Дневник беженца. У меня есть только ты

Ну, так уж вышло, что о том, что ты, мой сын, появишься у меня где-то через 34-35 недель, я узнала 8-го марта. Для человека, который занимался спортом, соблюдал диету и полностью контролировал свое тело, это был еще тот номер – тело выдавало что-то невероятное: ныло в животе, упрямо хотело жрать все, что попадалось на глаза и под руку, все время хотело спать и плакать.
С совершенно кислым лицом я сходила на концерт Томаса Андерса и в цирк. По расписанию бегала на тренировки. Работу немного динамила, но в целом это было вполне в пределах допустимых свобод творческой натуры.
А потом все стало понятно.
– Ма-а-ам, – я приползла к ней в слезах. – Ма-а-ам, ты представляешь…
И мама сделала самую мудрую вещь – накормила меня гороховым супом.

Дивные 40 недель, как не крути. Сначала никто ничего не понимает, но тебя от всего и всех воротит. Хочется новое платье, чтоб подчеркивало талию, а талии нет. Хочется рыбы. Нет, арахиса в сахаре. Нет, все же рыбы. И новое платье. Потом буду носить. Лет через пять.
На концертах я зеваю так, что пасть раздирает.
– Тебе не нравится?
– Нет, это прекрасный спектакль!
Новый зевок пытаюсь спрятать в кулак, но ничего не выходит. На меня с укором смотрит сосед слева и качает головой старушка позади.
Поплакать бы. И арахиса.

Пузо растет. У меня очень большое пузо. И слева все время торчит пятка. Пятка слева, а весь сын почему-то почти всегда справа. Мне приходится постоянно уговаривать его перелечь так, чтоб я перестала походить на перекошенного бегемота.
– Двойня? – спрашивает медсестра, которая делает кардиограмму.
– Вроде, нет, – пыхчу я, умирая от невозможности лежать на спине. Переживаю, что на УЗИ мне сказали не всю правду. А ведь у нас были двойняшки в семье.
В седьмой раз за последние полчаса иду в туалет. Потом пить. Потом есть. Потом в туалет. Когда наступает пора спокойно поработать, я уже не могу – хочу спать.
В супермаркете сталкиваюсь с такой же пузатой. Идем смешной утиной походкой. Обе косим глазом – чье пузо больше? Мое! Я довольна! Я БОЛЬШЕ беременна, чем какая-то там тетка в супермаркете.
По пути в супермаркет традиционно останавливаюсь у одного и того же дерева, держусь за него. У сына в этом месте всегда какой-то внутренний протест. Вот всегда возле именно этого дерева.

Долой обувь со шнурками. Наверное, даже в роддом я поеду в кроссовках, в которых последние шесть лет гуляю собаку. У одного уже нет подошвы, но зато они созданы для того, чтоб не расшнуровывая вставлять и вынимать из них ноги. Идеальная обувь!

Хожу на любимую оперетту. Сын слушает с удовольствием, но высокие голоса ему явно не нравятся. Вот тенор Айзенштайн – это еще ничего, баритон Фальк – замечательно.
На премьере «Евгения Онегина» сын икал. Громко. Старушка сзади (о, мы виделись на другом концерте!) треплет по плечу:
– Вы не могли бы…
Потом осекается.

В любой одежде неудобно. В любом месте хочется спать. При любых обстоятельствах – есть. Становлюсь пуглива, так как начинаю понимать, что быстро не убегу и в драку (а раньше могла бы!) не полезу. Становлюсь сентиментальна. Плачу потому, что бананчик в холодильнике остался совсем один. Ему же грустно. Продолжаю смотреть фильмы ужасов. Под них можно поесть и незаметно поспать.

В роддом еду без паники. У меня плановое кесарево. Все травят шутки. Особенно старается папа. Последние 30 недель он смотрел на меня, как на диковинное животное. Все время что-то запрещал – нельзя принимать ванну, нельзя есть виноград, нельзя трогать живот.
А мне приятно, когда его трогают. Сын даже игру придумал, если ему постукать вот тут, сбоку, с большой степенью вероятности он стукнет в ответ.
С умилением играю маленькими носочками.
Папа рассказывает, как какая-то из знакомых рожала тройню. В ту пору, когда УЗИ было редкостью.
– И вот после второго она сказала: «Хватит!» – и попыталась сбежать из родзала.
А мама рассказывает, как хирург на выписке из роддома, осмотрев маленькую меня, вернул ей меня с фразой:
– Поздравляю, мама, у вас здоровый… мальчик!
Пошутил или оговорился, а мама побежала обратно в палату – перепроверять.

