лето она поступала в институт, целыми днями сидела занималась в кабинете отца, но иногда выходила оттуда, садилась за пианино «отдохнуть» и играла громкие аккорды и пела под них песню, которую я часто слышала по радио: «В свой вагон вошла она, улыбнулась у окна, поезд тронул, а я в след лишь рукой помахал ей в ответ...».
В эти минуты я стояла рядом и зачарованно смотрела, как быстро бегают по клавишам ее пальцы. Когда я спрашивала, откуда она знает, какие из них надо нажимать, Нина смеялась и говорила, что если я буду учиться в музыкальной школе, то мне все расскажут.

Вернувшись домой, я просила бабушку отвести меня в музыкальную школу, но та сказала, что такой школы в поселке нет и мне пришлось с этим смириться.

Когда я пришла в первый класс, познакомилась с двумя девчонками-близнецами, которые остались на второй год. Жили они не далеко от меня и домой после школы мы ходили вместе. Как-то осенью они уговорили меня зайти в клуб, мимо которого мы ходили домой. Там занимался детский музыкальный кружок.

В фойе за пианино сидел большой пожилой мужчина с баяном, около него стояло несколько ребятишек, все были меня старше и он им что-то объяснял. Мы подошли и попросились к нему заниматься. Он заставил нас сначала спеть по одной, потом попросил отвернуться и стал нажимать клавиши на пианино и спрашивать, сколько клавиш он нажал. Спутницы мои сразу запутались, а я ответила. Им он сказал, что слуха у них нет и заниматься он их не возьмет, а меня оставил и стал подробно расспрашивать, кто мои родители и где я живу, а вечером пришел к нам домой, поговорил с мамой, оказалось, что за занятия надо платить, но папа согласился и я стала ходить в этот кружок заниматься музыкой. А потом мама мне рассказала, что Петр Степанович был ее учителем в школе по пению.

Помню свой первый урок игры на фортепиано. Петр Степанович рассказал мне, что музыкальные звуки записываются нотами, как звуки речи записываются буквами. После этого в моей нотной тетради он написал ноты, подписал как они называются и подвел меня к пианино. Я села на стул. Ростиком я всегда была маленькая и клавиши пианино оказались на уровне шеи. До клавиш я доставала, но играть было не удобно, наверное даже не возможно. Он принес откуда-то небольшой твердый дерматиновый чемоданчик, положил его на сиденье стула, а потом посадил меня на этот чемоданчик и подвинул стул поближе к пианино, сам сел рядом, поставил мою нотную тетрадь, в которой рисовал мне ноты и показал: «вот эта нота — эта клавиша, эта нота — эта клавиша...». Так я изучила первую октаву. Потом он поставил передо мной учебник по сольфеджио для первого класса, рассказал про длительности и к концу урока я уже играла одной рукой какую-то незатейливую песенку. Написал в нотной тетради еще одну песенку в одну строчку и попросил, чтобы родители нарисовали мне на нескольких склеенных альбомных листах клавиши, чтобы я могла дома учить песенки на этих нарисованных клавишах и петь их.

Клавиши я нарисовала сама, на развернутом тетрадном листе в клеточку и потом недели две носила его с собой в школу, чтобы учить на переменах песенки, которые он мне писал в нотной тетради. Мальчишки в классе стали надо мной смеяться и я перестала доставать этот лист на переменах.

В последствии еще года три я так и занималась сидя на этом чемоданчике, и даже выступала на сцене с ним. Зрелище было наверное смешное: объявлялся номер, выходил мой преподаватель, клал на стул, стоящий возле пианино, этот чемоданчик, потом выходила я, вставала возле пианино и «кланялась» зрителям, кивала головой. Он брал меня подмышки, поднимал, садил на этот чемоданчик и подвигал стул вместе со мной к пианино, и только после этого я начинала играть.

