Фанат

   Вы правы, мои друзья, что впечатления, пережитые в юности или в детстве, несмываемо запоминаются на всю жизнь, и могут носить определяющее значение во взгляде на жизнь, мотивацию твоих поступков; я не говорю о воспитании в семье или в школе, а именно об улице, которая объединяет подростков, делает их мужчинами, а девчонок – первыми красавицами  на районе. Ах, юность, с какой любовью мы вспоминаем эти годы: первая любовь, первая драка, чувство осознанной вины и ненависти, чувство верности на всю жизнь, братские клятвы, первые слезы влюбленных, незабываемые обиды… Как все далеко, и как все близко, будто бы все было совсем недавно, а вот ты уже отец семейства, или дедушка с бабушкой,  а ведь все помнишь… и незабываемую обиду, которую пронес через всю жизнь, или грех, тобой так и не замоленный, но ты о нем помнишь, и никому, и никогда не расскажешь, а как хочется поделиться, чтобы с другими не случалось такой ошибки.
    Однажды, встретился я со своим приятелем, которого не видел уже около 20 лет, с уже состоявшимся молодым человеком, Андреем Смеловым, работавшим хирургом в поликлинике,  женатым вторым браком, но имеющим ребенка от предыдущего брака, человека, уважаемого своим районом и больными, естественно. Встретились и решили отметить встречу в простой пивной, в районе проспекта Революции города Воронежа. Сейчас пивные не те, что раньше, не просто питейное заведение, типа забегаловки, сейчас просторное светлое заведение, с огромным телевизором на стене, с множеством столиков и стойкой, как «заграницей», и все это для любителей футбола, патриотов клуба «Факел», с фотографией кумиров футбола, и с их автографами. Атмосфера мужского единения духа, бесшабашности, тоски об ушедшей юности, когда все кажется по колено, все дороги открыты, когда ты вместе с единомышленниками, друзьями; как объединяет этот дух единения, плеча к плечу, как не хватает этого в наших семьях, когда отец и мать постоянно тебя «гнобят», требуют от тебя того, чего ты не понимаешь и не хочешь понять; правду говорят, что тогда лишь мы поймем своих родителей, когда у нас появятся свои дети, а до этого возраста мы страдаем от постоянного участия в нашей судьбе собственных родителей. И потому, постоянно мечтаем быть свободными от родителей, быть вместе с друзьями, товарищами, ощущать верное плечо друга, а уж какой товарищ или друг окажется рядом, на то укажет судьба твоя, на то укажет рука божья; многое зависит от близких, окружающих тебя товарищей, хулиганы ли уличные попадутся, или старшие, уже умудренные опытом товарищи, или обыкновенные воры человеческих душ, элементарные обманщики, лжецы и хитрецы: все зависит от твоей судьбы, которую ты, конечно, думаешь, что сам выбираешь, а оказывается, что это она сама тебя выбирает, но, конечно, не без помощи родителей, школы, дворовых ребят и девчонок, все, все имеет отношение к твоей будущей судьбе.
    Так вот, в этот вечер залетает в кафе компания молодых ребят, подростков лет семнадцати, человек восемь или девять, с ними две девчонки, в  шарфах и в шапочках с факельной символикой, шумят, пиво заказывают, и так свободно себя ведут, не замечают окружающих, короче, разговаривают вызывающе, некоторые  стали маски в виде черепа надевать на лицо и оглядывать окружающих, сидевших тихо в зале за кружками пива; мне, честно скажу, как-то страшновато показалось, когда на тебя смотрит маска с черепом и ты не видишь глаз и лица, и не знаешь, что у такого человека на уме. А мой приятель даже побледнел от злости, увидев разбушевавшуюся компанию, и  на его лице я увидел брезгливое выражение и в глазах ненависть, что меня очень удивило, я думал, что в этом кафе такое происходит постоянно, и никого уже ничего смущает, все привыкли к открытому хамству буйствующей молодежи.
 – Как я ненавижу эту бестолковую, молодежную клику, считающих себя пупом земли, что им все дозволено, это толпа их объединяет, а окажись они один на один с  соперником, так сразу бы вылезла наружу их мелкая сущность,  – гневно выразился доктор.