В роддоме над моей медицинской медкартой собрался консилиум. Кто-то пугает, кто-то обнадеживает, что, вообще-то, не все так страшно. Предполагаемая дата родов – 31-е октября, на улице – 28-е. Заведующая патологии, так и не приняв решение, командует:
– С утра ничего на всякий случай не есть, но клизму не ставить.
Всю ночь читаю в интернете, кто родился 29-го, а кто – 30-го. Выбираю, какая компания лучше.
В пять утра все отделение патологии встречается в туалете. Биоритмы. А кабинки всего две. Очередь страждет.
– А мужской туалет где? – кто-то спрашивает тоненьким голосочком.
Все ржут.
Утром сижу на кровати решительная, но немного перепуганная. За мной не приходят. Вздыхаю, убираю клизму и перепуганное выражение лица. Признаюсь, что хочу жрать, а в буфете уже пусто и грустно.
Ко мне приходит мой лучший друг и ведет меня на набережную, есть пиццу.
Прохожие смотрят с укором. Такая толстая, а еще пиццу жует!
Я ворчу:
– Дураки, я из роддома ради этого сбежала…
Сын, теперь это будет нашей традицией. Ты вырастишь, однажды захочешь отмечать свой день рождения с друзьями или любимой девушкой, но 29-го мы всегда будем только вдвоем. Есть пиццу на набережной. Это будет день для нас двоих. Мамы и сына. День, когда мы вместе. И пуповину эту никто не отсечет.

В целом считаю, что мы выбрали отличный день. Между Днем комсомола и Хеллоуином. Твой праздник. И немножко мой.
Чудесный, солнечный, осенний. Какой это был день!... По слухам. Я не видела. Я лежала в палате интенсивной терапии и, получив очередную дозу морфина, мы с соседкой по палате говорили друг другу гору смешной чепухи. Про мужчин, про детей, про кесарево.
– Слушай, я вижу свои ноги! Чудо! Привет, ножки, я скучала!
– А я от себя только что свое же бедро пыталась отодвинуть. Думала, что это грелка!
– Еще мохито?
Пьем, как требовал врач, много воды из бутылок, в которые вместо соломинок вставили трубочки от капельниц. Чертовски удобно. Дома тоже так сделаю.
Тело непослушное. Живот болит. Медсестра из перинатального заглядывает с загадочным лицом:
– К вам тут мужчины на первое свидание!
И нам выдают их.
Мои 4,550! Синие глаза, длинный локон на макушке и круглые щеки.
Любовь с первого взгляда существует.
Вечная любовь!
 
Первый год материнства – это мечты. Мечты о сне, еде двумя руками, хорошей прическе и уединении.
Зимой я как-то вышла в супермаркет. Мама (теперь повышенная до бабушки) согласилась на часок взять удар на себя.
Я по привычке остановилась у дерева, возле которого сын всегда устраивал внутренние демарши, по привычке взялась за столб и, кажется, задремала. До супермаркета не дошла. Пошла обратно.

Весной сын стал интересоваться игрушками. Конечно, очками, волосами и сережками. От большой любви ткнул мне пальцем в глаз.
Я поехала к офтальмологу. В кабинете состоялся странный разговор:
Врач: – Что случилось?
Я: – Сын… Пальцем...
Медсестра и врач загадочно переглядываются.
Медсестра (разводя руками и как будто пытаясь покрыть мою ложь): – А то, разве не бывает? Бывает…
Никогда не пойму медиков.

Сын, ты мое самое большое сокровище, мой праздник, мой подарок. После твоего рождения перестало существовать все, что было извне. Все вехи истории творились дома:
– первый раз покакал в унитаз на юбилей деда и дед очень гордился, даже поднял за это тост;
– по карточкам Домана разучил всех насекомых и может безошибочно показать «спаржевую трещалку», а я до сих пор не могу;
– ты научил: батут – это не спортивный снаряд, это детское развлечение, гантели – это машинки;
- ты лучший тренер, я бью рекорды по силовому экстриму, прокладывая путь с коляской через сугробы, и могу бегать быстрее мусоровоза, чтоб в соседнем переулке ты мог опять посмотреть, как выгружаются баки;
– да, сын, я не вижу тебя за полупрозрачной гардиной;
– лучшее место для отмечания любого праздника – детский центр;
– ты лучший репетитор, я год за годом учу новый язык, в котором «аба» означает «шлагбаум», а «пфф» – «трамвай»;
– светофор – это битва супергероев: переходить дорогу можно на «халк» и стоять на «человека-паука»;
– теперь я знаю, что такое самый неподходящий момент, это когда звучит грустное, но требовательное – «мама, какать!».

Знаешь, сын, мы идем по тяжелому пути. Не идем – бежим. Но я на все готова ради тебя.
Я знаю, это твои ангелы оберегают нас. Я верю в их силу.
Ты не беженец. Ты мой маленький герой. Терпеливый, выносливый и сильный.
И после этих тяжелых времен, которые ты обязательно забудешь, оставив в сердце только ощущение забавного путешествия, мы вернемся домой и все наверстаем.
И еще много раз съедим пиццу на набережной. Задуем свечи на торте. Обнимем бабушку и деда. Посмотрим вместе все самые лучшие фильмы и спектакли, прочтем все самые лучшие книги.
Будущее будет твоим, сынок. И ты будешь знать, что главное в нем – мир.

Да, сын, я просто твоя мама. Я только дала тебе жизнь. Но ты дал мне значительно больше. Ты дал мне счастье.

Поддержать автора
2202 2023 3930 9985