К Новому году я уже двумя руками сносно играла «Маленькой елочке». Конечно без аккордов и одну мелодию, терциями.
Дела у меня шли хорошо, он меня все время хвалил и говорил, что дела пойдут еще лучше, если у меня пианино будет дома, я смогу чаще на нем заниматься. Бабушка ему поверила и согласилась купить мне пианино. Он сам нашел продавца, родителей его бывшей ученицы, которая уже выросла и уехала из поселка, и за триста рублей, все бабушкины сбережения, пианино уже в январе стояло в нашей с ней комнате. Мы пригласили из районного центра преподавателя детской музыкальной школы, который курировал наш кружок, он приехал, настроил мне пианино, проэкзаменовал меня и сказал, что я прошла уже программу первого класса музыкальной школы. Окрыленная этим обстоятельством я с удовольствием стала заниматься еще больше.
Когда  у меня дома появилось пианино, заниматься музыкой стало еще интереснее, дома можно было играть сколько захочется и я часами «гоняла гаммы», разбирала сама небольшие пьески по самоучителю. Как это все выдерживала бабушка, которая обычно сидела в соседней комнате, до сих пор удивляюсь.

Петр Степанович не был профессиональным музыкантом, на баяне он научился играть сам. Как и где он постиг нотную грамоту и азы теории музыки я не знаю.
Ноты Петр Степанович заставлял нас учить очень оригинально. Он писал на нотном стане ноты различных октав: вторую, третью, в басовом ключе, и заставлял нас на время называть ноты в этих октавах, которые он показывал ручкой. Ноты были написаны в разнобой, каждая октава на отдельном листочке. Так он спрашивал знание нот всех, кто ходил к нему заниматься, по одним и тем же листочкам. У него были свои нормативы, я их уже не помню, но за минуту нужно было назвать около 40 нот, даже соревнования устраивал между нами. После двух-трех таких «прогонов» мы запоминали последовательность нот и били все рекорды, вот только учиться читать ноты с листа это не помогало.

Класса с третьего я стала учиться музыке практически сама, мой учитель уже мало чем мне помочь, я его переросла. Он привозил мне ноты из районной музыкальной школы, я разбирала несколько пьес, он проверял на уроке, правильные ли я нажимаю клавиши и дальше я учила их наизусть. Раз в полгода к нам приезжал преподаватель музыкальной школы и устраивал нам экзамен, слушал, что мы выучили за это время.

Обычно ребята долго в музыкальном кружке не задерживались, занимались год, иногда два и уходили, им становилось не интересно, а мне нравилось. Петр Степанович учил меня подбирать песни и к пятому классу я же могла подобрать и сыграть сама аккомпанемент к любой песенке, которую нужно было спеть в школе, не ахти как, но мелодию и пресловутые «три аккорда» могла найти всегда.

Так как учитель мой был баянистом, он часто показывал мне аккорды на баяне, а я на слух подбирала их на пианино. На слух я их довольно хорошо определяла и только позднее, в музыкальном училище узнала о законах их построения. Еще меня всегда удивляло то, что на баяне можно было нажать всего одну кнопочку и звучал нужный аккорд, а на пианино нужно было нажимать три или четыре клавиши, и если ошибешься хоть в одной, аккорд звучал совсем по другому, и однажды Петр Степанович при мне снял крышку с левой клавиатуры баяна и показал, как там все устроено, это было для меня целым открытием.

Перестала я ходить на занятия музыкой в 6 классе после того, как однажды Петр Степанович вдруг посадил меня к себе на колени. Больше не делал ничего. Может быть он меня и раньше садил, я это воспринимала нормально, маленькую меня часто садили на колени, а в 6-ом я уже считала себя большой, и сидеть на коленях было обидно. Ничего другого я даже предположить не могла.

Хоть на музыкальные занятия я ходить перестала, дома все равно продолжала заниматься сама. Только появилась проблема, не было нот. В книжном магазине они бывали очень редко. Бабушка написала в Горький и тетя Шура послала мне несколько сборников с нотами, по которым училась когда-то Нина, ей они были больше не нужны. Там были сборники Чайковского «Детский альбом» и «Времена года», этюды Баха, сборник полифонической музыки, что-то еще, вот по ним я и стала заниматься.

В школе без меня не обходился ни один концерт художественной самодеятельности. Я аккомпанировала всем, могла сыграть любую песню, выступала и с сольными номерами, особенно любила играть в старших классах «Октябрь» из цикла Чайковского «Времена года».