 –Да хватит тебе все утрировать, молодежь есть молодежь, все пройдет с возрастом, вспомни,  какими мы были с тобой, и ничего, переросли, получили спецуху, семьи, дети, и у них все будет нормально, – пытался успокоить я своего старого друга.
  – Может быть, – мрачно ответил Андрей, – но не у всех, это кому как повезет; если вовремя не поймут, быстро не перерастут свой возраст, так и до несчастья не далеко…
  И тогда поведал мой друг мне свою историю, которую он никому не рассказывал, хотя она всю жизнь, вернее, желание поделиться этой историей с кем-то, хоть с чертом, только не уносить ее с собой в могилу; такое чувство обычно бывает в поезде, когда ты впервые видишь импонирующего тебе человека, и ты хочешь с ним поделиться своими мыслями, зная, что если ты расскажешь свои мысли своим близким, ты не будешь понят. Так и здесь, мой Андрей, наверно, думал что уже и не увидимся, и поэтому решил поделиться своим эпизодом в жизни, который, как огонек, тихо тлел в его душе, не потушенный собственными  слезами.
– Ты, наверное, помнишь, что я коренной воронежец, воспитывался матерью и отчимом; мать меня лелеяла и с детства видела меня врачом, следила за моим воспитанием, с кем я дружу, какие книжки читаю, и навязывала мне своих знакомых в нравоучители, пока повторно не вышла замуж. С отчимом мы жили дружно, я даже его полюбил, как отца, когда мы стали вместе ходить в лес, на стадион, особенно, на футбол, к которому ранее я был равнодушен; я не скажу, что я стал ярым фанатом нашего «Факела», не такой я был по характеру, но дружба с поклонниками клуба меня отделяла от других, собирались в парке возле стадиона, обсуждали каждый пас, гол, поражение, а если случится, то победу отмечали бурно криками и какой-нибудь вызывающей шалостью. Но время шло, мы взрослели и шалости стали более жестокими, мы ведь пацаны, объединены общей идеей фанатов, поклонники своего клуба, и нам море по колено, особенно, когда выпьем пива или вина; казалось бы, баловство, возраст, ан нет, кто-то и не хочет выходить из него, и остается подростком до последних дней  своей жизни, просто ему нравится так жить и ничто его не может переубедить: ни семья, ни дети, ни работа, получается, в своем роде какие-то блаженные, а, может быть, просто наихитрейшие хитрецы, а преследуют свои корыстные цели, прикрываясь истинными фанатами, а на самом деле скрытые лидеры, и поруководить несмышленышами им доставляет определенное удовольствие. Конечно, в этой массе фанатов клуба многие выделялись жестокостью к фанатам других клубов, выражающуюся в физическом насилии над «иноверцами»  вплоть, порой, до смертоубийства; нам казалось, что это слишком и с нами такого никогда не случится, мы ведь никого убивать не собираемся, а так, если сильно поколотим и соперник падает, его не добиваем, как говорится, «лежачего не бьют»; но это так на словах, а на самом деле в пылу драки так наполняешься ненавистью, что о каком-то вымышленном благородстве не вспоминаешь; некоторые наши брали с собой на матчи даже металлические пруты, резиновые дубинки и даже ножи, надевали маски и после матча шли огромной толпой по улице, все разбегались, а если кто не успел спрятаться, того настигали и избивали, порой ногами, но старались не калечить. Милиция, конечно, знала о наших сборищах, производила оцепление, разгоняла нас, но толпа, как песок, просачивалась сквозь пальцы, и снова собиралась в условленном месте. Этот юношеский задор нас сплачивал, среди нас были не только подростки, но уже и взрослые мужчины лет 30-35, самые уважаемые люди в нашем коллективе, они, как командиры, сплачивали нас, и нам, юнцам, это было приятно, быть песчинкой в этом море фанатов, подчиняться определенным правилам, быть частицей огромного коллектива; ты был уверен, что тебя никто не обидит и за тебя заступится своя братва. Все это, внешне, вроде бы выглядит безобидно, если это не касается тебя лично, но ты видишь, что происходит изнутри, хотя ты это понимаешь только потом, когда что-то происходит совсем бесчеловечное, это все переходит все человеческие границы и это движение превращается в банду неконтролируемых животных, с ее жестокостью и иерархией, и ты раб этой системы, и здесь, как в какой-то воровской шайке, выйти уже невозможно, ты так же здесь повязан кровью; и ты уже испытываешь страх, находясь в этом сообществе, просто ты об этом никому не говоришь, но если ты уже все понимаешь, что и ты не один такой, и все все равно молчат… Да, толпа – это страшная штука; ты здесь ни за что не отвечаешь, это ни я, это все они – вот так … А разве это по человеческим законам? 