Как я однажды песню написала.
В девятом классе я стала сочинять песни. Брала из молодежной газеты понравившееся стихотворение, там печатались многие начинающие писать стихи школьники, и начинала их петь, подбирая себе на пианино аккомпанемент.

Одни стихи мне очень понравились и мелодия для них сразу получилась. Что-то там про светлые чувства, красивую природу и чуть ли не признание в любви к некому Инкогнито, в стихах не указанному. Получилась у меня песня. Я даже ноты записала в строчку и аккорды проставила.

На следующий день сижу учу уроки, радио слушаю. Радио у нас целый день «разговаривало» потихоньку. Бабушка погоду любила слушать, ни одни новости не пропускала. Сейчас вспоминаю и удивляюсь: зачем ей нужен был прогноз погоды, она и из дома почти не выходила, а вот поди ж ты, нужно ей было.

Читаю параграф и слышу по радио говорят:
- Объявляется конкурс на лучшее стихотворение для детской песни. В конкурсе могут принять участие любой школьник, - и адрес диктуют, куда стихи посылать.

Сижу и думаю: зачем просто стихи посылать, если у меня уже готовая песня есть? Пока думала, адрес уже сказали, я его записать не успела. Весь вечер об этом конкурсе думала, и песня есть, поучаствовать хочется, а с другой стороны это Всесоюзное радио, там, наверное, таких, как я сотни человек будет.

Решила так: напишу! Ничего мне за это не будет, просто поучаствую.
На следующий день в это же время, когда передавали объявление, сижу возле радио с ручкой и бумажкой наготове, вдруг повторят. И верно, повторили. Записала я адрес и стала песню свою на альбомный лист переписывать. Линейки для нот расчертила аккуратненько карандашом. Ноты несколько раз проверила и переписала их на этот лист ручкой, а ниже, как в настоящих песенниках — текст. Сверху чертежным шрифтом название песни вывела и авторов: себя и ту девушку, чьи стихи из газеты взяла. Красиво получилось!

Покрутила этот листок и думаю: «Надо еще письмо написать, а то не понятно, два автора указано». Вырвала из тетради двойной лист и стала писать письмо:
«Здравствуйте, дорогая редакция!
Посылаю на конкурс песню. Музыку к ней написала сама, а стихи были напечатаны в нашей районной молодежной газете. Если вам песня не понравится, верните ее мне, пожалуйста.»
Положила это все в конверт, написала адрес Московской редакции, который диктовали по радио и отправила. И стала ждать ответ.

Почту из почтового ящика у нас забирала всегда бабушка, она днем любила читать газеты. Почти месяц я мучила ее одним и тем же вопросом, вернувшись из школы, нет ли для меня письма, но ничего не приходило. Я уже смирилась с мыслью о том, что ничего у меня не получилась, уже другое начала сочинять. Тоже решила себя попробовать в написании стихов, вот только с рифмами у меня были проблемы, и стихи я стала писать прозой, под настроение получалось, как мне тогда казалось, очень даже не плохо.

Была осень, дни стояли солнечные и хотелось одновременно летать от счастья и плакать от грусти. Это сейчас я понимаю, что гормоны играли, а тогда хотелось чего-то вечного и чистого. Получилось у меня наивно возвышенная история про Журавленка, который тучу от солнца прогонял. Жалко, не помню уже текст полностью, только самое начало, звучало это примерно так:
«Был теплый осенний вечер. Солнце уже склонилось на горизонтом и казалось вот-вот коснется краем земли….»

Школа в это время готовилась к Кустовому Смотру художественной самодеятельности (это когда из окрестных школ к нам в клуб ребята приезжали выступать и жюри смотрело всех разом). Я принимала в этом смотре самое активное участи. Почему-то что из всех учеников школы я одна играла тогда на пианино, было еще несколько баянистов, но у них был очень ограниченный репертуар, а я умела подбирать любые песни.
Я предложила Наташе Комаровой, отличнице, которая красиво, с выражением, читала стихи, прочитать моего «Журавленка» на нашем концерте под музыку. Я подобрала мелодию из репертуара оркестра Поля Мориа, которая звучала заставкой в телепередаче «В мире животных». Собственно под впечатлением этой заставки и сочинялся весь текст, там мультяшные страусы танцуют и журавли летят.
По репетировали, получилось здорово! Нас потом с этим номером даже в районный центр пригласили выступить, на заключительный концерт.

Пока я увлеклась свои «Журавленком», мне неожиданно пришел ответ из Москвы. Мне вернули мой листочек с нотами, а в письме сказали, что конкурс поэтический и музыку им посылать не надо, а вот если у меня есть свои стихи, то они их обязательно прочтут. Так мне обидно стало, что песню мою не взяли. «Ну, - думаю, - нужны вам мои стихи — будут!»
Села за стол, смотрю, по скатерти солнечные зайчики от зеркала на бабушкиной тумбочке отражаются и как-то все сразу сложилось, буквально за час. В этот раз я решила с письмом не торопиться, два дня правила текст: подбирала слова, уточняла знаки препинания. Получилось по детски непосредственно и мило, даже самой понравилось.
На третий день переписала стихи на отдельный листочек, снова написала письмо: поблагодарила, что песню вернули и предложила уже свои стихи, написала на конверте знакомый адрес, отправила и забыла.

Начиналась предновогодняя суета, все классы украшали свои кабинеты. Мы в девочками вырезали снежинки из фольги. Как раз в это время я для себя изобрела способ вырезать шестиугольные снежинки. Фольгу принесла одна девочка, целый рулон и мы начали «творить». Вырезать из фольги было легко, в сложенном виде она была очень тонкой и можно было работать маникюрными ножницами, вырезая очень мелкие и точные детали, а вот развернуть вырезанную снежинку было мукой. Сложенные снежинки рвались до того, как мы их разворачивали. Испортив несколько штук мы все таки научились это делать с помощью иголок, и началось таинство. Никогда не знаешь, как будет выглядеть целая снежинка пока ее вырезаешь. Вскоре я «набила руку» и мои снежинки были признаны лучшими, поэтому дальше вырезала я одна, а девочки их разворачивали. В тот год школьные кабинеты украшали как никогда до этого. Школа была старая, деревянная, рядом строилась новая школа, мы учились в этом здании последний год, поэтому нам разрешили все. Где-то в классе были такие джунгли, что с последней парты, наверное, доску было не видно, весь потолок был завешан бумажным серпантином, мишурой, где-то было царство сказок. О сих пор вспоминаю это непередаваемое ощущение совместного творчества, праздника, царившее в школе в те дни.

Прошел Новый год, зимние каникулы, и зима почти закончилась. Я уже и забыла про то письмо в редакцию Всесоюзного радио и даже потеряла текст, с которого переписывала стихи для конкурса, когда получила ответ. Он был неожиданным: принесли квитанцию на ценную бандероль. В ней была большая красивая грамота за 1 место в конкурсе детских стихов Всесоюзного радио, катушка с магнитной лентой для магнитофона и письмо, в котором меня поздравляли с победой и сообщали, что выслали на память запись песни, написанной на мои стихи.

Я до вечера ходила не веря, что все это происходит со мной, несколько раз перечитывала грамоту, только послушать запись не могла, у брата магнитофон был кассетный, а здесь небольшая катушка. Пришлось рассказать родителям, что это за бандероль, они, конечно, порадовались за меня. Стали вместе думать, где можно послушать запись.  Через день папа сказал, что у его друга есть катушечный магнитофон, и мы с ним пошли в гости.
Услышав песенку, я обомлела. Там был совершенно другой текст, как мне показалось, от моих стихов осталась только идея и несколько строчек.
Было обидно, мою песню так изменили, что я ее почти не узнала. Это теперь я понимаю, что стихи не много переделали под музыку, а тогда я обиделась и постаралась как можно быстрее забыть эту историю. Песен я больше не писала никогда, да и стихов тоже.