– Ты помнишь, – продолжал  Смелов,  – я встречался на 3-м курсе с одной симпатичной, очень мне приятной, не боюсь даже сейчас признаться, любимой девушкой. Она училась в технологическом институте. Была из интеллигентной семьи: отец работал ведущим инженером- конструктором на нашем авиационном заводе, мать работала учительницей;  мы были до такой степени влюблены, что уже решили пожениться, строили планы на совместную жизнь, сколько будет у нас детей, я никогда не был так счастлив, я верил в нее, я верил ей, я знал, что вместе мы будем счастливы, нет, ты не подумай, что это только по наивности, я на самом деле чувствовал себя взрослым, ответственным за свою будущую семью, человеком, да и жили мы с ней сексуальной жизнью уже более двух месяцев. И решила она, наконец, познакомить меня со своими родителями, назначили день, в субботу, когда все дома, выпить шампанского, поговорить о нашем будущем, ну, ты сам все понимаешь, начиналась моя новая, самостоятельная жизнь.
   А накануне, как раз в пятницу, состоялся матч нашего «Факела» с ростовским «Динамо». Наши, как обычно, проиграли  2 : 0, наши фанаты, и я с ними, все вышли обозленные, выпили, и всей толпой пошли в сторону железнодорожного вокзала по Студенческой улице, и все, кто слышал рев нашей толпы, сразу разбегались, и единичные милиционеры только наблюдали за нами и не вмешивались, тоже, видно, нас боялись, что нас особенно раззадоривало. И вот впереди мы увидели троих среднего возраста мужчин, один был в очках, и тихонько покачивался, остальные двое, увидев нас, быстро забежали в подворотню, а он смотрел на нас с любопытством, даже страха в глазах не было, с простыми добродушными глазами, с улыбающимся лицом; и тут кто-то из наших в маске подбежал к нему, и сзади ударил его под коленки, другой толкнул мужика, и все мы, и я в том числе, стали избивать его ногами, я только помню, что мужчина взял в руки очки и стал кричать, чтобы мы его не били, что у него семья, дочь красавица, но в кураже никто не остановился, пока человек не затих и не отполз в сторону; напоследок, кто-то даже ударил его по голове резиновой дубинкой, и мы, улыбаясь, побежали снова за толпой.
– А на следующий день, – уже более грустно продолжал Андрей, – при предварительной встрече с моей невестой, перед тем, как идти в гости (я даже купил цветы моей будущей теще), я узнал, что ее отец пропал, пошел в гости к друзьям отметить удавшийся эксперимент на работе при испытании нового двигателя, и не вернулся домой. Они с матерью обзвонили все больницы, но ничего не было известно, в милиции заявление о пропаже не принимали, так как не прошло и 3-х дней, только в одном левобережном морге было неопознанное тело, но просили прийти только в понедельник, а сегодня выходной, суббота, день моего знакомства с родителями моей любимой девушки. Все были в напряжении и в страхе обнаружить тело родного человека, никто не хотел верить, что это будет тело их отца и мужа. Я, конечно, был в курсе всех событий и сам принимал активное участие в поиске ее отца.