Через много лет я услышала ее снова. Я бродила по улицам города. Мне нужно было принять одно очень важное решение: оставлять вторую беременность или нет. Времена были сложные, начало 90-х. Муж молчал, боялся, что двоих детей «не потянем», свекр меня поддерживал, мол женщина сама знает сколько ей нужно иметь детей, свекровь…, не знаю, с ней мы на эту тему не говорили, ей было некогда, у нее была корова, а родителям хотела сообщить уже результат, если он будет положительным, чтобы не расстраивать. Для отца аборт был неприемлем.
Я не могу просто сидеть и думать, чтобы принять решение мне нужно обязательно ходить, двигаться, и я ходила. Я обошла все окрестные дворы и вышла в парк. Было тепло, 1 июня. Везде были дети, на эстраде шел концерт. Микрофон был включен очень громко и что там происходило было слышно везде.
Дети кончили петь про «Крылатые качели», ведущая объявляет следующий номер:
- А сейчас Танечка Морозова споет нам песенку «Солнечный домик», которую написал Петр Савинцев на слова Оли Радугиной. Заиграла музыка и тоненький детский голосок начал петь:
- Мы с утра по раньше с солнышком проснемся
побежим на речку кто вперед…
Я сначала даже не поняла, почему мою фамилию назвали, думала однофамилец, а потом слышу — песенка-то моя! Так мне тепло стало. «Ну, - думаю, - знак!»
Так у меня появилась дочка.

Недавно наткнулась на список песен, которые исполнял Большой детский хор Всесоюзного радио и центрального телевидения, стала читать, интересно было вспомнить, ведь все мое детство прошло под их песни и обнаружила там свой «Солнечный домик». А потом на YouTube нашла клип этой песенки, там рыженькая девочка ее поет, Аня Уварова, и девчушки маленькие танцуют, вспомнилось все сразу и подумалось:
- Почему именно эти стихи выбрали? Ведь наверняка стихов были сотни, я не думаю, что мои — были шедевром, скорей всего идея понравилась не банальная, или фамилия автора соответствующая была?


Когда я вернулась домой через несколько лет после окончания школы, учителя жаловались мне, что раньше я одна в школе играла на пианино и без нот могла сыграть все, что нужно и когда нужно, а теперь, когда открыли музыкальную школу — умеют играть почти все, а на концерте аккомпанировать не кому,  подбирать ни кто сам не умеет, все ноты песен спрашивают, а их нет.

Я уже училась в 10 классе, когда в нашем поселке открыли музыкальную школу. Я сдала экзамен и меня сразу приняли в 6 класс. Своего здания у музыкальной школы еще не было, его только строили, и мы занимались в том же малом зале в клубе, где раньше размещался наш музыкальный кружок или в зрительном зале, на сцене. Кружка уже не было. Петр Степанович сильно заболел и больше заниматься с детьми не мог.

Помню однажды во время занятия по фортепиано мы с молодой преподавательницей сидели на сцене, вдруг погас свет. Тьма была абсолютная. Я сначала не много испугалась, но преподавательница предложила мне попробовать поиграть в темноте и у меня получилось, а потом она стала нажимать клавиши, а я назвала ноты, она мне тогда сказала, что у меня почти абсолютный слух.

Музыкальную школу к окончанию общеобразовательной школы я закончить не успевала, нужно было учиться еще год, но моя преподавательница подсказала, что если я хочу продолжить заниматься музыкой, можно попробовать поступить в областное училище искусств, где училась она сама. С 1980 года там проводили такой эксперимент, принимали ребят из области без музыкального образования на факультет хорового дирижирования.

Мама уцепилась за эту идею и другие варианты моей дальнейшей учебы даже не рассматривались. Ей льстило, что я могу стать музыкантом, это была ее мечта, чтобы я работала в детском саду музыкальным руководителем и играла детям на пианино на занятиях.

 Экзамены там, как и на все прочие творческие профессии, проходили в июле. Почти на следующий день после выпускного мама повезла меня в областной центр подавать документы в это училище, рассудив так: если я не поступлю, то в августе буду поступать в институт. Ехали на один день, было жарко. Я поехала в легком летнем без рукавом халатике. В приемной комиссии мне предложили остаться на неделю на подготовительные курсы. Мама сразу согласилась. Вечером она уехала домой, а я осталась в общежитии на три недели совсем без вещей. Она послала посылку с кофточками, брюками и прочим, но она пришла, когда я экзамены уже почти все сдала.

Первый экзамен был по специальности. На подготовительных курсах нас к нему и готовили. Нам дали выучить народную песню «Вей, вей, ветерок». Её нужно было правильно спеть и продирижировать. Для меня это не представляло никакой сложности, поэтому я гуляла по городу, ходила в кино. Песню мы учили всей комнатой. Экзамен я сдала отлично, у экзаменаторов было только одно замечание, меня попросили больше никогда не дирижировать в одежде без рукавов, сказали, что это неприлично, но на первый раз простили, учитывая из какой глуши я приехала к ним поступать.

Дальше мы сдавали общеобразовательные предметы. Сочинение я тоже написала на 5, но были ошибки, поэтому общая оценка была 4. Историю сдать на 4 мне самой было стыдно, и перед экзаменом я засела в библиотеке. Билет попался легкий, нужно было рассказать про реформы Петра 1 и про 20 съезд партии. Я ответила на оба вопроса, получила 5 и была принята в училище.

Вот странно, прекрасно помню вопросы на экзамене, но кто учился со мной в одной группе совершенно не помню, никого. Помню только девочек, с которыми жила в одной комнате в общежитии. Это были две Оли, обе четверокурсницы, выпускницы. Оля Хлопова больше походила на такого стильного Парижского пацана, ходила в модном берете с короткой стрижкой, вся такая нарядная, и Оля Мельникова, с длинной косой. Она играла на баяне, но общее фортепиано у нее тоже было.

Она научила меня слушать музыку, приносила из библиотеки пластинки, оказывается в библиотеке была цела целая фонотека, и по вечерам мы слушали Шостаковича, Стравинского, Щедрина. Она объясняла, на что нужно обратить внимание, как достигается в произведениях тот или иной эффект звучания. Слушали не только классиков. Именно она открыла для меня Александра Дольского, Новеллу Матвееву, их песни тоже можно было послушать на пластинках.

Я помню, как она готовилась к экзамену по дирижированию, долго сидела за пианино, играла разные произведения, пела, прикидывала, сможет ли это спеть наш хор, наконец остановилась на хоре какого-то восточного автора: « О, Палестина, Палестинаааа…», - пропевала она разные партии, особенно смешно получалось, когда она пыталась петь басом мужскую партию. Вообще странно было смотреть, как они готовились к хору: стоит девушка посереди комнаты, смотрит в партитуру и машет руками, что-то мурлыкая себе под нос.

Самым трудным предметом была физкультура. Первый семестр первокурсники занимались в городском бассейне. Нам дали время в 7-30. В это время мы должны были быть уже в воде, а для этого нужно было встать, позавтракать, доехать через весь город до этого бассейна, раздеться и помыться там в холодном душе, потому что вода еще не нагрелась, на ночь обогреватели отключали. Вставать было трудно, очень не хотелось вылезать из теплой постели в холод и тьму.

Еще помню свою первую «картошку». В школе «картошка» тоже была, но там отработаешь часа 2-3 и идешь домой, а здесь нас привезли на самый север области. Поселили в старой деревянной школе. Деревня на болоте. Везде проложены деревянные мостики, сойдешь с него и проваливаешься в высокий зеленый мох. Возле школы был пригорок. Однажды выходим утром, а он весь усыпан грибами, рыжиками. Я, выросшая в лесном краю, собирающая грибы можно сказать с пеленок, ни когда в жизни ни до этого, ни после, такого количества рыжиков в одном месте больше не видела.

С нами на «картошке» был заведующий кафедрой хорового дирижирования. Как он увидел эти рыжики — сразу сказал:
- Девчонки, картошку собирать сегодня не пойдем. Найдите себе по пяточку, у кого нет я дам и собирайте грибы, пяточком меряйте, если больше, брать не надо.

Набрали мы ему этих рыжиков несколько ведер, а пока мы собирали, он куда-то в мастеру сбегал, кадушки купил деревянные, и стал эти рыжики солить, сам. Я не знаю как, но переправил он три кадушки, литров на 20 каждая, с солеными рыжиками в ГДР, какому-то своему знакомому, а в ответ через 2 месяца привезли в училище новый концертный рояль. Как он это все провернул до сих пор удивляюсь. История похожа на анекдот, но я сама участвовала в сборе этих рыжиков и рояль привезли, когда у нас была репетиция хора и зав кафедрой в нашем присутствии расписывался в документах, а потом попросил встать девочек первого курса, поблагодарил нас и рассказал откуда этот рояль.