   Наступил понедельник, я с моей Юлей, так звали мою будущую жену, приехали в судебно-медицинский морг, и нас провели к телу неизвестного мужчины, укрытого полинялой серой простыней, после того, как приоткрыли лицо, Юля отшатнулась назад, побледнела и упала в обмороке мне на руки; лицо умершего было одутловато красно-фиолетового цвета и узнать кого бы то ни было сразу, мне кажется, было невозможно, но Юля и ее мать сразу узнали своего родного человека, и в правой руке, я заметил, он сжимал роговые очки, которые я сразу узнал (вскрытие тела еще не производили); я сразу вспомнил и догадался, кто был тот человек у вокзала, которого мы с фанатами избили на улице, который кричал и закрывался от нас руками и просил не избивать его, и сохранить ему жизнь…
  – В последствии, – уже совсем печально произнес доктор, – после похорон, меня, как свидетеля, вызывали в милицию, хотя меня и не признали виновным, но Юля обо всем догадалась; наши отношения сначала стали равнодушными, затем переросли в ненависть ко мне, а я ничего не мог за себя сказать, тем более, я себя чувствовал виноватым за то, что был участником избиения, и мог его прекратить, но оставался равнодушным к ее участникам, и к самому пострадавшему. Я, будущий доктор, проявил равнодушие, как я мог себя простить?, но  и сидеть в тюрьме я тоже не хотел. Мы расстались, я избегал места, где жила Юля, и где она училась, боясь с ней встретиться глазами, я бы не выдержал ее взгляда, я чувствовал настоящий страх. Вот, что делает с человеком толпа. Делает его равнодушным к своим жертвам, она одурманивает мозги, ты теряешь контроль над самим собой, над тем человеком, кто ты есть внутри себя, ты теряешь разум и идешь за толпой, блаженствуешь, и это ложное чувство плеча, выдуманной справедливости, тебя захватывает и ты погибаешь, вернее, твой внутренний мир в ней, в толпе, растворяется, и ты уже никто, ты член этой толпы, ты просто раб этой толпы…
– Где сейчас мои сверстники, мои соратники по фанатизму нашего клуба? – все более пьянея и горячась, спрашивал себя Андрей, – наверное, многие в тюрьме, привыкли к насилию, безнаказанному, кто-то страдает от последствия травм, полученных в драках, ведь даже любое сотрясение головного мозга может быть причиной патологического опьянения (если ты понимаешь, какая это страшная штука – выпил стаканчик, и ничего не помнишь: кого избил, кого оскорбил или обидел, а на утро ты уже совсем другой, как трудно и страшно жить с таким человеком), это я тебе, как доктор говорю, сколько людей пострадало из-за этого фанатизма, ложного братства, ради куража и хайпа, как сейчас бы сказали, сколько искалечено судеб, взять хотя бы мою, а ведь мог бы быть счастливым человеком, а отец моей Юли создал бы еще больше новейших двигателей для нашей авиации; а почему этого не случилось? Что, я один виноват? Конечно, я сам, но не только, кто дал возможность создавать такие дикие, бесчеловечные, животные  группировки, кто воспитал  в нас безжалостность, кто отнял у нас чувство сострадания к близким, я не говорю о том, что мы рождены животными, я говорю о возможности быть в толпе убийцей , может, если бы ты был один, ты бы никогда не поднял руку на человека, но в ней, в этой муравьиной массе, ты пожираешь все добро, попадающее на твоем пути, у тебя она отбирает разум, ты просто раб этой толпы, и ты уже несвободен, ты член этой преступной группировки, как член воровской банды, живущей по понятиям силы и обмана.
   – Вот и вся моя история, – утомленно закончил свой рассказ мой друг доктор, – а ведь мог стать совсем другим человеком, я, как доктор, несу свой грех через всю свою жизнь, и спасибо тебе, что смог выслушать меня до конца, мне стало даже несколько легче, и если ты донесешь до своих читателей мою мысль, и если кто-то одумается и не будет таким ярым фанатом, как эти молодые люди в кафе, способные на бессмысленные смертоубийства ради куража, если хоть один человек не станет таким убийцей, как я, я буду умирать спокойно, что мой пример быть несчастным, кому-нибудь спасет его судьбу.
   Расставшись с моим другом, которого я действительно уже больше не встречал, я запомнил его рассказ о  судьбе обычного фаната, жизнь которого могла сложиться совсем другим образом. И был бы он более счастлив, без истязания себя своими грехами перед человечеством, даже вот так.
                22.10.22 .