Вообще этот наш зав кафедрой был удивительным человеком. Он обладал абсолютным слухом. Не раз я слышала рассказы, как он забегал в класс во время урока по вокалу, или скрипке, или виолончели и говорил:
- До диез не дотянула, на одну восьмую тона выше надо, - студент старался взять правильный звук, и если получалось, то зав кафедрой извинялся и выходил, а если не получалось, то советовал уходить из училища, - музыкант из вас никакой! - не мог он слушать фальшивые ноты.

Была еще одна удивительная встреча в музыкальном училище. После зимних каникул я вернулась в общежитие на день раньше (с подружкой ехала, за компанию). Общежитие было почти пустое. На зимние каникулы там селили заочников. К концу каникул экзамены они сдали и почти все разъехались, остались только «хвостатые» студенты. Приехала вечером. Поднимаюсь к себе в комнату на 3 этаж и вдруг — на все общежитие божественная мелодия на трубе. Заслушалась. Общежитие пустое, звук отражается от стен, получается эхо. Здорово! И мелодия понравилась. В общежитии музыкального училища музыкой никого не удивишь, пошла дальше. На лестничной площадке стоят двое мальчишек — один с тромбоном, другой с трубой и спорят, на каком инструменте лучше звук этой мелодии получается.  Прохожу мимо. Они меня останавливают и спрашивают, у кого получается лучше и играют мне оба по очереди. Показала на того, чье исполнение мне понравилось больше, а приятель его засмеялся и говорит:
- Запомните это имя — Валера Сюткин, он будет великим музыкантом.
Мальчишки, конечно, ерничали, но фамилию я очень хорошо запомнила, как и этот случай, у моей мамы девичья фамилия Сюткина и позднее, когда он появился на экранах телевизора, я его сразу узнала. Как он оказался в нашем общежитии я до сих пор не знаю, может в гостях у кого-то был, может быть сам на заочном учился.

Музыкой в музыкальном училище заставляли заниматься не только на занятиях или при выполнении домашних заданий, но и в свободное время. Нас учили писать аннотации к музыкальным произведениям. Каждый из студентов должен был раз в месяц посетить концерт в Филармонии, а потом написать отзыв в Дневнике слушателя, эти дневники в конце каждого семестра проверяли кураторы групп. Я ходила в Филармонию с девочками, с которыми жила. С ними было интересно. Запомнились два концерта: Детского хора Ленинградского радио и телевидения. Пели дети изумительно, а какие были у них танцы! В то время при каждом таком детском хоре была своя танцевальная группа. До сих пор перед глазами стоит маленькая девчушка, танцующая Олененка. На втором концерте открыла для себя капеллу имени Юрлова и влюбилась в этот хор. В первом отделении был Реквием Моцарта. Мы сидели с партитурами, вслушиваться было некогда, партии бы не упустить, а во втором отделении - «Пушкинский венок» Георгия Свиридова.  Божественная музыка. До сих пор с замиранием сердца слушаю «Зорю бьют», «Стрекотунья-белобока» и «Наташа». Это выступление произвело на меня незабываемое впечатление, жаль, что больше на их концерт попасть не разу не удалось, слушаю только в записи.

Весной областное телевидение стало снимать документальный фильм про наше училище. Телевизионщики ходили по училищу с камерами, снимали классы и коридоры. Училище искусств располагалось в старинном особняке в центре города и само по себе здание очень интересное. Первокурсников не снимали, а мои девочки попали в кадр, у них снимали и уроки по Гармонии и работу с хором. Наш хор первокурсников пел в этом фильме только одну песню. Как нас снимали, я не помню, а вот как писали звук запомнилось хорошо. В выходной нас попросили придти с зданию областного телевидения, там нас встретила Людмила Валериановна наш куратор и дирижер, буквально построила парами и провела во внутрь. На проходной нас считали по головам, пропуск был выписан один на всех. Пришли в студию звукозаписи. Это была большая комната с обитыми каким-то серым материалом стенами. Построились и начали петь. Одну песню писали больше часа. Может и не писали, может это мы репетировали сначала, не знаю, но эту песню я больше ни где и никогда не слышала, но начало помню до сих пор: «Доброе утро, добрые люди. Утро — начало счастливых забот...», потому что повторяли это начало бесконечное количество раз, она шла заставкой к этому фильму. Вступить нужно было громко, а диапазон, в котором звучала моя партия, был обидно неудобен для голоса, но я очень старалась и приходилось все время форсировать звук. После этого я чуть не потеряла голос, но обошлось.

Самым сложными для меня оказались занятия в хоре, даже не сами занятия, а мысли о том, что мне придется работать с хором самой, я этого ужасно боялась. Хор у первокурсников был отдельным, обособленным от хора других курсов, как бы подготовительным, и с весны наша руководительница  стала готовить нас к работе с большим хором. Она рассказывала, что со второго курса мы сами будем работать с хором, это наша основная специальность. Как это нужно делать, объясняла «правила хорошего тона». И чем больше она рассказывала, тем меньше мне хотелось учиться в училище. Я не представляла, как я буду стоять перед огромным хором в почти семьдесят человек, да еще и руководить им. При одной мысли об этом я покрывалась потом и у меня начиналась паника, к горлу подкатывал «комок» и я не могла сказать ни слова. После сессии решила забрать документы, я не видела для себя возможности учиться там дальше.

Это теперь я понимаю, что тогда нужно было не документы забирать, а бежать к психологу и работать с ним.  Странное дело, про психологию я тогда уже многое знала, а вот то, что есть психологи, психотерапевты и они могут мне помочь в решении моих проблем, даже не догадывалась.

Приняв решение уйти из музыкального училища, я и к экзаменам, практически, готовиться не стала, сдала, как придется, забрала документы и вернулась домой.

Больше музыке я не училась, но она сыграла большую роль в моей жизни. В институте я пела в студенческом академическом хоре, а позднее вышла замуж за одного из наших хористов. По другому познакомиться с ним я бы не смогла: мы учились на разных курсах, на разных факультетах и кроме занятий в хоре и любви к музыке нас больше ничего не связывало.

Закончились мои занятия музыкой, когда вышла замуж. Жили мы у родителей мужа и свекровь не разрешила мне привезти пианино в свою квартиру, говорила: «Барский инструмент нам не нужен». Жалко.

Еще после музыкального училища осталась привычка слушать музыку. Не делать под нее какие-то свои дела, а именно слушать, концентрироваться на музыкальных темах, инструментах и их партиях, их развитии, особенностях исполнения, а если еще и настроение соответствующее, то получать от услышанного удовольствие, поэтому делать что-то, когда звучит музыка, не могу, приходится выбирать: либо дела, либо музыка.

Детей тоже пробовала приобщить к музыке, водила в музыкальную школу, но игра на инструменте у них «не пошла», настаивать я не стала, это бесполезно, просто учила их понимать музыку. Оба до сих пор с удовольствием слушают инструментальную и симфоническую музыку, а дочка в детстве больше 10 лет с удовольствием занималась балетом.

То, что во мне живет музыка, я поняла очень рано. Я всегда что-нибудь напевала. В детстве громко и беззаботно, без оглядки, что спою не правильно, что кто-то услышит и что-то подумает, просто пела. Наверное так самовыражалась моя душа. Сейчас тоже частенько пою, но уже тихо, почти не слышно, и все равно в транспорте ловлю на себе недоуменные взгляды сидящих рядом людей.

Я не стала профессиональным музыкантом, но музыка сыграла очень большую роль в моей жизни: она научила меня думать и чувствовать тонкости взаимоотношений между людьми, подарила радость семейной жизни и материнства. И, наверное, она сделала это не только со мной поэтому, пожалуйста, если Вы в транспорте или где-то в другом в общественном месте услышите, как стоящий рядом с Вами незнакомый человек тихонько «мурлыкает» что-то себе под нос, не кидайте на него гневный взгляд, будьте снисходительны, это поет его душа!